Лекция: ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА 4 страница
беглецы с месяц прожили на побережье, рыбача с баркаса и собирая
моллюсков, так как другой пищи тут не было. Затем между Сигурдом и
Хельвигом возник спор: Сигурд считал, что жить в этой земле опасно
и следует отправиться дальше на юго-запад, где, как повествуют саги,
есть огромный материк. Возражения Хельвига сводились к тому, что,
как описано в тех же сагах, на материк упали тысячи снарядов, и он,
скорее всего, сплошная пустыня, где кроме болезней и смерти ничего
не сыщешь. А потому нужно вернуться на Асл и искать правосудия — не
может быть, чтобы светлые боги от них отступились, предав выродку
Локи! Сигурд в помощь богов не очень верил и напоминал Хельвигу о
судьбе Грима, о несчастном кузнеце и многих других людях, но без
особого успеха; а поскольку Хельвиг был старшим среди них, они
начали готовиться в дорогу.
Этот спор разрешился трагедией. Однажды, когда Рагнар и
Сигурд возвращались с рыбной ловли, на берег выскочила тварь, совсем
не похожая на травоядных ленивцев; она была не столь огромной, зато
подвижной и стремительной, с клыками в две ладони и острыми, как нож,
когтями. На их глазах чудище сшибло Хельвига хвостом, переломав ему
все кости, потом растерзало Асбьерн с детьми и сделало это так быстро,
что баркас не успел причалить к берегу. Тварь принялась поедать убитых,
не обращая внимания на арбалетные стрелы и гарпун, который швырнул
в нее Сигурд, и удалилась лишь насытившись. Рагнар, потеряв разум от
ярости и бессилия, рвался к чудовищу с мечом; Сигурд связал его, бросил
в трюм баркаса, похоронил кровавые останки и, поставив парус, направил
суденышко к материку.
Это был конец. От семей бондов из долины Гейзеров остались
два бездомных беглеца.
* * *
Северянин закончил свой рассказ и теперь сидел, глядя
пустым взглядом на мерцающие в темном небе звезды. Ментальное чувство
Иеро подсказывало, что этот человек сейчас опустошен; он был чашей,
выплеснувшей напиток гнева, ненависти и тяжких воспоминаний. Чем же
наполнить чашу теперь? Надеждой, решил священник, и осторожно коснулся
каменного плеча Сигурда.
— Ты рассказал эту историю отцам-дознавателям, которые
беседовали с тобой в Саске?
Голова северянина качнулась.
— Нет.
— Но почему?
— Потому, что здесь ты, а не ваши любопытные дознаватели!
Ты летишь с нами, со мной и Рагнаром! — Сигурд повернул к священнику
бледное лицо и заговорил — глухо, отрывисто: — Ты, мастер Иеро, великий
чародей и воин… Я помню, как ты прикончил ту жуткую тварь, что пришла
к нам на судно вместе с Лысым Роком… помню, сколько раз ты спасал нас
в лесу… знаю, что в подземелье, куда вы потом ушли, ты убил колдунов
Нечистого и кого-то еще, что-то страшное, такую мерзость, с которой и
Один бы не совладал… А еще мне говорили, что ты разгромил большое
войско колдунов на озере Слез, а потом не меньшее — на юге, в стране
чернокожих, и снял головы с их предводителей...
Усмехнувшись, Иеро поднял руку.
— Не приписывай мне того, чего не было, Сигурд! Головы я
получил в подарок, и принес мне их тот самый медвежонок-увалень, что
спит там, на мешках! — Он ткнул пальцем за плечо.
— Ну, может быть, — с видимой неохотой согласился
северянин. — Однако все остальное свершил не медведь, а ты! И мы с
Рагнаром решили… — Он судорожно сглотнул и с надеждой уставился на
священника. — Мы решили, что отправимся с тобой, возвратимся на Асл
и будем просить… нет, молить тебя, чтобы ты выступил судьей в этом
деле между нами и Олафом. Справедливым судьей на собрании тинга!
Задумчиво кивнув, Иеро спросил:
— Где его проводят, этот ваш тинг?
— В любом месте, куда могут быстро добраться трое-четверо
судей и полсотни бондов. В каком-нибудь хольде или просто на берегу...
Скажем, в долине Гейзеров.
