Лекция: ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА 4 страница

беглецы с месяц прожили на побережье, рыбача с баркаса и собирая

моллюсков, так как другой пищи тут не было. Затем между Сигурдом и

Хельвигом возник спор: Сигурд считал, что жить в этой земле опасно

и следует отправиться дальше на юго-запад, где, как повествуют саги,

есть огромный материк. Возражения Хельвига сводились к тому, что,

как описано в тех же сагах, на материк упали тысячи снарядов, и он,

скорее всего, сплошная пустыня, где кроме болезней и смерти ничего

не сыщешь. А потому нужно вернуться на Асл и искать правосудия — не

может быть, чтобы светлые боги от них отступились, предав выродку

Локи! Сигурд в помощь богов не очень верил и напоминал Хельвигу о

судьбе Грима, о несчастном кузнеце и многих других людях, но без

особого успеха; а поскольку Хельвиг был старшим среди них, они

начали готовиться в дорогу.

Этот спор разрешился трагедией. Однажды, когда Рагнар и

Сигурд возвращались с рыбной ловли, на берег выскочила тварь, совсем

не похожая на травоядных ленивцев; она была не столь огромной, зато

подвижной и стремительной, с клыками в две ладони и острыми, как нож,

когтями. На их глазах чудище сшибло Хельвига хвостом, переломав ему

все кости, потом растерзало Асбьерн с детьми и сделало это так быстро,

что баркас не успел причалить к берегу. Тварь принялась поедать убитых,

не обращая внимания на арбалетные стрелы и гарпун, который швырнул

в нее Сигурд, и удалилась лишь насытившись. Рагнар, потеряв разум от

ярости и бессилия, рвался к чудовищу с мечом; Сигурд связал его, бросил

в трюм баркаса, похоронил кровавые останки и, поставив парус, направил

суденышко к материку.

Это был конец. От семей бондов из долины Гейзеров остались

два бездомных беглеца.

* * *

Северянин закончил свой рассказ и теперь сидел, глядя

пустым взглядом на мерцающие в темном небе звезды. Ментальное чувство

Иеро подсказывало, что этот человек сейчас опустошен; он был чашей,

выплеснувшей напиток гнева, ненависти и тяжких воспоминаний. Чем же

наполнить чашу теперь? Надеждой, решил священник, и осторожно коснулся

каменного плеча Сигурда.

— Ты рассказал эту историю отцам-дознавателям, которые

беседовали с тобой в Саске?

Голова северянина качнулась.

— Нет.

— Но почему?

— Потому, что здесь ты, а не ваши любопытные дознаватели!

Ты летишь с нами, со мной и Рагнаром! — Сигурд повернул к священнику

бледное лицо и заговорил — глухо, отрывисто: — Ты, мастер Иеро, великий

чародей и воин… Я помню, как ты прикончил ту жуткую тварь, что пришла

к нам на судно вместе с Лысым Роком… помню, сколько раз ты спасал нас

в лесу… знаю, что в подземелье, куда вы потом ушли, ты убил колдунов

Нечистого и кого-то еще, что-то страшное, такую мерзость, с которой и

Один бы не совладал… А еще мне говорили, что ты разгромил большое

войско колдунов на озере Слез, а потом не меньшее — на юге, в стране

чернокожих, и снял головы с их предводителей...

Усмехнувшись, Иеро поднял руку.

— Не приписывай мне того, чего не было, Сигурд! Головы я

получил в подарок, и принес мне их тот самый медвежонок-увалень, что

спит там, на мешках! — Он ткнул пальцем за плечо.

— Ну, может быть, — с видимой неохотой согласился

северянин. — Однако все остальное свершил не медведь, а ты! И мы с

Рагнаром решили… — Он судорожно сглотнул и с надеждой уставился на

священника. — Мы решили, что отправимся с тобой, возвратимся на Асл

и будем просить… нет, молить тебя, чтобы ты выступил судьей в этом

деле между нами и Олафом. Справедливым судьей на собрании тинга!

Задумчиво кивнув, Иеро спросил:

— Где его проводят, этот ваш тинг?

— В любом месте, куда могут быстро добраться трое-четверо

судей и полсотни бондов. В каком-нибудь хольде или просто на берегу...

Скажем, в долине Гейзеров.

