Лекция: Поучение второе в неделю восьмую по Святом Духе (На Евангелие о пяти хлебах (Мф.14,20)) 7 страница

Любящий врага своего угашает силу огненную, ибо враждебный гнев в человеке есть «яко огнь попаляяй дубравы, яко пламень, пожигаяй горы» (Пс. 80: 15). С одной стороны, высоту своих добродетелей, с другой же — доброе имя и добрую славу своего ближнего он сжигает, уничтожает и как бы превращает в пепел. Разгоревшийся огонь погашается двумя способами: во-первых, водою, а во-вторых, разбрасыванием вещества, сожигаемого огнем. Гнев враждебника погашается по­добными же способами: во-первых, молчаливою кро­тостью, как водою, а во-вторых, снисхождением, как разбрасыванием горящего вещества. Молчаливая кро­тость подобна той тихой Силоамской воде, которая те­чет без шума, без звука, как говорит Исайя: «Воды Силоамли, текущыя тисе» (Ис. 8: 6). При тех тихих во­дах был помазан на царство царь Соломон, и были те воды знамением тихого и кроткого царствования его, ибо он своею кротостью и тишиною ни в ком не воз­будил гнева против себя. Кроткий и тихий муж, не по­дающий повода для гнева, не только не зажигает огня вражды, но и зажженный погасит, согласно словам Златоуста: «Нет ничего сильнее кротости». Как вода погашает загоревшийся огонь, так и слово, сказанное с кротостью, погашает душу, горящую гневом сильнее огненной печи. Снисходить же к гневающемуся и яря­щемуся и удаляться от очей его — это значит как бы разбрасывать горящие дрова далеко друг от друга, что­бы каждое в отдельности полено легче погасло. Посе­му-то апостол и поучает, говоря так: «Дадите место гневу» (Рим. 12: 19), то есть, снисходите, уступите, удалитесь немного от гневного лица. Святый же Васи­лий Великий, спрашивая, что значит: «Дадите место гневу», отвечает: «Не противьтесь злому, или же так: когда преследуют вас в сем граде, бегите в другой».

Также и святый Григорий говорит: «Гневных мы лучше всего исправляем тем, что в момент возмущения их гневом мы уклоняемся от них». Святый же Амвро­сий возглашает: «Оружие праведного заключается в том, чтобы победить, уступая, подобно тому, как искус­ные в стрельбе имеют обыкновение, убегая, сильнее ра­нить преследующих их». Поелику же любящий врага своего гасит яростный огонь гнева своего недруга мол­чаливою кротостью, как водою, и снисходительностью, как разбрасыванием горящего вещества, то, значит, он есть чудотворец, погашающий силу огненную.

