Лекция: Злобный Каз-бек
Давно это было. Так давно, что если считать годы, прошедшие с тех пор, как зерна на четках, то не хватит на счет человеческой жизни…
Ровной и гладкой была в то время наша земля. Там, где сейчас высятся горы, расстилалась тогда широкая равнина. Так же ласково светило в те древние годы солнце, такой же плодородной была земля, как сейчас сладки и холодны были кубанские воды…
Но народы, жившие тогда на кубанской земле, забыли, что такое счастье жизни. И землю, и воды, и поля, и людей поработили великаны-иныжи, жившие на каменной равнине, далеко-далеко, там, где восходит солнце. Суровые, закованные в железные доспехи, на огромных злых конях разъезжали иныжи по земле, и головы их уходили в облака. Они ввели непреложный закон: из тысячи початков кукурузы только один мог оставлять себе пахарь, из тысячи человек ежедневно забирали они себе одного, из тысячи гроздей винограда девятьсот девяносто девять шло в их бездонные хурджины.
Вечерами останавливались великаны на ночлег, строили шалаши из тяжелых каменных плит и варили похлебку из кукурузы, быков и баранов — всего, что собирали за день.
Беком у иныжей был огромный свирепый великан. Когда он садился на своего гиганта-коня, то облака цеплялись за его золотые стремена. Голос у главного иныжа был сиплый, свистящий, и когда он злился, то шипел, словно чудовищный гусь. И прозвали его люди — Гусь-князь — Каз-бек.
Далеко простиралась власть великанов. Много народов работало на них и отдавало захватчикам свой хлеб и виноград, скот и кукурузу, своих сынов и дочерей. Не раз пытались народы свергнуть иго проклятых людоедов. Но что могли сделать люди с огромными великанами? Стрелы отскакивали от крепких железных доспехов иныжей, копья, точно простые прутья, ломались о толстую кожу великанов-коней. А иныжи только смеялись и давили конями смельчаков, решившихся выйти против них на бой… Нашлись и такие подлые люди, которые добровольно пошли в услужение к насильникам, чтобы собирать крохи с их стола. Они, как трусливые шакалы, трепетали перед иныжами, а с народом держались нагло и высокомерно. Этим презренным подлецам поручил главный иныж Каз-бек собирать дань с покоренных народов.
Шли годы. Иныжи все росли и жирели, а народ все работал на них и худел. И надоело великанам разъезжать по покоренным землям и трясти свой жир. Тогда главный великан Каз-бек и его воины согнали сотни тысяч людей на каменную равнину и велели строить дворец. Десятки лет днем и ночью работали люди, воздвигая каменные палаты. Когда дворец был готов, Казбек и его воины съели всех строителей и велели покоренным народам самим привозить к ним хлеб и виноград, скот и кукурузу, а покорная насильникам шакалья дружина, бряцая оружием, разъезжала по земле и заставляла людей высылать непосильную дань.
Опять, как река, потекли годы. Горячее радостное солнце казалось людям тусклым и печальным, а кубанская вода горькой и невкусной. Впроголодь жили они, работая на великанов. От неизбывного горя плакали люди. И слезы их, сливаясь в потоки, стекали в низины, пока не заплескалось два моря — Каспийское и Черное.
Великаны привольно жили в своем каменном дворце. Целыми днями они ели и пили, нагуливая жир, и стали такими тяжелыми и огромными, что даже каменная равнина начала оседать под их телами. Так же жирели и тяжелели их огромные кони.
Самый главный великан Каз-бек так растолстел и раздулся от гордости, что уже не мог говорить, а только пыжился, надувал толстую шею и шипел. Да и зачем было ему говорить, если покорная дружина людей-шакалов грабила народы и доставляла великанам обильную пищу?
Но вот родился на земле отважный юноша. Халид было его имя. Он имел сердце большое и горячее, как солнце, а его черные глаза не хотели лить слез рабства. Он долго думал над горем родного народа и наконец сказал адыгейцам:
— Довольно кормить жирных кровопийцев-иныжей. Разве не для нас светит солнце? Разве не растит урожаи земля, согретая нашими руками? Довольно плакать и стонать! Не будем больше отдавать великанам наших людей, наш хлеб и виноград, наш скот и нашу кукурузу! Побьем их, шакалов дружинников!
— Тише! — закричали Халиду старики. — Тише! А то иныжи съедят всех нас…
— Не боюсь я иныжей! — воскликнул юноша. — Лучше один раз свободно взглянуть на солнце, чем всю жизнь видеть его сквозь тучи рабства!
— Что можешь ты сделать с Каз-беком? Он так огромен, что ты меньше его ногтя! Может ли муравей бороться с медведем? — зашумели старики.
Но самый старый из них разгладил седую бороду и задумчиво сказал:
— Когда я был молод, я видел, как медведь бежал от муравьев… Он разорил их муравейник, и муравьи напали на него. Они заползли ему в шерсть, облепили его глаза и нос… Медведь тогда побежал от них. Их было очень много…
— Ты сошел с ума! — закричали другие старики. — Мы ничего не можем сделать с великанами…
— Одни мы с ними ничего не сделаем! — ответил седобородый. — Но если все люди перестанут посылать великанам хлеб и скот, виноград и кукурузу, если все встанут против них, то проклятые иныжи умрут с голоду… А с дружиной мы сумеем справиться — подлецы всегда трусливы.
