Лекция: Слепая вера 14 страница

Незабудка и еще две-три девицы отвернулись, словно боясь, что по их лицам можно будет прочесть, о чем они подумали. Проявить неуважение к исповеднику было бы непозволительной дерзостью.

— Что скажете насчет шести, Чантория? — с елейной улыбкой спросил отец Бейли.

— Конечно, святой отец. Как вам будет угодно, — ответила Чантория.

— А вы в восемь, Траффорд! И советую вам не опаздывать, ибо… — отец Бейли выдержал эффектную паузу, прежде чем обрушить на головы зрителей последнее ошеломительное известие: —… сегодня меня удостоит своим посещением Соломон Кентукки, верховный жрец Любви и главный исповедник Лондонского диоцеза.

Сообщив эту поистине сногсшибательную новость, отец Бейли завершил сеанс связи и исчез с экрана.

Несколько секунд протекли в молчании, а потом комната словно взорвалась. Визжала Куколка. Визжали Незабудка и остальные девушки. Визжала Чантория, а вслед за ней, разумеется, завизжала и Мармеладка Кейтлин. Все приготовились визжать еще пару минут назад, поскольку уже один тот факт, что их исповедник в открытую заявил о своем намерении получить от Чантории духовное утешение, был достаточно веским поводом для общего восторга. Если местный религиозный лидер искал у женщины духовной поддержки в своих нелегких трудах, она могла чувствовать себя глубоко польщенной, но то, что их приход собирается посетить сам верховный жрец Любви и главный исповедник, что он будет сидеть в обители их собственного исповедника и Чантория с Траффордом сподобятся лицезреть его там своими глазами, казалось просто невероятным. Прежде в их районе никогда не бывали старейшины такого высокого ранга.

Спустя некоторое время, когда все немножко устали визжать, прыгать и обниматься, Незабудка отдала необходимые распоряжения. Надо было действовать быстро. Если до встречи с верховным жрецом Любви Чантории предстояло читать с исповедником священные тексты и обсуждать природу веры, то ей следовало немедленно сделать безупречный педикюр и бикини-эпиляцию.

— Ты сейчас же отправляешься со мной, дорогая, — сурово скомандовала Незабудка. — Впервые девушка из нашего комплекса призвана к тесному духовному общению с исповедником, и мы не позволим тебе опозорить наш район лишними волосками на тех местах, где им быть не положено.

Незабудка пользовалась в их доме репутацией отличного косметолога. Еще месяц-другой тому назад она и не подумала бы растрачивать свой талант на замухрышек вроде Чантории. Но теперь ситуация в корне изменилась, а потому все девушки, не переставая визжать, перебазировались из их квартиры в квартиру Незабудки, где и продолжали празднество, пока хозяйка трудилась над пахом своей лучшей подруги.

Внезапно Траффорд обнаружил, что остался в одиночестве, если не считать Мармеладки Кейтлин и, конечно, Куколки.

— Ну, Траффорд, — сказала та, — похоже, твоя очередь дежурить с ребенком.

— Похоже, — согласился Траффорд, проверяя у Мармеладки подгузник.

— Ты не будешь возражать, если я присоединюсь к девочкам? — добавила Куколка, откупоривая мандариновый алкопоп.

— Нет-нет, что ты. Веселись на здоровье.

Куколка замолчала. Траффорду было видно, как она отвернулась, чтобы переключиться на канал связи с квартирой Незабудки. Он перепеленал дочь и налил себе большой стакан алкопопа с ароматом маракуйи. Слишком уж много важных событий произошло за последние полчаса.

О нем объявили в новостях.

