Реферат: Общее языкознание - учебник

ОБЩЕЕ

ЯЗЫКОЗНАНИЕ

ФОРМЫСУЩЕСТВОВАНИЯ,

ФУНКЦИИ, ИСТОРИЯ ЯЗЫКА

В книге рассматриваются пробле­мы взаимосвязи языка и общества, языка имышления; формы существо­вания языка в виде развивающегося явления,неоднородного как в терри­ториальном, так и в социальном пла­нах. В книгеспециально отражен вопрос о коммуникативной функции языка и его знаковойприроде, осве­щены основы психофизиологического механизма речи, а такжевопросы, свя­занные с особенностями литературного языка и явлениями нормы.

Ответственный редактор

член-корреспондент АН СССРБ. А. СЕРЕБРЕННИКОВ

ОГЛАВЛЕНИЕПредисловие 5

Глава первая

К ПРОБЛЕМЕ СУЩНОСТИ ЯЗЫКА

Общие предпосылки возникновения человеческой речи

11 Способность отражения действительности 13 Способность к анализу и синтезу 17 Возникновение инвариантного обобщенного образа предмета 21

Проблема доязыкового мышления

30

Возникновение звуковой коммуникативной системы

40 Природа слова 46 Специфические особенности коммуникативной звуковой системы 56 Процессы, происходящие в сфере языка 67 Язык и речь 85 Общая характеристика круговорота речи 91 Библиография 93

Глава вторая

ЗНАКОВАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА

Понятие языкового знака

96 К разработке проблем знаковости языка 96 Знак и сущность знаковой репрезентации 106 Природа языкового знака и его онтологические свойства 111 Специфика означаемого языкового знака 121 Особенности словесного знака 128 Библиография 136

Язык в сопоставлении со знаковыми системами иных типов

140 Физическая природа сигналов 141 Функциональный классификации знаков 145 Типы отношения между материальной формой знака и обозначаемым объектом 148 Признаки, относящиеся к структурной организации кода 152 Многоуровневая организация и принцип экономии 156 Библиография 168

Специфика языкового знака (в связи с закономерностями развития язы­ка)

170 Наличие в языке промежуточных образований 171 Необязательность соответствия формально-грамматической струк­туры единиц языка их функциональному типу

173

Отсутствие постоянного соответствия между типом означающего и ти­пом означаемого 176 Автономность развития плана содержания и плана выражения. Знак и функциональные единицы языка 179 Асимметрия сегментного состава языковых планов 184 Тенденция к нарушению тождества единиц языка 186 Недостаточность знаковой сигнализации. Включение смыслового и ситуативного контекста в дистинктивный аппарат языка

189

Излишняя сигнализация. Отсутствие прямой связи между едини­цами языковых планов 191 Тенденция групп знаков к идиоматизации. Многоплановость означае­мых 193 Библиография 196

Глава третья

ЯЗЫК КАК ИСТОРИЧЕСКИ РАЗВИВАЮЩЕЕСЯ ЯВЛЕНИЕ Место вопроса о языковых изменениях в современной лигвистике 197 О формах движения в языке и определении понятия языковых из­менений 206 О некоторых особенностях развития языка в свете его определения как сложнодинамической системы 211 Роль внутренних и внешних факторов языкового развития и вопрос об их классификации 217 Внешние причины языковых изменений 221 Внутренние причины языковых изменений 234 Приспособление языкового механизма к физиологическим особенно­стям человеческого организма 235 Необходимость улучшения языкового механизма 250 Необходимость сохранения языка в состоянии коммуникативной пригодности 254 Внутренние языковые изменения и процессы, не связанные с дей­ствием определенных тенденций 256 Внутренние противоречия и их характер 262 Случаи полезного взаимодействия процессов 264 Возможность возникновения изменений в результате совокупного действия внешних и внутренних факторов

264

К вопросу о системном характере языковых изменений 266 Проблема системности языковых изменений в фонологии 270 Тенденция к созданию симметричной системы фонем 274 Проблема системности языковых изменений в морфологии 278 Проблема системности языковых изменений в лексике 279 Пути образования языковых единств (языков и диалектов) 283 Языковые контакты 285 Темпы языковых изменений. Проблема скачка 298 Проблема прогресса в развитии языков 302 Библиография 307

Глава четвертая

ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ РЕЧИ Языковая способность человека и ее изучение в современной науке 314 Физиологические механизмы речи. Патология речи 320 Речевая деятельность и ее особенности 324 Уровни языковой способности и психолингвистические единицы 328 Внутренняя речь 335 Семантический аспект порождения речи 338 Психологическая сторона проблемы актуального членения предло­жения 346 Грамматический аспект порождения речи 349 Фонетический аспект порождения речи 353 Общие сведения о психофизиологической организации речи 360 Библиография 365

Глава пятая

ПРОБЛЕМЫ ВЗАИМОСВЯЗИ ЯЗЫКА И МЫШЛЕНИЯ Аспекты изучения проблемы 376 Многокомпонентность мышления и многофункциональность языка 379 Некоторые особые вопросы связи языка и мышления 387 Взаимосвязь языка и мышления в системе языковых значений 397 Проблема соотношения языка и логики 407 Библиография 413

Глава шестая

ЯЗЫК КАК ОБЩЕСТВЕННОЕ ЯВЛЕНИЕ Специфика обслуживания языком общества 419 Выражение языком общественного сознания 419 Зависимость развития языка от состояния общества 431 Отражение в языке особенностей социальной организации обще­ства 431 Отражение в языке социальной дифференциации общества 433 Отражение в языке демографических изменений 434 Отражение языком различий в уровнях экономического разви­тия 437 Влияние на язык явлений надстроечного порядка 438 Отражение в языке развития культуры общества 439 Роль общества в создании и формировании языка 441 Библиография 449

Глава седьмая

ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ И СОЦИАЛЬНАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ ЯЗЫКА

Территориальная дифференциация языка

452 Смешение диалектов и образование диалектов переходного типа 456 Характер языковых процессов, протекающих в зонах диалект­ного смешения 458 Причины легкой проницаемости диалектных систем 468 Нечеткость диалектных границ. Понятие изоглоссы. Разбросанность изоглоссных явлений 469 Возможность консолидации и обособления диалектных черт 472 Общие принципы выделения отличительных диалектных черт 474

Социальная дифференциация языка

478 Профессиональные лексические системы 479 Групповые, или корпоративные, жаргоны 482 Жаргоны деклассированных 484 Условные языки ремесленников-отходников, торговцев и близких к ним социальных групп 486 Источники жаргонной лексики 487 Некоторые общие особенности социальных разновидностей речи 491 Проницаемость лексических систем социальных вариантов речи и их взаимовлияние. Связь жаргонной лексики с просторечием. Образование интержаргона

494

О стилистических функциях социальных вариантов речи 496 Библиография 498

Глава восьмая

ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК Понятие «литературный язык» 502 Место литературного языка среди других форм существования языка 508 Литературный язык и диалект 508

Литературный язык и разновидности обиходно-разговорных форм существования языка (городские

и областные койнэ, разные типы интердиалектов)

525

Литературный язык и национальный язык 530 Процесс становления национального литературного языка и возмож­ные разновидности статуса литературного языка этого периода 534 Пути становления национальных литературных языков и проблема преемственности 543 Типы литературных языков 544 Библиография 546

Глава девятая

НОРМА Норма как лингвистическое понятие 549 Из истории понятия языковой нормы 550 О соотношении понятий «структура» — «норма» — «узус» 555 Признаки языковой нормы и некоторые аспекты ее изучения 559 Норма как собственно языковой феномен 560 Языковая норма как социально-историческая категория 563

Норма литературного языка

565 Общая характеристика 565 Стабильность и вариантность нормативных реализаций 567 Дифференцированность нормативных реализаций 569 Сознательная кодификация литературных норм 573 Норма литературного языка как историческая категория 579 Историческая основа литературных норм 581 Историческая непрерывность и неравномерность нормализационных  процессов 583 Типы нормативных изменений 584 Библиография 593 Принятые сокращения 597 ПРЕДИСЛОВИЕ

 Послевоеннаяэпоха в истории советского языкознания являет­ся особенно динамичной благодаряотносительно быстрой смене различных событий и ориентаций, которые так илииначе всегда определяют ход и направление лингвистической жизни в каждойстране. Лингвистическая дискуссия 1950 г. и критика так называ­емого новогоучения о языке, реабилитация некоторых ранее не­заслуженно попранных истин иприемов исследования, интенсив­ное проникновение идей структурализма, вызвавшиена некоторое время коллизию между традиционным и структурным языкозна­нием,заманчивые, но не сбывшиеся идеи машинного перевода и романтическое требованиевсеобщей кибернетизации лингвисти­ческой науки, наметившиеся недостаткиструктурализма, обус­ловившие появление некоторых новых взглядов и течений,появ­ление новых отраслей языкознания на стыках языкознания с другими науками инекоторых новых методов исследования и вме­сте с тем более углубленнаяразработка целого ряда языков, от­крывшая новые перспективы — таков общийперечень основных событий рассматриваемого периода.

Нет ничегоудивительного в том, что столь динамичная эпоха в истории науки одновременнохарактеризуется повышением инте­реса к проблемам общего языкознания.

За последнеевремя у нас и за рубежом появилось немало раз­личных работ, отдельныхмонографий и сборников общеязыковедческого  характера. Общетеоретическая проблематикасовремен­ного языкознания настолько объемна и многообразна, что для еецелостного, систематического и исчерпывающего изложения, ве­роятно,потребовалось бы многотомное издание какой-нибудь спе­циально посвященной этимцелям книги. Перед составителями предлагаемого труда возникли довольно трудныезадачи: что сле­дует отобрать из этого необычайного многообразия тем, проблем ичастных вопросов. Выход из этого затруднительного положения в конечном счетебыл найден. Прежде всего авторы поставили своей<5> основной задачей —изложить основные сущностные характерис­тики языка в их целостной и общейсовокупности. Понять сущность языка как особого явления — это значит уяснитьего главную функцию и те многочисленные следствия, которые она вызывает, понятьособенности его внутренней структурной организации в их сложном взаимоотношении,рассмотреть конкретные формы суще­ствования языка в человеческом обществе,ознакомиться с форма­ми воздействия на язык со стороны внешней среды и сдвижущими силами его развития и исторического изменения. Это особенно важ­нохотя бы потому, что любое лингвистическое течение, в какие бы внешние формы онони облекалось, всегда имеет в своей основе определенное понимание сущностныххарактеристик языка, опре­деленное их истолкование. Наиболее характернойособенностью почти всех лингвистических течений является акцентированноеподчеркивание какой-нибудь одной из сущностных характерис­тик языка. Так,например, социолингвистические течения в линг­вистике самых различных направленийнаиболее существенной особенностью языка считают его тесную связь с жизньюобщества. Наоборот, различные течения структурализма наиболее сущест­веннойхарактеристикой языка объявляют его внутреннюю струк­туру и взаимоотношениясоставляющих ее элементов, отодвигая при этом на задний план все остальное.Поэтому, характеризуя язык, можно его представить как нечто такое, на чем любоеявле­ние жизни общества оставляет свои неизгладимые следы, или как схему чистыхотношений, своего рода код, или как некое ки­бернетическое устройство.

Читательможет без особого труда заметить, что в предлагаемом исследовании нет никакогопреднамеренного и заранее обдуман­ного противопоставления внешней и внутреннейлингвистики.

Авторыописывают сущностные характеристики языка такими, какими мы можем наблюдать ихв реальной действительности, в конкретном многообразии. Проблемы структуры исистемы язы­ка так же важны, как и проблемы влияния общества на язык.

Можнозаранее сказать, что такой подход к языку не удовлет­ворит представителейразличных крайних течений, но авторы на­деются, что вдумчивый читатель сампоймет, в каких целях это де­лается.

Книгаоткрывается главой «К проблеме сущности языка», где дается характеристикакоммуникативной функции языка, имею­щей далеко идущие следствия, пронизывающиевсе особенности языка. Одновременно эта глава служит как бы общим введением ковсем остальным главам, поскольку в ней в общем плане затра­гиваются различныевопросы, например, проблема отражения, проблема форм мышления, специфическиеособенности языково­го знака, природа слова и понятия и т. д.

Во второйглаве «Знаковая природа языка» дается характе­ристика языкового знака внеразрывной связи с той неповторимой<6> по своей специфике языковойсистемой, которая дает понять, чем языковой знак отличается от знаков всехдругих систем. В третьей главе «Язык как исторически развивающееся явление»конкретно показаны различные импульсы и движущие силы язы­ковых изменений;глава «Проблемы взаимосвязи языка и мышле­ния» посвящена в основном малоисследованному вопросу о связи употребления языка с различными мыслительнымипроцессами; в главе «Психофизиологические механизмы речи» делается попыткапоказать сложность психических процессов, сопровож­дающих акт речи; глава «Языккак общественное явление» рас­сматривает основные признаки языка, позволяющиетрактовать его как общественное явление особого рода; темой VIIглавы «Тер­риториальная и социальная дифференциация языка» является рассмотрениеего отдельных вариантов, вызванных общественными различиями по территориальномуили социальному признаку; в главе VIII «Литературный язык» даетсяанализ отличительных признаков литературного языка в их историческом развитии;на­конец, IX, заключительная глава посвящается проблеме языко­войнормы.

Во избежаниевозможных недоразумений авторы хотят зара­нее предупредить читателя, что каждаяотдельная глава отнюдь не ставит своей целью изложение абсолютно всех вопросов,отно­сящихся к данной теме. В ней отобран только определенный круг наиболееважных проблем, дающих возможность в общих чертах понять излагаемое явление.Поэтому и прилагаемые к каждой гла­ве списки литературы отнюдь не являютсяполными и исчерпыва­ющими списками литературы по данному вопросу. В список вклю­чаласьтолько литература, связанная непосредственно с вопросом, затронутым авторомсоответствующей главы.

Авторыхорошо понимают большую сложность рассматривае­мых в данной работе проблем,которая еще больше усугубляется существующей в настоящее время неоднозначностьюих решения, обусловливаемой необычным многообразием точек зрения, лингви­стическихтечений и тенденций в современной лингвистике. Не все проблемы удалосьудовлетворительно осветить и разрешить, в работе возможны недочеты и ошибки.

Настоящаямонография выполнена силами сектора общего язы­кознания Института языкознанияАН СССР под общей редакцией руководителя сектора члена-корреспондента АН СССРБ. А. Се­ребренникова. В ее создании приняли также участие сотрудники секторагерманских языков Института М. М. Гухман и Н. Н. Семенюк и доцент IМГПИИЯ К. Г. Крушельницкая.

Авторамиотдельных частей монографии являются: глава пер­вая «К проблеме сущности языка»— Б. А. Серебренников; глава вторая «Знаковая природа языка», раздел «Понятиеязыкового языка» — А. А. Уфимцева, раздел «Язык в сопоставлении со знаковымисистемами иных типов» — Т. В. Булыгина, раздел<7> «Специфика языковогознака в связи с закономерностями разви­тия языка» — Н. Д. Арутюнова; главатретья «Язык как исторически развивающееся явление» — Е. С. Кубрякова (разд.«Место вопроса о языковых изменениях в современной лингвистике», «О формахдвижения в языке и определении понятия языковых изменений», «О некоторыхособенностях развития языка в свете его опреде­ления как сложнодинамическойсистемы», «Роль внутренних и внешних факторов яыкового развития и вопрос об ихклассифи­кации», часть разд. «К вопросу о системном характере языковыхизменений»), Г. А. Климов (разд. «Языковые контакты»), Б. А. Се­ребренников —остальные разделы главы; глава четвертая «Пси­хофизиологические механизмы речи»— А. А. Леонтьев; глава пя­тая «Проблемы взаимосвязи языка и мышления» — К. Г.Крушельницкая;  глава шестая «Язык как общественное явление» — Б. А. Серебренников;глава седьмая «Территориальная и социаль­ная дифференциация языка» — Б. А.Серебренников; глава восьмая «Литературный язык» —М. М. Гухман; глава девятая«Норма» — Н. Н. Семенюк.

Научно-библиографическийаппарат данного тома содержит библиографические списки к каждой главе,включающие исполь­зованную литературу (в главе второй библиографические спискиданы к каждому из трех ее разделов по отдельности, поскольку они представляютсобой относительно самостоятельные части). Помимо библиографий, в конце томапомещены списки принятых в монографии сокращений (названий языков и диалектов,а также грамматических терминов и помет).

Отсылки наиспользованную литературу даются в тексте в ви­де цифровых указаний на номерабиблиографических списков: в квадратных скобках помещается номер, соответствующийномеру названия работы в алфавитном списке; страницы использован­ной литературыотделены от этого номера запятой [,]; при отсылке читателя к нескольким работамих номера отделяются точкой с запятой [;].

Книгаподготовлена к печати сотрудниками сектора общего языкознания М. А. Журинской,В. И. Постоваловой и В. Н. Телия под руководством Е. С. Кубряковой.

Коллективавторов выражает свою искреннюю благодарность рецензентам проф. А. А. Реформатскомуи проф. Н. С. Чемоданову,  которые оказали своими, советами и замечаниямибольшую по­мощь при подготовке работы к печати.

Секторвыражает также свою признательность член-корр. АН СССР В. Н. Ярцевой и докторуфилол. наук Э. А. Макаеву, взявшим на себя труд ознакомиться с рукописью и сделавшимряд ценных указаний.<8>

ГЛАВА ПЕРВАЯ К ПРОБЛЕМЕ СУЩНОСТИ ЯЗЫКА

Человеческийязык — необычайно многогранное явление. Чтобы понять истинную сущность языка,его необходимо рас­смотреть в разных аспектах, рассмотреть, как он устроен, вкаком соотношении находятся элементы его системы, каким влияниям он подвергаетсясо стороны внешней среды, в силу каких причин совершаются изменения языка впроцессе его исторического раз­вития, какие конкретные формы существования ифункции при­обретает язык в человеческом обществе. Обо всех этих особенностяхбудет более или менее подробно сообщено в соответствующих главах этой книги.Вместе с тем необходимо предварительно выяснить, прежде чем говорить оботдельных частностях, какое свой­ство языка определяет его главную сущность.Таким свойством язы­ка является его функциябыть средством общения. Любой язык мира выступает как средство общения людей,говорящих на данном языке. Роль коммуникативной функции в процессе созданияязыка огромна. Можно без преувеличения сказать, что система материальныхсредств языка, начиная от фонемы и ее конкретных реальных манифестаций и кончаясло­жными синтаксическими конструкциями, возникла и сформи­ровалась в процессеупотребления языка как средства общения. Многие специфические особенностиязыка, как-то: наличие спе­циальных дейктических и экспрессивных средств,средств локаль­ной ориентации, различных средств связи между предложениями и т.д. можно объяснить только исходя из нужд функции обще­ния.

Появлениезвуковой речи способствовало возникновению и развитию новых типов мышления, вособенности абстрактного мышления, давшего человечеству ключ к разгадкесокровенных тайн окружающего мира. Употребление языка в качестве средстваобщения порождает особые специфические процессы, совершающи­еся в еговнутренней сфере и обусловленные этой функцией. Использование звуковой речивызвало появление у человека так<9> называемой второй сигнальной системы,и слово приобрело функ­цию сигнала второй ступени, способного заменятьраздражения, исходящие непосредственно от того предмета, который оно обозна­чает.Без изучения системы коммуникативных средств, истории их образования и ихсложных взаимоотношений со всей психи­ческой деятельностью человека невозможнорешить такие карди­нальные проблемы общего языкознания и философии, как пробле­масвязи языка и мышления, проблема взаимоотношения между языком и обществом,проблема специфики отражения человеком окружающего мира и проявления этогоотражения в языке и многие другие проблемы. К сожалению, приходится отметить,что рассмотрению этого чрезвычайно важного вопроса в существу­ющих учебниках пообщему языкознанию уделяется очень мало внимания. Чаще всего изложение этихпроцессов ограничивается объяснением так называемого круговорота речи,осуществляемо­го двумя разговаривающими между собой индивидами А и В.Вот как объясняет, например, это явление Фердинанд де Соссюр в своем «Курсеобщей лингвистики»: «Отправная точка кругово­рота находится в мозгу одного изразговаривающих, скажем А, где явления сознания, нами называемыепонятиями, ассоциируются с представлениями языковых знаков или акустическихобразов, служащих для их выражения. Предположим, что данное понятие порождает вмозгу соответствующий акустический образ: это явление чисто психическое, за которым следует физио­логический процесс: мозг передаеторганам речи со­ответствующий образу импульс; затем звуковые волны распро­страняютсяизо рта А в ухоВ: процесс чисто физический. Далее круговое движение продолжается в В, вобратном порядке: от уха к мозгу — физиологическая передача акустическогообраза; в мозгу — психическая ассоциация этого образа с соответственнымпонятием. Когда В заговорит в свою очередь, этот новый акт речипоследует по пути первого и пройдет от мозга В к мозгу А те жесамые фазы» [59, 36].

Изучениепроцессов, происходящих в круговороте речи, имеет, конечно, важное значение дляуяснения механизма коммуникации, но вряд ли достаточно для понимания еесущности. Для того, чтобы понять сущность коммуникации хотя бы в самых общихчертах, необходимо рассмотреть эту проблему в комплексе с дру­гими проблемами,тесно с нею связанными. В этой связи инте­ресно было бы рассмотреть различныепредпосылки, обусловившие возникновение функции коммуникации, специфическиеособен­ности звуковой речи, в частности проблему слова и его вза­имоотношения спонятием, роль различных ассоциаций в образовании словарного состава языка,причины различия структур языков мира при единстве законов логического мышле­ния,специфику отражения предметов и явлений окружающе­го мира в мышлении человека ипроявление этого отражения в<10> языке и т. п. При соблюдении этого планаизложения должно стать ясным, в каких конкретных условиях возникает коммуни­кативнаяфункция, какие материальные языковые средства она использует, как соотносятсяэти средства с мышлением, в чем выражаются сугубо человеческие черты общениялюдей между собой, находящие отражение в структуре конкретных языков и т. д.

Изложениеэтих вопросов связано со значительными трудно­стями, коренящимися внедостаточной разработке некоторых узловых проблем физиологии, психологии иязыкознания. До сих пор нет единства точек зрения в решении таких проблем, какпроблема типов мышления, природы слова, проблема языкового знака, определениепонятия, взаимоотношение между суждением и предложением и т. д.

Несмотря наимеющиеся трудности, вряд ли целесообразно отказываться от попытки комплексногорассмотрения проблемы сущности коммуникативной функции языка, так как впротивном случае многое в этой проблеме может остаться неясным.

ОБЩИЕ ПРЕДПОСЫЛКИВОЗНИКНОВЕНИЯ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РЕЧИ

Человеческаяречь как средство коммуникации могла возник­нуть только в определенныхусловиях, важнейшим из которых яв­ляется физиологическая организация ееносителя, т. е. человека. Животные организмы, существующие на земном шаре,представлены поразительным разнообразием форм, начиная от низших, или про­стейшихживотных, типа одноклеточных, и кончая млекопитающи­ми, наиболее развитым исложным по своей физической организа­ции видом, представителем которогоявляется человек.

Ни одно изживых существ, за исключением человека, не обла­дает речью. Уже сам по себеэтот факт говорит о том, что важней­шим условием возникновения речи являетсяналичие определенного физиологического субстрата или определеннойфизиологической организации, наиболее ярко воплощенной в человеке.

Проблемевозникновения на земном шаре человека посвящено значительное количество специальныхисследований, которое с каж­дым годом все время увеличивается. Само собойразумеется, что эта проблема обычно решается гипотетически, чаще всего наоснове различных косвенных данных и предположений. Происхождение человекадостаточно неясно, если учесть тот факт, что ближайшие родственники человека вживотном царстве, человекообразные обезьяны, не обнаруживают никаких признаковэволюции, веду­щей к превращению их в людей. Возникновение человека, по-види­мому,обусловлено прежде всего наличием каких-то особых при<11>родных условий,способствовавших изменению физиологической организации животных предковчеловека.

Многиеисследователи считают общим предком человека австра­лопитека. Он жил вместностях, уже в те далекие времена безлесных и пустынных, на западе и вцентре Южной Африки. Отсутствие необходимости древесного образа жизниспособствовало высво­бождению его передних конечностей. Опорные функцииуступали место хватательной деятельности, что явилось важной биологи­ческойпредпосылкой возникновения в дальнейшем трудовой дея­тельности. Ф. Энгельспридавал этому факту огромное значение: «Под влиянием в первую очередь, надодумать, своего образа жизни, требующего, чтобы при лазании руки выполняли иныефункции, чем ноги, эти обезьяны начали отвыкать от помощи рук при ходьбе поземле и стали усваивать все более и более прямую походку. Этим был сделан решающийшаг для перехода, от обезьяны к человеку» [65, 486]. «Но рука,— замечаетдалее Энгельс,— не была чем-то самодовлеющим. Она была только одним из членовцелого, в высшей степени сложного организма. И то, что шло на пользу руке, шлотакже на пользу всему телу, которому она служила...» [65, 488].

Постепенноеусовершенствование человеческой руки и идущий параллельно с этим процесс развитияи приспособления ноги к прямой походке несомненно оказали также в силу законасоотно­шения обратное влияние на другие части организма. Начинавше­еся вместе сразвитием руки, вместе с трудом господство над при­родой расширяло с каждымновым шагом вперед кругозор челове­ка. В предметах природы он постояннооткрывал новые, до того не­известные свойства. С другой стороны, развитие трудапо необхо­димости способствовало более тесному сплочению членов общества, таккак благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддерж­ки, совместнойдеятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности длякаждого отдельного члена. Короче го­воря, формировавшиеся люди пришли к тому,что у них появилась потребность что-то сказать друг другу. Потребностьсоздала себе свой орган: неразвитая гортань обезьяны медленно, но неуклоннопреобразовывалась путем модуляции для все более развитой моду­ляции, а органырта постепенно научились произносить один члено­раздельный звук за другим [65,489]. «Сначала труд, а затем и вмес­те с ним членораздельная речь явились двумяглавными стимула­ми, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратилсяв человеческий мозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далекопревосходит его по величине и совершенству. А параллельно с дальнейшимразвитием мозга шло дальнейшее развитие его бли­жайших орудий — органов чувств.Подобно тому как постепенное развитие речи неизбежно сопровождаетсясоответствующим усо­вершенствованием органа слуха, точно так же развитие мозгавообще сопровождается усовершенствованием всех чувств в их совокуп­ности» [65,490]. «Труд начинается с изготовления орудий… Эти<12> орудияпредставляют собой орудия охоты и рыболовства… Но охо­та и рыболовствопредполагают переход от исключительного упо­требления растительной пищи кпотреблению наряду с ней и мяса… Мясная пища содержала в почти готовомвиде все наиболее важные вещества, в которых нуждается организм для своегообмена ве­ществ… Но наиболее существенное влияние мясная пища оказала намозг, получивший благодаря ей в гораздо большем количестве, чем раньше, тевещества, которые необходимы для его питания и развития, что дало ему возможностьбыстрее и полнее совершен­ствоваться из поколения в поколение» [65, 491—492].

«Употреблениемясной пищи привело к двум новым достижени­ям, имеющим решающее значение: кпользованию огнем и к при­ручению животных… Подобно тому как человек научилсяесть все съедобное, он также научился и жить во всяком климате… пере­ход отравномерно жаркого климата первоначальной родины в бо­лее холодные страны…создал новые потребности, потребности в жилище и одежде для защиты от холода исырости, создал, таким образом, новые отрасли труда и вместе с тем новые видыдеятельно­сти, которые все более отдаляли человека от животного. Благодарясовместной деятельности руки, органов речи и мозга не только у каждого вотдельности, но также и в обществе, люди приобрели спо­собность выполнять всеболее сложные операции, ставить все более высокие цели и достигать их. Самыйтруд становился от поколения к поколению более разнообразным, болеесовершенным, более мно­госторонним» [65,492—493].

Таковы былиобщие условия, в которых возникла человече­ская речь, предполагающая наличие довольновысоко организован­ного физиологического субстрата. Однако одно лишь указаниена необходимость подобного субстрата само по себе еще не дает доста­точноясного представления о физиологических предпосылках воз­никновения человеческойречи, если мы не рассмотрим более или менее детально некоторых особо важныхсвойств этого субстрата.

Особыйинтерес в этом отношении представляет способность живых организмов к отражениюокружающей действительности, поскольку, как мы увидим в дальнейшем, этаспособность являет­ся основой человеческой коммуникации, осуществляемой средст­вамиязыка

СПОСОБНОСТЬ ОТРАЖЕНИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ

Способностьотражения окружающего мира наиболее ярко про­является у живых существ. Однакосовременная наука пришла к выводу, что это свойство живой материи имеет болееглубокую основу. На диалектико-материалистической основе этот вопрос былпоставлен В. И. Лениным. В своем труде «Материализм и эмпирио­критицизм» Ленинвысказал мысль, что всей материи присуще род­ственное ощущению свойствоотражения [37, 80—81].<13>

Отражение усматриваетсяв любом акте взаимодействия. Когда сталкиваются, скажем, два абсолютно упругихшара, то один шар, ударяющий с определенной силой другой шар, передаетпоследнему какое-то количество энергии и выражает свое состояние через из­менениеэнергии и направление движения второго шара. Получив определенное количествоэнергии, второй шар отражает состояние воздействовавшего на него предмета,состояние первого шара [42, 10—11]. Однако на уровне механики отражение крайнепросто и элементарно. Любое воздействие, испытываемое телом, выражается в нем вмеханических характеристиках: массе, скорости, силе, инерции, направлении и т.д. Оно носит эпизодический и случай­ный характер, результат взаимодействия —отраженное изменение, «след» или информация — не закрепляется и бесследноисчезает через некоторый промежуток времени. Отражение в этих случаях нелокализовано и диффузно [42, 12—13].

Болеесложной является так называемая физическая форма от­ражения. В каждом актефизического взаимодействия тело участ­вует как органическое целое и в то жевремя как совокупность боль­шого числа молекул. Внешнее воздействие дробится наотдельные элементарные отраженные изменения, которые одновременно объе­диняютсяв целостные изменения тела. В соответствии со структур­ным характером субстратаотражения «след» приобретает расчле­ненный, дифференцированный структурный вид.На уровне фи­зической формы движения отражение становится локализован­ным.

Вместе с темфизическая форма отражения имеет также огра­ниченный характер. В процессе реакциипроисходит переделка внешнего воздействия в соответствии с собственной природойте­ла. Адекватно воспроизводятся те стороны воздействующего объ­екта, которыеприсущи субстрату отражения. Напротив, когда взаимодействуют качественноразнородные объекты, происходит пе­реход одной формы в другую — например,теплоты в электричест­во, — вследствие чего внутреннее сходство отражения иоригинала становится отдаленным [42, 13—15]. Еще большее качественноемногообразие приобретает отражение на уровне химической формы движения. Вхимическом элементе заложена способность изме­няться под влияниемвоздействующего вещества и в соответствии с его природой. В процессе химическойреакции возникает новое качество. Поэтому сохранение и накопление отраженныхизме­нений происходит посредством закрепления этих изменений но­вым качеством[42, 15].

Наличиеотражательной способности у тел неживой природы подготовляет таким образомпоявление раздражимости и ощуще­ния, которые возникают у живой материи.

Отражениевнешнего мира у животных и человека происходит на базе живой материи,вследствие чего оно приобретает особые специфические черты, которые состоят вследующем:<14>

1) Отражениеприобретает особенно развитый вид, поскольку живое вещество обладает очень богатымии сложными свойствами.

2) В неживойприроде отражение слито с общим процессом вза­имодействия предмета со средой. Уживого вещества обособляется и специализируется особый вид отражения, отличныйот ассимиля­ции и диссимиляции. Основной и специальной функцией этого видаотражения является сигнализация об изменениях внешней среды.

3) Отражениеорганизмами внешних условий не имеет самодо­влеющего значения и выполняетфункции средства приспособ­ления к среде [42, 25].

4) Собразованием живого белка возникает качественно новая форма отражения —раздражимость, из которой в ходе развития живых организмов выходят еще болеевысокие формы — ощуще­ние, восприятие, представление, мышление.