— Чего же ты хочешь, брат мой?
Льдистые глаза Сигурда сверкнули.
— Только одного, добрый мастер, только одного! Сойтись в
поединке с Гунаром и прикончить его на глазах Олафа, отродья Локи!
И что б потом тинг вынес приговор колдуну, а ты проследил, что будет
он исполнен в точности!
— Это уже два желания, — произнес священник, подумав,
что пора наполнить чашу. — Но стоит ли их пересчитывать? Я знаю,
что ты рассказал мне истину, и ты в своем праве, а значит, достоин
помощи. — Он положил ладонь на медальон с крестом и мечом и тихо
промолвил: — Господь не любит клятв, и потому я лишь помолюсь,
чтобы Он даровал мне силы исполнить твои желания. А теперь скажи
мне, Сигурд, кто из судей тинга живет поблизости от долины Гейзеров?
Северянин, с трудом скрывая возбуждение, наморщил лоб.
— Старый Рогвольд уже, должно быть умер… Ближе всех Снорри
Хромец… потом — Харальд и Хальфдан… Еще женщина, Кристина...
— Достаточно. Кто-нибудь из этих людей умеет говорить без
слов?
— Снорри. Он, хоть и хромой, а отличный лекарь! Заживляет
раны прикосновением рук.
— Великое искусство! Я так не умею, — с сожалением покачал
головой Иеро.
— Зато ты умеешь их наносить, — с хищной усмешкой отозвался
Сигурд. — Это важнее, мой конунг.
ГЛАВА 3. АСЛ
Скрестив ноги, Иеро сидел на широком деревянном
помосте, тянувшемся вдоль забора футов на тридцать. Сзади, за прочным
бревенчатым частоколом, лежал просторный двор с несколькими строениями
— парой длинных жилых домов, хлевами для овец, амбарами, кладовками
и собачьими навесами. Прямо перед ним находилась круглая утоптанная
площадка, окруженная народом; здесь собралось человек сто пятьдесят,
немалое число по местным масштабам. Восемь стражей тинга обкладывали
площадку вязанками хвороста, а рослый мужчина в коричневой одежде, судья
Харальд, следил, чтоб хворост был разложен точно по кругу. За кольцом
людей и огромных лохматых псов, столпившихся вокруг будущего ристалища,
просматривались море и причалы у берега, а за ними — шесть рыболовецких
посудин различной величины, от небольшого баркаса до вместительного
парусника. Над ними, прочно привязанный к стволу могучего бука, реял
«Вашингтон» — будто серо-голубая тень на фоне бирюзового неба. С другой
стороны, за домами хольда, к горам тянулась долина, заросшая пальмами,
дубами и деревьями бнан; где-то в дальнем ее конце каждые полчаса взлетал
в воздух водяной фонтан, а каждые двенадцать минут — еще один, поменьше.
Картина была чарующей, и Иеро невольно подумал, что любой человек, чьи
предки жили здесь пять или больше тысячелетий, должен испытывать тоску
и горечь, расставшись с этим местом. А также гнев, если расставание
случилось не по доброй воле.
По обоим краям помоста были расстелены мягкие шерстяные
ковры, связанные с большим искусством; там, где сидели Иеро с братом
Альдо и прилег на травке Горм, ковер был белым, а с другого края
громоздилась целая залежь подстилок, розовых, голубоватых и серебристых.
На них, опираясь на локоть, расположился Олаф Торвальдссон, крупный
тучный мужчина за пятьдесят, с отвислыми щеками, квадратным подбородком
и маленькими хитрыми глазками; в его левом ухе поблескивала золотая
серьга. Рядом с Олафом, подчеркнуто не смешиваясь с толпой, стояли его
сыновья, десятков шесть или семь молодцов от тридцати до семнадцати;
все — при оружии, в нарушение законов тинга. Хоть матери у них были
разными, каждый унаследовал от Олафа пару фамильных признаков — мощную
угловатую челюсть и хитрый взгляд исподлобья. Перед этой группой — не
толпой, а, несомненно, боевым отрядом — маячил мощный обнаженный торс
Гунара. Он то вращал руками, то сгибал и разгибал их, разминая мышцы.
— Крепкий парень, — прошептал старый эливенер, склонившись
к Иеро. — Нелегко придется Сигурду!