— Чего же ты хочешь, брат мой?

Льдистые глаза Сигурда сверкнули.

— Только одного, добрый мастер, только одного! Сойтись в

поединке с Гунаром и прикончить его на глазах Олафа, отродья Локи!

И что б потом тинг вынес приговор колдуну, а ты проследил, что будет

он исполнен в точности!

— Это уже два желания, — произнес священник, подумав,

что пора наполнить чашу. — Но стоит ли их пересчитывать? Я знаю,

что ты рассказал мне истину, и ты в своем праве, а значит, достоин

помощи. — Он положил ладонь на медальон с крестом и мечом и тихо

промолвил: — Господь не любит клятв, и потому я лишь помолюсь,

чтобы Он даровал мне силы исполнить твои желания. А теперь скажи

мне, Сигурд, кто из судей тинга живет поблизости от долины Гейзеров?

Северянин, с трудом скрывая возбуждение, наморщил лоб.

— Старый Рогвольд уже, должно быть умер… Ближе всех Снорри

Хромец… потом — Харальд и Хальфдан… Еще женщина, Кристина...

— Достаточно. Кто-нибудь из этих людей умеет говорить без

слов?

— Снорри. Он, хоть и хромой, а отличный лекарь! Заживляет

раны прикосновением рук.

— Великое искусство! Я так не умею, — с сожалением покачал

головой Иеро.

— Зато ты умеешь их наносить, — с хищной усмешкой отозвался

Сигурд. — Это важнее, мой конунг.

ГЛАВА 3. АСЛ

Скрестив ноги, Иеро сидел на широком деревянном

помосте, тянувшемся вдоль забора футов на тридцать. Сзади, за прочным

бревенчатым частоколом, лежал просторный двор с несколькими строениями

— парой длинных жилых домов, хлевами для овец, амбарами, кладовками

и собачьими навесами. Прямо перед ним находилась круглая утоптанная

площадка, окруженная народом; здесь собралось человек сто пятьдесят,

немалое число по местным масштабам. Восемь стражей тинга обкладывали

площадку вязанками хвороста, а рослый мужчина в коричневой одежде, судья

Харальд, следил, чтоб хворост был разложен точно по кругу. За кольцом

людей и огромных лохматых псов, столпившихся вокруг будущего ристалища,

просматривались море и причалы у берега, а за ними — шесть рыболовецких

посудин различной величины, от небольшого баркаса до вместительного

парусника. Над ними, прочно привязанный к стволу могучего бука, реял

«Вашингтон» — будто серо-голубая тень на фоне бирюзового неба. С другой

стороны, за домами хольда, к горам тянулась долина, заросшая пальмами,

дубами и деревьями бнан; где-то в дальнем ее конце каждые полчаса взлетал

в воздух водяной фонтан, а каждые двенадцать минут — еще один, поменьше.

Картина была чарующей, и Иеро невольно подумал, что любой человек, чьи

предки жили здесь пять или больше тысячелетий, должен испытывать тоску

и горечь, расставшись с этим местом. А также гнев, если расставание

случилось не по доброй воле.

По обоим краям помоста были расстелены мягкие шерстяные

ковры, связанные с большим искусством; там, где сидели Иеро с братом

Альдо и прилег на травке Горм, ковер был белым, а с другого края

громоздилась целая залежь подстилок, розовых, голубоватых и серебристых.

На них, опираясь на локоть, расположился Олаф Торвальдссон, крупный

тучный мужчина за пятьдесят, с отвислыми щеками, квадратным подбородком

и маленькими хитрыми глазками; в его левом ухе поблескивала золотая

серьга. Рядом с Олафом, подчеркнуто не смешиваясь с толпой, стояли его

сыновья, десятков шесть или семь молодцов от тридцати до семнадцати;

все — при оружии, в нарушение законов тинга. Хоть матери у них были

разными, каждый унаследовал от Олафа пару фамильных признаков — мощную

угловатую челюсть и хитрый взгляд исподлобья. Перед этой группой — не

толпой, а, несомненно, боевым отрядом — маячил мощный обнаженный торс

Гунара. Он то вращал руками, то сгибал и разгибал их, разминая мышцы.

— Крепкий парень, — прошептал старый эливенер, склонившись

к Иеро. — Нелегко придется Сигурду!