Формыотражения, наблюдающиеся в области неживой природы, отличаются поразительнымоднообразием и постоянством, напри­мер, взаимодействие двух сталкивающихсямежду собой твердых тел или взаимодействие вступающих в соединение химическихэле­ментов на протяжении огромных промежутков времени остаются в сущностиодними и теми же. Здесь нет таких явлений, как взаимо­действие тела иокружающей среды, приспособление тела к окру­жающей среде и т.п. Совершенноиные взаимоотношения сущест­вуют в области живой природы. В качестве основногозакона раз­вития органической природы выступает закон единства организма иусловий его существования. Внешняя среда является самым важ­ным фактором,определяющим природу живого организма. При­способленность животного организма кусловиям его существова­ния является здесь выражением соответствия функций истроения организма и всех его органов данным условиям внешней среды. Изменениеусловий существования с необходимостью вызывает изменение функций организма,появление новых по своей сути ре­акций приспособления.

Такимобразом, стремление существовать, борьба за самосохра­нение, наблюдаемые вобласти органической природы, превраща­ются в мощный стимул, вызывающийнеобходимость приспособле­ния к окружающей среде.

В своюочередь, изменение окружающей среды выступает часто как причина появления уорганизма новых свойств и качеств. Стрем­ление приспособиться к окружающейсреде часто ведет к появле­нию более совершенных форм живых организмов. Пояснимэто положение на некоторых конкретных примерах.

На самойнизшей ступени животного царства, замечает И. М. Сеченов, чувствительность являетсяравномерно разлитой по всему телу, без всяких признаков расчленения иобособления в органы [56, 413]. Так, например, у та­ких низших организмов, какмедузы, нервные клетки обладают примитив­ной универсальностью. Одни и те женервные клетки способны различать химические, температурные и механическиераздражители. Там, где чувст<15>вительность равномерно разлита по всемутелу, она может служить послед­нему только в том случае, когда влияние извнешнего мира действует на чув­ствующее тело непосредственным соприкосновением.

На каком-тоэтапе развития, который современная биологическая наука не может указать с точностью,раздражимость, т. е. элементарное физиоло­гическое средство приспособленияорганизма к внешней среде, становится недостаточной, поскольку организмпопадает в какие-то иные условия суще­ствования.

Эта слитнаяформа начинает все более и более расчленяться в отдельные организованныесистемы движения и чувствования: место сократительной протоплазмы занимаеттеперь мышечная ткань, а равномерно разлитая раз­дражительность уступает местоопределенной локализации чувствительности, идущей рядом с развитием нервнойсистемы. Еще далее чувствительность специализируется, так сказать, качественно— появляется распадение ее на так называемые системные чувства (чувство голода,жажды, половое, дыха­тельное и пр.) и на деятельность высших органов чувств(зрение, осязание, слух и пр.) [56, 413—414].

В процессеразвития живых существ ощущение обычно возни­кает тогда, когда организм стал способнымдифференцировать раздражители не только по интенсивности, но и по качеству.«Даль­нейший шаг в эволюции чувствования,— замечает И. М. Сеченов,— можноопределить как сочетанную или координированную дея­тельность специальных формчувствования между собою и с двига­тельными реакциями тела. Если предшествующаяфаза состояла из группировки в разных направлениях единиц чувствования и движения,то последующая заключается в группировке (конечно, еще более разнообразной)между собой этих самых групп. Вооружен­ное специфически различными орудиямичувствительности, жи­вотное по необходимости должно получать до крайностиразнооб­разные группы одновременных или ряды последовательных впе­чатлений, амежду тем и на этой степени развития чувствование, как целое, должно остатьсядля животного орудием ориентирования в пространстве и во времени, притомориентирования, очевидно, более детального, чем то, на которое способны менееодаренные животные формы. Значит, необходимо или согласование между собой техотдельных элементов, из которых составляется чувст­венная группа или ряд, илирасчленение ее на элементы — ина­че чувствование должно было остатьсяхаотической случайной смесью» [56, 415—416]. «Среда, в которой существуетживотное, и здесь оказывается фактором, определяющим организацию. При равномерноразлитой чувствительности тела, исключающей воз­можность перемещения его впространстве, жизнь сохраняется только при условии, когда животноенепосредственно окружено средой, способной поддерживать его существование.Район жизни здесь по необходимости крайне узок. Наоборот, чем выше чувст­веннаяорганизация, при посредстве которой животное ориенти­руется во времени и впространстве, тем шире сфера возможных жизненных встреч, тем разнообразнеесамая среда, действующая на организацию, и способы возможных приспособлений»[56, 414].<16>

Расчлененноеи координированное чувство развивается в кон­це концов в инстинкт и разум.«Усложнение и совершенствование способности отражения у живых организмовпроисходит на основе появления и развития специального субстрата отражения:перво­начально особого чувствительного вещества, затем — чувствитель­ныхклеток, нервных клеток и нервной системы, достигающей выс­шей ступени развитияу человека. В связи с появлением специаль­ного субстрата отражения — нервнойсистемы — возникают осо­бые состояния, обусловленные внешними воздействиями —нерв­ное возбуждение и торможение, специальные формы отражатель­нойдеятельности — условные и безусловные рефлексы, специфи­ческие закономерностиотражательной деятельности — иррадиа­ция и концентрация, взаимная индукция и т.д.» [42, 26].

Такимобразом, способность отражения у живых организ­мов проходит в своем развитиитри основные ступени. Первой сту­пенью является раздражимость, т. е.способность тел отвечать реакцией на внешние воздействия, котораяопосредствуется состо­янием возбуждения ткани, затем на основе раздражимостивозни­кает ощущение, с которого ведет начало эволюция психики, как болеевысокой, по сравнению с раздражимостью, формы отражения. С переходом к трудовойдеятельности и появлением человека воз­никает и развивается высшая формапсихической деятельности — сознание [42, 26].

Способностьк отражению окружающего материального мира яв­ляется одной из самых важныхпредпосылок возникновения чело­веческого языка, поскольку в основе актовкоммуникации, как будет показано в дальнейшем, лежит отражение человеком окру­жающейдействительности. Вместе с тем следует заметить, что осу­ществление этихпроцессов отражения оказалось бы невозможным, если бы человек не обладал целымрядом особых свойств, проявле­ние которых обеспечивает способность отражения.

Способность к анализу и синтезу

Явленияанализа и синтеза наблюдаются и в области неживой природы. Различные химическиеэлементы постоянно распадаются и вновь соединяются в различных пропорциях.Однако все эти яв­ления, аналогичные анализу и синтезу, не носят сознательногохарактера. Они просто отражают определенные закономерности природы, в силукоторых в определенных условиях может произой­ти распадение тел на составляющиеих химические элементы или соединение их в более сложный комплекс.

Способностьживых организмов производить анализ и синтез также во многих случаях не имеет характерапреднамеренного и целенаправленного акта. Она выработалась бессознательно, в ре­зультатеборьбы за существование и стремления лучше приспосо­биться к окружающей среде.Необходимо различать две качест<17>венно различные формы анализа исинтеза. Первая форма анализа и синтеза представляет непроизвольную иврожденную деятель­ность живого организма. Г. А. Геворкян совершенно правильноотмечает, что анализ при образовании восприятия ни в коем слу­чае нельзяотождествлять с теми развитыми формами анализа и синтеза, которые встречаютсяна следующих ступенях процесса познания.

Анализ приобразовании ощущения и синтез при образовании восприятия представляют собойвиды деятельности, приспособлен­ной к таким актам нервного механизма с егоестественно сложив­шейся структурой, как сугубо непроизвольные действия [15,11— 12]. Другой формой анализа и синтеза являются анализ и синтез, производимыесознательно, путем различных логических операций.

Способностьк анализу и синтезу присуща всем живым сущест­вам. Элементарный анализ и синтезявляются врожденными свойст­вами, выработавшимися в ходе длительнойбиологической эволю­ции в результате приспособления к окружающей среде.

Всякийживотный организм может осуществлять свою жизне­деятельность лишь в том случае,если он будет действовать соот­ветственно, адекватно состоянию среды. Средавоздействует на организм как некоторое единство, как система, как целое, и в тоже время воздействует отдельными элементами, сторонами и т. д. Следовательно,всякий организм, начиная с простейших, вынуж­ден отражать среду как целостностьи в то же время выделять ее элементы, т. е. осуществлять синтез и анализ.

Наукенеизвестны организмы, которые хотя бы в элементарной форме не осуществлялисинтез и анализ. Простейшие одноклеточ­ные организмы (например, амеба,инфузория и т. д.) способны от­личать положительные раздражители ототрицательных и нейт­ральных (анализ), соединять в отдельные группы раздражителиразличных качеств, но равные по интенсивности (синтез) и соответ­ственнореагировать на раздражитель в зависимости от его интен­сивности. Окружающаяживой организм среда обладает исключи­тельной сложностью. Живой организм неможет ее отразить сразу как целое. Поэтому для ориентации организма вокружающей сре­де исключительно важно, чтобы поступающие извне раздражениядробились, так как от этого зависит уточнение отношений к окру­жающей среде.

Необходимоотметить, что у более высоко развитых животных организмов, включая человека,эта способность в достаточной степе­ни развита. Животные организмы этого типаимеют целую систему специализированных рецепторов, каждый из которыхвоспринимает только раздражение определенного рода: например, глаз воспри­нимаетсветовые раздражения, ухо — слуховые, кожа — темпе­ратурные и некоторые другиераздражения.

Благодаряспособности рецепторов-анализаторов разлагать мир на отдельности и осознаватьих как ощущения становится возмож<18>ным различение отдельных качествпредмета. Собственно с этого и начинается познание окружающего мира. Прежде чемотразить целое, необходимо отразить отдельности. В основе раздельностизрительных признаков предмета лежит раздельность физиологи­ческих реакций. Всепризнаки или свойства предметов суть про­дукты раздельных физиологическихреакций восприятия.

Вфилософской литературе, даже в марксистской, широко рас­пространено мнение,будто бы ощущение, как наиболее элементар­ная форма познания окружающейдействительности, всегда связа­но только с дроблением действительности. Так,например, Г. А. Геворкян пишет по этому поводу следующее: «Органы чувств висторическом процессе развития приспособились таким образом, что через каждыйотдельно взятый орган под воздействием пред­метов внешнего мира возникаютопределенные ощущения (свето­вые, звуковые и т. д.) и в определенных пределах(начиная с так наз. «порога ощущения» до определенного максимума). Таким об­разом,при ощущении налицо дробление, расчленение внешнего воздействия, своего родаанализ» [15, 11].

Но дляприспособления к окружающей среде одной способно­сти различения отдельныхсвойств предметов еще недостаточно. С изменением условий существования жизненноважное значение приобретает все больший круг внешних воздействий, охватывающийвсе большее число предметов, вследствие чего возникает необходи­мость появленияслитной реакции на сложный комплекс раздраже­ний, идущий от целостных предметови ситуаций. Живой организм, находящийся в подобных условиях, имеет дело нетолько с отдель­ными свойствами, но и с целостными предметами, познание кото­рыхв их целостности составляет не менее важную жизненную за­дачу, поэтому познаниеобщих свойств предметов превращается в особо важный и необходимый этап познания.

Уже в самомакте ощущения необходимо присутствует синтез. Если бы ощущение устанавливалолишь различие предметов, то оно и не могло бы возникнуть, так какопределенность ощущения свя­зана в первую очередь с синтезом различныхотношений. Отражая внешний мир, ощущение выделяет и группирует раздражители оп­ределенногокачества, уподобляет каждое данное раздражение всем раздражениям того жекачества, которые были или когда-либо бу­дут восприниматься организмом.«Возникновение слитного образа предмета опирается на ряд анатомо-функциональныхусловий, т. е. анатомо-физиологическую связь материальных субстратов отраже­ния— анализаторов. Известно, что анализаторы связаны друг с другомнепосредственно, т. е. через центральную нервную систему, а также через вегетативнуюнервную систему и гуморальный путь. Исследования Н. Г. Иванова-Смоленского, А.В. Палладина, И. Я. Перельцвейга и особенно Л. Г. Воронина показали, чторефлекс на комплексный раздражитель не является арифметической суммойэлементарных рефлексов, а представляет собой новую слитную<19> реакцию сособым функциональным комбинаторным центром (И. П. Павлов), в которой отдельныераздражители теряют само­стоятельное значение и становятся единой частьюотдельного комп­лексного раздражителя» [42, 166—167].

Живомуорганизму свойственна врожденная генерализация раздражителей (примитивные формыобобщений). При первых же попытках выработки условных рефлексов в павловскихлаборато­риях было отмечено, что рефлекторный эффект получается вначале нетолько на основной подкрепляемый раздражитель, но и на лю­бой сходный с ним.Если, например, тон 300 герц подкрепляется пищей, то вначале тон любой другойчастоты и даже другие звуко­вые раздражители вызывают пищевой рефлекс, хотя ониникогда ранее не были связаны с пищевой деятельностью. Лишь постепен­нонеподкрепляемые раздражители дифференцируются от подкреп­ляемого [32, 10]. Вначальном периоде выработки условного реф­лекса раздражитель оказываетсяслабым. Поскольку слабые про­цессы не концентрируются, а широко иррадиируют понервной ткани, то действие многих сходных раздражителей в раннем периодеусловной связи оказывается генерализованным [32, 11].

Помимопримитивной генерализации существуют так называе­мые вырабатываемые формы обобщения,в основе которых лежит распределение возбуждения по определенным, ранееотдифференцированным нервным путям. Все формы условнорефлекторной дея­тельностиИ. П. Павлов рассматривал как выражение вырабаты­ваемых форм обобщения. Помнению И. П. Павлова, в коре голов­ного мозга может иметься группированноепредставительство явлений внешнего мира. Этой форме обобщенного отраженияявлений Павлов придавал очень большое значение и рассматривал ее Как прообразпонятий, возникающий без слова [32, 12—13].

Познаниюпредмета в его целостности в немалой степени спо­собствует сама объективнаядействительность. Предметы материаль­ного мира существуют дискретно и имеютвполне определенные и четкие границы. «Контур вещи является первым и важнейшимка­чеством внешних предметов, которое отражается в восприятии и служитотправной точкой развития восприятия» [42, 168].

По-видимому,форма предметов, замечает М. М. Кольцова, яв­ляется более надежным исовершенным критерием, т. е. более су­щественным свойством, для обобщения этихпредметов и отличения их один от другого [32, 154]. Анализ и синтез пронизываютвсе формы познания действительности.

Способностьк синтезированию, к выявлению общего, имеет ог­ромное значение в познании окружающегомира. Мы были бы не в состоянии обнаружить ни одного нового факта, предмета илияв­ления в нашей жизненной практике, если бы мы не опирались в процессепознания на некоторые общие черты и особенности пред­метов материального мира,познанных нами ранее. Таким образом, знание общего используется как средствопознания нового.<20>

Возникновение инвариантного обобщения образапредмета

Предпосылкивозникновения в мозгу человека инвариантного обобщенного образа предмета былизаложены уже в первой стадии познания объективного мира, т. е. в ощущении.

Какговорилось выше, уже в процессе ощущения наряду с вос­приятием различнымиорганами чувств отдельных свойств воздействующего  на них предмета происходитсинтез, способствующий его целостному восприятию. В философии обычно принятоделить процесс познания на идущие по восходящей линии ступени, име­нуемыеформами познания. Такими формами являются ощущение, восприятие, представление ипонятие. В развитом мышлении сов­ременного человека все эти ступени познаниямогут быть представ­лены одновременно, и по этой причине познание имобъективного мира очень специфично, поскольку предмет может действовать наорганы чувств при наличии в голове человека вполне сложивше­гося о данномпредмете понятия.

Принятосчитать, что отличительным свойством такой ступени чувственного отражениядействительности, как восприятие, явля­ется целостность отображения предмета.Благодаря целостности в восприятии, замечает В. В. Орлов, в сферунепосредственного зна­ния входят такие существенные стороны предмета, которыебыли скрыты в ощущении. В ощущении не дано непосредственного зна­ния геометриител — линий, плоскостей, форм вообще. Считается поэтому, что в ощущенияхнепосредственно не осознаются пространственность и длительность, хотя онизаранее заключены в содер­жании ощущений [42, 171]. С подобным утверждениемсогласиться довольно трудно, так как четко очерченные контуры предмета,по-видимому, схватываются ощущением.

Другимотличительным признаком восприятия является то об­стоятельство, что оноявляется результатом практической деятель­ности человека и содержит известныеэлементы обобщения. «Заме­чая какой-либо предмет, ребенок пытается егосхватить, не осоз­навая действительного расстояния до него. Впоследствии, в про­цесседействия с предметами, путем проб и ошибок он получает знание опространственных свойствах действительности» [42, 171].

В восприятиипроисходит определенное раздвоение единого пси­хического акта на противоположныестороны — объективную и субъективную, благодаря чему на первый план, в сферунепосред­ственного осознания, выдвигаются существенные внешние приз­наки вещей.Восприятие включает в себя также момент, который не вытекает непосредственно излежащих в его основе ощущений, а зависит от общего состояния психическойдеятельности человека (апперцепции) [42, 176]. Восприятие зависит от имеющихсяу чело­века знаний, потребностей, интересов, навыков. Апперцепция выражаетзависимость восприятия от прошлого опыта человека,<21> являетсяаккумуляцией ранее воспринятых человеком ощущений. Однако восприятие может датьсведения только о том, что непо­средственно воздействует на животное или человека,т. е. знание конкретной ситуации. Здесь еще не происходит отрыва от конкрет­нойситуации.

Следующей,более высокой ступенью познания объективного мира является представление. В восприятииимеется некоторая инертность — впечатление может длиться некоторое время послетого, как внешний агент уже перестал действовать. Развитие пси­хическойдеятельности в связи с усложнением условий существова­ния живых организмов шлопо линии закрепления и усиления этой инерции, в результате чего образ сталсохраняться и, что еще более важно, воспроизводиться в отсутствие предмета.Произошел таким образом отрыв образа от конкретной ситуации во времени, образстал существовать и воспроизводиться независимо от наличия или отсутствия вкаждый данный момент предмета, вызвавшего этот образ [42, 181]. «Простейшеепредставление, представление еди­ничного предмета, как правило, не естьрезультат разового воздей­ствия на чувства. Оно образуется в результатемногократного воз­действия на чувства и многократного образования ощущений ивос­приятий от данного предмета. Уже одно это обстоятельство приво­дит к тому,что при образовании представления единичного предме­та производится простейшее,элементарное абстрагирование; так как один и тот же предмет каждый развоспринимается в различ­ной обстановке, в окружении различных других предметов,то в представлении, в первую очередь, не закрепляются условия, обсто­ятельстваего воздействия на чувства. В чувственно-наглядном об­разе не закрепляютсятакже те свойства и стороны данного пред­мета, которые не присутствуют в каждомего восприятии. В пред­ставлении, как правило, закрепляются те свойства истороны Пред­мета, те его отношения с другими предметами, которые в нем ярковыделяются, «бросаются в глаза» и играют определенную роль в жизнедеятельностииспользующего предмет индивида» [15, 14].

Представленияимеются, по-видимому, и у высших животных. «Без наличия… образа и без его пространственнойпроекции во внешней среде было бы немыслимо приспособление животного нарасстоянии, т. е. когда жизненно-важный объект не находится в непосредственномконтакте с ним, будь этот объект пищевое веще­ство или грозящий жизни животноговраг».[3, 143].

Любопытназависимость образования представлений от усло­вий окружающей среды. Так,например, в первобытном лесу поле зрения резко сужается, а обоняние вследствиеспецифических ус­ловий леса дает ограниченную возможность ориентировки в среде.В связи с этими обстоятельствами увеличивается роль слуха, кото­рый в условияхлеса имеет сравнительно неограниченные возмож­ности развития. Слух содержит всебе зачаток возможности отры­ва от конкретной ситуации, он развивает установкуна невидимое,<22> которое играет большую роль в преодолении ситуативностиотра­жения действительности [15, 182].

Обычнопринято считать, что абстрагирование и обобщение со­вершаются в пределахчувственной наглядности отображаемого внешнего мира. Это означает, что образ,имеющийся в представле­нии, можно мысленно воспроизвести, например, «видетьперед собой так же, как мы видим отдельные предметы объективного мира» [15,15]. Приходится, однако, признать, что в утверждениях подобного рода все же нетдостаточной ясности. Ведь человек в сво­ей жизненной практике чаще всегосталкивается с хотя и однород­ными, но разными предметами. Возникает проблема,как он их мысленно воспроизводит на ступени чувственного познания, ины­мисловами, могут ли существовать представления более абстракт­ные, чемпредставление о единичных предметах.

В этомвопросе в советской философской науке существуют два противоположных взгляда.Одни считают, что представление может быть отображением в чувственно-наглядномобразе только единичного предмета; возможности большего обобщения представ­лениене содержит. Типичным в этом отношении является рассуж­дение логика Н. И.Кондакова: допустим, мы предложим груп­пе лиц представить образ дома. Затем,когда мы попросим передать словами этот образ, то обнаружим, что эти образыникак не сов­падут друг с другом. Для одного дом представится в виде коттед­жа,для другого — в виде 400-квартирного гиганта на улице Горького в Москве, длятретьего в виде стандартного дома приго­родного поселка, для четвертого в видеобыкновенной сельской избы и т. д. Все это будут самые различныечувственно-наглядные образы дома [33, 280]. По мнению В. 3. Панфилова, мы неможем себе представить дом или собаку вообще и т. п. И это понятно, так как мымогли бы это сделать только в том случае, если бы были возможны обобщенныеощущения, являющиеся элементами пред­ставления [43, 130—131].

Сторонникидругой точки зрения считают, что возможны более обобщенные, более абстрактныепредставления, чем представления единичных предметов. Такая точка зрения потрадиции связана с научным наследием И. М. Сеченова, который обосновал возмож­ностьбольшого, хотя и ограниченного определенными пределами, обобщения иабстрагирования в чувствах. «Все повторяющиеся, близко сходные впечатления,—писал Сеченов,— зарегистрирываются в памяти не отдельными экземплярами, аслитно, хотя и с сохранением некоторых особенностей частных впечатлений. Бла­годаряэтому в памяти человека десятки тысяч сходных образова­ний сливаются вединицы...» [56, 439—440].

Чтобыдоказать, что такие обобщающие образы действительно имеются, Г. А. Геворкянприводит один любопытный пример. Нам встречаются различные начертания одной итой же буквы в письме, в различных печатаниях. Немыслимо думать, чтомы<23> узнаем эту букву потому, что у нас есть представление, наглядныйобраз для каждого единичного случая, для каждого начертания данной буквы, дажедля тех начертаний, которые нам еще не встре­чались, но могут встретиться [15,16]. «Как бы ни различались от­дельные березовые деревья, все же во всех нихповторяются те свойства и стороны, которые делают их березами, и эта общностьвыражается также в их внешнем виде. В обобщенном образе бере­зы удерживаютсяименно эти, общие всем березам свойства и сто­роны. Сеченов указывает, чтовозможно также образование пред­ставления дерева вообще; в нем будут удержанывсе те стороны и свойства, все те внешние признаки, которые присущи березе исосне, клену и акации и т. д. Таковы — общий контур и взаимное расположениечастей; возвышающийся над землей ствол, ветви, зеленая крона, и их соотношение»[15, 17].

Такой жеточки зрения придерживался и С. Л. Рубинштейн. «Представление может быть обобщеннымобразом не единичного предмета или лица, а целого класса или категориианалогичных предметов» [55, 288].

«Возможентакже и другой путь создания обобщающего образа сходных предметов.Образовавшийся у индивида чувственно-на­глядный образ единичного предмета можетстать представителем целого ряда одинаковых предметов. Встречаясь смногочисленными предметами того же рода и обнаруживая в них подобные, сходныесвойства, стороны, индивид различает и узнает их путем сопостав­ления симеющимся у него образом впервые встретившегося ему или же наиболее яркоповлиявшего на него единичного предмета. Так, у человека, родившегося ивыросшего на берегу реки, пред­ставление реки всегда связано с его роднойрекой, вернее с тем участком, в котором он купался, ловил рыбу, которым ондолго любовался. И сколько бы рек он ни встречал на своем веку, или сколько быпри нем ни говорили о реке, в его памяти всегда всплы­вает образ родной реки схарактерными для нее особенностями. Этот чувственно-наглядный образ выступаеткак представитель целого ряда предметов, как обобщающий образ для обозначениямногочисленных рек.

Со временемблагодаря накоплению опыта этот образ может меняться, некоторые черты его будуттускнеть, а другие, наоборот, выделяться больше, в зависимости от того,насколько ярко они выражены в других встреченных данным индивидом реках» [15,17—18]. Сторонники первой точки зрения правы, когда они ут­верждают, что внашем сознании не может быть обобщенного обра­за дома, дерева и т. д. Всякий чувственныйобраз тесно связан с какой-нибудь ситуацией.

Восприятиепредмета оставляет в мозгу человека следы, и бла­годаря памяти он можетвоспроизвести некогда им виденный пред­мет, но всякий раз это будет крайнередуцированный и довольно неясный образ предмета в определенной ситуации.Механизм па<24>мяти в данном случае не позволяет выйти за рамки ситуации.Все это свидетельствует о том, что непосредственное чувственное вос­приятие неможет быть перекодировано в нечто среднее, поскольку всякая ситуация конкретна.

УтверждениеИ. М. Сеченова о представлении дерева вообще никоим образом не может быть квалифицированокак представ­ление чувственного образа дерева. Это уже нечто похожее на по­нятие.Не опровергает этого тезиса и замечание Г. А. Геворкяна о возможности выбораконкретного образа реки в качестве обоб­щенного представления о реке. Такогорода заменитель все равно останется чувственным образом, который невозможнооторвать от конкретной ситуации.

Между тембольшой интерес представляет и другой факт. В своей жизненной практике человекимеет дело с разными пред­метами в разных ситуациях. Он легко их опознает иумеет извле­кать из них определенную пользу для удовлетворения своих жиз­ненныхпотребностей. Возникает вопрос, являются ли решающими в процессе узнаваниятолько те следы, которые сохраняются в па­мяти, или здесь действует какой-тодополнительный фактор. Мож­но предполагать, что, помимо следов памяти, человекимеет еще зна­ние о данном предмете, которое он приобрел как часть жизненногоопыта в результате многократного воздействия на его органы чувств однородныхпредметов и использования их для своих жизненных потребностей. В комплекс этихзнаний входят такие данные, как основные свойства предмета: цвет, вкус, запах,характер поверх­ности и т. д. Эти знания сохраняются в памяти. Несомненно сох­раняетсяв памяти и общее представление о форме предмета, его общие схематическиеконтуры, расположение составных частей и т. д. Подобное знание предмета давалочеловеку возможность хорошо ориентироваться в окружающей обстановке и извлечь вслучае необходимости пользу из этого предмета. Эту особенность очень хорошовыразил в свое время Маркс. «Люди,— говорил Маркс,—… начинают с того, чтобыесть, пить и т. д., т. е. не «сто­ять» в каком-нибудь отношении, а активнодействовать, овладе­вать при помощи действия известными предметами внешнегомира и таким образом удовлетворять свои потребности (они, стало быть, начинаютс производства). Благодаря повторению этого процесса способность этих предметов«удовлетворять потребности» людей запечатлевается в их мозгу, люди и зверинаучаются и «теорети­чески» отличать внешние предметы, служащие удовлетворениюих потребностей, от всех других предметов» [39, 377].

Наш далекийпредок не умел говорить, но он безусловно знал окружающие его предметы и умелих распознавать в любой кон­кретной ситуации. Диктуемая практическими нуждаминеобходи­мость отвлечения и обобщения, выходящего за рамки возможного внаглядных представлениях, явилась, согласно предположению Л. О. Резникова,источником образования понятий [50, 8]. Заро<25>дышем понятия Резниковназывает сознание общего [49, 158]. На­чинаясь с наглядного образа, сознаниеобщего становится затем основой для будущего понятия. По мнению Е. К.Войшвилло, по­добные образования, однако, еще не относятся, очевидно, к фор­маммышления. Это абстракции предметов, возникающие на чув­ственной ступенипознания [10, 109]. Во всяком случае остается фактом, что знание предмета,представление о его характерных свойствах уже в то время было оторвано от конкретнойситуации. Следует заметить, что знанием предметов обладают и животные.«Узнавание предметов,— указывал И. М. Сеченов,— очевидно, служит животномуруководителем целесообразных действий — без него оно не отличило бы щепки отсъедобного, смешивало бы дерево с врагом и вообще не могло бы ориентироватьсямежду окружающими предметами ни одной минуты» [56, 467].

Посколькучеловек в своей жизненной практике сталкивался с целыми классами однородных предметов,то комплекс сведений об одном предмете стал распространяться на весь классоднород­ных предметов в целом. Таким образом этот комплекс превратился в аналогпонятия, который мог возникнуть в голове человека за­долго до возникновениязвуковой речи. Однако самая замечатель­ная особенность этого комплекса знанийсостояла в том, что его наличие, в противовес чувственному образу, не зависелоот конкретной чувственной ситуации. Оно было прообразом по­нятия.

Знание опредмете было редуцированным по той простой при­чине, что человеческая памятьне в состоянии сохранить все мель­чайшие подробности. Оно содержало толькообщее. В этом смысле подобное знание можно было бы назвать инвариантным обобщенным образом предмета.Если бы чело­век не имел инвариантных представлений о предметах, он вообще немог бы существовать. Первобытный человек мог в своей памяти воспроизводитьобразы предметов в конкретных ситуациях, но подобное воспроизведение не былосвязано с коммуникацией. От­сутствие у животных и человекообразных обезьянзвуковой речи объясняется между прочим тем, что в конкретных ситуациях она имне нужна, а возможные у них реминисценции этих ситуаций в памяти также несвязаны с необходимостью коммуникации.

Возможностьвозникновения инвариантных образов предметов поддерживалась целым рядом особенностейпсихики человека.

Чувственныйобраз предмета, как уже говорилось выше, может быть воспроизведен в памяти. Естественно,этот образ благодаря известному несовершенству памяти будет бледным иредуцирован­ным. Кроме того, его границы могут быть недостаточно четкими. Впамяти могут воспроизводиться образы однородных предметов, находящихся в разныхситуациях. Редукция чувственного образа, отсутствие четких границ, возможностьналожения в нашем соз­нании разных чувственных образов однородных предметов ит. п.<26> готовили почву для возникновения инвариантного нечувственногообраза.

С. Л.Рубинштейн справедливо замечает, что воспроизведен­ные образы памяти, ихпредставления являются ступенькой или даже целым рядом ступенек, ведущих отединичного образа вос­приятия к понятию и обобщенному представлению, которымопе­рирует мышление [55, 288]. Большой интерес в этом отношении представляетодно наблюдение, сделанное И. М. Сеченовым, соглас­но которому все единичныевпечатления сливаются в так называе­мые средние итоги тем полнее, чем они однороднеепо природе или чем поверхностнее и менее расчленено было их восприятие [56,440].

Существуетфизиологический закон редукции функции по мере ее совершенствования. Опыты показали,что если при первом предъ­явлении предмета взгляд испытуемого обегает веськонтур предме­та полностью, то уже при втором, третьем предъявлении предметавзгляд задерживается лишь на наиболее значимых пунктах конту­ра, так называемыхкритических точках. При повторных предъявле­ниях предмета ход процесса резкосокращается по мере выделения критических точек[32, 103]. Практически этоозначает, что для того, чтобы опознать часто повторяющийся предмет в новойситуации, че­ловеку было достаточно знать небольшое число критических точек.

Имея в видувсе вышеуказанные соображения, трудно согла­ситься с утверждением некоторых философови психологов о суще­ствовании в развитии человека стадии чистого чувственногопозна­ния мира, предшествующей образованию понятий. Фактически та­кая стадияявляется фикцией. При рассмотрении проблемы возник­новения в сознании человекаинвариантных обобщенных образов предметов нельзя не отметить огромной ролитаких особенностей человеческой психики, как способность к абстрагированию и па­мять.

