Лекция: Юродивый Эрос
– У вас нет ничего святого! – раздраженно произнес Петр Васильевич и с явным неудовольствием двинул от себя стакан с чаем. Тот едва не опрокинулся – словно вторя гневу хозяина, плеснул на скатерть светло‑янтарную струю кипятка, заметно обесцвеченного долькой лимона.
– Святость связывает, – безапелляционным тоном заявил Кондрат. Затем хищно улыбнулся – в тот момент показалось, что его зубы сплошь состоят из одних клыков. – К тому же у меня аллергия на запах ладана. Меня тошнит от него.
– Боже, да в твоей душе черт живет! – Тимченко‑папа не на шутку вышел из себя. Он вылил чай в раковину, плеснул в стакан водки. В горячий стакан – водки.
– И мне, – я протянул чашку – черной слезой на дно ее скатилась капля кофе. Петр Васильевич проигнорировал мою просьбу, убрал водку в холодильник. Я не обиделся. Потерев переносицу, чтобы скрыть рвавшуюся наружу улыбку, поддержал друга. – Чрезмерная религиозность и набожность привели мир к однополой любви – к непорочному зачатию.
– Чушь! Это происки безбожников! – скривившись, как от зубной боли, Тимченко‑папа помотал головой.
– Хорошо, па, мы будем иногда вспоминать бога, – из коридора донесся голос Ален. Накрашенная, пахнущая немыслимым букетом соблазнов, одетая в обтягивающие голубые джинсы, она присоединилась к нашей компании. Я заметил, как Палермо проглотил слюну. А я… Если бы я не был Эросом, я бы, наверное, влюбился в Ален.
– Ты не против, если мы будем вспоминать бога хотя бы иногда? – поцеловав отца в щеку, Ален заглянула ему в глаза. Она искала примирения, но, я видел, в уголках ее губ затаилась озорная усмешка.
– Ну‑ну, когда‑нибудь поразит тебя Господь, – проворчал Тимченко. Сейчас он не казался таким уж грозным – водка сделала свое дело.
– Какой‑то вы, Петр Васильевич, набожный чересчур, – волнуясь, заметил Палермо, при этом искоса поглядывая на Ален. Машинально я проследил за его взглядом: вот чудак, он пялится на ее грудь, сосками едва не проткнувшую футболку. – У вас ничего не болит?
«Ну и ну, он еще спрашивает, – я усмехнулся в душе, – это ты, дружок, болен».
Ни слова не говоря, Тимченко вышел из кухни. Вздохнув, Ален улыбнулась.
– Стареет отец… Но мы никому не расскажем об этом.
Мы отправились в город, не поблагодарив Тимченко‑папу за чай: Петр Васильевич так и не вышел к нам попрощаться. Неспешным шагом, точно четверо бывалых сталкеров, дошли до центра. Вечер еще запрашивал у города разрешения на посадку; недавно прошел дождь; воздух, свежий и пряный, радовал легкие, будоражил воображение, пробуждал желания, пока такие же несмелые, неоформившиеся, как узоры капель на лапчатых листьях каштанов.
Кондрат и Палермо шли впереди – не глядя под ноги, то и дело ступая по джинсовым лужам. О голый череп Палермо беззвучно разбивались тяжелые капли, нет‑нет да срывавшиеся вниз с мокрой листвы. Жестикулируя, ребята о чем‑то оживленно спорили. Я не прислушивался, тем не менее уловил слово «веб‑буддизм», несколько раз с жаром произнесенное Кондратом. Веб‑буддизм – новое увлечение Кондрата, в сущности, его открытие. Так говорит о веб‑буддизме сам Кондрат. Он гордится тем, что ему первому пришли в голову, как он любит выражаться, «поворотные фишки»: веб‑буддизм, сеть‑атман, эго‑пастух… Кроме него, все эти навороченные словечки пока слышали только двое – Палермо и я. К сожалению, сейчас я могу вспомнить лишь обрывки его пламенной речи:
«…Интернет – сосуд, в котором сообщаются наши желания… Говорю тебе: ты несвободен, потому что являешься рабом своих желаний. Из них, как из электронов, состоит твой атом духа – твое эго… Эго – пастух, что каждое утро гонит тебя на пастбище сансары. Гонимый эго, ты вынужден реинкарнировать – каждый день, каждый час, каждый миг! Совершая одни и те же ошибки и пустые дела, связывая свою жизнь с нелюбимыми людьми и ненавистными обстоятельствами, продолжая играть в нежеланную игру… Интернет – атман нового века, истинное „я“, что стоит над всеми пользователями и непользователями Сети. Интернет‑атман стоит, возвышаясь над нашими алчными эго. Отними у эго желания, отпусти их в Сеть‑атман – пусть ищут свой путь наугад. Мощный драйв атмана неузнаваемо преобразит твои агонизирующие желания: из вялых яблок они превратятся в сочные плоды, желанные и доступные бесчисленным пользователям Сети. Но и ты не останешься в стороне. Интернет‑атман щедро наделит тебя чужими, а значит, не испытанными доселе желаниями. Обретя новый жизненный заряд, до краев наполнившись коллективным „хочу“, ты, может быть, впервые сможешь взглянуть на себя со стороны – оценить и изменить свое эго. Обладая частицами чужих эго, обогащенных, как руда, в горниле Сети, ты отныне сможешь управлять своим эго, навсегда избавившись от его хозяйской опеки…»
Ален тоже присутствовала на той знаменитой дискуссии, когда Кондрат объявил о начале новой эры – эры веб‑буддизма. Но я не уверен, что тогда Ален слушала его. Слушала, не слыша, с головой, с мочками красиво слепленных ушей погрузившись в близкую лишь ей нирвану – любовь. Ален банально втрескалась в меня, а я… Повторяю: будь я не Эрос, обязательно бы влюбился в нее.
