Лекция: Черновики 8 страница

Возможно, она тогда ушла от него вовсе не потому, что ненавидела его, а потому, что любила.

Мгновение спустя Элли кивнула.

— Грэм ездил туда со мной, — сказал она, умолчав об истории с лодкой. — Я не знаю, о чем я думала. Мне просто хотелось его увидеть.

Мамино лицо по-прежнему оставалось странно отрешенным.

— Ну и как, увидела?

Элли снова кивнула.

— Он вышел в город пообщаться с народом, — сказала она, и тут, к ее собственному изумлению, голос у нее сорвался. — Он не понял, кто я такая. Он меня не узнал.

— Ох, Элли. — Мама придвинулась к ней ближе. — Я не знала. Я понятия не имела, что тебе хочется с ним познакомиться.

— Я и сама не имела об этом понятия, — сказала Элли жалобно. — Наверное, глупо было воображать, что он может понять, кто я такая.

Оркестр на противоположном конце площади завершил очередную песню оглушительным крещендо и стих. Вокруг воцарилась атмосфера всеобщего ожидания. За многие годы празднеств все успели уже уяснить, что если небо окрасилось в мягкие тона индиго, а оркестр доиграл свою последнюю песню и аплодисменты затихли в теплом вечернем воздухе, значит скоро начнется салют.

— Знаешь, как я впервые заговорила с ним много лет назад? — спросила мама, и Элли кивнула в ответ:

— Ты была официанткой в закусочной, куда он приходил завтракать.

— Верно, и я всегда принимала у него заказ, и этим все ограничивалось, — сказала она. — Но однажды дождь лил без перерыва целую неделю. Он каждое утро появлялся промокший до нитки и устраивался в кабинке, из которой вечно торчали его длиннющие ноги. А потом в одно прекрасное утро дождь перестал.

— Совсем?

Мама кивнула.

— Когда я принимала у него заказ, я посмотрела в окно и сказала что-то в том духе, что случилось настоящее чудо. И знаешь, что он ответил?

Элли покачала головой.

— Он сказал: «Никаких чудес здесь не будет». Помнится, мы еще оба огляделись по сторонам, и я подумала, что он прав. Ну то есть это была третьесортная забегаловка. Вокруг пахло пережаренной яичницей, повсюду были пятна от воды, сиденья с разорванной дерматиновой обивкой и заветренные пироги. Но когда я спросила его, что он имел в виду, он рассказал мне об одном городке во Франции, в котором в семнадцатом веке якобы стали твориться всякие чудеса. Туда немедленно хлынули толпы людей в надежде исцелиться, и тогда власти вывесили знак: «Никаких чудес здесь не будет».

В воздух со свистом взмыл первый фейерверк, крошечное светящееся пятнышко на фоне ночного неба; чем выше он поднимался, тем тише становился свист, и Элли совершенно потеряла его из виду. Но мгновение спустя он с треском расцвел в вышине, пролившись обратно на землю снопом золотистых брызг.

— Но в том-то все и дело, — сказала мама; в шуме и грохоте ее голос казался совсем тихим. — Чуду все-таки суждено было свершиться. Мы тогда просто об этом не знали. — Она улыбнулась. — Этим чудом стала ты.

— Мама… — начала Элли, но та не дала ей договорить.

— Да, сегодня он тебя не узнал, — сказала она, качая головой. — Но он тебя любит. Я видела, как он смотрел на тебя, когда ты была маленькой. Он всегда хотел иметь дочку. — Она протянула руку и сжала пальцы Элли. — А то, что он исчез из нашей жизни… Ему это тоже нелегко далось. Ты должна об этом знать. Это было мое решение. Это я порвала с ним. Он готов был публично признать тебя, хотя это могло стоить ему карьеры. Но я не разрешила ему этого сделать.

— Но почему?

— Это была совсем не та жизнь, которой я хотела для нас с тобой, — сказала мама. — Чтобы он жил с женой и детьми в Делавэре, отправляя нам чеки, а мы с тобой остались торчать в Вашингтоне под колпаком у прессы. Я хотела, чтобы у тебя была настоящая жизнь. Такая, как сейчас.

