Лекция: БЕЗ ПОЩАДЫ 64 страница
На следующий день Никита все же набрался храбрости. Он предложил Тане переночевать на берегу в спальных мешках.
— А что — это довольно-таки романтично! Подумай сама — ты спишь, а у твоих ног шумит прибой! — прочувствованно провозгласил Никита и посмотрел на Таню испытующе.
Он уже мысленно приготовил остроумную репризу на случай, если Таня сейчас затянет что-нибудь вроде «Да я бы с удовольствием, но только что скажет Арина Анатольевна? И Башкирцев, и другие...» Реприза, сочиненная Никитой, начиналась словами: «Послушай, но мы же с тобой взрослые люди!»
Однако, вопреки опасениям Никиты, Таня не вспомнила об общественном мнении.
— Хорошая идея! На Екатерине я обожала спать в саду! Вот только...
— ???
— Только спать будет жестко.
— Да что ты как старая бабка! Жестко, не жестко, какая разница! — старательно скрывая радость, отвечал Никита. Его сердце наполнилось дурманом сладких предчувствий.
Однако, этим предчувствиям не суждено было сбыться.
Они глядели на чужие звезды, пили наипростейшее, пищевое каберне из литрового пластикового пакета и обсуждали общих знакомых. А потом Таня старательно расчесывала свои волосы, которые в свете Малахитовой Луны олунчей казались уже не платиновыми, как днем, но отлитыми из бронзы, чтобы заплести их на ночь в две косы.
Не то луна, делавшая Танино лицо таким отстраненным и при этом зовущим, была во всем виновата, не то вино разгорячило кровь, но все чаще Никита многозначительно умолкал, глядя на Таню тяжелым магнетическим взглядом.
Впрочем, одна вещь не на шутку смущала Никиту Андреева.
Лаская привычным взглядом длинные, обтянутые черным гимнастическим трико Танины ноги, вытянутые в сторону остывающего моря, взбегая вверх по скобке живота на соблазнительные холмики ее груди, он не мог отделаться от одной навязчивой мысли: если Таня не сделает первый шаг, не проявит, так сказать, инициативу, он не сможет… ну или не сумеет… Никита даже не знал, как сказать… словом, он не посмеет даже прикоснуться к мизинцу на ее ноге, не то что поцеловать ее в губы.
Таня, сидящая на берегу, овеянная прохладным, не имеющим запаха ветром планеты Вешняя, казалось, была окружена непроницаемым коконом, почти зримой защитной оболочкой, проникнуть сквозь которую без насилия, при помощи нехитрых трюков из арсенала ловеласа-любителя просто невозможно. Старайся, не старайся...
Они вновь умолкли. Дневная экспедиция на косу Динна уже была обсосана до косточек. Новых тем не предвиделось. Никита затаил дыхание. Вот сейчас...
Таня глубоко вздохнула. Потянулась. Посмотрела на него своим обычным, немного нездешним взглядом и сказала:
— По-моему, Ника, нам пора спать. У меня уже глаза слипаются.
С этими словами она забралась в свой спальный мешок. Взвизгнула змейка.
— А я, пожалуй, пойду немного прогуляюсь, — с притворной непринужденностью бросил Никита, вставая.
Когда он возвратился, змейка на Танином спальном мешке была расстегнута — ей стало жарко. Ворот клетчатой ковбойки распахнулся, мистически отблескивал в лунном свете золотой нательный крест, виднелась черная бретелька бюстгальтера. Грудь Тани мерно вздымалась.
Никита присел. Наклонился. Прикоснулся губами к Таниным сухим губам.
От них пахло молоком и эвкалиптовой жевательной резинкой.
Никита поцеловал девушку еще раз, с тягучим, проникающим усилием.
Но она не ответила ему, не обвила его шею своей теплой рукой. Она даже не проснулась.
В то утро их разбудило само солнце. Впоследствии, вспоминая, как все было, Таня пришла к выводу: это была помощь свыше.
В конце концов, кто, как не олунчи, от культуры которых было неотделимо их пребывание на Вешней, называли свое солнце «Учителем», «Отцом», «Защитником» и «Предупреждающим о бедах»? Вот и Таню с Никитой оно предупредило. И, в конечном итоге, защитило, избавило от смерти.
Солнце жарило с таким остервенением, что даже Никита, любитель понежиться в постели до последнего, не выдержал и выполз наружу в 6.15 по местному времени.