Мы отстали с ней. Я осторожно вдыхал запах ее волос, пахнущих липовым цветом и неразделенным счастьем. Она, запустив руку в карман моих джинсов, гладила мое тело. Ну что возьмешь с влюбленной женщины?
Так и дошли до угла, где Петропавловская пересекается с Первомайской, – безмятежно шлепая по лужам, доказывая преимущество новой религии и совершенно не стесняясь вставшего члена, ненароком разбуженного горячей девичьей рукой.
Здешнее интернет‑кафе – цель нашего недолгого променада. Интернет‑кафе прозвали Склепом, потому что оно находилось в подвале жилого дома. Но, по мне, назови его хоть бункером – главное, нам нравилось в нем тусоваться. Частенько мы убивали в нем время и друг друга: рубились в «контра страйк» или «квейк», лазали по всемирной паутине – по атману, как говорит Кондрат – как одержимые, ища подтверждений его теории. Но настал день, когда все наскучило: достали онлайновые мочиловки, неопровержимых доказательств не было и в помине, вместо них все больше попадались новые порносайты и дебильные авторские странички. Нам резко все набрыдло. Мы продолжали ходить сюда по привычке, из уважения к Склепу и детям подземелья – ведь все они классные пацаны. Как и раньше, мы пили здесь пиво и лонгер, не таясь, пускали по кругу косячок. Как и раньше, на глазах у всех Ален демонстрировала любовь ко мне. Она такая, и я не могу по‑другому. Ведь я Эрос.
Когда однажды… Да что там – это случилось два дня тому назад. У Палермо болел зуб, Ален ездила с отцом на дачу, а я просто хандрил, запершись в своей комнате. Поэтому Кондрат вынужден был ходить в Склеп один. Вот тогда‑то он и отыскал в сети «Сайт мертвых». Говорит, совершенно случайно наткнулся на него. Но я ему не верю. Наверняка это как‑то связано с его долбаным веббуддизмом.
– Ну, давай показывай, – голос Палермо заметно дрожал, гладко выбритый череп покрылся каплями пота. Неясно только, что его так возбудило – ожидание сногсшибательного открытия или натянувшаяся на груди Ален футболка. Боже, ну трахни ее в конце концов!
Я отвернулся, больше не в силах выносить дурацкое зрелище, но увидел картину не лучше. Передо мной, за столами, поставленными в два ряда, сидело человек двадцать геймеров. Их лица, обращенные в мониторы, мягко говоря, не вызывали симпатии. Азарт и, казалось, совершенно необоснованная ненависть на свой лад слепили из них маски. Время от времени, крича страшными голосами, они перебрасывались друг с другом командами‑кодами, понятными одним только им… Странно, чему я так удивляюсь? У всякого геймера такое лицо, когда он убивает. В команде или в одиночку – убивает. Бывают рожи и похуже, когда, помимо страсти и ненависти, на них можно распознать знак проклятия – едва уловимый, на миг‑другой всплывающий из самых глубин сознания. Отметив собой, как оспинкой, фейс очередного геймера, такой знак вновь растворяется в его зачумленном игрой взгляде. Бр‑р!.. Но все‑таки странное дело, чему я так удивляюсь? Ведь еще два дня назад я приходил сюда убивать. Как они – убивать.
Когда я снова повернулся к ребятам, Кондрат, как у себя дома, расхаживал по «Сайту мертвых». Я всмотрелся: карта сайта – типичный план кладбища: крестики повсюду, могилки, надгробные камушки… Ну и ну! Мне начинало это нравиться. Хм, даже могилку себе можно забить.
– «Займи местечко», – с невероятно томным придыханием, будто предлагая секс по телефону, прочла Ален и ткнула пальчиком в точку на мониторе. – Хочу здесь!
– Погоди, успеешь еще, – Палермо инстинктивно схватил Ален за руку, словно она могла и вправду броситься занимать местечко на виртуальном кладбище. Боже, вы только гляньте на Палермо! «Погоди, успеешь еще». Щенячья нежность!.. Как же все‑таки он любит ее. Я искренне завидовал Палермо, но Ален мне ничуть не было жаль. Ведь она любила меня.
– Да пускай займет, – вдруг поддержал Ален Кондрат. – Классный прикол – выбираешь могилку и… А черт его знает, что будет потом.
– Неужели? – ухмыльнулся я. – Ты же всегда все знаешь.
– А давайте прикольнемся… над кем‑нибудь? – Палермо загорелся, вдохновленный, видимо, только‑только пришедшей в его бритую макушку идеей.
– Например, над Андрюхой, – подсказал я. И чего это я вдруг вспомнил Андрюшку Карпова? А фиг его знает.