Что сказал бы на это Кассий со свойственным ему отвращением к людям, которые выставляют себя напоказ? К счастью, Траффорд фигурировал в сюжете как второстепенная фигура, потому что в основном речь шла о матери и дочери. И все же в передаче был один крайне нежелательный эпи­зод: он сидел за книгой, а диктор с одобрением говорил, что Траффорд — прекрасный семьянин, постоянно совершенствующийся с помощью раз­личных пособий. В тот момент Траффорда словно током ударило, поскольку книга, которую он читал на экране, озаглавленная «Здоровье и богатство — как научиться отлично выглядеть и заработать много денег», на самом деле была «Посторонним» Альбера Камю. У него мелькнула ужасная мысль: в новостной программе показали, как он читает экзистенциалистский роман. Если бы правда когда-нибудь открылась, последствия были бы просто катастрофическими.

Траффорд точно знал, что скажет Кассий. Первой заповедью каждого гуманиста было не при­влекать к себе внимания. С другой стороны, раз­мышлял Траффорд, Кассий всегда утверждал, что дерзость — лучшая форма маскировки, а ничего более дерзкого, чем появиться в новостях в роли осененного Божьей милостью простака, нельзя было и придумать. Кроме того, благосклонность Храма может оказаться полезной. Благодаря ей он наверняка сумеет защитить на работе Сандру Ди, что позволит ей присоединиться к их движе­нию, — и кто знает, какие еще возможности сулит ему этот новый имидж одухотворенной личности?

Этот вопрос (вместе с очередной порцией алкопопа) навел Траффорда на неприятные размыш­ления об исповеднике и его очевидном интересе к Чантории. Вдруг его охватило раздражение, быстро перешедшее в гнев. Это была не ревность—по крайней мере, так ему казалось. В конце концов, он любил Сандру Ди, и при сложившихся обстоя­тельствах было бы весьма кстати, если бы у Чанто­рии завязался роман на стороне. Траффорда злило внезапное внимание отца Бейли, потому что все это было очень уж глупо. Несомненно, Бейли заинтересовался Чанторией, поскольку убедил себя и том, что она святая, отмеченная Богом, мать чудо-ребенка. Старейшины Храма всегда отбирали у других все самое лучшее, в том числе и наиболее привлекательных женщин (ими брезговали разве что закоренелые холостяки), и Бейли счел, что Чантория принадлежит ему по праву.

Как раз в это время Чантория вернулась из квартиры Незабудки. Траффорд наполовину опус­тошил уже третий по счету стакан, но на душе у него по-прежнему скребли кошки. На Чантории были девственно-белые трусики-тонг и такой же лифчик — она объяснила, что это подарок подруг в честь ее появления в новостях.

— Правда, красиво? — спросила Чантория, забирая сумочку. — Скромно и со вкусом. По-мо­ему, это как раз то, что нужно для частной беседы с исповедником.

— Чантория, — сердито ответил Траффорд, — он интересуется тобой только из-за Кейтлин. Не­ужто неясно?

— И что в этом плохого? — огрызнулась Чан­тория. — Я мать чудо-ребенка! Естественно, что мой исповедник проявляет ко мне интерес.

Траффорд потихоньку выключил звук интер­нет-трансляции.

— Мармеладка Кейтлин — вовсе не чудо-ребенок, — прошипел он.

— А кто же? Она ведь жива! По-твоему, это не чудо? Твой ребенок единственный, кто пережил мор, и ты не считаешь это чудом?

— Не мор, а эпидемию.

— Нет, мор. Наша дочь жива. Это все, что нам известно, и это остается чудом, что бы ты ни го­ворил.

— Чантория, ты прекрасно знаешь, что...

— Я знаю, что пути Господни неиспове­димы, — сказала Чантория. — Кто сотворил то… снадобье, которое ты ей дал? Бог.

— Не Бог, а люди! Они воспользовались своим разумом, чтобы..

— А кто сотворил людей? Кто дал им разум?

— Ну ладно, а кто тогда сотворил твоего драгоценного Бога? Другой Бог, старший по чину? А того кто?

— Я больше не желаю спорить на эту тему, Траффорд, — отрезала Чантория, снова включая звук. — Я знаю одно: нас осенила благодать. Мы самая счастливая семья в Лондоне. Ты видишь эту благодать в одном, я в другом, но, как ни крути, благодать есть благодать, а она бывает только от Бога. Неужели ты этого не понимаешь? Что тут непонятного? Увидимся в Духовной Обители. И не смей опаздывать!

