Лекция: КУПЛЕННЫЙ ОПЫТ – НЕ В СЧЕТ

– Погляди-ка на это, – говорит Дег несколькими часами позже, притормозив у обочины и указывая на местную клинику для слепых. – Не замечаешь ничего забавного?

Сперва я ничего не понимаю, но потом до меня доходит, что здание в стиле «современная пустыня» окружено огромными цилиндрическими кактусами с острыми, словно зубы пираньи, колючками – красивыми, но смертоносно опасными, как лезвие бритвы. Перед глазами встает картина: пухленькие дети из комикса «Дальняя сторона», наткнувшись на такие колючки, лопаются, как горячие сосиски.

Жарко. Мы возвращаемся из Палм-Дезерт, куда ездили брать напрокат циклевочную машину. На обратном пути мы медленно прогромыхали мимо клиники Бетти Форд и института Эйзенхауэра, где «мистер Освободитель» скончался.

– Останови-ка на минутку; я хочу срезать несколько колючек для своей коллекции очаровательных вещиц.

Из бардачка, закрывающегося на резинку, Дег вынимает щипцы и пластиковый пакет на молнии. Затем, по-заячьи, перебегает Рамон-роуд, на которой сумасшедшее движение.

Спустя два часа: солнце в зените, изможденная циклевочная машина отдыхает в доме Клэр. Дег, Тобиас и я лежим распластавшись, словно ящерицы, в демилитаризованной зоне бассейна в форме почки, расположенного ровно посередине лужайки между нашими домами. Клэр и ее подруга Элвисса уединились на моей кухне, попивая из маленьких чашечек капучино и рисуя мелком на черной стене. Между нами тремя у бассейна установилось перемирие, и Тобиас (довольно сносный, к его чести) рассказывает о своей недавней поездке в Европу: туалетная бумага, выпускаемая в странах «восточного блока» – «вся в складках и блестящая, как рекламные вкладыши в «Лос-Анджелес тайме». Далее идет повествование о посещении могилы Джима Моррисона на кладбище Пер-Лашез в Париже. «Найти ее было необычайно легко. На всех надгробиях покойных французских поэтов там была надпись, сделанная пульверизатором: «Джимми» и стрелка-указатель. Бесподобно».

Бедная Франция.

* * *

Элвисса – подруга Клэр. Они познакомились несколько месяцев назад у прилавка Клэр (финтифлюшки и бижутерия) в «Ай. Магнин». Увы, Элвисса – ее ненастоящее имя. Настоящее имя – Кэтрин. Элвиссу придумал я. Имя пристало сразу, как только я его произнес (к громадному ее удовольствию); Клэр привела ее на ланч. Имя было подсказано формой ее крупной, анатомически непропорциональной головы, как у женщины-ассистента в телеигре «Колесо фортуны». Голову венчают черно-смоляные волосы, как у куклы Элвис фирмы «Мателл», обрамляющие череп парой апострофов. Возможно, ее нельзя назвать красавицей, но, как большинство женщин с большими глазами, она неотразима. Еще, несмотря на жизнь в пустыне, она бледна, как плавленый сырок, и стройна, словно гончая, преследующая улепетывающего зайца. Соответственно, она предрасположена к раковым заболеваниям.

Хотя прошлое у Элвиссы и Клэр несхоже, у них есть общий знаменатель – они обе независимые, обладают здоровым любопытством и, что самое главное, обе авантюрно оставили прежнюю жизнь и строят новую. В поисках истины они добровольно стали маргиналками, и на это, мне кажется, потребовалось немалая сила духа. Решиться на это женщинам труднее, чем мужчинам.

Разговаривать с Элвиссой – все равно что общаться по телефону с шумным ребенком из какой-нибудь южной глубинки, например Таллахасси, штат Флорида, – но с ребенком, находящимся где-нибудь в Сиднее, что в Австралии, или во Владивостоке, что в СССР. Ее реплики всегда разделяет небольшая пауза – словно при спутниковой связи – в одну десятую секунды; разговаривая с ней, человек начинает думать, что будто что-то неладное творится в его мозгах – информация, в том числе секретная от него ускользает.