— Бог на его стороне, — отозвался священник.
— Знаешь, сынок, есть старая, старая пословица… — Брат Альдо
погладил бороду, озирая копья и секиры в руках сыновей Олафа. — Смысл
ее примерно таков: Бог на стороне больших батальонов.
Иеро искоса взглянул на старика.
— Что такое батальон?
— То же самое, что стая у ваших Стражей Границы.
— Эти парни не выстояли бы против стаи и пяти минут, — заметил
Иеро. — Даже против роя.
— К сожалению, мой мальчик, у нас нет ни того, ни другого.
Четверо бойцов, считая с Гимпом, один очень юный медведь и один
бесполезный старик, не любящий кровопролития.
— Не клевещи на себя, отец мой. — Священник на секунду
замер, прикрыв глаза и сканируя окружающее пространство, потом
спросил: — Если дойдет до схватки, ты сумеешь сдержать собак?
— Собак — несомненно, — кивнул старый эливенер. — Но только
сдержать. Не хотелось бы мне натравливать их на людей, даже на таких,
как эти. — Он снова покосился на сыновей Олафа.
Кажется, отголосок этой мысли долетел до Горма. Медведь
шевельнулся, и в мозгу Иеро раздалось:
«Псы очень миролюбивы. Глуповатые, но преданные. Думают,
что все люди хороши, а те, с которыми они живут — лучше всех!» -
Сообщив это, Горм фыркнул.
«Молчи! — приказал ему Иеро. — Чем меньше мы говорим мыслями,
тем меньше узнают о нас хозяева». — Он метнул взгляд в сторону розовых
ковров с развалившимся на них Олафом. Тот насмешливо ухмыльнулся,
обнажив крупные пожелтевшие зубы. Серьга раскачивалась и поблескивала
в его ухе.
«Толстый, слабый, — прокомментировал неслух Горм. — Что-то
понимает в мысленной речи, но немного.»
Это было правдой. Вчера, подлетая к острову, Иеро протянул
мысленную нить к долине Гейзеров и обнаружил две вещи: во-первых, там
было полно людей, а во-вторых, один в этой компании являлся безусловно
телепатом. Но слабым и не слишком тренированным; если то был Олаф,
оставалось совершенно непонятным, как он творил свои злые деяния -
вызывал чудовищ из моря, менял психику людей, превращая их в собак,
и смог парализовать сильного разъяренного воина. Ментальный дар у
него был, но, по мнению священника, его хватило бы лишь на команду
женам подать кувшин браги.
Неощутимый, как слабое дуновение ветра, он выскользнул из
сознания колдуна и быстро разыскал другую восприимчивую личность
— Снорри Густафссона, судью и целителя. В отличие от Олафа, в чьем
разуме доминировали жажда власти, безмерная жадность и похоть, Снорри
был достойным человеком — видно, не зря его избрали судьей. Обследовав
его мысли, прыгавшие от хозяйственных забот к пациентам, от лова
трески к пареньку, поранившему голень топором, Иеро открылся и испытал
настоящий шок. В то мгновение, когда Снорри понял, что кто-то вторгся
в его разум и говорит с ним мысленно, судью охватил такой ужас, что
Иеро пришлось отдернуть свой ментальный щуп. Он попытался снова и
тут же обнаружил причину страха: Снорри казалось, что его сознанием
овладевает колдун, тот самый ничтожный Олаф, которого мог бы заткнуть
за пояс любой ученик-первогодок из школы Аббатств.
Иеро настойчиво, но осторожно, разъяснил его ошибку, и
когда судья успокоился, напомнил историю с Сигурдом и Рагнаром. Они
беседовали довольно долго; о себе Иеро сообщил, что он — священник
Универсальной Церкви, владеющей западным материком, и сейчас возглавляет
первую экспедицию в восточные заокеанские страны. В его экипаже — два
уроженца Асла, и один из них, Сигурд, желает вызвать на праведный суд
и поединок некоего Гунара, сына Олафа. Услышав такую новость, Снорри
опять перепугался, и Иеро пришлось заверять судью, что он проследит за
тем, чтоб схватка велась честно, без магии и колдовства. Факт мысленной
связи с большого расстояния доказывал, что это в его силах.