– Ну хоть бы над Андрюхой, – с явной поспешностью согласился Палермо. Что, дружок, кишка тонка самому выбор сделать? – Андрюха мне вчера о своих жизненных планах рассказывал. Так их за сто лет не осилишь.
– Вот мы ему и поможем, – Кондрат гадко осклабился. – Ну, какой срок назначим ему?
Я с нарочитой серьезностью наморщил лоб:
– Предлагаю пару дней на раскачку.
– Принято. Ален, вбивай, – приказал Кондрат. Я заглянул из‑за его плеча: в окошке кладбищенского меню Ален набрала: «13 августа».
Нам сразу же стало скучно.
– Ну, чего здесь еще клевого? – не стесняясь зевка, спросил‑пропел Кондрат. Перебивая друг друга, стали читать меню:
– «Начальник кладбища», «Похоронная процессия», «Церковь», «Покойницкая», «Некрологи», «Привидения», «Вурдовампы», «Трактир „Черепок“, „Переписка с духами“…
– Давайте вурдовампом покликаем.
– Постой, это, кажись, грызуны из семейства вампиров?
– Банально.
– Да, согласен, надоело.
– Тогда сходим в церковь. Эрос, ты давно был в церкви? – не моргая, Кондрат смотрел на меня. Ну, чего ты уставился?
– Не помню. Вроде бы на Пасху.
– Надо же. А ты, Палермо?
– Чего я в ней забыл? – Палермо невольно попятился. – Ты ж сам говорил: „Святость связывает“.
А я ни с того ни с сего разозлился: – Ладно, хватит трепаться. Зайдем…
– Так я о том же: зайдем, помолимся, – резво подхватил Кондрат. Скосив взгляд на Ален, усмехнулся. – Расскажешь потом папику, чтобы в следующий раз не упрекал нас в безбожии.
– Не в безбожии, а в отсутствии святого у нас, – со знакомым придыханием поправила Ален.
– А, один черт! – Кондрат от души клацнул по мышке – и мы вошли в церковь.
– Ну и церковь! – присвистнул от неожиданности Палермо и немедленно провел рукой по голой макушке, словно проверял, все ли у него цело или, наоборот – не выросло ли чего лишнего.
– Да‑а, если это церковь, то я Николай Угодник, – скорчил гримасу Кондрат.
– Гляньте, стены пулями изрешечены, – сложив руки лодочкой, в безотчетном порыве Ален поднесла их к губам. Казалось, еще миг и она зашепчет… Неужели Ален знает молитвы?
– Ох, ни хрена себе! Да здесь настоящее побоище было! Кровищи‑то сколько! – Палермо нервно тер лоб.
– Тьфу, какой ты впечатлительный, – я поморщился. Что‑то Палермо сегодня на редкость эмоциональный. Достал уже. – Обычная игрушка.
– Как сказать. Разгромленный храм впервые вижу. Тем более виртуальный. А там что? Кондрат, добавь четкости.
Кондрат навел курсор на точку в верхней части экрана.
– Судя по всему, здесь алтарь. А вот… Похоже на икону. Поглядим.
– Нда‑а, точно богохульник здешний модератор, – Палермо с многозначительным видом покачал головой. Бритый череп его снова вспотел. Волнуешься, дружище? А мне так по барабану: мало, что ли, грязных картинок видел на своем веку?.. Краем глаза поймал Кондрата – тот с напускным безразличием закуривал. А ведь курить в Склепе строго запрещено!.. Ален как бы невзначай полезла в сумочку – не знала куда спрятать глаза. Да что это с ними?
– С чего ты взял, что эта мазня – икона? – выпустив струйку дыма, наконец спросил Кондрат.
– Так ведь распятие! Вон гвозди из рук торчат.
– Ага, на голове Иисуса рожки, а между ног член стоит. Короче, как и должно быть на иконе. Так что ли, Палермо?
– Ну‑у…
– Ладно, побачимо, що цэ за искусство такэ. Та‑ак, – Кондрат водил мышкой, Палермо боялся отстать взглядом, мы с Ален переглянулись – впервые за вечер мне захотелось трахнуть ее. Возможно, лишь затем, чтобы как‑то выйти из этой дурацкой игры.
– Белые облака – это просто белые облака, мудаки – это просто мудаки, – вспомнил свое любимое Кондрат и… замер. Видимо, наткнулся на новое религиозное чудо. Так и есть. – А это кто рядом, а, Палермо?
– Черт, откуда мне знать, что там за придурки?!
– Темнота, – Кондрат презрительно поморщился. – Это ж апостолы.
– Апостолы?!
Даже у меня брови взлетели вверх.
– А чего ж у них над головой свастика изображена?
Ну ты и тормоз, Палермо! Неужели неясно…
– Вот это да! Кто‑то прикололся по‑черному, – наконец до него дошло. – Не иначе сатанисты какие‑нибудь.
– Да ладно, брось строить из себя исусика, – Кондрат скривился. Затем вновь с интересом впился в экран. – Смело, а главное, оригинально. В такого бы бога я верил. Ведь бог – это просто бог, а не кукла, набитая молитвами и соплями. И рожки его не портят. Ну, так я говорю, пацаны? Свой бог – с рогами их…
– Перестань, Кондрат, противно слушать! – не выдержала Ален. Губы ее нервно дрожали. Я отвернулся. Вдруг почувствовал, как мурашками покрываются руки и кожа на спине. Бр‑р!