Бодрая, неспешная Таня встретила его пробуждение дружелюбным мычанием — она чистила зубы при помощи электрической щетки с принудительной подачей воды у самой кромки прибоя.
— Взмок в спальнике — как мышь! Жарища какая-то казахстанская прямо! — проворчал Никита. Клюющими движениями собранных в щепоть пальцев он пытался отодрать от груди пропотевшую майку. — Ну, милая, как тебе спалось?
Никита старался, чтобы в его словах не проскользнуло никакого намека на подтекст, он очень хотел не выглядеть обиженным детсадовцем, которому родители, одержимые воспитательной манией, не разрешили наесться мороженым до треска в кишках. Но у него не получилось. Спросонья вообще плохо получается играть, подтвердит любой профессионал сцены!
— Фовофо...- промычала ему в ответ Таня. Она сплюнула розово-синий пенящийся ком зубной пасты, которой тут же занялся прибой. И повторила: — Хорошо спалось!
— Хорошо, что хорошо, — с наигранной живостью бросил Никита.
Забравшись в тень, они перекусили фруктами, которые прихватил из лагеря предусмотрительный Никита (он рассчитывал пустить их на закуску ко второму пакету «Каберне», до которого дело так и не дошло).
До завтрака оставалось целых два часа, и Таня легко согласилась на Никитино предложение прогуляться по окрестностям. Ей было интересно. Тем более что на завтра был назначен отлет домой. Паром-улей «Блэк Вельвет» уже болтался на орбите, о чем сообщил Семен Шульга, пилот-дублер. Казимир Лях, отвечавший за казенное имущество, уже начал упаковывать аппаратуру.
Таня развернула бейсболку козырьком вперед (обычно она носила ее по-мальчишечьи) и зашагала вслед за Никитой. Они шли по северному склону горы Хуанита. На душе у Тани было светло.
У нее не было никаких предчувствий. Никаких.
Когда небеса раскололись, она решила, что все это ей снится.
Впрочем, ощущение иллюзорности мира владело ею недолго. Прошло три минуты (которых флуггерам с лихвой хватило, чтобы превратить окрестности базы Альта-Кемадо в пропитанный жидким пламенем марсианский пейзаж), и на смену ему пришло другое, гиперреалистическое: ощущение неотвратимости, абсолютной предзаданности происходящего. Словно бы вся жизнь служила подготовкой к тому, чтобы бежать вниз по склону туда, где огненный смерч сплавил в одно пыльное, бурое месиво тела дородной Арины Анатольевны, угловатого зануды Казимира Ляха, неразлучных габовцев Шульги и Горяинова, тощего повара Тодо Аои, меланхоличного Димы Киприанова, обаятельной Оленьки Белой и смешливой гулёны Жанны Скрябиной.
Когда прилетели флуггеры, многие еще спали, ведь было всего 8.21 по местному времени.
Сони Оленька и Жанна так и лежали в своей палатке, крепко обнявшись. Обгорелые, безволосые, но узнаваемые.
«Может быть, они даже не успели проснуться. Так и умерли — во сне», — подумала Таня. Она добавила бы «от удушья» и оказалась бы права, но, к своему счастью, не имела ни малейшего представления о современных технологиях поражения незащищенной живой силы при помощи зажигательных смесей.
А вот Дима Киприанов наверняка читал книжку. Ранняя пташка, поутру он всегда читал — его не уставали вышучивать. Но что он читал — теперь не узнаешь. Книга сгорела. Вместе с палаткой.
Когда Таня и Никита добрались до Деревни, Киприанов был еще жив. Таня попробовала пульс — да-да, жив. Но не успела она прокричать Никите нечто маловразумительное, со словом «аптечка», как пульс угас под ее рукой.
«Прощай, Дима», — сказала Таня одними губами.
А вот от Горяинова и Шульги почти ничего не осталось — прямое попадание.
Рука Горяинова — Таня узнала ее по именным золотым часам — лежала возле оплывшего пластикового контейнера непонятного назначения. А от Шульги осталась одна голова. И то не вся, а только половина, та, где смолисто-черные кудри.
Тодо Аои погиб прямо на рабочем месте. У плиты. Видимо, очень старался успеть к девятичасовому завтраку. Желтый, обтянутый спекшимся черным мясом, труп Тодо они нашли среди останков кухни. В руках Тодо держал миксер. Пахло жженым мясом и концентратом мангового сока.