Зажав в руке сумочку, Чантория пошла к двери. Она ступала нетвердо, потому что на ней были туфли на высоченных шпильках, тоже недавнее приобретение. Скорее всего, очередной подарок Незабудки. Траффорд смотрел ей вслед. Сзади она казалась практически полностью обнаженной. Единственными видимыми деталями ее костюма были тончайший поясок лифчика и крохотная по­лоска кружев чуть пониже спины.

— Что же ты не попрощалась с чудо-ребенком? — язвительно спросил он.

Чантория обернулась и снова посмотрела на него.

— С ума сойти, Траффорд, да ты ревнуешь! — Пошатываясь, она подошла к кроватке Марме­ладки Кейтлин. — Пока, ангелочек. Не обращай внимания на папочку — он уже так давно не об­служивал мамочку как следует, что я вообще не понимаю, чего он злится.

После этого она удалилась, и Траффорд ос­тался наедине с дочерью. Он отлично понимал, чего он злится. Настроение у него было отвра­тительное. Ведь что ни говори, а он, гуманист по убеждению, невольно способствовал своими действиями укреплению всеобщей веры в неисповедимость путей Господних.

Конечно, сделав Мармеладке Кейтлин при­вивку, он поступил совершенно правильно, од­нако слышать, как заслуга ее спасения припи­сывается Богу, было крайне досадно, тем более что ничего подобного он не ожидал. А то, что в это верила и его жена, которая знала правду, было досадно вдвойне. Вдобавок ситуация не­уклонно ухудшалась. Траффорду и присниться не могло, что их покажут в новостях, да и от намечающегося духовного общения отца Бейли с Чанторией нельзя было ожидать ничего хоро­шего. Траффорд не сомневался, что столь откро­венный интерес исповедника к его жене только укрепит убежденность прихожан в том, что Чантория Божья избранница и что Кейтлин уцелела благодаря вмешательству Любви и Дианы. Какая жестокая насмешка судьбы: его маленькая личная диверсия, на которую он решился из соображе­ний, продиктованных чистым разумом, в конеч­ном счете лишь способствовала расцвету религи­озных суеверий!

Траффорд решительно повернулся к компьютеpy. Его новая программа была почти закон­чена. Еще несколько дней, и он поставит перед вычислительной системой Госбанда задачу создания виртуальной сети потенциальных револю­ционеров. Траффорд собирался сразу же начать рассылку этим людям специальных электронных сообщений. Кассий обещал, что первое из них он составит сам; они договорились, что это бу­дет краткая иллюстрированная статья о теории эволюции. Во втором они расскажут о Потопе и объяснят, что подъем уровня мирового оке­ана стал печальным следствием бесконтрольного сжигания ископаемого топлива, хотя предотвра­тить такое развитие событий человечеству было вполне по силам.

Траффорд намеревался сделать рассылку писем автоматической: особое кодовое слово, однажды отправленное по электронной почте, должно было спустить цепную реакцию и наводнить интернет подрывным спамом, распространение которого не прекратится, даже если его авторов схватят. Чтобы адресаты не удаляли полученные письма, каждое из них нужно было снабдить интригующим заго­ловком. По ходу дела Траффорд пытался приду­мать и эти заголовки, в чем ему помогали Кассий н другие. Больше всего Траффорду нравилась вы­думка Коннора Ньюбери.

Если Бог такой умный, почему в его Храме вер­ховодят такие придурки? Ты когда-нибудь смот­рел на своего исповедника по-настоящему крити­ческим взглядом? Траффорд улыбнулся. Если бы он получил письмо с таким названием, то навер­няка вскрыл бы его и прочел.

Ты не одинок в своем желании уединиться! Это предложил Кассий, так же как и другое: Ты когда- нибудь пробовал думать сам за себя?