Что же касается способа Элвиссы зарабатывать себе на жизнь, об этом никто из нас точно не знает, но все уверены, что и не хотят этого знать. Она – живое доказательство теории Клэр: любой человек до тридцати лет, живущий в курортном местечке, ловит что-то в мутной водице. Я не исключаю, что ее работа может быть связана с финансовыми пирамидами или другими аферами, а может – с сексом; однажды я видел ее возле бассейна гостиницы «Риц-Карлтон», расположенном на холмах цвета пшеничных сухариков над Ранчо-Мираж. Она была в закрытом купальнике, какие носит принцесса Стефания, и дружелюбно болтала с мафиозным типом, пересчитывая пачку купюр. Впоследствии она отрицала, что когда-либо бывала там. Если на нее нажать, она признается в продаже доселе-невиданных-витаминных-шампуней, продуктов, содержащих алоэ, и термосов «Цептер», по поводу которых может сходу выдать убедительное свидетельство уничтожающее-червоточины-сомнения. («Эта вещица спасла мне жизнь!»)

Элвисса с Клэр покидают мое бунгало. У Клэр вид одновременно подавленный и сосредоточенный; взгляд сфокусирован на каком-то видимом лишь ей объекте, парящем перед ней на высоте человеческого роста. Элвисса же, наоборот, в хорошем расположении духа, на ней дурно сидящий купальник 30-х годов – это ее попытка освоить стиль «ретро». По мнению Элвиссы, этот полдень для нее – «время быть Молодой, вести себя Молодо с Молодыми людьми». Она считает нас Молодежью. Но ее выбор купальника подчеркивает, насколько она оторвалась от современного буржуазного времени/пространства. Некоторым людям не следует ничего из себя строить; мне нравится Элвисса, но иногда ей недостает такта.

– Оцените вон ту лас-вегасскую домохозяйку на химиотерапии, – шепчет нам с Дегом Тобиас, неудачно пытаясь завоевать наше расположение дебильными шуточками.

– И мы тебя любим, Тобиас, – отвечает Дег, после чего с улыбкой обращается к девушкам:

– Привет, лапушки. Хорошо посудачили?

Клэр апатично мычит, Элвисса улыбается. Дег вскакивает, чтобы поцеловать ее, Клэр между тем плюхается в выцветший на солнце желтый складной шезлонг. Общая атмосфера вокруг бассейна – ярко выраженный 49-й год; диссонируют лишь флюоресцирующие зеленые плавки Тобиаса.

– Привет, Энди, – шепчет Элвисса и, наклонившись, клюет меня в щеку. Бросает беглое приветствие Тобиасу, после чего берет свой шезлонг и приступает к титаническому труду – покрыванию кремом «ПАБА-29» всех пор своей кожи – под обожающим взглядом Дега, похожего на преданного пса, чей хозяин, увы, дома бывает крайне редко. По другую сторону от Дега Клэр превратилась в тряпичную куклу, мягкую от уныния. Может, дурные вести?

– Хороший денек, правда? – произносит Элвисса в никуда.

– М-да, эта лабораторная крыса не может оставить в покое рычаг, с помощью которого получает наслаждение.

– Ты и так сегодня заморочил мне голову, Дег, – отвечает Элвисса. – Пожалуйста, прекрати.

Почти час мы молчим, предавшись животному состоянию. Тобиас, переставший со своей евроболтовней быть центром внимания, начинает лезть на рожон. Он садится, слегка чистит перышки, разглядывает бугор в своих плавках и кошачьими движениями проводит по волосам.

– Ну-с, Дегвуд, – говорит он Дегмару, – похоже, ты подкачался с тех пор, как на моих глазах один вид твоего тела вызвал уличную пробку.