– Эрос, а ты чего молчишь? – Кондрат не иначе как решил взять меня в союзники. Как же, губу раскатал! – Блин, он уже кому‑то глазки строит! Во народ! Ладно, сворачиваем… Постой, сначала прочтем, чья эта фишка. Та‑ак…
„Новая икона, – я медленно разбирал мелкий шрифт. – Школа современного искусства Авдея Тер‑Оганяна“. Еще и армянское имя. Нет, мне оно ни о чем не говорило, никого не напоминало. Зато икона и вправду била не в бровь, а в пах.
Обескураженный, я задумался, оступившись в колдобину, вымытую беспокойными моими мыслями… К действительности, душной и злой, меня вернул голос Кондрата. Распаляясь все сильней, буквально смакуя каждое слово, он читал, точно проповедовал:
–. Хочешь вернуть бога в свою душу? Признай его равным. Будь храбрым! Не бойся сделать ему больно. Сократи дистанцию. Представь его без святых атрибутов. Надели его земным и грешным. Не бойся осмеять его. Земное делает его смешным. Бог, над которым ты способен смеяться, – твой бог. Аминь!»
Кондрат затих на минуту‑другую, словно сам переваривал сказанное. Или, может, ждал и боялся божьей кары… Но нет – страха ни в одном глазу! Вскинул на нас черные очи, по очереди осмолил горящим взором.
– Ну, кто готов сейчас же стать членом Церкви смешного Христа?
– Сразу скажу, Кондрат, мне это не близко, – как мне ни было трудно, я не отвел взгляда от его дьявольских глазенок. А он убрал, не выдержал. Зато попался Палермо.
– Я вообще атеист, – ни с того ни с сего брякнул он. – Кондрат, нам что, больше заняться нечем? Надоела бредятина эта! Выходи отсюда, ты прямо смакуешь ее… эту…
– Заткнись! Достали твои слюни! И твои тоже… Эрос. Среди вас лишь один нормальный пацан… Ален. Что, Ален, рискнем?
– Что, Кондрат? – она как будто не поняла, к чему он ее подталкивает. Чувствуя, как холодный озноб охватывает мое тело, я машинально потянулся к пачке сигарет, спрятанной в кармане джинсов. Но Кондрат расценил мой жест, как попытку поддержать Ален, – не глядя, он ловко перехватил мою руку. Я так и застыл, словно пойманный на горячем.
– Хочешь, членом… стать? – не отпуская моей руки, Кондрат вновь начал подкрадываться к Ален, как хищник, во что бы то ни стало решивший свалить свою жертву. – Вернем бога в наши души?
– Ну, – она опустила глаза. Казалось, они намертво прилипли к компьютерному столу.
– Так что, Ален?
– Давай!
Она вскинула свою чудесную головку… Я во все глаза уставился на нее. Боже, я совсем не знаю ее. Ален – смеялась! Беззвучно, зато попадая точно в цель. Ален – мое роковое проклятье!
Палермо предпринял отчаянную попытку спасти ситуацию. И спастись самому. Как в эту минуту он был смешон.
– Да вы что?! Перестаньте, ребята! Давайте‑ка на посошок бахнемся в «контра страйк»?
– Слушай, Палермо, вали отсюда! – Кондрат в ярости отбросил прочь мою руку. – Никто тебя насильно не тащит. Атеист хренов.
– Ну и черт с тобой! – Палермо с облегчением вздохнул. Потом на меня посмотрел. С надеждой посмотрел и прямо с собачьей тоской. – Пошли, Эрос.
На секунду закрыв глаза, я отрицательно покрутил головой.
– А ну вас!
Палермо ушел. По‑моему, даже хлюпнул носом.
– А ты чего остался? – криво усмехнувшись, Кондрат вдруг обнял Ален за плечи – та даже не шелохнулась.
– Я отвечаю за Ален.
– С чего это?
– Потому что… люблю ее.
– Спасибо, Эрос, – одним движением, не злясь и не кокетничая, Ален скинула руку Кондрата.
– Я обожаю тебя.
Глаза Кондрата на миг затуманились, складки губ стали жесткими, как у мертвого Ленина… Потом очи его вновь вспыхнули, загорелись знакомым волчьим огнем – меня он одновременно пугал и манил. Сколько же все‑таки в Кондрате драйва! Мне, Эросу, так недостает его – природного, волчьего драйва.
– Ладно, начали, – сам себе скомандовал Кондрат и кликнул по ссылке «Новые прихожане». Ссылка имела вид небрежно свернутого свитка. Хм, будто контракт с дьяволом собираемся подписать, – тотчас родилось сравнение – я невольно поежился.
– «Распишитесь кровью или поставьте свастику на свободной иконе», – Кондрат прочел короткую инструкцию. С полминуты возил мышкой по Церкви смешного Христа. Нашел три чистых, не испачканных богохульниками иконы. Богохульники тут же нашлись – мы.
– Ну что, теперь мы одной ниточкой повязаны, – Кондрат потер руки, переживая прямо‑таки черное удовольствие от сделки с неизвестным сатаной. На нас с Ален лучше было не смотреть – так мне казалось в ту минуту.