Сам Траффорд до сих пор придумал только один заголовок: А ты умеешь хранить тайну ? — но теперь ему на ум пришло слово Дарвин.

В течение всей работы над программой Траф­форд пытался решить, что они будут делать с вир­туальным обществом себе подобных, если им удастся его создать. Научить людей думать само­стоятельно — это, конечно, хорошо, но если эти люди будут только думать, а не действовать, слу­жители Храма могут спать спокойно. Траффорду было мало одних раздумий — его раздражало, что остальные гуманисты довольствуются пассивным протестом, который видят в самом существовании своей организации. Для свержения режима требо­вались конкретные поступки. Революция в голо­вах могла быть лишь началом.

Им нужен был знак — тайный знак. Возможно, одно-единственное слово, по которому один сво­бодный мыслитель мог бы узнать другого. Пароль, в котором было бы заложено все.

И Траффорд знал, что таким паролем может стать слово Дарвин.

Потому что «Дарвин» было больше чем сло­вом. Это был призыв к оружию. Это был символ эволюции, призывающий человека вырваться из болота и стать сложным организмом, способным мыслить независимо.

Но имя «Дарвин» звучало еретически. Его не­льзя было произносить вслух, нельзя было разма­хивать им как знаменем.

Траффорд напечатал это имя наоборот и с внезапным приливом восторга обнаружил, что оно читается как ниврад.

Ниврад. Где-то он это уже слышал.

«Итак, скажем все вместе: моря любви!.. Ска­жем все вместе: нивы радости! Скажем все вместе: ниврад!»

Один из лозунгов, придуманных храмовни­ками, чтобы доказать, что их Бог — прямая про­тивоположность тому человеку, которого они бо­ялись больше всего на свете.

Ниврад. Это и будет его ключ. Кодовое слово, запускающее программу, и знак, который он вклю­чит во все коммуникации. Пароль, с помощью ко­торого подпольщики будут узнавать друг друга, поскольку в случае опасности они смогут просто заявить, что это сокращение от одобренных Хра­мом «нив радости».

Ниврад. Даже в самом звучании этого слова было что-то победное.

Ему не терпелось поделиться своей находкой с Кассием.

Скажи "ниврад", написал Траффорд. По слову твоему узнают тебя.

 

Вечером, ровно в восемь часов, Траффорд с Мар­меладкой Кейтлин на руках явился в дом испо­ведника Бейли и был препровожден слугой в ту самую роскошно обставленную комнату, где они с Чанторией обсуждали свой давно отмененный развод. Чантория, разумеется, была уже там. Сидя на табуреточке у ног Бейли, она читала вслух большую, инкрустированную драгоценными кам­нями книгу в кожаном переплете, озаглавленную «Библейские истории и прочии духовные писа­ния».

Траффорду показалось, что румянец у нее на щеках горит ярче обычного.

Исповедник поднял ладонь, предупреждая Траффорда, чтобы тот подождал в дверях, покуда чтение не будет завершено. Пришлось Траффорду молча стоять на пороге и слушать священную око­лесицу. Отец Бейли сидел, закрыв глаза, с выра­жением неземного блаженства на лице, и гладил Чанторию по макушке.

— «Любовь есть любовь, и Бог, коего мы зовем Любовью, есть любовь, — с глубочайшей серьез­ностью читала Чантория. — Без Бога, который есть Любовь, мы не имели бы любви, но поскольку мы имеем любовь, то имеем и Бога, который есть Любовь, ибо сии двое суть одно, бессмертное и неделимое. Ныне, присно и во веки веков. Бог-и-Любовь един и милосерден, а усомнившиеся в сем будут стерты с лица земли и терзаемы адскими му­ками до конца времен. Таковы пути Любви».

— Благодарю тебя, дитя, — сказал исповедник, когда Чантория закрыла книгу. — Это было пре­красно. Моей усталой исстрадавшейся душе стано­вится легче, когда я слышу сладостный голос правед­ной женщины, изрекающей божественные истины.

— Я счастлива тем, что доставляю вам утеше­ние, святой отец, — ответила Чантория.