Любящий врага своего превращает горечь в сла­дость, как Моисей Мерру: пришли сыны израильские (в Мерру) и не могли пить воды из Мерры, ибо она была горькой. Полна горечи и вражда человеческая, по­чему апостол и увещевает, чтобы удалилась от нас вся­кая горечь. Какая же это горечь? Он сам объясняет: «Гнев, ярость, кличь, хула» — та горечь, — говорит, — «да возмется от вас со всякою злобою» (Еф. 4: 31). Ка­кую же кто может найти сладость в душе, огорченной гневом? Горька мысль, проникнутая злобой, горько до­саждающее слово, укоряющее, обесславливающее, горь­ко и начинание всякого дела, которое озлобляет не столько ближнего, как себя самого, подобно начина­нию тех, которые совещались «ни ясти, ни пити, дондеже Павла убиют» (Деян. 23: 14). Чем может усла­диться такая враждебная горечь? Чем усладилась Мерра, мы знаем: «Возопи Моисей ко Господу, и показа ему Господь древо, и вложи его в воду, и усладися» (Исх. 15: 25); но какое то было дерево, ни мы не зна­ем, ни толкователи не догадываются. Одни из еврей­ских раввинов говорят, что то дерево называлось «аделфа», которое по природе своей было горько и смерто­носно. Бог, желая явить большее чудо в услаждении меррских вод, повелел положить горькое в горькое, смертоносное в смертоносное, противное врачуя про­тивным, подобно тому, как впоследствии и пророк Елисей солью исцелил неплодные воды (4 Пар. 2: 21). Другие же говорят, что Бог не дал никому знать, какое то было дерево. По природе же своей оно было столь сладко, что своею сладостью оно могло горечь вод пре­вратить в совершенную сладость, принимая в себя ту горечь, а сладость свою отдавая из себя водам. Это свое мнение они подтверждают словами Сираха, который говорит: «Не от древа ли усладися вода, да познана бу­дет крепость Его» (Сир. 38: 5), то есть, (как говорят эти толкователи) сила сладости того дерева, неизвест­ная никому ни прежде, ни потом, была познана толь­ко в одно то время. Не согласуются толкователи отно­сительно того дерева и не знают твердо, горько ли оно было, или сладко. Мы же твердо знаем то, что Мерра вражды и гнева человеческого может усладиться не горьким древом, но только сладким. Древом сладким здесь духовно можно назвать слово сладкое, доброе, сказанное ненавидящему, или же добротворение, явля­емое по отношению к ненавидящему. И то, и другое поистине услаждает враждебную горечь. О слове гово­рит Приточник: «Ответ смирен отъимет ярость», а о добротворении некто боговдохновенный советует в Па­терике так: «Если узнаешь, что брат твой гневается на тебя, то пошли ему какой-либо дар». Поелику же лю­бящий врага своего говорит ему и о нем доброе слово, по силе своей делает ему добро, благодетельствует, при­нимая как бы в себя горечь вражды его, терпеливо но­ся ее на себе, сладость же любви своей впояя в него, и таким образом горечь гнева его превращает в сладость дружбы и любви, то, следовательно, любящий врага сво­его есть чудотворец, превращающий горечь в сладость.

Любящий врага своего изгоняет беса от человека, ибо всякий гневающийся, враждующий против своего брата и мстительно ярящийся подобен бесноватому и поистине бывает бесноватым. Святый Златоуст вспоми­нает то, что сам видел своими очами: некто, разгневав­шись, чрезмерно разъярился и от той чрезмерной яро­сти стал бесноватым. Также и древний врач Гален вспо­минает, как он своими очами видел еще во время своего детства, что некий человек старался поскорее от­крыть ключом двери комнаты, но от большой поспеш­ности не мог сделать этого. Долго ворочая ключом ту­да и сюда и не будучи в состоянии открыть, он так рас­палился гневом, что начал зубами кусать ключ и сильно толкать двери ногами, а потом в бешенстве упал, начал оцепеневать и истекать пеной. Видя это, отрок Гален положил себе законом никогда не гневаться и не яриться. Подобное сему вспоминает венгерский лето­писец под 1690 годом. Князь венгерский, по имени Матфей Корвий, в праздник вшествия Господа в Иеру­салим повелел принести на трапезу ему свежих фини­ков, доставленных ему из Италии. Когда же их не ока­залось, ибо слуги домашние тайком съели их, то он та­кой яростью распалился, что тотчас постигла его бо­лезнь апоплексия; он упал на землю, как бесноватый, и умер, издавая страшные крики. Слышите ли, до чего доводит человека гневная ярость? До смертельного бес­нования. Прекрасно сказал Елифаз, друг Иова: «Безумнаго убивает гнев» (Иов. 5: 2). Поистине, гневный че­ловек подобен бесноватому: он бывает страшен взором, изменяется очами, опухает лицом, кричит ужасным го­лосом, сам кусает свои губы или пальцы, скрежещет зу­бами; все домашние боятся его, как бесноватого, убега­ют от него и скрываются. Кто и чем может изгнать гневного беса от такого яростника?