Она обвела рукой их друзей и соседей, завороженно следящих за салютом, и у Элли стало тесно в груди при виде этого города, который она так любила и который никогда ни на что бы не променяла, особенно на жизнь дочери сенатора.

Все это время она задавалась вопросом, не проще ли ей было бы жить, будь она частью его семьи, но теперь осознала, что на самом деле все обстояло ровно наоборот. Это не она была обделена. Может, у нее в детстве никогда не было денег на летний лагерь, поездку в Европу или новую машину каждый год. Зато он никогда не любовался закатом из бухточки рядом с их домом. Он никогда не проводил зимнее утро в «Радостных мыслях», грея ноги в носках на батарее. Он никогда не ел в «Омаровой верше» и не пробовал апельсинового шербета из «Карамельной крошки». Он был лишен возможности порадоваться ее победе в футбольном матче или в соревновании по орфографии. Он в глаза не видел Бублика и ни разу не ужинал в семейном ресторане «У О'Нилов».

— Он не бросал нас, — сказала мама. — Он сделал нам подарок.

— Он отпустил нас, — негромко произнесла Элли.

Мама кивнула.

— И мы отлично справляемся вдвоем, — сказала она. — Но поверь мне: он по-прежнему тебя любит. Мне не нужно общаться с ним, чтобы знать такие вещи.

В темноте становилось все труднее разглядеть что-либо, и люди, пытающиеся отыскать местечко, где можно было бы сесть, казались смутными силуэтами на фоне фонарей. Мимо со смехом пронеслась стайка ребятишек со светящимися ожерельями, и Элли, прищурившись, различила неподалеку от их покрывала одинокую фигуру, устраивающуюся на траве. У нее замерло сердце.

Это был Грэм.

Он сел на газон, поджал ноги и запрокинул голову, глядя в ночное небо, и она поняла, что он прижимает к уху телефон. Ей очень хотелось надеяться, что он говорит не с менеджером, не с адвокатом и не с пресс-агентом. Впрочем, что-то в его позе, в расслабленном выражении его лица говорило о том, что, возможно, разговор был не с ними. Он был один, как всегда; ему каким-то образом удавалось даже в самой густой толпе быть отдельно от всех, и сегодняшний вечер не был исключением.

Фейерверки один за другим взмывали в воздух и таяли в чернильной синеве ночи. Элли закрыла глаза, но светящиеся полосы отпечатались у нее на сетчатке и продолжали рдеть в темноте. Она думала о сегодняшнем дне, о рукопожатии отца, память о котором до сих пор хранила ее ладонь, о теплом мамином присутствии рядом, но главным образом — главным образом — о том, кто сидел едва ли в десятке шагов от нее, глядя в то же самое небо.

Ей вспомнились слова, сказанные ее отцом много лет назад: «Никаких чудес здесь не будет».

Он был не прав, подумала она и сама подивилась горячности этой мысли. Даже в той закусочной не могло не быть ощущения возможности. Нужно просто знать, где искать. Даже мутное окно или заветренный яблочный пирог могут быть чудом.

— И что теперь будет? — спросила Элли. — Если во всех новостях только об этом и трубят, он тоже узнает, что мы здесь. Думаешь, он попытается нас разыскать?

— А тебе бы этого хотелось?

— Я не знаю, — призналась она честно. — Может быть, как-нибудь потом. А может, и нет. Не знаю.

— Ничего страшного, — успокоила ее мама. — У нас будет время с этим разобраться.

— Мне в самом деле очень жаль, — снова повторила Элли.

На этот раз она и сама не знала, за что именно извиняется; слишком большой у нее был выбор.

— Эй… — Мама протянула руку и погладила ее по щеке. — Все образуется.

— Каким образом? — тонким голосом спросила Элли.

— Нам с тобой очень повезло, — сказала мама. — Похоже, всех куда больше интересует другая часть истории. По всей видимости, Грэм Ларкин куда интересней людям, чем Пол Уитмен. — Она с улыбкой покачала головой. — Этого я точно предусмотреть не могла.