Старик задумчиво вдавил ногу в мягкую весеннюю землю и добавил:
— Иныжы стали очень тяжелыми…
Никто не понял, что сказал старик в конце своей речи. Но людей воодушевила надежда, и они точно впервые увидели, как ярко и радостно солнце, как прекрасны весенняя земля и чистое небо, когда слезы печали не застилают очей. И они решили послать Халида к другим народам, чтобы уговорить их вместе бороться с Каз-беком и его великанами.
Целый год объезжал Халид земли, покоренные великанами. Солнце жгло его, холодные дожди леденили тело, ветры бросали пылью в глаза, но юноша ехал все дальше и дальше. И везде истомленные люди с робкой радостью и надеждой вслушивались в его речь. И жар его пламенного сердца согревал их охладевшие от нужды и горя сердца.
Когда буйные весенние дожди смыли с земли последний снег, Халид вернулся на родину.
— Отец! — сказал он седобородому. — Народы ждут сигнала, чтобы больше не посылать Каз-беку караванов с хлебом и пленниками. Тысячи воинов острят оружие, чтобы бороться с иныжами и их дружиной…
Старик задумчиво посмотрел на землю и ответил:
— Еще не время, сын мой!
Две недели лили весенние дожди. Две недели жадно пила влагу просыпающаяся земля.
Каждый день старик, опираясь на палку, выходил в степь и долго задумчиво смотрел на мягкую землю.
И однажды старик сказал Халиду:
— Пора, мой сын! Давай сигнал!
Самые смелые джигиты поскакали в разные стороны на самых быстрых конях. На сотнях курганов загорелись сигнальные костры, и их дым стлался над весенней степью.
Тысячи воинов спешили к сборному пункту, пробираясь по размякшей весенней степи. Ни один караван не шел больше в каменную страну иныжей.
Несколько дней шипел и злился великан Каз-бек, не получая пищи. Вместе с ним шипели от ярости и другие иныжи. Огромные кони ржали от голода в своих каменных конюшнях.
— Где эти презренные шакалы? Почему они не гонят к нам караваны? — прохрипел наконец Каз-бек.
Но вдруг во дворец прискакали испуганные дружинники. Их кони задыхались от быстрого бега, сами они плакали от ран и бессильной ярости.
— О, могущественные господа наши иныжи! — закричали дружинники. — Люди прогнали нас! Они не хотят платить вам дань. Они уже вторглись в нашу страну и движутся сюда! О, защитите нас, доблестные господа иныжи!
Каз-бек был очень голоден и очень зол.
— Презренные шакалы! — захрипел он на испуганных предателей. — О вы, поедатели крошек с нашего стола! Зачем вы нужны нам, если не можете справиться с жалкими людишками!
Каз-бек сгреб в пригоршню десяток дружинников и отправил их в свою огромную пасть. Остальные великаны последовали примеру своего предводителя. И в одно мгновение все предатели были съедены.
Потом Каз-бек, с трудом встав на ожиревшие ноги, пошел сам седлать своего коня Эль-Бруса. За ним заковыляли его воины, и горы жира, как студень, дрожали на их телах.
Старые железные кольчуги лопались на толстых спинах иныжей. Шлемы, украшенные полумесяцами, не налезали на головы. Охая и скрежеща зубами, великаны кое-как вскарабкались на своих коней, копыта которых глубоко ушли в камень.
Каз-бек тронулся в путь. Справа и слева от него тяжело застучали копытами по камню кони его воинов. От каждого шага тяжелых коней в земле получались глубокие ямы.
Целую ночь ехали иныжи. А когда взошло золотое солнце, далеко впереди увидели они черные движущиеся точки.
— Что это там за бусины? — прохрипел Каз-бек.
— Это — люди! В руках у них маленькие сабли! Эти букашки вздумали войной идти на нас, — ответил самый зоркий великан.
— Сомнем их! Раздавим их копытами наших коней, — зашипел, раздуваясь от злобы, Каз-бек.
Великаны ударили своих коней. Ржание громом прокатилось над равниной.
А тысячи людей натянули поводья, изготовили луки и копья…
— Не торопитесь! — проговорил мудрый старик. — Я думаю, что родная земля сама поможет нам победить насильников!
Иныжи все приближались.
Эль-Брус сделал скачок с каменной равнины. Мягкая весенняя земля расступилась под его тяжестью, и конь по самую спину погрузился в землю. Каз-бек вылетел из седла и тоже по плечи ушел в грязь.
За своим вождем ринулись остальные великаны. Мягкая влажная земля затягивала их, и они медленно погружались в глубину. Только головы да седла кое-где выступали на поверхности.
Тяжело забились кони и иныжи. Степь дрожала от их усилий. Потоки грязи выплескивались наружу, заливая головы всадников и коней. Земля душила великанов. Яркое солнце сушило грязь, и она застывала плотной корой.
Люди в степи видели, как все реже и реже шевелились иныжи и их кони.
— Они погибли! Они больше никогда не выберутся из своей могилы, — радостно закричал Халид.
— Я это знал, — улыбнулся старик. — Иныжи стали очень тяжелыми, а весенняя земля мягка и податлива…
С тех пор на равнине остались только окаменевшие головы иныжей и их коней. Из земли выступает голова и плечи Каз-бека, высокое седло его коня Эль-Бруса, головы других воинов-великанов и их коней.
С того дня исчезли злобные иныжи на земле…
А люди узнали, что храбрость, мудрость и единство всегда побеждают злобу и насилие…
Джедал
Разные люди родятся под щедрым, горячим солнцем. У одних — солнце в сердце, а другие только греются под солнечными лучами. Одни — весь жар своего сердца отдают людям, а другие живут, как скользкие улитки, закрывшись ото всех и никому не принося пользы. Одни живут в веках, а другие — исчезают бесследно, как сизая плесень на скалах.