Бесновался иногда царь Саул, и, как говорят о нем некоторые, эта болезнь беснования особенно находила на него в то время, когда он, разгневавшись на кого-либо, доходил до ярости. На кого же было ему столь­ко гневаться, как не на безвинного Давида, которому он завидовал из-за доброй его славы? Ведь победа над филистимлянами приписывалась больше Давиду, неже­ли Саулу. Женщины ходили и ликовали, говоря: Саул победил тысячи, а Давид — тысячи тысяч. Саул зави­довал этому, и от зависти рождался в нем гнев; от гне­ва приходил он в ярость; от ярости же впадал в состо­яние беснования. Что же делает Давид? Он играл пред ним на гуслях и этими звуками отгонял от Саула не­ чистого духа. Дивный был звук тех гуслей, чудесна му­зыка, которая могла отогнать от человека беса. В чем же заключалась таинственная сила тех гуслей, прого­нявших беса музыкою? Пространно об этом теперь беседовать нам не хватит времени. Говорится только то, что музыка та была полна неизреченной сладости и какой-то великой, таинственной силы. Главная же причина заключалась в том, что святый Давид, будучи кроток нравом, не злобствовал в ответ на Саулову зло­бу, и чем большим незлобием наполнялось сердце Да­вида, тем более умиленно он играл на гуслях, и тем бо­лее сильными оказывались те звуки к отгнанию нечис­того духа от полного злобы Саула. Знаем мы еще и то, что как музыка гуслей не может быть сладкой, если струны не будут согласованы, так никто не может и беса изгнать из недруга своего, если не настроит в се­бе с ним согласия. В гуслях струна под струной, распо­лагаясь одна за другой взаимно и согласуясь, все вмес­те издают сладкие звуки. Подобно сему и люди, буду­чи один под другим и согласуясь один с другим, являют жизнь прекрасную и приятную Господу Богу, а бесам страшную являют как бы музыку гуслей, кото­рой Бог веселится, бес же, прогоняемый, убегает дале­ко. Поелику же любящий врага своего подчиняется ему незлобием и смиренною кротостью и, являясь со­гласным с ним, подобно струне, настраивающейся под другую струну, издает сладкую музыку смиренных слов, считая себя таким же грешником, каким счита­ет его и недруг, он таким смирением разрушает недру­гов гнев, говоря: «я виноват», и таким образом отгоня­ет от него гневную ярость; а это и значит, что любя­щий врага своего есть чудотворец, изгоняющий из человека враждебного беса.

Любящий врага своего укрощает дикого зверя и заграждает ему уста, подобно тому как некогда святый Даниил заградил уста львов. Враждебный человек по­добен зверю, который яростен, даже не будучи раздра­женным; раздраженный же, он сильно и без меры разъяряется, терзает, кусает и снедается. О тигре есте­ствоиспытатели говорят, что он очень не любит коло­кольного звука и от него приходит в такую ярость, что, кусая себя и терзая, он убивает самого себя. Враждеб­ный и гневливый человек есть тигр, звук же колоколь­ный — это жестокое слово. Слово, как говорится, же­стокое возбуждает гнев, и если раздраженный не мо­жет ничего сделать раздражающему, то сам себя съедает и как бы убивает, повреждая яростью свое здо­ровье. Прекрасно увещевает Валдад, друг Иова: «Зачем ты губишь душу твою яростью твоей?» Другой же пе­ревод читает: «Зачем терзаешь душу твою?» Не бей в колокол, и ты не раздражишь тигра. Перестань произ­носить ясестокие слова, и прекратится гнев недруга твоего. О слоне также рассказывают естествоиспытате­ли, что он, будучи раздражен, ничем не может быть укрощен, как только звуком музыки, так что кормите­ли слона, пользуясь каким-то музыкальным инстру­ментом, называемым индийцами скиндапсом, играют какой-то веселый мотив, и этой музыкой слон понем­ногу укрощается. Подобно сему и раздраженный враг неукротим, как слон. Когда же запоешь пред ним сладкую песнь, начнешь ему и о нем всюду говорить добрые слова, ты поистине укротишь его, согласно сло­вам Сираха: «Слово сладкое умножает други и укро­щает враги» (Сир. 6: 5). Поелику же любящий врага своего не раздражает его злыми словами, как тигра ко­локолом, но укрощает его добрыми словами, как сло­на музыкой, то, значит, любящий врага своего есть чу­дотворец, укрощающий дикого зверя и заграждающий уста ему, дабы он больше не кусал и не съедал ближ­него своего.

Но зачем мне обременять моего слушателя долгой беседой, рассказывая о многих таких чудесах? Скажу я лучше одно следующее чудо, превосходящее все чудеса, а именно: любящий врага своего приходит в общение с Божиим естеством, когда делается сыном Его. «Лю­бите, — сказано, — врагов ваших, делайте добро нена­видящим вас, и будете сынами Вышнего». Что же мо­жет быть больше? Какое еще нужно большее чудо?

