Лекция: Павел Гросс, Виктор Точинов 5 страница
Сталь штыка скребла по кости. Черви извивались.
— Зачем, зачем, зачем… — твердил я. — Ведь «Оклахома»…
Сержант рванул надпиленную руку изо всех сил. Рука оторвалась. Кровь не текла — она вся вышла из перерезанной глотки. Пропитала седую бороду Санты. За что тебя, мой Санта… Вслед за рукой из раны потянулось что-то мерзкое, длинное… Сержант, не глядя, махнул по этому штыком.
— Держи, — сержант протянул мне окровавленную руку. — Жри!
Я непонимающим взглядом посмотрел вначале на сержанта, потом на мертвого Санту. И тут что-то во мне надломилось. Я направил винтовку на сержанта в тот момент, когда он абсолютно спокойно произнес:
— Санта перед смертью попросил о том, чтобы мы его съели…
Съели? Санта попросил о том, чтобы мы его съели? Что за бред? Чушь собачья.
— Жри! — Сержант кинул руку мне под ноги.
Я ничего не мог сказать. Только молча мотал головой. Он был святым, наш Санта. Святым…
— Санта сказал, что только так мы сможем избежать смерти. Жри!
Я мотал головой. Сержант выстрелил. В меня, из пистолета. Не знаю, как он смог прицелиться своими червяками. Пуля попала в ухо. Кровь потекла на шею. Боли я не почувствовал.
— ЖРИ!!!
Нет, нет, нет…
— Вторая — в лоб! — прохрипел сержант, поднимая пистолет.
Не хочу… Санта, мой милый Санта, сделай чудо…
И он сделал чудо. Последнее свое чудо. Это оказалось чудесней всего, даже того случая, когда меня разнесло на куски прямым попаданием 105-миллиметрового снаряда — и я не умер…
Санта исчез. На земле лежала свинка, розовая упитанная свинка.
Два штыка от винтовок «Гаранд» поворачивались над крохотным костерком. Запах ласкал ноздри. Пересохшие рты наполнялись слюной. Мы не смогли дождаться — и вгрызлись в полусырую свинину.
— Ну вот, Стиви, — прочавкал сержант почти ласково. — Я же знал — раз ты сумел его зарезать, сумеешь и съесть… Кстати, обернись!
Я, обернувшись, увидел пылающую «Оклахому». Фигурки катались по земле, объятые напалмовым пламенем. Вертолету пришел конец, и людям тоже, но давешней птице показалось этого мало, она прошла на второй заход. Я заметил белые буквы на ее оранжевом брюхе: «USAАF».
Сержант сыто рыгнул, и продекламировал:
Оклахома — штат богатый,
Гребут пшеницу там лопатой!
Его черви шевелились в такт словам.
Раскрыв тетрадь, Мак принялся писать:
«Меня зовут Джейсон Мак-Рей. Я родился в прошлом веке, в тысяча девятьсот тридцать втором году. Это уже шестьдесят девятое Рождество, которое случается на моем веку. Санта-Клауса я съел во вторник. После того, как начался проливной дождь. Дожди на Рождество большая редкость. По крайней мере, на моей родине, в Айдахо. Многое ли осталось в моей памяти с той давней, вьетнамской поры? Трудно сказать, но это уже пятидесятый Санта-Клаус, которого я съел. Все они превращались в свиней, вроде того, которого я съел на пару с сержантом. Мир его праху! Сержант Эйб Рабинович почил через год после окончания Вьетнамской кампании. Он умер под Рождество… от голода. Уморил себя сам. А я живу. Три года назад я был на приеме у врача. Тот сказал: „Гм-м, весьма и весьма странный вы, дедушка. Вам уже шестьдесят девять, а вашему организму может позавидовать любой юнец…“. Диета, правильная диета, подумал я тогда и ничего ему не сказал. Ешь свинину под Рождество — и постоянно будь молодым. Это не шутка. Если сравнить фотографии, сделанные во Вьетнаме и мои тогдашние, трехлетней давности — различий не найти. Я внешне не постарел. То же лицо, те же глаза. Даже волосы не поседели. Ничего не болело — лишь постоянно чесалось отстреленное сержантом ухо. Но я сдерживался, не чесал при людях — дурная привычка.