В далекие, древние годы, когда люди еще не знали благостной силы огня, в одном племени, от одной матери родилось двое сыновей — Джедал и Абдель. Хотя были они родными братьями и одна материнская грудь вскормила их, были они непохожими, как день и ночь.
Джедал был рослым и стройным, как молодой тополь. Сильный и добрый, он охотно делился со всеми своей охотничьей добычей, помогал старикам и слабым женщинам. Абдель был приземистым и мрачным. Он никогда не смотрел в глаза людям. Когда ему удавалось убить своей стрелой серну или горного тура, он прятал их среди скал и съедал один, даже если его мать была голодной.
В то время властелином племени был угрюмый одноглазый иныж, живший на горе, в доме, сложенном из огромных каменных плит. Иныж был очень силен и злобен, а самое главное — он владел огнем — чудесным живым цветком, который разгонял ночной мрак и делал теплыми самые морозные зимние ночи.
Когда в горах бушевали зимние метели и холод сковывал тело, люди шли к жилищу одноглазого и просили его пустить их погреться. Иныж щурил на пришедших свой единственный красный глаз, гладил сидящего около него большого злобного коршуна и улыбался своим безобразным жабьим ртом.
— Что вы дадите мне за тепло моего очага? — спрашивал он, всматриваясь в дрожащих замерзших людей, и сейчас же начинал сам назначать плату. — Ты, женщина, будешь каждый день носить пищу для моего очага — чудесный огненный цветок нужно кормить… Ты, девушка, будешь мне жарить мясо… А вы, охотники, принесете мне каждый по туру! Тогда я, может быть, пущу вас немного погреться у моего очага.
И люди покорно выполняли все повеления одноглазого, потому что слишком страшно и холодно было в горных теснинах, когда ночами в них свистел и бился ледяной зимний ветер.
Но как-то случилось так, что охота была плохой, все горные тропы замело глубоким снегом и охотники не смогли добыть для иныжа обещанных ему туров. И когда вечером люди пришли к жилищу иныжа, тот не пустил их к своему очагу.
— Пошли вон, лентяи! — закричал Одноглазый. — Вы плохо служите мне, и я не пущу вас к моему огню! Пошли вон!
— Смилуйся, о повелитель! — начали просить женщины. — Наши дети погибают от холода! Мы сами уже два дня ничего не ели и кровь застывает в наших жилах…
Единственный глаз иныжа засверкал злобой.
— Какое мне дело до ваших детей? — захохотал он. — Пошли прочь!
— Смилуйся, о Одноглазый! — стали просить мужчины. — Клянемся тебе, что первая добыча будет твоей!
— Вон! Вон! — крикнул иныж и, схватив свою тяжелую дубину, бросился на людей. — Вот вам, лодыри! Вот вам, обманщики!
Он бил своей дубиной и женщин, и стариков, и детей. А его коршун хлопал крыльями и вырывал из человеческих тел куски трепещущего мяса.
Люди бросились бежать от жилища великана. А Одноглазый еще долго хохотал и грозил им вслед тяжелой дубиной. Потом он вошел в свою каменную хижину и заложил двери огромной скалой.
Всю долгую зимнюю ночь люди дрожали от холода в своей пещере и ждали восхода солнца. Но настал день, а тепла не было. По-прежнему неслись над горами низкие темные тучи, и выл ледяной ветер, и кружился колючий снег.
Мужчины ушли на охоту, но к вечеру вернулись с пустыми руками — им не удалось разыскать ни туров, ни диких коз.
Сбившись в кучу, согревая друг друга своими телами, люди лежали в самом дальнем углу пещеры, хмуро наблюдая, как сизые сумерки спускаются с гор, и вслушиваясь в дикий рев ветра…
Когда совсем стемнело, вдруг протяжно и горестно закричала одна из женщин. Ее ребенок умер у нее на руках.
— О-эй! Моя девочка, мой ясная звездочка! — плакала женщина, прижимая к груди закоченевшее тельце.
И тогда Джедал порывисто вскочил с земли и сказал:
— Мы все не доживем до утра, если будем дрожать здесь, как шелудивые волчата! Эй, мужчины, собирайте в пещеру ветки деревьев! Я принесу огненный цветок! Я достану его у Одноглазого!
Он выбежал из пещеры, а мужчины отправились собирать пищу для огненного цветка. И каждый из них думал:
«О, если бы Джедал принес чудесный цветок! А если Одноглазый рассердится, то я буду ни при чем — ведь не я ходил к его хижине!»
Скользя по обледеневшим камням, задыхаясь от ветра, Джедал добежал до хижины иныжа. Каменная плита неплотно прикрывала дверное отверстие, и в щели пробивался яркий и теплый золотистый свет. Джедал заглянул внутрь жилища великана.
Одноглазый спал возле пляшущего огня на медвежьей шкуре. Над ним, на каменном выступе, дремал его злобный коршун.
Джедал хотел окликнуть Одноглазого и попросить у него частицу огненного цветка. Но, взглянув на свирепое, безобразное лицо иныжа, он решил:
«Нет! У такого ничего не выпросишь! А наши люди умирают от холода! Надо достать огненный цветок так, чтобы иныж не видел!»
Он бесшумно отошел от жилища иныжа и разыскал большую, старую пихту, которую вместе с корнями повалил ветер. От этой пихты он отломил длинный смолистый корень и вернулся к каменной хижине великана.
Одноглазый громко храпел на медвежьей шкуре.