Процессабстракции представляет собой в широком смысле про­цесс мысленного отвлеченияот чего-либо. Существуют различные виды абстракции, но для уяснения сущностиязыка особо важными являются два ее вида — так называемая абстракцияотождествле­ния и изолирующая, или аналитическая, абстракция, поскольку обе ониучаствуют в образовании понятий. Абстракциейотождествления называется процесс отвлечения от не­сходных,различающихся свойств предметов и одновременного вы­деления одинаковых,тождественных их свойств. В процессе абст­ракции отождествления выделяютсячувственно воспринимаемые свойства — это абстракция, основанная нанепосредственном отож­дествлении предметов и чувственно невоспринимаемыесвойства — абстракция, полученная через отношения типа равенства. На осно­веабстракции отождествления могут выделяться и отношения меж­ду предметами.

Абстракцией изолирующей, илианалитической, называется процесс отвлечения свойства или отношения отпред<27>метов и их иных свойств, с которыми они в действительности нераз­рывносвязаны. Этот процесс абстракции приводит прежде всего к образованию такназываемых «абстрактных предметов»: «белизна», «фасад», «эластичность»,«твердость» и т. п. [17, 24, 25].

На первыйвзгляд может показаться, что процесс абстрагиро­вания является чистопроизвольным волюнтативным актом, зави­сящим от воли каждого человеческогоиндивида в отдельности. Конечно, в процессе абстракции нельзя отрицатьэлементов субъ­ективного намерения, однако это явление имеет также некоторые независящие от намерения человека причины.

Прежде всегоспособность к абстрагированию в генетическом плане представляет собойдальнейшее развитие бессознательной способности к синтезу и анализу,выработавшейся у животных и человека в результате борьбы за существование инебходимости приспособления организма к окружающей среде.

Способностьк абстрагированию обусловлена также известным несовершенством физиологическойорганизации человека. Из-за ее особенностей человек не в состоянии охватитьбесконечное разно­образие свойств того или иного объекта. Так, человеческийглаз и человеческое ухо способны непосредственно воспринимать лишьнезначительную часть того богатства мира цвета и звуков, которые имеются в объективноммире. Кроме того, пропускная способность органов восприятия человека весьмаограниченна и характеризует­ся скромной цифрой — 25 двоичных единиц в секунду.Таким обра­зом, уже особенности строения органов чувств человека таковы, чтоони являются объективной причиной процедуры абстрагирования.

Следуеттакже отметить, что каждый объект действительности обладает бесконечным числомсвойств и может вступать в бесконеч­ное число отношений. Но эта бесконечностьне является актуаль­ной. Объект никогда не вступает во все возможные для негоотно­шения сразу. Для этого было бы необходимо актуально осущест­вить всевозможные условия существования этого объекта одно­временно, что, естественно,никогда не выполнимо. Это, между про­чим, противоречит факту развития иизменения объекта. Осущест­вление для объекта сразу актуально всех возможныхусловий его существования означало бы просто-напросто, что в объекте осуще­ствляютсяодновременно все его состояния — прошлые, настоящие и будущие, т. е. объектдолжен был бы существовать, не развиваясь и не изменяясь. Невозможностьактуализовать всю бесконечную совокупность свойств объекта означает, что в каждомконкретном случае объект выступает, выявляя только часть своих свойств. Можнобыло бы сказать, что объекты действительности как бы абст­рагируют сами себя[16, 34—36].

Необходимостьабстрагирования обусловлена также действием закона экономии физиологическихзатрат. «Если бы человек,— замечает И. М. Сеченов,— запоминал каждое извпечатлений в от­дельности, то от предметов наиболее обыденных, каковы,напри<28>мер, человеческие лица, стулья, деревья, дома и пр.,составляющих повседневную обстановку нашей жизни, в голове его оставалось бытакое громадное количество следов, что мышление ими, по крайней мере всловесной форме, стало бы невозможным, потому что где же найти десятки илисотни тысяч разных имен для суммы всех ви­денных берез, человеческих лиц, стульеви как совладать мысли с таким громадным материалом? По счастью, дело происходитне так. Все повторяющиеся, близко сходные впечатления регистри­руются в памятине отдельными экземплярами, а слитно, хотя и с сохранением некоторыхособенностей частных впечатлений» [56, 439].

Механизмпамяти основывается на способности мозга закреплять и воспроизводить следынекогда им полученных впечатлений. Обра­зование этой способности представляетсобой результат биологи­ческого приспособления человеческого организма к окружающейсреде. Различение и узнавание предметов, замечает И. М. Сеченов, свойственноживотным, обладающим способностью передвижения [56, 465]. Поскольку животное, способное к передвижению, сталки­ваетсяс массой различных предметов, удовлетворяющих его жиз­ненные потребности, товозможность их опознавания приобретает определенную биологическую значимость.Для ориентировки дей­ствия на предмет, следовательно — для удовлетворенияпотребно­стей, в этих условиях одного лишь восприятия как чувственной дифференциациипредмета оказывалось недостаточно. Для этого необходимо, чтобы предметузнавался в дальнейшем.

Восприятия,в которых человек познает окружающую действи­тельность, обычно не исчезают бесследно.Они закрепляются, со­храняются и воспроизводятся. Узнавание предметов, замечаетСече­нов, носит на себе все существенные характеристики и признаки мышления[56, 466]. В узнавании есть, наконец, даже некоторые элементы рассудочности,поскольку процесс напоминает собой умозаключительные акты [56, 467]. Сеченов придавалтакже очень боль­шое значение так называемому закону регистрации впечатлений посходству, согласно действию которого у человека все сходные пред­меты сливаютсяв памяти в сходные итоги [56, 485].

Ассоциациипо сходству имеют огромное значение в создании структуры языков. Сравнениеодного предмета с другим является одним из наиболее мощных средств познанияокружающего мира. Весь прогресс теоретической половины человеческих знаний овнеш­ней природе, подчеркивает Сеченов, достигнут в сущности сравне­ниемпредметов и явлений по сходству [56, 378]. При отсутствии такого свойства человеческойпсихики, как память, возникновение человеческого языка было бы невозможно.Обобщенное знание свойств класса предметов явилось в дальнейшем основой для воз­никновенияслова.<29>

ПРОБЛЕМА ДОЯЗЫКОВОГОМЫШЛЕНИЯ

Многихисследователей интересует вопрос о возникновении языка и мышления. Значительноебольшинство ученых стоит на той точке зрения, что язык и мышление возниклиодновременно и что до возникновения языка мышления якобы не могло быть. Так, помнению К. К. Кошевого, язык и мышление находятся в неразрывном единстве: нетязыка без мысли и, наоборот, мысли без языка. Мысли существуют только вязыковом оформлении [35, 14]. По мнению Н. К. Одуевой, начало мышления совпадаетсо словесным обобщением чувственных данных [41, 71]. «Мышле­ние, протекая внеразрывной связи с материальными физиологи­ческими процессами головного мозга,вместе с тем может проис­ходить и происходит только на основе и при помощиязыка»,— замечает В. З. Панфилов [43, 118].

Поясняясущность марксистско-ленинской теории происхож­дения языка и мышления, А.Бынков отмечает, что человеческое мышление и язык возникли одновременно впроцессе труда. Абст­рактное мышление человека формировалось вместе с развитиемязыка. Не только язык, но и мышление возникло в трудовой дея­тельности, врезультате необходимости в общении [6, 88]. То же самое утверждение находим мыи в книге Г. В. Колшанского «Логика и структура языка» [29, 17]. И. В. Сталинпытался ис­толковать приводимое им высказывание Маркса («Язык естьнепосредственная действительность мысли») в том плане, что мыш­ления без языкане существует. Но ведь его можно понимать и иначе — как указание на то, что мышлениепроявляется в языке.

Приведенныевыше высказывания не совсем согласуются с содержанием известной статьи Ф. Энгельса«Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», где Энгельс основнойпричи­ной возникновения языка считает совместный труд людей. «… Развитиетруда по необходимости способствовало более тес­ному сплочению членов общества,так как благодаря ему стали более часты случаи взаимной поддержки, совместнойдеятельности, и стало ясней сознание пользы этой совместной деятельности длякаждого отдельного члена. Коротко говоря, формировавшие­ся люди пришли к тому,что у них явилась потребность что-то сказать друг другу. Потребность создаласебе свой орган: нераз­витая глотка обезьяны медленно, но неуклоннопреобразовыва­лась путем модуляции для все более развитой модуляции, а ор­ганырта постепенно научились произносить один членораздель­ный звук за другим» [65,489]. Однако в статье Энгельса нигде ни одним словом не сказано, что довозникновения языка у пред­ка человека вообще не было никакого мышления.Материалы статьи скорее всего говорят о другом. Труд, по Энгельсу, возникраньше членораздельной речи. «Сначала труд,—замечает Ф. Эн­гельс,— а затем ивместе с ним членораздельная речь явились<30> двумя самыми главнымистимулами, под влиянием которых мозг обезьяны постепенно превратился в человеческиймозг, который, при всем своем сходстве с обезьяньим, далеко превосходит его повеличине и совершенству» [65, 490].

Но ведь труднеобходимо предполагает мышление, а всякий труд, замечает Ф. Энгельс,начинается с изготовления орудий [65, 491].

Современнаяпсихология ясно показывает, что изготовление даже самого примитивного орудия невозможнобез наличия мыш­ления, совершенно сознательного, а не инстинктивного исполь­зованияжизненного опыта, установления целого ряда причинных связей, обобщений иумозаключений.

«Умозаключение,—справедливо замечает И. В. Копнин,— воз­никает из потребности трудовой деятельностичеловека, специфи­ческая особенность которой заключается в том, что в сознаниичеловека еще до начала труда имеется предварительный готовый результат его.Прежде чем произвести вещь, он идеально воспроиз­водит весь производственныйпроцесс от начала до конца. Этот процесс невозможен без умозаключения» [34,22]. Стало быть, люди стали говорить друг с другом, обладая уже сравнительноразвитым мышлением.

Сам Ф.Энгельс считал, что нет оснований отрицать наличие генетических корней мышленияи речи в животном царстве. Рас­сматривая познание исторически, Энгельс видел«корни» челове­ческого познания в отражательных способностях животных. Онписал: «Нам общи с животными все виды рассудочной деятель­ности: индукция,дедукция, следовательно, также абстрагирова­ние… анализ… синтез...» [65,178].

Подобноемнение позднее высказывалось многими исследова­телями.

«Уживотных,— замечает И. М. Сеченов,— помимо прирож­денной машинообразнойумелости производить известные действия, часто замечается умение пользоватьсяобстоятельствами данной минуты или условиями данной местности, чего нельзяобъяснить иначе как сообразительностью животного, его рассудительностью и вообщеумением мыслить» [56, 417].

В этом жесмысле высказывался и Плеханов: «Как бы там ни было, но зоология передаетистории homo, уже обладающего спо­собностями изобретать иупотреблять наиболее примитивные орудия». «Ясно, как день, — говорит далееПлеханов, — что при­менение орудий, как бы они ни были несовершенны, предполагаетогромное развитие умственных способностей» [45, 138]. Того же мнения в основномпридерживался и Л. С. Выготский. «В опытах Кёлера мы имеем совершенно ясноедоказательство того, что зачатки интеллекта, т. е. мышления в собственномсмысле слова, появляются у животных независимо от развития речи и вовсе несвязаны с ее успехами. Изобретение обезьян, выражающееся<31> визготовлении и употреблении орудий и в применении обходных путей при разрешениизадач, составляет совершенно несомненно первичную фазу в развитии мышления, нофазу доречевую» [12, 76—771. Мышление и речь, по мнению Л. С. Выготского, имеютпоэтому генетически совершенно различные корни [12, 76-77].

Оставляяпока в стороне вопрос о мышлении животных, сле­дует прежде всего рассмотретьвопрос, что следует понимать под мышлением вообще. Некоторые исследователисчитают мышле­ние словами единственным типом подлинного мышления. Но подмышлением можно также понимать вообще процесс отражения человеком окружающегомира независимо от того, какими спо­собами оно осуществляется. В таком случаенеобходимо решить один существенный вопрос — является ли так называемое сло­весноемышление единственно возможным типом мышления, или оно существует наряду сдругими типами мышления.

Исследованияцелого ряда выдающихся психологов скорее говорят в пользу того, что существуютразные типы мышления. В их числе словесное мышление выступает только какнаиболее совершенное и наиболее пригодное для целей общения людей между собой.«Трудно согласиться со взглядом, который пол­ностью отделяет мышление от прочейпознавательной деятель­ности человека и противопоставляет его всем Другим видампси­хической деятельности», — справедливо пишут по этому поводу И. М. Соловьеваи Ж. И. Шиф [58, 335].

Успехипсихологической науки вынуждают подвергнуть сом­нению гипотезу о полнойнезависимости и самостоятельности интеллектуальной деятельности. Следуетусомниться в том, что реализация мышления возможна лишь в строго очерченных пре­делах,включающих совершенно особый психический материал.

Тезис о том,что осмысленность прочих психических процессов всегда и исключительно обязанавключением со стороны обособ­ленно стоящего мыслительного аппарата, такжевызывает сомнения. Мышление не только и не просто вносится в память,деятельность памяти способна приобретать и в самом деле приобретает характермышления. В отношении представлений мышление рассматрива­ется как нечто извнеприходящее и упорядочивающее их течение. Не следует, однако, исключатьвозможность такой динамики представлений, которая является по своему качествумышлением. Все более накапливаются доказательства в пользу понимания мышлениякак своеобразного  динамического процесса,который может осуществляться различным    психическим    материалом, происходитьв любой «психической среде», во всякой «области психики».

Правилен, понашему мнению, взгляд, рассматривающий мыш­ление как познавательную деятельность,усматривающий в мыш<32>лении высшую ее форму. Мышление характеризу­ется не изоляцией от других компонен­товпознавательной деятельности, но их охватом, своеобразным сочетанием и взаи­модействиеммежду ними. Мышление осуществля­ется не только в сфереабстрактно-логического познания, но и в ходе познания чувственного, а в пределахпоследнего осущест­вляется материалом образов восприятия, памяти и воображения.

Придаваябольшое значение абстрактно-логическому мышле­нию, мы не забываем, что мышлениеимеет и другие виды, осу­ществляемые посредством иных форм отражения. При этомвся­кий анализ мышления обнаруживает, что качественные различия форм отражениядействительности, осуществляемого психикой человека, отнюдь не препятствуют ихвзаимосвязи и кооперации при решении мыслительных задач, а, напротив, весьмачасто содействуют их успешному разрешению [58, 335—336].

На точкезрения признания разных видов мышления стоит также выдающийся психолог С. Л. Рубинштейн.«Теоретиче­ское мышление, раскрывающее закономерности своего предме­та,—замечает С. Л. Рубинштейн,— является высоким уровнем мышления. Но было бысовершенно неправильно сводить мышле­ние в целом исключительно к теоретическомумышлению в аб­страктных понятиях. Мы совершаем мыслительные операции, не толькорешая теоретические проблемы, но и тогда, когда, при­бегая к абстрактнымтеоретическим построениям, мы с более или менее глубоким учетом объективныхусловий осмысленно решаем любую задачу, оставаясь в рамках наглядной ситуации.Сущест­вует не только отвлеченное, но и наглядное мышление, поскольку внекоторых случаях мы разрешаем стоящие перед нами задачи, оперируя в основномнаглядными данными.

Наглядноемышление и мышление отвлеченно-теоретическое многообразными способами переходятдруг в друга. Различие между ними относительно; оно не означает внешнейполярности, но оно существенно.

Всякоемышление совершается в более или менее обобщенных, абстрактных понятиях, и вовсякое мышление включаются более или менее наглядные чувственные образы;понятие и образ-пред­ставление даны в нем в неразрывном единстве. Человек неможет мыслить только в понятиях, без представлений, в отрыве от чувственнойнаглядности; он не может мыслить одними лишь чувственно-наглядными образами безпонятий. Поэтому нельзя говорить о наглядном и о понятийном мышлении как овнешних противоположностях, но том не менее, поскольку представления и понятияне только связаны друг с другом, но и отличны друг от друга, внутри единогомышления можно различать, с одной сто­роны, наглядное, с другой —абстрактно-теоретическое мышле­ние...»<33>

 Понятиеотвлеченного мышления, замечает далее С. Л. Рубинштейн, отражает общее, нообщее никогда не исчерпывает особенного и единичного; это последнее отражаетсяв образе [54, 362—363].

Образноемышление является специфическим видом мышления. Резко критиковал сторонников«безобразного» мышления И. П. Павлов. На основании того, что вторая сигнальнаясистема отрицательно индуцирует деятельность первой сигнальной систе­мы ивыступает хозяином ее, Павлов, однако, не делает вывода, что образы неучаствуют в мышлении. Наоборот, возражая пред­ставителям идеалистической психологиии физиологии, он ука­зывал, что в мышлении непременно должны быть следы,образы, обобщения слов. Эти образы очень слабы, летучи и постоянно подвергаютсядействию отрицательной индукции, поэтому в раз­ное время и в различномсостоянии «степень» следов бывает разная. Отрицание связи мышления с образамиПавлов называл бес­смыслицей [44, 42—43]. Современная психология также ставитвопрос о теоретическом и практическом мышлении. «Традицион­ная психология,—замечает С. Л. Рубинштейн,— исходила из внешнего противопоставления мышления ипрактической дея­тельности, при исследовании мышления имелись в виду исключи­тельноотвлеченные задачи научного мышления и теоретическая деятельность, направленнаяна их разрешение… Отношение мыш­ления к действию всегда мыслится как односторонняязависимость деятельности от абстрактного мышления; причем эта зависимостьпредставлялась неизменной на всех ступенях исторического раз­вития. Всякоедействие, которое не было реализацией теоре­тического мышления, могло быть лишьнавыком, инстинктивной реакцией — словом, не интеллектуальной операцией;поэтому соз­давалась альтернатива: либо действие не имеет интеллектуальногохарактера, либо оно — отражение человеческого мышления» [54, 364—365].

В настоящеевремя в связи с новейшими исследованиями эта точка зрения уже не находитбольшого количества сторонни­ков.

«С практикойсвязано в конечном счете всякое мышление: лишь характер этой связи может быть вразных случаях различным. Теоретическое мышление, опираясь на практику в целом,незави­симо от отдельного частного случая практики; наглядно-действен­ноемышление непосредственно связано с той частной практичес­кой ситуацией, вкоторой совершается действие» [55, 365].

Подпрактическим мышлением обычно понимают мышление, совершающееся в ходепрактической деятельности и непосредствен­но направленное на решениепрактических задач,— в отличие от мышления, выделенного из практическойдеятельности, направ­ленной на разрешение отвлеченных теоретических задач, лишьопосредствованно связанных с практикой [55, 365].<34>

Могут бытьразные случаи проявления практического мышле­ния; в одних случаях практическоемышление, т. е. мышление, включенное в практическую деятельность, должно похарактеру тех задач, которые ему приходится разрешать, использовать ирезультаты отвлеченной теоретической деятельности. Это сложная формапрактического мышления, в которое теоретическое мышление входит в качествекомпонента.

Но возможени другой случай, при котором для решения зада­чи, встающей в ходе практическойдеятельности, отвлеченное тео­ретическое мышление и не требуется: встречаютсятакие элемен­тарные задачи, для различения которых нужно только сориенти­роватьсяв данной наглядной ситуации. В таких случаях практи­ческое мышление, т. е.мышление, включенное в практическую деятельность и направленнное непосредственнона решение част­ных практических задач, принимает форму наглядно-действенногомышления. «Наглядно-действенное мышление—это элементарная форма практическогомышления, направленная на разрешение эле­ментарных практических задач» [55,365—366].

Существуюттакие практические задачи, которые могут быть решены на основании тех данных, которыепредставлены в нагляд­ном содержании самой проблемной ситуации. «Для мышления,на­правленного на разрешение именно таких задач, характерно, что оносовершается в ситуации действия, в непосредственном дейст­венном контакте собъективной действительностью, так что «поле зрения» мышления совпадает с полемдействия; у мышления и дей­ствия одна и та же область оперирования; ход мыслительнойопе­рации непосредственно включен в действенную ситуацию, в ход практическогодействия; в нем практическое действие реализует каждый этап решения задачи иподвергается постоянной непосред­ственной проверке практикой» [55, 366].

«Отношениемышления и речи,—замечает Л. С. Выготский,—… можно было бы схематически обозначитьдвумя пересекающимися окружностями, которые показали бы, что известная частьпроцес­сов речи и мышления совпадает. Это — так называемая сфера «речевогомышления». Но это речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всехформ речи. Есть большая область мышле­ния, которая не будет иметьнепосредственного отношения к рече­вому мышлению. Сюда следует отнести раньшевсего, как указы­вал Бюлер, инструментальное и техническое мышление и вообщевсю область так называемого практического интеллекта, который только впоследнее время становится предметом усиленных иссле­дований» [12, 95].

Многочисленныефакты свидетельствуют о том, что и при отсут­ствии звуковой речи живой организмв состоянии познать эле­ментарные свойства предметов внешнего мира иэлементарные простейшие связи между ними. Наглядным доказательством мо­жетслужить жизнь животных. Животные прекрасно ориентиру<35>ются в окружающейсреде. Далекие предки человека не имели звуковой речи, но они также, как иживотные, хорошо ориенти­ровались в окружающей среде, благодаря чемучеловеческий род сохранился до настоящего времени. Есть все основания пред­полагать,что до возникновения звуковой речи существовали какие-то иные типы мышления,например, мышление предметное или образное.

Ориентировкав конкретной ситуации, понимание назначе­ния и связей составляющих ееэлементов, а также умение поль­зоваться ими представляют тоже своеобразноемышление, но мышление особого рода.

Оченьинтересными в этом отношении нам представляются некоторые взгляды И. М.Сеченова относительно характера так называемого предметного мышления.

Предметныхмыслей, по мнению И. М. Сеченова, очень много. Их гораздо больше, чемраздельных предметов внешнего мира с различимыми в них раздельно признаками,потому что в состав мысли входят не только отдельные цельные предметы, но пред­мети его часть, предмет и его качество или состояние.

Все этобесконечное разнообразие мыслей может быть подве­дено под формулу, в которойоказываются совмещенными все су­щественные элементы мысли. Эта формулапредставляет трех­членное предложение, состоящее из подлежащего, сказуемого исвязки [56, 375—376].

«Впредметной мысли подлежащему и сказуемому всегда со­ответствуют какие-нибудьреальные факты, воспринимаемые на­шими чувствами из внешнего мира. Стало быть,общее между ними по смыслу то, что они суть продукты внешних воздействий нанаши органы чувств» [56, 377].

Словесныйобраз третьего члена — связки — лишен обык­новенного предметного характера, посколькуона выражает собою отношение, связь, зависимость между подлежащим и сказуемым.Но связей, зависимостей, отношений между предметами внеш­него мира также оченьмного. Следовательно, вышеуказанная формула, будучи простой в отношении общегосмысла первых членов, может оказаться очень разнообразной в отношении третье­го.Однако, по мнению И. М. Сеченова, и эта трудность давным-давно устранена. Всемыслимые отношения между предметами внешнего мира подводятся в настоящее времяпод три главных категории: совместное существование, последование и сходство.Первой из этих форм соответствуют пространственные отноше­ния, а второй —преемственность во времени [56, 377]. Весь внешний мир представляется человеку пространством,наполнен­ным раздельными предметами, или, что то же, группой предметов, изкоторых каждому присуща протяженность и известное отно­сительное положение. Чтокасается связей по сходству, то весь прогресс теоретиче<36>ских знанийчеловека о внешней природе достигнут, в сущности, сравнением предметов иявлений по сходству [56, 378].

Руководствуясьвсеми этими соображениями, И. М. Сеченов приходит к следующим очень интереснымвыводам: «Предмет­ная мысль представляет членораздельную группу, в которойчлены с предметным характером могут быть связаны между со­бой на три разныхлада: сходством, пространственным отношением (как члены неподвижнойпространственной группы) и преемством во времени (как члены последовательногоряда)» [56, 378—379].

Мысли, какчленораздельной группе, соответствует члено­раздельное чувственное впечатление,в котором представлены чувственно не только эквиваленты подлежащего исказуемого, но и эквивалент связки.

И. М.Сеченову удалось обосновать эти положения также с чисто физиологической точкизрения. Он подчеркивает, что че­ловек способен воспринимать окружающие предметыраздельно: «Когда человек рассматривает окружающую его группу предме­тов илиприсматривается к подробностям одного сложного пред­мета, глаза его перебегаютс одной точки на другую. Вследствие этого человек получает раздельный рядзрительных впечатлений от отдельных частей предмета, в промежутки междукоторыми вставлены повороты глаз и головы, т. е. сокращение некоторых изглазных или головных мышц с сопровождающим их мышечным чувством: помещаясь наповоротах зрительного, осязательного и других форм чувствования, мышечноечувство придает, с одной стороны, впечатлению членораздельность, с другой —связывает звенья его в осмысленную группу» [56, 380].

Постояннаянеобходимость добывать пищу, чтобы не умереть с голоду, способствовала развитиюу первобытных людей практи­ческого мышления [56, 381]. «Не подлежитсомнению,—замечает по­этому С. Л. Рубинштейн,—что генетически первичнойинтеллекту­альной операцией было разумное действие, опиравшееся сначала нанаглядное мышление — наглядно-действенное (или сенсомоторное)  мышление,точнее, наглядное или наглядно-ситуацион­ное мышление, непосредственновключенное в практическое дей­ствие, не выделившееся еще из него в самостоятельнуютеорети­ческую деятельность» [55, 367]. Лишь затем на основе обществен­нойпрактики развилось теоретическое мышление и более высокие видынаглядно-образного мышления.

Можнопредставить процесс развития мышления таким об­разом, что каждый новый тип мышлениявытекал из предыду­щего. Наглядное мышление выделяется из практического дейст­вия,в которое оно первоначально непосредственно включено, становясь относительносамостоятельным актом, который подго­товляется предшествующим действием иподготовляет последую­щее. В связи с этим изменяется и характер наглядногосодержания, которым начинает оперировать мышление; развиваетсянаглядно<37> образное мышление, в котором наглядный образ становится носи­телемобобщенного содержания все более высокого уровня. «С рас­ширением и углублениемобщественной практики формируется абстрактно-теоретическое мышление» [55, 368].

Развитиечеловеческого мышления обладает одной очень ин­тересной особенностью, котораясущественно отличает его раз­витие от развития, скажем, таких явлений, какобщественно-экономические формации. Эта особенность состоит в том, что сразвитием более высоких видов мышления, в частности мышления теоретического,генетически более ранние виды наглядного мыш­ления не вытесняются, а преобразовываются,превращаясь в высшие формы наглядного мышления. Развитие мышления не сво­дитсяк тому, что над генетически более ранними примитивными видами мышлениянадстраиваются другие, генетически более поздние и сложные. В силу неразрывнойвнутренней связи всех сторон мышления между собой и со всей личностью и еесознанием в целом, генетически более ранние виды в процессе развития самиподнимаются на высшую ступень [56, 368]. Поэтому такие типы мышления, какобразное, предметное и техническое, прояв­ляются также и в процессе мышлениясовременного человека.

В заключениеследовало бы отметить еще две важные предпо­сылки возникновения звуковой речи —стадный образ жизни первобытного человека и наличие системы звуковых сигна­лов.

Стадныйобраз жизни является одним из естественных средств борьбы за существование.Трудно предполагать, что далекие предки человека вели образ жизни одинокихбродяг. Подобно современным человекообразным обезьянам, они жили стадами.Стадная жизнь давала первобытному человеку целый ряд преиму­ществ: гарантию отнападения диких зверей, своевременное предупреждение о надвигающейся опасности;организация кол­лективной рыбной ловли и охоты, в особенности охоты на круп­ныхживотных, давала больший эффект; в стаде первобытный чело­век мог рассчитыватьна помощь и поддержку в случае опасности и т. п. Но самый главный результатстадного образа жизни со­стоял в том, что стадо способствовало формированиюспецифиче­ского общественного сознания, отражение человеком окружаю­щего мираполучило общественный характер. Известно влияние общества на формированиеразличных обычаев, моральных норм, и т. п. Нечто подобное происходило и вданном случае. У людей вырабатывалось общее понимание закономерностейокружающего мира. Маркс постоянно подчеркивал ту мысль, что человеческое сознаниес самого начала было сознанием общественным. Наличие общественного сознанияявилось весьма важной предпосылкой для возникновения звуковой речи.Коммуникация при помощи языка необходимо предполагает у людей наличиеобщественного сознания. В противном случае она была бы затруднена. Еслибы<38> эскимосы изучили бушменский язык, а бушмены — эскимосский, тообщение между ними, вероятно, было бы очень затрудне­но по причине резкогоразличия жизненных условий, обычаев и т. п.

Можно такжепредполагать, что человеческое существо с незапамятных времен обладало даром голоса.Способность к производству звуков присуща почти всем живым существам, заисключением живых организмов, стоящих на низшей ступени физической организации.В настоящее время установлено, что этой способностью обладают даже рыбы,которые долгое время считались немыми существами. Безусловно, эта способностьвыработалась постепенно в длительном процессе приспособления к окружающей средеи борьбы за существование.

Производствозвуков в животном мире используется для раз­личных целей — оно может служитьдля выражения чувств (боли, страха, ярости, возбуждения и т. п.), дляустрашения против­ника (рычание льва, шипение змеи, кошки и т. п.), для распо­знаваниядругих животных, принадлежащих к той же породе, как средство приманиваниясамцами самок (пение певчих птиц) и т. д.

Звуки могутиспользоваться живыми организмами также в сигнальных целях. Наблюдением установлено,что обезьяны га­мадрилы могут произносить звуковые комплексы, приурочен­ные копределенной объективной ситуации. Так, например, зву­ковой комплекс о-о-уприходилось слышать ночью, когда группа людей пыталась приблизиться к спящемустаду. Звуковой ком­плекс мля-мля-мля... произносится преимущественновзрослой обезьяной, когда она обращается к своему или чужому детенышу. Звуковойкомплекс ак-ак-ак... произносится обезьяной в тре­вожном состоянии[60,13].

ЧарльзДарвин утверждает, что у домашней собаки можно от­личать лай рвения, как,например, во время охоты, лай злобы и ворчанье, пронзительный вой или лайотчаянья, когда, например, собака заперта; лай ночью, лай радости, когда онасобирается гу­лять с хозяином, и весьма характерный лай требования или про­сьбы,когда она хочет, чтобы ей отворили дверь или окно [20, 203]. Даже куры, понаблюдениям Гузо, издают по крайней мере две­надцать различных звуков, имеющихразличное значение [70, 344—349].

Трудноответить на вопрос, каким образом эти звуковые сиг­налы были использованы длясоздания первых слов человеческого языка, но наличие самой способностипроизнесения звуков несом­ненно благоприятствовало возникновению звуковой речи.Способ­ность к произнесению звуков была связана с наличием специаль­ногоаппарата — голосовых связок, ротовой полости и находя­щихся в ней зубов иязыка. При благоприятных условиях этот ап­парат мог усовершенствоваться, что ипроизошло в дальнейшем.<39>

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЗВУКОВОЙКОММУНИКАТИВНОЙ СИСТЕМЫ

Возникновениезвуковой речи в истории человечества не было явлением случайным. Оно было постепенноподготовлено в ходе исторического развития человека.

Прогрессирующеепознание предметов окружающего мира спо­собствовало развитию человеческогомышления и увеличению его абстрактности. Кроме того, развитие производительныхсил соп­ровождалось усилением консолидации человеческих коллективов. Назреланеобходимость в совершенствовании способа коммуни­каций в соответствии суровнем мышления.

Можнопредполагать, что человек к моменту возникновения звуковой речи уже обладалнекоторыми формами мышления (пред­метным и практическим), которые давали емувозможность более или менее правильно отражать окружающий мир и обеспечиватьсвое существование. У первобытного человека этого периода были инвариантныепредставления о предметах и явлениях окружаю­щего мира, а также инвариантныепредставления закономерных связей между ними. Однако наличие инвариантныхпредставлений само по себе еще не обеспечивает никакой коммуникации. Мысли­тельнаядеятельность, совершающаяся в мозгу каждого отдельного индивида, недоступнапознанию другого индивида, если она не получает никакого чувственновоспринимаемого материального выражения. Наиболее удобной формой материальноговыражения мысли для целей общения людей явилась система звуковых сигна­лов, илизвуковых знаков. Инвариантное представление предмета стало выражаться звуковымзнаком. Звуковой знак оказался наи­более приемлемой формой выраженияобобщенного представления. Звуковой знак обладает той замечательнойособенностью, что он не похож на обозначаемое. Это свойство обеспечивает широ­киевозможности актуализации значения звукового знака в отдельных аспектах речи иприменимости к каждому отдельному представителю класса однородных предметов,когда в этом воз­никает необходимость. Например, слово стол служит нетолько наименованием целого класса однородных предметов, но и может бытьупотреблено как название единичного конкретного предмета, например: Положикнигу па стол.