— Бог на его стороне, — отозвался священник.

— Знаешь, сынок, есть старая, старая пословица… — Брат Альдо

погладил бороду, озирая копья и секиры в руках сыновей Олафа. — Смысл

ее примерно таков: Бог на стороне больших батальонов.

Иеро искоса взглянул на старика.

— Что такое батальон?

— То же самое, что стая у ваших Стражей Границы.

— Эти парни не выстояли бы против стаи и пяти минут, — заметил

Иеро. — Даже против роя.

— К сожалению, мой мальчик, у нас нет ни того, ни другого.

Четверо бойцов, считая с Гимпом, один очень юный медведь и один

бесполезный старик, не любящий кровопролития.

— Не клевещи на себя, отец мой. — Священник на секунду

замер, прикрыв глаза и сканируя окружающее пространство, потом

спросил: — Если дойдет до схватки, ты сумеешь сдержать собак?

— Собак — несомненно, — кивнул старый эливенер. — Но только

сдержать. Не хотелось бы мне натравливать их на людей, даже на таких,

как эти. — Он снова покосился на сыновей Олафа.

Кажется, отголосок этой мысли долетел до Горма. Медведь

шевельнулся, и в мозгу Иеро раздалось:

«Псы очень миролюбивы. Глуповатые, но преданные. Думают,

что все люди хороши, а те, с которыми они живут — лучше всех!» -

Сообщив это, Горм фыркнул.

«Молчи! — приказал ему Иеро. — Чем меньше мы говорим мыслями,

тем меньше узнают о нас хозяева». — Он метнул взгляд в сторону розовых

ковров с развалившимся на них Олафом. Тот насмешливо ухмыльнулся,

обнажив крупные пожелтевшие зубы. Серьга раскачивалась и поблескивала

в его ухе.

«Толстый, слабый, — прокомментировал неслух Горм. — Что-то

понимает в мысленной речи, но немного.»

Это было правдой. Вчера, подлетая к острову, Иеро протянул

мысленную нить к долине Гейзеров и обнаружил две вещи: во-первых, там

было полно людей, а во-вторых, один в этой компании являлся безусловно

телепатом. Но слабым и не слишком тренированным; если то был Олаф,

оставалось совершенно непонятным, как он творил свои злые деяния -

вызывал чудовищ из моря, менял психику людей, превращая их в собак,

и смог парализовать сильного разъяренного воина. Ментальный дар у

него был, но, по мнению священника, его хватило бы лишь на команду

женам подать кувшин браги.

Неощутимый, как слабое дуновение ветра, он выскользнул из

сознания колдуна и быстро разыскал другую восприимчивую личность

— Снорри Густафссона, судью и целителя. В отличие от Олафа, в чьем

разуме доминировали жажда власти, безмерная жадность и похоть, Снорри

был достойным человеком — видно, не зря его избрали судьей. Обследовав

его мысли, прыгавшие от хозяйственных забот к пациентам, от лова

трески к пареньку, поранившему голень топором, Иеро открылся и испытал

настоящий шок. В то мгновение, когда Снорри понял, что кто-то вторгся

в его разум и говорит с ним мысленно, судью охватил такой ужас, что

Иеро пришлось отдернуть свой ментальный щуп. Он попытался снова и

тут же обнаружил причину страха: Снорри казалось, что его сознанием

овладевает колдун, тот самый ничтожный Олаф, которого мог бы заткнуть

за пояс любой ученик-первогодок из школы Аббатств.

Иеро настойчиво, но осторожно, разъяснил его ошибку, и

когда судья успокоился, напомнил историю с Сигурдом и Рагнаром. Они

беседовали довольно долго; о себе Иеро сообщил, что он — священник

Универсальной Церкви, владеющей западным материком, и сейчас возглавляет

первую экспедицию в восточные заокеанские страны. В его экипаже — два

уроженца Асла, и один из них, Сигурд, желает вызвать на праведный суд

и поединок некоего Гунара, сына Олафа. Услышав такую новость, Снорри

опять перепугался, и Иеро пришлось заверять судью, что он проследит за

тем, чтоб схватка велась честно, без магии и колдовства. Факт мысленной

связи с большого расстояния доказывал, что это в его силах.