Странное дело, но Таня даже не заплакала.
А вот Никита — тот впал в настоящую истерику. Стоя на коленях перед лежащим на боку телом Арины Анатольевны (ног у тела не было, их отрезало осколками, судя по всему, она тоже умерла быстро), он прижимал к лицу ее острую черную руку и приговаривал: «Она была мне как мама! Танька! Ты понимаешь? Как мама! Если бы не она, я никогда бы не защитился! Да меня и в аспирантуру не взяли бы!»
Но Таню не пробирало. Вначале ее удерживали на границе между безумием горя и трезвостью яви надежды на то, что, возможно, кому-то еще удастся помочь.
Когда стало окончательно ясно, что помогать некому, Таня озаботилась судьбою тех, чьих останков они в Деревне не увидели. Что с Башкирцевым? Где Катенин и Нарзоев? И куда понесла нелегкая непоседу Штейнгольца?
А потом Таня долго смотрела на базу Альта-Кемадо, где вяло суетились уцелевшие люди.
Она знала: нужно туда пойти. Сейчас же пойти. Поработать если не медсестрой, то хотя бы… могилоустроительницей.
Но в то же время Таня твердо отдавала себе отчет в том, что силы ее духа недостаточно. При одной мысли о том, что там ее ожидает второй круг Ада, который, как и первый, Деревня, заполнен трупами знакомых людей — милого лейтенанта Лаурентиса, хохотуньи капитана Соледад, полковника Эксламы, с которыми еще вчера Жанна танцевала самбу, — ее начинала бить нервная дрожь.
Таня закурила.
После третьей затяжки на душе у нее стало легче. Она обернулась в сторону моря и… ахнула. Центральный Дырчатый Цирк не только устоял, он остался невредимым! Подумать только, археологический объект, о состоянии которого вторую сотню лет проливает слезы Общество Охраны Памятников, пережил бомбардировку! Впрочем, и в этом Таня тоже отдавала себе отчет, если бы нападавшие захотели, от города Сеф-Се не осталось бы и горки битого щебня.
Но больше, куда больше, чем целостности Цирка, Таня обрадовалась двум мужским фигурам в черно-синих блестящих водолазных костюмах. Волоча за собой сумки с аппаратурой, они спешили к Деревне со стороны моря. Это были Штейнгольц и Башкирцев.
— А мы вот решили проверить напоследок алтарь, — тяжело дыша, сказал Башкирцев. И невпопад добавил: — Черт бы их побрал.
А спустя еще двадцать минут на горестном пепелище появился пилот Алекс Нарзоев. Видимо, судьба взялась во что бы то ни стало уберечь его от гибели: вчера он настолько увлекся тестированием стыковочных датчиков планетолета, что неожиданно для себя заснул прямо у носовой стойки шасси, положив под голову саквояж с инструментами.
«Счастливый», к слову, во время налета не получил ни одной царапины. Хвала капониру на краю старой взлетной! Почтенное сооружение оказалось столь удачно замаскировано буйной порослью местных грибовидных пентарадиксов, что флуггеры-убийцы и не заподозрили о его существовании.
В противном случае что бы помешало любому из пилотов записать на свой счет симпатичный планетолет? Благородство? Лень?
«Со мной такое в первый раз! Тем более по трезвому делу!» — разводил руками Нарзоев.
Таня очень надеялась, что на этом чудеса не окончатся и с минуты на минуту в Деревню явится Клим Катенин. Но он не явился.
Глава 11. Историки нашей победы
Март, 2622 г.
Москва — Красноярск-26, Российская Директория
Планета Земля, Солнечная система
Все мы были уверены, что «Камчадал» направляется прямиком на Восемьсот Первый парсек, где нас ожидает возвращение в состав действующего флота. Я принадлежал к числу немногих счастливчиков, которые надеялись попасть прямиком на борт родного корабля. Ведь по самым свежим данным (источник: Тылтынь) гвардейский авианосец «Три Святителя», претерпев еще один ремонт, был возвращен из стационеров в оперативный состав Второго Ударного флота.
Другим-то было куда хуже. Пилотам из частей наземного базирования, захваченным в плен во время первых боев, возвращаться было попросту некуда — их эскадрильи, полки, а подчас и целые авиакрылья погибли в полном составе. То же относилось и к офицерам, спасшимся с борта боевых кораблей. Они-то спаслись, а вот обломки их фрегатов, авианосцев, линкоров теперь служили наглядными пособиями для вражеской пропаганды.