Фонетическийзнак, положенный в основу того или иного слова, как правило, условен, случаен.Индифферентность звукового об­раза слова к его содержанию способствуетвыполнению словом его функции — выражению общего. Чувственный же знак в ощуще­нияхи восприятиях прямо и непосредственно относится к отобра­жаемому предмету изависит от него.

Звуковойзнак не мог бы появиться, если бы в самом механиз­ме познания человекомобъективного мира не были подготовлены благоприятные условия для его появления.Таким благоприятным<40> условием явилось наличие обобщенных инвариантныхобразов предметов, т. е. понятий.

И. М.Сеченов замечает, что человек мыслит «дубом», «березой», «елью», хотя видел насвоем веку эти предметы тысячу раз в раз­ных формах. Эти «средние продукты» небудут уже точным вос­произведением действительности, так как при реальныхвстречах впечатления менялись от одного случая к другому, а между тем по смыслуони представляют единичные чувственные образы или знаки, заменяющие собоймножество однородных предметов [56, 485].

Отсюда,конечно, не следует делать вывод, что понятие яв­ляется знаком. Понятиесохраняет связь с его источниками и отображает его свойства. Оно непревращается в символ, ие­роглиф, и не перестает быть отображением объективнойреальности. Но в понятии есть некоторые черты, которые его сближают со знаком.Понятие — инвариантное идеальное представление о классе предметов. Понятиесуществует в сознании человека, но оно не существует отдельно в природе.Подобно знаку, оно может быть отнесено к любому предмету данного класса, не бу­дучиабсолютно похожим ни на один конкретный предмет. Именно эти свойства и роднятего со знаком. Отсюда легко понять, почему словесный знак является наиболее пригоднымматериальным выра­зителем понятия.

Хорошоизвестно, что идея о примате понятия, о том, что по­нятие возникает раньшеслова, не находит поддержки у большин­ства философов, психологов и языковедов.Чаще всего утвержда­ют, что до возникновения звуковой речи вообще не могло су­ществоватьникаких понятий, так как понятие может якобы возникнуть только на базе слова.Так, например, Д. П. Горский пишет по этому поводу следующее: «Знак, слово,нужно лишь тогда, когда познаваемый предмет не дан нам в чувственном вос­приятиии когда требуется одновременно выявить те общие приз­наки, которые существуют умножества предметов, поскольку нам в чувственном восприятии не даны сразу общиеи отличи­тельные признаки всех деревьев, поскольку необходим особыйматериальный носитель выделенного нами общего свойства. Этим материальным носителеми выступает слово» [19, 98].

Подобныеидеи высказывались и другими исследователями этого вопроса: так, например, А.А. Потебня утверждал, что слово есть средство образования понятия [47, 135]. Помнению Л. С. Вы­готского, понятие невозможно без слова, мышление в понятияхневозможно без речевого мышления [12, 116]. Язык, по мнению А. Г. Спиркина, далвозможность человеку фиксировать общее в предметах и явлениях, их связях иотношениях, расчленить их, соотнести и синтезировать в понятиях и представитькак относительно устойчивые [60, 69].

Существуеттакже точка зрения, согласно которой общее вооб­ще не может закрепиться вчеловеческом сознании без слова.<41> «Наш далекий предок,— замечает Г. А.Геворкян,— часто наб­людал..., что если долго тереть одним куском дерева подругому, они нагреваются. В результате миллиардного повторения ана­логичныхопераций из поколения в поколение человек получил доказательство того, что естьнечто общее между всеми операциями «трение», что именно это общее и являетсяпричиной, вызываю­щей другое явление — «теплоту». Г. А. Геворкян далееспрашивает: «Но как же закрепить в уме и выразить это общее, эту при­чинную связьвнешне различных явлений?.. Эту «внечувственную», «лишенную образа и формы»закономерность невозможно фиксировать в чувственно-наглядной форме. Такойсубъективной внечувственной формой, в которую облекается и в которой вы­ражаетсяпознанная закономерность, является слово» [15, 44— 45].

Но все делоздесь в том, что вышеуказанная закономерность, как определенная сумма знаний,была закреплена в сознании человека еще допоявления её в слове. В против­ном случае он не мог бы возобновлятьоперации по добыванию огня путем трения, так как процесс познания предметакаждый раз дол­жен был бы начинаться сначала.

Болеереалистическую позицию в этом отношении занимает Л. О. Резников. «Причинывозникновения понятийного мышле­ния,— справедливо замечает Л. О. Резников,—заключаются не в языке. Потребности, вытекающие так или иначе из условийматериальной жизни людей, из их практической деятельности, обусловилинеобходимость перехода от мышления в представ­лениях к мышлению в понятиях, отэлементарного наглядно-образного мышления к понятийному.

Диктуемаяпрактическими нуждами необходимость отвлече­ния и обобщения, выходящая за рамкивозможного в нагляд­ных представлениях, явилась источником образования понятий»[50, 8].

Однакоширокое распространение теории невозможности по­нятия без слов и здесь оказалорешающее влияние и заставило Л. О. Резникова прийти к компромиссному решениюэтой пробле­мы. «Неверно, конечно,— замечает далее Л. О. Резников,— что понятиепредшествует слову, что оно существует до слова и находит в слове тольковнешнюю форму своего выражения. Но столь же ложно утверждение, что словопредшествует понятию, что оно создает понятие, образует его, творит его».

По мнению Л.О. Резникова, «содержание понятия, его «ма­териал», подготавливается,складывается, конструируется по материальным причинам, принадлежащим кнеязыковой сфере, но преобразование представления в понятие полностью осуществ­ляетсяи завершается лишь тогда, когда определившееся в мыш­лении содержание понятиязакрепляется, облекаясь в форму слова. Лишь облекаясь в чувственную формуслова, соединяясь со звуком, содержание понятия приобретает необходимую яс­ность»[50, 8]. Конечный вывод в данном случае один и тот же: до возникновения словапонятие остается неоформленным, т. е. по существу несозданным.

Если,однако, вновь вернуться к.определению инвариант­ного общего представления опредмете, т. е. к определению по­нятия как известной суммы знаний о предмете,то станет ясным, что эта сумма существенно не изменится, если она и будетпредставлена каким-нибудь звуковым комплексом. Отсюда может следовать толькоодин вывод, что источник образования понятия лежит не в языковой сфере и чтопонятие поэтому могло существо­вать и до появления слова.

Образованиепонятия и образование слова имеют разные при­чины, хотя существование понятиябезусловно способствовало возникновению слова. Причиной образования понятияявляется жизненная практика человека, тогда как появление слов дикто­валосьпотребностью в удобном средстве общения. Таким удоб­ным средством общения явилисьслова. Некоторые советские философы и языковеды подвергали резкому осуждениюположе­ние о знаковом характере слова. Наиболее типичными в этом от­ношенииявляются высказывания Л. О. Резникова. «Знаковая теория языка,— писал в однойиз статей Л. О. Резников,— в сущности своей идеалистическая теория. Онаантинаучна и реакционна. Она служит средством протаскивания в областьлингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходиморазоблачить, раскритиковать и отвергнуть». По мне­нию Л. О. Резникова,признание слова только знаком предмета или явления неминуемо ведет киероглифической теории позна­ния [51]. «… Так как содержанием слова являетсяпонятие, то признание слова в целом знаком предмета логически неизбежноприводит к утверждению того, что понятие также является зна­ком внешнегопредмета, т. е. приводит к чистейшему агностициз­му».

Нетруднопонять, что подобного рода критика основана на каком-то недоразумении.Выражение «слово есть знак» представ­ляет синекдоху, где целое употребленовместо части. На самом деле признание звуковой оболочки слова знаком предметавов­се не ведет к утверждению о том, что все наши представления о предметахокружающего мира также являются знаками, со­вершенно не отражающими сущностиэтих предметов. Все критики знаковой теории слова вульгарно-социологическиотождествляют средства познания окружающего мира со средствами коммуни­кативногоих выражения. Окружающий мир прежде всего поз­нается в жизненной практикечеловека путем непосредственного воздействия на его органы чувств, и если врезультате этого воз­действия в голове человека создается определенноепредставле­ние о каком-либо классе предметов, или понятие о нем, тообозна<43>чение его звуковым знаком в целях общения отнюдь не означает,что уже имеющееся в голове человека представление или поня­тие превратилось приэтом в иероглиф.

Любопытнатакже в этой связи полемика против знаковой теории слова, содержащаяся вброшюре В. А. Звегинцева «Проб­лемы знаковости языка» [26, 10—11]. Прежде всегоВ. А. Зве­гинцев пытается перечислить характерные признаки знака, к ко­торымотносятся: 1) произвольность, или немотивированность, 2) непродуктивность, 3)отсутствие системных отношений, 4) авто­номность знака и значения, 5) однозначностьзнака. Далее рас­сматривается возможность приложимости этих признаков к языко­вымзнакам. При этом оказывается, что ни один из этих признаков знака к словунеприменим. Слово не однозначно, поскольку су­ществует полисемия слов; звуковаяоболочка слова неотделима от своего смыслового содержания и, помимо выраженияэтого содержания, никаких функций не имеет, она конструируется не изпроизвольных звуков, а из звуков определенного языка, образующих фонетическуюсистему языка и поэтому находящихся в определенных взаимоотношениях как междусобой, так и с дру­гими структурными элементами языка; присоединение частейслова к корню, т. е. суффиксов, префиксов и т. д. зависит от лек­сическогозначения слов. Слово лишено автономности, поскольку понятия, по Дельбрюку, необразуются независимо от языка, то слово и не изолировано в языке, так как егозначение системно обусловлено. Подобных системных отношений знак лишен. Неподходит к языку и признак непродуктивности, поскольку зву­ковая оболочкаслова, независимо от которой значение не может существовать, играетсущественную роль в смысловом развитии слова, служа основой этого развития итем самым характеризуясь качествами продуктивности. Все эти соображенияявляются впол­не достаточными для В. А. Звегинцева, чтобы опровергнуть зна­ковуютеорию слова. Остается самый трудный пункт: как совмес­тить со всем этим тот бесспорныйфакт, что звуковая сторона слова не может быть соотнесена с природой предметови явлений, ко­торые данное слово способно обозначать. В. А. Звегинцев пыта­етсярассмотреть эту проблему с лингвистической точки зрения. Оказывается, что здесьсмешивают лексическое значение слова и обозначаемые им предметы. Лексическоезначение — это не предмет, хотя и формируется и развивается в непосредственнойзависимости от предметов и явлений; но это не дает права отождест­влять его спредметом. Для подкрепления приводится замеча­ние А. Гардинера: «… предмет,обозначаемый словом «пирожное», съедобен, но этого нельзя сказать о значенииданного слова». Наличие знаковости В. А. Звегинцев признает только у некото­рыхэлементов языка, например, у абсолютных терминов, од­нако терминологическая лексикане позволяет судить о сущности знака в целом.<44>

Вся этааргументация на самом деле ничего не опровергает и не доказывает. Знак — этотакая субстанция, которая может обозначать другую субстанцию при абсолютномотсутствии ка­ких-либо элементов сходства с обозначаемым. Как бы мы ни срав­нивализвуковую оболочку слова со всякими другими знаками, она этого своего основногопризнака не потеряет. Не спасает в данном случае и предупреждение В. А.Звегинцева о недопус­тимости отождествления лексического значения с предметом,что неточно даже с фактической точки зрения.

Знак, какправильно замечает Г. П. Щедровицкий, может обоз­начать класс предметов, но онможет также относиться к каждому предмету в отдельности, поскольку онобозначает предмет как целое со всем множеством его еще не выявленных свойств.Он несет функцию метки [64, 65]. Отсюда следует, что в данном слу­чае знакпрямо указывает на предмет, но он не отражает самой природы предмета.

Поопределению А. С. Чикобавы, лексическое значение есть отношение кобозначаемому, т. е. к предмету, явлению, факту реальной действительности [62,78].

Материальнаясистема коммуникативных средств любого язы­ка мира является знаковой системой.Знаками являются не только слова, но и формативы, выражающие отношение междусловами. Если бы звуковая оболочка слова не являлась по своей природе знаком,то в языке были бы совершенно невозможны такие явле­ния, как возможностьобозначения одним и тем же звуковым ком­плексом совершенно различных по своемухарактеру предметов; возможность образования переносных значений слов; наличиеразнозвучащих синонимов, нередко выражающих очень близкие или тождественныепонятия; историческая устойчивость звукового комплекса, способного обозначатьпредмет, подвергшийся в ходе исторического развития человечества сильнымизменениям и т. п. Звуковой комплекс потому и мобилен, что он является по своейприроде знаком.

Языкиземного шара обладают необычайным многообразием, но при всем этом многообразиилюбая коммуникативная система вне зависимости от того, к какому языку онапринадлежит, долж­на включать в себя два составных элемента: 1) дискретносущест­вующие звуковые сигналы, или слова, и 2) систему элементов связи междусловами.

Этаособенность коммуникативной системы легко может быть объяснена. Содержаниевнешнего мира, окружающего человека, составляют предметы и связи между ними.Отражение внешнего мира в голове человека состоит в познании этих предметов иза­кономерных связей. Как бы разнообразны ни были языки мира, они имеют один итот же субстрат — окружающую человека дей­ствительность—и одинаковую целевуюили практическую направ­ленность — быть средством общения.<45>

Являясьземным существом, человек может мыслить только привычными ему земными формами иотношениями. Существо­вать на земле — значит использовать предметы окружающегонас мира и закономерные связи между ними для целей существо­вания. Поэтомуотражение человеком окружающего мира лежит в основе всякой коммуникации.

Каждаякоммуникативная система слагается из двух основных элементов — дискретныхзвуковых сигналов, или слов, и средств связи между словами. В связи с этим былобы уместно рассмот­реть в основных чертах некоторые особенности слова.

ПРИРОДА СЛОВА

Влингвистической, философской и психологической литера­туре широкораспространено мнение о том, что слово выражает понятие.

Посколькупонятие по сравнению с другими формами позна­ния действительности, как,например, ощущением, восприятием и представлением, является его наиболееотвлеченной формой, то вряд ли можно было бы сомневаться в правильностиутвержде­ния о том, что слово выражает понятие. Однако вся беда состоит в том,что сущность понятия понимается по-разному.

В учебникахнередко можно встретить определение понятия как мысли о предмете, отображающейего существенные призна­ки. «Понятие,— замечает Н. И. Кондаков,— это высшаяформа мысли, в которой отображается сущность предмета или класса предмета» [33,274]. «Для того, чтобы глубоко знать предмет, на­до отыскать его существенныепризнаки. Отобразить в нашей мыс­ли существенные признаки предмета — значитпонять предмет. Поэтому та форма мысли, в которой обозначаются эти признаки, иназывается понятием» [33, 275]. В этом определении неправо­мерно смешаны двамомента — понятие существенных признаков и понятие сущности самого предмета.Древний египтянин, жив­ший примерно шесть тысяч лет тому назад, несомненно зналнеко­торые существенные признаки луны, позволяющие ему отличить ее от другихявлений и предметов, но это далеко не значит, что он знал ее сущность.

Понятие, помнению И. В. Копнина, является отражением всеобщего и существенного в предмете,оно — особая форма суж­дения, посредством которого постигаются закономерностираз­вития предмета [34, 11].

Е. К.Войшвилло справедливо замечает, что в подобных опре­делениях понятие неотграничивается от множества других форм мысли, в частности от суждения [10,102]. Между тем многие фи­лософы определяют понятие как одну из основных форммышле­ния, отличную от других форм, скажем, от суждения и умозаклю­чения.<46>

В. Ф. Асмусне называет понятие особой формой суждения, но склонен максимально ограничитьобъем его содержания. Стремление включить в состав понятия все признаки(соответст­вующего) предмета, по мнению В. Ф. Асмуса, не только совершен­нонеосуществимо, но с логической точки зрения совершенно бес­смысленно. Для задачпрактической жизни и для научного поз­нания достаточно, если из всего огромногомножества свойств пред­мета мысль наша выделит некоторые из этих свойств такимобразом, что каждый из признаков, отличающих эти свойства, отдельно взятый,окажется совершенно необходимым, а все признаки, взя­тые вместе, окажутсясовершенно достаточными для того, чтобы при их помощи отличить данный предметот всех других, познать данный предмет по какой-то стороне его содержания.Такая группа признаков называется группой существенных признаков, а мысль опредмете, выделяющая в нем существенные признаки, называется понятием [1, 32].

Во всехвышеприведенных высказываниях понятию приписы­валось довольно узкое содержание,ограниченное указанием на существенные признаки. Однако можно встретить и такиеопре­деления понятия, где его содержание является напротив, доволь­но широким.«Понятие в марксистском понимании,— заявляет М. М. Розенталь,— есть итог,результат обобщения явлений, их свойств, признаков, закономерных связей» [53,205].

Вместе с темследует отметить, что уже давно наметилось дру­гое направление, сущностьюкоторого является стремление най­ти у слова разные функции, зависящие отнетождественности са­мих понятий, выражаемых словом.

А. А.Потебня различал так называемые ближайшее и даль­нейшее значение слова. «…Под значением слова,— отмечает А. А. Потебня,— разумеются две различные вещи,из коих од­ну, подлежащую ведению языкознания, назовем ближайшим, другую,составляющую предмет других наук,— дальнейшим зна­чением слова. Только одноближайшее значение составляет дей­ствительное содержание мысли во время произнесенияслова. Когда я говорю «сижу за столом», я не имею в мысли совокупностиразличных признаков сидения, стола, пространственного отно­шения «за» и пр.Такая совокупность, или понятие, может быть передумана лишь в течение рядамгновений, посредством ряда умственных усилий и для выражения своего потребуетмного слов. Ближайшее, или формальное, значение слов, вместе с представле­нием,делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга». Вговорящем и слушающем, замечает А. А. Потебня, чувственные восприятия различныв силу различия органов чувств, ограничиваемого лишь родовым сходством междулюдьми. Еще более различны в них комбинации этих восприятий, так что ког­даодин говорит, например, это береза 'дерево', то для другого вещественноезначение этих слов совсем иное. Оба они думают<47> при этом о различныхвещах, но так, что мысли их имеют общую точку соприкосновения: представление(если оно есть) и формаль­ное значение слова. Общее между говорящими слушающимобуслов­лено их принадлежностью к одному и тому же народу. Другими словами:ближайшее значение слова народно, между тем даль­нейшее, у каждого различное покачеству и количеству элемен­тов,—лично [46, 19—20].

ФактическиА. А. Потебня пытался разграничить узкое и ши­рокое понятие. В дальнейшем этамысль неоднократно повторя­лась разными исследователями, только в иномтерминологиче­ском выражении.

Так,например, Л. Г. Воронин предлагает различать смысло­вое значение слова ипонятие. Смысловое значение слова — это такое его выражение, при котором вслове выражается совокупность любых признаков предмета или явления. Понятие жеесть отражение определенной совокупности общих и существенных признаковпредмета [11, 14]. Нетрудно заметить, что в этой фор­мулировке смысловоезначение — это сумма знаний о данном предмете или широкое понятие. Узкое понятиеполучает название понятия вообще.

По мнению Л.Г. Воронина, значение слова складывается из двух основных отношений к действительности:обозначения предмета и отражения предмета. При одном и том же язы­ковомспособе обозначения предмета отражение предмета может быть различным. Инаоборот, при одном и том же отражении пред­мета способы его обозначения могутсильно различаться. Обозна­чение словом предмета в данном языке, как правило,постоянно во все периоды употребления слова и в древности и в настоящее время,и для ребенка и для взрослого и т. п. [11, 6]. Отнесенность слова к предметуили явлению как обозначение данного предмета или явления не изменяется, аотнесенность слова к предмету как отражение данного предмета меняется подвлиянием различных факторов, в том числе и таких, как исторический уровень позна­нияданного предмета, уровень познания предмета отдельной личностью и т. д. [11,7].

«Обозначение,как форма отношений слова к действительности, выступает в специфической форме,в форме названия. Звуковая сторона слова является той материальной чувственнойосновой, благодаря которой слово становится сигналом второй сигнальной системыи тесно связывается с функцией отражения словом дейст­вительности. Во всехслучаях употребления слова она через функ­цию обозначения, названия предметавызывает у всех употреб­ляющих данное слово представление об одном и том жепредмете или явлении» [1, 8]. «… В смысловое значение слова включа­ются наравных правах сведения самой различной значимости, а в понятие включаются невсе признаки предмета, поскольку при образовании понятия происходит отбортолько общих и су<48>щественных признаков предмета, а не включение всехсведений о предмете» [11, 13].

Д. П.Горский также пытается произвести разграничение. Но если смысловое значение, поопределению Л. Г. Воронина, вклю­чает сведения самой различной значимости, то,по терминологии Д. П. Горького, значение отражает только отличительные приз­наки,которые позволяют различать одну группу предметов от другой. Понятие в трактовкеЛ. Г. Воронина отражает существен­ные признаки предмета, но у Д. П. Горскогооно получает иное толкование. Понятие, по Горскому, отражает все существенные иотличительные признаки группы предметов [18, 82].

По мнению В.М. Богуславского, в понятиях откладывается, аккумулируетсяобщественно-историческая практика людей, по­дытоживается и резюмируется знание,накопленное за извест­ный период [4, 213]. Вместе с тем он отмечает, что взначении слова используется не все содержание данного понятия, а только частьего, известная всем членам общества. Таким образом, зна­чение определяется какчасть понятия [4, 244].

К этой точкезрения позднее примыкает и Д. П. Горский. В своей статье «Роль языка впознании» он различает два типа понятий— понятия, которыми мы пользуемся вповседневной жизни, и науч­ные понятия. Понятие в широком смысле, т. е.обыденное поня­тие, и значение слова совпадают. Научное же понятие, выража­емоетем или иным словом, играет и роль значения этого слова (т. е. по признакам,отраженным в этом понятии, можно отличать предметы, обозначаемые словом,которым выражается данное понятие) и роль мысли, раскрывающей сущностьпредметов, обозначаемых этим словом [19, 85].

Рассматриваявопрос о соотношении концептуального ядра лексического значения с понятием, С.Д. Кацнельсон считает необходимым разграничение формальных и содержательных по­нятий.Формальное понятие представляет тот минимум наиболее общих и в тоже времянаиболее характерных отличительных приз­наков, которые необходимы для выделенияи распознания пред­мета. Этот минимум обычно охватывается формальным определе­ниемпредмета, которое руководствуется тем, что более обычно или что чаще всегобросается в глаза и ограничивается этим. Содержательное понятие идет дальшеформального и охватывает все новые стороны предмета, его свойства и связи сдругими пред­метами. С. Д. Кацнельсон считает, что значение слова в своемконцептуальном содержании соответствует формальному понятию [27, 18]. Различатьдва смысла слова «понятие» — широкий и узкий—предлагают и другие исследователи.Так, Д. Д. Райкова разграничивает: 1) понятие как значение слова (понятие в ши­рокомсмысле слова) и 2) понятие как форма знания (понятие в узком смысле). Понятие вшироком смысле есть тот элемент значения слова,<49> в силу которого словосообщает о предмете мысли независимо от того, осуществляется ли это череззнание существенных в философском смысле признаков предмета (или толькоотличитель­ных признаков, достаточных, чтобы предупредить подмену пред­метамысли, но еще не отражающих закономерности существова­ния предмета) инезависимо от того, выражается ли в речи знание предмета, или не выражается. Втом случае, когда понятие пред­ставляет собой раскрытие существенных признаковпредмета, мы имеем дело с понятием в узком значении этого слова, с понятием какформой знания [48, 2].

Некоторыеисследователи не считают целесообразным произво­дить разграничение терминов«понятие» и «значение». Так, нап­ример, Л. О. Резников утверждает, что значениеслова является понятием [50, 32]. А. Шафф, рассмотрев все аргументы в пользунеобходимости различения двух этих категорий, приходит к выводу, чтовстречающаяся в литературе точка зрения о различии понятий и значений словцеликом ошибочна [63, 278]. Того же мнения придерживается и Л. С. Ковтун, выдвигающаяпротив различения понятия и значения следующие аргументы: 1) слово имеет воснове своего значения понятие; 2) значение слова — это реализация понятиясредствами определенной языковой систе­мы, поэтому значение слова отражаетчерез понятие лежащую в его основе реальную действительность; 3) рассматриваявопрос о соотношении понятия и значения слова с точки зрения языка какреальности мысли, мы не имеем никаких оснований сомне­ваться в адекватностизначения слова понятию [28, 77]. По определению Е. М. Галкиной-Федорук, словосвоим звуковым составом выражает понятие, которое отражает явление действи­тельности[13, 21]. Понятием называет значение и К. Айдукевич: «Понятие лошади естьзначение имени «лошадь», понятие треугольника есть значение имени «треугольник»»[67, 18].

Насколькоможно видеть из всего вышеизложенного, тер­мин «понятие» имеет довольно многочисленныеи противоречи­вые определения. Прежде чем рассмотреть вопрос о том, что соб­ственновыражает слово, необходимо определить его наиболее существенные функции в речи.

Слово в речиимеет три основных функции — номинативно-дифференцирующую, экспликативную ирепрезентативную. Ос­новная задача номинативно-дифференцирующей функции состо­итв произнесении звукового комплекса с той целью, чтобы слу­шающий опозналобозначаемый данным звуковым комплексом предмет или его признак (качественныйили процессуальный). Совершенно ясно, что для осуществления этой цели нетникакой необходимости воспроизводить всю сумму сведений о данном пред­мете,которая может быть в сознании слушающего. Весь расчет в данном случаеориентируется на то, чтобы слушающий опоз­нал предмет по какому-то минимумудифференциальных признаков.<50>

Для тогочтобы уяснить, как образуется в сознании человека этот минимум дифференциальныхпризнаков, полезно обратиться к некоторым данным современной физиологии.Установлено, что всякая двигательная функция по мере своего совершенствования втой или другой мере редуцируется. Если при первом предъяв­лении предмета взглядиспытуемого обегает весь контур предмета полностью, то уже при втором-третьемпредъявлении взгляд за­держивается лишь на более значимых пунктах контура, такна­зываемых критических точках. То же самое явление наблюдается при ощупываниипредмета. Опыты Евг. Н. Соколова показали, что восприятие начинается сразвернутой системы осязательных движений, обеспечивающих ознакомление со всемиэлементами изучаемого объекта. По мере ознакомления с изображениями маршрутосязательного движения сокращается. Так, например, при предъявлении буквы Еиспытуемый на этой стадии правильно опознает ее, уже достигнув средней линиибуквы. Далее процесс восприятия сокращается еще более. Испытуемый, например,при предъявлении буквы Н опробует только три точки. Евг. Н. Со­коловподчеркивает, что не все точки изображения или поверх­ности несут одинаковуюинформацию, позволяющую дифферен­цировать их. Основными носителями информацииявляются кри­тические точки, остальные элементы являются носителями избы­точнойинформации [32, 103—104].

Можнопредполагать, что при многократных встречах чело­века с каким-либо предметомопознавательные функции также редуцируются. В сознании остаются только основныеносители информации, которые и образуют минимум дифференциальных при­знаков,вполне достаточный для узнавания предмета и отличения его от всех другихпредметов. Очевидно, номинативно-дифференцирующая  функция слова и базируетсяна этом минимуме диффе­ренциальных отличительных признаков.

/>Ужев самом простом предложении, выражающем суждение, например, береза — дерево,отдельное слово подвергается экспли­кации, или раскрытию различных его свойств,которые могут сообщать слушающему различные сведения о данном предмете. Объемэтих сведений теоретически может быть неограничен (о березе и ее свойствахможет быть написана целая монография). У разных людей он неодинаков. Поэтомусоотношение минимума дифференциальных признаков и различных объемов знаний оданном предмете можно выразить в виде очень простой схемы:<51>

Концентрическиекруги обозначают различные объемы более обширных знаний о предмете. Ядропредставляет минимум диф­ференциальных различительных признаков. Объем сведенийо предмете, заключающийся в минимуме дифференциальных приз­наков, может бытьочень невелик. Для того чтобы иметь об­щее представление о корабле, достаточнознать хотя бы са­мые общие его контуры и ассоциировать его с морем. Мож­но дажепроизвести такой интересный психологический опыт. Представим себе разговор двухчеловек. Один из них плавал на корабле всю жизнь, а другой впервые увиделкорабль всего нес­колько дней тому назад. И если он произнесет фразу Вчера яви­дел в море корабль, то у бывалого моряка может возникнуть в го­ловетолько самое общее представление о корабле, несмотря на его огромный опыт.Интересный в этом отношении пример приво­дит А. Шафф: «Самый выдающийсяспециалист в области ветери­нарии, описывая военный парад, в котором выступалитакже кони, не переживает научного понятия «конь» и не развивает в сознаниивсех его существенных черт, что он без сомнения де­лает, читая студентам лекциипо соответствующему разделу животноводства» [63, 277].

Это явлениелегко объясняется некоторыми особенностями человеческой психики. Подобно тенденциик экономии, прояв­ляющейся в языке, в человеческой психике существует тенден­цияк экономии физиологических затрат. Человек никогда не будет напрягать память,вспоминать разные частные детали, ког­да этого не требуют обстоятельства.

Минимумдифференциальных отличительных черт, по-видимо­му, у всех говорящих на данномязыке одинаков. Свойство слова возбуждать этот минимум и опознавать то, чтоскрывается за данным звуковым комплексом, и превращает язык в очень удоб­ноесредство общения людей. Необходимо отметить, что люди не всегда эту особенностьчетко осознают, примером чего может служить следующее рассуждение ДжавахарлалаНеру: «Ни одно слово, ни в одном языке,—говорит Неру,—не толкуется, вероятно,столь различно разными людьми, как слово «религия» (или соответствующие слована других языках). По всей вероят­ности, нельзя найти двух лиц, у которых,когда они услышат или прочтут это слово, возникали бы одни и те же мысли иобразы.

Это могутбыть мысли и образы, связанные с обрядами и цере­мониями, священными книгами,человеческим обществом, опре­деленными догмами, нормами морали, благоговением,любовью, страхом, ненавистью, благотворительностью, самопожертвова­нием,аскетизмом, постом, пышными трапезами, молитвами, древ­ней историей,бракосочетанием, смертью, потусторонним миром, беспорядками и разбитымиголовами и т. п.»[1].<52>

Неру,однако, забывает, что при всем разнообразии представлений, которое можетвызвать в головах людей слово «религия», у этого слова есть дифференциальныйминимум, который позво­ляет его отличить от таких понятий, как «подлость»,«злость», «страдание», «любовь», «тоска» и т. п. Это совокупность определен­ныхверований, обрядов, правил и т. п., связанных с поклонением кому-то иличему-то.

Каждоепонятие является совокупностью определенных зна­ний о предмете. Все эти разныеобъемы знаний относятся к од­ному слову, представленному определенным звуковымкомплек­сом. Способность представлять все эти объемы и составляет сущностьрепрезентативной функции слова.

Необычайнаяпротиворечивость определения термина «поня­тие» происходит оттого, что люди сегментируютэтот объем зна­ний: то они отбирают минимум дифференциальных признаков иназывают его понятием, то расширяют этот объем сведений и тоже именуют егопонятием. Поэтому всякие споры о различии между значением и понятием являютсябеспредметными. Значе­ние слова очень тесно связано с минимумомдифференциальных признаков. Если этот минимум выражает понятие, хотя и узкое посвоему объему, то почему же значение должно представлять категорию,отличающуюся от понятия. Вряд ли комплекс знаний о предмете целесообразноназывать содержательным понятием. В таком случае монография, посвященнаяописанию березы и содержащая сотни и тысячи различных понятий, будет выражатьодно содержательное понятие. Не лучше ли термин «понятие» закрепить за узким понятием, базирующемся на извест­номминимуме дифференциальных отличительных признаков, а содержательное понятиеназывать просто суммой знаний о пред­мете. Эта сумма знаний является переменнойвеличиной.