Элли снова покосилась на спину Грэма. Он уже договорил по телефону и теперь сидел, глядя в небо.

— Это очень кстати, — сказала она. — Отвлекает на себя внимание.

— Только пока он здесь, — согласилась мама, отклоняясь назад. — Но через пару дней он уедет, и тогда все закончится.

В вышине расцвел очередной фейерверк. На сей раз это было фиолетово-зеленое кольцо, но Элли его не видела. Все ее внимание было поглощено Грэмом, и, когда он обернулся, его глаза сразу нашли ее взгляд. Они долго сидели так, пока с неба дождем сыпались искры. Ночное небо озарил следующий залп, потрясший Элли откуда-то изнутри, точно волна жара и пламени, точно свеча, точно лихорадка, точно ожог.

«И тогда все закончится», — вспомнила она слова мамы, по-прежнему глядя на Грэма.

* * *

— Привет! — одними губами произнес он со своего места.

— Привет! — немедленно отозвалась она.

К утру ровным счетом ничего не напоминало о празднике, словно и не было ни оркестра, ни салюта, ни еды, ни игр. Сквер, мимо которого в золотистых рассветных сумерках шел на съемочную площадку Грэм, выглядел в точности так же, как и всегда, — пятачок зелени в самом центре города, тихий, пустынный и весь в капельках росы. Не осталось ни брошенных стаканчиков, которые гонял бы ветер, ни опаленных петард и обгоревших бенгальских огней, разбросанных по обочинам, ни даже проплешин примятой травы там, где вчера вечером, точно яркие кусочки гигантского квилта, были разложены покрывала.

Осторожно, стараясь не разлить, Грэм сделал глоток кофе, который прихватил из отеля; улица пошла под уклон к морю. Впереди он увидел Мика; заспанный и небритый, тот шел через дорогу, держа в руке бадью с кофе, которая была раза в два больше, чем у Грэма.

— Никак это наш местный чемпион по боксу? — протянул он, остановившись, чтобы подождать Грэма. Тот собрался с духом, готовясь к выволочке, но, к его изумлению, Мик, похоже, вовсе не сердился. Наоборот, он с трудом сдерживал смех. — Не зря говорят, в тихом омуте черти водятся, — покачал головой он. — Впрочем, судя по тому, что я читал, ты одним ударом уложил плохого парня и завоевал сердце девушки, верно?

— Мне в самом деле очень жаль, Мик, — начал Грэм. — Я вовсе не хотел так всех подвес...

Мик отмахнулся от его извинений.

— Все в порядке, — сказал он. — Я с утра уже говорил с Гарри. Он настоящий волшебник. Скандал замят.

Грэм воззрился на режиссера:

— Каким образом?

— Я же говорю, — пожал плечами Мик, — волшебство. Он представил всю историю совершенно в ином свете. Думаю, ему даже адвокаты не понадобились.

Впервые за два последних дня Грэм почувствовал, как расслабились его сжатые челюсти, и выдохнул с облегчением, изумленно качая головой.

— Но вся эта шумиха? — сказал он. — Наверняка она некстати для...

— Она всегда для чего-нибудь да кстати, — перебил его Мик. — Первое правило бизнеса. И потом, исполнителю главной роли никогда не помешает добавить образу толику брутальности.

Грэм опустил глаза на свою руку, которая до сих пор так и не прошла.

— Наверное, — сказал он. — Но мне все равно очень жаль. Правда.

— Две минуты, Ларкин, — простонал Мик.

— А?

— Ты и двух минут не продержался в новом образе.

— Прости, — снова сказал Грэм, и Мик закатил глаза.

— Послушай, если ты сможешь выдать этот образ сегодня на площадке, мы без проблем уложимся в график.

Он хлопнул Грэма по плечу и зашагал к фургону службы развозки питания.