Данное соображение успокоило Снорри, и священнику почудилось,
что у него промелькнула злорадная мысль: мол, на всякого колдуна
найдется чародей посильнее. Он пообещал собрать всех бондов и судей
тинга, живущих в тридцати милях от долины Гейзеров; заодно выяснилось,
что Олаф и в самом деле перебрался в долину с восточного берега, и что
местные бонды не слишком рады такому соседству. Прошедшие годы прибавили
к списку колдуна несколько новых жертв, в основном — молоденьких
девушек; его сыновья тоже желали обзавестись гаремами.
Стражи, таскавшие хворост, закончили свою работу и замерли
вокруг вала из сухих ветвей с зажженными факелами в руках. Харальд
придирчиво измерил шагами диаметр площадки, загибая пальцы и что-то
бормоча под нос. Следившая за ним толпа казалась на редкость мрачной
и молчаливой — то ли островитяне вообще были неразговорчивы, то ли их
угнетало присутствие колдуна. Но Иеро заметил, что среди собравшихся
на тинг нет ни детей, ни женщин, ни молодежи, только зрелые мужчины и
старики. Похоже, никто не хотел рисковать своей семьей, и в то же время,
повинуясь обычаю, люди явились сюда безоружными, если не считать посохов
и коротких кинжалов. Мечи, секиры и копья были только у стражей тинга -
и, разумеется, у семейки Олафа.
Сигурд стоял слева, шагах в двадцати от священника, уже
обнаженный по пояс, и мастер Гимп что-то втолковывал ему, то и дело
приподнимаясь на носках, чтоб дотянуться до уха рослого северянина.
Мускулатура была у него не такой впечатляющей, как у Гунара, но
горевший в глазах огонь подсказывал, что враг не уйдет из круга живым.
Над плечом Сигурда маячило бледное, без кровинки, лицо Рагнара, рука
которого то и дело тянулась к ножу. За ним застыли трое судей тинга:
старая сморщенная Кристина, рыжеволосый бородатый Хальфдан и Снорри
Хромец, оказавшийся щуплым сорокалетним мужчиной, припадавшим на
левую ногу. Время от времени Снорри поглядывал на Иеро, будто
спрашивая, все ли в порядке, и тут же переводил взгляд на голубоватую
тушу «Вашингтона», чуть заметно колыхавшуюся под легким бризом.
Дирижабль был еще одним свидетельством силы пришельцев с
запада, явившихся не на большом корабле и без отряда воинов, зато
фантастическим, необъяснимым способом — по воздуху! Зрелище воздушного
корабля, парившего над берегом, как бы подтверждало ментальную мощь
Иеро, вызывало доверие и надежду. Разве мог человек, прилетевший в этом
чудесном судне, хоть в чем-то уступать Олафу Торвальдссону? Разумеется,
нет; он был по крайней мере таким же сильным чародеем и, вероятно, имел
более грозного божественного заступника, чем Один, Тор и злобный Локи.
Священник заметил, что и другие мужчины в толпе посматривают на дирижабль,
а сыновья Олафа не только глядели, но и шептались. Лица их с каждой
минутой мрачнели, и было заметно, что «Вашингтон» внушает им
неуверенность и страх.
Стражи поднесли Харальду две секиры с широкими блестящими
лезвиями, и по толпе впервые пробежал легкий шелест голосов, признак
волнения. Секира — не меч; мечом можно ранить, оставить царапину, но
удар секиры беспощаден и кончается смертью или тяжким увечьем. Вид
оружия уже подсказывал, что поединок будет смертельным. Впрочем, никто
не ожидал иного, помня о нанесенных Сигурду обидах.
Харальд, стоя посередине круга, поднял оружие вверх.
— Сигурд, сын Бьярни, вызывает на смертный бой Гунара, сына
Олафа. Ответит ли Гунар на его вызов?
— Ответит! — донеслось с другого конца помоста. — Ответит,
и выпустит ублюдку кишки!
— Тогда подойдите ко мне, возьмите оружие и бейтесь. Один
и Тор смотрят на вас, воины!
— Я верю в другого бога! — прорычал Гунар, перепрыгивая через
вал из вязанок хвороста. — Локи пошлет мне победу!
Он вырвал секиру из руки Харальда. Тот отступил, протянул
боевой топор Сигурду и махнул стражам:
— Поджигайте!