Всякоепонятие имеет определенный аспект. Поэтому наблю­дение над предметом можетслужить источником образования мно­гих понятий, ср., например, такие понятия,как «береза», «дерево» и «растение». Один и тот же предмет рассматривается сточки зрения его принадлежности к разным классам. От предмета могут бытьабстрагированы отдельные признаки и превращены в само­стоятельные понятия.

Широкораспространено мнение о том, что понятия возникли только в период оформлениязвуковой речи. С этим трудно со­гласиться. Комплексы минимальныхдифференциальных призна­ков, отличающих один предмет от другого, по-видимому,возникли очень давно. Источником подобного рода комплексов было непо­средственноечувственное наблюдение. Первоначально, замечает Е. К. Войшвилло», предметынекоего класса (например, атомы, химические элементы) выделяются, естественно,по неглубоким, как правило, даже поверхностным, чувственно воспринимаемым ихсвойствам» [10, 131]<53>.

Необходимоотметить, что понятия, в основе которых лежит комплекс минимальных дифференциальныхпризнаков, истори­чески необычайно устойчивы. Узкое понятие реки, существо­вавшеев сознании пелазга, вряд ли сколько-нибудь существенно отличалось от узкогопонятия реки, существующего в сознании современного грека. Комплекс признаков,отличающих реку от горы или леса, по существу остался одним и тем же.

Выше ужеговорилось о том, что еще до появления звуковой речи в сознании людей могливозникать обобщенные инвариант­ные образы предметов, основанные на знании этихпредметов. Однако эти инвариантные образы предметов были не коммуника­тивны.Один индивид не мог их сообщить другому. Человеку было трудно мыслить такогорода понятиями в отрыве от кон­кретной ситуации, хотя они существовали в егосознании. Это явление может быть объяснено следующими причинами: всякоемышление предполагает установление связей. Если представле­ния, возникающие врезультате наблюдения над. предметами одного и того же класса, вели кобразованию понятий, то образование связующих понятий, которые могли быобъединять понятия в цепочки, как это наблюдается в речи, было очень труднымделом. Как, например, абстрактно представить такие понятия, как «при­надлежность»,различные пространственные понятия и т. п. Чтобы привести протопонятия влогическую связь, необходимо было или наблюдать непосредственно конкретнуюситуацию, где предметы воспринимались в их естественной связи, или восста­новитьситуацию в памяти. Иного выхода не было. Можно пред­полагать, что раньше всегоу человека возникло внеситуативное представление причинно-следственных связей.Он просто знал, что после дождя может быть сыро и холодно, огонь может обжечь,приближение хищного зверя может грозить смертью или в лучшем случае тяжелымувечьем. Однако осознание одних причинно-следственных связей для внеситуативногомышления понятиями было явно недостаточно.

Часто спорято том, могли ли понятия возникнуть до звуковой речи. Такой спор сам по себе беспредметен.Понятия могли воз­никнуть задолго до появления речи, но внеситуативное мышлениепонятиями до возникновения речи было затруднено, поскольку так называемыесвязующие понятия, дающие возможность связать понятия в логически осмысленныецепи понятий, могли оконча­тельно оформиться и объективироваться только на базеслов, на базе звуковой речи.

Грамматическийстрой любого языка является порождением звуковой речи. На базе отдельныхслов развивались различные формативы — окончания падежей, личные глагольныеокончания, различные словообразовательные суффиксы. В этом смысле по­явлениезвуковой речи явилось колоссальным шагом вперед в развитии человеческогомышления. Стал возможен отрыв мышле<54>ния от конкретной ситуации,поскольку понятия, их выражающие слова, включились в определенную структуруматериально вы­раженных связей. Протопонятия, не опирающиеся на звуковыекомплексы, по-видимому, вне конкретной ситуации были доволь­но лабильными. Онидаже могли ассоциативно налагаться друг на друга. Внечувственные представленияпредметов, например, отдельных деревьев — сосны, ели, березы и т. п., могли визвест­ной степени затухать, сливаясь в общее представление о лесном массиве. Итолько в конкретной ситуации, благодаря так называ­емой селективной способностичеловека, эти представления ста­новились более отчетливыми и живыми. Опора назвуковой комп­лекс в значительной степени уменьшила лабильность границ понятий.Понятия стали более привязанными к определенной звуковой оболочке.

Развитиемышления сопровождалось увеличением количества вновь выделенных свойств икачеств предмета. Кроме того, начи­нали появляться такие понятия, обобщенныйинвариантный образ которых представить было очень трудно, а иногда даже и совер­шенноневозможно, ср. такие понятия, как «справедливость», «ненависть», «животное»,«растение» и т. п. Слово давало возмож­ность выразить все.

Благодарятому, что словесный образ действительности может быть не связан с чувственнойнаглядностью, необычайно расши­ряются рамки употребления речи и появляются ееновые функции, абстрагирование и обобщение получают неограниченные возмож­ности.С появлением звуковой речи становится возможным такой тип мышления, когдаосновное внимание переключается с назы­вания на связи между предметами мысли,тогда как сами предметы мысли могут находиться за пределами опыта говорящегоили слушающего.

Каждое словообобщает, но степень обобщения у слов в зави­симости от их функции и значенияне является одинаковой. М. М. Кольцова различает четыре типа связи между словоми тем, что оно означает:

I степень интеграции — слово замещает чувственный образодного определенного предмета (слово мама является сигналом только этоголица; кукла — только вот этот конкретный предмет). Слово эквивалентночувственному образу предмета.

II степень интеграции — слово замещает несколькочувствен­ных образов от однородных предметов (слово кукла относится ужек нескольким предметам, имеющим общие черты). Сигнальное значение слова здесьуже шире, чем единичный чувственный образ, и вместе с тем менее конкретно.

III степень интеграции — слово замещает несколькочувствен­ных образов от разнородных предметов (слово игрушка обобщает икукол, и мячики, и кубики, и игрушечные автомобили, и т. д.).<55> Сигнальноезначение такого слова очень широко и удалено от конкретных образов предметов.

IV степень интеграции — в слове сведен ряд обобщений пре­дыдущейстепени (слово вещь, например, содержит в себе и обоб­щение, даваемоесловами игрушка, посуда, мебель и т. д. и т. д.). Сигнальное значениетакого слова чрезвычайно широко: связь его с чувственными корнями можнопроследить с большим трудом [32, 165—166].

Возникновениезвуковой речи привело к образованию у чело­века так называемой второй сигнальнойсистемы. У человека воз­никли, развились и достигли особого совершенствасигналы второй степени, т. е. сигналы, заменяющие раздражение, исходящиенепосредственно от предметов и явлений окружающей нас дей­ствительности, в видеслов, произносимых, слышимых и видимых. Первая сигнальная система — общая улюдей с животными (си­стема раздражений, получаемых непосредственно отпредметов материального мира); вторая же, специфическая для человека,— системаречевых сигналов. Слово может быть также раздражителем, и притом таким, что ономожет заменять и вызывать те же реакции, что и непосредственный раздражитель,обозначаемый определен­ным словом.

СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
КОММУНИКАТИВНОЙ ЗНАКОВОЙ СИСТЕМЫ

В предыдущемразделе была отмечена огромная роль слова как звукового знака. Появление словазнаменовало собой не только появление более совершенного способа общения междулюдьми. Оно одновременно способствовало появлению качественно новой формымышления, абстрактного словесного (вербального) мышле­ния, позволившегочеловеку проникнуть в сокровенные тайники окружающего его мира.

Однаконаличие в языке одних только слов само по себе никогда не могло бы обеспечитьникакой коммуникации. Простое перечис­ление слов, вроде: ворона, сидеть,дерево или берег, лес, гореть — представляет с точки зренияслушающего явную бессмыслицу, в которой нет никаких связей.

Чтобыобъяснить причину этого явления, необходимо обратить­ся прежде всего квнеязыковым формам коммуникации. Окру­жающая человека среда также способна бытьисточником опреде­ленной информации. Когда человек непосредственно наблюдает,как ворона сидит на дереве или на берегу горит лес, то благодаря жизненномуопыту, многократному наблюдению подобных ситуа­ций в прошлом он хорошо понимает,что здесь происходит, по­скольку все элементы данной ситуации непосредственноданы в их естественной связи. Человек настолько привык к постоянному<56>воздействию внешнего мира, что легче всего он может понять толь­ко те связипредметов, которые он обнаруживает в ежедневно наблюдаемых им конкретныхситуациях.

Когдаговорящий желает что-либо сообщить другому, он вы­членяет какую-то частьситуации, так как единичный речевой акт не в состоянии описать всей ситуации вцелом, и строит элемен­тарную языковую модель избранной им естественноймикроситу­ации. Он обязан прежде всего указать на составляющие ее эле­менты (вданном случае — определенные предметы) и выразить средствами языка связи междуэтими предметами. В противном случае коммуникация не достигает своей цели, таккак собесед­ник или слушающий будет не в состоянии что-либо понять. Пред­ложениятипа Ворона сидит на дереве или На берегу горит лес будутпредставлять языковые модели этих двух ситуаций. Они дают возможностьслушающему мысленно представить действи­тельные ситуации, поскольку элементыязыковых моделей и связи между ними изоморфны элементам и связи подобныхситуаций, наблюдаемых в действительности. В данном случае обозначены предметы,указаны их свойства и выражены отношения между ними. В приведенном примере онивыражены указанием на про­странственные или локальные характеристики (сидитна дереве, на берегу горит).

Читательможет на это возразить, что мы часто мыслим, не представляя конкретных ситуаций.Действительно, мышление современного человека стало настолько абстрактным, чтооно часто обходится без представлений конкретных ситуаций. Однако нельзя приэтом забывать, что все типы предложений, по крайней мере в их генезисе,представляли языковые модели конкретных ситуаций, которые по мере развитиячеловеческого мышления эпизодически могли наполняться довольно абстрактнымсодержа­нием. Без создания языковых моделей конкретных ситуаций язы­ковоевыражение элементарных связей между предметами и явле­ниями окружающего насматериального мира было бы фактически невозможно.

Когдачеловек непосредственно наблюдает какую-либо конкрет­ную ситуацию, он ненуждается в дроблении самой ситуации на элементы, поскольку все эти элементыоказываются понятными в их естественном единстве и целостности, наблюдаемыхнепо­средственно.

Всякоеязыковое выражение предназначено прежде всего для другого человека. Нужновыразить свою мысль в языковой форме так, чтобы слушающий понял. Необходимостьсоздания языко­вых моделей естественных ситуаций требует объективации отдельныхсвойств предметов и отношений. В нашем сознании они отделяются от ихестественных носителей, находят отдельные выражения в словах и формах языка илив смысловых аналогах этих форм. По этой причине в каждом языке количествослов<57> намного превосходит количество самостоятельно существующихявлений действительности. Такие понятия, как «теплота» или «твердость»,«справедливость», «высота», «близость», «даль» и т. п., отдельно в природе несуществуют.

Теплотаявляется производным определенного состояния мо­лекул и неотделима от самоготела, где это движение происходит. То же самое следует сказать и о твердости.Справедливость может проявляться в поступках, представлять известный комплекснорм и т. д., но отдельно существующего предмета, который мы могли бы назвать«справедливостью», в окружающем нас мире также не существует. Понятия «даль»,«близость», «высота» и т. п. порождены чисто человеческой необходимостьюориентации в пространстве. Предмет может существовать совершенно неза­висимо оттого, находится он близко или далеко от говорящего субъекта.

Широкораспространено мнение о том, что каждое слово обоб­щает. Однако способностьслова к большой генерализации огром­ного количества фактов не должна затемнитьдругое: слову при­суща одновременно способность к дроблению предметов и явленийдействительности. Слово одновременно и обобщает и дробит дей­ствительность:«… Возьмем такое понятие как «тяжесть». Оно, с одной стороны, есть результатдробления действительности, ибо есть результат абстрагирования от формы,размеров, цвета, твердости и других свойств и качеств различных предметов. Нотем же словом «тяжесть» мы выражаем понятие, обобщающее огромное количествофактов, ибо в нем мыслится не одно из свойств одного-единственного предмета, асвойство, общее огромному количеству предметов и явлений действительности,рассматривае­мых определенной своей стороной» [15, 91—92].

Живаядействительность в языке преображается. Все дро­бится на отдельные как быизолированно, или дискретно суще­ствующие элементы, многие из которых на самомделе отдельно вообще не существуют. Иначе и быть не может, так как отсутствиенепосредственного созерцания требует определенной замены, известногообъяснения, конструирования его содержания.

Необходимостьдробления действительности и выражения результатов этого дробления отдельнымисловами в процессе коммуникации диктуется не только стремлением к созданиюязыковых ситуационных моделей. Выше уже говорилось о том, что в основе актовкоммуникации лежит отражение человеком окружающей его объективнойдействительности. Это отражение не должно представлять познание каких-нибудьотдельных сторон действительности. Оно должно быть относительно всесторонним иполным.

Свойствапредметов и их закономерные связи также раскры­ваются в актах коммуникации. Вактах коммуникации предмет получает различные определения. По этой причинечеловеческая<58> речь осуществляется преимущественно в форме предложений,в которых обычно выражается какое-нибудь суждение о предмете, раскрывающее егопризнаки и его отношения к другим предметам. Всякое определение рассматриваетпредмет только с какой-то одной стороны, составляя истину относительную. Толькосумма определений дает всестороннее знание предмета — истину все­стороннюю иконкретную. Для того чтобы найти в предмете су­щественное, охватить предмет совсех сторон, надо высказать ряд суждений об относительной значимости их,выделить из этого множества предикатов существенный, тот, который глубже отражаетобъективные связи вещей.

В актахкоммуникации находят языковое выражение формы мышления, из которых основными являютсясуждение, и предло­жение. Как будет показано ниже, построение ситуативных язы­ковыхмоделей в разных языках мира отличается большим разно­образием. Логическоемышление отражает законы диалектики материального мира. Оно основано наотвлечении самых общих связей и зависимостей предметов и явлений внешнего мира.Об­щность основных закономерностей объективного мира находит свое отражение взаконах логики, которые являются едиными для всех людей законами связи мысли врассуждении. Именно благодаря этому логический строй мысли у всех народов — су­ществовавшихв прошлом и современных — одинаков, хотя сами мысли в различных языках мирамогут выражаться по-разно­му.

Обычно утверждают,что в языке находят свое выражение три основные формы мышления — понятие,суждение и умозаклю­чение. Однако в процессе познания объективного мира человекпрактически никогда не оперирует одними только понятиями вне суждений иумозаключений.

Процесс обнаруженияобщих свойств вещей начинается с самой простой формы отражения внешнего мира внашем сознании, в которой мы отображаем наличие или отсутствие у предметакаких-либо признаков и связей, например: сосна (есть) дерево, колхоз (есть)социалистическое предприятие, снег белый. Сужде­ние состоит из двухосновных элементов — субъекта суждения, или логического подлежащего, ипредиката суждения, или ло­гического сказуемого. В языке суждение выражаетсяпредложени­ем, хотя, по мнению логиков, не каждое предложение может бытьсуждением.

Оба членасуждения должны быть связаны так называемой предикативной связью. Без предикативнойсвязи нет суждений. Раскрытие признака предмета может осуществляться в язы­ке иатрибутивным способом, ср. русск. красный карандаш. Логика, однако, несчитает подобные сочетания суждениями, поскольку здесь в предикативной связипризнак приписывается понятию как собственный. Следовательно, при атрибутивнойсвя<59>зи отношение одного понятия к другому понятию не устанавли­вается.Н. И. Жинкин рассматривает поэтому атрибут как пре­дикат второго порядка [25,30].

В сужденииотражается объективная связь между предметом и его свойствами. Суждение имеет довольномного отдельных видов, которые классифицируются по содержанию, объему иколичеству отображаемых предметов, по характеру связи между отображаемымипредметами и их свойствами и по степени су­щественности для предметаотображаемого свойства. Отображая связи и отношения предметов материальногомира, наши сужде­ния в процессе мышления связываются друг с другом. Сопоста­вляясуждения, связывая вновь полученные суждения с имею­щимися суждениями, мывыводим новое знание об окружающей действительности. Подобные операции ссуждениями и являются умозаключениями.

Умозаключениетем отличается от суждения и понятия, что оно представляет связь отдельных мыслей,между которыми имеется логическая связь, отображающая взаимосвязь предметов иявлений объективного мира.

Умозаключениямогут быть индуктивными, когдапроцесс рассуждения идет от знания единичных или частных фактов к знанию общегоправила, и дедуктивными, когдапроцесс рассуждения идет от знания общего правила к зна­нию о каком-либоединичном факте, на который данное общее правило распространяется.Умозаключения являются особо важ­ной формой познания окружающего мира. Всевыводы факти­чески основываются на умозаключениях.

Суждение иумозаключение представляют основные формы, с помощью которых осуществляется логическоемышление со всеми присущими ему логическими операциями.

Однакочеловеческая коммуникация, осуществляемая средст­вами языка, не сводится толькок беспристрастному отражению предметов и явлений материального мира изакономерных связей между ними.

Необходимопостоянно иметь в виду, что языком для целей об­щения пользуются люди. Поэтому физиологические особенностичеловеческого организма, специфические особенности коммуника­ционной техники и,наконец, специфика языкового знака, орга­нически не связанного с природойобозначаемого, превращают язык в особый феномен, отличающийся целым рядом характер­ныхсвойств.

Если бы языкслужил только средством выражения предметов и явлений окружающего мира, отраженныхв нашем мышлении, их свойств и закономерных связей, то можно полагать, чтоподоб­ный язык был бы мало похож на те живые языки, которыми люди пользуются вповседневной жизни.

Хотя внекоторых планах речи и возможна сухая констатация<60> того, чтопроисходит в окружающем мире, не она является харак­терной для человеческогоязыка как средства коммуникации. Шарль Балли справедливо замечает, что идеейявляется всякий психический акт, при котором мы, преодолевая собственное «я»,проникаем в область того, что существует отдельно и независимо от нас. Однакоэто усилие почти всегда тщетно, ибо мы являемся рабами собственного «я», мыпостоянно примешиваем его к дейст­вительности, и последняя не отражается, апреломляется в нас, т. е. подвергается искажениям, причина которых кроется всамой природе нашего «я». Далее Балли указывает, что нашу индивиду­альностьсоставляет эмоциональная сторона нашего существа: наши чувства, побуждения,желания, стремления — одним сло­вом, все, что составляет нашу духовную жизнь,что так или иначе отражается на деятельности нашего физического существа, все,что стимулирует нас к действию, все, из чего складываются не зависящие отрассудка темперамент и характер человека [2, 22—23].

В акте речипроявляется отношение говорящего к совершаемо­му действию, трактовка его как действия,вполне реального или нереального, желаемого, предполагаемого или потенциальновоз­можного. Это отношение лежит в основе категории модальности, которая, какизвестно, не играет никакой существенной роли при характеристике предметов иявлений.

Говорящийстремится сделать речь более доходчивой и доступ­ной пониманию своегособеседника. Осуществление этой необхо­димости ведет к появлению целого рядасредств, как, например, логическое ударение, употребление различного родавыделитель­ных и усилительных частиц, пояснительных и вводных слов, стрем­лениек экспрессии, выражающейся в употреблении слов в перенос­ном, или метафорическом,значении, в подборе специальных образ­ных выражений и более сильно действующихна восприятие языковых средств.

Свойствапредметов материального мира не зависят от их про­странственного расположения.Кусок гранита не будет менять своих свойств в зависимости от того, находится онв десяти метрах от говорящего или на расстоянии километра от него, будет онлежать под деревом или на вершине горы. Между тем в процессе речипространственные характеристики имеют очень большое зна­чение, и для ихвыражения имеется целая система языковых средств, например, различного типаместоимения, местоименные наречия и т. п.

Отличительнойособенностью коммуникативных актов, осущест­вляемых при помощи языка, являетсяих ярко выраженная изби­рательность. Ситуация, в которой происходит общение,может иметь бесчисленное множество самых различных характеристик, но в каждомкоммуникативном акте из этого континуума отби­рается что-то одно, и на негонаправляется внимание собеседника.<61> Возникает необходимость наличия вязыке особых дейктических средств. Этим объясняется, например, тотпримечательный факт, что ни один язык мира не обходится без местоимений.

Различныепространственные характеристики также обладают дейктической, ограничительнойфункцией, хотя и более слабо вы­раженной, чем у местоимений. Пространственныехарактеристики нужны для ориентации собеседника, концентрации его внимания наопределенных предметах или явлениях, более четкого отграни­чения содержаниявысказываемой мысли и т. п.

В окружающемнас мире нет таких явлений, как определен­ность или неопределенность предмета,тем не менее во многих языках мира имеются артикли. Артикли также относятся кчисто вспомогательным средствам речевой ориентации.

Во многихязыках мира существует такая часть речи, как сою­зы. В реальном мире вещей иявлений нет ничего, что бы соответст­вовало союзам. Союзы созданы человеком кактехническое средст­во для выражения логической связи между отдельными высказы­ваниями.В этом легко убедиться при непосредственном наблюде­нии различных реальныхситуаций. Если вы видите, что молния ударила в дерево, и оно сломалось, вы ненуждаетесь в каких-либо связующих средствах между этими явлениями, так какпричина и следствие даны наглядно. Другое дело, когда сообщается об этом в речиили письменно на бумаге. Связь между суждениями можно выразить, например, такимспособом: Дерево сломалось, потому что в него ударила молния.

Во многихязыках существует целая система так называемых придаточных предложений. Однакопридаточные предложения относятся только к технике речи. В. Н. Морозсправедливо заме­чает, что никаких придаточных актов познания никогда не было.Что касается так называемых придаточных предложений, по край­ней мереопределительных, подлежащных, места, времени и дру­гих, то они имеют те жефункции, что и определение [40, 75].

В сределогиков до сих пор идет спор о том, является ли вопро­сительное предложениесуждением. Большинство логиков склоня­ется к тому, что вопросительноепредложение по своей сущности не является суждением, поскольку говорящий вданном случае не ставит задачей раскрытие каких-либо новых средств предмета.

Более правы,пожалуй, те логики, которые вопрос рассматри­вают как форму суждения, использованнуюв специальных целях. Вопросительное предложение является специфическим атрибу­томкоммуникативной техники, поскольку в окружающем нас ми­ре нет явлений,аналогичных вопросу.

Таким жеспецифическим атрибутом коммуникативной техни­ки является побудительное предложение.

В некоторыхязыках существует явление, называемое consecutio temporum(последовательность времен), когда постановка вре­мени в придаточномпредложении в известных случаях опреде<62>ляется временем главногопредложения. Это также чисто языко­вое явление, не имеющее логическихобоснований в реальной дей­ствительности.

В окружающейнас действительности каждый предмет может быть только самим собой. Так, например,разветвление реки по существу не имеет ничего общего с рукавом одежды, хотя ономо­жет иметь общее с ним наименование, ср. русск. рукав реки и ру­кавпальто. Сосна в реальной действительности никогда не может превратиться вхлеб, но слова, служащие для их наименования, могут совпасть в одном звуковомкомплексе, ср. фр. pin 'сосна' и pain 'хлеб' (произн. рF?) [52, 89]. Лошадь и корова разные животные, но морд. liљme'лошадь' и финск. lehmд 'корова' про­изведены от одного и того же корня.

Один и тотже предмет в языке может иметь несколько названий, ср. глаза и очи,путь и дорога, хотя ни один из предметов окружа­ющего мира не можетзаключать в себе несколько противополож­ных сущностей. Совершенно разныепредметы нередко обозначают­ся в языке одним и тем же комплексом. Так,например, дхāр в языке хинди может иметь следующие значения: 1) дхāр'ливень', 2) дхāр 'долг', 'задолженность', 3) дхāр'провинция', 'область', 4) дхāр 'лезвие', 'острие', 5) дхāр'край, конец'.

Одно и то жезначение может быть выражено самыми различны­ми способами, например:

1. Мы с Иваном друзья со школьных лет.

2. Мы с Иваном дружны со школьных лет.

3. Мы с Иваном дружим со школьных лет.

4. Мы с Иваном в дружбе со школьных лет.

5. У нас сИваном дружба со школьных лет.

Еслиподходить к отражению реальной действительности в языке с точки зрения точностии адекватности отражения, то раз­личные метафорические выражения типа: смертьпожинает свои плоды, темнота окутала море, солнце погрузилось в океан, рекаиграет, перед домом выросли сугробы снега, ревет водопад, тоску­ет одинокаярябина, промчались годы и т. д.— следует рассмат­ривать как порождение человеческойфантазии.

Предмет илиявление могут не обнаруживать никаких сущест­венных изменений на протяжениимногих десятков тысяч лет, хо­тя их название в языке может изменитьсянеоднократно. Назва­ние огня в большинстве финно-угорских языков сохраняет ста­роенаименование, существовавшее, по-видимому, еще в языке-ос­нове, ср. финск. tuli,сев. саамск. dollв- ~ dolв-, морд. tol, мар. tul,удм. tyl 'огонь'. В коми-зырянском языке для обозначения огнявозникло новое слово. Латинский глагол edo 'есть',имеющий па­раллели во многих индоевропейских языках, был заменен во фран­цузскомязыке новым глаголом manger 'есть'.

В реальном мире существует закон корреляции между измене­ниемвнутренней сущности и внешней формы. Так, например, лю<63>бое изменениемолекулярной структуры какого-либо вещества приводит к образованию другоговещества, совершенно не похо­жего по своему внешнему виду на исходное.

В языкетакого закона нет. Предмет может измениться до не­узнаваемости, но егонаименование может сохраниться, ср. древ­негреческое слово dТmoj 'дом', существовавшее еще в гомеров­скую эпоху, и современноерусское дом.

В объекте немогут осуществляться одновременно все его сос­тояния — прошлое, настоящее и будущее.Окружающий нас мир никогда не воспроизводит своего исторического прошлого в дан­ныймомент, не говоря уже о проекции чего-либо в план будущего.

Благодаряналичию таких свойств человеческой психики, как память и воображение,человеческая речь может иметь три вре­менных плана — план настоящего, планпрошедшего и план бу­дущего.

Однако самаяпримечательная особенность человеческой речи состоит в том, что, несмотря наединство форм логического мыш­ления у всех народов мира, конкретные языки, ихсловарный сос­тав и грамматический строй отличаются довольно большим раз­нообразием.Этот факт на первый взгляд может показаться доволь­но парадоксальным, посколькукоммуникация в основном стро­ится на базе отражения человеком законовобъективного мира, на базе логического мышления, и в то же время логическоемышление как бы совершенно безразлично к тому, как оно выражается и чемвыражается.

Вдействительности так оно и происходит. Всякий мыслитель­ный акт связан свыражением значений. Без выражения значения нет мышления. Поэтому первейшимусловием осуществления лю­бого мыслительного акта является выражение значения.Все язы­ковые средства могут быть пригодны, если они это обеспечивают. Пояснимэтот тезис некоторыми примерами. Возьмем для иллю­страции довольно простойпример: Птица сидит на высоком дереве. Это предложение с логическойточки зрения представляет суж­дение, имеющее субъектно-предикатную структуру.

Целевоезадание этого суждения состоит в раскрытии призна­ка определенного понятия, вданном случае птицы. Признак этого понятия 'сидит' не только раскрывается, но иполучает некото­рую детализованную характеристику — локальное определение.Указывается, что птица сидит на дереве. Если транспонировать этосмысловое задание в сферы различных языков и проследить, какими средствами ономожет быть выражено, то мы не получим той единой схемы, которую допускает егологическая трактовка. В некоторых языках необходимо будет выразить языковымисред­ствами, будет ли эта птица для говорящего определенной илинеопределенной, т. е. употребить соответствующий артикль. В од­них языкахопределенный артикль будет препозитивным, а в других постпозитивным. Различнымможет быть и его происхож<64>дение. Он может возникнуть из указательногоместоимения, но есть случаи, когда определенный артикль развивается на базепритяжательного суффикса. В тех языках, где артикль изменяет­ся по падежам,как, например, в немецком, в именительном падеже единственного числа он будетиметь особую форму, но есть языки, где определенный артикль по падежам неизменяется, напри­мер, венгерский. В языке, имеющем именные классы, слово 'пти­ца'должно получить определенный показатель класса. Некото­рым аналогом такихименных классов в русском языке является род. Слово 'птица' в русском языкепринадлежит к женскому ро­ду. В тех языках, где деление имен на классыотсутствует, слово 'птица', естественно, не получит никакого классногопоказателя. Раскрываемый в слове признак, в данном случае определенноесостояние, в различных языках мира обычно выражается глаголом. В этой областимы можем найти не меньшее разнообразие. Глаголь­ная форма может иметьспециальное личное окончание, указы­вающее, что действие или состояниеосуществляется субъектом 3-го лица. Некоторые языки мира — китайский, японский,вьет­намский, монгольский, индонезийский, аварский и др. могут обхо­диться безличных окончаний, поскольку личные местоимения могут с успехом осуществлять туже функцию. Есть языки, где роль личных окончаний выполняют личные префиксы.Неоди­наково и место глагола во фразе. Например, в кельтских языках глагол чащевсего располагается в начале предложения. Наобо­рот, во многих языкахагглютинативного строя он стремится занять конечное положение.

В языках,имеющих именные классы, показатель класса субъек­та действия может в целяхсогласования наличествовать и в глагольной форме.

В техязыках, где существуют особые типы спряжения для пере­ходных и непереходныхглаголов, спряжение глагола 'сидеть' естественно будет отличаться от переходныхглаголов типа 'читать' (что-либо) или 'рубить' (что-нибудь). В некоторыхязыках, напри­мер, абхазо-адыгских, локальная характеристика признака мо­жетбыть включенной в состав глагольной формы путем присо­единения к основе глаголаособого префикса, соответствующего по значению русскому предлогу на.Получается нечто вроде птица дерево насидит. В некоторых языкахпроводится различие между действием, совершающимся вообще, безотносительно ковремени, и действием или состоянием, совершающимся в данный момент. По этойпричине глагол 'сидеть' в данном случае будет употреб­лен в форме настоящеговремени данного момента, ср. англ. Pre­sentcontinuous tense. Что касается самойструктуры этого време­ни, то опять-таки в разных языках, где это времяупотребляется, она может быть неодинаковой. В английском языке это время об­разуетсяиз форм настоящего времени вспомогательного глагола 'быть' и причастиянастоящего времени, например, I am writing<65>'Я пишу в данный момент'. Примерно но той же схеме оно строится в ирландском иваллийском языках. В скандинав­ских языках в этих целях также будут употребленыформы на­стоящего времени вспомогательного глагола 'быть', но они соеди­няютсяне с причастием настоящего времени, а с инфинитивом, которому обычнопредшествует предлог, ср. исл. нg er aр lesa'я читаю в данный момент' и т. д.

В турецкомязыке это время образуется на базе формы местно­го падежа инфинитива, к которойприсоединяются аффиксы ска­зуемости, например, о yazmaktadir 'онпишет в данный момент'. В албанском языке для выражения этого значениядостаточно про­стой частицы, которая обычно ставится перед формами настояще­говремени, например, plani ро realizohet 'план (в настоящее вре­мя) выполняется успешно'.

Еслиограничиться только теми языками, в которых не разли­чается настоящее времяданного момента, то в самой структуре настоящего времени в разных языках можнонайти немало разли­чий. В некоторых иранских языках, как, например, вперсидском и афганском, настоящее время имеет специальный отличительныйпрефикс, в ненецком, эвенкийском и хантыйском языках оно бу­дет иметь особыйсуффикс, исторически восходящий к суффиксу многократности, в армянском и хиндионо будет состоять из при­частия и вспомогательного глагола 'быть', в китайскоми вьетнам­ском языках оно будет представлять собой чистую основу и т. д.

