Лекция: Лабораторна робота №6 26 страница

Другое обстоятельство, приводящее к утрате жизнен­ных сил, может быть связано с ситуацией душевного об­нищания. Если ребенок не получает положительных сти­мулов, если ничто не будит его, если он живет в безрадост­ной атмосфере черствости и душевной глухоты, то ребенок внутренне «замерзает». Ведь нет ничего, где бы он мог оставить свой след; нет никого, кто бы ему ответил на вопрос или хотя бы выслушал его. И тогда в его душе поселяется чувство отчаяния и полного бессилия. Такое чувство бессилия не обязательно должно привести к фор­мированию садистского характера; дойдет ли дело до это­го или нет, зависит от многих других факторов. Это, од­нако, одна из главных причин, которая способствует раз­витию садизма как на индивидуальном, так я на обще­ственном уровне.

Если индивидуальный характер отклоняется от обще­ственного, то социальная группа имеет тенденцию усили­вать те черты характера, которые ей соответствуют, и ослаблять нежелательные черты. Если, например, инди­вид садистского типа живет в группе, в которой большин­ство людей лишено этой черты, где садистское поведение осуждается, то это еще не значит, что садист-одиночка обязательно изменит свой характер. Однако он будет ста­раться действовать вопреки своему характеру; его садизм не исчезнет, но он из-за недостатка питания «засохнет». Иллюстрацией к такому утверждению является жизнь в кибуце и других общностях, объединенных одной идеей (хотя есть и такие случаи, когда новая обстановка и но­вый социальный климат вызывают радикальные переме­ны в характере личности)[219].

Для общества антисадистского толка личность одного садиста не представляет особой опасности. Его будут счи­тать больным. Он никогда не будет популярен и вряд ли получит доступ к социально значимым позициям. Когда речь идет о причинах и корнях злокачественного садизма, конечно, нельзя ограничиваться только врожденными био­логическими факторами, а нужно учитывать также пси­хологическую атмосферу, от которой зависит не только возникновение социального садизма, но и судьба индиви­дуального, личностного садизма. Поэтому развитие инди­видуума никогда нельзя понять в достаточной степени, если рассматривать только его генетические и семейные корни. Если мы не знаем социальный статус его и его семьи в рамках общественной системы и дух этой систе­мы, то мы не сможем понять; почему некоторые черты характера такие глубинные и такие устойчивые и так глу­боко укоренились.

Генрих Гиммлер, клинический случай анально-накопительского садизма

Генрих Гиммлер является отличным примером злокаче­ственного садистского характера. Это иллюстрация к тому, что мы сказали о связи между садизмом и крайними фор­мами проявления анально-накопительской, бюрократиче­ской, авторитарной личности.

«Кровавый пес Европы», как называли Гиммлера вмес­те с Гитлером, несет ответственность за убийство 15 или 20 млн. безоружных и беспомощных людей: русских, поляков и евреев.

Что это был за человек?[220]

Начнем с того, что рассмотрим некоторые описания характера Гиммлера. Самую меткую и точную характери­стику Гиммлера мы находим у Карла Буркхардта, кото­рый был в свое время представителем Лиги Наций в Дан­циге. На Буркхардта Гиммлер производил неприятное впе­чатление «степенью своей подчиненности, какой-то узко­лобой исполнительностью, нечеловеческой методичностью с некоторым элементом автомата». Это описание содер­жит большинство существенных элементов садистской ав­торитарной личности, описанной ранее. Оно подчеркива­ет в Гиммлере умение подчиняться, его нечеловеческую, бюрократическую тщательность и педантичность. Это вовсе не описание монстра или человеконенавистника, как его обычно оценивают, это просто портрет бездушного бю­рократа.

Другие исследователи называют еще некоторые элемен­ты в структуре личности Гиммлера. Ведущий национал-социалист д-р Альберт Кребс, который был в 1932 г. ис­ключен из партии, однажды 6 часов подряд беседовал с Гиммлером во время совместной поездки в поезде. Это было в 1929 г., когда тот еще не был у власти, и доктору Кребсу бросились в глаза его неуверенность и его неуклю­жее поведение. Для Кребса это короткое путешествие стало мукой из-за «глупой и, в сущности, беспредметной бол­товни, инициатором которой был Гиммлер… Его рассужде­ния были странной смесью из бравого вранья, мелкобур­жуазной застольной болтовни и страстной проповеди сек­танта». Навязчивость, с которой Гиммлер заставлял дру­гого человека слушать его бесконечные речи, — это вари­ант господства, весьма типичный для личности садиста.