Кроме меня, всего лишь три человека могли быть на сто процентов уверены, что вернутся в компанию старых сослуживцев: Покрас, Меркулов и старший лейтенант Марицын.
Покраса начало войны застало в увольнении «на берегу», то есть в военном городке на планете Зуша. Среди кораблей, внезапно атакованных неприятелем на орбите Зуши, был и родной линкор Покраса, «Пересвет». Линкор отважно принял бой с тремя конкордианскими «одноклассниками», схлопотал дюжину снарядов и счастливо ретировался в Х-матрицу. Ну а Покрас спустя сутки попал в лапы конкордианской штурмовой пехоты, разъезжавшей по Зуше на БРАМДах.
С Меркуловым все ясно: его флуггер сбили во время рейдовой операции в районе Грозного, но авианосец «Адмирал Нахимов» не пострадал и благополучно продолжал службу.
Самая необычная, жутковатая история была у старшего лейтенанта Марицына, командира барражирующего истребителя «Гриф» из 5-го ОДПП — отдельного дальнепатрульного полка.
Барражирующие истребители, они же по европейской классификации «охотники», хотя и относятся к флуггерам, по сути являются уже вполне полноценными космическими кораблями. На них нет, конечно, люксогеновых двигателей для межзвездных переходов, но они могут свободно перемещаться в пределах планетной системы. Охотники самостоятельно занимают район боевого патрулирования, проводят в нем, если требуется, до двух недель, а потом возвращаются на орбитальную базу. Для полетов в атмосфере они не приспособлены, для активного маневрирования — тоже. С тактической точки зрения, охотники — это сравнительно дешевые самоходные платформы, вооруженные мощными ракетными комплексами. Их задача — сдерживание и перехват вражеских сил на дальних подступах к охраняемой планете.
Так вот, экипаж Марицына заблудился в районе патрулирования на этих самых растреклятых дальних подступах. И провел в космосе не две, а три с половиной недели!
Невероятно? Да, в мирных условиях — практически невероятно!
Но в военных… В военных дело было так. В один не самый прекрасный день крошечный метеорит пробил обшивку «Грифа» и прекратил свое существование в недрах бортового навигационно-боевого комплекса, парсера. С пожаром справиться удалось, восстановить оборудование — нет.
К тому времени эскадра клонов, пройдя далеко-далеко от истребителя Марицына, начала прорыв к планете Новосатурн, оборона которой, собственно, и была возложена на 5-й отдельный дальнепатрульный полк. Пока коллеги лейтенанта на других участках вовсю геройствовали (и, что приятно, почти не несли потерь), Марицын пытался добраться до Новосатурна на ручном управлении.
Однако вот незадача: при исправном парсере расчет и балансировка всех маневровых импульсов производятся автоматически со скрупулезнейшим учетом лоции планетной системы. А без него — как? Имея хорошую подготовку, «на глазок» можно худо-бедно совершить двухчасовый тактический полет на обычном флуггере — скажем, в пределах системы «Земля — Луна». Но что делать, если запасов топлива — в обрез, а в полете предстоит пересечь орбиты трех планет-гигантов с кучей спутников? Причем — повезло же Марицыну! — два из трех гигантов находились вблизи от его траектории и вносили в нее ощутимые гравитационные возмущения.
Сперва Марицын пытался все посчитать «руками», то есть на обычном командирском планшете. Но выяснилось, что он, а равно другие члены экипажа, не знают гравитационной лоции системы. Марицыну оставались только самые грубые прикидки. Приняв «вправо» от обоих гигантов, он разогнался с таким запасом, чтобы исключить всякую возможность гравитационного захвата своего флуггера.
Ну и разогнался, да. И летел шесть суток.
Однако потом выяснилось, что «вправо» он забрал крутовато, а разгон взял слишком большой. И что, даже израсходовав все топливо до последнего грамма, он в лучшем случае пройдет от Новосатурна в миллионе километров и, стало быть, никогда не встретится с орбитальной базой.