Едва Грэм показался на площадке, как ему замахала ассистентка и немедленно потащила его в гримерку. Время уже поджимало, всем хотелось закончить съемки по графику, и атмосфера общей спешки придавала всему происходящему сходство с последним днем в летнем лагере. Уже в понедельник им всем предстояло снова встретиться в Лос-Анджелесе: последние две недели съемок должны были пройти именно там. И все равно сегодняшний день казался прощальным аккордом. И как в любом прощальном аккорде, в нем радость мешалась с грустью.

Грэм уже уселся на раскладной брезентовый стульчик; гримерша с пуховкой склонилась над ним, с недовольным выражением лица глядя на его облупившийся от солнца нос, но тут он заметил Гарри, направляющегося к ним через площадку. Он разговаривал по телефону, жестикулируя свободной рукой, и на его плечах тяжким грузом лежала усталость. Но когда он вскинул глаза и увидел Грэма, его губы дрогнули в улыбке. Он остановился и показал ему большой палец, но, когда Грэм начал подниматься со стула, замахал руками, делая ему знак сесть обратно, и ткнул в свой телефон. Еще какое-то время он постоял на месте, широко улыбаясь и вновь показав Грэму большой палец, потом пошел дальше своей дорогой.

Оливия устроилась на соседнем стульчике рядом с Грэмом; гримерша принялась обрабатывать его лицо пуховкой, и он, не выдержав, чихнул. Женщина отстранилась, недовольно нахмурившись, потом начала все сначала, неодобрительно качая головой.

— Я слышала, он добился, чтобы тебя выпустили под залог, — протянула Оливия, кивнув вслед Гарри, когда толстяк скрылся за углом трейлера. — Даже я должна признать, что это был впечатляющий поворот дела. Он умудрился представить тебя героем, защищающим любовь всей своей жизни от страшного злого папарацци. — Она округлила глаза. — Неплохо.

— За это я и плачу ему бешеные бабки, — заметил Грэм с улыбкой.

— Думаешь, у него еще есть свободное местечко под крылышком?

— Для тебя ни у кого никакого места не хватит, — поддразнил он ее.

— Да уж, свою минуту славы ты получил, — закатила она глаза, хотя в ее голосе слышалось легкое восхищение. — И твоя подружка тоже. У меня такое чувство, что я угодила в альтернативную реальность, где всех интересуешь исключительно ты.

— Не переживай, — со смехом утешил ее Грэм. — Через несколько дней ты вернешься в свою привычную реальность к своим клубам и магазинам.

— А ты вернешься домой к своему поросенку.

— Ну да, а пока, если тебе нужна консультация на тему того, как привлечь к себе внимание прессы, обращайся, — сказал он, вскидывая руки. — Я с радостью тебе помогу.

— Твои методы оставляют желать лучшего, — отбрила она, но он видел, что этот разговор ее забавляет, и, когда гримерша отступила назад, чтобы оценить результат своего труда, он сделал глубокий вдох.

Члены съемочной группы готовились к сегодняшним съемкам, и кипучая деятельность наполняла предстоящий день ощущением предвкушения чего-то хорошего. Именно в такие минуты, вдали от фанатов, когда на него еще не были направлены камеры, он чувствовал в себе пульсацию какой-то странной энергии, которая наполняла его несокрушимой уверенностью, что впереди ждет хороший день.

Грэм вышел из гримерки и двинулся туда, где его ждал Мик. По пути он поднял голову и посмотрел на небо, бледно-голубое, все в черных запятых птичьих крыльев, точь-в-точь негатив вчерашнего салюта. Он перевел взгляд на отель и поймал себя на том, что вспоминает вчерашний вечер, когда он стоял на этом самом месте и смотрел, как стайки детворы шныряют в толпе, размахивая бенгальскими огнями, точно волшебными палочками.

Все было в точности так, как, по его представлениям, должны были праздновать здесь Четвертое июля, в точности так, как праздновали его в тех краях, где он вырос, но все равно где-то в глубине души у него возникло желание пройти мимо всего этого, просто пойти куда глаза глядят и посмотреть, куда он выйдет. День выдался насыщенный и успел вместить в себя и морское путешествие, и поездку на автобусе, так что отправиться куда глаза глядят — не важно, на север или на юг, на запад или на восток, пока он не заплутает, — казалось достойным завершением его пребывания в Хенли.