Интересную характеристику Гиммлера дал один из наи­более талантливых немецких генералов, Хайнц Гудериан:

Самым непроницаемым в свите Гитлера был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Невзрачный человек, со всеми признака­ми низшего сословия, носил личину простака. Он старался быть вежливым. По сравнению с Герингом он вел буквально спартанский образ жизни. Зато в фантазиях он не знал пре­град… После 20 июля Гиммлера мучило военное тщеславие; оно заставляло его стать верховным главнокомандующим вспомогательной армии, а затем верховным главнокоманду­ющим группы войск. В военной области Гиммлер вначале потерпел полный крах. Его суждения о наших врагах можно было назвать только детскими… У меня неоднократно была возможность заметить в нем недостаток чувства собственного «Я» и полное отсутствие гражданского мужества в присут­ствии Гитлера.

Эмиль Хельфферих, представитель элитарных банков­ских кругов, писал: «Гиммлер — это тип жестокого вос­питателя старой школы. Строгий к самому себе, он еще строже требует с других. Видимость сочувствия, а особен­но дружеский тон его благодарственных писем — всего лишь поза, неистинное поведение, нередко встречающееся у ярко выраженных холодных натур».

Менее негативный портрет Гиммлера мы находим у его адъютанта Карла Вольфа; в его воспоминаниях нет даже намека на садизм, из отрицательных черт он называет только фанатизм и слабую волю. «Он мог быть нежным отцом семейства, вежливым начальником и хорошим при­ятелем. Одновременно он был ярым фанатиком, взбал­мошным мечтателем и безвольным инструментом в руках Гитлера, с которым его связывала все возрастающая лю­бовь-ненависть». В описании Вольфа мы видим в Гиммле­ре две противоположные личности: доброжелательного че­ловека и одержимого фанатика. Сам Вольф не сомневает­ся ни в том, ни в другом. Старший брат Гиммлера Гебхард сообщает о Генрихе только положительные факты, хотя тот долгие годы оскорблял и унижал его еще до прихода к власти. Гебхард Гиммлер даже пишет об «отеческой доб­роте и участии» брата в отношении своих подчиненных[221]. Эти описания содержат самые точные данные о характере Гиммлера, фиксируя такие элементы, как мрачность, желание господствовать над другими и одновременно фана­тизм и подобострастие по отношению к Гитлеру. Его дру­жеская забота о других, о которой упоминают Вольф и Гебхард, была, скорее всего, признаком внешнего поведе­ния; впрочем, всегда трудно определить, в какой мере речь идет о заботливости как черте характера. Если предста­вить себе всю эту личность в целом, то элемент доброже­лательности займет в ней все же минимальное место.

По мере изучения структуры данной личности стано­вится очевидно, что это действительно классический слу­чай анального (накопительского) садо-мазохистского ха­рактера, основные признаки которого мы уже назвали: супераккуратность и чрезмерный педантизм. С 15 лет он вел список корреспонденции, в котором помечал каждое входящее и выходящее письмо.

Усердие, с которым он этим занимался, его педантичность, склонность к четкому делопроизводству — все это выдает очень • важную сторону его личности. Его бухгалтерский менталитет проявился особенно отчетливо в его отношении к переписке со своими близкими друзьями Лу и Кэт. (Письма, которые он получал от своей семьи, не сохранились.) На каждом из этих писем и открыток он ставил не только дату получения, но и время с точностью до минуты… И поскольку речь шла о по­здравлениях с праздниками, днем рождения и другими по­добными событиями, такая педантичность была более чем абсурдной.

Позднее, когда Гиммлер был рейхсфюрером СС, он за­вел себе картотеку и фиксировал в ней каждый подарок, который он кому-либо презентовал. По настоянию отца с 14 до 24 лет он вел дневник. Почти ежедневно там появ­лялись незначительные записи, которым он вряд ли при­давал более глубокий смысл.

Гиммлер записывал, как долго он спал, когда пошел обе­дать, пил ли чай, курил ли, кого встретил днем и как долго делал уроки, в какую церковь ходил и в котором часу вернул­ся домой. Затем он записывал, кого он навестил и встретил ли гостеприимство, когда поехал поездом к родителям, опоз­дал ли поезд или пришел вовремя и т. д.