И в этот момент раздался негромкий уверенный голос Олафа.
— Я просил бы подождать!
Приподнявшись на ложе из ковров, он оглядел сначала Гунара,
потом — Сигурда.
— Конечно, мой сын зарубит этого дохляка. Думаю, что и
второго тоже, — колдун сверкнул глазами на Рагнара. — Убьет их обоих
и смоет оскорбление, что нанесли мне их семьи, лишив красивой молодой
жены. Но что это докажет? Лишь то, что Гунар сильнее этих изгоев,
каждого по отдельности и обоих вместе. Ведь так, люди? — Толпа угрюмо
молчала, и Олаф продолжал, с насмешкой поглядывая на судей тинга: -
Кое-кто из вас уверен, что все случится наоборот, раз к нам заявился
жрец неведомых богов, бродяга из далеких мест. Кое-кто думает, что
если он спустился с небес, значит, очень силен — может быть, сильнее
меня! Но вспомните, люди, что в древности каждый болван летал по
воздуху, как говорится в наших сагах! Но мог ли этот болван приманить
в прибрежные воды треску? Слушались ли его акулы и кальмары? Мог ли
он сделать другого болвана неподвижным, как столб для сушки сетей?
И мог ли предвидеть будущее? Нет, не мог! — Колдун выдержал паузу и
торжествующе закончил: — А я могу!
Сев на своих коврах, он погладил одутловатые щеки, потрогал
висевшую в ухе серьгу и впервые обратился прямо к Иеро:
— Предлагаю тебе, пришедший с запада жрец, маленькое
соревнование. Умеешь ли ты прорицать?
Священник молча кивнул, не спуская с Олафа настороженных
глаз. Это слизняк что-то задумал, крутилось у него в голове. Но
что? Отвлекает внимание, а потом мигнет сыновьям, и те устроят резню?
Непохоже… Другие трупы, кроме Сигурда с Рагнаром, в мыслях Олафа
не маячили. Кажется, он в самом деле желал соревноваться.
— Сделаем так, — произнес колдун, с хитрой усмешкой
поглядывая на Иеро, — сделаем так, люди: я предскажу грядущее, и этот
бродяга-пришелец тоже предскажет, а потом мы посмотрим, чье предсказание
точнее. Если мое, то вы убедитесь, что Олаф, сын Торвальда, любимец
Локи, не зря зовется лучшим чародеем Асла! — Он расправил плечи и
стукнул кулаком в грудь. — Ну что, жрец, согласен?
— Согласен, — отозвался Иеро.
— Он выглядит слишком уверенным в себе… — шепнул старый
эливенер. — Готовит каверзу?
— Посмотрим. — Иеро распахнул куртку, нащупывая за пазухой
мешочек с Сорока Символами и своим магическим кристаллом. — Ты знаешь,
что я не очень силен в искусстве предсказаний, но с этим недоумком могу,
пожалуй, потягаться. Готов поставить свой меч против серьги в его ухе,
что он предскажет победу Гунару и ошибется.
Толпа сдержанно загудела — один из сыновей Олафа вел пару
огромных овец с мерцающей золотом шерстью; крутившийся сзади пес
подгонял их, тыкая лобастой головой в овечьи курдюки. Гунар и Сигурд,
замерев каждый в своей половине арены, мерялись взглядами будто два
голодных волка.
— Выбирай любую, жрец! — Олаф жестом щедрого хозяина показал
на золотистых животных.
— Зачем?
— Как зачем? — на лице колдуна отразилось недоумение. — Ты
ведь собирался гадать? Значит, тебе нужна овечья печень!
— Печень годится для жаркого, а не для гадания, — усмехнулся
священник. — У меня другие методы.
— Ну, что ж...
Олаф махнул рукой, и через пару минут ему поднесли дымящуюся
печень на деревянном блюде.
«Что делает этот толстый? — донеслась до священника мысль
Горма. — Почему убили животное с пушистой шкурой?»
«Ему нужна печень, чтобы предсказать будущее», — пояснил
Иеро.
«А все остальное? — Горм облизнулся. — Столько свежего
вкусного мяса!»
Тем временем колдун уже простер над блюдом пухлые руки.
Голос его вдруг стал монотонным, протяжным, напомнив Иеро речитатив
заупокойной мессы.