Только теперь Бейли перевел взгляд на Траф­форда.

— Сядьте рядом с женой, — приказал он. — Главный исповедник — занятой человек. Едва ли он здесь задержится.

И правда, не успел Траффорд сесть и кивнуть Чантории в ответ на ее смущенную улыбку, как громкий стук посохом во входную дверь возвестил о приходе великого человека. Засим последовала отчаянная суета слуг в холле — и в комнате появился сам Соломон Кентукки в сопровождении четверых дюжих охранников.

— Я пришел! — объявил он, словно был самим раздающим визиты Господом Богом, а не одним из его авторитетнейших заместителей на земле.

Отец Бейли, Траффорд и Чантория немед­ленно пали на колени.

— Моя жалкая обитель недостойна такой чести, ваше святейшество, и я тоже, — сказал отец Бейли.

— Черт побери, ты прав, Бейли! — ответил главный исповедник и громко расхохотался. — Но, коли уж на то пошло, все мы недостойны в очах Господа, однако все надеемся когда-нибудь предстать перед ним в чем мать родила. Если бы я ходил в гости только к достойным, мне при­шлось бы очень редко вылезать из дома! Ха-ха-ха! Я прав, черт возьми? Конечно, прав! Поцелуйте мои перстни.

Он протянул отцу Бейли свою большую, пух­лую и мягкую правую руку. Все пальцы на ней были унизаны огромными сверкающими перстнями. Отец Бейли подполз к нему на коленях и по оче­реди поцеловал каждый из них. Затем великий че­ловек переложил из руки в руку сияющую неоном митру, освободив для преклонения и лобызания второй комплект украшенных драгоценностями пальцев. Конечно, в присутствии столь высокого церковного чина Траффорд с Чанторией благора­зумно помалкивали.

— Так вот она, та самая семья! — громко вос­кликнул Соломон Кентукки. — Я узнал бы ее, даже если бы увидел среди тысячи других семей! Ибо эти люди отмечены благословением Любви. Я чувствую Любовь!

— Аллилуйя! — возгласил отец Бейли.

— Аллилуйя! — эхом откликнулась Чантория.

— Встань, дитя, — сказал ей Соломон Кен­тукки. — Возьми своего ангельского младенца и встань. Не надо бояться.

Чантория взяла у Траффорда Мармеладку Кей­тлин и выпрямилась перед главным исповедником. Траффорд с отвращением заметил, что на ее лице появилось выражение самозабвенного экстаза, и подумал, уж не собирается ли она заговорить на неведомых языках.

— Бог-и-Любовь одарил тебя своей мило­стью, дитя, — нараспев произнес Соломон Кен­тукки, — и в своей бесконечной мудрости поста­вил перед тобой особую цель. Тебя и твою семью ждет важная работа! Я хочу услышать из твоих уст: да!

— Да! — сказала Чантория.

Траффорд не знал, включает его главный ис­поведник в состав семьи или нет. Он решил, что безопаснее будет молчать и не привлекать к себе внимания. Пока Соломон Кентукки словно бы не замечал его и обращался исключительно к матери и дочери. Отдав митру одному из охранников, он возложил руки на лоб женщине и ребенку.

— Я чувствую его! Чувствую! — возопил он. — Я чувствую благословение Любви! Этот младенец воистину свят. Мать его благословенна! Я хочу услышать из ваших уст: да будет так!

— Да будет так! — выкрикнула Чантория.

— Да будет так! — слабо поддакнул Траффорд, получив пинок от исповедника Бейли.

— Этот младенец вдохновит верующих! — продолжал Соломон Кентукки. — В последнее время у нас было много горя. Многие праведные семьи потеряли младенца, а то и двух! Верующим нужен знак. Людям нужно знамение! Честные, богобоязненные жители нашей великой страны жаждут снова обрести надежду! Я хочу услышать из ваших уст: аминь!

— Аминь! — крикнули Чантория с Траффордом.