Локальнаяхарактеристика состояния на дереве также может быть выражена в разныхязыках разными способами. В русском и вообще во многих индоевропейских языкахдля обозначения ме­стонахождения предмета на поверхности какого-либо другогопредмета обычно употребляются предлоги. В агглютинативных язы­ках вместопредлогов, как правило, употребляются послелоги. Наблюдаются случаи, когда этозначение выражается местным падежом. Некоторые языки, как, например,прибалтийско-фин­ские, различают две серии локальных падежей — внешне-мест­ныеи внутренне-местные. По этой причине местонахождение на чем-либо выражаетсяособым падежом суперессивом. В абхазо-адыгских языках, как говорилось выше,показатель местонахож­дения может быть выражен специальным глагольным префи­ксом.

Словосочетаниевысокое дерево в разных языках также может быть выражено по-разному. Водних языках, как, например, в славянских, тюркских, финно-угорских,монгольских и т. д., при­лагательное высокий будет предшествовать слову дерево,в других языках, как, например, в романских, кельтских и индонезийском, онобудет ставиться после слова дерево; в некоторых языках, имеющихсклонение и родовое деление имен существительных, прилагательное будетсогласовано с именем существительным в<66> падеже и роде. Можно найтиязыки, где члены этого словосочета­ния будут соединены по способу простогопримыкания. В иранских языках словосочетание высокое дерево образует такназываемую изафетную конструкцию, ср. таджикск. дарахти боланд 'высокоедерево' где к слову дерево будет присоединен связующий элемент,исторически восходящий к относительному местоимению. В албан­ском языке двачлена этого сочетания будут соединены между со­бой так называемым связующимартиклем и т. д.

С. Л.Рубинштейн, пытаясь ответить на вопрос, в чем состо­ит различие между мышлениеми языком, выразил этот ответ в довольно оригинальной и несколько парадоксальнойформе: «Го­ворить — не значит мыслить. Мыслить — это значит познавать; говорить— это значит общаться. Когда человек мыслит, он ис­пользует языковой материал имысль его формируется, отливаясь в речевые формулировки. Но задача, которую он,мысля, решает — задача познавательная» [54, 170].

Еслиопределить эту особенность точнее, то следовало бы сказать, что говорить — этоодновременно мыслить и общаться, нообщаться по определенным правилам, применяя те способы языкового выражения,которые приняты в данном кол­лективе. В противном случае говорящий рискует бытьнепонятым.

Соотношениемежду мышлением и языком можно образно срав­нить с соотношением между теплойодеждой и ее национальной формой. Всякая теплая одежда должна согреватьчеловека и спа­сать его от холода, но в разных странах мира она может быть не­одинаковойпо внешней форме. Тем не менее она успешно выпол­няет свою функцию: человеку вней тепло и в то же время он одет, как это принято обычаем.

Многие извышеперечисленных особенностей знаковой комму­никативной системы невозможно понять,не ознакомившись с различными внутренними процессами, происходящими в сфереязыка.

ПРОЦЕССЫ, ПРОИСХОДЯЩИЕ В СФЕРЕ ЯЗЫКА

Каждыйговорящий на том или ином языке твердо убежден в том, что, пользуясь даннымязыком, он не вносит в него ничего но­вого, поскольку всякое изменение языкалежит за пределами его возможностей.

Характеризуяречь ребенка, Л. С. Выготский в свое время писал: «Ребенок склоняет, спрягает,но эта деятельность им усво­ена чисто структурно. Эти операции неосознанны.Ребенок упот­ребляет верный падеж и верную падежную форму в структуреопределенной фразы, но он не отдает себе отчета в том, сколько существуетпадежных форм. Это сказывается в том, что он владе­ет ими спонтанно вопределенной ситуации, автоматически, т. е. <67> владеет ими тогда, когдаситуация в каких-то больших структурах вызывает его на проявление этих умений,но вне определенной структуры — произвольно, сознательно и намеренно — ребенокне умеет сделать того, что умеет делать непроизвольно» [12, 213].

Необходимозаметить, что любой человек, не имеющий ника­кого теоретического представленияо строе своего языка, в этом отношении мало отличается от ребенка. Он такжепользуется речью автоматически и не отдает себе отчета в том, сколько в данномязыке падежей, времен, наклонений и т. д. В лучшем слу­чае он может сказать наосновании своего эмпирического опыта, что так не говорят.

Однако вдействительности язык создается людьми, хотя сами люди этого не осознают. Языкникогда не создается всем коллекти­вом говорящих одновременно. Отдельныеизменения в языке про­изводятся отдельными индивидами. Каждое звуковоеизменение в языке, каждая отдельная его форма имеют какого-то безымянногоавтора. Возникшее в языке новшество затем подхватывается дру­гими говорящими наданном языке, в результате чего оно стано­вится общим достоянием. Действияотдельных индивидов в сумме создают деятельность, происходящую во внутреннейсфере каждого языка. Эта деятельность может быть различной по своему харак­теру.

Вышеговорилось о том, что несмотря на единство форм логи­ческого мышления, языковыеформы выражения в разных языках мира обнаруживают большое разнообразие. Этиразличия воз­никают уже в самом начале в процессе создания слов и граммати­ческихформ. Трудно представить, чтобы новое слово создавалось всем коллективомговорящих на данном языке одновременно. Марио Пэй замечает по этому поводуследующее: «Мы можем пред­полагать, что общее принятие (common acceptance) символа осу­ществляется скорее через процессвозникновения индивидуальной инновации и ее постепенного распространения, а некак акт массового творчества» [73, 12]. Слова редко создаются из со­вершенноновых, ранее ничего не обозначавших звуковых комп­лексов. Индивид, создающийновое слово для ранее неизвестного ему предмета, пытается прежде всего найтикакие-то черты сходст­ва между этим предметом и предметами, ему уже известными,име­ющими в данном языке особое наименование. Звуковой комплекс в период своеговозникновения должен обязательно иметь какую-то опору даже в тех случаях, когдановое название создается по звукоподражательному принципу. В противном случаесоздать его было бы невозможно. Огромное значение в процессе создания новыхслов имеют поэтому ассоциации.

Совершенноестественно, что у разных индивидов, находящих­ся в различных точках земногошара, ассоциации не могут быть одинаковы, хотя возможность случайныхконвергенций не исклю­чена. Этим, между прочим, объясняется такое интересноеявление,<68> как отсутствие единой внутренней формы слов в различных язы­кахмира. Данное положение может быть сравнительно легко под­тверждено примерами,взятыми из самых различных языков. Так, например, греч. Фrnij 'птица' этимологически связано с глаголом Фrnumi и лат. oriri 'подниматься'; исп. pajaro и рум. pasăre'птица' происходят от лат. passer, собственно — 'воробей'. Греч. prТswpon 'лицо' буквально означает 'то, что находится передглазами', но лит. veidas связано с индоевропейским глагольным корнем *weid-'видеть', ср. лат. videre 'видеть', греч. e„ ?don 'я увидел' из eweidon; лат. facies'лицо' связано с глаголом facere 'делать', собственно — 'творение', 'нечто созданное',ср. польск. twarz; коми-зыр. нырвом 'лицо' означает буквально'нос-рот', собственно — 'средоточие носа и рта'; греч. mљtwpon 'лоб' озна­чает буквально 'то, что находится междуглаз', нем. Stirn 'лоб' связано с лат. sternere'простираться'; русск. лоб этимологически связывается с чешск. leb'череп', лат. supercilium 'бровь' бук­вально означает 'то, что находится надвеком', ср. лат. cilium 'веко', но лит. antakisбуквально означает 'то, что находится над глазом'. Греч. poЪj 'нога', род. п. podТj этимологически связа­но с русск. под'основание печи', тогда как русск. нога определенно связывается с греч. Фnux, род. п. Фnucoj'ноготь', нем. Nagel 'но­готь', лит. nagas и латышск.nags 'ноготь'. Фр. maison 'дом'происходит от лат. mansio 'остановка, пребывание'; русск. дом связано сгреческим глаголом dљmw 'строить'; русск. окно этимоло­гически связаносо словом око 'глаз', серб. прозор 'окно' этимоло­гически связанос русским глаголом взирать, т. е. 'смотреть', тогда как исп. ventana'окно' связано с лат. ventus 'ветер', н.-греч parЈfuro'окно' буквально означает 'то, что находится около двери'; греч trЈpeza 'стол' из tetrapedia буквально 'то, чтостоит на четырех ножках'. Русск, стол этимологически связы­вается сглаголом стлать; русск. плотник связано этимологически сглаголами плотить и плести, тогда как греч. tљktwn 'плотник' этимологически связано с русским глаголом тесать,ит. falegname 'плотник' связано с глаголом fare 'делать' исуществитель­ным legname 'дерево'; греч. ўgorЈ'рынок', первоначально зна­чившее 'место собрания, сборища', связано с глаголом¤gw 'гнать'; русск.рынок связано с нем. Ring'кольцо'; греч. teleuta«oj 'послед­ний', собственно 'находящийся в конце' (teleut» 'конец'), фр. dernier 'последний',буквально 'задний' из deretro 'сзади', русск. последний связано с глаголом следовать;русск. старый этимологически связано с лит. storas 'толстый,сильный, тяжелый' и др.-норв. stуrr 'большой, мощный, важный, храбрый', шв. stor'большой'; греч. palaiТj 'старый' связывается с валлийск. pell'дале­ко отстоящий', лат vetus 'старый', по-видимому, связано с греч. њtoj 'год' из wetos, ср. алб. vit'год', vetus, т. е. 'имеющий много лет', н.-греч. dЈsoj 'лес' связано с прилагательным dasЪj 'густой',<69> ит. bosco 'лес', фр.bois 'лec' происходят от лат. boscus, перво­начально'лесное пастбище', рум. pădure 'лес' — от лат. palus, род. п. paludis,'болото' др.-норв. skogr 'лес', датск. skov, шв. skog связаны сдр.-норв. глаголом skag 'выдаваться', лит. giria 'лес'ассоциировано со словом 'гора' ('гора, покрытая лесом'), сербохорв. љuma'лес'— ассоциация с чем-то издающим шум, ср. русск. шуметь, нен. пэдара'лес' этимологически может быть связано с финск. petдjд,морд. и коми-зыр. пужым 'сосна'; нем. verstehen'понимать' связано с др.-англ. farstandan и др.-норв. forstanda 'стоять впереди' или'представлять', русск. понимать ассоциировано с идеей 'брать', ср. лат praehendere 'брать', тат. ан? ла 'понимать' связано с существительным ан? 'рассудок, ум', венг. йrteni 'понимать'увязывается с идеей 'достичь чего-либо', ср. венг. йrni 'достигать';коми-зыр. гцгцр воны 'понимать' вос­ходит к значению 'ходить кругом'; дратьсяв русском языке буквально означает 'драть друг друга', а тат. сугышырга'драться' можно объяснить как 'бить друг друга'; сопоставление русского глаголаискать с болг.искам 'желаю, требую', а также с др.-англ. āscian 'спрашивать' и др.-инд. icchati 'ищет, желает'показывает, что первоначально этот глагол имел значение 'искать или домога­тьсячего-либо', итальянский глагол cercare 'искать' этимоло­гически связан слатинским circa 'около, вокруг', испанский гла­гол buscar увязывается этимологами с нар. лат. существительным busca 'лес'; buscar означало некогда 'ходить в лесу и искать дрова'татарский глагол езлq- 'искать' явно связан с существительным ез 'след'и т. д.

Такимобразом, в истории почти каждого исконного слова конкретного языка можнонаметить два основных этапа. Сначала появляется представление о каком-либопредмете или явлении, полученном в результате знакомства с ним на опыте. Затемвозни­кает необходимость дать ему название. При этом новый предмет или явлениеассоциируется с каким-нибудь другим предметом или явлением, так как человек обнаруживаетв них какое-нибудь общее свойство. Само направление ассоциации непредопределено с самого начала в предмете или явлении, подлежащем наименованию.Ас­социация — результат чистого случая.

Многочисленныефакты также свидетельствуют о том, что континуум объективного мира в разныхязыках может члениться по-разному и получать различное языковое выражение. Вэтом сравнительно легко убедиться, если проанализировать прилагае­мый списокслов, взятых из различных языков и обозначающих явления, для называния которыхв русском языке нет специаль­ных слов. Их сущность может быть выражена толькоописательно, ср., например, коми-зыр. рас 'смешанный лес', тыкцла'небольшое озеро, образовавшееся на месте старого речного русла', личкыштлыны'быстро надавить на что-нибудь и, подержав в течение не­большого отрезкавремени, снова отпустить', кывтны 'плыть<70> вниз по течению', катны'плыть вверх по течению', нен. ибцсь 'быть горьким', монась'упасть (о человеке или животном)', пухуворцъ 'стариться (о женщинах),' пэдарасясь'быть безлесным', сэлась 'высохнуть до хрупкости', варнась'бежать (о небольших животных и птицах)', ямд 'ветвь хвойного дерева', яндо'собака с короткой шерстью', янго 'горелое место в кустарнике или влесу', сидрянгг 'тень человека или животного', лорц 'крупнаякочка', вара 'черный гусь', эвенк. ирбэ 'период нереста карасей',иркукта 'период, когда ягоды еще не созрели', иргисэ 'еда надорогу', калтан 'чум, закрытый покрышкой наполовину', конями 'поп­рыгать(о кузнечике)', лаванчэми 'быть высунутым (о языке)', лабикта'мох на болоте', он?нё 'река, высохшая от зноя', манс. каньсюн?кве 'сохнуть(о деревянном предмете)', лэсьмалтан?кве 'развестиогонь', вост.-хант. к?ор 'чистое, не заросшее лесом топ­кое болото', вирqс 'высокийстроевой лес', мур 'снег на ветках деревьев', сдв 'ручей,вытекающий из озера'; нан. лōби 'гнездо белки', лōрин'тающий весной лед', мāрон 'стая рыб', дэун 'небольшой заливв озере или реке', норв. саам. арре 'открытое море', duoddar'гористая тундра', dolвstaddвt 'сидеть на откры­том воздухе у огня или костра'; тат.тайпылу 'махать крыльями', нем. Arm. 'рука откисти до плеча', Hand 'кисть руки', FuЯ 'нога(ступня)', Finger 'палец на руке', Zehe 'палец наноге', исп. escarlata 'ярко-красный' (о цвете), escaсo'скамья со спинкой', zafra 'сбор урожая сахарного тростника'; тур. bamsin'вторая половина зимы', havali 'имеющий много воздуха'; перс. калаг?е 'шелковыйплаток с черным узором по золотому фону', чарог?'грубаякожаная обувь на толстых подошвах' и т. д. Там, где ан­глийский язык, замечаетОтто Есперсен, различает clock '(стенные, настольные, башенные) часы' и watch'ручные часы', а француз­ский — horloge '(башенные) часы'; pendule'(висячие, настоль­ные) часы' и montre '(карманные) часы,' немецкий имеет одно слово Uhr'часы'. Он компенсирует это положение с помощью сложных слов, которые даютвозможность выразить гораздо больше оттенков [24, 51]. Как замечает О.Есперсен, предметы, представленные словами, группируются самым различнымобразом соответствен­но капризам данного языка [24, 50], и членение окружающегоми­ра в разных языках оказывается выраженным различно. Так, на­пример, вмансийском языке нет специальных слов для выражения таких понятий, как 'птица','зверь' и 'насекомое'. Все они выра­жаются одним словом уй 'нечто живое,живность', например, сали-уй 'волк', мань-уй 'мошкара', уй-рись'птичка' (рись уменьшительный суффикс); в ненецком языке нетспециального слова, соответствующего русскому слову погода. Нашемупонятию 'погода' соответствует 'состояние неба', например, сарё нум'дожд­ливая погода' (букв.: 'дождливое небо'); в немецком языке нетспециального прилагательного, обозначающего голубой цвет, нем. blauозначает 'голубой' и 'синий'; в марийском языке такие по<71>нятия как'день' и 'солнце' обозначаются одним словом, что указывает  на то, что понятия'день' в марийском языке в древности вообще не существовало; в эрзя-мордовскомязыке нег глагола, соответствующего по значению русскому глаголу 'развиваться'.Для его передачи обычно употребляется глагол касомс 'расти' и т. д.

Причиныразного членения могут быть различными. Иногда они зависят от образа жизни изанятий людей. По этой причине различные необычные слова могут рассматриватьсякак слова, от­носящиеся к профессиональной лексике. В некоторых случаяхотсутствие слова может быть связано с отсутствием у данного наро­дасоответствующего понятия. Могут быть и такие случаи, когда по­нятия различаютсяв мышлении людей, но не имеют различения в языке. Трудно представить, что немцыне различают таких от­тенков цветов, как голубой и синий, или марийцы неосознают разницы между днем и солнцем. Тем не менее в языках нет специ­альныхслов для различения этих понятий.

Совокупноедействие различных типов ассоциативных связей приводит к созданию в различныхязыках синонимов, ср. русск. приказать, велеть, распорядиться; путь, дорога;страшный, ужас­ный, жуткий; обширный, просторный; смелый, храбрый, от­важный;очи, глаза; чело, лоб; пурга, метель и т. д.

Основнаяпричина образования синонимов состоит в том, что в одном и том же предмете илиявлении человеческое мышление раскрывает новые стороны и признаки, в результатечего данный предмет или явление может быть названо вторично на основе новойассоциации со сходным признаком другого предмета или явления, уже имеющего вданном языке наименование. Русские прилага­тельные 'большой' и 'рослый' имеютразные источники, несмотря на очень большую смысловую близость. 'Большой'первоначаль­но было ассоциировано с понятием 'сильный', ср. др.-инд. bala'сила', поскольку большие размеры тела часто связаны с наличием силы, тогда как'рослый' связано с глаголом 'расти', первоначаль­ным значением которого выраженобыло 'подниматься вверх', ср. лат. orior 'поднимаюсь', др.-инд. ?noti'подниматься' [75, 494].

Образованиетаких синонимов, как путь и дорога, первоначаль­но также былосвязано с совершенно разными ассоциациями. Сло­во путь имеетмногочисленные параллели в других индоевропей­ских языках, ср. др.-инд. panthas,'тропа, дорога'; авест. pantб, др.-перс. pa?i;осет. fandag, fдndдg; др.-прусск. pintis 'дорога',лат. pons, pontis 'мост', др.-греч. pТntoj 'морской путь, море'. Устанавливается также связьэтого слова с гот. finюan, др.-в.-нем. fandann совр.нем. finden 'находить' [75, 469]. Первоначальная идея —'осуществление прохода путем ориентации в труднопро­ходимой местности', чем иобъясняется связь этого слова с немец­ким глаголом finden'находить'.<72>

Слово дорога,имеющее параллели в других славянских языках, связывается с глаголом дергать,и.-е. корень *dorgh [75, 363—364]. Первоначальная идея — 'проход,продранный в непроходимой ча­ще леса', ср. русск. выражение 'продираться черезлес' [75, 363—364].

Немецкиесинонимы Armut, Not и Elend выражают понятие нужды или нищеты. В основе их такжележали разные ассоциации. Armut образовано от прилагательного arm'бедный', которое мо­жет быть связано с и.-е. *orbh(mo)-'осиротелый', ср. лит. orbus 'похищенный', греч. orph(an)уs'осиротелый'. Первоначаль­ное значение 'покинутый' [71, 30—31]. Notвосходит к корню nгm: *nqm: пи?'измучить до истощения' [71, 514]. И наконец, Elend связано сдр.-в.-нем. eli-lenti 'находящийся в изгнании в чужой стране', ср. лат. alius,гот. aljis 'другой' и совр. нем. Land 'стра­на'[71, 163].

Абсолютныхсинонимов типа русск. велярный ~ задненёбный; лингвистика ~ языкознание,т. е. таких, которые без всякого разли­чия могут употребляться один вместодругого (в любых контекстах и без ощутимой причины предпочтения одного другому)в языках очень мало. Чаще всего члены синонимического ряда имеют раз­нуюдистрибуцию, они имеют различия в оттенках значения, иног­да очень тонкие. Так,например, возможность сочетаемости русско­го прилагательного большой сдругими словами довольно велика, тогда как эпитет рослый применяетсятолько по отношению к че­ловеку. Русск. страх довольно близко позначению к слову боязнь, однако мы не можем в предложении Боязньсовершить ошибку употребить слово страх вместо слова боязнь.Еще более ограничен­ной сферой дистрибуции обладает слово ужас,выражающее более высокую степень проявления этого чувства.

В немецкомязыке для обозначения материальных затруднений можно употребить слова Not, Armutи Elend, причем Not обозна­чает низшую, а Elend— высшую степень этого состояния.

Всинонимические отношения часто вступают слова, заимство­ванные из другихязыков, ср. русск. метель ~ пурга; контроль ~ проверка; атеизм ~ безбожие;аэронавтика ~ воздухоплавание; милитаризм ~ военщина и т. д.

Возможностьобразования различных ассоциаций приводит к тому, что в разных языках мирачисло синонимов не одинаково. Так, например, в русском языке существуютсинонимы путь и дорога, ключ и родник, тогда как в другихязыках такого синоними­ческого ряда может не быть. Поэтому русские синонимы путьи дорога могут быть переведены на татарский язык одним словом юл, котороев разных контекстах может соответствовать русским сло­вам путь или дорога.Русские синонимы ключ, родник и источник обычно переводятся нанемецкий язык словом die Quelle.

Ассоциациииграют огромную роль в образовании различных переносных значений, когда на основанииизвестных элементов<73> сходства название одного предмета или явленияможет быть при­менено к названию другого предмета или явления, ср., например,нем. Wagen первоначально 'телега', 'экипаж' использовано длянаименования автомобиля и железнодорожного вагона. Ср. также русск. рукав'часть одежды' и рукав — 'разветвление реки', фр. punaise'клоп' и 'канцелярская кнопка', осет. домбай 'зубр, лев' и домбай'силач', англ. clear 'очищать' и clear 'устранять препятствие',финск. selvд 'ясный' и selvд 'трезвый', тат. кγз 'глаз' и кγз'ушко иголки'; коми-зыр. вой 'ночь' и вой 'север' и т. д.

Возможностьразных ассоциаций приводит к тому, что перенос­ные значения в разных языкахмогут быть неодинаковыми. Так, например, в русском языке в отличие оттатарского название глаза не перенесено на название ушка иголки, в немецкомязыке слово Nacht 'ночь' не переносится на название севера, как этоимеет место в коми-зырянском, английский глагол stand 'стоять',не может быть употреблен в значении русского 'замерзнуть', напри­мер, рекастала, русское слово луна не может иметь переносного значения 'пятнана шкуре или родинки', как это имеет место в ис­панском языке.

Одной изглавных причин образования полисемии слов явля­ется метафоризация. Присохранении внешней звуковой формы сло­во становится полисемантичным. Ср.,например, нос название части человеческого тела и передней части судна, а такжемыса в гео­графических названиях.

Акад. В. В.Виноградов рассматривает полисемию как своеоб­разное разрешение противоречия междуограниченными ресурсами языка и беспредельной конкретностью опыта. Языкоказывается вынужденным разносить бесчисленное множество значений по тем илидругим рубрикам основных понятий [9, 15].

Метафоризацияуберегает язык от непомерного разрастания словарного состава, способствуя вэтом отношении общей тенденции к экономии языковых средств.

Надополагать, что способность образования переносных значений имеет самостоятельноепроявление, которое по своим ре­зультатам совпадает с действием тенденции кэкономии.

Возможностьобъединения различных значений в рамках од­ного звукового комплекса создает обусловленностьзначений слов контекстом. Только в связной речи мы можем узнать, имеется ли ввиду при слове завернуть — 'покрыть со всех сторон, упаковать (например,книгу в бумагу)', или, 'вертя, закрыть, завинтить (на­пример, кран)',или 'загнуть, отогнуть, подвернуть в сторону (например, рукав)', или,'двигаясь, направиться куда-нибудь в сторону (например, за угол)', илиже 'зайти мимоходом (на­пример, в приятелю)'.

Из контекставполне ясно, например, идет ли дело о фотогра­фической карточке: Я сразуузнала его по старой карточке, или<74> о визитной карточке: Онуспел набросать На карточке только несколько слов приглашения на товарищескийужин, или о кар­точке для картотеки: Занесите эту книгу на карточкуи т. п. [5, 28-29].

Частоговорят о том, что значение слова определяется контек­стом. Следует различатьконтекст ситуативный, когда название предмета, о котором идет речь, уточняетсяситуацией, и контекст фразовый. Фразовый контекст сам по себе не создаетникаких зна­чений. В результате переноса значения образуется новое понятие,имеющее собственную сферу связей, обнаруживающихся в язы­ке. Эта специфическаясфера связей и создает впечатление, будто бы фразовый контекст придает словуновое значение.

Различныеассоциативные процессы в языках происходят по­стоянно и приводят к образованиюновых слов, появление которых часто не обусловливается какой-либо надобностью.В древнегре­ческом языке существовали слова Ыdor'вода', oЌkoj 'дом', Ыlh 'лес', †ppoj'лошадь' и Уroj 'гора'. Казалось бы, в каком-либо новом наименованииэтих необычайно устойчивых понятий не было абсолютно никакой необходимости. Темне менее в истории греческого языка произошла смена этих названий и теперь онизвучат уже по-иному: nerТ'вода', sp…ti 'дом', dЈsoj'лес', Ґlogo 'лошадь' и bounТ'гора'. Следы прежних наименований сохраня­ются только в сложных словах,например, Шdoиpikaj 'водянка', o„konom…a'бережливость', Шlotom…a 'рубка леса' и т. д.

Подобныеассоциативные процессы имеют место и при соз­дании грамматического строя языка,хотя возможности ассоциатив­ных связей в этой области более ограничены. Так,например, в финно-угорских языках наблюдается формальное совпадение суф­фиксовмногократного действия с различными суффиксами соби­рательной множественности.Это означает, что при создании гла­гольных суффиксов многократного действиямножественность от­дельных актов действия была ассоциирована сомножественностью предметов.

Дляосуществления функций утраченных падежей чаще всего используются предлоги, ср.фр. de (например, l'industrie de I'URSS'промышленность СССР'), англ. of, норв. af, голл. van и т. д., основным первоначальным значением которыхбыло удале­ние от чего-либо. Понятие удаления в данном случае было ассо­циированос понятием принадлежности. 'Принадлежащий кому-либо' значит 'исходящий откого-либо'. Совершенно по-иному обстояло дело в тех иранских языках, гдеотношение принадлеж­ности выражается так называемой изафетной конструкцией, ср.таджикск. барода-р-и китоб 'книга брата'. Связующая частица и(изафет) по своему происхождению является относительным ме­стоимением (ср.др.-перс. уа 'который'). Следовательно, изафетная конструкция бародари китоб'книга брата' построена по схе­ме книга, которая брата. Анафора, т. е.указание на предшествую<75>щий предмет, была использована как Средстводля выражения отношения принадлежности.

Проекциядействия в план будущего в ряде тюркских языков может выражаться суффиксом -r,ср. тат. килдр 'он придет'. По мнению некоторых исследователей, этотсуффикс материально сов­падает с суффиксом древнего направительного падежа -ger, -garu, -gerū[2]. Совершенно очевидно, что в данном случае проекциядей­ствия в план будущего была ассоциирована с движением по направ­лению ккакому-нибудь предмету.

Для созданияформы будущего времени в новогреческом языке был использован глагол ?љlw 'желать, хотеть', формы которого со временем приняливид обобщенной частицы ?¦,ср. ?¦ grЈfw 'будуписать'. Это произошло потому, что осуществление всякого жела­ния представляетпроекцию в план ближайшего или более отдален­ного будущего.

Континуумпотенциально возможных связей и отношений между предлогами и явлениями окружающегомира с присущими этим отношениям специфическими особенностями и отношениями враз­ных языках мира оформляется по-разному. Грамматические кате­гории неявляются одинаковыми для всех языков, в одних язы­ках их больше, в другихменьше. Для того чтобы обосновать этот тезис, попытаемся охарактеризовать такоеявление, как глаголь­ное действие. Глагольное действие может иметь многохарактери­стик. Оно может быть курсивным или длящимся, может прерывать­ся ивновь повторяться через некоторые промежутки времени, совершаться мгновенно илипротекать с незначительной интенсив­ностью, происходить в данный момент,предшествовать какому-нибудь другому действию или вообще не иметь отношения кка­кому-нибудь определенному моменту речи. Оно может быть на­правленным накакой-нибудь объект, но может и не иметь объекта. В своем значении оно можетсодержать модальный оттенок. Мно­гочисленны различные локальные характеристикидействия: дви­жение от чего-либо или к чему-либо, через что-либо, вдольчего-либо и т. д.

Любопытното, что ни один язык мира в своей морфологиче­ской системе не выражает всехэтих возможных характеристик од­новременно. В разных языках согласно принципуизбиратель­ности в грамматическом строе получают выражение какие-то опре­деленныечерты, характеризующие действие. Все остальные черты могут не получать никакогоформального выражения. Так, на­пример, русский глагол выражает категорию вида,но есть языки, где глагол совершенно индифферентен к выражению видовых раз­личий,законченность и незаконченность действия определяется по общему контексту; вкоми языке есть специальный глагольный<76> cуффикс, выражающий действие,завершившееся только на опре­деленное время, во многих других языках суффиксы сподобным значением вообще отсутствуют. Большинство европейских языков имеютнесколько прошедших времен: имперфект, перфект и плюс­квамперфект, тогда какрусский язык обходится одним прошедшим временем; в латышском и эстонском языкахесть так называемое пересказочное наклонение, обозначающее действие, о которомсо­общается со слов других, подобного наклонения нет, например, в таких языках,как немецкий, английский, русский и т. д. Ненец­кому глаголу свойственноспецифическое наклонение — аудитив, который употребляется обычно в тех случаях,когда говорящий судит о наличии действия по акустическому восприятию (например,кто-то вошел в комнату, стукнув дверью). Говорящий при этом может не видетьвошедшего. Есть языки, которые включают в сос­тав глагольной формы показателиобъекта, тогда как другие язы­ки могут обходиться без них, глаголы в однихязыках могут иметь приставки, но есть языки, в которых приставки полностьюотсут­ствуют и т. д.

Благодарядействию различных ассоциаций одно и то же отно­шение в языке может бытьоформлено разными способами. Так, например, в коми языке существуют два падежа— родительный и притяжательный, соответствующие по значению русскому роди­тельномупадежу. Единственное различие состоит в том, что при­тяжательный падежупотребляется в тех случаях, когда опреде­ляемое им имя выступает в роли объекта.В албанском языке аорист и перфект соотносятся между собой как синонимическиевре­мена.

Все этосвидетельствует о том, что в области грамматических форм также возможнасинонимия.

Подобнословам, грамматические формы также могут быть полисемантичными,  например,форма родительного падежа множест­венного числа от латинского прилагательного bona'хорошая' bonarum обозначает множественное число, женский роди родитель­ныйпадеж, а окончание формы tegerentur (от tego 'покрывать') — множественное число, 3-е лицо,имперфект, сослагательное на­клонение, страдательный залог [24, 55].

Если вязыках образуются более или менее одинаковые по своей внутренней сущностиграмматические явления, то при более вни­мательном их изучении между нимиобнаруживаются различия. Это можно наблюдать, замечает О. Есперсен, на примеретакой ка­тегории, как сослагательное наклонение: языки, имеющие для сос­лагательногонаклонения специальную форму, вообще не исполь­зуют ее для одних и тех жецелей. Поэтому, несмотря на то, что на­клонение одинаково названосослагательным, или условным, в английском, немецком, датском, французском илатинском язы­ках, оно не является строго идентичным в каждом из них. Совер­шенноневозможно дать такое определение сослагательному накло<77>нению, котороепозволило бы нам решить, когда следует употреб­лять в том или ином изупомянутых языков сослагательное накло­нение, а когда изъявительное [24, 50].

В мансийскомязыке, как и в русском, имеется страдательный залог, но формы страдательногозалога в мансийском языке упот­ребляются значительно чаще, чем в русском. Врусском и мордов­ском языках множественное число имен существительных полу­чаетопределенное языковое выражение. Однако, в отличие от русского языка, вмордовском языке в косвенных падежах неопре­деленного склонения имен существительныхмножественное число не получает никакого языкового выражения. Эрзя-морд. кудостоможет означать и 'из дома' и 'из домов', кудос 'в дом' и 'в домб'.

