Лекция: КАТЕГОРИИ НРАВСТВЕННОСТИ
1. И. Кант о любви и вожделении чести.
2. И. Кант о совести как «внутреннем судилище».
3. Л. Фейербах о совести.
4. С. Л. Франк о должном.
5. Э. Фромм о гуманистической совести.
И. КАНТ
Любовь к чести (Ehrliebe) необходимо отличать от вожделения чести (Ehrbegierde); когда мы оба эти понятия рассматриваем в соотношении, то любовь к чести в этом случае является чем-то отрицающим, поскольку человек озабочен лишь тем, чтобы не стать предметом пренебрежения; вожделение же чести жаждет быть предметом глубокого уважения со стороны других. Любовь к чести мы можем назвать honestatem [порядочностью], она должна отличаться от благопристойности. Вожделение же к чести представляет собой амбицию. Человек может любить честь даже тогда, когда не находится в человеческом обществе, из любви к чести можно даже искать одиночества, только чтобы не стать предметом пренебрежения. Но вожделение чести не может существовать в одиночестве, так как человек желает быть глубоко уважаем со стороны других. Таким образом, вожделение чести – это притязание, требование по отношению к другим обратить на себя внимание. Любовь к чести мы одобряем у каждого и везде, но вожделение чести не хотели бы видеть ни у кого. Скромность – это когда любовь к чести не превращается в вожделение чести. Обладая любовью к чести, мы хотим, чтобы каждый нас уважал и никто нами не пренебрегал; но вожделение чести требует, чтобы нас уважали более в сравнении с тем, чем это происходит обычно. Такой человек хочет, чтобы его уважали в особой мере, претендуя на то, чтобы суждения других зависели от его мнения. Но поскольку суждения других о нас являются свободными, то основания для уважения нас должны быть таковы, чтобы суждения других о нас складывались бы непринужденно; тот же, кто страдает вожделением чести, пытается склонить суждения других в сторону уважения к себе, настаивая, чтобы другие его уважали, и поэтому становится смешным. Он вмешивается в права других людей. Поэтому против человека, страдающего вожделением чести, мы сразу же протестуем; того же, кто только честолюбив и требует лишь уважения к себе, боясь пренебрежения, того уважаем и мы, и чем более достоин он уважения, и чем менее его самомнение, тем скорее мы проявляем уважение к нему.
В вожделении чести выделяются два момента: тщеславие и истинное вожделение чести. Тщеславие представляет собой страстное желание почитания того, что не является нашей особой, например желание почитания титула, одежды. Истинным же вожделением чести является, однако, огромное желание, чтобы почитали то, что составляет ценность нашей натуры. Всякое вожделение чести, хотя оно и присуще людям, должно все-таки сдерживаться. Всем людям свойственно вожделение чести, но никто не должен выставлять его напоказ, потому что тогда оно не достигает своей цели, люди между тем отвергают его притязания на благосклонную оценку, желая в своем суждении оставаться свободными и непринужденными. Мы можем ценить что-либо само по себе, но высоко ценить и почитать мы можем только то, что имеет заслуженную ценность. Обычными называют людей, обладающих ценностью, которую можно требовать от любого. Они не имеют каких-либо заслуг и поэтому недостойны почестей; они заслуживают того, чтобы их ценили и уважали, но не того, чтобы высоко ценили и почитали. Добросовестность, честность, точность в выполнении обязанностей относятся к тем качествам, которые можно требовать от каждого и благодаря которым человек заслуживает, чтобы его уважали и ценили, но не глубоко ценили и чтили. Если кто-либо честен, то только поэтому он не может требовать почитания себя, а лишь уважения, так как не обладает никакой выдающейся ценностью. Во все времена, когда честность начинает почитаться, становясь моментом вожделения чести и когда человек только потому заслуженно ценится, что честен, – там происходит извращение нравов, там честность уже редка. Честность считается заслугой, тогда как она должна была бы быть повседневным свойством каждого, потому что уже тот, кто даже несколько менее честен, оказывается плутом. Так, турецких судей восхваляют за то, что они не берут взяток, а когда Аристид был назван праведником, то это, конечно, хвала ему, но позор его времени, в котором было мало праведников, благодаря чему его так превозносили. К заслуженным деяниям относятся, например, великодушие, доброта, потому что их невозможно требовать от каждого, и поэтому таких людей не просто уважают, а высоко ценят и почитают. Человек приобретает уважение за достойное поведение, а почесть – за заслуженные действия. Человек теряет уважение тогда, когда пренебрегает своими обязанностями.