Когда оркестранты отыграли последние ноты своей мелодии и опустили инструменты, толпа затихла в ожидании. Грэм запрокинул голову, глядя на небо, хотя на нем ничего не было видно, кроме слабого мерцания звезд. От созерцания звездного неба его оторвал телефон, завибрировавший в руке. Грэм сунул его в карман по пути к выходу, но не смог найти в себе сил перезвонить ни одному человеку из тех, кто пытался дозвониться до него весь день. У него просто не было настроения сейчас разговаривать с адвокатами, агентами и пиарщиками. Все это было частью его лос-анджелесской жизни. А он пока что находился здесь, в Хенли.

Он собирался уже отключить телефон вообще, когда понял, что звонит мама.

— Привет, — произнес он, поднося трубку к уху, и запоздало сообразил, что она может звонить потому, что видела его в новостях.

Такая возможность сразу даже не пришла ему в голову; родители и актерская карьера существовали практически на противоположных полюсах его жизни, и пытаться совместить их друг с другом было все равно что стараться навести размытую картинку на резкость.

— Привет, — сказал он, и тут в трубке зашуршало.

— Погоди секунду, — сказала мама Грэму, который двинулся между покрывалами, там и сям разложенными на лужайке, к краю сквера. В темноте можно было не опасаться, что его узнают, хотя кое-кто из отдыхающих провожал его взглядом прищуренных глаз. В трубке послышался смех, потом что-то щелкнуло, и слышимость стала лучше; похоже, мама включила громкую связь. — Папа тоже хочет с тобой поговорить.

Грэм закрыл ладонью свободное ухо, чтобы лучше слышать, и опустился на прохладную траву в дальнем конце сквера.

— У вас там все в порядке? — спросил он, хотя не был уверен, что хочет знать ответ.

Однако, к его изумлению, мама лишь вновь рассмеялась.

— Салют уже идет? — спросила она громко, перекрикивая шум на заднем плане.

Они, похоже, были на барбекю у соседей. Грэму так и представилось, как отец, в его любимой голубой рубашке поло, и мама, в белой в красную полосочку футболке, вдвоем приникли к телефону.

— Где? — бестолково спросил Грэм. — У вас?

— Нет, — сказал папа. — У тебя. Мы специально утром посмотрели, в какое время темнеет в штате Мэн. Салют уже идет?

— Нет еще, — ответил Грэм, и в ту же секунду первая петарда, точно метеор, взмыла в воздух. — А вот теперь идет. Только начался.

— У нас салют будет еще только через несколько часов, — сказала мама. — Но мы хотели посмотреть его с тобой.

Грэм улыбнулся, не зная, что сказать. Мысль о том, что они узнали, в какое время в Мэне темнеет, дождались этого времени, а потом улизнули с праздника, чтобы позвонить ему, оказалась для него такой неожиданностью, что он не знал, как на это реагировать.

— Помнишь тот год, когда мы смотрели салют из парка? — спросил папа. — Ты тогда еще обжег палец об антикомариный фонарь?

Грэм рассмеялся:

— А помните, как мы ходили смотреть салют на пляже?

— И папа уронил со скалы арбуз? — давясь смехом, спросила мама.

— Эй! — возмутился папа шутливо. — Я же не виноват, что та чайка так незаметно ко мне подкралась!

В небе с треском расцвели еще два фейерверка, переливающиеся разными цветами.

— Жаль, что вы сейчас не со мной, — произнес Грэм негромко, но даже это виртуальное присутствие, даже их приглушенное дыхание в трубке было радостью. Он смотрел, как в небо один за другим взлетают фейерверки, каждый непохожий на предыдущий и одновременно перекликающийся с ним; они были эхом всех тех салютов, которые он видел в прошлом, когда ходил на праздники вместе с родителями. Грэм кашлянул. — Тут за последние дни столько всякого произошло...

— Мы знаем, — сказала мама. — Мы пытались дозвониться до тебя, когда только увидели газеты.

— Мне очень жаль, что так случилось, — сказал ей Грэм. — Я просто...

