Лекция: Тогда любовь – это эксклюзивное средство для того, чтобы подключиться к своему желанию двигаться вперед.

Эмоции возникают помимо нашей воли и нашего решения, мы их не можем контролировать. Тем не ме­нее, хотя я не могу быть хозяином своих чувств, я могу распорядиться, как поступить со своими чувствами, став в результате их владельцем, и это сознательное присвоение собственных чувств, скорее всего, и есть настоящее орудие.

Приятие

Если заглянуть в словарь, то там мы прочитаем: со­гласиться может означать дать согласие, признать, а также уступить или примкнуть к кому-либо. Я позво­лю себе предположить, что для нас у этого слова мо­жет быть два смысла: первый — жизнеутверждающий и конструктивный, другой — темный и деструктивный. Положительный вариант согласия называется прияти­ем, а отрицательный — смирением. Я могу согласить­ся, принимая реальность такой, какая она есть, а могу смириться.

Когда я принимаю мир, окружающий меня, я слов­но заявляю: «Это так, нужно лишь понять, как посту­пить с этой данностью».

И напротив, смиряясь, я, говорю: «Будь оно неладно, но это так и я должен это проглотить!»

Это различие состоит в том, что конформизм при­ятия влечет за собой отмену срочности изменений. В то же время конформизм смирения ведет к тому, что мы увязаем в злобе, бесконечно проглатывая происхо­дящее. Фактически мы просто затаились, ожидая под­ходящей ситуации или условий, чтобы сделать скачок через некий факт и изменить его, откладывая проявле­ния своего раздражения.

Некоторые искренне полагают, что надо согла­шаться любой ценой, принимая или смиряясь, а неко­торые — я в их числе — считают, что приятие жела­тельно, а смирение — нет. Разумеется, в жизни каждого человека есть вещи, события в прошлом, которые он никогда не сможет принять, и в этом случае остает­ся только смириться. Тот, кто пережил безграничную боль от потери любимого существа, знает: разве мож­но на самом деле принять что-либо подобное? В этом случае, в качестве первой реакции, мы можем только смириться, конформизм смирения представляется мне единственным выходом.

Можно продолжать беседу о ресурсах до бес­конечности, но на данном этапе будет достаточно этого краткого списка инструментов (внутренних ресурсов), которые я нашел в своей кладовой и ко­торыми располагают также все мои знакомые:

Самосознание

Способность к осознанию

Ассертивность

Личные способности

Аффективная способность

Интеллект

Моральные установки|

Сила воли

Смелость

Обольщение

Способность к ручному труду

Актерское мастерство

Харизма

Эстетическое чувство

Упорство

Способность к обучению

Креативность

Восприятие

Опыт

Интуиция

Нравственные принципы

Приятие

Эти инструменты, уверяю вас — лишь немногие из тех, что хранятся в маленькой комнате в глубине ва­шего дома, которую вы, возможно, до сих пор так и не обнаружили. Неважно, что вы не пользуетесь ими каж­дый день; не выбрасывайте, не отказывайтесь от них, не прекращайте упражняться с каждым из них хотя бы время от времени. Они должны быть всегда при вас — очень вероятно, что они вам пригодятся завтра.

Каждый может распорядиться этими орудиями пособственному усмотрению.

Замечательноесостояние инструментов не гаран­тирует того, что они будут применены в благих целях.

Подобно любому инструменту, с ними нужно не просто уметь обращаться, их нужно использовать для достойных целей. Другими словами, результат при­менения одних и тех же ресурсов может быть восхи­тительным или жутким. Если у меня есть молоток, но­жовка, гвозди, винты, бревна и листы металла, я могу с их помощью построить дом или соорудить себе ви­селицу.

Цели всегда индивидуальны: инструменты наделя­ют своего владельца возможностями, но намерения последнего в итоге решают все.

ГЛАВА 6

РЕШЕНИЕ

Мы подошли к самому тяжелому этапу нашего пу­тешествия: на этот раз на пути к самозависимости нам придется отвоевать свою автономию.

Какой смысл я вкладываю в это слово, которое зву­чит так официально и вызывает ассоциации с полити­кой, аэронавигацией или управлением на предприяти­ях, но почти никогда — с живыми людьми?

Слово автономия представляет собой сложение двух понятий: «авто-номия». «Номия» происходит от греческого nomos — «закон, норма, обычай», при этом его дериват nomia означает: система законов, норм или обычаев в отдельной области (таким образом, астрономия - наука, систематизирующая знания и законы, касающиеся движения звезд; экономия соби­рает и классифицирует познания, относящиеся к ekos: очагу, дому, окружению и т. п.). Начало слова — это уже привычное нам «само», которое означает: собственный, принадлежащий самому себе.

Исходя из этимологии, автономный человек — тот, который способен администрировать, систематизи­ровать и устанавливать свои нормы, правила и обычаи. Если я хочу стать самозависимым, я в первую очередь должен попытаться стать автономным, другими словами, определить свои собственные нормы и жить в со­ответствии с ними.