Так же как природа повелевает скрывать влечение полов и превращать его в тайну (хотя оно свойственно природе каждого, сокрытие это служит тому, чтобы с целью лучшего сохранения устанавливать пределы влечениям и склонностям и не делать их столь общими и открытыми), точно так же природа требует, чтобы человек пытался скрыть стремление к вожделению чести, ибо коль скоро оно обнаруживает себя, то сразу же превращается в необоснованную претензию. Человеку свойственно стремление к чести, являющееся совершенно бескорыстным. Но вожделение чести часто корыстно в том случае, когда человек ищет почести, чтобы улучшить свое положение, приобрести таким путем новую должность или жену. Тот же, кто ищет почести без каких-либо корыстных намерений, а лишь с целью заслужить похвалу, тот – честолюбив.
Если же мы возьмем стремление к чести, которое проявляется у людей в том, что они хотят и после смерти сохранить одобрение в глазах других, то увидим, что в этом случае речь не идет о корысти. Не существуй такой чести, никто не стал бы употреблять усилия для того, чтобы посвятить себя науке; если б оказался он на необитаемом острове, то выбросил бы все книги и предпочел собирать корни. Спрашивается, такое стремление к чести является истинной или ложной движущей силой науки? Провидение заложило в нас стремление к чести, с тем чтобы наши действия и поведение согласовывались со всеобщим суждением всех. В противном случае, если бы мы не обладали таким устремлением, то не стали бы собственные действия направлять на всеобщую пользу и могли бы заблуждаться в собственном суждении. Если бы нужно было руководствоваться только собственным суждением, то знания наши оказались бы часто ложными, поэтому это стремление сравнивать собственное суждение о знаниях с суждениями других существует независимо от нас. Пробным камнем наших знаний является то, что они подвергаются суждениям многих. Всеобщий разум, суждения всех – это то судейское кресло, перед которым должны предстать наши знания; в противном случае я не мог бы знать, ошибался ли я, что могло произойти по множеству причин. Другой человек вполне мог совершить ошибку, но не там именно, где я. Таким образом, мы обладаем стремлением к чести для того, чтобы согласовывать собственные познания с суждениями других. Правда, стремление это впоследствии перерождается в вожделение чести, когда человек пытается приукрасить ложные дела и знания кажущимися основаниями для того, чтобы приобрести успех у других и заслужить почести; однако в своей первопричине стремление это чисто и истинно. Но если оно вырождается, то исчезает и цель провидения. Вожделение чести не столь естественно, а зависит от определенных условий, в то время как любовь к чести – естественна. Без любви к чести наука лишилась бы своей движущей силы.
Спрашивается: согласуется ли с долгом по отношению к себе эта любовь к чести, бескорыстная в себе и для себя, которая и после смерти небезразлична нам и может быть еще более сильна, так как после смерти невозможно смыть с себя даже самую малость, так вот, является ли она предметом долга по отношению к самому себе? Разумеется, стремление это не только совпадает с долгом, но и является предметом его. Человек должен быть честолюбив. Тот, кто равнодушен к чести, тот – подл. Честь – это добротность действий в явлении. Действия людей должны быть не только хороши, но должны и выглядеть таковыми в глазах других людей. Именно моральность, добрая воля и убеждения придают человеческому роду ценность. Поскольку в этом и заключается моральное отношение, то каждый должен следить за тем, чтобы его действия не только не подавали отрицательный пример, не только не заключали в себе зла, а служили бы положительным примером и содержали в себе добро. Таким образом, действия наши должны быть не просто хороши, а должны служить примером для других.
Наши действия должны вытекать из любви к чести. Спрашивается только: нужно ли в рассмотрении чести руководствоваться мнением других, тем, что заслуживает их одобрение или неодобрение, или же необходимо руководствоваться своими собственными принципами? Мнение других бывает двоякого происхождения: из эмпирических оснований – и тогда оно имеет власть надо мной; и из разума – тогда оно не имеет никакой власти. Что касается честности, которую я понимаю разумом, то здесь я не могу следовать какому-либо мнению, а только собственному принципу, который опять-таки я постигаю разумом. Когда же речь идет о привычке, то в этом случае я должен руководствоваться мнением других.
Вожделение чести может быть еще и чем-то третьим, когда предметом чести считается только то, что люди говорят и думают о ком-то. Каждый человек должен то считать предметом чести, что люди о нем думают, но плохо, когда он озабочен только тем, что о нем говорят другие.