— Эти папарацци — настоящие стервятники, — заявил папа тем особенным тоном, который появлялся у него, стоило ему заговорить о республиканцах и о соперниках их местной бейсбольной команды. — Поделом им.

— Спасибо, — сказал Грэм. — Но мне все равно ужасно стыдно, что так вышло.

— Ты слишком много работаешь, — сказала мама. — Сначала натурные съемки, потом не успеешь вернуться, как придется еще снимать павильонные сцены, а потом еще рекламный тур...

Грэм расхохотался:

— Откуда ты все это узнала?

— Мы выписываем «Вэрайети», — похвасталась она. — И «Голливуд репортер».

— В самом деле? — поразился Грэм, безуспешно пытаясь представить, как его мать проглядывает ежедневные новости из жизни голливудских обитателей.

— Ну разумеется, — ответила она таким тоном, как будто это была самая естественная вещь на свете. — Нам нравится быть в курсе того, что происходит в твоей жизни.

— И потом, всегда интересно заглянуть одним глазком в мир цветных кинокартин, — пошутил папа, и Грэм засмеялся:

— Мы обычно называем их просто фильмами.

— Ну, тогда в мир цветных фильмов, — сказал папа. — Твое имя в последнее время часто упоминают. В связи с разными интересными ролями...

— Не верь ни единому слову, — сказал Грэм. — Я пока что еще не решил, чем займусь дальше.

— Ну, думаю, у тебя получится все, за что бы ты ни взялся, — сказала мама. — Помнишь, как он отлично сыграл в «Парнях и куколках»? — Этот вопрос был адресован отцу, который угукнул в знак согласия. — Мы так тобой гордимся.

Грэм сглотнул:

— Спасибо, мама.

— Когда ты возвращаешься?

— Послезавтра, — сказал он, разглядывая небо. — Как-то быстро все пролетело.

— Если не считать этого, все было хорошо?

Он кивнул, хотя и понимал, что они не могут его видеть. Но, к его изумлению, при мысли об отъезде в горле у него застрял тугой ком, и он сглотнул.

— Угу, — произнес он наконец вслух. — Все было очень хорошо.

— Я сегодня пекла пирог с лаймом, — сказала мама. — Я оставлю тебе кусочек, так что придется тебе заехать, когда вернешься.

— Ладно, — сказал он. — Обязательно.

— Думаю, тебе не помешает небольшой отдых, — сказал папа. — Надо запланировать что-нибудь на выходные. Ты работаешь в воскресенье? Может, сходим в боулинг или в парке поиграем в бейсбол.

В вышине расцвела огненная звезда, и даже после того, как она растаяла в темноте, ее смутные очертания еще долго виднелись в ночном небе, точно исполинская печать.

— Или на рыбалку, — добавил Грэм, и папа негромко рассмеялся.

— Да, давненько мы не бывали на рыбалке, — сказал он. — В последний раз нам не слишком-то повезло.

— Неправда! — возмутился Грэм и почувствовал, как по спине у него побежали мурашки. Он повернулся вполоборота и, вглядевшись в темноту, с изумлением узнал в одной из темных фигур на покрывале по соседству Элли. Он поудобнее перехватил в руке телефон, не сводя с нее взгляда. — Мы наловили кучу рыбы, ты что, забыл?

Рядом с Элли ее мама что-то горячо ей твердила, размашисто жестикулируя, а в трубке его отец продолжал предаваться воспоминаниям об их прошлой рыбалке, в то время как в ночном небе продолжали рваться фейерверки.

А Грэм по-прежнему продолжал смотреть на Элли, как будто вокруг них воцарилась полнейшая тишина, как будто вокруг них не было больше ничего и никого.

— Мы почти уже готовы были сдаться, — продолжал отец. — До того последнего дня мы не поймали ни единой рыбешки.

Грэм улыбнулся.

— Это, — по-прежнему не сводя глаз с Элли, сказал он, — единственное, что имеет значение.

* * *

От: GDL824@yahoo.com

Отправлено: пятница, 5 июля 2013 8:18

Кому: EONeill22@hotmail.com

Тема: дубль два

Давай попробуем еще раз...