Год назад все изменилось. Мое письмо не дошло до милого моего Санты. Не дошло… Я стал стареть… Я не знал, что делать… Я вернулся сюда, где начал свой путь — не помогло. Я снова и снова посылал письма к Санте — и не слышал ответа… Неужели я остался один???… Где ты, милый Санта?
Мне кажется — я слышу порой его слабый голос. Изнутри… Санта во мне, и мне надо отправиться во Вьетнам. И выпустить его на волю. Тогда он отпустит меня… Может, это и бред. Но я устал есть свинину на Рождество. Устал — и не могу остановиться… Билет до Ханоя в кармане. Осталось последний раз плюнуть на землю этой страны.
До встречи, милый Санта!»
Мак-Рей поставил точку и закрыл тетрадь. Он уже не помнил, что написал. Его губы шевелились, и раздавались звуки — но он не понимал слов. Потому что Стив (Я?) никогда не пытался выучить вьетнамский язык… Всё закончилось. Джейсона Мак-Рея — придуманной личности, литературного персонажа — больше нет… Здравствуй, милый Санта.
14.
Она дочитывает последнюю страницу как раз в тот момент, когда в управление возвращается Малиновски. Он взбешен — дичь опять ускользнула.
Бросает на стол синюю куртку.
— Посмотрите! — говорит он Скалли. — Чертовщина какая-то… Он что, бесплотный призрак? Или новая модель терминатора?
Скалли смотрит. На куртке четыре отверстия. Два на спине — ровные, аккуратные. Два на груди — с рваными краями, наружу торчат волокна утеплителя. Санта-Клаус не промахнулся. Но внутри — никаких следов крови.
Скалли подзывает Меллоу (он вернулся вместе с шефом полиции).
— Наденьте. Размер вроде ваш.
Хомяк мнется и колеблется.
— Надевай! — рявкает Малиновски.
Хомяк понуро вздыхает и облачается. Куртка ему действительно впору.
Скалли и шеф полиции обмениваются взглядами. Однако… Одна из пуль прошла в районе сердца, другая — в непосредственной близости от позвоночника. Человек с такими ранами никак не мог продолжить бег…
— Трюк… — говорит Малиновски неуверенно. — Снял, натянул на что-то, — и прострелил… Но зачем, черт возьми?!
Скалли качает головой.
— Не думаю… Помните, эпизод в дневнике, где комбинезон солдата превратился от пуль вьетконговцев в москитную сетку? А парень остался цел и невредим?
Малиновски тоже читал дневник — вернее, лишь вырванные из него листы. И реагирует на такую ссылку однозначно:
— Бред! Весь дневник — бред!
— Возможно. А то, что человек за тридцать три убийства не оставил ни единого ведущего к себе следа — не бред? У вас большой опыт — вы когда-нибудь слышали о таком? Не бывает серийников-невидимок! Не бывает! Кто-то что-то да заметит неладное…
— Вы предлагаете принять на веру всю ахинею, что Свинопас тут написал?
— Не всю. Лишь последний пассаж. Посмотрите…
Оба склоняются над дневником. Читают вместе.
— Решил, значит, плюнуть… — цедит шеф полиции. — Как бы эта страна тоже не плюнула ему в спину — свинцовым плевком. Вы считаете, это имя — Джейсон Мак-Рей — подлинное?
Скалли с большим сомнением пожимает плечами.
Шеф связывается с аэропортом. Через несколько минут выясняется: человек с таким именем не брал билет ни на один из предстоящих или отложенных из-за непогоды рейсов. Что, впрочем, ничего не значит.
— Он не проскочит, — говорит Малиновски уверенно. — Ни под своим именем, ни под чужим, ни в мужском обличье, ни в женском… Аэропорт под плотным контролем.
— До сих пор Свинопас проскакивал сквозь все расставленные сети. Если — в порядке бреда — предположить, что он не просто субъективно чувствовал себя моложе после каждого акта каннибализма? Если — действительно молодел? Или — становился способен внушить это и окружающим, и даже себе самому?
Она видит, что Малиновски не верит. Спрашивает его резко:
— Когда вылетает первый самолет?
— Через полчаса.
— Куда?
— Во Фриско, с посадкой в Карсон-Сити…
— Из Сан-Франциско наверняка есть прямые рейсы на Ханой. Я еду в аэропорт. Вы — как хотите.
Скалли встает из-за стола, надевает пуховик, перекладывает пистолет в наружный боковой карман. Выходит. Малиновски, помедлив несколько секунд, — за ней.
15.