— Вижу… вижу… — Ладони двигались над блюдом, пальцы
будто что-то ощупывали и уминали. — Вижу кровь на секире Гунара...
кровь двух людей, двух мерзких изгоев… Вижу, как мой сын потрясает
топором и поет песню победы… Вижу два мертвых тела у его ног… два
бездыханных трупа… Твой и твой!
Выкрикнув последние слова, колдун ткнул пальцем в Сигурда,
затем — в Рагнара. Они начали бледнеть, и священник, чтобы прервать
нагоняющий страх спектакль, торопливо сказал:
— А больше ты ничего не видишь? Что-нибудь обо мне и о себе
самом?
— Вижу. — Теперь палец указывал на Иеро. — Ты, чужеземный
червь, и твои спутники, все вы станете моими рабами. Я заберу твой
летучий корабль и все твое добро, а твой зверь отправится в котел.
«Что говорит этот толстый? — полюбопытствовал Горм. — Я смутно
чувствую… нет, почти уверен: ему что-то нужно от меня.»
«Твоя мохнатая шкура, — сообщил Иеро. — Он хочет ее содрать
и поджарить тебя вместе с овцой.»
«Не думаю, что это хорошая мысль», — откликнулся Горм и
обиженно смолк, утнувшись носом в лапы.
Не обращая внимания на колдуна, Иеро высыпал из мешочка
сорок крохотных, выточенных их черного дерева фигурок и положил на
них левую руку. В правой его ладони, замершей на коленях, посверкивал
прозрачный камень, и в глубине кристалла, предвестником наступающего
забытья, кружились и мерцали радужные всполохи. На какую-то долю
секунды он ощутил неуверенность; еще ни разу ему не приходилось
гадать при таком скоплении народа, в потоках мыслей и чувств, что
омывали его со всех сторон, будто скалу в океане, атакованную яростными
штормовыми волнами. Неумолимый блеск кристалла помог отбросить это
чувство и сосредоточиться. В конце концов, предсказание будущего не
являлось таинством, подобным исповеди или святому причастию, и кто
угодно мог за ним наблюдать; что же касается круживших в пространстве
мыслей, то так несложно забыть о них… отрешиться… вынырнуть из
этого суетного водоворота...
Погружаясь в транс, Иеро дал ментальную установку глубины и
краткости: его провидческий сон будет глубок, но недолог. Пять-шесть
минут — на большее он не рискнул, боясь потерять контроль над
ситуацией. К тому же во время транса он был совершенно беззащитен
и мог полагаться лишь на своих спутников и этих мрачных, сломленных
страхом островитян.
Священник очнулся еще раньше, от резкого выкрика Олафа.
Его голос сделался внезапно визгливым; видимо, он не понимал,
что происходит, и странная неподвижность, молчание и отрешенность
противника его перепугали. В маленьких глазках колдуна сверкало
подозрение, одутловатые щеки побагровели, пальцы нервно мяли мочку
с золотой серьгой.
— Что, жрец, решил вздремнуть?
— Ты прорицаешь над овечьей печенью, я — во сне, — откликнулся
Иеро. — У каждого свой способ.
Он обвел взглядом молчаливую толпу, стражей с пылающими
факелами в руках, Гунара и Сигурда, сжимавших свои секиры, судей,
Рагнара, брата Альдо и мастера Гимпа; все, будто зачарованные,
смотрели на него. Священник раскрыл левую ладонь. В ней лежали четыре
символа: крошечные Сапоги, Птица, Меч и Щит и Череп. Два первых легко
поддавались толкованию — Сапоги означали странствие, а Птица — все,
что связано с воздухом; значит, его полет продолжится, и «Вашингтон»
благополучно покинет северный остров. Но не сразу, не сразу, думал
Иеро, глядя на остальные фигурки. Знак Меча и Щита сулил ему опасный
поединок, а маленький Череп, зловеще ухмылявшийся в ладони, был
свидетельством чьей-то гибели, которая настигнет отмеченного роком
в самое ближайшее время.