Ты не согласишься поужинать сегодня со мной в «Омаровой верше»?

Грэм уже ждал ее под деревянной вывеской, когда она подошла. Для начала июля вечер выдался неожиданно прохладным, и на нем была рубаха с длинными рукавами и светлые брюки. Волосы не успели еще до конца просохнуть после душа. Он пока не увидел ее, и Элли тянула время и шла нога за ногу, изо всех сил пытаясь запечатлеть его облик в памяти, как будто это могло как-то помочь отсрочить конец.

Монтажники уже разбирали декорации после съемок. Вдалеке возвращались в бухту рыбачьи лодки, и звяканье снастей мешалось с лязгом металлических конструкций, загружаемых в трейлеры. Назавтра предстоял еще один съемочный день, но Грэм освобождался в первой половине дня, и Элли знала, что сразу же после этого он летит обратно. Завтра к этому времени улицу освободят, заграждения уберут, фургоны уедут, и жизнь в городке вернется в нормальное русло, как будто ничего и не было.

Днем она решила отправиться к морю, чтобы посмотреть, как будут проходить съемки на пирсе. Это оказалось далеко не так увлекательно, как она думала. Бесконечные «Мотор!» и «Снято» следовали друг за другом; снимали один дубль за другим, причем, на взгляд Элли, ничем существенным они не отличались. Грэм что-то говорил Оливии, вскинув руки в примирительном жесте, а она склоняла голову, после чего разворачивалась и уходила прочь, снова и снова оставляя его стоять на краю причала.

Элли была слишком далеко, чтобы расслышать, что они говорят, но даже с такого расстояния у нее захватило дух при виде Грэма, вдохновенно играющего свою роль. Ей вспомнился тот день на пляже, когда она вышла из рощи, чтобы взглянуть на него новыми глазами, когда Грэм Ларкин — кинозвезда отступил в тень, оставив на своем месте мальчишку с улыбкой, которая предназначалась лишь ей одной.

Вот и сейчас происходило то же самое; он отбросил часть себя, превратившись в кого-то совершенно иного, пусть даже на долю секунды. И Элли впервые увидела, что значит быть актером, что это нечто большее, нежели красные дорожки и папарацци, что это своего рода искусство. И он был в нем мастером.

Она долго стояла на берегу, не в силах оторваться. Ассистент режиссера узнал ее по фотографиям из газет и замахал рукой, приглашая на площадку, но Элли лишь с улыбкой покачала головой. Ей проще было наблюдать за ним издалека. Это помогало морально подготовиться к неизбежному. Завтра он уедет, и ей останется, вместе со всеми остальными, лишь видеть его на экране и в журналах, в Интернете и на страницах газет.

Стоя в толпе его поклонниц, она почувствовала, как изнутри ее поднялась какая-то волна, и поняла, что прощается с ним. Разумеется, у нее еще будет возможность сделать это, сегодня вечером за ужином, а может, и завтра утром, перед самым его отъездом; попрощаться как полагается, сказать друг другу все положенные вещи: «Не пропадай», «Я буду по тебе скучать» и «Спасибо за все».

Здесь же Элли прощалась с ним по-своему, и она долго еще стояла на месте, хотя ей давно уже нужно было быть в «Карамельной крошке». Конечно, Квинн все поймет. Вчера вечером, когда отгремел салют, они вдвоем отправились на пляж, вывалили на песок полный ящик петард и одну за другой взорвали их все, глядя, как они вспыхивают над черной водой.

Все было в точности так, как и все прошлые годы. Даже еще лучше.

Подходя к «Омаровой верше», она увидела, как Грэм обернулся, и сердце у нее забилось быстрее. Все-таки она оказалась не готова с ним прощаться. Ни в малейшей степени не готова. Ей вспомнились слова, которые она написала ему в тот самый вечер, когда завязалась их переписка: «Я не уверена, что я уже закончила здороваться». И вновь ее накрыло это чувство, такое острое, что она даже не представляла себе, что такое возможно.