Тогда Джедал осторожно просунул в щель пихтовый корень и коснулся им огненного цветка. Немного погодя на конце корня появилась небольшая алая звездочка.
Джедал вытащил корень. Налетел ветер, и звездочка вдруг расцвела в живой, сияющий, горячий огненный цветок.
Высоко вздымая факел, Джедал побежал к пещере своего племени. Сердце его наполнилось радостью.
«Теперь моему народу будет тепло! — ликовал он. — Чудесный цветок высушит слезы на щеках наших женщин, согреет детей, оживит мужчин и стариков!»
Неподалеку от пещеры Джедал вдруг провалился в какую-то расщелину, занесенную мягким снегом, и почувствовал под ногами что-то упругое.
Он осветил расщелину своим факелом и увидел почти целую тушу серны.
«Как хорошо! — подумал Джедал. — Теперь мой народ не только согреется, но и будет сыт!»
С ярко пылающим факелом и тушей серны, радостный и юный, вбежал он в пещеру.
— Вот огненный цветок! Теперь всем будет тепло! А вот мясо — все будут сыты! — закричал он.
Мрачные лица мужчин просветлели. Женщины с восторгом смотрели на молодого храбреца, и дети с благодарностью тянули к нему свои руки…
Только Абдель бросил на брата недобрый взгляд и, стиснув кулаки, торопливо отошел в темный угол пещеры. В принесенной Джедалом серне он узнал свою добычу, которую прятал в каменистой расщелине. Каждый день, когда мужчины уходили на охоту, Абдель отрезал от серны кусок мяса, утолял свой голод, а затем возвращался в пещеру.
Джедал сам разрезал серну на куски и роздал их, следя, чтобы ни одна женщина, ни один ребенок не остались голодными. Себе он взял только маленький кусочек мяса.
Вскоре все наелись и уснули, наслаждаясь живительным теплом, льющимся от чудесного огненного цветка.
Не спал только Абдель. Взгляд его, словно змея, шарил по спавшему у костра красавцу Джедалу.
«Почему каждый приветливо улыбается ему? — думал Абдель. — Почему он так строен, и лицо его тонко и красиво? Почему его любят люди, а меня нет? — Абдель, прикусив свои тонкие губы, продолжал рассматривать спящего брата, и взгляд его становился все более мрачным. — А ведь если я сообщу Одноглазому о том, что у него похитили огонь, то мне, пожалуй, всегда найдется место возле очага иныжа и кусок мяса от его обеда…»
Немного погодя Абдель поднялся и выскользнул из пещеры.
Буря утихла, но стало еще холодней. Большая луна мелькала среди клочьев разорванных ветром туч и целовала белую, холодную землю.
Абдель совсем замерз, пока добрался до жилища великана. Одноглазый не спал. Он достал из своих тайных запасов тушу большого тура, жарил куски мяса на костре и жадно поедал их, бросая объедки своему коршуну.
— О могучий иныж, пусти меня к себе, я хочу рассказать тебе об одном негодяе, обокравшем тебя, — сладким голосом прошептал Абдель, заглядывая в щелку.
Великан нехотя немного отодвинул тяжелую каменную дверь своего жилища.
— Входи! — буркнул он. — Мне скучно и я охотно послушаю тебя, ничтожный обломок жалкого человеческого племени.
— О да! Ты прав, великий иныж! — проговорил Абдель, усаживаясь у костра и грея над ним свои длинные волосатые руки. — Я — жалкий обломок, а ты — могучая скала Ты — прекрасен, а я безобразен.
Единственный глаз иныжа уже ласково взглянул на пришельца.
— Ты мне нравишься, ты не глуп! — милостиво сказал великан и бросил Абделю кусок мяса.
— О, спасибо тебе, могучий богатырь великого племени иныжей! — воскликнул Абдель, принимаясь за еду.
— Твои слова, как сладкий мед. Если хочешь, оставайся у моего очага, — раздобрился иныж. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь кормил огненный цветок.
— Спасибо тебе, повелитель гор! — поклонился Абдель. — А знаешь ли ты, что во время твоего сна тебя обокрали, что у тебя похищена частица огненного цветка.
— Что?! — вскричал великан, бешено вертя своим единственным глазом.
— Да, о могучий! Огненный цветок сейчас согревает и освещает пещеру, где спит Джедал и другие люди.
Иныж вскочил на ноги и схватился за свою тяжелую дубину.
— Веди меня в пещеру! Я должен отобрать у людей огонь, иначе они перестанут слушаться и кормить меня. А похитителя я покараю страшной карой! Веди!
Когда Одноглазый и Абдель бесшумно прокрались в пещеру, все еще спали. Среди камней весело прыгал по веткам животворный огонь.
— Вот он, похититель, о гордость иныжей! — чуть слышно прошептал предатель, указывая на спящего Джедала.
— О, месть моя будет ужасна! — скривив свой жабий рот, прошипел Одноглазый. — Я оглушу его ударом дубины, а ты свяжешь похитителя вот этими веревками из оленьих жил и отнесешь его в мое жилище.
Дубина иныжа поднялась и с глухим стуком опустилась на темя юноши. Словно судорога пробежала по телу Джедала. Абдель ловко и крепко опутал веревками бессильное тело брата, взвалил его на плечи и вынес из пещеры. Одноглазый завалил огонь камнями и, злобно плюнув на землю, вышел.
А люди спали, отдыхая после нескольких бессонных ночей, и ничего не слышали. Проснулись они только на рассвете от леденящего холода.
— Огонь погас! — горестно вскрикнула одна из женщин.