Итак, пусть никто не осуждает сии последние вре­мена и нынешний немощный человеческий род, говоря, что теперь на земле среди людей нет чудотворцев, как было прежде, которые совершали бы чудеса.

Люби врага своего, и ты будешь новым чудотвор­цем: ты спасешь и свою, и его душу. Если же мне не веришь, то испытай на самом себе: начни отныне лю­бить. Сын же Божий будет тебе в том порукой: «Не­бо и земля мимоидут, словеса же Его не мимоидут» (Лк. 21: 33). Ты, без сомнения, будешь сыном Вышне­го, какового сыновства желая себе и всем, я говорю: Аминь.

43. Поучение второе в неделю девятнадцатую по Святом Духе («Любите враги ваша» (Лк. 6: 27; Мф. 5: 44))

Решил я предложить сегодня трапезу любви вашей, возлюбленные слушатели, трапезу духовную, хотя и не украшенную сладостями, но зато весьма полезную для душевного здравия. Я предложу хлеб твердый, как ка­мень, и представлю питье горькое, как Мерра; но если кто станет кушать с любовью, для того каменная твер­дость превратится в мягкий пирог с манной, а горечь Мерры — в сладкий мед.

Я представляю духовную трапезу, но не богатую, и не велики будут издержки на эту трапезу — всего толь­ко два малых сребреника: один называется «люби», а другой — «терпи». Эти сребреники суть Божий слова, а «словеса Господня — словеса чиста, сребро разяокенно» (Пс. 11: 7). Оба эти сребреника ходят вместе, ибо любовь не живет без терпения, согласно свидетельству апостола: «Любы долготерпит» (1 Кор. 13: 4). Где лю­бовь, там и терпение.

Оба эти сребреника хотя по виду, то есть, по мне­нию человеческому, и малы, но ценою они велики, ибо выкованы в горниле сердца Христова, прободенного на кресте копьем, возлюбившего нас и претерпевшего за нас. Итак, наша трапеза будет припасена двумя этими сребрениками, то есть, любовью и терпением.

Вы спросите: кого любить и что любить? На это от­вечают Христовы уста — врагов любите, от врагов тер­пите: «Любите враги вашя».

Пусть же на этой нашей трапезе хлебом будет лю­бовь ко врагам, а питьем — терпение. Будем то и дру­гое вкушать во здравие, а Господь благословит нашу трапезу.

«Любите враги вашя».

Вы знаете, благословенные слушатели, что в Святом Писании слово Божие названо хлебом. Бог, разгневав­шись на неблагодарных евреев, говорит устами Своего пророка Амоса: «Послю глад на землю, не глад хлеба, но глад слышания слова Божия» (Ам. 8: 11). Если кто не ест хлеба, тот голодает желудком; если же кто не слышит слова Божия, тот голодает душою. Что хлеб для тела, то и слово Божие для души. Слово Божие есть для души хлеб духовный.

Поелику же и это слово: «Любите враги ваша» — есть слово Божие, исшедшее из уст Самого Христа Бо­га, значит и слово это, особенно же самое дело этого слова, есть хлеб. Любовь ко врагам есть хлеб.

О, какой жесткий, какой твердый этот хлеб: он — как камень! Любить врага своего — значит грызть ка­мень. Напрасно глупые иудеи, услышав Христа Господа, говорящего: «Аз есмь хлеб: аще не снесте плоти Моея, аще не пиете крове Моея, живота не имате в себе» (Ин. 6: 51, 53), порешили: «Жестоко есть слово сие, и кто может Его послушати?» На это слово: «Любите вра­ги» тоже кто-либо может сказать: «Жестоко есть слово сие». И поистине оно «жестоко», ибо человеку так же естественно не любить врагов, как и любить друзей. И в Ветхом Завете написано: «Возлюбиши искренняго твое­го и возненавидиши врага твоего» (Мф. 5: 43), преодо­леть же что-либо естественное и изменить установленное древним законом есть немалый труд, это есть то же, что переставить на другое место камень большой и сдвигае­мый с большим трудом. Об этом свидетельствует и святый Амвросий, говоря: «Велик труд — любить врагов, и многим сия вещь кажется настолько неудобной, как буд­то ее невозможно и понести, ибо она повелевает боль­ше, чем возможно стерпеть человеческой природе».