Кондрат не видел или не хотел видеть нашей иудовой слабости, яблоками позора проступившей на лицах. Нет, я ни в чем не раскаивался – поздно было. Зато Кондрат разошелся не на шутку. Таким его я давно не видел: глаза выпучил, изо рта жидкая ярость брызжет… Он заводил себя, подобно монаху, что хлещет себя кнутом по спине за свои же грехи.
– Мы сделали одолжение богу – признали его! Мы сократили дистанцию! Теперь он такой, как мы!..
– … А мы – такие, как Он, – неразборчиво выговаривая слова, добавила Ален. Взгляд ее, до этого момента потухший, вдруг засветился, как глаза у ожившего Терминатора.
– А как же! Круто! Поправка! – Кондрат хлопнул меня по плечу, заглянул в глаза – и презрительно сомкнул губы. – А ты чего скис, Эрос?
– Голова чего‑то разболелась, – я внутренне усмехнулся собственной лжи – жалкой и глупой.
– Слабак ты, Эрос, – Кондрат снова улыбался – безжалостно, как мог улыбаться, наверное, он один. – И за что только любит тебя Ален?
…Интернет – сосуд, в котором сообщаются наши желания… Без оглядки, не раздумывая и ни о чем не жалея, я расставался со своими желаниями. Ясно ощущал, как убывают они, как беззаботно шумят, подобно вешним ручьям, наконец вырвавшимся из‑под ледяного панциря. Разум никак не препятствовал бегу моих желаний: ведь я был железно уверен, что взамен получу нечто большее, необыкновенное, чего я никогда не желал. Возможно, потому что не подозревал о существовании этого нечто, недалекий, обходил его вниманием или просто‑напросто не готов был его возжелать – не достоин желать. Но как бы там ни было, я был, повторяю, железно уверен, что новые желания, как новые надежды, неузнаваемо преобразят меня, круто изменят мою дальнейшую жизнь, уведут с дороги, уже успевшей стать похожей на заезженную колею, – уведут в другие миры. Я добровольно расставался с желаниями, как нежилец отпускает кровь из вскрытой вены, надеясь избавиться от вечного стыда и тревоги… Интернет – сосуд, где сообщаются наши желания. Однако время шло, а я так и не получил ничего взамен. Напрасно истекая желаниями, порядком обессиленный, едва‑едва справляющийся с приступами тошноты, я схватился за виски. Их нестерпимо ломило, ломало, в них беспрерывно тикало и звенело, словно там шел отсчет последних моих желаний, словно там, угрожая и кляня, надрывался телефон…
Опустошенный утренним кошмаром, чувствуя под мышками предательскую влагу, я опустил ноги с кровати. На будильнике 7.34. Черт, кому я понадобился в такую рань? Неловко двигая затекшими ногами, прошлепал в прихожую, чтоб раз и навсегда задушить телефон.
– Эрос, проснись! Тут такое творится! – с первой секунды Палермо не дал мне опомниться – волна тревоги ринулась накрыть меня с головой. Напрасно: я все еще находился под впечатлением сна. – Вчера Вовку Проуна убили! Ты представить себе не можешь…
– Да ну? – я не удержался от зевка. Голос Палермо, казалось, мне снится… Впрочем, мне дела не было до смерти Проуна; для меня он всего лишь знакомое имя. Тем не менее я вежливо спросил: – Нашли, кто убил?
– Куда там! Менты за голову хватаются!
– Еще бы, папик у него вроде из…
– Нашли Проуна на Басах с проломленной головой.
– Нда‑а, хорошего мало, – я должен был что‑то сказать. Ну не посылать же Палермо за то, что он поднял меня ни свет ни заря! Хм, разбудил из‑за чьей‑то смерти. Ладно бы хоть заметный пацан пропал. – Хоть Вован и бандит был, жаль пацана.
Я внезапно иссяк. Ужас сюрреалистического сна окончательно развеялся, чужая смерть абсолютно не тронула. Вдобавок нестерпимо захотелось в туалет.
– Чего замолчал? – не выдержал Палермо.
– Так. Вечером куда пойдем?
– Не знаю еще. Наверное, опять в Склеп.
– Что, снова на «Сайт мертвых»?
– Не поверишь, тянет, – шепотом признался Палермо. Ну и слышимость сегодня по телефону – зловещая.
Я подумал, но врать не стал.
– И мне страшно, Палермо. Оттого что тянет туда.
Любопытство – страшная вещь. Страшней красоты. Войдя на www.viorah.com, любопытства ради щелкнули по ссылке «Некрологи». Меня тошнило от заздравий и тостов, пожелания покойникам еще забавляли. Это ж надо было кому‑то придумать назвать гостевую книгу некрологами!
Мы углубились в чтение. И в самом деле забавляло. Щелкнешь по имени или нику, а там хохма вроде этой: «Жорж Клон. Жорик, вертись на том свете, как ты вертелся в этой жизни. Бойся ментов и налоговиков. Они там тоже есть. Верка и кореша». Ну, чем не прикол? «Сашечка Самсоненко. Боже, Саша, какая нелепая смерть! Как ты могла нас оставить?! Забери нас с собой! Мама, Нюша и Федор… Железный Клоп. Разбился на мотике. Прощай, братан! Колян… Мировая Дура… Славик, Дизайнер бабских сисек… Соленый Кот… Вован Проун… Косолапый Лелик…»
– Стоп! Проун! – я машинально ударил Палермо по руке, управлявшей мышкой. – Это интересно.