— Он не погас, а убит! — хмуро ответил один из мужчин, разбрасывая обломки камней.
И вдруг под одним из камней он нашел маленький красный уголек. Мужчина нагнулся и осторожно положил на него несколько тонких веточек. Маленький язычок желтоватого пламени поднялся над веточками.
— Жив, жив наш огненный цветок! — воскликнул мужчина.
— Жив, жив! — подхватило все племя, протягивая руки к костру.
Когда яркое, веселое пламя озарило пещеру, самый старый человек племени тряхнул своею седой головой и спросил:
— А где же Джедал?
— Он, наверное, ушел на охоту! — ответили мужчины. — Он смел, наш Джедал.
— Он спас все племя, наш Джедал! — сказал седоголовый.
— Он мудр и справедлив! — подхватили женщины. Про Абделя никто и не вспомнил, потому что ни мужчины, ни женщины, ни дети не любили этого мрачного и злого человека.
Утром над горами поднялось сияющее, горячее солнце. Сразу стало тепло, и с гор побежали говорливые, веселые ручьи. Дикие козы вышли из горных тайников и начали разыскивать пищу.
— Сегодня будет добрая охота! — уверенно проговорил самый старый человек племени, окидывая еще зорким взглядом горы, покрытые белым снежным ковром. — Эге! Что это чернеет на скале, возле жилища иныжа? — удивленно воскликнул он.
Все племя отправилось посмотреть на живое черное пятно, мелькающее на заснеженной скале.
Когда люди подошли ближе, они увидели, что на скале распростерт человек. Крепкие веревки из оленьих жил охватывали его раскинутые руки и ноги, привязанные к скале. Человек шевельнулся, поднял бледное окровавленное лицо, и люди узнали Джедала.
— Сын мой, Джедал! — закричала его мать, бросаясь к связанному.
Но Одноглазый выскочил из своего каменного жилища и оттолкнул женщину.
— Прочь! — свирепо выкрикнул он. — Этот негодяй похитил у меня огонь и должен умереть! Он погибнет от жажды и голода. Или мой коршун вырвет у него сердце.
— Но разве огня у тебя стало меньше? — спросил самый старый человек племени. — Ты пьешь воду из реки, — разве ты обкрадываешь реку? Тебя греет ласковое солнце — разве от этого его свет становится слабее? Ты дышишь этим чистым горным воздухом — разве его меньше становится?
— Молчи, старик! — прикрикнул Одноглазый. — Я сказал, что он должен умереть — и он умрет! Пусть все знают, что это же будет с каждым, кто осмелится похитить у меня огненный цветок.
Из жилища иныжа вылетел его коршун. Взмахнув крыльями, он опустился на плечо Джедала и острым, изогнутым клювом вырвал из груди юноши кусок живого мяса.
— Сын мой! — застонала мать Джедала, снова бросаясь к нему.
Одноглазый взмахнул своей дубиной и ударил женщину по голове. Не вскрикнув, мать упала на камни с размозженной головой.
Джедал сверкнул глазами и рванулся изо всех сил. Но веревки глубоко врезались в его тело, и он со стоном, бессильно опустил голову.
Люди убежали от скалы, пораженные и испуганные страшной расправой иныжа.
А Абдель, выйдя из жилища великана, спокойно взглянул на мертвую мать и покачал головой:
— Глупая женщина! — проговорил он. — Разве можно идти против повелителя иныжей?
В этот солнечный, весенний день мужчины племени убили трех коз и одного оленя. Самую жирную и большую козу они отнесли Одноглазому.
— Вот тебе, иныж, наша добыча! — сказали они. — Пусть нежное мясо козы смягчит твое сердце! Освободи нашего Джедала!
— Нет! — сверкнул единственным глазом великан. — Он умрет…
В пещере племени ярко пылал огонь. Обильная добыча лежала у входа. Все были сыты. Солнце за один день согнало снег и на склонах гор появилась зеленая молодая травка и расцвели нежные, крошечные фиалки.
Но люди были грустны и молчаливы. Они думали о Джедале — ведь всегда так бывает: если человек любит свой народ, то и народ любит его.
— Мы должны освободить нашего Джедала! — сказал самый старый человек племени. — Или в наших жилах течет не горячая кровь, а мутная болотная вода?
— Всем племенем мы не справимся с Одноглазым! — грустно покачал головой один из мужчин. — Он могуч и свиреп.
Глубокой ночью один самый смелый юноша бесшумно подкрался к жилищу иныжа. Одноглазый и Абдель спали на медвежьей шкуре.
Юноша подобрался к Джедалу и хотел перерезать веревки. Но тут его заметил коршун, охранявший пленника, и хриплым клекотом разбудил своего хозяина. Великан выскочил из своего жилища, и юноша еле-еле спасся от его дубины.
Утром снова взошло ласковое солнце. С моря примчался теплый ветерок и гладил набухшие, мягкие почки на деревьях.
Люди пошли посмотреть на Джедала.
Лицо юноши потемнело, ясные глаза потускнели, и голова бессильно опустилась на грудь. Хищный коршун теперь уже безбоязненно терзал его тело и глотал кровавые куски мяса.
Люди плакали, глядя на умирающего Джедала, а Одноглазый, стоя в дверях своего каменного жилища, хохотал, оскалив безобразный рот.
Когда люди вернулись в свою пещеру, самый старый человек племени сказал:
— Мы должны спасти Джедала! Если нельзя одолеть Одноглазого злодея силой, нужно победить его умом и хитростью.
Когда над горами снова спустилась ночь и из ущелий поползли белесые туманы, старик вывел из пещеры все племя.