Мы с Дегом, лежа на животах, глядя друг на друга, строим гримасы, а потом произносим хором: «Расслабься». Это вынуждает его переключить свое внимание на Клэр, которая лежит, уткнувшись лицом в шезлонг, и ни на что не реагирует. Замечали, как трудно вывести из себя человека, если он в подавленном состоянии?

Потом он переводит хищный взгляд на Элвиссу, покрывающую ногти розовым лаком «Гонолулу-Чу-Ча». В его взгляде читается откровенное превосходство. Я просто вижу, как в обеденное время он, в синем костюме фирмы «Сэвил Роу», с таким же выражением лица снисходит до посещения какого-нибудь нью-йоркского ресторана; любая официантка должна срочно капитулировать перед его великолепием и стать доказательством его «права господина».

– Куда ты смотришь, мальчик-яппи?

– Я не яппи.

– Черта с два.

– Я слишком молод. И у меня не так много денег. Я, может, кажусь таким, но это одна видимость. К тому времени, когда подошла моя очередь на блага вроде дешевой земли и крутой работы, они, как бы это точнее сказать… стали выдыхаться.

Сенсация! Тобиас недостаточно богат? Это признание выщелкивает меня из моих мыслей, как порвавшийся при завязывании шнурок способен мгновенно перенести ваше сознание в иную плоскость. Я понимаю, что Тобиас, несмотря на маску, тоже из поколения икс, – как и мы.

Он чувствует, что опять оказался в центре внимания:

– Честно говоря, старание выглядеть яппи довольно изнурительно. Я даже подумываю, а не оставить ли весь маскарад – он себя не оправдывает. Может, начать изображать богему – как вы. Переехать в картонный ящик на крыше здания фирмы «Ар-Си-Эй»; перестать потреблять белки; работать живой приманкой в бассейне с аллигаторами. А что, я могу даже перебраться к вам, в пустыню».

ЗАКОС ПОД ЯППИ:

привычка отдельных представителей поколения икс делать вид, что стиль яппи приносит удовлетворение и жизнеспособен. Такие люди часто по уши в долгах, принимают различные наркотические средства, а после третьей рюмки очень любят порассуждать об апокалипсисе.

(Упаси господи!)

– Ну уж нет! – встречает в штыки эту идею Элвисса. – Кому-кому, а уж мне-то такие типы известны. Все вы, яппи, одинаковы, и я сыта вами по горло. Дай мне поглядеть тебе в глаза.

– Что?

– Дай мне поглядеть тебе в глаза. Тобиас подается вперед, позволяя Элвиссе взять его за подбородок и выудить правду из его глаз, голубых, как подарочные голландские тарелки. Это занимает ужасно много времени.

– Хорошо. Может, ты и не такой уж отброс. Не исключено, что через несколько минут я расскажу вам одну историю. Напомните мне. Но я хочу, чтобы сперва вы мне кое-что рассказали. Вот ты умер, тебя закопали и ты перенесся в мир иной. А теперь – как на духу – скажи, чем тебе больше всего запомнится Земля?

– Что ты имеешь в виду? Не понимаю.

– Какое мгновение для тебя определяет, каково это – жить на этой планете? В чем суть жизни здесь? Что ты унесешь с собой?

Молчание. Тобиас не понимает, к чему она клонит, да и я, честно говоря, тоже. Она продолжает:

– Искусственный яппи-опыт, приобретенный за деньги, вроде спуска на байдарках по водопаду или катания на слонах в Таиланде, не в счет. Мне хочется услышать о мгновениях твоей жизни, подтверждающих, что ты и вправду жил.

Тобиас не готов добровольно распахнуть душу. Похоже, ему нужно, чтобы кто-то из нас подал пример.

– Я готова, – произносит Клэр. Все взоры обращаются к ней.

– Снег, – говорит она нам. – Снег.