– Пусто, – Палермо разочарованно пожал плечами.
– Хм, только даты рождения и смерти. 11 августа…
– Ну, так оно и есть: вчера ж его и убили.
– Постой, а откуда здесь взялась… эта запись? – я прямо‑таки обалдел от открытия. – Это что же получается…
– Кончай, ты мистика‑то из себя не строй! – неожиданно грубо оборвал меня Палермо. Неужели и до него дошло? – Взялась – и все тут!
– А ты мне рот не затыкай, понял! – я мгновенно завелся, почувствовав себя уязвимым. Но главное, мне стало страшно за…
– Эрос, нужно проверить!
– Как раз это я и хотел сделать. Ну‑ка, найди его могилку, будь она неладна!
– Вы чего это, мальчики? – раздался вдруг голос Ален. Мы разом оглянулись – ее глаза подозрительно блестели. Кондрат похабно ухмылялся, левая его рука и правая Ален были скованы наручниками.
– Твоих рук дело?! – не в силах больше сдерживать себя, я накинулся на Кондрата.
– Охренел совсем! – продолжая ухмыляться, теперь уже злобно, Кондрат попятился. – Я привел тебе Ален… на дознание. Не хочешь заглянуть ей под юбку? Целомудрие просит политического убежища.
Кретин, о чем это он? Мы не клялись с Ален в вечной любви.
– Но кто‑то же прикололся над Проуном! Прямо как мы.
– Что? – Ален вмиг побелела, вскинула было руки к лицу, да правую наручники не пустили. – Андрюша?!
– Ну‑ну, разорались тут, – Кондрат процедил сквозь зубы. – Не гоните пургу по чем зря, ясно?
– Все равно нужно проверить, – упрямо гнул свое Палермо. Молодец, парень, ценю.
– И правда, нужно проверить, – поддержала Ален. Глаза ее больше не блестели, они высохли, как две вчерашних лужи.
– Валяй, – все так же сквозь зубы согласился Кондрат. Куда бы ты делся, урод! В эту минуту я жутко возненавидел его. Боже, неужели я ревновал его к Ален?
По кладбищенскому каталогу разыскали будущую могилку Андрюшки Карпова. Нет, ну надо ж такое придумать – будущая могила!
– Завтра, – я как баран уставился на экран.
– А завтра точно тринадцатое? – дурашливым тоном усомнился Кондрат. Никто на него даже не взглянул.
– Нужно сообщить ему, – не подумав, предложил Палермо.
– И что ты ему скажешь? – я тяжело вздохнул – моя ведь была идея с Андрюхой. – Что мы назначили ему дату смерти?.. Он нас на хер пошлет!
– Да вы что, мужики?! – Кондрат вытаращил на нас глумливые свои глазки; Ален как‑то уж слишком обреченно поникла головой. – Фигней занимаетесь! Это ж простое совпадение!
– Что совпадение?! – я пришел бешенство. – Смерть Вована и запись в его «некрологе»?!
– Отвечаю: это просто черный прикол, – Кондрат не сдавался, правда, от мерзкой улыбочки его и следа не осталось.
– Боже, Андрюшка, я же раз целовалась с ним! – запричитала было Ален, но я больно дернул ее за руку.
– Прикол, говоришь? А что ж тебя так колбасит? Зуб на зуб не попадает?
Кондрата и в самом деле трясло, как от простудной лихорадки.
– Надо выпить, – глухо предложил он.
– Надо, – согласно кивнул Палермо. – Сначала Андрюхе позвоню.
– И что ты ему скажешь?! – опять взвился я.
– Эрос, ты не прав, пусть позвонит, – заступилась Ален.
– Узнаю, как дела, – совершенно спокойно пояснил Палермо; видно было, что ему до одного места моя истерика. – Где здесь телефон?
– У менеджера, – Ален с торопливой готовностью кивнула в сторону входа в Склеп.
Палермо звонил, наверное, вечность. Мы жгли взглядами его чуть согбенную спину, торопили мысленно и вслух: «Палермо, что ты там тормозишь?!»
– Ну что? – с напускным равнодушием – слишком напускным – спросил я. Первым спросил.
– Нет его. Мать говорит, в Харьков уехал. Завтра рано утром возвращается.
– Ну и слава Богу! – с облегчением вздохнула Ален.
– Ты думаешь, он тебя слышит? – не удержавшись, ехидно заметил Кондрат.
– Не богохульствуй, понял! – вновь заводясь, рыкнул я.
– Достали вы меня, – отмахнулся Кондрат; затем нехорошо сузил зрачки. – Вижу, Эрос, ты уже успел забыть…
– О чем? – я не решался взглянуть ему в глаза – знал, что он сейчас скажет.
– Как же ты быстро отрекся от двух богов. От таких разных богов.
– Сволочь! – я схватил Кондрата за грудки, но уже в следующую секунду Палермо оказался между нами.
– Пойдем выпьем, – он хрипел, как испорченный телефон.