Бесшумнее осторожных серн, люди подобрались к жилищу иныжа. Сквозь щели между огромных каменных плит доносился храп Одноглазого.
— А ну-ка, все мужчины! Навалитесь разом на эту каменную стену! — сказал старик.
Мужчины напрягли все свои силы, но огромная плита даже не покачнулась.
— Женщины, помогите! — позвал старик.
Мужчины и женщины вместе нажали на стену жилища Одноглазого. Она покачнулась, но устояла.
— Дети! Помогите нам спасти Джедала! — проговорил старик.
Маленькие детские ручонки тоже уперлись в скалистую плиту.
Под дружным натиском людей каменная стена качнулась и с грозным грохотом обрушилась внутрь жилища, прямо на спящего злодея и его прислужника-предателя.
Когда смолкло пугливое горное эхо, и наступила тишина, старик сказал:
— Теперь Джедал — наш Джедал — спасен!
И люди с веселыми криками побежали к скале освобождать юношу. Мужчины перерезали веревки, впившиеся в тело Джедала, женщины подавали ему мясо и свежую воду…
Хищный коршун попытался броситься на людей. Но что он мог сделать, если его хозяин лежал раздавленный тяжелой каменной плитой! Коршун ударил клювом одного из мужчин, но мальчики убили злобную птицу палками и камнями.
С радостными криками люди понесли освобожденного Джедала в пещеру, где ярко пылал огонь.
А над горами разгоралась золотистая заря. И казалось, что и горы, и небо, и земля улыбаются людям.
Своенравная Гуаше[1]
Случилось это очень давно, в те времена, когда жило на земле могучее племя волшебных богатырей — нартов. Повелителем одной земли был старый, мудрый князь-нарт, которому было столько лет, что никто не помнил, когда он родился и как его имя. Звали все его просто Пшиз, что значит старый князь.
Старый князь и его народ жили спокойно и мирно. Долгие годы, точно бурная река камни, сточили и сгладили ярость, гнев и буйство княжеского сердца. Время дало старику великую мудрость и умение видеть далеко вперед. И Пшиз заботился о том, чтобы на его земле не лились слезы, чтобы каждый имел кусок мяса и кукурузную лепешку, чтобы гордецы-орки не обижали пахарей и не грабили их.
Так продолжалось до тех пор, пока Пшиз не побывал на одном джегу[2]у соседнего племени нартов. Там он увидел дочь князя, смуглолицую и тоненькую Зарницу. По приказу своего отца девушка танцевала перед гостями древний танец огня. В широкой желтой шелковой одежде, она то пригибалась к самой земле, то вдруг устремлялась вверх. Взлетали и развивались ее легкие одежды, трепетали тонкие руки, взметались черные косы. И вся она, вкрадчивая и стремительная, показалась старому князю ярким и манящим язычком пламени. И с той поры покой покинул сердце старика. Днем и ночью перед ним стоял образ маленькой девушки с тонким лицом и злым, но манящим изгибом алых губ…
Говорят, что любовь — это самая великая волшебница. Она может некрасивого сделать прекрасным, глупому дать разум, а у умного отобрать его…
Так и случилось со старым князем. Он забыл о своих годах и сединах, потерял свою мудрость и посватался к Зарнице. По всем землям, среди всех нартских племен шла слава о мудрости и силе Пшиза. Всякому было лестно породниться со старым богатырем. И отец Зарницы приказал дочери стать женой Пшиза. Да и самой Зарнице надоело выполнять все прихоти отца. Ей хотелось поскорее стать гуаше — полноправной хозяйкой в доме. Властность, честолюбие, жестокость, словно змеи, сплетались в ее сердце и не давали ей спокойно спать. Она видела, что Пшиз потерял разум от любви к ней, и надеялась превратить его в послушную игрушку своих гибких рук.
— Я буду не просто гуаше, хозяйка… Я стану полновластной головой всего княжества старика, я стану головой — княгиней — Шхагуаше[3], — с самодовольной усмешкой хвалилась она своим прислужницам.
И вот маленькая княжна вошла в старый замок Пшиза. Брезгливо скривив тонкие губы, она осмотрела простое убранство каменной твердыни своего мужа. А потом заявила старому князю:
— Мой дорогой, я не могу спать на простых войлоках — они пахнут овечьей шерстью и от этого запаха у меня болит голова. Я не привыкла есть с простых блюд и пить из медных кумганов и чаш.
— О, солнце моей души, разве шепси или баранина, положенные на серебряное блюдо, вкуснее, чем на медном? — осторожно возразил влюбленный Пшиз.
— Вкуснее! — топнула маленькой ножкой Зарница. — Раз я говорю, значит, вкуснее… И вообще, мой дорогой муж, я плохо чувствую себя. И излечить меня могут только хорошие ковры и серебряная посуда!
И молодая княгиня скрылась в своих покоях.
Напрасно старый князь пытался помириться со своей женой. Она словно не замечала мужа и отказывалась от пищи и питья. Старый пши приказал своим слугам достать дорогие ковры и дорогую посуду.
И тогда княгиня улыбнулась, нарядилась в одежду из желтого шелка и сама пришла к нему.
— Теперь я вижу, что ты действительно любишь свою маленькую гуаше, — нежным голосом проговорила она, обнимая князя, и тонкими пальцами стала ласкать его седую длинную бороду.
Несколько недель мир и счастье царили в старом замке пши. Но плакали женщины и хмурились мужчины, у которых княжеские дружинники-орки отобрали последних овец и кукурузу, чтобы купить в чужих землях ковры и дорогую посуду для молодой княгини. Счастливый Пшиз не замечал этих горестных слез и гневных глаз под нахмуренными бровями.