— Аминь, и аминь, и аминь — ура! — прокри­чал Кентукки.

— Аминь, и аминь, и аминь — ура! — эхом повторили Чантория с Траффордом.

— И ваш ребенок, Мармеладка Кейтлин, ста­нет этим знаком. Этим знамением. Этой надеж­дой! Во имя Бога-и-Любви. Творца всего сущего и многого сверх того. Во имя его святой матери Марии и прекрасной дщери Дианы. Во имя Иисуса, Авраама, Элвиса и Моисея. Во имя двад­цати восьми апостолов Евангелия и пятнадцати столпов Веры. Во имя звезд, которые направляют нас, и чисел, которые предсказывают то, что знает только Он и что для нас окутано тайной. Во имя всех пророков и старейшин Храма. Во имя этой чудесной крошки, Мармеладки Кейтлин. Я го­ворю: да будет воля твоя! Аминь!

— Аминь! — воскликнул отец Бейли.

— Аминь! — воскликнули Чантория с Траф­фордом. К этому моменту Чантория уже тряслась и дрожала, а ее верхняя губа подергивалась от воз­буждения. Соломон Кентукки, напротив, внезапно отбросил выспреннюю риторику и приказал по­дать себе кресло, дабы перейти к насущным делам.

— Как вам известно, — сказал он, принимая от слуги большой бокал сладкого хереса и шоко­ладный эклер, — недавние эпидемии были осо­бенно жестоки и причинили народу множество страданий. Мор свирепствовал не только в ва­шем районе, хотя вам, безусловно, пришлось весьма тяжело. Далее, Мармеладка Кейтлин, как мы видим, необычайно телегенична, и от внима­ния высших деятелей Храма не укрылось, что ее ниспосланное Богом спасение затронуло чувс­твительную струнку в душах прихожан вашего района, а после того, как она появилась в сегод­няшних новостях, ее популярность вышла за его пределы и стала еще шире. Людям нужны добрые вести, и Мармеладка Кейтлин — как раз то, что им нужно. Она веселая, очаровательная малютка, и ее мать Чантория чрезвычайно приятна глазу, а ведь ничто так не повышает тонуса наших сограждан, как сексапильная мамочка с большими и аппетитными натуральными грудями и слав­ным ребеночком в придачу. Наши пиар-специалисты давно уже подыскивали что-нибудь в этом роде, дабы раскрутить постэпидемическую кампанию для поднятия духа населения, и, рас­смотрев кандидатуры значительного количества уцелевших детей, мы остановили свой выбор на Мармеладке Кейтлин. Мы решили сделать эту ма­лышку олицетворением надежды — так сказать, рекламой и символом божественного милосердия. — Кентукки угостился очередным пирож­ным и благосклонно добавил: — Ваш ангелочек станет мегагиперзвездой.

Затем главный исповедник щелкнул пальцами, и один из его хмурых молчаливых телохранителей вставил в компьютер отца Бейли флэш-карту. На экране замелькали рекламные плакаты с личиком Мармеладки Кейтлин.

— Пока это всего лишь наброски, — сказал Соломон Кентукки, — но, полагаю, вы уловите общую идею, и она придется вам по вкусу.

Мармеладка Кейтлин в рекламном видеоро­лике улыбалась, гукала и пускала пузыри, а над ней сияла надпись «Чудеса бывают!».

— Мы остановились на таком слогане, — по­яснил Соломон Кентукки. — «Чудеса бывают!» Неплохо, правда? Коротко, ясно и по делу. Мы хотим сказать людям: «Не отчаивайтесь. Если Любовь смогла спасти этого ребенка, она сможет спасти всех. В общем-то, она и спасла всех, при­звав их к себе».

— Нет ли здесь небольшой путаницы? — ска­зал Траффорд, не успев вовремя прикусить язык. Исповедник Бейли в ярости обернулся к нему.

— Не перебивать! — рявкнул он.

— Почему же, — возразил Кентукки, — ведь это отец. Дайте ему высказаться. Вы говорите о пу­танице, молодой человек? Что вы имеете в виду?