Например, с 1 по 16 августа 1915 г. он записывает в дневнике:

1. 8.15 Воскресенье… купался 3-й раз. Папа, Эрнст и я купались после катания на лодке 4-й раз. Гебхард слишком разогрелся...2. 8.15 Понедельник… вечером купался 5-й раз...

3. VIII. Вторник… купался 6-й раз...

6. VIII. Пятница… купался 7-й раз… купался 8-й раз...

7. VIII. Суббота… до обеда купался 9-й раз...

8. VIII.… купался 10-й раз...

9. VIII. До обеда купался 11-й раз, после этого купался 12-й раз...

12. VIII. Играл, потом купался 13-й раз...

13. VIII. Играют, потом купался 14-й раз… 16. VIII. Затем купался 15-й и последний раз

(Записано Смитом)

Другой пример: Гиммлер записал в своем дневнике, что под Гумбинненом в плен взяли 3000 русских (запись от 23.08.1914 г.), а 29 августа 1914 г. в Восточной Пруссии было взято уже 30 000 русских пленных (за­пись от 29.08.1914 г.), что этих «пленных русских… после детального подсчета не 30 000, а 60 000» (запись от 31.08.1914 г.), а после повторной проверки даже 70000 человек. Вскоре после этого он записал, что число плен­ных русских было не 70 000, а 90 000. И добавил: «Они размножаются, как насекомые» (запись от 4.09.1914 г.). 26 августа 1914 г. мы находим следующую запись:

26 августа. Играл в саду с Фальком, наши войска восточ­нее Вислы взяли в плен 1000 русских. Австрийцы наступают. После обеда работал в саду. Играл на рояле. После кофе ходи­ли в гости к Киссенбартам. Нам разрешили у них нарвать слив. Ужасно много пало. Теперь у нас есть 42-сантиметро­вые пушки.

Смит пишет: неясно, сожалеет ли Гиммлер по поводу упавших слив, которые нельзя было есть, или по поводу погибших людей.

Педантичность Гиммлер, вероятно, унаследовал от отца, который был страшный педант: профессор гимназии, а затем директор, самым главным достоинством которого была любовь к порядку. Это был, по сути дела, слабый старомодный человек, консервативный учитель и автори­тарный отец.

Другой важной чертой в структуре личности Гиммлера была его готовность подчиняться («несамостоятельность, зависимость», как это назвал Буркхардт). Даже если он и не испытывал особого страха перед отцом, он все равно был чрезвычайно послушным сыном. Он принадлежал к тому типу людей, которые подчиняются не оттого, что какой-либо конкретный человек внушает им ужас, а от­того, что в них самих сидит страх (и это страх не перед авторитетом, а перед жизнью), и поэтому они прямо-таки ищут авторитет, которому готовы подчиниться, ибо ис­пытывают в этом потребность. Их подчинение нередко имеет потребительскую цель, что в полной мере относит­ся и к Гиммлеру. Он использовал своего отца, своих учи­телей, а позднее и своих начальников в армии и партии (от Грегора Штрассера до Гитлера) ради своей карьеры и устранения соперников. Он никогда не бунтовал и не «вы­совывался», пока не нашел мощных покровителей в лице Штрассера и других нацистских лидеров. Он вел свой днев­ник так, как однажды ему велел это делать отец, и чув­ствовал угрызения совести, если хоть день пропускал. Его родители и он сам были католики. Они регулярно ходили в церковь (во время войны 3-4 раза в неделю), и он заве­рял отца, что чтение аморальных книг (вроде Золя) не принесет ему вреда. У нас нет данных о страстной рели­гиозности молодого Гиммлера; его отношение к религии было довольно-таки символическим, как это характерно для всех буржуазных семей.