Но как-то, когда князь вошел в покой к своей молодой гуаше, он увидел, что Зарница лежит на коврах и лицо ее сумрачно, словно гора, окутанная туманом.
— Что с тобой, моя княгиня, радость моего старого сердца? Почему грустен взгляд твоих ясных глаз, о моя любимая? — ласково спросил князь.
— Так ты вправду любишь меня? — недоверчиво спросила красавица.
— Больше собственной жизни! — воскликнул пши. — Больше солнца!
Он хотел обнять жену, но гуаше, изогнувшись, как змейка, выскользнула из его рук.
— Я хочу, чтобы ты доказал свою любовь! — капризно улыбаясь, сказала она.
— Как, моя солнцеликая? Я все сделаю, что ты захочешь!
— Все? — переспросила гуаше. — Тогда иссуши все родники и речки, дающие воду людям в твоих владениях…
— Зачем? — поразился Пшиз. — Вода дает жизнь полям, которые возделывают люди. А люди кормят нас.
— Я хочу увидеть, как будут плакать люди.
— Для чего тебе их слезы? Чужое горе не может дать настоящую радость, ведь слезы всегда рождают только слезы!
— Я так хочу! — топнула ножкой гуаше. — И пока ты не выполнишь моего желания, я не желаю тебя видеть.
Несколько дней колебался старый пши. Разум и мудрость предупреждали его, что не следует выполнять каприз княгини, который принесет много горя людям. А любовь и нежность приказывали сделать так, как хотела желанная и любимая гуаше.
И сердце победило разум.
Старик вышел во двор, взял в руку горсть мелких камней, прошептал над ними волшебное заклинание и бросил камни в небо. В полете крошечные камушки превратились в огромные скалы. Каждая из этих скал упала на то место, где рождались родники, ручьи или реки. Каменные громады загородили путь воде.
Горе охватило землю старого князя. Иссякли все реки и ручьи. Люди и скот изнывали от жажды. Желтели и сохли буйные травы и кудрявые деревья.
Молодая княгиня взбегала на плоскую кровлю замка и жадно вслушивалась в людской плач и рев погибающих животных. Прикрыв глаза от солнца ладонью, гуаше всматривалась вдаль, наблюдая за тем, что происходит в селениях. Злая улыбка скользила по ее красивому лицу.
— Ну, теперь ты довольна, о счастье моего сердца? — спросил ее старый Пшиз. — Я поступил так, как ты пожелала. Но я прошу тебя разрешить мне вновь вернуть людям воду.
— Нет! — засмеялась гуаше. — Это очень интересно смотреть, как они мечутся по своему селению. Слушай, как забавно они воют! А недавно одна мать, чтобы напоить своего жаждущего ребенка, вскрыла себе жилы. Все это очень интересно и весело! Я довольна тобой. Только… — Гуаше надула губки. — Только, если ты меня по-настоящему любишь, — потуши солнце…
— Как потушить солнце?! — поразился князь. — Как лишить землю животворного солнечного света?
— Солнце слепит мне глаза и мешает наблюдать за тем, что творится в селении. Потуши его или закрой тучами… Я так хочу!
— Нет, княгиня, этого я не сделаю! — решительно проговорил старый князь. — И люди больше не будут страдать от безводья!
Пши протянул вперед руки и стал перебирать пальцами, словно призывая кого-то. Губы его шептали таинственные заклинания.
И скалы, загораживающие путь воде, снова стали крошечными камушками. Прозрачные холодные водяные потоки устремились по пересохшим руслам. Весело зажурчали ручьи и родники.
Вянущие травы расправили свои поникшие стебельки. Люди и животные бросились к желанной воде, и никогда еще она не казалась им такой освежающей и вкусной.
— Ах, так?! — в гневе выкрикнула гуаше. — Вот как ты меня любишь! Для тебя жалкие людишки дороже твоей жены, твоей гуаше! Тогда я и часа не останусь в твоем замке. Я уезжаю обратно к своему отцу. А ты оставайся один в твоем каменном гнезде! И знай — я не вернусь к тебе, пока ты не исполнишь оба моих желания.
Князь понурил седую голову. И снова в нем сердце вступило в борьбу с разумом…
Слезы заволокли глаза пши, когда он увидел внизу оседланных лошадей и свою гуаше. Не взглянув на мужа, княгиня вскочила на коня и, в сопровождении своих слуг, поскакала на юг, туда, где среди величавых гор стоял дом ее отца…
Несколько дней боролся старый пши со своей лютой тоской. Он не спал ночей, не ел и не пил. Сердце властно требовало: «Уступи», а разум приказывал: «Будь тверд в своем решении!», глаза пши запали, могучие плечи сгорбились, а лицо стало желтым, как у мертвеца.
И как-то старый князь позвал к себе своего верного слугу — унаута[4].
— Собирайся в путь, — не поднимая глаз, приказал пши. — Скачи к моей гуаше и скажи ей: пусть возвращается! Все будет так, как она захочет.
— Но великий пши! — в страхе воскликнул слуга. — Без воды и солнца погибнет вся твоя страна! Прости за дерзость твоего верного унаута, но ведь это — гибель всему живому!
— А что же делать, если она для меня дороже всех и всего, — с тоской проговорил Пшиз. — Без нее я не вижу солнца.
— Но если она вернется, солнца не увидят тысячи людей!
— Без нее иссыхает мое сердце.