— Я вот о чем хотел спросить, — нервно начал Траффорд. — Кто был спасен: наша дочь, потому что не умерла, или погибшие дети, потому что они, наоборот, умерли и попали в рай?

Соломон Кентукки ненадолго задумался.

— Все вместе, — наконец ответил он. — А обездоленные родители увидят в прекрасных глазках Мармеладки Кейтлин глазки своих собс­твенных деток, попавших в рай, и убедятся, что Господь их любит.

— О, — сказал Траффорд. — Теперь понятно.

— Эта малютка, — продолжал священник, — станет центральной фигурой в обширной послеморовой медиакампании. Она понесет слоган «Чудеса бывают!» ко всем домашним очагам и на все предприятия нашей великой родины. Мы со­здадим видеопостеры, рекламные ролики, песню, которая займет первое место в хит-параде, а глав­ное — ваша семья станет гвоздем программы на Фестивале Веры в Уэмбли.

— Боже мой! — вырвалось у Чантории. — Мы — и на Фестивале Веры! О господи!

Отец Бейли сурово обернулся к ней, ибо эта вспышка эмоций показалась ему неподобающей, однако Соломон Кентукки одарил ее благожела­тельной улыбкой.

— Да, дитя мое. Да! Ты и твои родные станете главными действующими лицами на масштабной праздничной службе, которую Храм запланиро­вал, чтобы отметить окончание двух свирепых эпидемий. Мы собираемся заполнить Уэмбли скорбящими родителями: сто двадцать пять тысяч супружеских пар, недавно лишившихся детей, бу­дут отобраны путем лотереи и придут на стадион, дабы воздать хвалу Любви не только за вознесение их младенцев на небо, но и за то, что она помиловала Мармеладку Кейтлин с целью сделать ее их общей дочерью. Благодаря прямой теле- и интер­нет-трансляции все население возрадуется чуду спасения Мармеладки Кейтлин, которая вселит в души наших сограждан бодрость и надежду. Вы трое встанете бок о бок со старейшинами Храма и самыми яркими знаменитостями страны и воз­благодарите Господа за ясное, живое, бесспорное свидетельство того, что чудеса бывают.

Чантория плакала, не скрывая своей радости. В знак утешения отец Бейли обвил рукой ее плечи. Ни тот, ни другая не обращали на Траффорда ни­какого внимания.

— Ваша дочь станет маяком! — сказал Соло­мон Кентукки, надевая митру. — Мессией! Све­том во тьме, окутавшей тех, кто осиротел на на­ших глазах. Мармеладка Кейтлин вернет людям надежду!

— Спасибо вам, святой отец, — запинаясь, произнесла Чантория сквозь слезы. — Огромное-преогромное спасибо!

Траффорд не сказал ничего. Он был поглощен своими мыслями.

 

Кампания, о которой говорил Соломон Кен­тукки, началась почти сразу. Храм хорошо изучил свою паству и знал, что ему следует немедленно принять меры, чтобы направить реакцию постра­давшего населения в нужное эмоциональное русло. Две свирепые эпидемии, прокатившиеся по стране одна за другой, оставили после себя глу­бокий и кровавый след. Люди привыкли терять близких, но каждый очередной холокост, кото­рый устраивала им природа, собирал все больше жертв, и накопившийся в душах людей ужас вполне мог перерасти в подспудное недовольство. О том, чтобы открыто подвергать сомнению ре­лигиозные догмы, не могло быть и речи: влияние Храма и страх перед инквизицией были для этого слишком сильны. И все же каждая новая смерть, особенно если умирал ребенок, оставляла на ду­ховной репутации Храма крошечное пятнышко, и именно эти пятнышки Храм собирался залаки­ровать, провозгласив, что чудеса бывают.