Они едва успевают — на восьмимильной дороге, ведущей к аэропорту, ликвидированы далеко не все последствия снегопада.
Когда Малиновски и Скалли торопливо входят в диспетчерскую аэропорта, пассажиры уже прошли регистрацию. Вот-вот отправятся к самолету.
— Задержите посадку, — командует шеф полиции.
Начальник аэропорта недоволен — люди и без того сутки просидели в ожидании летной погоды — но подчиняется. Пассажиры остаются в накопителе — небольшом зале, выход из которого ведет прямо на летное поле.
Пару минут спустя Малиновски просматривает список пассажиров, параллельно слушая объяснения О'Нила — седовласого ветерана полиции Форт-Тийч. Патрик О'Нил служит тридцать семь лет — и, кажется, нет в городе человека, которого он не знает. Именно поэтому О'Нил был назначен руководить прикрывавшей аэропорт командой полицейских.
— А это кто такая — Гортензия Донелли? — спрашивает шеф полиции.
— Теща Мэлса Седжена, — без запинки выдает Патрик из своей головы-компьютера. — Прилетала погостить из Невады, но Рождество торопится встретить дома.
Шеф продолжает изучение списка.
— Так… Так… Баскетболисты, надо думать, вне подозрений… Зараеску — кто такой? Вроде не из местных.
— Приезжий, но весь снегопад не покидал аэропорта. Личность колоритная, и все время был на виду…
Дальше Скалли не слушает. Идет в накопитель. Медленно ходит среди пассажиров, вглядывается в лица. Ожидает какого-то внутреннего толчка, всплеска интуиции, позволяющего понять: он! Свинопас!
Ничего. Лица как лица — напряженные, усталые, недовольные еще одной задержкой. Скалли натянута, как струна, все чувства обострены, она замечает самые тончайшие нюансы мимики, видит и оценивает самые малозаметные рефлекторные жесты… Ничего.
Входит Малиновски. Встречается с ней глазами. Еле заметно качает головой. Скалли повторяет его жест… Репродуктор объявляет посадку.
Взлетная полоса расчищена — темно-серый шрам на безбрежной белизне огромного поля. Расчищены и рулежные дорожки для самолетов. Но автобусу по сугробам не проехать. И пассажиры идут пешком, по одному, по узенькой протоптанной дорожке, протянувшейся от аэровокзала к середине ВПП, — в начале которой застыл «Боинг».
Скалли и Малиновски в это время шагают к выходу из аэропорта. Скалли мрачна. Впервые ее подвела интуиция. Впервые отказало шестое чувство. Шеф полиции говорит утешающе:
— До Ханоя можно добраться разными путями…
Рядом, у стойки досмотра, — два молодых парня, сотрудники аэропорта. Смеются. Скалли внезапно хватает шефа за рукав. Тот замолкает. Оба слышат обрывок фразы одного из парней:
— …поросята! Нет, ты представляешь, просветили багаж: полный чемодан разных статуэток — и сплошь поросята!
Скалли и Малиновски ревут в один голос:
— У кого???!!!
Парень — говоривший про поросят — объясняет сбивчиво:
— Тут… на посадке… девчонка, лет пятнадцати… похоже, китаяночка, симпатичная… а может, и…
Они уже не слышат. Мчатся обратно. Накопитель, удивленные лица персонала, хлопок двери, морозный ветер в лицо… Цепочка пассажиров тянется медленно, задние еще не дошли до серого бетона. Они мчатся, догоняют, бегут рядом, по колено в снегу, торопливо заглядывая в лица…
Она! Симпатичное молоденькое лицо выглядывает из капюшона парки. Действительно, китаянка… Или… ИЛИ ВЬЕТНАМКА??
— Извините, мисс… — с трудом хрипит запыхавшийся Малиновски. — Разрешите еще раз осмотреть ваш багаж.
Скалли не говорит ничего. Опускает руку в карман, нащупывает рукоять пистолета.
Глаза девушки удивленно округляются. Ничего не произнеся, она ставит чемоданчик на сугроб, щелкает замками.
Черт! Никаких поросят! Немного одежды, яркий плоский пакет с иероглифами, пять или шесть Си-Ди…
— Ваше имя? — резко спрашивает шеф полиции. Резкость маскирует растерянность.
— Ли Фей, — говорит девушка.
— Куда следуете?
— В Лос-Анжелес, к родителям. — В ее мелодичном голоске слышен легкий акцент.