Данное соображение успокоило Снорри, и священнику почудилось,

что у него промелькнула злорадная мысль: мол, на всякого колдуна

найдется чародей посильнее. Он пообещал собрать всех бондов и судей

тинга, живущих в тридцати милях от долины Гейзеров; заодно выяснилось,

что Олаф и в самом деле перебрался в долину с восточного берега, и что

местные бонды не слишком рады такому соседству. Прошедшие годы прибавили

к списку колдуна несколько новых жертв, в основном — молоденьких

девушек; его сыновья тоже желали обзавестись гаремами.

Стражи, таскавшие хворост, закончили свою работу и замерли

вокруг вала из сухих ветвей с зажженными факелами в руках. Харальд

придирчиво измерил шагами диаметр площадки, загибая пальцы и что-то

бормоча под нос. Следившая за ним толпа казалась на редкость мрачной

и молчаливой — то ли островитяне вообще были неразговорчивы, то ли их

угнетало присутствие колдуна. Но Иеро заметил, что среди собравшихся

на тинг нет ни детей, ни женщин, ни молодежи, только зрелые мужчины и

старики. Похоже, никто не хотел рисковать своей семьей, и в то же время,

повинуясь обычаю, люди явились сюда безоружными, если не считать посохов

и коротких кинжалов. Мечи, секиры и копья были только у стражей тинга -

и, разумеется, у семейки Олафа.

Сигурд стоял слева, шагах в двадцати от священника, уже

обнаженный по пояс, и мастер Гимп что-то втолковывал ему, то и дело

приподнимаясь на носках, чтоб дотянуться до уха рослого северянина.

Мускулатура была у него не такой впечатляющей, как у Гунара, но

горевший в глазах огонь подсказывал, что враг не уйдет из круга живым.

Над плечом Сигурда маячило бледное, без кровинки, лицо Рагнара, рука

которого то и дело тянулась к ножу. За ним застыли трое судей тинга:

старая сморщенная Кристина, рыжеволосый бородатый Хальфдан и Снорри

Хромец, оказавшийся щуплым сорокалетним мужчиной, припадавшим на

левую ногу. Время от времени Снорри поглядывал на Иеро, будто

спрашивая, все ли в порядке, и тут же переводил взгляд на голубоватую

тушу «Вашингтона», чуть заметно колыхавшуюся под легким бризом.

Дирижабль был еще одним свидетельством силы пришельцев с

запада, явившихся не на большом корабле и без отряда воинов, зато

фантастическим, необъяснимым способом — по воздуху! Зрелище воздушного

корабля, парившего над берегом, как бы подтверждало ментальную мощь

Иеро, вызывало доверие и надежду. Разве мог человек, прилетевший в этом

чудесном судне, хоть в чем-то уступать Олафу Торвальдссону? Разумеется,

нет; он был по крайней мере таким же сильным чародеем и, вероятно, имел

более грозного божественного заступника, чем Один, Тор и злобный Локи.

Священник заметил, что и другие мужчины в толпе посматривают на дирижабль,

а сыновья Олафа не только глядели, но и шептались. Лица их с каждой

минутой мрачнели, и было заметно, что «Вашингтон» внушает им

неуверенность и страх.

Стражи поднесли Харальду две секиры с широкими блестящими

лезвиями, и по толпе впервые пробежал легкий шелест голосов, признак

волнения. Секира — не меч; мечом можно ранить, оставить царапину, но

удар секиры беспощаден и кончается смертью или тяжким увечьем. Вид

оружия уже подсказывал, что поединок будет смертельным. Впрочем, никто

не ожидал иного, помня о нанесенных Сигурду обидах.

Харальд, стоя посередине круга, поднял оружие вверх.

— Сигурд, сын Бьярни, вызывает на смертный бой Гунара, сына

Олафа. Ответит ли Гунар на его вызов?

— Ответит! — донеслось с другого конца помоста. — Ответит,

и выпустит ублюдку кишки!

— Тогда подойдите ко мне, возьмите оружие и бейтесь. Один

и Тор смотрят на вас, воины!

— Я верю в другого бога! — прорычал Гунар, перепрыгивая через

вал из вязанок хвороста. — Локи пошлет мне победу!

Он вырвал секиру из руки Харальда. Тот отступил, протянул

боевой топор Сигурду и махнул стражам:

— Поджигайте!