Да и базы-то уже не было… К тому времени наши вместе с клонами наломали дров. Коллеги Марицына завалили фрегат и десантный транспорт. Клоны в отместку завалили орбитальную базу, выполнявшую, как заведено, в частности и функции ретранслятора. После этого Марицын окончательно потерял связь с другими машинами полка (она и раньше была не очень: на таких-то расстояниях!).
В этот момент в системе появился японский легкий авианосец «Рюдзё», который должен был забрать все ценное, что оставалось на Новосатурне. Клоны ретировались, предварительно выставив несколько минных заграждений.
Несмотря на неожиданное отступление врага, базу на Новосатурне было решено эвакуировать, потому что все силы концентрировались для обороны Восемьсот Первого парсека. Авианосец подобрал наши барражирующие истребители и вызвал «Гриф» Марицына. Марицын запросил помощи. Командир авианосца решил приблизиться к терпящему бедствие «Грифу» Х-переходом, но при разгоне подорвался на мине.
Авианосец был вынужден заняться экстренным ремонтом, а на помощь старшему лейтенанту выслали другой барражирующий истребитель. Истребителю требовались примерно сутки, чтобы спасти экипаж Марицына. Но через двадцать часов в систему снова ввалилась эскадра клонов.
Авианосец с 5-м полком на борту все-таки исхитрился смыться, а «Гриф», спасавший Марицына, вступил в неравный бой с врагом и погиб.
Флуггер старшего лейтенанта клоны то ли не обнаружили, то ли не хотели идти на сближение, чтобы не подставляться под его убойные ракеты...
Призрачные надежды на спасение исчезли. По законам небесной механики «Грифу» предстояло провести в открытом космосе миллионы лет.
Воздуха хватало где-то на месяц (истребитель барража — машина серьезная). Энергии для обогрева тоже. С водой и пищей было хуже, но не намного. В общем, «патрулировать» они могли еще дней двадцать пять — тридцать.
С этой невеселой ясностью Марицын, второй пилот и стрелок мчались из ниоткуда в никуда.
Вариантов было три. Первый: выйти на связь с врагом, обнаружить свое местоположение и сдаться в плен. Второй: покончить с мучениями сразу при помощи табельного оружия. Третий: понадеяться, что в радиусе действия их ракет случайно окажется какая-нибудь клонская посудина, разнести ее в клочья и погибнуть героями.
Третий вариант был, конечно, предпочтительнее всего, но он же представлялся и наименее вероятным.
Случилось, однако, нечто четвертое. Второй пилот и стрелок сговорились за спиной Марицына, разоружили и заперли старшего лейтенанта в крошечной каюте для отдыха, вслед за чем вышли на связь с клонами. Те не ответили. Но еще через сутки из-за центральной звезды выполз… индийский фрегат!
О! Второй пилот и стрелок не могли поверить своему счастью! Они немедленно освободили Марицына и повинились. Они заверили его, что имитировали сдачу в плен, а на самом деле готовились расстрелять приблизившееся клонское судно ракетами в упор. Но если уж вместо клонов появились наши — значит жизнь прекрасна!
Марицын сказал им, что так и так они заслуживают трибунала. В случае честной сдачи в плен — за мятеж на борту боевой единицы флота и за измену родине. В случае вероломного открытия огня по клонам — за нарушение обычаев войны. Но принимая во внимание… ситуацию… стресс… и все такое… он предпочитает забыть «об этом эксцессе».
Вскоре индийский фрегат совершил Х-переход и оказался от «Грифа» совсем близко. На приберегавшемся специально для такого случая топливе истребитель проделал стыковочные маневры и когда шлюз открылся… внутрь ворвалась конкордианская группа захвата!
После быстротечной перестрелки Марицын и оба его товарища были ранены и пленены.
Оказалось, что клоны не такие дураки. И, располагая несколькими трофейными кораблями Объединенных Наций, используют их в качестве троянских коней для ликвидации изолированных очагов сопротивления и таких вот заблудившихся единиц флота, как «Гриф» Марицына.
В чем мораль? В том, что наряду с кавторангом Щеголевым старлей Марицын слыл у нас в лагере чемпионом невезухи. И уж если кто-то клонов ненавидел — так это он и двое других членов его экипажа.
Кстати, этих двоих — я знал их в лицо, но не более — я что-то не заметил ни на борту «Сухуми», ни на Большом Муроме. Впрочем, ну и что? Мало ли кого я не заметил! С тем же Щеголевым я первый раз после 20 февраля пересекся только на «Камчадале».
Когда наш ковчег вышел из Х-матрицы, мы все бросились в кают-компанию, где были самые большие иллюминаторы и хорошие мониторы. Мы сгорали от нетерпения. Где? Где мы? Это Восемьсот Первый парсек или что?
Да, мы вышли из Х-матрицы там, где и ожидалось: возле номерной планеты С-801-7. Эту глыбу голубого хрусталя ни с чем не спутаешь.
Совсем скоро увижу Кольку! Кожемякина! Готовцева! Всех наших!
И вдруг, отчетливо выделяясь на фоне всеобщего возбужденного гомона, у меня над ухом раздался напряженный голос:
— Бесконечная пустота, заполненная крошечными шариками. Не могу понять...
— Что? — спросил я машинально и оглянулся.
У меня за плечом, пристально вглядываясь в иллюминатор, стоял Марицын.
— Не могу понять… — повторил он. — Зачем? Каким должен быть Творец, чтобы находить смысл в подобном творении?
— А что вас не устраивает?
(На «ты» мы с Марицыным никогда не переходили, он вообще терпеть не мог, когда ему тыкают.)
— Тупое самодовольство всего этого, — старлей по-прежнему смотрел в иллюминатор и следовало понимать, что его претензии адресованы всему Большому Космосу. — Я заметил, что материя упряма. Но это не просто упрямство. Это нескончаемое самоупоение собственной косностью, своей приверженностью к так называемым «законам природы».
Ну и выбрал он время для диспута! Что — с Кирдэром на Глаголе не начирикался?
— Все это, — сказал я, — сотворил Ахура-Мазда в неизреченной благости своей. Если вам не нравится — значит, вы просто невнимательно читали «Ясну».
Любой нормальный человек, прошедший через лагерь нравственного просвещения, понял бы, что я хочу сказать: отцепись ты от меня со своей теологической космогонией!
Но Марицына, видать, крепко торкнуло еще тогда, когда он на своем «Грифе» пытался вручную попасть с полумиллиарда километров в Новосатурн — то есть в цель с угловыми размерами игольного ушка. Он думал о чем-то таком, что мне представлялось в высшей степени несущественным. А то, что казалось мне в ту минуту действительно важным — возвращение к родным пенатам военфлота — он воспринимал лишь как очередное изменение своих координат в «бесконечной пустоте, заполненной крошечными шариками».
— Ахура-Мазда? — с сарказмом переспросил он. — Ахура-Мазда? Такой мир и такую материю?
К моему великому облегчению, в наш разговор неожиданно вклинился каперанг Гладкий.
— Лейтенант Пушкин! Прошу вас, вы мне нужны для безотлагательного дела… Извините нас, старлей, — это Марицыну.
Гладкий вывел меня из кают-компании и, убедившись, что рядом никого нет, вполголоса сказал:
— Саша, никакого дела у меня к вам нет. Я просто хотел вас предупредить: ни в коем случае не поддерживайте подобных разговоров с Марицыным. И вообще, я вам настоятельно рекомендую: поскорее выкиньте из головы весь зороастрийский мусор. Я понимаю, вы молоды, вам жаль потраченного в плену времени, вы невольно вынуждены оправдывать себя тем, что на месте знакомились с враждебной идеологией… Сделали все, чтобы узнать врага как можно лучше… И, вооружившись этим знанием, бить его крепче… Я сам иногда думаю так же, но, поверьте: контрразведчики и пресс-офицеры могут не оценить вашего юмора, если вы даже вскользь помянете Ахура-Мазду или Амэша-Спэнта. Время сейчас не то. Вы меня поняли, Саша?
Я смутился, как мальчишка. Он прав! Тысячу раз прав!
— Так точно, товарищ капитан первого ранга. Спасибо за добрый совет… Никтополион Васильевич, а можно вопрос? Неудобный?
— Прошу.
— С Марицыным что-то не так? Или мне кажется?
— Ну как же! На долю Марицына, да будет вам известно, выпало очень невеселое приключение. Его «Гриф»...
— Нет-нет, это я знаю. А в лагере, после 23 февраля, ничего такого не случилось? Когда меня уже не было?
— Аааа… Ну да, вы же не в курсе… Очень неприятное дело. Вот о нем-то уж точно впредь говорить не надо… В общем, так: два человека из его экипажа, с которыми он попал в плен, они… Добровольно отреклись от родины. И остались на Глаголе.