И. КАНТ
Любое понятие долга содержит объективное принуждение через закон (через моральный, ограничивающий нашу свободу императив) и принадлежит практическому рассудку, дающему правила. Однако внутреннее вменение себе какого-нибудь действия как случая, подпадающего под закон принадлежит способности суждения, которая как субъективный принцип вменения поступка независимо от того, совершен ли он как действие (как поступок, подпадающий под закон) или нет, судит по праву, после чего следует вывод разума (приговор), т.е. соединение правового действия с поступком (осуждение или оправдание); все это происходит перед судом (coram iudicio) как перед неким придающим закону действительную силу моральным лицом, называемым судилищем. – Сознание внутреннего судилища в человеке («перед которым его мысли обвиняют и прощают друг друга»)[17] есть совесть.
Каждый человек имеет совесть, и он всегда ощущает в себе внутреннего судью, который наблюдает за ним, грозит ему и вообще внушает ему уважение (связанное со страхом), и эту силу, стоящую на страже законов в нем, не он сам себе (произвольно) создает, она коренится в его сущности. Она следует за ним, как его тень, когда он намерен ускользнуть от нее. Он может с помощью наслаждений и развлечений заглушать или усыплять себя, но он не может избежать того, чтобы время от времени не прийти в себя или очнуться, и тогда он тотчас слышит грозный ее голос. При своей крайней развращенности он может, пожалуй, дойти до того, чтобы никогда не обращаться к ее голосу, но он не может не слышать его.
Эти изначальные интеллектуальные и (так как они представление о долге) моральные задатки, названные совестью, отличаются тем, что, хотя дело совести есть дело человека, которое он ведет против самого себя, разум человека вынуждает его вести это дело как бы по повелению некоего другого лица. Действительно, дело здесь есть ведение тяжбы перед судом. Но считать, что обвиняемый своей совестью и судья – одно и то же лицо, есть нелепое представление о суде, ведь в таком случае обвинитель всегда проигрывал бы. – Следовательно, совесть человека при всяком долге будет не себя, а кого-то другого (как человека вообще) мыслить судьей его поступков, если она не должна находиться в противоречии с самим собой. Это другое лицо может быть действительным или чисто идеальным лицом, которое разум создает для самого себя.
Такое идеальное лицо (уполномоченный судья совести) должно быть сердцеведом, ведь суд находится внутри человека; в то же время оно должно быть всеобязывающим, т.е. должно быть таким лицом или мыслиться как такое лицо, в отношении которого все обязанности вообще должны рассматриваться также как его веления, ибо совесть есть внутренний судья над всеми свободными поступками. – Но так как подобное моральное существо должно в то же время обладать всей властью (на небе и на земле), ибо иначе оно не могло бы (что ведь подобает судье!) придать своим законам необходимую им действенность, а такое моральное существо, имеющее власть надо всем, называется богом, то совесть должна мыслиться как субъективный принцип ответственности перед богом за свои поступки; понятие же ответственности (хотя и туманно) всегда содержится в моральном самосознании.
Это не значит, что благодаря идее, к которой совесть неодолимо ведет, человек вправе и тем более обязан допустить такое высшее существо вовне себя как действительное, ведь та идея данa ему не объективно, не теоретическим разумом, а только субъективно, практическим разумом, обязывающим самого себя действовать сообразно этой идее; эта идея только по аналогии с законодателем всех разумных существ в мире наставляют человека лишь тому, чтобы представлять себе совестливость (которая называется также religio) как ответственность перед отличающимся от нас, но глубоко в нас находящимся святым существом (перед устанавливающим моральные законы разумом) и подчинять его волю правилам справедливости. Понятие религии вообще составляет здесь для человека лишь «принцип рассмотрения всех своих обязанностей как заповедей божьих».
1) В деле, касающемся совести, человек, перед тем как принимать решение, мыслит себе предупреждающую совесть, при этом нельзя считать мелочностью (микрологией) и предоставить на произвольное усмотрение духовника крайнюю придирчивость, когда речь идет о понятии долга (о чем-то само по себе моральном), в тех случаях, над которыми совесть – единственный судья, так же как нельзя считать пустяком действительное нарушение. Поэтому приписать кому-нибудь растяжимую совесть – то же самое, что сказать: он бессовестен.
2) Когда принято решение о совершении поступка, тогда в совести выступает сначала обвинитель, а одновременно с ним и адвокат, при этом спор решается не полюбовно, а по всей строгости закона, после чего следует
3) имеющий законную силу приговор совести над принявшим решение человеком, который оправдывается или осуждается. При этом следует заметить, что приговор совести не содержит никакого вознаграждения как приобретения чего-то, что прежде человеку не принадлежало, содержит лишь удовлетворение по поводу того, что человек избежал опасности признания его наказуемым; поэтому блаженство в утешениях его совести не положительное (как радость), а только негативное (успокоение после предшествовавшей тревоги), что может быть приписано только добродетели как борьбе против влияния злого начала в человеке.