Были песни, концерты, празднества, благотво­рительные забеги и бесконечные службы — везде отдавали дань памяти погибшим детям, но при этом с надеждой смотрели в будущее, олицетво­рением которого стала смеющаяся, улыбающаяся, младенчески оптимистичная Мармеладка Кейт­лин. Храм знал свое дело и, сосредоточив вни­мание общества на божественной любви к этой девочке, сумел заставить его позабыть невысказанный вопрос о том, зачем было убивать всех остальных детей. Без сомнения, многие родители втайне спрашивали у Любви, почему она решила поща­дить не их ребенка, а чужого, однако эти мысли не высказывались вслух, потому что личико Кейт­лин мгновенно сделалось символом счастливого будущего, и проявить неуважение к этой малышке значило навлечь на себя жестокую кару.

Логика была проста. Господь наслал на людей мор, потому что был суров и страшен в гневе, но спас Мармеладку Кейтлин, потому что был милосерден и полон любви. «Что здесь непонятного?» — громогласно вопрошал с церковной ка­федры отец Бейли.

Одержимость Чантории росла вместе с ее сла­вой. Чантория окончательно вжилась в роль ма­тери чудо-ребенка, поскольку убедила себя, что это правда. Теперь в их с Траффордом квартире уже не кутили с утра до ночи. Как мадонна, давшая жизнь ангелу, Чантория сознавала всю полноту своей духовной ответственности и потому стала посвящать гораздо больше времени молитвам в местном Храме и чтению религиозных текстов в доме отца Бейли. Теперь она одевалась только в белое и носила на шее крестик с эмблемой бо­гини Геи. Кроме того, она купила дорогой брелок с изображением всех знаков Зодиака и хрусталь­ный нимб на проволочном каркасе, а волосы перекрасила в золотой цвет.

Ободренная благосклонностью исповедника, она стала обращаться с Незабудкой и прочими де­вушками из своего окружения скорее как со слу­жанками, чем как с подругами: давала им разные поручения и милостиво дозволяла проводить себе косметические процедуры. Они покорно выпол­няли требуемое, но Траффорд видел, что их воз­мущают ее высокомерие и новообретенный ореол святости. В конце концов, многие из них потеряли своих детей, и то, что Чантории, единственной на весь дом счастливой матери, достались еще и та­кие почести, не могло казаться им справедливым.

Если Чантория и чувствовала их негодование, оно лишь усугубляло ее деспотизм. Возможно, сказывались долгие годы унижений, но, как бы то ни было, она и не думала скрывать, что считает себя гораздо выше остальных. Разве не сделал ее своей избранницей сам Господь?

Конечно, Траффорд прекрасно понимал, что никакая она не избранница, и оттого злился все сильнее. Ему было ясно, что его жена, одурма­ненная лестью, поверила в свое величие, и ее на­ивность казалась ему до отвращения нелепой. Коли на то пошло, до отвращения нелепой была вся ситуация: ребенка, спасшегося исключительно благодаря презираемой Храмом науке, обратили в орудие пропаганды дурацких суеверий. Всякий раз, видя на экране улыбающееся лицо дочери, Траффорд испытывал прилив раздражения.

В его мозгу постепенно и неумолимо обретала отчетливую форму идея, которая могла бы при­нести делу революции еще больше пользы, чем задуманная рассылка электронных писем. Пер­вой, с кем он поделился этой новой идеей, стала Сандра Ди. Позже Траффорду пришло на ум, что причиной, склонившей его к столь безрассуд­ному признанию — к столь безрассудному поведе­нию, — было то, что Сандра Ди отвергла его в романтическом плане.

Они сидели вместе в ее маленькой лодке. Это была их первая встреча наедине после того, как Траффорд представил Сандру Ди гуманистам, и он немедленно воспользовался подвернувшейся воз­можностью, чтобы напомнить ей о своей любви.

— Не надо меня любить, Траффорд, — услы­шал он в ответ. — Я не хочу, чтобы ты меня любил.

— Вообще-то любят не по заказу, — ответил он. — По-моему, ты прочла уже достаточно кни­жек, чтобы это понять.

еще рефераты
Еще работы по истории