Посколькуосновным условием понимания произносимой чело­веческой речи является пониманиеее смысла, значений составляю­щих слов, в языке благодаря действию различныхассоциаций мо­гут создаваться различные параллельные способы выражения,например, бороться и вести борьбу; рыбачить, ловить рыбу, за­ниматьсярыболовством; разрушать, учинять разгром, преда­вать разрушению; сжигать, уничтожатьогнем, предавать огню и т. д.

Любопытныйпример того, как при помощи различных комби­наций слов может быть выражена посуществу одна и та же мысль, приводит О. Есперсен:

Íå moved astonishingly fast.

Он двигался удивительно быстро.

Íå moved with astonishing rapidity.

Он двигался с удивительной быстротой.

His movements were astonishingly rapid.

Его движения были удивительно быстрыми.

His rapid movements astonished us.

Его быстрые движения удивляли нас.

His movements astonished us by their rapidity.

Его движения удивляли нас своей быстротой.

The rapidity of his movements was astonishing.

Быстрота его движений была удивительна.

The rapidity with which he moved astonished us.

Быстрота, с которой он двигался, удивляла нас.

Íå astonished us by moving rapidly.

Он удивлял нас тем, что двигался быстро.<78>

Íå astonished us by his rapid movements.

Он удивлял нас своими быстрыми движениями.

He astonished us by the rapidity of his movements.

Он удивлял нас быстротой своих движений [24, 101].

Огромноебогатство словарного состава фразеологических и стилистических средств языка,разнообразнейшие смысловые свя­зи каждого слова со множеством других словданного языка по­зволяют путем умелого выбора слова и фразеологического окруже­ниядля него передавать тончайшие оттенки понятий, тончайшие оттенки эмоциональной,стилистической, эстетической окраски мысли [4, 224].

Мощностьсамой лексической системы всегда достаточна, что­бы путем различных сочетаний играмматических конструкций пе­редать все доступное человеку на данной ступенибогатство знаний о мире [29, 48].

Комбинаторикапозволяет выразить то, что в грамматическом строе или словарном составе тогоили иного языка оказывается невыраженным. Значение ненецкого слова мораможет быть пере­дано описательно 'весенний, незатвердевший рог оленя', хан­тыйскоевонсь передается как 'массовый подъем рыбы вверх по ре­ке',коми-зырянская глагольная форма личкыштлiс может быть объясненаописательно как 'быстро надавил, некоторое время по­держал и снова отпустил' ит. д.

Все этосвидетельствует о том, что неправомерно судить о раз­витии мышления наосновании анализа грамматического строя язы­ка, поскольку выражение мышления вязыке осуществляется общей совокупностью всех — грамматических и лексических —средств языка.

Помимообразования слов и грамматических форм, в языке происходят и другие процессы,связанные с созданием пригодной для целей общения системы коммуникативныхсредств. Часто про­исходит классификация слов по различным принципам, создаютсятипичные для каждой группы слов суффиксы, происходит извест­ное упорядочиваниефонемной системы в смысле создания и боль­шей симметричностипротивопоставленных фонемных пар, устанав­ливаются определенные сферыупотребления слов, слова приоб­ретают различную социальную и эстетическуюокраску и т. д.

Даже послетого как система коммуникативных средств языка оказывается в основных чертах созданной,различные процессы, совершающиеся во внутренней сфере языка, не прекращаются.Поскольку различные внутренние тенденции языка имеют доста­точно разнообразный,а иногда и противоположно направленный характер, их действие нередко приводит кизвестной дезорганиза­ции внутренней слаженности. По этой причине в языкахпостоян­но возникают тенденции к улучшению системы коммуникативных<79>средств, стремление избавиться от излишнего балласта: параллель­ных форм,устаревших слов и конструкций, менее выразительных языковых средств, омонимов,компенсировать утраченные необ­ходимые элементы языковой системы и т. д. Всистеме каждого кон­кретного языка наблюдаются две основных противоположных тен­денции.С одной стороны, стихийность внутренних процессов при­водит всегда к известномунарушению внутренней гармонии, с дру­гой стороны, возникает противоположнаятенденция к улучшению системы языковых средств и устранению возникших диспропор­ций.Многие внутренние процессы, совершающиеся в языке, яв­ляются постояннодействующими. Они целиком и полностью зави­сят от функции общения и объясняютсяею.

*       *       *

Вспециальной литературе нередко дискутируется вопрос, может ли язык, подобномышлению, отражать окружающий мир. На этот счет существуют две противоположныеточки зрения. Со­гласно одной точке зрения, язык не обладает функциейотражения. Так, например, по мнению Г. В. Колшанского, язык не являетсяотражением действительности. Мышление и язык соотносятся с предметами иявлениями действительности, только первое соотно­сится с ними отношением отражения,второй — отношением выра­жения [29, 16—17].

«Сущностьязыка,— замечает П. И. Визгалов, — не отража­тельная, а знаковая. Язык какдеятельность органов речи и звуки, получающиеся в результате ее, представляютсобой не процесс от­ражения, а процесс формирования и выражения отражательногопроцесса, каким является мышление» [8, 5].

Противоположнуюточку зрения представляет Л. О. Резников, по определению которого слово являетсяобозначенным отраже­нием предметов и явлений [51, 418].

Вряд ликто-либо будет спорить по поводу того, что мышление человека отражаетокружающую действительность. Но не совсем верно утверждение, что язык тольковыражает мышление и ничего не отражает. Язык отражает действительность череззна­чения знаков, составляющих его лексическую и грамматическую систему.Следует также учесть и тот факт, что человеческое мыш­ление не только отражаетокружающую действительность, но и участвует в создании системы языка, впроцессе чего действитель­ность получает специфическое отражение.

Ради соблюденияточности следует сказать, что уже в мышлении отражение действительности выступаетдо некоторой степени в преломленном виде, в сфере же языка оно получаетдальнейшее преломление. Отражение окружающей действительности в мыш­лении иязыке как бы напоминает солнечный луч, проходящий че<80>рез двепреломляющие среды. Графически этот процесс можно было бы представить следующимобразом.

Перваягоризонтальная линия схематически изображает пред­меты и явления окружающегомира и их закономерные связи. Отражение их в мозгу человека приобретаетнекоторую специфику (вторая горизонтальная линия).

Во всехформах отражения, присущих живому и неживому ми­ру, имеются две основныеособенности: тело, испытывающее воз­действие, изменяется в соответствии с этимвоздействием. Это оз­начает, что в изменении тела есть содержание, не зависящееот данного тела и являющееся отражением. В то же время каждый предметизменяется согласно своей природе, и поэтому в его изме­нении имеется момент,не зависящий от воздействующего тела и связанный со спецификой тела,испытывающего воздействия [42, 19].

Эти дваосновные свойства отражения в одинаковой мере прису­щи и отражению внешнегомира живыми организмами, в особен­ности человеком.

«Человеческоесознание,— замечает В. В. Орлов,— издавна поражает людей своей загадочной особенностью,которая длитель­ное время оставалась непонятой и считалась сверхъестественной.

Предметывнешнего мира обладают разнообразными телесными свойствами: весом, формой, плотностьюи т. д. Они существуют вне человека и независимо от него. Но человек можетосознавать предмет, и в его сознании появляется образ предмета. И здесь-тоначинается непонятное: отражаясь в сознании, предмет как-бы от­деляется отсамого себя и начинает существовать вне своих конкрет­но-чувственных форм; еслипредмет сам по себе имеет вес, размер, плотность и т. д., то образ предметаневесом и невеществен; если<81> огонь есть стихийная разрушительная сила,то образ огня — не­что совершенно безобидное; если все предметы в конце концовраз­рушаются и прекращают существование, то образ предмета суще­ствует такдолго, как мы этого хотим, и появляется в сознании по нашему произволу» [42,5].

Отражениепредметов и явлений окружающего мира в голове человека не является зеркальным.Головной мозг превращает поступающую извне информацию в образ. Образ вещи — не сама вещь, а ее отражение. Он не совпадает непосредственносо своим предметом. Обобщение, абстрагирование от бесконечного числа свойстввещи и фиксирование только его наиболее устойчи­вых и постоянных черт превращаетобраз в некий идеальный объект, инвариант класса предметов, не существующий фак­тическив реальной действительности. Вещи не существуют в на­шей голове в чистом виде.Они представлены в идеальной форме, субъективно. Такой образ изоморфен отображаемомупредмету, но не тождествен ему.

Формированиеэтого образа во многом зависит от особенностей физиологической организации человека.Некоторые качества ве­щей приобретают специфическую субъективную форму отраже­ния,например, цвета, запаха, вкуса. Так, поскольку глаз в физи­ческом отношениинесовершенен, он не может непосредственно ото­бражать длину световых волн иотражает длину волн в виде спе­цифических ощущений цвета (700 милимикрон,например,— это синий цвет). Соленость как вкус есть субъективное выражениеобъективного свойства соли и т. д. Следует также иметь в виду, что эффектдействия различных раздражителей, идущих извне, неодинаков. Некоторыераздражители являются особенно ин­тенсивными, они тормозят действие слабыхраздражителей.

Формы мыслительногоотражения предметного мира определя­ются не только структурой и свойствамисамих предметов, но и материальными условиями жизни людей, их практической дея­тельностью,направлением их интересов, уровнем их интеллекту­альных способностей и т. д.

Предметывоспринимаются людьми нередко через призму со­циально-политических, правовых,эстетических и религиозных оце­нок .

Большоезначение в отражении предметов имеет род занятий человека, определенный опыт ит. д. «Гора и пригорок в представ­лении горного жителя имеют наверняка не однузрительную фор­му, но также сравнительную истину восхождения. У носильщикатяжестей на голове есть наверняка род таблицы удельных весов для оченьразнообразных предметов» [56, 493].

Отражениедействительности в сознании человека домарксовский материализм рассматривал какпассивный отпечаток вещи в результате ее механического воздействия. Дидро прямосравнивал человеческий мозг с воском, на котором вещи оставляют свой<82>отпечаток. На самом деле само отражение объективной реальности есть процессдеятельности субъекта, в ходе которой образ становит­ся все более адекватнымсвоему объекту.

«Познание,—указывает В. И. Ленин,— есть отражение человеком природы. Но это не простое, ненепосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций,формирования, образования понятий, законов etc, каковыепонятия, законы etc… и охватывают условно, приблизительно универсальнуюзаконо­мерность вечно движущейся и развивающейся природы...

Человек неможет охватить = отразить = отобразить природы всей полностью, еенепосредственной цельности, он может лишь вечно приближаться к этому, создаваяабстракции, понятия, законы, научную картину мира и т.д. и т. п.» [38,163—164].

Вобразовании абстракции огромное значение имеет творческая работа воображения.

«Подход ума(человека),— писал В. И. Ленин,— к отдельной вещи, снятие слепка (= понятия) снее не есть простой непосредст­венный, зеркально-мертвый акт, а сложный,раздвоенный, зиг­загообразный, включающий в себя возможность отлета фантазии отжизни: мало того: возможность превращения (и притом незамет­ного,несознаваемого человеком превращения) абстрактного поня­тия, идеи в фантазию (впоследнем счете = бога). Ибо в самом про­стом обобщении, в элементарнейшейобщей идее («стол» вообще) есть известный кусочек фантазии» [38, 330].

Между темфантазия в отражении действительности может иметь очень большое положительноезначение. Любая творческая дея­тельность человека, направленная напреобразование окружающей природы, всегда содержит элементы фантазии, безкоторой вообще невозможно творческое планирование деятельности.

Человек дажеможет создавать понятия о материальных пред­метах, не существующих в природе, аконструируемых им в соответ­ствии с познанными закономерностями. К такимпредметам относят­ся машины, технические устройства, сооружения и т.п. [21,37]. С другой стороны, познание осуществляется людьми, которые в силунедостаточности соответствующих фактов, несовершенства техники, эксперимента,процесса измерения и т. п. могут делать неверные обобщения, образовыватьпонятия, связывать их в сис­тему неудовлетворительным образом [21, 39].

В сфереобщения людей (третья горизонтальная линия на схе­ме) обобщенный образ долженбыть перекодирован в чувственно воспринимаемую форму, т. е. соотнесен с каким-нибудьзвуковым комплексом. В этой области также возможны некоторые сдвиги. Выше ужеговорилось о том, что при наименовании предметов ог­ромную роль играютразличного рода ассоциации. Наименованию предшествует сравнение. Сравнениеможет привести к смещению доминантных черт обобщенного образа. Так, например,обобщенное представление о бруснике связано с представлением целогоком<83>плекса ее отличительных черт. Наименование ее в татарском языке наратrилеге(буквально 'сосновая ягода') было связано с выде­лением одной черты —особенности этой ягоды расти под соснами — как доминантной. С утратойпервоначальной внутренней формы эта доминантная черта может утратиться. Наличиесинонимов ведет к известной регламентации узуса данного слова, хотя в реальнойдействительности может не быть логических оснований для такой регламентации,ср. русск. путь и дорога. Слова могут приобретать в речиразличную стилистическую окраску, употребление их может быть нормированным иненормированным.

Чисто языковым явлением следует считать реляционныесвой­ства слова. Реляционная семантика (структурное значение) сло­вахарактеризует положение его в языковой системе, т. е. его дистрибуцию в семантическойи формальной структуре языка, а также его частотность.

«К реляционным свойствам словапринадлежат такие его при­знаки, как сочетаемость, стилистическая тональность(например, книжность, разговорность, просторечность и т. д.), архаичность,новизна и др. Реляционные значения слов, как и реляционные значения фонем, вотличие от лексических значений в традици­онном смысле не имеют коррелятов(референтов) в объективной действительности. Они целиком и полностьюобусловлены внутрен­ними отношениями компонентов языковой системы» [7, 19—20].

Необходимостьпознания человеком действительности и после­дующего ее выражения средствамиязыка ведет к известной конструктивизации  действительности. «Окружающая насматериаль­ная действительность постоянно изменяется, развивается по зако­намдиалектики, все в ней взаимосвязано друг с другом, она «те­куча», в нейотсутствуют строгие разграничительные линии. По­этому процесс познания действительностисвязан с выделением каких-то отдельных предметов, с их наименованием, с ихотождест­влением между собой, с превращением непрерывного в дискретное,текучего в жесткое» [17, 76].

Вынужденноедробление действительности в речи приводит к созданию большого количества искусственнообъективированных и как бы изолированно существующих атрибутов различных предме­тови явлений, которые в действительности раздельно не сущест­вуют. В речипоявляются различные элементы, обслуживающие только технику речи и т. п.

Формывыражения мышления в языке относительно независи­мы. Не все изменения в языкемогут быть рассматриваемы как прямое отражение изменений в мышлении.

Однаконаличие этих двух преломляющих сфер никогда не приводит человека к конфликту сдействительностью. Жизненная практика всегда коррегирует возможные отклоненияотражения и в конечном счете обеспечивает человеку правильное понимание ис­тиннойсущности предметов и явлений материального мира.<84>

ЯЗЫК И РЕЧЬ

Человеческийязык не представляет собой абсолютно однород­ного целого. В действительности —это совокупность различных языковых вариаций, возникновение которых вызываетсядейст­вием самых различных факторов. Существуют различные терри­ториальные,социальные и функциональные варианты языка. Од­нако одной из наиболее сложныхпроблем членения человеческого языка является проблема противопоставления языкаи речи. Лю­бопытно отметить, что попытки выделить в языке какую-то общую схему,установить некий общий набор каких-либо правил, управ­ляющих многочисленнымипроявлениями узуса, возникли задол­го до постановки проблемы языка и речи втеоретическом плане. Наглядным примером могут служить многочисленныеописательные грамматики различных языков.

Стремление В. фон Гумбольдтапредставить язык одновремен­но как љrgonи ™nљrgeia также можно рассматривать как своеобраз­ноепроявление исканий этого рода.

Сознательная теоретическаяпостановка проблемы языка и речи в истории языкознания обычно связывается с Ф.де Соссюром, который писал по этому поводу следующее: «с какой бы стороны неподходить к вопросу, нигде перед нами не обнаруживается целост­ный объектлингвистики. Всюду мы натыкаемся на одну и ту же дилемму: либо мы сосредоточиваемсяна одной лишь стороне каж­дой проблемы, рискуя тем самым не уловить указанныхвыше при­сущих ему двойственностей; либо, если изучать явления речи од­новременнос нескольких сторон, объект лингвистики выступает перед нами как беспорядочноенагромождение разнородных, ничем между собой не связанных явлений». По мнениюСоссюра, есть только один выход из всех этих затруднений: надо с самого началавстать на почву языка [59, 34]. На основании различных определе­ний, которымиСоссюр наделяет язык, можно составить общее представление об этом понятии.

Соссюрсчитает язык нормой для всех проявлений человечес­кой деятельности. Понятиеязыка (langue) не совпадает с понятием речевой деятельности вообще(langage); язык — только определен­ная часть,— правда,важнейшая,— речевой деятельности. Он — с одной стороны, социальный продуктречевой способности, с другой  стороны,— совокупность необходимых условий,усвоенных  общественным коллективом для осуществления этой способности уотдельных лиц [59, 34]. У всех индивидов, связывающихся между собой в процессеобщения, неизбежно устанавливается некая средняя линия. Все они воспроизводят —конечно, не вполне оди­наково, но приблизительно,— те же самые знаки, связываяих с теми же самыми понятиями. Язык — это клад, практикою речи откладываемый вовсех, кто принадлежит к одному коллективу.<85>

Это —грамматическая система, потенциально существующая в каждом мозгу или лучшесказать мозгах целой совокупности ин­дивидов, ибо язык не существует полностьюни в одном из них, он существует в полной мере лишь в массе [59, 38]. Разделяяязык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2)существенное от побочного и более или менее случайного. Язык не есть функция говорящегосубъекта, он — продукт, пассивно регистрируемый индивидом [59, 38]. Язык естьсоциальный элемент речевой деятельности вообще, внешний по отношению киндивиду, который сам по себе не может ни создавать язык, ни его изменять [59,39]. Язык — система знаков, выражающих идеи [59, 40].

Наоборот,речь есть индивидуальный акт воли и понимания, в котором следует различать: 1)комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодом сцелью выра­жения своей личной мысли; 2) психофизический механизм, позво­ляющийему объективировать эти комбинации [59, 38]. Речь — сумма всего, что говорятлюди, и включает: а) индивидуальные комбинации, зависящие от воли говорящих, б)акты говорения, равным образом производимые, необходимые для выполнения этихкомбинаций. Следовательно, в речи ничего нет коллективного: проявления ее —индивидуальны и мгновенны: здесь нет ничего, кроме суммы частных случаев [59,42—43].

Дальнейшееразвитие учения Соссюра о языке и речи в основ­ном шло по двум линиям. Одниисследователи пытались эти поня­тия уточнить, не опровергая в принципе самоготезиса. Так, на­пример, Л. Ельмслев считает возможным рассматривать язык (langue) в трех аспектах: а) как чистую форму, определяемую незави­симо от еесоциального осуществления и материальной манифес­тации (схема), б) какматериальную форму, определяемую в данной социальной реальности, но независимоот детальной мани­фестации (норма), в) как совокупность навыков, принятых в дан­номсоциальном коллективе и определяемых фактами наблюдае­мых манифестаций (узус).Из всех толкований термина «язык» больше всего приближается к обычномуупотреблению слова в пер­вом значении — язык как схема [23, 59—61]. По мнениюВ. Порцига, язык представляет совокупность образов памяти [74, 106], усвоенныхпривычек, накопленных в сознании говорящего. А. Гардинер считает возможнымприменять наименование «язык» ко всему тому, что является традиционным иорганическим в сло­вах и сочетаниях слов, а «речь» — ко всему тому в них, чтообуслов­ливается конкретными условиями, к значению или намерению го­ворящего[14, 15]. В отличие от Соссюра, Гардинер считает, что язык используется в речи,но речь в его понимании — это остаток, получаемый в результате исключения языкаиз речи [14, 16]. Очень близким к истолкованию языка и речи, данному А. Гардинером,является объяснение этих понятий в книге А. И. Смирницкого «Объективностьсуществования языка» [57]. Язык дейст<86>вительно и полностью существуетв речи, и реальное звучание речи, ее звуковая материя принадлежат языку [57,29].

Язык какингредиент речи пронизывает всю речь и все ее сто­роны [57, 14]. Всё то взвучании речи, что является случайным, побочным или дополнительным с точкизрения языка как важней­шего средства общения людей, принадлежит такназываемому остатку, а не языку [57, 14]. А. И. Смирницкий обвиняет Соссюра втом, что последний, различив язык и речь, всю материальную, реально звуковую,объективно данную сторону отнес к речи и сделал язык чисто психичным, но вместес тем признал общественную природу языка [57, 9]. Соссюр, по мнениюСмирницкого, лишает язык его материальности. То, что Соссюр называет langue,есть в действительности знание языка, а не сам язык как таковой. Значение словтакже принадлежит языку [57, 23].

Нанедопустимость резкого различия между языком и речью указывает Э. Косериу. Языкпредставлен в речи и обнаружи­вается в отдельных речевых актах. Язык и речь —это только различные точки зрения, различные степени формализации од­ной и тойже объективной реальности. Он считает односторонним  и неверным утверждениеСоссюра, что в речи нет ничего коллек­тивного [69, 23]. Язык представляетсяСоссюру только как игра противопоставлений. Он рассматривается им с разныхточек зрения, не составляющих единого плана [69, 24]. Косериу пыта­ется ввестиделение языка, основанное на трихотомии «система — норма — речь». Нормаотличается от функциональной системы тем, что она предполагает существование вязыке явлений неси­стемного характера, т. е. не составляющих оппозиций, но темне менее необходимых [69, 39].

Т. П. Ломтевутверждает, что язык представляет собой об­ласть конструктивных лингвистическихобъектов, а речь — область естественных лингвистических объектов [66, 49]. Ю.М. Скребнев пытался определить язык как объективированное, обобщен­ноенормативное представление, обобщенное мыслительное по­строение, выводимое изречевых проявлений, но не сводимое к ним [66, 65]. По определению Б. А.Успенского, противопо­ставление «система — текст» по существу тождественнопротиво­поставлению «язык — речь»(langue — parole). Под языком (langue)понимается некоторая внутренняя система, лежащая в основе каждого речевогоакта, т. е. в основе каждого текста, явления parole. Втерминах логики можно сказать, что langue есть мета­система поотношению к parole, т. е. некая система, через которую описывается parole,на фоне которой явления parole сами ста­новятся системными [61, 35]. Таким образом,Б. А. Успенский, в отличие от Соссюра, признает системность речи. Традиционноепротивопоставление между языком и речью, по утвержде­нию А. Мартине, можновыразить в терминах кода и сообщения. Код является организацией, позволяющейредактировать эле<87>мент высказывания для того, чтобы определить спомощью кода смысл сообщения [72, 30]. Так называемая порождающая грам­матикатоже использует противопоставление языка и речи. Н. Хомский предполагает, чточеловек в процессе усвоения язы­ка овладевает системой правил, которыесоставляют грамматику данного языка. Грамматика представляет собой устройство,ко­торое описывает бесконечный набор правильно образованных предложений и даеткаждому из них одно или несколько структур­ных описаний. Такое устройство иесть порождающая грамматика [68, 509].

Вместе с темв современной лингвистике существует и другая точка зрения, сторонники которойне придают какого-либо суще­ственного значения рассматриваемой дихотомии илипытаются со­вершенно по-иному истолковать то рациональное зерно, котороесодержится в этом делении. Так, В. Д. Аракин полагает, что языки речь связаныдруг с другом неразрывно [66, 9]. По мнению В. В. Бе­лого, язык и речь не могутразграничиваться и соотносятся лишь как социальное и индивидуальное [66, 15].Всё в речи является генетически языковым, ибо в речи может быть лишь то, чтораньше наличествовало в сознании [66, 16]. Представление о речи как явлениииндивидуальном, в противоположность языку как явлению социальному, лишеновнутренней логики и противоречит фактическому положению дела. Общего языка вданном случае как такового не существует [66, 22—23]. Признавать реальноесуществование системы языка как некоторой абстрактной схемы, или суммы правил ит. п.,— значит признавать, по мнению Г. В. Колшанского, бытие отдельнойсущности языка [30, 18]. Представление речи как индивидуального акта впротивополож­ность некоторому социальному акту, свойственному всему наро­ду(обществу, говорящему на том или ином языке) может быть объяснено только приодном условии — если будет доказано, что индивид существует вне общества, аобщество не предпола­гает наличия индивидов. Так как этот тезис не может бытьдока­зан в рамках истинной диалектики, то с необходимостью следует признать,что отдельное существование языка и общества — язы­ка индивида (речи)невозможно, а потому алогично и утвержде­ние о двух — языковой и речевой —формах коммуникации. Отрыв индивидуального и социального в данном случае так женеправомерен, как неправомерен разрыв отдельного и общего, свойственных каждойвещи и каждому явлению [30, 18—19]. Признание речи как неупорядоченного явленияставит под воп­рос функционирование ее в качестве средства общения. Диалек­тикапознания подсказывает, что единичное и общее присуще самим реальным объектам, иони находятся в неразрывном единстве [30, 21]. Язык представлен в конкретныхактах говорения всех индивидуумов народа, таких конкретных актах, которыеодновременно в своей реальности существуют и как общее, свя<88>зывающеевсе эти единичные акты в одно явление, называемое языком человека [30, 22]. Вседоказательства различения языка и речи вращались по существу вокруг объясненияиндивидуальной речи как единичного явления и одновременно как общего момента,свойственного всякой речи; но в этом раккурсе наиболее целесообразно подходитьк проблеме дифференциации языка и речи с позиций категорий диалектики,категорий единичного и общего. Извлечение общих свойств есть задача научногоисследования, но задачей научного исследования является и адекватноепредставление объекта в его диалектических противоречиях [30, 22-23].

Американскиедескриптивисты вообще не признают необхо­димости проводить какое-либо различиемежду языком и речью.

Нельзя непризнать, однако, что основой для разграничения языка и речи послужилообъективно существующее в языке общее и конкретные случаи использования этогообщего в рече­вых актах. Несмотря на то, что дихотомия «язык — речь» рассмат­риваетсямногими лингвистами как одно из крупнейших достиже­ний современногоязыкознания, в этом вопросе еще очень много неясного и недоработанного. Преждевсего следует указать на явные противоречия, существующие в самой теориипроблемы и связанные со взглядами Соссюра. С одной стороны, язык, по определениюСоссюра, являлся частью речевой деятельности, с другой стороны, подчеркивается,что сама речь представляет собой только индивидуальное — в ней якобы нет ничегокол­лективного. Совершенно ясно между тем, что если язык ингре­диент речи, то всамой речи должен содержаться также элемент социального, общественнорелевантного.

Если в речинет ничего коллективного, то каким образом может стать социальным явлениемязык? При анализе этих противоре­чий неизбежно следует признать, что языквплетен в речь, присут­ствует в каждом речевом акте. Если язык — система, то неможет быть несистемной и речь. В противном случае люди не могли бы общаться.Остается допустить, что речью следует называть не всю совокупность конкретныхречевых актов, а какие-то общие атрибуты этих актов. Например, индивидуальнойречью можно считать случайные ошибки в произношении, специфические осо­бенностиречи, особенности чисто личного набора слов, выражаю­щиеся в большейчастотности употребления тех или иных слов, оборотов, отдельных типов предложений(например, относитель­ных по сравнению с часто их заменяющими деепричастными конструкциями),употребление каких-то новых слов, не вошед­ших в массовый обиход и т. п. Однакои эти атрибуты индивидуальной речи нелегко отграничить от того общего, чтосуществует в языке. Индивидуальные ошибки в произношении или ударении могутбыть результатом действия аналогии, особый отбор слов и предложений вполнеестествен, так как практически ни один<89> индивид не владеет языковойсистемой в полном ее объеме. В языке постоянно возникают новые слова, но еслислово не стало еще общим достоянием, то нельзя на этом основании речь противо­поставлятьязыку, так как противопоставлению должны подлежать явления уже сложившиеся, ане только что возникшие или воз­никающие.

Совершеннонелогично и определение речи как сверхъязыко­вого остатка. Если система языкаманифестируется в речи, то сама речь, естественно, не может быть толькосверхъязыковым остатком. Неверно утверждение Соссюра о том, что языксуществует  только в виде отпечатков в сознании людей, представляющих  чистопсихические образования. В языке современного человека  понятие тесно связано сречевым его выражением, т. е. со словом, с определенными акустическимиобразами. Трудно также согласиться с утверждением Соссюра о том, чтограмматическая система существует потенциально в мозгу индивида или целойсовокупности индивидов. Многочисленные наблюдения показы­вают, что человек, неполучивший хотя бы минимальной лингвис­тической выучки, не имеет никакогоотчетливого представления о системе того языка, на котором он говорит. Он илинеосознанно чувствует ее таксономически, например, он знает, к какому типусклонения или спряжения отнести незнакомое слово, или подходит к ней чистопрагматически, операционально. Его более всего интересует вопрос, как правильносказать в данном конкретном случае. Подобные типичные стереотипы различны посвоему характеру. В одних случаях это результаты чисто технических языковыхпроцессов, связанных с установлением рационально отобранных смыслоразличительныхсредств (фо­нем), в других — результаты классификации слов (ср., например,словообразовательные суффиксы) или отражение объективно су­ществующих связеймежду предметами (ср. словоизменительные формативы) и т. п.

Типичныестереотипы языка возникли в процессе общения, а не в результате отвлечения отконкретного языкового материала. Эти общественно релевантные типическиестереотипы, очевидно, и образуют функционирующую языковую систему, управляющуюузу­сом. Поэтому язык и речь следует рассматривать не как особые сферы, а вином плане — выясняя, как вышеуказанная система направляет и реализует узус.Несомненно одно, что узус во всех его конкретных проявлениях направляется ирегулируется сис­темой общественно релевантных стереотипов.

Каждоеречевое выражение строится по определенным прави­лам. Необычайное разнообразиесочетаний слов совершается в рамках определенных системных отношений иограничений. То же самое относится и к области звукового оформления слов. Весьсмысл рассматриваемой проблемы состоит именно в этой регуляции. Так называемыесверхъязыковые остатки не имеют<90> никакого решающего значения длярешения проблемы «язык — речь», поскольку не они определяют сущностьконкретного использования языка. Что же касается понимания языка как системычистых отношений, то можно полагать, что в этом случае мы дей­ствительно имеемдело с языком как известной научной абстрак­цией. Подобная сетка отношений,однако, не управляет узусом, а также не имеет прямого отношения к разграничениюязыка и речи.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КРУГОВОРОТА РЕЧИ

Всякоеречевое общение предполагает наличие некоторых необходимых условий, вне которыхоно вообще немыслимо. Оно предполагает прежде всего наличие конкретногочеловеческого коллектива, пользующегося данным языком как средством обще­ния.Язык должен представлять собой определенную сумму фиксированных норм и правил,обеспечивающих его понимание членами данного коллектива. Большое значение дляпонимания языка имеет наличие у говорящих единого уклада социальной жизни,общих нравов, обычаев и привычек, вырабатывающихся в результате совместногопребывания на определенной более или менее ограниченной территории и т. п.

Взаимноепонимание языка не представляется возможным, если комплексы дифференциальных опознавательныхпризнаков, служащие для различных предметов и явлений у говорящего ислушающего, будут разными. Можно как угодно истолковывать понятие прогресса, ноосновной отличительный признак прогрес­са — движение вперед, отличающий его оттакого явления, как регресс, — в сознании говорящих должен сохраняться.

Для тогочтобы язык был удобным средством общения, он должен быть системно организован.Система коммуникативных средств языка должна представлять совокупность типовыхстерео­типов, позволяющих типизированно обозначать общее.