Переход из-под влияния отца в подчинение к Штрассеру и Гитлеру (и от христианства к арийскому язычеству) вовсе не сопровождался бурными страстями. Все шло тихо-мирно и без всякого риска. А когда главный идол его жизни — Гитлер перестал быть ему полезным, он попы­тался его предать, проявив готовность подчиниться но­вым хозяевам и работать на союзников, которые вчера еще были заклятыми врагами, а сегодня — победителя­ми. В этом состоит, вероятно, самое существенное разли­чие между Гиммлером и Гитлером. Гитлер был «бунтарем» (пусть даже и не «революционером»). У Гиммлера полнос­тью отсутствовал элемент бунтарского протеста. И потому предположение о том, что переход Гиммлера к нацизму был якобы актом протеста против своего отца, совершен­но лишено оснований. Настоящая мотивация для этой перемены, по-видимому, совершенно другая. Гиммлеру нужна была сильная могущественная фигура фюрера для компенсации собственной слабости. Его отец был слабым человеком, который после поражения кайзеровской импе­рии и крушения своих идеалов утратил остатки былого общественного престижа и гордости. Движение национал-социалистов даже на первой стадии, когда в него вступил Гиммлер, было достаточно сильным в плане критики, на­правленной не только против левых, но и против буржу­азной системы, к которой принадлежал его отец. Эти мо­лодчики играли роль героев, которым принадлежит буду­щее, и Гиммлер, слабый юноша, с конформным сознани­ем, нашел себе более достойный объект почитания, чем отец. Одновременно он мог с некоторым пренебрежением, если не со скрытым презрением, взирать на своего папень­ку — вот и весь его бунт.

Потребность Гиммлера в подчинении более всего про­явилась в его отношении к Гитлеру; здесь вполне допус­тимо, что приспособленчество толкнуло его к прямой лес­ти, но провести грань между лестью и фанатическим обо­жанием довольно трудно. Гитлер был для него Человеко-богом, как Христос в христианстве или Кришна в Бхага­вад-Гите*. «В него переселилась душа одного из самых ярких героев мира; и потому самой кармой* мирового гер­манского духа ему было предназначено вступить в битву с Востоком и спасти арийскую нацию».

Он преклонил колени перед новым богом Крипшой-Христом-Гитлером, как раньше он поклонялся Иисусу Хрис­ту. На сей раз идолопоклонство доходило до фанатиче­ской любви, тем более что новые идолы сулили вполне определенные перспективы в карьере.

Подчинение Гиммлера личности отца сопровождалось глубокой зависимостью от матери, которая любила и баловала сына. Гиммлер не страдал от недостатка мате­ринской любви, как это нередко изображается в стандарт­ных биографических статьях. Однако ее любовь была до­вольно «примитивной». Она не понимала, что нужно под­ростку. Любовь матери к маленькому ребенку не измени­лась, когда мальчик стал юношей. Ее любовь испортила его, затормозила его взросление и укрепила его зависи­мость от матери. Прежде чем я подробно остановлюсь на этой зависимости, я хотел бы указать на то, что у Гим­млера (как и у многих других) потребность в сильном отце основывалась на собственной беспомощности, кото­рая, в свою очередь, вызывалась тем, что сын слишком долго был ребенком и нуждался в материнской любви, защите и утешении. Он долго не хотел становиться муж­чиной, ему нравилось быть ребенком — слабым, беспо­мощным, малоинициативным. И потому он ищет сильно­го лидера, который даст ему ощущение уверенности в себе, ибо близость к фюреру компенсировала ему недостающие личные качества.

Гиммлер был ленив, как это часто бывает с «маменьки­ными сынками», свою физическую и духовную лень он пытался преодолеть, «тренируя свою волю», однако эта тренировка, как правило, не шла дальше выработки жес­токости и невозмутимости при виде бесчеловечных дея­ний. Власть и жестокость должны были заменить ему не­достающие природные способности (силу, волю, актив­ность...). Однако эта попытка была обречена, ибо не мо­жет слабак стать сильным благодаря жестокости, он про­сто обманывает себя и других, скрывая свою немощь, пока в его руках власть.

Многое свидетельствует о том, что Гиммлер был типич­ным «маменькиным сынком». Когда он в 17 лет оказался далеко от родительского дома на военных учениях, он написал за один только месяц 23 письма домой.