И в этот момент раздался негромкий уверенный голос Олафа.

— Я просил бы подождать!

Приподнявшись на ложе из ковров, он оглядел сначала Гунара,

потом — Сигурда.

— Конечно, мой сын зарубит этого дохляка. Думаю, что и

второго тоже, — колдун сверкнул глазами на Рагнара. — Убьет их обоих

и смоет оскорбление, что нанесли мне их семьи, лишив красивой молодой

жены. Но что это докажет? Лишь то, что Гунар сильнее этих изгоев,

каждого по отдельности и обоих вместе. Ведь так, люди? — Толпа угрюмо

молчала, и Олаф продолжал, с насмешкой поглядывая на судей тинга: -

Кое-кто из вас уверен, что все случится наоборот, раз к нам заявился

жрец неведомых богов, бродяга из далеких мест. Кое-кто думает, что

если он спустился с небес, значит, очень силен — может быть, сильнее

меня! Но вспомните, люди, что в древности каждый болван летал по

воздуху, как говорится в наших сагах! Но мог ли этот болван приманить

в прибрежные воды треску? Слушались ли его акулы и кальмары? Мог ли

он сделать другого болвана неподвижным, как столб для сушки сетей?

И мог ли предвидеть будущее? Нет, не мог! — Колдун выдержал паузу и

торжествующе закончил: — А я могу!

Сев на своих коврах, он погладил одутловатые щеки, потрогал

висевшую в ухе серьгу и впервые обратился прямо к Иеро:

— Предлагаю тебе, пришедший с запада жрец, маленькое

соревнование. Умеешь ли ты прорицать?

Священник молча кивнул, не спуская с Олафа настороженных

глаз. Это слизняк что-то задумал, крутилось у него в голове. Но

что? Отвлекает внимание, а потом мигнет сыновьям, и те устроят резню?

Непохоже… Другие трупы, кроме Сигурда с Рагнаром, в мыслях Олафа

не маячили. Кажется, он в самом деле желал соревноваться.

— Сделаем так, — произнес колдун, с хитрой усмешкой

поглядывая на Иеро, — сделаем так, люди: я предскажу грядущее, и этот

бродяга-пришелец тоже предскажет, а потом мы посмотрим, чье предсказание

точнее. Если мое, то вы убедитесь, что Олаф, сын Торвальда, любимец

Локи, не зря зовется лучшим чародеем Асла! — Он расправил плечи и

стукнул кулаком в грудь. — Ну что, жрец, согласен?

— Согласен, — отозвался Иеро.

— Он выглядит слишком уверенным в себе… — шепнул старый

эливенер. — Готовит каверзу?

— Посмотрим. — Иеро распахнул куртку, нащупывая за пазухой

мешочек с Сорока Символами и своим магическим кристаллом. — Ты знаешь,

что я не очень силен в искусстве предсказаний, но с этим недоумком могу,

пожалуй, потягаться. Готов поставить свой меч против серьги в его ухе,

что он предскажет победу Гунару и ошибется.

Толпа сдержанно загудела — один из сыновей Олафа вел пару

огромных овец с мерцающей золотом шерстью; крутившийся сзади пес

подгонял их, тыкая лобастой головой в овечьи курдюки. Гунар и Сигурд,

замерев каждый в своей половине арены, мерялись взглядами будто два

голодных волка.

— Выбирай любую, жрец! — Олаф жестом щедрого хозяина показал

на золотистых животных.

— Зачем?

— Как зачем? — на лице колдуна отразилось недоумение. — Ты

ведь собирался гадать? Значит, тебе нужна овечья печень!

— Печень годится для жаркого, а не для гадания, — усмехнулся

священник. — У меня другие методы.

— Ну, что ж...

Олаф махнул рукой, и через пару минут ему поднесли дымящуюся

печень на деревянном блюде.

«Что делает этот толстый? — донеслась до священника мысль

Горма. — Почему убили животное с пушистой шкурой?»

«Ему нужна печень, чтобы предсказать будущее», — пояснил

Иеро.

«А все остальное? — Горм облизнулся. — Столько свежего

вкусного мяса!»

Тем временем колдун уже простер над блюдом пухлые руки.

Голос его вдруг стал монотонным, протяжным, напомнив Иеро речитатив

заупокойной мессы.