ЗАПОМНИ ПЛАНЕТУ ЗЕМЛЯ

– Снег, – произносит Клэр в тот момент, когда фонтан голубей взмывает с коричневого шелковистого чернозема в саду у Макартуров. Всю прошлую неделю наши соседи пытались засеять новую лужайку, но голуби просто без ума от крохотных вкусных семян. Однако эти божьи создания были настолько милы и все такое, что искренне сердиться на них было невозможно. Миссис Макартур (Айрин) иногда без особого энтузиазма их шугала, но голуби просто взлетали на крышу дома, где, посчитав, что спрятались, устраивали себе маленькие праздники. – Я никогда не забуду, как впервые увидела снег. Мне было двенадцать, это случилось сразу после первого и самого крупного родительского развода. Я приехала погостить к матери в Нью-Йорк и стояла на пешеходном островке посреди Парк-авеню. До этого я никогда не выезжала из Л.А. Огромный город меня зачаровал. Я смотрела вверх на здание Пан-Америкэн и размышляла о насущной проблеме Манхэттена.

– Суть которой… – вставляю я.

– Суть состоит в том, что масса распределена чересчур неравномерно: башни и лифты; сталь, камень, цемент. Так много массы на такой высоте, что закон притяжения может извратиться и – в жутком зеркальном отражении – оказаться направленным к небу. (Обожаю, когда Клэр заводится.) Эта мысль потрясла меня. Но в этот момент братец Аллан дернул меня за рукав – зажегся зеленый свет для пешеходов. Когда же я повернула голову, чтобы посмотреть, куда мы идем, мне на лицо – хлоп – села первая в жизни снежинка. Она растаяла у меня на глазу. Я сначала даже не поняла, что это было, но потом увидела миллионы снежинок – белых, пахнущих озоном, планирующих вниз, как лепестки, сброшенные ангелами. Даже Аллан остановился. Машины гудели нам, но время словно замерло. И вот, да – если я вынесу с земли одно воспоминание – это будет то мгновение. По сей день я считаю свой правый глаз заколдованным.

– Классно! – говорит Элвисса. Она поворачивается к Тобиасу. – Уловил смысл?

– Дайте подумать секундочку.

– У меня есть пример, – вклинивается в разговор Дег с некоторым энтузиазмом. Подозреваю, что это вызвано желанием заработать у Элвиссы пару дешевых очков. – Это произошло в 1974-м. В Кингстоне, Онтарио. – Он закуривает, мы ждем. – Мы с отцом остановились у бензоколонки, и я получил задание залить бензин в бак нашей «галакси-500», классной машины. Это же была ответственная задача. Я же был одним из тех бестолковых мальчишек, вечно простуженных, которые ни на что не способны – ни наполнить бензобак, ни распутать леску. Я вечно что-нибудь портил или ломал; делал все наперекосяк.

Итак, отец в киоске покупал карту, а я – снаружи – чувствовал себя настоящим мужчиной и гордился тем, что пока ничего не натворил – не поджег бензоколонку или типа того, – а бак был уже почти полон. Отец вышел в тот момент, когда я докачивал последние капли; и вдруг пистолет прямо-таки обезумел. Он начал фонтанировать во все стороны. Я так и не понял, почему, но он поливал все подряд – джинсы, кроссовки, номера машины, цементное покрытие – словно малиновый сироп. Отец все видел, и я подумал, что сейчас мне здорово влетит. Я вдруг ощутил себя каким-то маленьким. Но вместо этого он улыбнулся и сказал: «Э-э, малыш. Ну и обалденный же запах у бензина! Закрой глаза и вдохни. Какой он чистый. Он пахнет будущим». Я так и сделал – закрыл глаза, как сказал отец, и глубоко вдохнул. И в это мгновение увидел яркий оранжевый свет солнца, проникающий сквозь мои веки, и почувствовал запах бензина – и ноги мои подкосились. Это был лучший момент моей жизни, и я бы сказал (возлагаю на это большие надежды), что в раю должны быть похожие мгновения. Вот чем мне запомнилась Земля.

– Бензин был обычный или этилированный? – интересуется Тобиас.