И хотя он тоже получил в ответ дюжину писем, он по­стоянно жаловался, что родные его забыли. Вот типичное начало одного из писем (от 24 января): «Дорогая мамочка, спасибо за твое милое письмо. Наконец-то я получил его». Спустя 2 дня он снова получает известие из дома и снова начинает старую песню с жалобами: «Я страшно долго этого ждал». Даже получив за три дня два письма, он все равно стонет и 29 января пишет: «Сегодня опять от тебя ни строч­ки». В первых письмах звучат два мотива: просьба о пись­мах и жалобы на условия жизни: в комнате холодно, полно клопов, еды мало, все невкусно. Он просит денег, продукто­вых посылок и т. д. Каждая мелочь описывается в подроб­ностях, всякая неприятность приобретает габариты траге­дии. В основном жалобы были адресованы матушке — фрау Гиммлер. Она откликалась немедленно, посылала ему де­нежные переводы, посылки с продуктами, одеждой, постель­ным бельем, порошком от насекомых и т. д. Вероятно, все эти богатства сопровождались массой полезных советов и предостережений. Генрих много раз говорил себе, что дол­жен стать храбрым солдатом, и, получив письмо с «ценны­ми указаниями», он пытался храбриться и взять свои жало­бы обратно. Однако спустя каких-нибудь два-три дня он снова начинал стонать и умолял прислать ему «чего-нибудь вкус­ненького»: яблок, конфет, «маминого пирога», который он называл «вершиной кулинарного искусства».

Со временем письма домой стали реже — хотя перерыв никогда не был дольше, чем три недели, — но он так же настойчиво продолжал просить писем. Если мать не писа­ла ему так часто, как он этого желал, он, забывая про приличия, выливал свой яд: «Дорогая мама, — начинается письмо от 23 марта 1917 г., — большое спасибо за то милое письмо, которое я так долго ждал. Это довольно гнусно с твоей стороны, что ты не писала».

Потребность делиться с родителями (особенно с мате­рью) осталась, когда он был на практике на ферме. Ему было тогда 19 лет, и он написал домой в первые три неде­ли не менее восьми писем и открыток. Когда он заболел паратифом, мать чуть не умерла от страха. А когда он пошел на поправку, он только тем и занимался, что во всех подробностях сообщал ей о своем здоровье (темпера­туре, пищеварении, болях и т. д.). Одновременно он был достаточно хитер, чтобы не производить впечатления «мла­денца»: он храбрился, браво заверял мамочку, что ему живется хорошо, что ей не надо беспокоиться. Обычно он начинал письмо двумя-тремя общими фразами, а затем приступал к главному: «Дорогая мама, я чувствую, как ты сгораешь от нетерпения, чтобы узнать, как я живу». Возможно, так оно и было, но в данном случае это иллю­страция типичного приема, которым Гиммлер пользовал­ся всю свою жизнь, приема проецирования на других сво­их собственных страхов и желаний.

Итак, мы познакомились с супераккуратным, ипохонд­рическим приспособленцем, нарциссом, который все еще чувствовал себя ребенком и тосковал по материнской за­щите, хотя в то же самое время он делал попытку следо­вать примеру отца и подражать ему.

Без сомнения, конформизм и приспособленчество Гим­млера (которые отчасти объяснялись чересчур снисходи­тельным отношением матери) усиливались в результате ряда действительных его слабостей (как физических, так и духовных): Гиммлер был не очень крепким ребенком и с трех лет постоянно болел. В ту пору он заболел бронхи­том, который давал осложнение на легкие и от которого тогда умирало много детей. Родители были в отчаянии и страхе, они пригласили того самого педиатра из Мюнхе­на, который присутствовал при его рождении. Было решено, что фрау Гиммлер с ребенком на время переедет в мес­та с более подходящими климатическими условиями. Отец приезжал к ним, когда позволяла работа. В 1904 г. семья опять переехала в Мюнхен. Следует отметить, что отец был согласен на любые трудности и неудобства ради здо­ровья ребенка[222].

С 15 лет Генрих начал жаловаться на пищеварение, которое мучило его до конца жизни. Судя по общей кар­тине болезни, вероятно, все было связано с нервами. Хотя болезнь желудка, с одной стороны, была ему неприятна (как симптом его слабости), с другой стороны, она давала ему возможность постоянно заниматься самим собой и об­щаться с людьми, которые выслушивали его жалобы и возились с ним[223].

Следующим слабым местом Гиммлера было сердце, ко­торое он якобы «сорвал» в 1919 г. во время своих «сельхозработ». Тот же мюнхенский врач, который лечил его от паратифа, поставил диагноз «гипертрофический порок сердца» (расширение сердца), причиной которого счита­лись перегрузки во время военной службы. В. Ф. Смит пишет, что в те годы часто ставили такой диагноз, кото­рый у современных врачей вызывает лишь улыбку. Совре­менные медики утверждают, что у Гиммлера не было бо­лезни сердца и что если не считать нарушений, «связан­ных с перееданием, то он обладал довольно хорошим здо­ровьем».