Как жесток этот хлеб, то есть, любовь, об этом сле­довало бы спросить святого первомученика Стефана, которого побили иудеи камнями. Летят бросаемые на него камни, как дождь, а он молится о врагах своих: «Господи, не постави им греха сего» (Деян. 7: 60). О, поистине, велик труд, велика твердость принимать же­стокие удары по телу камнями, а сердцем не злобство­вать, молиться об убийцах своих и любить врагов сво­их! Хорош желудок, могущий переварить камни, хоро­шо, говорю, то сердце, которое может незлобиво стерпеть вражду врагов, несправедливые обиды от них и притеснения.

Но посмотрим на пользу того каменного хлеба, то есть, любви ко врагам; посмотрим, какое великое здо­ровье он приносит душе. Святый первомученик! Изне­могая телом при побиении камнями и склоняя уже ко­лена на землю, не изнемогаешь ли ты и душой? Нет, го­ворит, но смотрю на небо. Скажи же нам, Божий угодник, что ты видишь на небе? «Вижу, — говорит, — славу Божию; се вижу небеса отверста, и Иисуса, сто­яща одесную Бога» (Деян. 7: 55—56). О, какая польза, какое душевное здравие! Вот мы видим, как скоро «и действенно та жестокость каменная превратилась в мягкий, теплый хлеб и даже в манну, как для раба Божия каждый камень был что пирог теплый, помазан­ный теплой его кровию. Он согрел их, он смягчил их теплой любовью ко врагам и теплой молитвою, исходя­щей из теплого сердца. Мы же, рассматривая видение святого, обратим внимание на две веши: «Небо отвер­сто» и «Иисуса стояща».

«Небо отверсто». Помните, как Бог кормил в пус­тыне голодных людей израильских? «Двери небесе отверзе и одожди им манну ясти, и хлеб небесный даде им» (Пс. 77: 23—24). Показал Господь и святому первомученику Стефану «небо отверсто»; манну послал ему, манну благодати Своей, ту манну, о которой Он в Откровении говорит своему возлюбленному наперсни­ку: «Побеждающему дам ясти от манны сокровенныя» (Апок. 2: 17). Из рук немилосердных, жестоких и враж­дебных убийц летят на неповинного камни, как дождь, а от Бога с отверстого неба нисходит благодатная ман­на: «Двери небесе отверзе и одожди ему манну».

«Иисуса стояща». Это — хлеб небесный, говоря­щий о Себе: «Аз есмь хлеб животный, сшедый с небе­се» (Ин. 6: 51). Но почему он видит Иисуса «стояща», а не сидящего? Не пишется ли в символе: «Восшедшаго на небеса и седяща одесную Отца»? Сидел, но встал: зачем? Для того, чтобы внимательнее смотреть на по­двиг первого мученика и чтобы чрез отверстыя небеса выйти навстречу душе раба Своего, любившего врагов своих и молившегося за них. Что же может быть лучше и полезнее для того, кому желательно небо, кому любе­зен сладкий Иисус, кто наслаждается любовью Божест­венною в сердце? Не променяет ли он все сладости ми­ра сего и все богатые царские пиршества только на то, чтобы видеть открытое ему небо для входа, чтобы уви­деть прелюбезнейшего Иисуса, своего Владыку, стояще­го при входах небесных, встречающего, принимающего, с любовию объемлющего, успокаивающего на лоне Сво­ем и услаждающего любовию Своею? О, сладость, выс­шая всех сладостей, Иисусе! О, любовь, побеждающая всякое желание, Иисусе! О, хлеб небесный! О, бес­смертное наше насыщение! О, вечное наше наслажде­ние, Иисусе! Какой язык выразит сладость Твою? Какой ум постигнет созданное Тобою в любящих Тебя сердцах наслаждение, увеселение, радость и сладость наша Ии­сусе? Пусть стекутся сюда руки врагов моих, пусть со­берут камни со всех четырех концов вселенной, пусть пустят на меня камни как дождь и град, и тучу: всем этим я пренебрег бы, лишь бы увидеть светлое лицо Твое, свет мой Иисусе!