Мы изрядно набрались в тот вечер. По‑моему, даже не заплатили за последнюю бутылку портвейна – вслед нам какой‑то мудак выкинул из кафе сумку Ален. Сумка сплошь была в бордовых пятнах, от пятен мерзко несло сивухой… Ален стало дурно тут же рядом, на троллейбусной остановке. Ален так дико рвало, что бабки, в столь поздний час еще торговавшие семечками, не рискнули вякнуть в ее адрес. Кондрат, платком вытерев ей лицо, увез домой на такси. Сволочь, он так и не открыл тех дребаных наручников!
Палермо сильно шатало, мне мерещился в каждом встречном парне мертвый Проун. Маршрутки все не было.
– Что ты об… всем этом дум… думаешь? – едва ворочая языком, сказал Палермо.
– Говно, – просто ответил я, пьяным взглядом всматриваясь в ночную даль. Черт, кого я там хотел подогнать?
– Ик, и мне не нравится, – икнул Палермо и обреченно покачал головой. Ну точно китайский болванчик.
– Не знаешь, чего Андрюха в Харьков подался? – зачем‑то спросил я.
– Мать его сказала, на Барабашовский рынок, за дубленками – себе и сестре. В августе дубленки самые дешевые.
– Все равно с деньгами поехал, – автоматически вывел я.
– Что значит, с деньгами? – Палермо уперся в меня хмельными очами. На моих глазах взор его неумолимо трезвел и гас, подобно всем звездам мира, что потухнут через четыре часа, на рассвете. Тогда – я вспомнил – приходит из Харькова поезд.
– При чем тут деньги? – давно все поняв, повторил Палермо. Он хотел, чтобы я его обманул… Но я заорал как ненормальный:
– Говорю же: говно!!
– А что ты теперь можешь исправить?! – вопил в ответ ошалевший Палермо.
– Не знаю, – комок встал в горле, еще шаг и я расплачусь, как последний пацан. Еще шаг к осознанию полного своего бессилия…
– Стоп, по идее…
Что‑то пришло мне на ум, какая‑то мелочь, но я решил за нее зацепиться. В эти минуты даже собственный страх можно было принять за единственную соломинку.
– Не помнишь, был ли там сервис «Вытереть» или «Отменить»?
– Какой еще сервис? – не сразу догнал Палермо. Ему захотелось помочиться, и он прицелился пенисом в ближайший каштан. Не смея отвести взгляд от быстрой струи, я пожалел, что нельзя так же легко избавляться от ошибок и глупых мыслей. От наших дурацких поступков.
– Блин, Палермо, вспомни, ну там, где мы заносили год рождения и… фамилию Андрюхи – была там такая команда?
– «Отменить», что ли?
– Ну да!
– Кажись, была, – неуверенно протянул он.
– Тогда летим в Склеп! – я схватил его за рукав. Но Палермо, неожиданно выпучив на меня рыбьи глаза, зло вырвался, махнул рукой, силясь достать меня по лицу, – не достал; потом, повернувшись, побежал прочь, крича на ходу:
– Нет, я сегодня не могу! У меня сегодня мальчишник!
Господи, во что же мы вляпались?! Образ Бога испохабили, поклялись невесть кому и друга приговорили. Кто наделил меня такими желаниями, кто?! Весь мир наш – сплошной сайт мертвых, где всякий роет себе и другому могилу.
При входе в Склеп менеджер, несший ночное дежурство, не хотел пускать меня: мол, машины все заняты. «Отвали», – я грубо оттолкнул его; «уйди», – дрожащими губами попросил убраться тринадцатилетнего пацана. Наконец сел за компьютер.
Не попадая по клавишам, не сразу ввел адрес сайта. Господи, хоть бы там был этот чертов сервис – «очистить», «удалить», «оскопить», «аннигилировать»! Ну, чего ж он так долго грузится!
Ну!.. «HTTP Ошибка 403 – Запрещено. У вас нет прав для просмотра этой страницы. Возможно, просмотр этого каталога или страницы с использованием указанных вами личных данных не разрешен».