Как бы там ни было, а диагноз еще больше усилил ипохондрические наклонности Гиммлера и его привязан­ность к родителям, которые по-прежнему пеклись о его здоровье.

Однако физические недостатки Гиммлера не ограничи­вались легкими, желудком и сердцем. У него была на ред­кость неспортивная фигура: рыхлое, вялое и неуклюжее тело. Когда ему купили велосипед и он с братом Гебхардом ездил кататься, с ним происходили самые невероят­ные вещи: «Он падал, рвал брюки цепью, и это продолжалось без конца». В школе его неуклюжесть бросалась в глаза, была предметом насмешек, и это, безусловно, за­ставляло его страдать.

Есть прекрасное описание школьных лет Гиммлера, при­надлежащее перу его одноклассника Г. В. Ф. Халлгартена, который позднее стал известным историком[224]. В своей автобиографии Халлгартен пишет, что, услышав о карье­ре Гиммлера, он не мог себе представить, что речь идет о его однокласснике. Халлгартен рисует Гиммлера как «не­вероятно белолицего, неуклюжего мальчика», который носил очки и улыбался странной, «то ли смущенной, то ли лукавой улыбкой». Его любили учителя, он был образ­цовым учеником на протяжении всей учебы и по важней­шим предметам всегда получал отличные оценки. В клас­се он считался карьеристом. Только по одному-единствен-ному предмету у Генриха была плохая отметка, это была физкультура. Халлгартен пишет, что Генрих страшно стра­дал, когда ему не удавалось выполнить сравнительно про­стую программу; он чувствовал себя униженным, а учи­тель и товарищи по классу явно радовались неудаче тще­славного отличника.

При всей организованности Гиммлера ему не хватало дисциплины и инициативы. Он любил поболтать, созна­вал это и пытался с этим как-то бороться. Но сам он был совершенно безвольным, и потому неудивительно, что, счи­тая силу воли и твердость духа главными достоинствами человека, сам он их так никогда и не приобрел. Отсут­ствие воли он компенсировал тем, что подчинял себе дру­гих людей.

Он сам отдавал себе отчет в своем слабоволии и покор­ности. Об этом свидетельствует запись в дневнике от 27 де­кабря 1919 г.: «Бог еще поможет все наладить. И я не хочу быть безвольной игрушкой в руках судьбы, а хочу научиться управлять ею сам». Это предложение звучит довольно противоречиво. Он начинает с того, что призна­ет волю Бога (тогда он был еще католиком); а затем заве­ряет, что не станет игрушкой в руках судьбы… и добав­ляет к этому слово «безвольной»; таким образом, он как бы решает конфликт между собственным конформизмом и идеалом волевой личности, утверждая, что он готов под­чиняться, но делает это по собственной воле. Затем он воображает, что сможет сам управлять судьбой, и квали­фицирует эти идеи как «декларацию о независимости», однако, как всегда, делает себе уступку, добавляя безраз­мерную формулу «насколько это мне удастся».

Итак, в противоположность Гитлеру, Гиммлер был и оставался слабаком и полностью отдавал себе в этом от­чет. Всю свою жизнь он боролся с этим своим недостат­ком, постоянно пытаясь стать сильным. Гиммлер был по­хож на юношу, который хочет прекратить заниматься она­низмом, но не может остановиться; который живет с ощу­щением вины, упрекает себя в слабости, постоянно пыта­ется измениться, но безуспешно. Но вот обстоятельства сложились так, что он получил почти безграничную власть над судьбами людей, и тогда не только окружающие, но и сам он поверил в свою силу.

Известно, что у Гиммлера был комплекс не только фи­зической, но и социальной неполноценности. Профессора гимназии стояли на самой нижней ступеньке монархиче­ской иерархии и уважали тех, кто был наверху. Этот мо­мент имел особое значение для семьи Гиммлеров, ибо отец некоторое время был частным учителем принца Генриха Баварского, а позднее сохранил с ним такие близкие отно­шения, что смог попросить принца взять шефство над своим младшим сыном. Именно в честь принца родители назва­ли сына Генрихом. Расположение принца было восприня­то семейством как огромная честь и постоянно подогрева­ло тщеславие и карьеризм всех ее членов. Возможно, вы­сокое покровительство в будущем и принесло бы свои пло­ды, но принц погиб в первую мировую войну (кстати, это был единственный в ту пору принц крови, которого по­стигла такая участь). Для Генриха, который тщательно скрывал свой комплекс неполноценности, дворянство ка­залось тем социальным раем, врата которого были для него закрыты навсегда.