Спросим еще святого апостола Павла, каким ему кажется тот каменный хлеб, любовь ко врагам? В сво­ей апостольской книге он говорит о себе так: «От иу­дей пятькраты четыредесять разве единыя приях, трищи палицами биен бых, единою каменьми наметан бых» (2 Кор. 11: 24—25). Поистине, жесток этот хлеб, не вкусны палицы и камни. Что же ты, святый Павел, говоришь под теми палицами, под теми камнями? По­слушаем, что он говорит: «Истину глаголю о Христе, не лгу, послушествующей ми совести моей Духом Свя­тым» (Рим. 9: 1). Не божись, святый апостол! Мы по­верим тебе и без божбы. Скажи же нам, что ты гово­ришь? «Скорбь ми есть, — говорит, — велия и непрестающая болезнь сердцу моему» (Рим. 9: 2). Как же не скорбеть? Ведь бьют палицами, побивают камнями. Нет, говорит, не о том скорблю и болезную, что я по­биваем камнями. Так о чем же? О тех самых, которые меня бьют. Я скорблю о том, что они лишаются свое­го спасения, что они идут в ад; а мне желательнее, что­бы я сам за них пошел в ад, лишь бы только они спас­лись: «Молилбыхбося сам аз анафема быти от Христа (то есть, быть отлученным от Христа) по братии моей, иже суть израильтяне» (Рим. 9: 3). Внемлем словам Павловым, внемлем его высшей любви к своим врагам: он не ужасается быть отлученным от Христа и пойти в ад, лишь бы преследующие и бьющие его израильтяне не погибли.

Возвысил голос свой немного на святого апостола Павла за это слово святый Иоанн Златоуст, говоря так: «О, Павел! Неужели ты молишься о том, чтобы быть отлученным от Христа любимого, с которым не разлу­чили тебя ни царство, ни геенна, ни видимое, ни умо­постигаемое, ни иное что-либо такое? Что с тобой слу­чилось? Не упал ли ты? Не погубил ли прежнюю лю­бовь?» И снова Златоуст от лица Павла отвечает себе: «Нет, — говорит, — не бойся: я не только не погубил моей прежней любви ко Христу, но еще сильнее про­явил ее».

Мы же внемлем тому, что святый Павел, желая быть отлученным за израильтян, своих братьев, непо­винно враждовавших против него, преследовавших и бивших его, не погубил любви ко Христу, но сильнее проявил ее, умножил ее; не погубил, но умножил. Ведь он любил их ради любви ко Христу, и притом любил так же, как и Христос возлюбил нас, грешников, — вра­гов Своих, как пишется об этом: «Составляет Свою лю­бовь в нас Бог, яко еще грешником нам сущым Хрис­тос за ны умре» (Рим. 5: 8). Христос нас возлюбил так, что не погнушался, не отказался понести проклятие за нас, согласно слову того же апостола: «Христос искупил ны есть от клятвы законныя, быв по нас клятва. Писа­но бо есть: проклят всяк висяй на древе» (Гал. 3: 13). Если же Христос так возлюбил нас, то что удивительно­го в том, что и Его угодник, святый Петр, из любви к Нему так любит врагов своих, что не страшится даже и отлучение понести за них?

Посмотрим же теперь, во что обратился тот камен­ный хлеб, то есть, любовь ко врагам, когда святый Па­вел иудеями был забросан камнями? Что он говорит по­сле того, как терпеливо перенес избиение палицами и камнями, и после того, как проявил такую любовь к бившим его? «Вем человека, восхищенна бывша до третияго небесе: вем такова человека, яко восхищен бысть в рай и слыша неизреченныя глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати» (2 Кор. 12: 2 и след). А что для ду­ши человеческой полезнее неба? Что сердцу человечес­кому слаще рая? Вот мы видим, что палицы и камни для святого Павла превратились в небесную пищу и в райское наслаждение: еще будучи во плоти, он уже по­знал третье небо, исследовал райские стези, видел то, что «око не виде», слышал то, что «ухо не слыша», и насладился такими сладостями, которые «на сердце чело­веку не взыдоша».