Еще несколько столь же бесплодных вопросов-ответов. Скалли молчит, кусает губы.
Остальные пассажиры уже поднимаются по трапу. Стоящая внизу стюардесса машет рукой Ли Фей.
— Извините, мисс… — повторяет Малиновски. Он готов признать ошибку и распрощаться.
Скалли вынимает руку из кармана. Нагибается, касается пальцами плоского пакета. Что за… Вместо ровной глянцевой поверхности пальцы ощущают нечто небольшое, неровное, с вмятинками и выступами.
— Стоять!!! — орет над ухом Малиновски.
Скалли поднимает голову. Девушка, почти не проваливаясь, бежит к самолету напрямик, по сугробам. Но ее крохотные, изящные башмачки оставляют следы огромные, мужские, восьмого или девятого номера…
«ЗИГ-Зауер» грохочет ей вслед. Через долю секунды к нему присоединяется пистолет Малиновски. Получи!!! За Фреда!!! Скалли стреляет в тело, в голову, в шею — должны же быть у твари уязвимые точки! Должны!!!
Она не промахивается. Но эффект нулевой. Бесформенная серая фигура — явно ставшая выше и шире, чем миниатюрная Ли Фей, бежит и бежит…
Стрельба заканчивается — вместе с обоймами.
Они бросаются вслед — и тут же вязнут по пояс. По инерции пытаются было таранить сугробы…
Серое нечто подбегает к трапу. Поднимается по нему — вместе со стюардессой. Неужели та ничего не видела? — думает Скалли. Не слышала выстрелов? И сам себе отвечает: не видела. И не слышала.
Самолет медленно начинает движение.
— Назад! — кричит Малиновски. — В диспетчерскую! Свяжемся с пилотами!
Они продираются сквозь сугробы обратно на тропинку. Там — у опрокинутого чемоданчика — куча маленьких поросят. Ярких, разноцветных…
Диспетчерская. Сквозь широченное окно видно, как вдали «Боинг» отрывается от земли. Малиновски грязно ругается. Радист — бледный, волосы слиплись на потном лбу — нервно колдует над аппаратурой. Из нее — лишь вой, треск, скрежет…
— Мать вашу… — опускает руки радист. — Похоже, у них на борту был активный постановщик помех. И только что врубился на полную катушку…
Скалли думает: так оно и есть. А пилоты, наверное, слышат сейчас спокойный голос диспетчера, говорящий именно те слова, которые они ожидают…
— Связь с Карсон-Сити! — отрывисто командует Малиновски.
Бесполезно, думает Скалли. Разве что сбить «Боинг» на подлете — и то без какой-либо гарантии… Тварь улетит в Ханой. Тварь, много лет крохотным отравленным зернышком сидевшая в съевшем ее психе — и прораставшая, прораставшая, прораставшая… Тварь улетит в Ханой. Но, может быть, когда-нибудь вернется… Скалли будет ждать. Терпеливо ждать и тщательно готовиться. Не бывает абсолютно неуязвимых людей и не-людей…
Она медленно идет к выходу. До Рождества осталось совсем недолго. Тетя Мергерит, наверное, хлопочет у духовки — в честь приезда Скалли она обещала запечь вместо традиционной индейки молочного поросенка. И наверное обидится, когда гостья не возьмет в рот ни кусочка…
Скалли выходит на улицу. Покров туч становится все реже — в их разрыве видна первая звезда.
16.
Стюардесса, затянутая в униформу «Эйр-Америки», негромко обращается к средних лет даме, сидящей на первом за пилотской кабиной ряду кресел — та не то дремлет, не то задумалась.
— Миссис, извините, вы будете ужинать? У нас сегодня праздничный ужин — в полете мы встречаем Рождество.
Коллектив стюардесс чисто женский — ни одного мужчины-стюарда. И на девушке, поверх униформы, — распахнут легкий, из тонкой ткани, полушубок. На голове — красный колпак из такой же ткани с невесомой белой опушкой.
Дама открывает глаза — она вовсе не спала. И видит: затянутая в униформу, над ней наклонилась аппетитнейшая розовая молодая свинка.
Дама улыбается. Протягивает руку, ласково гладит нежнейшую щетину чуть выше переднего копытца.
— Буду, милочка, обязательно буду!
И вновь плотоядно улыбается.
Санкт-Петербург 09.12.2003