— Но если она будет с тобой, о пши, тысячи сердец погибнут от жажды.
Князь вскинул голову, и огонь гнева сверкнул в его потухших глазах:
— Скачи, скачи сейчас же или я прикажу снять твою голову! Гуаше для меня дороже всех и всего!
Опустив голову, унаут выбежал из покоев князя. Оседлав быстрого коня, он помчался на юг, и князь слышал, как топот копыт смолк в отдалении…
Но по дороге к княгине унаут останавливался во всех попутных селениях и сообщал людям страшную весть.
И снова во всех селениях заплакали женщины, и уныние черным покрывалом окутало сердца мужчин.
— Что делать, чтобы предупредить беду? — думали люди.
Горячие головы советовали подкараулить злую гуаше и сразить ее заветными стрелами.
— Тогда Пшиз в гневе и горе истребит всех нас! — качали головами мудрые старики.
Самые тихие и приниженные уговаривали пойти к князю с покорной просьбой.
— Его разум отуманен любовью, и он равнодушно отвернется от нас, — вздохнули мудрецы.
И тогда кто-то предложил пойти к старому нарту-усарежу[5], Гучипсу, который жил один в далеком ущелье.
— Пусть самые мудрые пойдут к Гучипсу! — закричал народ. — Усареж поможет нам!
Четыре дня затратили старики на путь к мудрецу — Гучипсу. Когда они вошли в пещеру старого нарта, Гучипс работал. Раскалив добела кусок железа, он голой рукой вытащил его из огня и стал бить по нему тяжелым молотом. Изумленные люди видели, как железо превращалось в кинжал. Закончив ковку, Гучипс опустил раскаленный кинжал в кувшин с маслом, вытер руки о свой кожаный фартук и спросил:
— Что надо вам, о сыны рода человеческого?
Старики рассказали мудрому нарту о своей беде.
— Неужели мудрый Пшиз так околдован этой женщиной? — удивился Гучипс и нахмурил свои косматые сросшиеся брови. — Хотя чары женщины всесильны. Любовь хорошей женщины может плохого человека сделать прекрасным, а злая сумеет добряка превратить в злобного шайтана… Но потушить солнце и иссушить землю — это может сделать только безумец. Сейчас я узнаю, о чем думает Пшиз.
Нарт бросил в свой горн щепотку какого-то порошка. Вспышка зеленого огня осветила суровое, худощавое лицо старого мудреца.
— Да, вы правы, о старцы из рода людей! — проговорил Гучипс и вздохнул. — Старый Пшиз утратил свой разум и свою мудрость. Но я не позволю ему умертвить нашу землю! Идите домой! Солнце не потухнет и реки не иссякнут!
Поблагодарив мудреца, люди пошли обратно. Снова четыре дня по узким горным тропам шли они, возвращаясь в свое селение.
Когда солнце четвертого дня стало спускаться за горы, с гребня последнего горного перевала они увидели родное селение и каменную громаду замка Пшиза. Как мрачный утес, высился этот замок над долиной.
— Скоро мы будем дома! — радостно проговорил самый старый из людей, ходивших к Гучипсу. — Лишь бы мудрый нарт выполнил свое обещание.
И вдруг земля задрожала под ногами у людей. Тяжелый грохот прокатился по горам и долинам.
— Смотрите, смотрите! — закричал один из людей, указывая вниз.
Замок Пшиза исчез. Вместо горного хребта, на котором он стоял, образовалась долина, из которой с ревом и грохотом катился могучий поток вспененных вод, седых, как борода старого Пшиза.
Люди спустились к потоку. И когда они стояли на берегу новой реки, им показалось, что из пены метнулась вверх белая рука и хриплый голос старого пши выкликнул с болью и нетерпением:
— Зар-ни-ца! Гу-а-ше!
В этот час злая красавица вместе со своими слугами выезжала из ворот отцовского дома.
— Ну вот! — горделиво улыбаясь, оказала она своей служанке. — Теперь все будет по-моему! Теперь я буду настоящая Шхагуаше — голова — княгиня! Я уничтожу всех людей! Я отомщу им и…
Она не смогла закончить свою угрозу. Грохот потряс горы.
И красавица гуаше превратилась в яростную, буйную и свирепую, но прекрасную реку. А слуги ее и служанки — Дах, Сахрай, Курджипс, Пшеха, Киша стали ее притоками.
— Все равно будет по-моему! Все равно! — яростно шипела река. — Я — Шхагуаше! Я — голова, я — хозяйка! И старый Пшиз все равно будет делать то, что я захочу!
Извиваясь в стремительном танце, гибкая и неудержимая, одетая в белопенную одежду, Шхагуаше помчалась к Пшизу. Если на пути попадался несокрушимый утес, река быстрым движением огибала его, если дорогу ей преграждала горная гряда, она, побелев от ярости, бросалась на нее… Так, то ласкаясь, то царапаясь, то отступая, то нападая, Шхагуаше добежала до Пшиза и слилась с ним…
И с тех пор почти каждый год, а иногда даже два раза в год капризная Шхагуаше — Белая побуждала Пшиза — Кубань штурмовать человеческие поселения. Нежданно-негаданно своенравная Шхагуаше выбрасывала в Пшиз столько своих вод, что величавая река вдруг теряла свое мудрое спокойствие, становилась неукротимой и яростной. Пьяная от злобы, кидалась она на прибрежные города и станицы, смывала хаты, выкорчевывала деревья…
Только советские люди, построившие Тщикское водохранилище, надели прочные оковы на коварную и злобную горную красавицу Шхагуаше.