Тверд хлеб — любовь во врагам, зато очень полезен; жесток, но целителен; не вкусен, но подает душе здра­вие; горек, но приносит вечную сладость. Любите же врагов ваших.

Не будем вспоминать здесь Авеля, камнем убитого Каином, ибо не знаем, молился ли он об убивавшем его брате; мы только знаем, что кровь его вопияла к Богу, привлекая Бога к отмщению.

Пройдем и мимо Навуфея израильтянина, которому из-за виноградника устроила каменную смерть царица Иезавель, ибо и его кровь была отомщена (3 Пар. 21). Но Моисея обходить не подобает.

Вот мы покушали немного каменного хлеба, пора уже и попить немного. Но что мы начнем пить? Поли­тики (мирской чин) во время кушанья подносят по чар­ке горького питья, называя его горячим двойным вином; не сладкое питье и я обещал представить на сей духов­ной трапезе, самую Мерру, из которой не могли пить израильтяне. «Приидоша, — говорится, — в Мерру, и не можаху пити воды от Мерры, горька бо бе: сего ра­ди наречеся имя месту тому горесть» (Исх. 15: 23).

Кто хочет соблюсти заповедь Господню о любви ко врагам, тому невозможно не вкусить горечи. Любовь эта не живет без горечи. Кому ведь сладко терпеть досажде­ния, обиды, поношения, осуждения, хуления и неспра­ведливые обесславливания? Святый Павел скорее мог претерпеть раны, удары и бросание камней, нежели злые слова злых людей, отнимающие у него добрую сла­ву его. «Добрее ми есть, — говорит он, — паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит» (1 Кор. 9: 15). Эта горечь хотя и не вкусна, однако же (как и указан­ный прежде твердый хлеб) для душевного здравия весь­ма полезна, целительна, и испивается она не иначе, как терпением, ибо истинная любовь, согласно апостольско­му слову, должна быть терпеливой. «Любы, — говорит он, — не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине: вся любит, вся терпит», любит и терпит (1 Кор. 13: 5 и след.). Пусть же тер­пение будет для нас на трапезе духовной чашей питья горького, но здорового.

Святым Иоанн Лествичник весьма хвалит сию ча­шу терпения, как очень полезную для здоровья, говоря кому-то из своих; «Приди, поселись с нами и пей каж­дый час насмешки, как воду живую», и еще: «Пей усердно насмешки от всякого человека, как воду жиз­ни». Он хочет напоить тебя здоровым питием, кото­рым ты очистишься от скверны: тогда глубокая чисто­та засияет в душе твоей, свет Божий не оскудеет в тво­ем сердце.

Но кто-либо скажет в мыслях своих: это иноческая чаша, а не наша. Святый Иоанн Лествичник был инок, наставник иноков, иноков же он и потчует той чашей, а не нас; им велит пить ее, а не нам. Думающему так я вместо ответа представлю мирского человека Давида. Он, насытившись духовною трапезою и захотев пить, говорит: «Чашу спасения прииму и имя Господне при­зову» (Пс. 115: 4). Я же, любопытствуя, хочу узнать, какое это питье, и спрашиваю псалтырных толковни­ков: какая это чаша спасения, которую пьет Давид? Они дают двоякое толкование этого стиха.

Первое толкование: святый Давид теми словами пророчески предсказал о чаше страдания Христова, ко­торую Он, исполняя волю Отчую, имел испить за наше спасение и оставить в память этого страдания в чаше Божественных Своих Тайн тело и кровь Свою под ви­дом хлеба и вина.

Другое толкование: святый Давид, как прообразователь страдания Христова, вспоминает свои страдания, которые он, преследуемый своими врагами, и назвал ча­шей спасения, поелику, претерпевая их, он твердо на­деялся получить спасение и достигнуть той чести, чтобы быть праотцем Спасителя.