У меня хватило сил прочесть все это. Потом в глазах поплыло… Черт, только этого не хватало! Черт!!! Я саданул что есть мочи по клавиатуре – на меня даже не глянули. Наверное, подумали, что у пацана от игры крышу рвет. А у меня и вправду рвало крышу…
Что же ты, Господи? Будь Ты… будь я проклят! Не уйду, я не уйду отсюда! Живым не уйду, пока не дождусь. Я обязательно дождусь, когда он заработает, когда Он пустит меня. Держись, Андрюха! Господи, возьми меня, а его – нет…
Я убил его. Стоило мне поверить в это и испытать первый страх, как сразу после него – может, наоборот, спустя несколько часов, неконтролируемых, ненаблюдаемых моим убитым горем сознанием – возникло новое ощущение. Я вдруг почувствовал, что теперь все можно. Мне – все можно. Но об этом никто не догадывается. Ведь следом за вторым я немедленно испытал ощущение «три», еще более необычное, фантастическое, чем предыдущее. У меня даже дух захватило! Словно я ушел от всех, оставив вместо себя фантом – того «я», который не убивал. Я ушел… а теперь не могу вернуться назад, туда, где не убивал. Зато там, где я сейчас, кроме меня – никого. Абсолютная пустота, абсолютное одиночество. Потому‑то и смысла нет во вседозволенности: зачем мне мочь все, если вокруг меня – никого. Я сразу далеко ушел – зашел далеко. В область недозволенного. И теперь, мысленно обернувшись, похоже, даже стоя на какой‑то возвышенности – если, конечно, меня не обмануло четвертое ощущение, – с некоторым удивлением взирал на оставшихся далеко позади. Так, наверное, душа наблюдает за покинутым телом. Ей, душе, наверное, так же пусто и…
Боль пришла позже. Не знаю, когда точно – я по‑прежнему не смотрел на часы… Я вообще ни на что не смотрел! Так резануло по сердцу. Больно!!! Боль газонокосилкой проехалась по мне изнутри, выкашивая, казалось, последнее, что осталось во мне человеческого, – чувства, желания, совесть… Боже, я убил Андрюшку! Что я наделал?!.. Кто‑то скомкал мое лицо, как грязную салфетку, и выдавил щедрую, но никому не нужную боль. Я плакал, уткнувшись лбом в шершавую стену Андрюшкиного дома…
13 августа Андрюха Карпов не вернулся из Харькова. Не приехал он и 14‑го, и 15‑го… Мне рассказывали, что родичи Карпова погнали в милицию, наши менты вроде как связались с харьковским УВД… Не знаю. Какое теперь мне дело, если я не могу ничего изменить. Ни одной живой душе не по плечу такое – изменить судьбу.
Это значит, он никогда не вернется. Боже, что я наделал! Я убил его!!
– …Бред! Это все твои поганые, слюнявые рефлексы не дают тебе жить. Борись с рефлексами, Эрос! Они неверно отражают наш мир. А твои так тем более. Слишком чистенькие они у тебя, твои рефлексы, и… зубастые. Да‑да, зубастые! Ты носишься с ними как с писаной торбой, а они тем временем выгрызают тебя изнутри, пудрят ядом мозг, выставляют тебя на посмешище. Но я же помню: ты всегда хотел стать сверхчеловеком, Эрос!
Кондрат Гапон ясно выражал свои мысли, несмотря на набитый рот. При этом он причмокивал и урчал, издавал чавкающие, хлюпающие, пошлые звуки… Палермо отчего‑то покраснел и отвернулся. Эрос тупо цедил водку из пластикового стаканчика – набрав полный рот, выплевывал обратно. Ален с недвусмысленной улыбочкой хихикала. Зато дамочка через два столика от компании юных лоботрясов – немолодая, но прилично одетая тетка – с откровенным вызовом таращилась на Кондрата. А тому хоть бы хны. Гапон упражнялся в назидательности и одновременно деловито обсасывал кость. Как пес, который лает на прохожих, но добычи своей не выпускает. Где он взял такую громадную кость? В обычной‑то рюмочной, где, кроме тошнотиков или дешевых бутеров с линялой колбасой, другого закусона не сыщешь…
– Ну, так как, Эрос? Ты сверхчеловек или кусок мяса, по собственной воле отданный на съедение собственным же рефлексам? – Кондрат, похоже, решил окончательно достать приятеля, битых девять дней находившегося в прострации. Зацепив длинным ногтем правого мизинца, Кондрат ловко выудил из кости толстого мозгового червя. И тут же слизнул его.
– Он всего лишь мой любовник. Его главный рефлекс – любовь ко мне, – ни с того ни с сего Ален решила заступиться за друга. Видимо, ей надоел этот дурацкий разговор и оскорбления в адрес Эроса, которого она и в самом деле любила. И любви ни от кого не скрывала… Вдруг точным движением руки Ален выхватила у Палермо крабовую палочку, которую тот уже собирался было сунуть в рот. – Как такое можно есть?! Не делай больше такого, Палермо! У этой штуки совсем другое назначение. Я, к примеру, использую ее вместо «тампакса».
– Это крабовую‑то палочку? – недоверчиво хмыкнув, Палермо покрутил бритой своей головой. – Ты что, девственница?
И все – никто не рассмеялся, не воспринял всерьез Аленину шутку. А она так хотела отвлечь ребят…
– Заткнись, Ален! – зло грохнув костью об стол, рявкнул Кондрат. – Не видишь, один пацан хочет вылечить другого?!.. Эрос, заставь свою нервную систему управлять рефлексами, – вновь повернувшись к Эросу, Гапон продолжил поучать его. По дрожащим Кондратовым губам видно было, что парень изо всех сил борется с гневом, внезапно вспыхнувшим в нем. Вот ему удалось овладеть собой. – Стыд и боль из‑за мнимого убийства, гребаная вина, которую ты чувствуешь сам и выплескиваешь на нас, как ведро с дерьмом, – чистый, вернее, наоборот, классический грязный рефлекс. Ты реагируешь на мир как последний интеллигентишка, находящийся под вечным давлением культуры и моральных устоев! Этих навязчивых ложных проблем, вытеснивших из нас все живое, все человеческое! Вспомни, Эрос: белые облака – это всего лишь белые облака, а чья‑то смерть – если даже допустить, что она все‑таки имела место – это всего лишь чужая смерть. Не рефлексируй, Эрос!