— Ничего себе! А причина?
— Мне неизвестна. С ними говорил адмирал Тылтынь. Как вы понимаете, он передо мной не отчитывался.
— Да, дела-а-а… Но почему?! Учитывая их историю, они должны ненавидеть клонов по-настоящему! А тут такое!
— Не берусь судить, Саша.
— Ну да, а Марицын, конечно, воспринял их измену как личную недоработку… Ведь еще тогда, когда они дрейфовали на «Грифе», они уже один раз его предали? Черт, да я бы на его месте мечтал только об одном: вернуться туда, на борт «Грифа», и пристрелить обоих мерзавцев!
— Это война, Саша, а не роман о войне. Боюсь, Марицын вовсе не пристрелить их мечтает… И вообще, думает не столько о предателях, сколько о различных… хм… материях. Ладно, не будем. Запомните: все, что я вам сказал, не предназначено для обсуждений. А, наоборот, для того, чтобы вы усвоили, какие темы обсуждать ни в коем случае не следует.
— Я усвоил, Никтополион Васильевич...
«Внимание! Стыковка через десять минут! Всем, кроме рабочей вахты, разойтись по каютам и пассажирским салонам!»
— С кем это мы стыкуемся? Разве мы не садимся в Городе Полковников?
— Не знаю. Идемте, Саша. Требования безопасности надо выполнять.
Что правда то правда. Перед стыковкой все двери и люки задраиваются автоматически. Если же стыковка застанет человека в коридоре, старшие офицеры будут вынуждены подать на него рапорт. Ибо по распорядку все проходы корабля во время выполнения тесных маневров требуется оставить свободными. А ты, баран пассажирский, только под ногами будешь путаться если не дай бог что.
* * *
Вместо долгожданной посадки в Городе Полковников началась какая-то ерунда.
«Камчадал» пристыковался к могучему лайнеру «Емельянов». В иллюминаторе пассажирского салона, возле которого сидел я, возникла громадная буква «Ь», проглядывающая из-под матовой камуфляжной краски. Разумеется, лайнер был мобилизован для воинских перевозок со всеми вытекающими последствиями для своих некогда голубых боков. Наряду с многим прочим, название мирного времени было закрашено.
В иллюминаторах же по левому борту показались еще два транспорта и госпитальное судно с грандиозным красным крестом во всю высоту жилых палуб. На пределе видимости маячили несколько неприметных крошек: эскортные корабли.
Эге, да здесь целый конвой собирается… А ведь заметим: если командование было вынуждено ввести громоздкую и неудобную в оперативном отношении систему конвоев, значит есть чего бояться. Выходит, нападения неприятельских легких сил возможны и здесь, в системе С-801, и там — на рейде Земли...
В пассажирском салоне появился малоприятный тип в форме почему-то армейского полковника медслужбы. Думаю, был он такой же медик, как я — поэт-концептуалист.
Тип сообщил, что все мы включены в недавно сформированный ОПРОС — отдельный полк резерва офицерского состава. Полк состоит при штабе Второго Ударного флота, который сейчас выводится на отдых и пополнение в Солнечную систему.
— Прошу всех перейти на борт воентранспорта «Емельянов», — сказал «полковник». — Мы летим на Землю.
Приказ есть приказ, на Землю так на Землю.
Но скажите на милость: что, разве сейчас на фронте передышка? Разве не талдычил тот же Меркулов с утра до вечера, что набеговые силы противника атакуют Восемьсот Первый парсек почти непрерывно, с разных направлений? И каждый боец гарнизона нашей главной космической крепости — на счету? Да и адмирал Тылтынь вроде бы не возражал!
Кстати, о Тылтыне.
Наверняка он, передав нас командованию Второго Ударного, намеревался вернуться к исполнению своих прямых служебных обязанностей генштабиста на Земле. Либо должен был остаться в Городе Полковников как представитель Ставки — не важно.
Понятно, что адмирала в любом случае распоряжение насчет ОПРОСа не касалось. Но, похоже, оно озадачило его не меньше, а то и больше нашего.
— Погодите-ка, голубчик, — адмирал поднялся со своего кресла-люкс в первом ряду салона. — Правильно ли я понял, что доставленных мною офицеров и адмиралов командование не намерено немедленно задействовать в обороне Восемьсот Первого парсека?
— Именно так, — процедил «полковник».