Это не всегда предполагает жизнь по законам джунглей, потому что введение собственных норм не означает неведения в отношении уже существующих в обществе, отказа от них или пренебрежения ими. Мои нормы могут совпадать с теми, которым следуют окружающие. Закон может дать разрешение — как, на­пример, в случае с законом о разводе — но не заста­вить. И никто не обязан делать что-либо только пото­му, что закон это позволяет.

В действительности я могу изучить нормы и найти их довольно приемлемыми для себя, полностью со­звучными тому, что я думаю и во что верю. Но все рав­но очень важно иметь возможность подвергать сомне­нию, исправлять и замещать. Мне кажется, что особый труд для живущего в обществе — быть окруженным теми людьми, которые, будучи свободными, выбирают те же нормы, что и он.

Следование нормам, принятым в нашем обществе, обеспечивает более спокойное и счастливое суще­ствование, потому что очень тяжело быть счастливым вопреки всем.

Рассказывают такую историю: по проспекту Санта-Фе в самом центре Буэнос-Айреса мужчина едет на машине по встречной полосе.

По радио передают сводку о дорожных происшествиях:

Один автомобиль перемещается по встречной поло­се проспекта Санта-Фе.

Мужчина смотрит вперед и усмехается: «Один автомобиль, говорят! Ха! Да их тысячи! Ты­сячи!»

Я могу установить свои собственные нормы и стать полностью самозависимым, но это не значит бросить вызов законам или вовсе пренебречь ими. В худшем случае это предполагает мое право ставить их под со­мнение.

Я могу подчинить жизнь моим законам, но это не имеет ничего общего с навязыванием своих правил другому человеку.

Известен случай из жизни доктора Фрица Перлза, который всегда вызывал мое восхищение.

Фриц уже был признанным психотерапевтом в Соеди­ненных Штатах. Одним субботним вечером в конференц-зале Института Эсалена в Калифорнии должно было состояться выступление четырех наиболее ярких пред­ставителей психотерапевтических школ США. Были при­глашены Роджерс, Скинер, Витакер и собственно Перлз.

Начало было запланировано на десять часов.

Перлз прибыл с некоторым запозданием, без конца извиняясь (как обычно). Он был одет в своей узнавае­мой манере: в бежевую мятую куртку (он объяснял, что не имеет особенного смысла снимать одежду, когда ложишь­ся спать, зная, что тебе придется надевать ее утром) и ко­жаные сандалии; своей длинной растрепанной бородой он напоминал пророка, а волосы его были взлохмачены ветром. Организаторы объявили о начале конференции и передали слово Карлу Роджерсу.

Весь поглощенный речью, Фриц облокотился на стол и машинально достал из наружного кармана куртки па­пиросную бумагу, свернул папиросу, поджег ее и, внима­тельно следя за выступлением, начал выпускать большие облака дыма.

Внезапно к нему подошел человек из организационно­го комитета и прошептал: «Извините, доктор Перлз, это храм и здесь запреще­но курить, уж простите».

Фриц мгновенно погасил папиросу о лист бумаги и от­ветил: «Это вы извините. Я не знал».

Через несколько минут Фриц незаметно проскользнул по направлению к выходу.

Роджерс закончил свою речь. Публика из пятисот врачей и психологов взорвалась бурными аплодисментами. Скинер начал свою презентацию, и человек из комите­та вдруг заметил, что Перлз так и не вернулся. Он вышел в холл: Перлз уже должен был докурить па­пиросу, но его нигде не было видно. Мужчина зашел в ту­алет, но там пусто. Выглянул на улицу: бесполезно, гость пропал. Взволнованный, он позвонил домой Перлзу, что­бы сообщить о случившемся.

Трубку снял сам доктор.

— Алло.

Мужчина узнал его характерный хриплый голос.

— Доктор Перлз, что вы там делаете?

— Я здесь живу.

— Но вы должны быть здесь, а не у себя дома, — па­рировал собеседник, слегка раздраженно.

— Извините, разве это не вы сказали мне, что там нельзя курить?

— Да. И что?

— Я курю. Знаете ли, я курильщик. Места, где нельзя курить, для меня противопоказаны.

— Хорошо, доктор. Если для вас это так важно...

— Нет. Я не могу оспаривать решение организаторов. Мне это кажется несправедливым.

— Несправедливо то, что люди, которые хотели услы­шать ваше выступление, не смогут этого сделать.

— Это правда, но я не несу за это ответственность. Те, кто меня приглашал, должны были предупредить меня, что у вас запрещено курить, и я бы ответил, что они могут на меня не рассчитывать. Теперь уже поздно.

Подобное отношение представляется мне хвалеб­ной песней индивидуальной свободе, а также гимном уважения к решениям других.

Потому что, будучи автономным, я могу выбирать лишь с позиции своей свободы, хотя зачастую мне придется платить за это.

Здесь перед нами встает новый вопрос. Мы опреде­лились с понятием свободы, но не договорились о том, что будем называть свободой.

Когда мы начинаем раздумывать над этим поняти­ем, наша первая мысль почти всегда такая: