Лекция: НА ГРАНИ КАТАСТРОФЫ

После возвращения светлейшего из Померании его ожидали две неприятности. С одной из них мы уже знакомы. Она была связана с дипломатическими просчетами князя в Померании. Истоки второй возникли на родной почве. Если бы князь на­ходился в России, а не в Померании, вряд ли кто осмелился на него донести. Даже если бы смельчак и обнаружился, светлейший располагал такой властью, что без труда спустил бы дело на тормозах. Но Меншиков полтора года отсутствовал, и неизвестно, от кого и как царь узнал о его подрядных махи­нациях. К ним оказались причастными и другие вельможи: адмирал Ф. М. Апраксин, канцлер Г. И. Головкин, А. В. Кикин, Ульян Синявин.

Следствие вскрыло неприглядную картину: сановники, находившиеся в доверии царя, использовали это доверие для личного обогащения за счет казны. Вельможи заключали подряды на поставку провианта по завышенным ценам. А чтобы замаскировать свою причастность к контрактам, дельцы из знати заключали их не на собственное имя, а на подставных лиц. Операции, как выявило следствие, принесли подрядчикам баснословные барыши. Петр, ознакомившись с результатами следствия, по поводу Меншикова в декабре 1714 г. вынес следующую резолюцию: «За первый подряд ни­чего не брать, понеже своим именем, а не подставою учинен и прибыль зело умеренна. С подрядов, кои своим же именем подряжал, но зело с лишком, взять всю прибыль. А кои под чужими именами — с тех взять всю прибыль, да штрафу по полтине с рубля. Также и те деньги взять, которые взяты за хлеб, а хлеб не поставлен» (1).

Содержание царской резолюции станет понятным, если мы обратимся к классификации подрядов Меншикова, произве­денной следственной канцелярией. Эта канцелярия, руководи­мая генералом Василием Владимировичем Долгоруковым, раз­била подряды князя на три категории.

Первый подряд на поставку в Петербург 20 тыс. четвертей хлеба Меншиков взял в 1710 г. Сумма подряда составила40 тыс. руб. при себестоимости в 34 600 руб. Таким образом, прибыль равнялась 5400 руб., или 15,6%. Скромный ее раз­мер объяснялся тем, что часть хлеба во время перевозки подмокла, пришла в негодность и повысила себестоимость остального. Комиссия, а вслед за нею и царь тоже нашел прибыль умеренной и претензий к Меншикову предъявлено не было.

Практического склада уму светлейшего не стоило большо­го труда ощенить вполне все выгоды нового поприща хозяйст­венной деятельности— он понял, что открыл жилу, разработка которой сулила огромные доходы, и поэтому решил придать делу свойственный своему характеру размах: на 1712 г. он заключил уже два контракта. По первому из них Меншиков обязался за Казанскую губернию поставить 30 834 четверти хлеба. Второй контракт он заключил через двух подставных лиц и обязался за Московскую губернию поставить 30 тыс. четвертей. В обоих случаях князь выторговал более дорогую, чем в 1710 г., подрядную цену— по 2 руб. 10 коп. за четверть. В итоге чистая прибыль в первом случае равнялась 60,3%, а во втором — 63,7%. В денежном выражении прибыль соста­вила 48 343 руб. Вся прибыль подлежала возврату. Кроме того, царь наказал князя уплатой штрафа за подряд вмест« Московской губернии, заключенный на чужие имена, по пол­тине с рубля полученной прибыли. Сухари и муку Меншиков поставлял и в 1714 г. Общая сумма начета на князя составила 144 788 руб., которые он должен был вернуть казне.

А чем кончилась подрядная эпопея для остальных ее участников?

Апраксин и Головкин отделались легким испугом — кон­фискацией полученной прибыли. По мнению царя, она была умеренной: у Головкина 16,3%, а у Апраксина, хотя и дости­гала без малого 30%, но он ее не успел получить. Наказанию они подверглись за то, что оформляли сделки на подстав­ных лиц.

Самую суровую кару понесли Кикин и Синявин, Оба они должны были внести в казну не только прибыль, но и деньги, израсходованные на приобретение муки и сухарей, Кикину следствие князя Долгорукова оборвало карьеру (2).

Подрядная афера вельмож вызвала два царских указа. Одним из них под страхом смерти запрещалось должностным лицам заключать контракты на поставку в казну различных изделий и продовольствия. Другой указ регламентировал раз­мер прибыли подрядчика — он не должец был превышать 10 % (3).

Еще не закончилось следствие о подрядных махинациях светлейшего, как началось новое расследование. Князя обви­няли в расходовании государственных денег на собственные нужды. Такого рода преступления именуются казнокрадством, и законодательство петровского времени устанавливало казно­крадам самые суровые меры наказания.

Канцелярия В. В. Долгорукова потребовала от Меншикова отчета в расходовании 1 018 237 руб. Вместе со штрафными деньгами за подряд общая сумма начета на князя составила грандиозную сумму в 1 163 026 руб. По другим, более позд­ним сведениям, начет вместе со штрафом равнялся 1 581 519 руб. Распутать до конца сложную систему взаимо­отношений светлейшего и казны канцелярии Долгорукова, кажется, не удалось. Тем более сложно разобраться в финан­совых хитросплетениях Меншикова 250 лет спустя, ибо доку­менты следствия полностью не сохранились.

Меншиков сознательно затягивал следствие, опротестовы­вал выводы канцелярии и предъявлял контрпретензии. (В ко­нечном счете ему удалось добиться своего, работа канцеля­рии продолжалась свыше 10 лет, ее прервала смерть Петра, за которой последовало снятие с князя всех начетов.)

Трудность для следствия состояла в том, что некоторые статьи как расходов князя, так и его доходов нигде не оформ­лялись соответствующими документами и поэтому не подда­вались проверке. В данном случае канцелярия вынуждена была положиться на показания самого обвиняемого. Так, Меншиков заявил в одной из своих челобитных, что он после Полтавской баталии взял из шведского обоза под Переволочной 20 939 ефимков. Удовлетворила ли эта сумма алчность светлейшего, в руках которого оказались богатые трофеи, сказать трудно.

Сложно было также проверить достоверность названных Меншиковым сумм, поднесенных ему в почесть, т. е. взяток. Например, сумму в 5 тыс. руб., на которую раскошелились московские купцы в честь признания заслуг светлейшего в разгроме шведов, можно признать достоверной. Но в кар­ман Меншикова текли суммы, проверка которых находилась вне досягаемости канцелярии. Светлейший, например, пока­зал, что в Померании ему было поднесено «за то, что будучи в маршу, не разорили земли и чтоб отпустить (не взыски­вать.— Н. П.) подводы; в Голштииии пять тысяч червонных, в Мекленбургах и Шверине 12 тысяч курант талеров». За обещание не допускать мародерства и прочих бесчинств («за добрый порядок») Меншиков получил с Гданска 20 курант талеров, с Гамбурга и Любека соответственно 10 и 5 тыс. червонных (4).

Столь же трудно проверить показания светлейшего отно­сительно таких деликатных расходов, как издержки на под­купы должностных лиц при иностранных дворах, выдачи «шпигам», выполнявшим разведывательные задания князя на театрах военных действий и т. д. Так, царский портрет, об­рамленный драгоценными камнями, был послан «из Жолквы к дуку Мальбруку ценою в 10 тысяч рублев». На такую ли сумму пополнилась сокровищница герцога Мальборо, от ко­торого царь добивался благосклонного посредничества в мир­ных переговорах с Швецией, наверняка сказать трудно. В од­ном случае Меншиков даже не назвал имени лица, которому сделано подношение: «В Фридрихштате министру некоторому за откровенно важного дела дано 1000 червонных». А быть может, «министр некоторый» довольствовался 500 червонных, а два «шпига» получили не 1 тыс. червонных, как показал Меншиков, а в 3—4 раза меньше. Невозможно также точно установить, сколько было издержано на алмазный перстень, подаренный датскому генералу провиантмейстеру Платтору, или на шпагу и трость с алмазами другому датскому гене­ралу (Шультену). С уверенностью можно сказать одно — не выше суммы, показанной Меншиковым, а именно соответст­венно 2112 руб. и 2572 руб. 26 алтын и 4 деньги (5).

Не поддаются точному учету и суммы, издержанные Мен­шиковым на казенные нужды. В одной из челобитных он пи­сал, что часто казенные деньги тратил на личные надобности, а личные деньги — на приобретение предметов, необходимых казне. Это утверждение светлейшего соответствовало дейст­вительности. Находясь в Померании, он, например, издержал на приобретение палаток собственных 27338 руб., а на по­купку провианта 20 979 руб.(6) Следует при этом учесть, что Меншиков никогда, как он сам признавал, в накладе не ос­тавался — из казны он брал неизмеримо больше, чем ей давал. Общая сумма издержанных на казну собственных денег со­ставила 147 155 руб., в то время как на приобретение земель только в одной Польше и только в 1709 г. он израсходовал, как показал сам, 163 тыс. руб.

В процессе деятельности канцелярии между ее руководи­телем В. В. Долгоруковым и светлейшим возник спор, с ка­кого времени следует ревизовать князя. Было время, когда отношения между двумя князьями — Долгоруковым и Мен­шиковым — не вызывали ни у того, ни у другого подозрений. Более того, аристократ Долгорукий, тогда еще гвардии майор, заискивал перед князем-выскочкой и считал его своим благо­детелем. Отправляясь на подавление восстания на Дону в мае 1708 г., он писал Меншикову: «Прошу у тебя, государя, ми­лости, не оставь меня в милости своей в нуждах моих. А я на милость твою, государя своего, надежен как на батка своего. Тебе, государь, самому известно, кроме тебя, государя мово, других у меня никово нет» (7).

С тех пор прошло много лет, и В. В. Долгорукий вполне соперничал с Меншиковым на поприще фавора и уже не счи­тал светлейшего своим «баткой». Напротив, между ними уста­новились открыто враждебные отношения, и Долгорукий стремился воспользоваться любой возможностью свалить Меи-шикова. Долгорукий понимал, что шансы разоблачить Меншикова-казнокрада тем выше, чем с более раннего срока начнется обревизование его финансовых злоупотреблений. Исходной датой проверки он считал необходимым назначить 1703 г. Меншиков, естественно, был заинтересован в том, что­бы исходная дата была передвинута на более позднее время. Ссылаясь на то, что первое десятилетие нового века он про­водил на театрах войны, и, следовательно, в полевых усло­виях не имел возможности должным образом оформлять как получение казенных денег, так и их расходование, Меншиков настаивал на 1710 г. как дате, с которой канцелярия могла бы вести расследование.

Верх одержал Меншиков. Документы архива князя про­ливают свет на его закулисные действия при достижении этой цели. Так, в письме Макарову 6 февраля 1718 г. он благода­рил кабинет-секретаря «за ходатайство у его царского вели­чества указу о щете». Макаров, хорошо осведомленный о под­линном отношении царя и царицы к Меншикову, всегда вы­ражал полную готовность услужить светлейшему.

Но Меншиков готов был воспользоваться и услугами лю­дей куда меньшего масштаба, чем кабинет-секретарь. Кня­жеская спесь не помешала ему с подобострастием просить капитан-поручика Юрьева явить «всякое нам благодарение». «Взаимно отслужить не оставлю»,— обещал он Юрьеву. Майора Ушакова Меншиков благодарил «за показанную вашу к людям моим милость, которые были у щоту Сергеева» (8).

Как ни старался князь освободиться от назойливых тре­бований канцелярии, ему все же пришлось напрягать собст­венную память и принуждать своих подручных проявлять из­воротливость, чтобы уменьшить сумму начета. Не упущены были даже сравнительно мелкие затраты, как, например, по­купка гобоев в пехотный полк за 40 руб., оплата услуг лицам, изловившим беглых солдат, и за ремонт ружей (167 руб.)! и т, д. Часть начета он погасил наличными и товарами. По собственному признанию, надо полагать, достоверному, ибо оно было изложено в челобитной царю, он писал в 1719 г.: «С меня взято деньгами, пенькою и протчими материалы 7 615 608 рублей» (9).

Какова судьба остальных начетных денег? На этот вопрос известные нам источники не позволяют дать исчерпывающего ответа. Часть долга царь ему простил. Светлейший умел выбирать подходящее время для подачи челобитных.

В 1715 г. у царя родился сын Петр. В честь «преславной радости» князь обратился к царю с просьбами освободить от уплаты оставшихся долгов и прекратить следствие: «от всех дел, которые по се время в той Канцелярии были и есть, меня освободить». Просьба Меншикова была удовлетворена лишь частично. Царь не поверил заверению князя, что «того долгу заплатить мне нечем», и положил на челобитной следующую резолюцию: «По прошению вашему от половины всех денег свобождаем. Что же принадлежит до Канцелярии, и вы к ней кроме сего платежа ничем не привязаны, когда в сем разде­лаетесь» (10).

К 1715 г., когда была подана эта челобитная, на Меншикове значилось 324 354 руб. долга. Согласно царской резолю­ции половину этой суммы, т. е. 162 177 руб., князь должен был внести в казну.

Четыре года спустя Меншиков повторил свою просьбу. Князь жаловался, чего его «зело снедает» пребывание под следствием, и просил, «чтоб я от всех Канцелярий, где следуютца по моим делам, был свободен».

Ко времени подачи этой челобитной произошла смена ру­ководителей канцелярии: место В. В. Долгорукова занял Петр Михайлович Голицын. Это назначение обернулось для Меншикова тем, что с него в дополнение к 162 177 руб. стали взыскиваться еще 285107 руб. Впрочем, по княжеским выкладкам не он, Меншиков, был должен казне, а, наоборот, казна была его должником. Меншиков уверял царя, что «ни­какого моего вашей казне похищения не явилось», и просил положить конец затянувшемуся следствию, «чтоб я и мои домашние были спокойны» (11).

Никакой резолюции не последовало — царь не поддался на уговоры (знал он цену княжеским заверениям) и в то же время не потребовал от него уплаты долга. Похоже на то, что царь решил держать своего фаворита в подвешенном состоя­нии и тем самым умерить его стяжательский аппетит,

А что основания для подобных опасений у царя были, свидетельствует новый донос на князя 8 мая 1718 г, с обвй» нением в хищении более 100 тыс. руб. Вслед за этим Мен-шикову пришлось оправдываться в присвоении 21 тыс. руб. За это Меншиков был предан военному суду, Он признал себя виновным лишь в том, что взял деньги самовольно, «не бив челом его величеству», но казнокрадством это не считал, объяснив, что он всего-навсего удержал сумму, которую ему должна была Московская губернская канцелярия. В столице поползли слухи о том, что светлейший попал в немилость.

В августе 1718 г. князь вместе с царем и Ф. М. Апракси­ным находился на мысе Гангут, а Дарья Михайловна — в сто­лице. Сохранились письма Меншикова, свидетельствующие о том, что слух вызвал в семье переполох. Первой забила тревогу Дарья Михайловна, надо полагать отправившая супругу паническое письмо, В ответном послании от 4 августа Мен­шиков заклинал супругу не верить слухам, распространяемым Злопыхателями, и убеждал ее, что «не точию от его вели­чества какого имел гнева, но ниже немилостивого слова». Заканчивал он письмо так: «Паки вас прошу для бога о сем нималого мнения не имейте, а особливо ж о том неправом разглашении не печальтесь» (12). Такое же письмо он отправил и брату адмирала: «Некоторые бездельники самую наглую ложь разгласили, ибо не точию гнева (от чего боже сохрани) от царского величества, ниже истинно немилостивого взгляду не видал» (13).

Но, успокаивая супругу, сам светлейший проявлял нер­возность. Иначе зачем было князю возвращаться к этому сю­жету еще в шести письмах, отправленных в промежутке меж­ду 6 и 11 августа? Какая надобность была прибегать к услу­гам генерал-адмирала Апраксина, который по просьбе князя должен был тоже засвидетельствовать в письме к своим до­машним, что князь по-прежнему пользуется уважением царя?

Меры Меншикова являлись попыткой парализовать слухи, наносившие ущерб его престижу. Светлейший был прав — по­колебать его фавор не удалось.

В начале 1719 г. Меншикову довелось еще раз пережить критическую ситуацию: Голицын неукоснительно требовал от князя погашения начета и даже грозил держать его под ка­раулом. Но его и на этот раз вызволила из беды Екатерина. 6 февраля 1719 г. она писала из Марциальных вод, где вместе с супругом находилась на лечении: «О деньгах, которых спра­шивают с вас в Канцелярии к господину генералу майору князю Голицыну, у его царского величества предстательствовать буду после употребления вод, сколько бог мне поможет…» (14).

Кстати, и сам Меншиков не сидел сложа руки. Он ловко использовал все средства влияния на Петра. Зная о том, что царь с Марциальных вод заглянет на Петровские заводы, Мен­шиков обратился к управляющему этими заводами В. И. Геннину с просьбой показать царю товар лицом и всячески под­черкивать заслуги князя в строительстве предприятий и орга­низации производства: «И когда его царское величество изволит быть на заводах, и тогда его величеству донесть, что чьим тщанием и трудами какие заведены заводы» (15). Геннин в точности выполнил просьбу князя. Осмотренные заводы оставили у царя самое благоприятное впечатление, которым он не преминул поделиться с князем.

Закулисные хлопоты светлейшего тоже оказали свое влия­ние на его судьбу. Сделав вид, что похвальные слова царя для него явились полной неожиданностью, Меншиков писал ему в конце января 1719 г.: «Радуюсь, что мой труд в деле заводов, которые я по указу вашему строил, вашему вели­честву явился угоден». Тут же напоминание о том, что его, Меншикова, для платежа денег «хотели держать в Канце­лярии» (16).

Екатерина тоже получила письмо от князя: «И правда, ежели бы не вашею матернею пожалован был милостью, то б всеконечно за платеж денег держан бы в Канцелярии». Тут же жалоба: начет «платить безсилен» — и сетование на не­обходимость продать «некоторые вещи, також и несколько деревень» (17).

Самую крупную неприятность князю доставили не рас­смотренные выше расследования, а почепское дело — обвине­ние в захвате чужих земель и закрепощении украинских казаков.

Ко времени, когда почепское дело в 1717 г. стало пред­метом разбирательства Сената и специальных комиссий, Мен­шиков уже считался богатейшим вельможей страны. Его вла­дения увеличивались из года в год, причем в послеполтавский период едва ли не главным источником расширения вотчин­ного хозяйства стала скупка имений. По неполным данным Меншиков только в 1710—1717 гг. издержал на приобретение вотчин свыше 200 тыс. руб.

Какие источники доходов позволяли Меншикову совер­шать столь крупные сделки? Главным из них являлась казна. В одной из челобитных князь признался, что он распоряжался казенным сундуком с такой же непринужденностью, как и собственным карманом.

Появились и два сравнительно новых канала накопления богатств: военные трофеи и доходы с вотчин. Владения князя приносили огромные доходы. Меншиков не довольствовался извлечением из них традиционного денежного оброка и до­ставкой во дворцы всякой снеди. Жажда наживы толкала его на путь предпринимательства. Одним из первых среди поме­щиков он создает промысловые заведения по переработке сельскохозяйственного сырья и полезных ископаемых. Было выгоднее продавать не хлеб, а изготовленное из него вино, и Меншиков спешит создать винокуренные промыслы, чтобы поставлять вино в царские кабаки. Застройка Петербурга требовала огромного количества разнообразных строительных материалов. Меньшиков использует и эту конъюнктуру, ор­ганизовав в окрестностях столицы кирпичное производство и распиловку леса. В Ямбургском уезде он владел хрустальным заводом. Оконное стекло, посуда, зеркала, хрусталь шли на нужды дворца и загородной резиденции, но часть продукции поступала на рынок. Откровенно предпринимательский ха­рактер имели соляные промыслы, купленные князем в Тотемском уезде за 40 тыс. руб., а также рыбные промыслы на Волге и в Поморье.

Впрочем, однажды предпринимательские начинания Мен­шикова не были обусловлены желанием извлечь из них ба­рыши. Он выступил инициатором организации шелковой ма­нуфактуры, вовлек в дело еще двоих вельмож — Апраксина и Шафирова, причем, как явствует из письма Меншикова к Макарову, светлейший в данном случае руководствовался стремлением не столько извлечь прибыль, сколько угодить царю: ему, Меншикову, известно, что Петр, «будучи в Париже изволил смотреть всяких мануфактур, между которыми изво­лил видеть и шпалеры, и при том изволил говорить, дабы и у нас такая работа как наискорее завелась, и у нас еще ни­чего в зачине не бывало, понеже ни инструментов, ни шерсти, ни красильщиков нет». Меншиков просил Макарова, нахо­дившегося вместе с царем в Париже, закупить необходимые инструменты (18).

Все, что в те времена могло принести барыши, не усколь­зало от жадного взора светлейшего. Он неустанно печется о преумножении своего богатства. Ему мало 100 тыс. кре­постных, золота, бриллиантов, роскошных дворцов. Он весь в поисках новых источников дохода и безоговорочно прини­мает любой совет, если его реализация сулила получение хотя бы мелочных барышей. В Москве он скупал лавки, хар­чевни, погреба, торговые места, с тем чтобы все это на вы­годных условиях сдавать в оброк мелким торговцам и про­мысловикам. За границу Меншиков продавал традиционные товары русского экспорта. Его агенты действовали в районах производства пеньки, воска, сала, кож и отправляли их в Пе­тербург и Архангельск для продажи английским и голланд­ским купцам (19).

Князь, однако, никогда не ощущал избытка в почестях и богатстве.

Город Почеп с округой принадлежал Мазепе и еще в 1709 г. был пожалован Меншикову за участие в Полтавской баталии. Князь не довольствовался даянием и из года в год округлял это владение захватом близлежащих земель, закре­пощением казаков и взиманием с них повинностей. С 1717 г. казаки начали подавать многочисленные жалобы на незакон­ные захваты, но все они оставались без последствий — никто не посмел предать гласности очевидный факт произвола. На­конец, жалобам был дан ход, но все шло для Меншикова лучшим образом. Сенат отправил на Украину межевщика Ло­сева. Тот действовал в угоду князю и при межевании спрямил его владения так, что они стали еще более обширными.

Весной 1720 г. князь сам отправился на Украину. Офи­циальная цель поездки, как мы видели выше, состояла в вы­полнении повеления царя. Но светлейший спешил на Украину терпя дорожные лишения, не только ради комплектования кавалерийских и драгунских полков. Заодно он намеревался уговорить гетмана Скоропадского закрыть почепское дело. Светлейший, кроме того, рассчитывал на месте получить ис­черпывающую информацию о намерениях противной стороны, чтобы своевременно парировать ее выпады.

Компромисс, однако, не был достигнут. Более того, свет­лейшему стало известно о поездке в Петербург новых чело­битчиков. Вслед за ними Меншиков отправляет письмо своему «Гриятелю адмиралу Апраксину с просьбой «напрасным клеветам» челобитчиков не верить. В то же время он хлопотал перед Апраксиным, чтобы дьяку Лосеву, прибытие которого вскоре ожидалось в Петербурге, была оказана всякая милость и призрение (20).

Не надеясь на эффективность заклинаний, чтобы жалобам челобитчиков не придавали веры, Меншиков сам решил при­быть в Петербург. У царя он на этот счет испрашивает разре­шено, причем необходимость поездки в столицу он мотивировал необходимостью «о расположении на квартиры полков вашему величеству донести изустно, ибо чрез письмо так обстоятельно невозможно объявить» (21).

Сомневаясь в том, что этот аргумент будет принят Петром, Меншиков обратился к услугам Макарова, чтобы тот изволил «его величеству почаще докучать» о своем вызове в Петер­бург (22). Меншиков был настолько уверен в удовлетворении царем своей просьбы, что распорядился о расстановке подвод на пути следования в столицу. Но ни личные просьбы, ни «докуки» кабинет-секретаря не помогли — царь не счел целе­сообразным приезд Меншикова в Петербург.

Быть может, почепское дело продолжалось бы бесконечно долго, если бы в него не вмешался украинский гетман Скоропадский, решительно вставший на защиту обиженных Мен-шиковым казаков. В челобитной парю, поданной в декабре 1720 г., гетман писал о «фальшивом» межевании, которым был нанесен «всему Стародубскому полку убыток», так как более тысячи казаков, а вместе с ними поля и сенокосные угодья, мельницы и бортевые леса были приписаны к владе­ниям князя.

Кстати, Меншиков не считал, что челобитная была подана по инициативе гетмана и им подписана. По его мнению, ста­рый и больной Скоропадский являлся всего лишь марионет­кой в руках украинской старшины. Еще до подачи гетманом этой челобитной Меншиков писал Макарову, что «господин гетман по привождении на злобу от других будет на меня писать з жалобою». Впрочем, светлейший допускал, что у его недругов надобности в том, чтобы настраивать «на злобу» Скоропадского, не было, ибо среди них был человек, умевший ловко подделывать подпись гетмана: «Я не надеюсь,— рассуж­дал Меншиков,— чтоб он сам мог подписатца, но другие, кои власно так, как он сам подписывает и познать невозможно» (23).

Как бы там ни было, но Меншиков, почуяв опасность, за­нервничал. Об этом свидетельствует тот факт, что за три не­дели, с 14 апреля по 4 мая 1721 г., князь отправил четыре личных письма Екатерине, чтобы она «предстательствовала» перед царем о решении почепского дела в его пользу. «Прошу о милостивом за меня его царскому величеству предстательстве»,—писал он 17 апреля. В письме от 4 мая Меншиков приносит царице «благодарение за милостивое за меня его величеству о Почепском моем деле предстательство и о исходатайствовании милостивого указу» (24).

Использовал князь и второй канал воздействия на царя — посредничество Макарова. Одновременно князь осаждал че­лобитными и царя. В одной из них, от 17 апреля 1721 г., он писал, что межевание было произведено в присутствии четырех представителей гетмана и 300 человек «тамошних обывателей», и просил «указать той меже быть так, как помяну­тые заручные книги учинены» (25). В другой челобитной он про­сил жалобщиков задержать в столице и подворное межевание произвести в их отсутствие «для того, что оные неправедно, как выше писано, бьют челом и многих к тому челобитью сильно принуждали подписыватца. А иных, которые не хотели подписыватца, держали в тюрьме» (26).

Предотвратить проведение повторного межевания Меншикову все же не удалось. Царь ему ответил: «О Почепском деле лучше обождать, пока назначенная персона из Сената по указу подлинно там свидетельствует, и ежели по свидетель­ству неправы явятся челобитчики, тогда вящшему наказанию за неправое челобитье подлежать будут, а вам послужит то к лучшему оправданию».

На Украину был отправлен новый межевщик — полковник Скорняков-Писарев, брат обер-секретаря Сената, клеврета Меншикова. Скорняков-Писарев оказал Меншикову такую же услугу, как и Лосев, подтвердив итоги первого межевания.

Меншиков готов был торжествовать победу. В новой чело­битной царю он напустился на гетмана Скоропадского, кото­рый якобы устно соглашался уступить ему, князю, спорные земли, а теперь их не отдает. Если верить челобитчику, то захваченные им земли и закрепощенные казаки с давних вре­мен находились в ведомстве почепской ратуши.

Между тем начался третий этап почепского дела. На Украину отправили нового межевщика, а два предыдущих были схвачены для дознания. Лосев тут же признался, что он с ведома Меншикова межевал несправедливо и покрыл его захваты. Припертый к стене Меншиков должен был при­знать свою вину. Царю он писал: «Ни в чем по тому делу оп­равдаться не могу, но во всем у вашего величества всени­жайше слезно прошу милостивейшего прощения» (27). Терпение Петра находилось на грани истощения. Вероятно, к этому времени относятся вещие его слова, сказанные Екатерине: «Ей, Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила его мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы» (28).

В столице носились упорные слухи о близком падении князя. Прусский посланник Мардефельд нисколько не грешил против истины, когда писал о нервном потрясении Менши­кова, вызванном страхом за свою судьбу. В нашем распоря­жении имеется относящееся к этому же времени заключение консилиума медицинских светил: царского лейб-медика Блюментроста и врачей Бидлоо, Шоберта и Ремуса. Медики не обнаружили туберкулеза, ибо отсутствовали его явные симп­томы: «в одышке тягости никогда не бывает и около груди утеснения никакого нет, такожде после кушания или к ноче признаки к лихоратке не являются». Меншикову были пред­писаны какие-то лекарства, прогулки верхом в летнее время, физические упражнения зимой, строгая диета и режим. Но все рекомендации мало помогут, если князь не возьмет себя в руки по части душевного спокойствия. Заключительная часть документа необычайно интересна и с точки зрения исто­рии медицины и для характеристики самого пациента (при­водим ее полностью): «… Того ради такожде надлежит себя остерегать от многого мышления и думания, ибо всем известно, что сие здравию вредительно и болыни, а особливо сия его светлости болезнь оттого вырастает, от таких мыслей проис­ходит печаль и сердитование. Печаль кровь густит и в своем движении останавливает и лехкое запирает, а сердитование кровь в своем движении горячит. И ежели кровь есть густа и жилы суть заперты, то весьма надлежит опасатца какой ве­ликой болезни.

Того ради мы ележ себя разсуждаем, что от наших лекарств пользы никакой не будет, ежели его светлость от своей сто­роны себя сам пользовать и вспомогать не изволит, а особли­во воздержать себя от сердитования и печали и, елико воз­можно, от таких дел, которые мысли утруждают и безпокой-ство приводят» (29).

От него уже все отвернулись. В гостеприимном доме свет­лейшего на именинах супруги демонстративно отсутствовали все вельможи. Он лихорадочно искал заступников, вновь об­ращался к Екатерине сам, посылал хлопотать за себя своих клевретов. Один из них, Девиер, доносил Меншикову: «Ваша светлость изволили упомянуть о Почепском деле, и о сем ее величеству я доносил и стараться в том будем» (30).

Меншиков устоял и на этот раз. Мардефельд доносил прус­скому королю в феврале 1723 г.: «Князь Меншиков, который от страха и в ожидании исхода дела совсем осунулся и даже заболел, сумел опять скинуть петлю со своей шеи. Говорят, что он получил полное помилование впредь, пока сатана его снова не искусит» (31).

Почепское дело все же стоило Меншикову потерь. Петр обязал его расстаться с тем, что ему не принадлежало: вер­нуть казакам захваченные земли, а также оброчные деньги. Кредит светлейшего пошатнулся, и ему пришлось оставить пост президента Военной коллегии, который был вручен квярю Аниките Ивановичу Репнину, В почепском деле, как и в деле с подрядами, суровым наказаниям подверглись ис­полнители воли князя — межевщики Лосев и Скорняков-Писарев.

Чем объяснить снисходительность Петра к хищениям своего фаворита? Почему он терпел злоупотребления свет­лейшего, в то время как других казнокрадов подвергал самым суровым наказаниям? Напомним, что вице-губернатор Корсаков, всего лишь орудие в руках князя, был подвергнут пыт­ке, ему публично жгли язык, а затем отправили в ссылку. На долю сенатора князя Григория Волконского выпала вдобавок к таким же наказаниям еще и конфискация имущества. Меж­ду тем Волконский совершил одинаковое с Меншиковым преступление — поставлял провиант под чужим именем и по дорогой цене. Наконец, несомненно очень близкий к царю человек, которого он любовно называл дедушкой, а именно Александр Васильевич Кикин, за подрядные махинации был лишен чинов и отстранен от должности советника Адмирал­тейства.

На поставленные вопросы искали ответов не только исто­рики, но и современники. И. И, Голиков, известный историк-любитель XVIII в., автор грандиозного сочинения о Петре I и собиратель анекдотов о нем, записал два анекдота, объяс­няющих терпимость царя к казнокрадству своего любимца»

Согласно одному анекдоту, в токарню, где Долгорукий докладывал царю о Меншикове, вошел князь, пал перед Пет­ром на колени «и со слезами просил помиловать, изъяснялся, что злодеи его все силы прилагают погубить его». Долгору­кий сказал светлейшему: следствие вели не злодеи, а члены канцелярии, обличившие «тебя в похищении казенного инте­реса, и посему жалоба твоя крайне несправедлива».

Некоторое время спустя Петр вернулся к обсуждению доклада Долгорукого и вынес решение: «Не тебе, князь, су­дить меня с Данилычем, а судить нас с ним будет бог». В ответ Долгорукий рассказал случай, якобы происшедший с его родственником Лобановым, который вместо любимого управителя, бессовестно обкрадывавшего его, велел высечь ключника, сообщника и подчиненного управителя. Жертве истязания и присутствовавшему при экзекуции управителю было сказано, что ключник расплачивается «за общую их кражу».

Долгорукий из этой притчи рекомендовал царю практиче­ский вывод: «Так и ты, государь, сделай: помогал в плутов­австве Меншикову Корсаков, и ты накажи его при нем за их общее плутовство, да тем и дело кончи».

Второй анекдот излагает иную версию обсуждения дела. На заседание следственной комиссии, происходившее в при­сутствии царя, явился с повинной Меншиков, «Э, брат,— ска­зал царь, ознакомившись с ее содержанием,— и того ты напи­сать не умел, и стал оную чернить» (править.—Н. П.), Один из младших по чину членов комиссии сказал своим товари­щам: «Пойдемте, братцы, нам делать здесь нечего».

— Куда? — спросил Петр.

— Домой, ибо что нам остается здесь делать, когда ты сам научаешь вора, как ему ответствовать. Так ты один и суди его, как изволишь, а мы лишние.

Другой член комиссии поддержал своего коллегу, заявив­шего царю, что первый вельможа в государстве должен пока­зывать образцы «в верном хранении законов и в безпорочной к тебе и отечеству службе». Нарушитель их недостоин ми­лостей. Царь, рыслушав мнение членов комиссии, обратил их внимание на крупные заслуги князя. Приговор Петра был та­ким: «Он мне и впредь нужен, и может еще сугубо заслужить оное» (32).

Достоверность анекдотов проверить невозможно. Скорее всего оба они были придуманы после совершившихся собы­тий: фабула подверглась литературной обработке, драматиза­ции и обросла деталями, вряд ли имевшими место в действи­тельности.

Не стоило бы пересказывать содержание басен, выдавае­мых за были, если бы не две существенные детали: при всех различиях оба анекдота схожи в освещении роли царя в деле Меншикова: судьбу светлейшего решал Петр, причем решал ее вопреки мнению канцелярии, расследовавшей его преступ­ления; схоже и объяснение причин милосердия царя: Менши­ков еще ему понадобится, он, царь, не настолько богат дель­ными помощниками, чтобы с легкостью расстаться с главным из них.

Ставя под сомнение достоверность отражения событий анекдотами, мы должны принять за истину интерпретацию этих событий. Действительно, снисходительность Петра толь­ко и можно объяснить многими годами дружбы с фаворитом, преданностью этого фаворита, его военными заслугами, на­конец, заступничеством Екатерины. Нет никаких сомнений, что Екатерина роль доброй феи выполняла достаточно при­лежно. Не страдал короткой памятью и Петр, несомненно помнивший и годы привязанности к Данилычу, и деловые ка­чества своего друга.

Перечисленные заслуги относились к прошлому. Воспоми­нания о них если и не стерлись в памяти, то могли поблек­нуть, если бы Ментиков утратил способность быть не только полезным, но и крайне необходимым как в настоящем, так и в будущем.

Царь назначает Меншикова сенатором и руководителем одного из важнейших учреждений обновленного государст­венного механизма — президентом Военной коллегии. Прав­да, Военная коллегия была единственной, которой ведали два президента, при неграмотном Меншикове состоял второй президент, иностранец, видимо, в качестве военного специа­листа. Заметим, что это назначение светлейшего состоялось в 1718 г., т. е. в то время, когда расследование его хищений подходило к концу и масштабы этих хищений в общих чертах были выяснены.

В следующем году нависла угроза вмешательства в Север­ную войну Англии — воды Балтийского моря бороздила эскад­ра английского адмирала Норриса, готовившаяся к нападению на русский флот. Царь посылает Меншикова в Кронштадт, где тот почти месяц руководил возведением дополнительных укреплений, способных преградить подход к Петербургу не­приятельской эскадре. В этом же году мы наблюдаем Менши­кова за выполнением одного деликатного поручения, к кото­рому царь мог привлечь человека, пользовавшегося его пол-даым доверием,— он руководил описанием ранее опечатанного имущества и бумаг покойного царевича Алексея.

В 1720 г. возникла надобность в увеличении числа кава-яерийских и драгунских полков — Петр намеревался развер­нуть обширные военные действия на территории самой Шве­ции. Кроме того, носились слухи о возможной высадке швед­ского десанта на побережье Эстляндии и Лифляндии. «Мейн фринт,— обращался царь к светлейшему,— хотя мы мало ве­рим о транспорте шведском, однако же то подлинно есть, что в Готенбурге множество судов транспортных берут и пятнают гербом для транспорту» (33). Чтобы опрокинуть неприятеля в море в любом пункте вторжения, необходимы были подвиж­ные отряды, способные быстро преодолевать расстояние.

Комплектование новых кавалерийских и драгунских пол­ков Петр возложил на Меншикова. Тот отправляется на Ук­раину.

Выехал князь из Москвы в начале марта. В пути его за­стигла запоздалая зима: сильные морозы и метели, «Смело могу донести,—писал Петру князь,—что как я стал при ва­шем величестве служить, ни в котором пути такой дороги не имел» (34).

Князю как фельдмаршалу и президенту Военной коллегии украинский гетман организовал пышную встречу и оказывал положенные его рангу почести: въезжал Меншиков в город в сопровождении казачьих эскадронов, под гром артиллерий­ских салютов и звуки оркестров.

На Украине Меншиков еще раз блеснул талантом органи­затора. Он закупил необходимое количество лошадей, моби­лизовал множество рекрутов из однодворцев, пересмотрел со­став гарнизонных полков, изъяв из них солдат, годных в по­левую службу, привлек более тысячи дворянских недорослей для службы в конных полках. В общей сложности Мекшкков укомплектовал 26 полков, из которых 4 — отправил в Ригу, 10 — в Смоленск, а 12 — оставил на границе с Польшей. При­быв в Смоленск, он и там обнаружил резервы, из которых сформировал два полка, отосланных в Ригу.

Путь из Украины до Смоленска и от Смоленска до Риги Меншиков преодолевал не туристом, а человеком, властно вторгавшимся в то, что нуждалось в улучшении и более со­вершенной организации. Он исправлял дороги и мосты, остав­лял инструкции, организовывал обучение рекрутов, инспек­тировал полки.

В Петербург Меншиков прибыл 12 сентября и сразу же был принят царем, которому с 5 час. утра до 12 час. дня докладывал об итогах своей полугодовой работы.

Итак, князь на любом поприще, куда бы его ни бросал Петр, проявлял незаурядные способности организатора и без­упречного исполнителя царских повелений. Такая распоря­дительность давала Петру основание выделять светлейшего среди своих сподвижников, даже в те времена, когда отно­шения между ними стали иными, чем в первые полтора де­сятка лет их дружбы.

Но у царя была еще одна причина смотреть сквозь паль­цы на казнокрадство светлейшего и ради больших заслуг про­щать две «маленькие» слабости: честолюбие и алчность. Дело в том, что сам Петр в известной мере поощрял казнокрадство своего фаворита, точнее, долгие годы мирился с ним, как бы не замечал его.

Резиденция Петра в Преображенском, как и Летний дво­рец в Петербурге, ни по размерам, ни по внутреннему убран­ству не были пригодны для устройства приемов и проведения празднеств, Роль гостеприимного хозяина в сное время выполнял царский любимец Лефорт. Его обязанности перешли к Меншикову.

Меншикова с Лефортом роднило лишь положение любим­цев царя, избалованных его вниманием. В остальном фавори­ты представляли два не похожих друг на друга характера, Лефорт — беспечный весельчак и балагур, живший сегодняш­ним днем, нисколько не заботясь о завтрашнем. Будущее у него ограничивалось ближайшим вечером, сулившим пирушку и развлечения с дамами. Меншиков, напротив, был стяжате­лем, снедаемым заботами о будущем не только своем, но и своего рода. Лефорт не был тщеславен, Меншиков же — весь в хлопотах о чинах и званиях. «Дебошан французской», как называл Лефорта один современник, хотя и был женат, но до конца дней своих увлекался слабым полом и к супружеской верности относился легкомысленно. Меншиков, наоборот, слыл добропорядочным семьянином и заботливым отцом.

Дворец Меншикова, как в свое время дворец Лефорта в Москве, был одновременно и дворцом Петра. Знаменитая свадьба карликов, торжества по случаю бракосочетания ца­ревны Анны Иоанновны, женитьба князя-папы Никиты Зото­ва, пиры в викториальные дни и дни текущих побед на театре военных действий, торжества по случаю спуска на воду ко­раблей и их закладки происходили во дворце губернатора Меншикова. Там же Петр отмечал и семейные праздники. Светлейший держал лучшую в столице кухню, огромное ко­личество иностранных слуг, великолепный оркестр, роскош­ный выезд и пышно обставленные покои. Все на нем было самым модным — от парика до башмаков. А огромные дворцы в Петербурге, на Котлине острове, в Ораниенбауме, являв­шемся его летней резиденцией!

По престижным соображениям Петр требовал, чтобы дво­рец князя был обставлен с роскошью, подобающей его долж­ности и положению. Рассказывают, что однажды царь, при­быв к князю, был неприятно удивлен дешевыми шпалерами на стенах. Меншиков объяснил, что он вынужден был содрать дорогие обои, чтобы расплатиться с начетами. Петр пригро­зил: если к следующему его визиту все останется в таком же убогом виде, то светлейший понесет суровое наказание. При­шлось выполнять царскую волю.

Не скупился князь, когда раскошеливался на подарки царю. Преподнесенный ему корабль в день именин в 1711 г, не относился к самым дорогим. Годом раньше на именины он отвалил Петру 100 тыс. руб. Поэтому заявление Меншикова о том, что он тратил деньги «ради вашего, интересу и для чести вашей на содержание дому», не лишено оснований. Игнорировать его Петр не мог. В то же время сказанное не лишает Меншикова репутации казнокрада.

Как бы там ни было, но Петр не прерывает отношений с князем. Царь часто проводит время в обществе фаворита: рбсуждает вместе с ним планы застройки Петербурга, осмат­ривает городские сооружения и укрепления Кронштадта, при­сутствует на заседании Военной коллегии, часто бывает у Цего в гостях и сам принимает его, часами ведет деловые разговоры. Часы досуга Петр тоже проводит вместе с Мен-шиковым: присутствует на празднестве, устроенном им по слу­чаю дня своего рождения, участвует в свадебных торжествах его племянницы, выступает крестным отцом рожденной у Меншикова дочери. В канун 1720 г. Петр и Меншиков — непременные участники вылазок всепьянейшего собора35.

Следы приятельских отношений между Петром и Менши-ковым нетрудно обнаруяшть и в их переписке. Это не только традиционное обращение к Меншикову «Мейн фринт», но и тон писем, знаки внимания, оказываемые фавориту. В 1720 г. Петр отправляет к Меншикову на Украину пасхальный по­дарок: «А вместо красного яйца посылаю к вашей милости книгу трудов моих Морской регламент, только что вышедший из печати» (36). Известно, что завершение работы над этим регламентом доставило Петру особую радость и гордость именно потому, что его автором был он сам.

Петр иногда делился с князем новостями, причем светлей­ший допускал в ответах известную фамильярность, точнее, переступал грани официальной сдержанности, характерной для ответов царю прочих корреспондентов.

Царь сообщает Меншикову о десанте объединенного англо­шведского флота на безлюдный остров Нарген в 1720 г. Успех англичан и шведов был настолько ничтожным, что дал царю основание иронизировать по этому поводу. Десанту удалось сжечь баню и избу для работных людей. Меншиков в тон иро­нии отвечал: «А в учиненных обидах сих обоих флотов на остров Нарген — в сожжении бани и избы — не извольте пе­чалиться, но уступите добычу сию им на раздел, а именно баню шведскому, а избу английскому флотам» (37).

Отмечая наличие близких отношений между царем и Мен-шиковым, надобно все же отметить бесспорный факт, что степень этой близости не шла в сравнение с той, которую мы наблюдали в предполтавский период и в первые год-два после него. Теперь уже Петр не жаловался, как прежде, на «скуку» от «разлучения», не проявлял он и нетерпения в ожидании устречи. Более того, Меншиков, как упоминалось выше, на­ходясь в 1720 г. в Смоленске, пожелал прибыть в Петербург для доклада, но царь отклонил это предложение и велел ехать князю сначала в Ригу, а потом уже в столицу, ибо «на час приехать и паки возвращаться не для чего» (38).

Не баловал царь Меншикова, как в прежние годы, и пись­мами. Не каждое письмо-донесение князя удостаивалось от­вета. 15 апреля 1721 г. Петр, находясь в Риге, к примеру, ответил единственным письмом на шесть посланий Меншико­ва (39). Такое раньше если и случалось, то всегда сопровожда­лось извинениями царя.

Бывало, что Петр даже отказывался принимать Менши­кова — возможность подобного афронта в годы расцвета друж­бы исключалась совершенно. Теперь светлейший, по его соб­ственному выражению, «не сподобился» приема и должен был доносить суть дела письменно.

Не припоминается случаев, чтобы Меншиков прибегал в своих отношениях с Петром к посредничеству третьих лиц. В былые годы он в любое время дня и ночи был вхож в цар­скую резиденцию для личного разговора, либо отправлял курьеров с письмами, будучи уверен, что они найдут отклик. Но в 1721 г. он просит кабинет-секретаря Макарова доложить царю, «чтоб о том изволил указ в Адмиралтейство прислать, дабы более из солдат в матросы не принимали» (40).

Едва ли не самым выразительным свидетельством на­ступления новой фазы в положении фаворита является пере­писка Меншикова не с царем, а с другими лицами. Раньше све­дения о том, чем был озабочен Петр в данный момент, где он находился и куда намеревался отправиться, о его ближайших планах, наконец, о состоянии здоровья светлейший получал из первых рук. Теперь писем царя поубавилось во много крат, а интерес Меншикова-царедворца к тому, что происходило при дворе, во столько же крат увеличился. Мало ли что могло случиться с часто болевшим Петром, а особенно на те­атре военных действий, когда он участвовал в морском сра­жении у мыса Гангут, или в Каспийском походе, или, наконец во время продолжительного пребывания за границей в 1716— 1717 гг.! Недостающую информацию Меншиков получал те­перь из вторых рук, прибегая к услугам самых разнооб­разных лиц.

Среди людей, более или менее систематически извещав­ших Меншикова о том, что делал и где находился Петр, встре­чаем Екатерину, кабинет-секретаря Алексея Макарова, гене­рал-полицеймейстера Петербурга Антона Девиера, кстати женатого на сестре князя, и множество других лиц. Их письма немногословны, богатством содержания не отличаются. Един­ственное назначение таких писем состояло, видимо, в стрем­лении оказать Меншикову услугу, в которой тот нуждался. В этом плане особенно показательны письма братьев Олсуфье­вых. Оба они были гофмейстерами: Матвей — у Ветра, Васи­лий — у Екатерины. Князь весьма дорожил сведениями, ис­ходившими от братьев, и не оставлял ни одного их письма без ответа.

О чем сообщали братья Олсуфьевы Меншнкову? Братья сопровождали царскую чету во всех ее поездках. Именно переезды Петра и Екатерины, т. е. то, что было доступно визуальному наблюдению, и составляли главное содержание их писем. В апреле 1717 г. Матвей Олсуфьев сообщил о при­бытии царя в Лувр, где он провел полчаса, так как предна­значенный для проживания дворец «его величеству за великостью не понравился». 4 января 1718 г. письмо Матвея Ол­суфьева из Москвы: царь 2 января «изводил со всем собором славить и зело изрядно веселились, изволил сам подносить по первому стакану вина, потом господин адмирал». Василий Олсуфьев 2 февраля 1719 г. писал из Марциальных вод: царь и царица «обретаются в добром здоровьи и изболят употреб­лять воду. Их величеству вода действует изрядно».

Услуги братьев-соглядатаев Меншиков оплачивал взаим­ными услугами. Василий Олсуфьев просил князя «не остав­лять во своей милости жены моей и робятишек», а Матвей, находясь в Париже, просил одолжить ему 1 тыс. руб. (41)

Отмеченная ранее двойственность и даже противоречи­вость в отношениях между царем и Меншиковым прослежи­вается и в последние два-три года жизни Петра. Разве риск­нул бы князь, зная о враждебном отношении к себе царя, подать ему в 1722 г. челобитную с просьбой по случаю годов­щины заключения Ништадтского мира с Швецией «и на вос­поминание Полтавской баталии» пожаловать ему город Ба­турин (42)? По-видимому, практичный Меншиков на что-то рас­считывал и, во всяком случае, не ожидал, что челобитная вызовет раздражение и упреки царя. Правда, расчет не оправ­дался, и челобитная осталась без ответа.

С другой стороны, Петр выражал, как и в былые годы, полное удовлетворение деятельностью князя. Приведем на этот счет свидетельство Екатерины. Меншикову она писала 26 марта 1723 г.: «Что ж пишешь о работах, бывших в твоей диспозиции, и оными работами, а паче построенными постоя­лыми дворами, его императорское величество зело доволен» (43). Но это не помешало царю проявить холодное отношение к домогательствам князя о прощении своих «вин». Так как расследование преступлений Меншикова все еще продолжалось, то он обратился к царю 4 апреля 1724 г. с двумя просьбами: «Вину мою мне отпустить и положенных на меня штрафных и за провиант прибыльных и написанных на меня в городах разных расходов… на мне не спрашивать… и единожды оной щот окончать». Вторая просьба относилась к почепскому делу. Признав и здесь свою вину, светлейший просил, чтобы впредь была запрещена запись его крестьян в казаки, ибо он терял доходы от них. Аналогичную челобитную он подал и Екатерине с неизменной просьбой на отдельной цидуле о «предстательстве и заступлении» (44). Ответа не последовало и на сей раз. Полтора месяца спустя Меншиков вновь обратился с просьбой выдать ему беспроцентную ссуду в 20 тыс. руб. сроком на два-три года. Резолюция царя от 30 мая 1724 г. хотя и не в полной мере, но все же удовлетворила просьбу: «Дать взаймы из сих десять тысяч, а возвратить в полтора года от сего числа» (45).

Неизвестно, какой была бы судьба Меншикова, если бы Петр прожил еще несколько лет. Скорее всего, он разделил бы участь всех казнокрадов, тем более что главная его заступница, Екатерина, из-за своей супружеской неверности утратила влияние на царя. Но 28 января 1725 г. Петра не стало. Меншиков вступил в новый этап своей жизни.