— Вижу… вижу… — Ладони двигались над блюдом, пальцы

будто что-то ощупывали и уминали. — Вижу кровь на секире Гунара...

кровь двух людей, двух мерзких изгоев… Вижу, как мой сын потрясает

топором и поет песню победы… Вижу два мертвых тела у его ног… два

бездыханных трупа… Твой и твой!

Выкрикнув последние слова, колдун ткнул пальцем в Сигурда,

затем — в Рагнара. Они начали бледнеть, и священник, чтобы прервать

нагоняющий страх спектакль, торопливо сказал:

— А больше ты ничего не видишь? Что-нибудь обо мне и о себе

самом?

— Вижу. — Теперь палец указывал на Иеро. — Ты, чужеземный

червь, и твои спутники, все вы станете моими рабами. Я заберу твой

летучий корабль и все твое добро, а твой зверь отправится в котел.

«Что говорит этот толстый? — полюбопытствовал Горм. — Я смутно

чувствую… нет, почти уверен: ему что-то нужно от меня.»

«Твоя мохнатая шкура, — сообщил Иеро. — Он хочет ее содрать

и поджарить тебя вместе с овцой.»

«Не думаю, что это хорошая мысль», — откликнулся Горм и

обиженно смолк, утнувшись носом в лапы.

Не обращая внимания на колдуна, Иеро высыпал из мешочка

сорок крохотных, выточенных их черного дерева фигурок и положил на

них левую руку. В правой его ладони, замершей на коленях, посверкивал

прозрачный камень, и в глубине кристалла, предвестником наступающего

забытья, кружились и мерцали радужные всполохи. На какую-то долю

секунды он ощутил неуверенность; еще ни разу ему не приходилось

гадать при таком скоплении народа, в потоках мыслей и чувств, что

омывали его со всех сторон, будто скалу в океане, атакованную яростными

штормовыми волнами. Неумолимый блеск кристалла помог отбросить это

чувство и сосредоточиться. В конце концов, предсказание будущего не

являлось таинством, подобным исповеди или святому причастию, и кто

угодно мог за ним наблюдать; что же касается круживших в пространстве

мыслей, то так несложно забыть о них… отрешиться… вынырнуть из

этого суетного водоворота...

Погружаясь в транс, Иеро дал ментальную установку глубины и

краткости: его провидческий сон будет глубок, но недолог. Пять-шесть

минут — на большее он не рискнул, боясь потерять контроль над

ситуацией. К тому же во время транса он был совершенно беззащитен

и мог полагаться лишь на своих спутников и этих мрачных, сломленных

страхом островитян.

Священник очнулся еще раньше, от резкого выкрика Олафа.

Его голос сделался внезапно визгливым; видимо, он не понимал,

что происходит, и странная неподвижность, молчание и отрешенность

противника его перепугали. В маленьких глазках колдуна сверкало

подозрение, одутловатые щеки побагровели, пальцы нервно мяли мочку

с золотой серьгой.

— Что, жрец, решил вздремнуть?

— Ты прорицаешь над овечьей печенью, я — во сне, — откликнулся

Иеро. — У каждого свой способ.

Он обвел взглядом молчаливую толпу, стражей с пылающими

факелами в руках, Гунара и Сигурда, сжимавших свои секиры, судей,

Рагнара, брата Альдо и мастера Гимпа; все, будто зачарованные,

смотрели на него. Священник раскрыл левую ладонь. В ней лежали четыре

символа: крошечные Сапоги, Птица, Меч и Щит и Череп. Два первых легко

поддавались толкованию — Сапоги означали странствие, а Птица — все,

что связано с воздухом; значит, его полет продолжится, и «Вашингтон»

благополучно покинет северный остров. Но не сразу, не сразу, думал

Иеро, глядя на остальные фигурки. Знак Меча и Щита сулил ему опасный

поединок, а маленький Череп, зловеще ухмылявшийся в ладони, был

свидетельством чьей-то гибели, которая настигнет отмеченного роком

в самое ближайшее время.