Вообще говоря, Череп символизировал Смерть с большой буквы,
древнюю Смерть, сгубившую человеческую цивилизацию, но имелось у него
еще одно значение — смерть гадающего или кого-то, кто присутствует при
гадании. За себя Иеро был спокоен — ведь вместе с Черепом выпали Птица
и Сапоги; но что сказать насчет Сигурда? Возможно, северянин погибнет,
а потом начнется кровопролитная резня между колдовским отродьем и
бондами, о чем предупреждают Щит и Меч? Или в битву ввяжется он сам
и прикончит противника? Оба толкования были возможны, и священник,
задумчиво покачав головой, сгреб остальные фигурки и опустил в мешочек.
Так ли, иначе, он был уверен в одном: если придется сойтись с Олафом -
хоть в ментальном поединке, хоть с мечами, копьями или на кулаках — он
скрутит колдуна ровно за одну минуту.
Олаф уже успокоился и глядел на него, скаля зубы.
— Ну, жрец-бродяга, твоя очередь. Каким будет предсказание?
Внезапно в глотке у Иеро пересохло; он понял, что не уйдет
отсюда, пока жив этот человек. Пусть Олаф не имел видимых связей
с Нечистым, пусть его ментальный дар не мог устрашить даже ребенка,
пусть! Этот человек был убийцей и тираном и, каким-то непонятным
образом, внушал соплеменникам ужас. Значит, тут ему не место.
Священник усмехнулся в ответ на кривую ухмылку колдуна.
— Не знаю, чем кончится поединок, но вот твои дела плохи.
Похоже, этот день тебе не пережить. Ты сдохнешь здесь, на этом
помосте, на своих коврах, и я выдеру из твоего уха серьгу. Ту, за
которую ты сейчас схватился.
— Раньше я спляшу на твоем трупе! — хрипло рявкнул колдун
и махнул стражам: — Огня, недоношенные щенки! Побольше огня! Чтобы
хватило и на жреца, когда он поползет в костер! На четвереньках, как
я прикажу!
— Кажется, он раздумал брать меня в рабы, — сообщил Иеро брату
Альдо и повернулся к ристалищу.
Пламя вокруг него поднялось стеной, люди отшатнулись, а Гимп
с проклятьем хлопнул по объемистому животу — видно от шальной искры
затлела куртка. Рыжие огненные языки, с треском пожиравшие хворост,
ненадолго скрыли бойцов, и минуту-другую священник видел лишь смутные
силуэты, что метались по площадке, да слышал ритмичный звон, когда
стальные лезвия били друг о друга. Впрочем, он не нуждался ни в зрении,
ни в слухе, чтобы следить за схваткой; он явственно ощущал бешенство
Гунара, его уверенность в победе, его яростный стремительный напор.
К удивлению и радости Иеро Сигурд был спокоен; секира летала в руках
северянина, и каждый удар, каждый выпад противника или приходился в
пустоту, или наталкивался на лезвие секиры. Гунар, похоже, рассчитывал
быстро разделаться с врагом и щедро тратил силы; надолго его не хватит,
решил Иеро, переключая внимание на колдуна.
Тот сидел на своих коврах, уставившись на арену прищуренными
глазами. Никакой ментальной активности с его стороны не замечалось,
кроме вялого интереса к происходящему на площадке, будто он был всего
лишь зрителем, коему безразлично, кто победит и останется в живых, а
кто падет на землю с разбитой головой. То и дело он ощупывал свисавщую
с уха сережку, как бы играя с ней, и казалось, что это занятие увлекает
его гораздо больше, чем зрелище поединка.
Успокоившись, Иеро перевел глаза на ристалище. Пламя слегка
опало, и теперь можно было разглядеть, как бойцы кружат в середине
арены, подальше от огня, обмениваясь яростными ударами. Каждый старался
хотя бы на шаг оттеснить противника к костру, что давало несомненный
выигрыш: трудно размахивать секирой, когда подпекает лопатки. Пока
что оба бойца выглядели полными сил, и ни один не выказывал утомления
и не уступал другому. Гунар, пожалуй, чаще атаковал, но удары Сигурда
были точнее, и предплечье его врага уже украшала длинная кровоточащая
царапина.
Гунар вдруг гневно взревел и в стремительном выпаде направил
нижний конец древка в живот северянину. Сигурд отскочил, покачнувшись,
попытался достать незащищенную голову сына Олафа, но тот, очевидно,
предвидел такую возможность: его секира резко взмыла вверх, парируя
удар. Он выиграл первый шаг, затем — второй, обрушив лезвие со страшной