– Обычный, – отвечает Дег. – Шик.

– Энди, – Элвисса смотрит на меня. – Твоя очередь.

– У меня тоже есть земное воспоминание. Это запах – запах бекона. Было воскресное утро, и мы все вместе завтракали – событие беспрецедентное, поскольку я и мои шестеро братьев и сестер унаследовали материнскую странность – по утрам мы ненавидели пищу, даже сам ее вид. Вместо завтрака мы обычно спали.

Скажу больше – для совместного завтрака не было даже особого повода. Все мы вдевятером оказались на кухне случайно, и были веселы и милы друг с другом, читали вслух всякую газетную дребедень. Было солнечно: никто не психовал и не злобствовал.

Я четко помню, как стоял возле плиты и жарил бекон. И тогда я почувствовал, что нашей семье дано лишь одно такое утро – утро, когда все нормальны, добры и знают, что любят друг друга, но что вскоре (как это и произошло) у всех у нас немного съедут крыши и мы разлетимся в разные стороны, как это неизбежно случается со всеми семьями.

Слушая шутки и бросая собаке кусочки яичницы, я едва не плакал. Я тосковал о событии, которое в тот момент происходило. Все это время мою руку покалывали иголочки кипящего жира, но я терпел. Для меня эти покалывания были столь же приятны, как щипки, которыми, бывало, награждали меня сестры, пытаясь вытянуть из меня, которую из них я люблю больше, – и эти легкие покалывания и запах бекона я возьму с собой; это будет моим воспоминанием о Земле.

Тобиас едва сдерживается. Он подался вперед, словно ребенок, сидящий в магазинной тележке и тянущийся за упаковкой конфет.

– Я знаю, какое у меня воспоминание! Теперь знаю!

– Так расскажи нам, – говорит Элвисса.

– Ну значит так… (Одному богу известно, что это будет.) – Когда-то каждое лето в Такома-парке (округ Вашингтон – я знал, что он с востока) мы с отцом налаживали коротковолновый радиоприемник, оставшийся с пятидесятых годов. Мы тянули через сад проволоку – в сторону заката – и привязывали к липе, получалась антенна. Мы перебрали множество частот, и если в черте Ван-Аллена не было помех, ловили почти все: Йоханнесбург, «Радио Москоу», Япония, Пенджаб. Но чаще всего принимали сигналы из Южной Америки, эти призрачные звуки – болеро-самбу, трансляции из ресторанов Эквадора, Каракаса или Рио. Звук был тихий, но чистый.

СКОРОПОСТИЖНАЯ НОСТАЛЬГИЯ:

тоска по недавно прошедшему: «Боже, все было так хорошо еще на прошлой неделе!».

Как-то вечером мама вышла на террасу в розовом сарафане с полным бокалом лимонада в руках. Отец подхватил ее, и они закружились под самбу; бокал оставался у нее в руке. Она взвизгивала, но было видно, что ей приятно. Мне кажется, удовольствие от танца обостряла опасность разбить бокал. Стрекотали сверчки, за гаражом гудели провода высоковольтной линии. И вдруг я увидел своих родителей молодыми и услышал эту тихую, словно небесную музыку, далекую, чистую, ускользающую, исходящую из неведомого места, где всегда лето, где красивые люди танцуют, и куда, даже если очень захочется, невозможно позвонить по телефону. Вот что для меня Земля.

Да, кто бы мог подумать, что Тобиас способен на такое? Придется нам пересмотреть свои оценки.

– А теперь рассказывай – ты же обещала нам историю, – говорит Тобиас Элвиссе, которая, похоже, слегка растеряна, словно должна выполнять условия пари, которое легкомысленно заключила.

– Хорошо, хорошо, расскажу, – кивает она. – Клэр говорила мне, что вы иногда рассказываете истории, так что мне не грозит прослыть дурочкой. Только чтоб никто не острил, ладно?

– Э-э, – говорю я. – Это всегда было нашим основным правилом.