Вообще говоря, Череп символизировал Смерть с большой буквы,

древнюю Смерть, сгубившую человеческую цивилизацию, но имелось у него

еще одно значение — смерть гадающего или кого-то, кто присутствует при

гадании. За себя Иеро был спокоен — ведь вместе с Черепом выпали Птица

и Сапоги; но что сказать насчет Сигурда? Возможно, северянин погибнет,

а потом начнется кровопролитная резня между колдовским отродьем и

бондами, о чем предупреждают Щит и Меч? Или в битву ввяжется он сам

и прикончит противника? Оба толкования были возможны, и священник,

задумчиво покачав головой, сгреб остальные фигурки и опустил в мешочек.

Так ли, иначе, он был уверен в одном: если придется сойтись с Олафом -

хоть в ментальном поединке, хоть с мечами, копьями или на кулаках — он

скрутит колдуна ровно за одну минуту.

Олаф уже успокоился и глядел на него, скаля зубы.

— Ну, жрец-бродяга, твоя очередь. Каким будет предсказание?

Внезапно в глотке у Иеро пересохло; он понял, что не уйдет

отсюда, пока жив этот человек. Пусть Олаф не имел видимых связей

с Нечистым, пусть его ментальный дар не мог устрашить даже ребенка,

пусть! Этот человек был убийцей и тираном и, каким-то непонятным

образом, внушал соплеменникам ужас. Значит, тут ему не место.

Священник усмехнулся в ответ на кривую ухмылку колдуна.

— Не знаю, чем кончится поединок, но вот твои дела плохи.

Похоже, этот день тебе не пережить. Ты сдохнешь здесь, на этом

помосте, на своих коврах, и я выдеру из твоего уха серьгу. Ту, за

которую ты сейчас схватился.

— Раньше я спляшу на твоем трупе! — хрипло рявкнул колдун

и махнул стражам: — Огня, недоношенные щенки! Побольше огня! Чтобы

хватило и на жреца, когда он поползет в костер! На четвереньках, как

я прикажу!

— Кажется, он раздумал брать меня в рабы, — сообщил Иеро брату

Альдо и повернулся к ристалищу.

Пламя вокруг него поднялось стеной, люди отшатнулись, а Гимп

с проклятьем хлопнул по объемистому животу — видно от шальной искры

затлела куртка. Рыжие огненные языки, с треском пожиравшие хворост,

ненадолго скрыли бойцов, и минуту-другую священник видел лишь смутные

силуэты, что метались по площадке, да слышал ритмичный звон, когда

стальные лезвия били друг о друга. Впрочем, он не нуждался ни в зрении,

ни в слухе, чтобы следить за схваткой; он явственно ощущал бешенство

Гунара, его уверенность в победе, его яростный стремительный напор.

К удивлению и радости Иеро Сигурд был спокоен; секира летала в руках

северянина, и каждый удар, каждый выпад противника или приходился в

пустоту, или наталкивался на лезвие секиры. Гунар, похоже, рассчитывал

быстро разделаться с врагом и щедро тратил силы; надолго его не хватит,

решил Иеро, переключая внимание на колдуна.

Тот сидел на своих коврах, уставившись на арену прищуренными

глазами. Никакой ментальной активности с его стороны не замечалось,

кроме вялого интереса к происходящему на площадке, будто он был всего

лишь зрителем, коему безразлично, кто победит и останется в живых, а

кто падет на землю с разбитой головой. То и дело он ощупывал свисавщую

с уха сережку, как бы играя с ней, и казалось, что это занятие увлекает

его гораздо больше, чем зрелище поединка.

Успокоившись, Иеро перевел глаза на ристалище. Пламя слегка

опало, и теперь можно было разглядеть, как бойцы кружат в середине

арены, подальше от огня, обмениваясь яростными ударами. Каждый старался

хотя бы на шаг оттеснить противника к костру, что давало несомненный

выигрыш: трудно размахивать секирой, когда подпекает лопатки. Пока

что оба бойца выглядели полными сил, и ни один не выказывал утомления

и не уступал другому. Гунар, пожалуй, чаще атаковал, но удары Сигурда

были точнее, и предплечье его врага уже украшала длинная кровоточащая

царапина.

Гунар вдруг гневно взревел и в стремительном выпаде направил

нижний конец древка в живот северянину. Сигурд отскочил, покачнувшись,

попытался достать незащищенную голову сына Олафа, но тот, очевидно,

предвидел такую возможность: его секира резко взмыла вверх, парируя

удар. Он выиграл первый шаг, затем — второй, обрушив лезвие со страшной