И вот тот случай, когда тщеславие может совершить чудо. Из робкого юноши, который завидовал каждому дво­рянскому отпрыску, он превратился в лидера СС, т. е. в предводителя нового немецкого дворянства. Выше него теперь не было никого: ни принц Генрих, ни графы, ни бароны — никто не возвышался более над ним. Он, рейхс­фюрер СС, и его свита составили новое дворянство; он сам был принцем (по крайней мере в мечтах своих). В воспо­минаниях Халлгартена о школьных годах указывается на эту связь между старым дворянством и СС. В Мюнхене была группа юношей из аристократических семей. Они жили в собственных домах, но ходили в одну гимназию. Халлгартен вспоминает о том, что они носили школьную форму, которая была очень похожа на эсэсовские мунди­ры, только была не черного, а темно-голубого цвета. Его предположение, что униформа дворянских детей послужи­ла прообразом для униформы СС, кажется очень убеди­тельным.

Гиммлер постоянно публично призывал к мужеству и самопожертвованию. Это было фарисейством, и доказать это нетрудно, если вспомнить одну несколько запутанную армейскую историю, относящуюся к 1917 г. Как старший брат и многие другие молодые люди со связями, Генрих пытался найти полк, в котором он мог бы стать кандида­том в офицеры, т. е. прапорщиком. Такой путь имел два преимущества: явное и скрытое. Явное состояло в том, что появлялась возможность стать офицером и перспекти­ва после войны остаться в профессиональной армии; скры­тое же преимущество заключалось в том, что в этом слу­чае обучение длилось дольше, чем обучение молодых лю­дей, которые шли в армию добровольцами или по призы­ву, как простые солдаты. Таким образом, можно было рассчитывать на то, что до фронта дело дойдет не раньше чем через 8 или 9 месяцев. Простого солдата на той фазе войны посылали на фронт гораздо быстрее.

Брат Гиммлера Гебхард закончил свою офицерскую под­готовку уже в 1916 г. и в конце концов попал на фронт. Когда Генрих увидел, каким вниманием семья окружила старшего брата, когда услышал, как много молодых лю­дей уходят на фронт, он родителям уши прожужжал, тре­буя разрешения бросить школу и пойти учиться на офи­цера. Отец Гиммлера сделал в этом направлении все, что было в его силах. Но даже рекомендация вдовы принца Генриха не помогла поступить в полк, ибо там было уже достаточно кандидатов в офицеры. Отец, предварительно разузнав имена командиров полков и других влиятельных лиц в разных полках, обратился сразу в 23 полка. Но везде получил отказ. И даже тогда профессор Гиммлер не сдался. Через 5 дней он подал 24-е прошение, на сей раз в 11-й пехотный полк, в который он еще не обращал­ся. В то время как отец бился с прошениями, Генрих перестал уже надеяться на этот путь и понял, что его призовут как простого солдата. Тогда он воспользовался связями своего отца в городе Ландсгут, чтобы получить работу во вспомогательной службе (вариант военной служ­бы для тех, кто не подлежал призыву). Он ушел из шко­лы и поступил в эту вспомогательную службу, явно наде­ясь таким образом отсрочить свой призыв. Когда затем Баварское министерство культов выпустило особый указ, из которого следовало, что опасность призыва миновала, Генрих снова вернулся в школу. Каково же было удивле­ние отца и Генриха, когда вскоре после этого они получи­ли положительный ответ на 24-е прошение и предписа­ние явиться в 11-й пехотный полк в Регенсбурге в тече­ние нескольких дней.

А через неделю до Генриха дошел слух, что его не пла­нируют для офицерской учебы, а, возможно, сразу пошлют на фронт. «Это известие сразило его и полностью погасило его боевой энтузиазм». Родителям он, правда, объяснил свое отчаяние тем, что рухнула надежда стать офицером, и в то же время он просил их связаться с троюродным братом, который служил офицером в 11-м полку, и про­сить его поддержки. Родители и сами были в ужасе от перспективы солдатской службы и, конечно, разыскали кузена Цале, а через месяц лейтенант Цале заверил семей­ство, что Генриха не пошлют на фронт и он может спо­койно продолжать свою учебу.