Ненавидит Саул зятя своего Давида, преследует его и хочет убить. Не малая горечь в том, чтобы терпеть от своего же, от тестя, и терпеть при этом неповинно, а Давид говорит: «Чашу спасения прииму» и выпью. Во чье же имя, Давид святый, ты выпьешь эту чашу свою? Существует предположение некоторых, будто Давид, испивая чашу, смотрел на дно ее и кого видел изобра­женным на дне чаши, во имя того и пил ее. Изъясне­ние же такого предположения следующее: чаша есть мир сей со всеми своими временами, прежними, насто­ящими и будущими. Чаша эта преисполнена горечи, ибо весь «мир во зле лежит» (1 Ин. 5: 19). Полон он бедствий, скорбей и всяких печалей. Верх той чаши — первые прежнего мира времена, люди и великий закон, дно же чаши — последние времена, люди и новый за­кон. В древние времена царь Давид был как бы на вер­ху чаши, и когда он в свое время пил долю своих скор­бей и бедствий, он смотрел пророческими очами на дно чаши, на последние времена, на то, что будет напосле­док, и увидел изображенного Духом Мессию, которого Бог имел послать в последние времена на спасение ми­ру. Смотрит на Него Давид и как бы в зеркале видит будущее, как настоящее; и вот видит, что Он Своими же людьми, иудеями, гоним, несправедливо ненавидим, ведется на убиение, и говорит: это Господь мой; выпью же я свою чашу во имя Его: если Он так пострадает за нас, то неужели я не потерплю бедствий моих во имя Его? «Чашу спасения прийму и имя Господне призову».

Восстал кровный сын на отца, Авессалом на Дави­да, изгнал его с престола царского и из стольного горо­да Иерусалима. Не довольствуясь этим, он старается еще и жизнь его истребить из среды живущих на зем­ле, и об этом думает с советником своим Ахитофелом. О, как горько сердцу терпеть такое гонение отцу от сы­на! Давид же говорит: это — чаша спасения; прийму и выпью. Пьет Давид эту чашу, смотрит на дно чаши, на последние времена, и вот видит духовно изображенного Мессию и восстающих против Него, как злые дети про­тив отца и благодетеля своего, книжников и фарисеев, которые, положивши на Него тяжелый крест, гонят из Иерусалима на распятие и жизнь Его приканчивают бесчестной смертью. Видя сие, Давид говорит: это — Господь мой, которому предстоит столько пострадать за всех; неужели же я не выпью во имя Его чаши страда­ний моих? Выпью: «Чашу спасения прийму и имя Гос­подне призову».

Когда Давид уходил от Авессалома, то некий про­стой мужик из Иерусалима, по имени Семей, нарочно зашел вперед и начал в лицо бранить его досадными словами, говоря: «Изыди, изыди, мужу крове, мужу беззаконен», а кроме того еще и камни бросал в него. Не малая горечь и в том, чтобы царю израильскому терпеть такие оскорбления от простого мужика, но Да­вид говорит: это — чаша спасения; если я выпью ее, то спасуся; приму же ее и выпью. Пьет Давид, смотрит на дно чаши, на последние времена, и видит духом гряду­щее, как настоящее: видит Христа, Спасителя нашего, пригвожденного ко кресту, напояемого оцтом и желчию, а проходящие мимо иерусалимляне насмехаются над Ним, говоря: «Уа, разоряяй церковь, спасися Сам» и прочее (Мф. 15: 29—30). Видя сие, Давид говорит: это — Господь мой, которому предстоит пострадать за спасение всего мира; выпью же и я во имя Его чашу страданий моих: «Чашу спасения прииму и имя Гос­подне призову».

Некто из слуг Давидовых, видя такое бесчестие, творимое Семеем царю, сказал: «Зачем сей мертвый пес проклинает господина моего царя? Пойду, отниму ему голову». Но Давид запретил, говоря: «Оставь его, пусть проклинает», — выражая этим как бы следующее: не мешай мне испить чашу спасения: как я начал ее, так пусть и кончу, опустошу во имя Господне до основания.

Мы же обратим внимание на то, что Давид, будучи мирянином, а не иноком, царем, а не простолюдином, испивал чашу терпения, чашу досад, чашу поруганий, чашу гонений, чашу бедствий и скорбей, чашу, поисти­не приносящую спасение, как свидетельствует и Еванге­лие, говоря: «Претерпевый до конца, той спасется» (Мф. 24: 13).