Произношениюфразы обычно предшествует так называемая интенция, или намерение говорящеговыразить определенное мыслительное содержание в языковой форме. Происходит пере­кодированиеэтого содержания в слова и формы их соединения. Импульсы, возникающие в мозгупутем связей рефлекторного характера, передаются речеисполнительному аппарату,в резуль­тате чего произносится образованное по определенным правиламвысказывание. Все это при нормальном и естественном владении данным языкомсовершается автоматически. Природа автоматизма речи недостаточно изучена.Владение языком является результа­том укрепившейся привычки, основанной набесчисленном коли­честве случаев указанного перекодирования в сходных условиях.Возможно, что некоторые формы высказывания являются штам­пами, воспроизводимымиавтоматически в соответствующих ус<91>ловиях. Однако могут быть случаи,когда говорящий строит фразы. Темп речи от этого несколько замедляется, ноавтоматизм не утрачивается. Можно предполагать, что автоматизму речи помогаютподсознательно усвоенные правила встречаемости слов, а также автоматическаястыковка слов, обеспечивающая грамма­тическую правильность образованной фразы.Рассмотрим несколько фраз разного типа. Говорящий произносит фразу: землявращается вокруг солнца. Слушающий автоматически перекодирует этопредложение в соот­ветствующее мысленное содержание. Звуковые комплексы услушающего ассоциированы с предметами материального мира, с их признаками изакономерными связями, относительно кото­рых у него имеются определенныезнания. Слушающий знает, что означают соединенные по принятым в данном языкеправилам слова земля, вращаться, вокруг и солнце. Он понимаетсмысл высказывания. Коммуникация достигает своей цели. Если у слушателявозникает желание что-либо сказать, то весь процесс начинается и кончается втом же порядке.

Фраза землявращается вокруг солнца сама по себе довольно абстрактна. Условием еепонимания является известная сумма знаний о каждом предмете высказывания.

В реальнойдействительности встречается немало случаев общения, когда общее знание свойствпредмета дополняется кон­текстным определением, например, сегодня на рекеначался ледоход. Говорящий знает, что в данном случае речь идет не о рекевообще, а о реке, протекающей, скажем, мимо города или какого-либо другогонаселенного пункта, в котором он проживает.

Могут бытьслучаи, когда содержание разговора непосредст­венно касается окружающейобстановки, например зажги свет и закрой окно занавеской. Тот, к комуобращена данная фраза, может непосредственно видеть предметы, о которых идетречь.

Конкретныеслучаи обусловленности контекстом могут быть очень разнообразны.

Частоконтекст определяют как совокупность формально-фиксированных условий, прикоторых однозначно выявляется содержание каких-либо языковых единиц (лексической,граммати­ческой и т. д.) [31, 47]. Е. P. Курилович определяет контекстболее широко; понимая под ним не только словесную обстановку, но и те элементывнешней ситуации, которые определяют значе­ние [36, 74].

Каждыйречевой акт обычно соотносится с какой-нибудь ти­пичной ситуацией. Подлинноевладение языком заключается в умении сказать так, как это принято вопределенных типичных условиях. Поэтому к живой речи неприменимы такие понятия,как омонимы, синонимы, многозначность слов и т. д.: в конкрет­ном речевом актекаждое слово имеет вполне определенное значение.<92>

Вообщепонимание речи зависит от действия самых различ­ных факторов, конкретноеперечисление которых даже не представ­ляется возможным.

Непосредственноенаблюдение конкретной ситуации имеет огромные преимущества перед языком, таккак оно дает возмож­ность обозреть все детали окружающей обстановки. Язык вэтом отношении имеет гораздо более ограниченные возможности. Прежде чемчто-либо сказать, говорящий должен произвести отбор, ограничение, так как водном речевом акте нельзя выра­зить всего. Путем постепенного разворачиванияречи, соединения различных одиночных актов речи в цепочки, ситуация может бытьописана, но по сравнению с тем, что она в действительности представляет, это вобщем будет довольно схематичное и непол­ное ее описание.

Недостаткиречи в значительной мере компенсируются тем, что в речевом акте помимословесного мышления могут участво­вать и другие типы мышления — мышлениеобразное и практи­ческое. Мышление образное может в какой-то мере дополнять икомпенсировать то, что не способно выразить словесное мышление. Припрактическом мышлении словесное мышление может иметь вспомогательное значение,например, в случаях речевой коор­динации трудовых процессов. Понимание речи взначительной степени облегчается благодаря действию интуиции, когда слу­шающемудостаточно найти в речи несколько необходимых ориен­тиров, чтобы понять смыслвысказывания в целом.

Звуковаяречь возникла в процессе труда, и первой функцией звуковой речи была, по всейвидимости, координация трудовых процессов. Употребление звуковой речи всовременных языках давно перешагнуло первоначальные сугубо утилитарные рамки.Необычайно умножились функции самой массовой коммуника­ции в связи снеобходимостью обслуживания и координирования самых различных сторон деятельностичеловека. Современная звуковая речь имеет самые различные функции. Она служит исредством убеждения и пропаганды, средством передачи зна­ния, обслуживает самыеразличные типы информации (пресса, радиовещание), широко используется каксредство художествен­ного изображения действительности, приобретая при этом раз­личныеэстетические функции. Необычайно осложнилась и сама система коммуникативныхсредств в связи с развитием челове­ческого мышления и общим техническим икультурным прогрес­сом человечества.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.    В. Ф. Асмус.Логика. М., 1947.

2.    Ш. Балли.Французская стилистика. М., 1961.

3.    И. С. Беритов.О физиологических механизмах поведения высших позвоночных животных. «Изв. АНСССР». Серия биол., 1957, №2.<93>

4.    В. М. Богуславский.Слово и понятие.— В сб.; «Мышление и язык», М., 1957.

5.    Л. А. Булаховский.Введение в языкознание, ч, II. М., 1953.

6.    А. Бънков.Мислене и език. София, 1960.

7.    Л. М. Васильев.Проблема лексического значения и вопросы сино­нимии.— В кн.: «Лексическаясинонимия». М., 1967.

8.    П. И. Визгалов.Некоторые вопросы диалектики соотношения язы­ка и мышления. Казань, 1962.

9.    В. В. Виноградов.Русский язык. (Грамматическое учение о слове). М. — Л., 1947.

10.   Е. К. Войшвилло.Понятие. М., 1967.

11.   Л. Г. Воронин.Семантика слова в свете марксистско-ленинской тео­рии отражения. «Уч. зап.Шахтинского пед. ин-та», 1958, т. II, вып. 5.

12.   Л. С. Выготский.Мышление и речь. М. — Л., 1934.

13.   Е. М. Галкина-Федорук.Слово и понятие. М., 1956.

14.   А. Гардинер.Различие между «речью» и языком. — В кн.: В. А. Звегинцев. История языкознания XIX иXX веков в очерках и извлечениях. Ч. II.М., 1960.

15.   Г. А. Геворкян.О роли абстракции в познании. Ереван, 1957.

16.   Б. А. Глинский,Б. С. Грязнов, Е. П. Никитин. Модели­рование как метод научногоисследования (гносеологический анализ). М., 1965.

17.   Д. П. Горский.Вопросы абстракции и образование понятий. М., 1961.

18.   Д. П. Горский.О роли языка в познании. — «Вопросы философии», 1953, №2.

19.   Д. П. Горский.Роль языка в познании. — В сб.: «Мышление и язык», М., 1957.

20.   Ч. Дарвин.Сочинения, т. 5. М., 1953.

21.   Диалектика и логика. Формы мышления. М., 1962.

22.   А. П. Евгеньева.Основные вопросы лексической синонимики. — В кн.: «Очерки по стилистикесовременного русского литературного языка». М. — Л., 1966.

23.   Л. Ельмслев.Язык и речь. — В кн.: В. А. Звегинцев. История язы­кознания XIX иXX веков в очерках и извлечениях. Ч. II.М., 1960.

24.   О. Есперсен.Философия грамматики. М., 1958.

25.   Н. И. Жинкин.Вопрос и вопросительное предложение. — ВЯ, 1955, №3.

26.   В. А. 3вегинцев.Проблемы знаковости языка. М., 1956.

27.   С. Д. Кациельсон.Содержание слова, значение и обозначение. М. — Л., 1965.

28.   Л. С. Ковтун.О значении слова. — ВЯ, 1955, №5.

29.   Г. В. Колшанский.Логика и структура языка. М., 1965.

30.   Г. В. Колшанский.О правомерности различения языка и речи. — В сб.: «Иностранные языки в школе»,вып. 3. М., 1964.

31.   Г. В. Колшанский.О природе контекста. — ВЯ, 1959, №4.

32.   М. М. Кольцова.Обобщение как функция мозга. Л., 1967.

33.   Н. И. Кондаков.Логика. М., 1954.

34.   И. В. Копнин.Формы мышления и их роль в познании. (Автореф. докт. дисс.). М., 1955.

35.   К. К. Кошевой.Суждение и предложение и павловское учение об условных рефлексах. Пермь, 1959.

36.   Е. P. Курилович.Заметки о значении слова. — ВЯ, 1955, №3.

37.   В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 14.

38.   В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 29.

39.   К. Mapкс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19.

40.   В. Н. Мороз.Мысль и предложение. Ташкент, 1960.

41.   Н. К. Одуева.О переходе от ощущения к мысли. М., 1963.<94>

42.   В. В. Орлов.Особенности чувственного познания. Пермь, 1962.

43.   В. З. Панфилов.К вопросу о соотношении языка и мышления. — В сб.: «Мышление и язык», М., 1957.

44.   П. Н. Пипуныров.Учение И. П. Павлова о двух сигнальных си­стемах и марксистско-ленинская теорияпознания. Л., 1954.

45.   Г. В.Плеханов.Очерки по истории материализма. Изд. 3. М., 1922.

46.   А. А. Потебня.Из записок по русской грамматике, т. I—II. М., 1958.

47.   А. А. Потебня.Мысль и язык. Изд. 4. Одесса, 1922.

48.   Д. Д. Райкова.Понятие в свете теории отражения. (Автореф. канд. дисс.). М., 1954.

49.   Л. О. Резников.Гносеологические основы связи мышления и языка. «Уч. зап. ЛГУ», 1958, вып. 13,№ 248.

50.   Л. О. Резников.Понятие и слово. Л., 1958.

51.   Л. О. Резников.Против агностицизма в языкознании. «Изв. АН СССР, ОЛЯ», 1948, т. 7, вып. 5.

52.   А. А. Реформатский.Введение в языкознание. М., 1967.

53.   М. М. Розенталь.Принципы диалектической логики. М., 1960.

54.   С. Л. Рубинттейн.Бытие и сознание. М., 1957.

55.   С. Л. Рубинштейн.Основы общей психологии. Изд. 2, М., 1946.

56.   И. М. Сеченов.Избранные философские и психологические произ­ведения. М., 1947.

57.   А. И. Смирницкий.Объективность существования языка. М., 1954.

58.   И. М. Соловьева,Ж. И. Шиф. Развитие образногомышления у глухих и слышащих школьников младшего возраста.— В сб.: «О психи­ческомразвитии глухих и нормально слышащих детей». М., 1962.

59.   Ф. де Соссюр.Курс общей лингвистики. М., 1933.

60.   А. Г. Спиркин.Происхождение языка и его роль в формировании мышления. — В сб.: «Мышление иязык». М., 1957.

61.   Б. А. Успенский.Структурная типология языков. М., 1965.

62.   А. С. Чикобава.Реальность синонимов и возможность синоними­ческих словарей. — В кн.:«Лексическая синонимия». М., 1967.

63.   А. Шафф.Введение в семантику. М., 1963.

64.   Г. П. Щедровицкий.О строении атрибутивного значения. «Докла­ды АПН РСФСР», 1958, №1.

65.   Ф.Энгельс.Диалектика природы. К. Маркс, Ф. Энгельс. Со­чинения, т. 20.

66.   Язык и речь. Тезисы докладов межвузовской конференции.М., 1962.

67.   К. Ajdukiewicz. Abriss der Logik. Berlin, 1958.

68.   N. Chomsky.The logical basis of linguistic theory. — В сб.: «Preprints of Papers for the 8-th InternationalCongress of Linguists». Cambridge (Mass.),

69.   Е. Ñoseriu. Sistema, norma у habia. Montevideo, 1952.

70.   J. С. Íouzeau.Etudes sur les facultés mentales des animaux comparées  àcelles de l'homme par un voyageur naturaliste, v. II. Paris, 1872.

71.   F. Êluge.Etymologisches Wörterbuchder deutschen Sprache. 18 Aufl., Berlin, 1960.

72.   A. Martinet.Eleménts de linguistiquegénérale. Paris, 1960.

73.   М. Ðei. The story of language. Philadelphia — N. Y. 1965.

74.   W. Ðorzig.Das Wunder der Sprache. Bern, 1950.

75.   Ì. Vasmer.Russisches Etymologisches Worterbuch, Bd. 2. Heidelberg,1955.<95>

ГЛАВА ВТОРАЯЗНАКОВАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКАПОНЯТИЕЯЗЫКОВОГО ЗНАКАК РАЗРАБОТКЕПРОБЛЕМ ЗНАКОВОСТИ ЯЗЫКА

Знаковыйхарактер человеческого языка составляет одну из его универсальных черт иосновных особенностей; не случайно к понятию знака издавна обращалисьпредставители разных научных направлений в целях более глубокого проникновенияв сущность языка. Из понятия знака имплицитно исходили в своих научных спорах осущности вещей и их наименований древ­ние эллины, номиналисты и реалисты —последователи двух диаметрально противоположных философских направлений сред­нихвеков, классики сравнительного и типологического языко­знания. На понятии знакасо времен Бодуэна де Куртенэ и Ф. де Соссюра покоятся все сколько-нибудьзначимые теории языка в современной лингвистической науке.

Что в языкепринято считать знаковым? Под знаковым аспек­том естественного языка понимаютобычно соотнесенность языковых элементов(морфем, слов, словосочета­ний, предложений и др.), а следовательно и языка вцелом, в той или иной форме и степени опосредствованности с внеязыковым рядом явлений, предметов и ситуаций в объективнойдействительности.

К знаковойфункции языковых единиц относят, далее, их свойствообобщенно выражать результаты познавательной деятельности человека,закреплять и хранить итоги его общественно-исторического опыта.

Под знаковыйаспект языка подводят, наконец, способностьязыковых элементов, в силу закрепившихся за ними значений, нести определенную инфор­мацию, выполнятьразличные коммуникативные и экспрессивные задания в процессе общения.Следовательно, термин «знаковый», как и синонимичный с ним термин«семиотический», — многозначны,<96> в него вкладывается разное содержаниеи, применительно к естественному языку, он может быть отнесен к четырем разнымфункциям языковых элементов: функция обозначения (репре­зентативная),обобщающая (гносеологическая), коммуникатив­ная и прагматическая.Непосредственная связь языка с мышле­нием, с механизмом и логикой познания,уникальное свойство человеческого языка служить универсальной системой обозна­чениявсего многообразия объективного мира — все это сделало знаковый аспект языкапредметом изучения разных наук (фило­софии, семиотики, логики, психологии,языкознания и др.), в силу общности объекта не всегда четко между собойразграничен­ных [1; 10; 27; 38; 44; 58].

Областьюкрайнего неразграничения двух наук — лингвис­тики и философии — является анализлогики языка, особенностей логического синтаксиса и семантики, проводимого спозиций логического позитивизма [41]. Единственным предметом науч­ного анализаэтого философского направления является язык, а целью исследования —установление выводных знаний и логи­ческих связей внутриязыковых выражений(предложений) путем ве­рификации последних на предмет истинности или ложности,осмыс­ленности или бессмысленности. Для логического анализа неопозити­висты[69; 70; 71; 72] берут не естественный язык как таковой, с его формальной исодержательной сторонами, в его психологическом и социальном аспектах, аискусственно созданный на основе естест­венного языка сугубо конвенциональныйсимволический аппарат наук (язык логики, математической логики, математики ипр.), так называемый «предметный язык».

Сформулированныепри логическом анализе языка семио­тические понятия, будучи применены вразличных исследова­тельских целях в лингвистике, несколько продвинули изучениезнакового аспекта языка, вызвав к жизни новые лингвистиче­ские направления,начиная с создания «алгебраической» теории языка Л. Ельмслева [20], где языксведен к формально-логиче­скому построению, и кончая порождающей грамматикой Н.Хомского [74], теоретические обоснования которой в известном плане восходят ктому же источнику.

В дальнейшемнеразграничение логической и лингвистической семантик, лексических и грамматическихзначений языковых элементов, подмена категорий языка категориями логики, ги­пертрофированныйинтерес к универсальным логическим осно­вам языка и пренебрежительное отношениек специфике значе­ний языковых знаков разных типов в конкретных языках сталипрепятствовать адекватному, непредвзятому исследованию зна­чимой стороны языка,его знакового аспекта.

Второйобластью знаний, с которой лингвистика не установила четких границ в основныхпонятиях и соответствующих терминах, является семиотика [2; 26; 56], наука ознаках вообще.<97>

Хотяимплицитное понятие знака встречается в контексте философских работ довольнорано, упорядочение теоретических основ и методов семиотики как науки о знакахпадает на первую половину XX в. [52; 85; 87; 89]. Обсуждение проблем языковыхзнаков началось в истории науки не с собственно лингвистиче­ской, а собщесемиотической точки зрения, поэтому основные понятия теории знаковразрабатывались на основе формализо­ванных языков разных наук и прежде всегометаязыка и предмет­ного языка логики [69; 71], математической логики и рядадругих неинтерпретированных систем [75; 91]. В исследовании проблем знаковойприроды языка образовался замкнутый круг: с одной стороны, определения такихосновных семиотических категорий, как знак, форма знака, значение и т. п., —складывались на базе описания чисто конвенциональных, искусственных знаковыхсистем (метаязыки наук, коды, системы сигналов и дорожных знаков и т. п.) безучета специфики знаков естественных языков, с другой стороны, человеческий языквсегда служил основ­ной, если не единственной сферой приложения общей семио­тики,поставляя ей свой материал. В силу этого в теории знаков, разработанной наосновах логического позитивизма, лингвистика объявляется частью семиотики какэмпирическая, описательная ее область, состоящая из прагматики, описательнойсемантики и описательного синтаксиса [62; 86].

Ввиду того,что изучение знакового аспекта языка шло в основном путем сравнения его с чистомеханическими системами или с формально-логическими построениями, исследованиезнаков естественных языков ограничивалось установлением шкалы признаков,свойственных знакам этих систем: полная произволь­ность и механический характерсвязи означающего с означаемым, одно-однозначное соответствие формы знака и егосодержания, непродуктивность знака, отсутствие смысловых отношений междузнаками и т. п. В семиотике, стремящейся абстрагироваться от специфики разныхвидов знаков, определение понятия знака не­померно широко: знаком считаетсялюбое явление, обозначающее, репрезентирующее другое.

Естественно,что при такой дефиниции знака человеческий язык во всем его объеме — как инвентарьсловарных и звуковых единиц, так и модели их сочетаемости, даже буквенная репре­зентациязвуков, могут быть одинаково легко отнесены к кате­гории знаков. Но такойподход мало что дает для выявления семиотической природы естественного языка,знаки которого, будучи непосредственно связаны с психической деятельностьючеловека, с его мышлением [5; 45; 80], создают большую самобыт­ность инеповторимое своеобразие этой сложной, многофункцио­нальной системы. Даже в техслучаях, когда отнесенность к кате­гории знака происходит на основе болееконкретных дифферен­циальных признаков (односторонняя, двусторонняя природазна<98>ка, функция, по которой знак квалифицируется и т. п.), разно­образиеподходов поразительно велико [18, 243—249; 24, 12— 20; 45, 38—68; 56, 163—308;95]. Однако понятия «знаковая си-тема», «знак» применительно к естественномуязыку имеют опре­деленный смысл лишь в том случае, когда они определяются чис­толингвистически и когда за презумпцией о знаковом характере языка в целом илиотдельного его уровня стоит целостная тео­рия языка, построенная на результатахизучения этих его свойств и сформулированная вследствие четких импликацийпонятия язы­кового знака. Там, где эти термины употребляются без придан­ной имсистемы лингвистических определений, они остаются пус­тыми ярлыками. Именноэтот факт часто создает в лингвистике ситуацию взаимонепонимания: чем менееобоснованно и опреде­ленно употребляют одни термины «знак», «знаковый», «знако­ваясистема» без изучения их специфики, тем более категорично отклоняют другиесамое идею знаковой репрезентации — ос­новное свойство естественного языка,—также не обращаясь к исследованию этого свойства языка. Поэтому не аксиоматиче­скиепосылки о знаковой природе языка, а пристальное изуче­ние структурных ифункциональных особенностей знаков естест­венных языков, определение основныхсемиотических понятий (сущность знаковой репрезентации человеческого языка,типы языковых знаков, специфика таких знаковых категорий, как значение,значимость, смысл и др.) могут и должны составить предмет лингвистическойсемиотики [53; 57] (подробнее об этом см. раздел «Язык в сопоставлении сознаковыми системами иных типов»). С проблемой знаковости естественного языкасвязаны са­мые кардинальные вопросы его сущности: 1) основной гно­сеологическийвопрос, определяющий методологию лингвистиче­ского исследования, о соотношенииязыка, объективной действи­тельности и мышления; 2) характер структурнойорганизации языка как семиотической системы особого рода; 3) специфика языковыхзнаков, их типы и закономерности функционирования; 4) природа и виды языковогозначения.

Изучениезнаковых функций языковых единиц, в основном слов, шло в истории науки вчетырех планах: философско-гносеологическом [2; 12; 45; 73; 92; 99; 103],логическом [68; 69; 70; 71; 78], психологическом [14; 68] и лингвистическом [36;52; 66; 76].

Наиболееранним по времени и значительным по последствиям явилось обсуждение вопроса о соотношении языка, объективной действительности и мышления, проводимое в контекстегносеологических штудий.

Вноминалистской философии этот вопрос решается следую­щим образом: языкинтерпретируется как единственная форма мышления [99], а языковые знакипонимаются как концепту<99>альные символы [73], конструирующиеобъективную действи­тельность. Другой разновидностью номиналистского решенияосновного гносеологического вопроса явилась феноменологи­ческая теория Э.Гуссерля [78], которая, будучи основана на признании «идеальных предметов»,сводит значение языковых знаков к интенциональным актам. Согласно теории Э.Гуссерля, познание человеком реальной действительности предопределено по объемуи способу членения человеческим сознанием (транс­цендентально) и в силуограниченной способности последнего происходит исключительно при помощи языка,путем вербализа­ции объективного мира.

Способностьобобщенного, абстрактного мышления и прин­цип опосредствованной репрезентацииреального мира, свойст­венные человеческому мышлению, приписываются в этом фило­софскомнаправлении самим знакам. Язык как бы набрасывает определенную «сетку понятий»,которая, расчленяя объективную действительность, создает языковую картину мира(Weitbild der Sprache).Эта теория и, особенно, «философия символических форм» Э. Кассирера [73]оказали огромное влияние на мировоз­зрение и методологические основы целоголингвистического направления — неогумбольдтианства [79; 96; 101; 102] в различ­ныхего разновидностях [7; 16; 17; 61].

Всовременной лингвистике на понимание языка как системы знаков, особенно наглоссематическую теорию языка1, оказало большое влияние другоефилософское течение — логический позитивизм [69; 70; 71; 72; 92], в которомвопрос о соотношении языка, мышления и объективной действительности интерпрети­руетсяочень своеобразно. Из трех членов соотношения, рассмат­риваемого при решенииэтого гносеологического вопроса, позити­висты исключили основной, определяющийсущность знаковой репрезентации человеческого языка,— мышление, сведя триаду кбинарному противопоставлению: «язык — реальная действи­тельность», которыеотносятся друг к другу как обозначающее и обозначаемое. Таким образом, процесспознания мира сведен к процессу его обозначения. В противоположность номиналистскомуопределению знака как «символической формы», констру­ирующей реальный мир, вфилософии логического позитивизма знак однопланов, он не имеет значения исведен к форме выраже­ния2.<100>

В качествеклассической семиотической системы, определяе­мой по коммуникативной функции,для логических позитивистов служит так называемый предметный язык (object language), пред­ставляющий собой набор в основномутвердительных предложе­ний, поддающихся формально-логическому анализу. Кромеинтер­претации некоего текста (набора предложений), анализа правил комбинациизнаков и приблизительного перевода этих высказы­ваний на другой язык,предметному языку невозможно приписать никаких значений, никакого собственногосодержания. Поэтому он в высшей степени формализован и как чисто формально-ло­гическоеисчисление (calculus) не имеет содержания, однопла­нов. Предметному языкупротивопоставляется метаязык, система понятий (код), которая устанавливаетусловия истинности при интерпретации предметного языка. На более позднем этапеста­новления позитивистской теории стали приниматься во внимание отношениязнаков к тому, что они обозначают (designata); однако вся областьмногоступенчатых (инклюзивных) семантических от­ношений, свойственных знакаместественного языка, подменя­ется однозначным соответствием знакаобозначаемому.

Снимаетсявопрос о соотношении языка, мышления, объектив­ного мира и в тех научныхнаправлениях, где прагматическая функция языка принимается в качестве основнойего функции. Язык интерпретируется как целенаправленное поведение челове­ка, асущность знаковой репрезентации сводится к «семиотиче­скому процессу»,конституентами которого являются: 1) интер­претатор — человек, находящийся взнаковой ситуации; 2) интерпретанта — предрасположение интерпретатора к реакциина знак; 3) денотат — все, что вызывает свершение данной реакции на знак; 4)сигнификат — дополнительные условия ограничения, позволяющие денотату вызыватьсоответствующую реакцию на знак. Прагматическое определение значения языковогознака через понятие деятельности, поведения, приравнивает знак к подготовительномустимулу целенаправленной реакции, а его значение сводится к«предрасположенности», к «склонности» интерпретатора, человека, находящегося взнаковой ситуации, к реакции на знак. Если подойти к определению сущности зна­чениязнака с гносеологической точки зрения, то можно кон­статировать следующее. Значениезнака не является идеальной сущностью, оно не представляет собой обобщенного содержания,которое бы являлось отражением предметов, их признаков и свя­зей в материальнойдействительности; значение по теории Ч. Морриса [85; 86] и не сам физическийакт, хотя знак понимается исключительно как «физическая сущность» (phisical event), не эмпирическая данность на уровне предметного рядаявлений, и даже не ответная реакция на знак. Знаковое значение есть лишь«предрасположение» (expectency), определенное психиче­ское состояние интерпретатора,некое ощущение — категория,<101> находящаяся ни на уровне абстрактногомышления, ни на уров­не объективно существующей материальной действительности.Два других фактора семиозиса — денотат и сигнификат — пред­ставляют по своей сущностиопределенные восприятия, кото­рые не могут быть отнесены ни к предметному ряду,ни к обобщенным категориям уровня абстрактного мышления. Сле­довательно, всефакторы, конституирующие значение знака и знаковую ситуацию в прагматическойтеории, поставлены в зави­симость от субъекта и данных уровня чувственногопознания и его эмпирического опыта [46]. Поэтому не случайно, что лингвисти­ческаяинтерпретация значения языкового знака дается в таких терминах психологии, как«стимул», «реакция», «предрасполо­женность», «целенаправленное поведение» [6] ит. п., а основной гносеологический вопрос о соотношении языка, мышления и объек­тивногомира переносится из области познания в чисто прагма­тический план общейсемиотики.

Придиалектико-материалистическом решении вопроса о свя­зи языка, мышления иобъективной действительности материаль­ное противополагается идеальному какпервичное вторичному. «… Понятие материи не означает гносеологически ничегоиного, кроме, как: объективная реальность, существующая независимо отчеловеческого сознания и отображаемая им» [33, 248]; «… дух есть вторичное,функция мозга, отражение внешнего мира» [33, 78]. Следовательно, впротивоположность конвенциональному пониманию знака логицистами, ни сам процесспознания матери­ального мира, ни его результаты — обобщенно-исторический опыт,абстрактные категории и понятия — не создаются совер­шенно произвольно, а детерминированыобъективными свойст­вами предметов, их отношениями и связями в материальноммире. Сознание не конструирует объективной действительности, оно, отражая еепосредством языка, закрепляет определенные ре­зультаты познавательнойдеятельности в знаковом значении языко­вых элементов.

Что касаетсявторого соотношения — «мышление — язык», то при всей тесной их связи и взаимодействии,это — два разных по своей сущности феномена, имеющие каждый свое содержание,форму, структуру, элементы и законы их функционирования. Их теснаявзаимообусловленная связь проявляется в том, что язык как система знаковвыступает средством формирования и развития мыслей, формой репрезентациирезультатов опредмечивания реальной действительности; «… абстракция должнабыть овеществлена, символизирована, реализована посредством (ка­кого-либо)знака» [4, 61].

Основнаяфункция языкового знака с точки зрения связи языка и мышления состоит в том,чтобы удовлетворять основным отражательным и мыслительным процессам,свойственным чело­веку,— обобщать (интегрировать) и конкретизировать(диффе<102>ренцировать), опосредствованно и абстрагированно представлятьмыслительное содержание, которое исторически закрепляется за данным знаком.Познавательная функция языкового знака является основной, отличающей его отзнаков прочих семиотиче­ских систем.

Всоотношении «знак — реальная действительность» первые служат обозначениемвторой и в то же самое время являются носителями «обобщенного ее отражения»,органически прочно соединяясь с соответствующим понятием или отдельными егопризнаками, лежащими в основе семантических ценностей языко­вых единиц.Неразрывная связь означаемого (смыслового со­держания) и означающего (знаковойформы) является непремен­ным условием единства языкового знака, поэтому участиеязы­ковых знаков (особенно слов) в формировании мыслей, идей, понятий впроцессе познания настолько непосредственно, что связь между двумя сторонамисловесного знака определяется с точки зрения психологии следующим образом: «…мысль не выражается в слове, она совершается в нем» [14, 268].

С точкизрения диалектико-материалистического решения гносеологического вопроса вформировании знакового значения находят определенное отражение все тривзаимосвязанные между собой элементы семиозиса: познающий субъект, познаваемыйобъект и языковый знак, способствующий процессу познания.

Специфическая,т. е. опосредствованная человеческим соз­нанием, связь означающего созначаемым, формы знака с его содержанием, может быть выражена по отношению кслову сле­дующим образом: слово реализует понятие о предмете, им обо­значенном[2, 58].

Основные подходы в решении гносеологического вопроса осущности языковых знаков разнятся в зависимости от того, какая соотносительнаяпара факторов семиотического треуголь­ника (схема которого приводится ниже)берется за основную, часто за единственную.<103>

Так, дляноминалистов, объективных идеалистов, решающим является отношение «знак —объект» (I), при этом первичным является знак, а объективный мир(предметный ряд) «конструи­руется при помощи знаков». Познающий иливоспринимающий субъект исключается из знаковой ситуации.

Длялогицистов, представителей логического позитивизма, определяющим служитотношение «субъект — знак» (II). Объек­тивный мир исключается из анализа знаковойрепрезентации. Отношение между субъектом и знаками, его умение оперироватьзнаками, комбинировать их по определенным логическим зако­нам составляет всюсущность знакового процесса.

Длябихевиористов, сторонников биологического прагматиз­ма, наисущественнейшейявляется ось «субъект — объект» (III), определяющая поведение субъекта в «предметном»,эмпириче­ском опыте. Поэтому все факторы, конституирующие семиозис, есть не чтоиное, как отношение предрасположенности ожида­ния субъекта дляцеленаправленного поведения.

Придиалектико-материалистическом решении вопроса о соот­ношении языка, мышления иобъективной действительности при­нимаются во внимание все три линии отношений,и семиозис определяется как специфическое отношение через знак познаю­щегосубъекта к объективной действительности [2; 45; 56]: «субъ­ект — объективныймир», «субъект — знак», «знак — объект». Значение знака определяется какобобщенное отражение призна­ков предметов, явлений объективного мира,исторически закреп­ленное за данным знаком и ставшее его внутренней стороной.

Лингвистическая. разработка сущности знаковой репрезентацииестественного языка была на­чата Ф. де Соссюром, который первый вистории науки наиболее полно и последовательно изложил целостную теорию языкакак си­стемы знаков. Абсолютизируя социальный характер языка, Соссюррассматривал последний не как орудие объективации материаль­ного мира, а,скорее, как социальную (всеобщую) форму расчле­нения и разграничения«хаотичного по своей природе мышления» [52, 112]. Судя по тому, что связь языкас мышлением Соссюр видел в «совокуплении мысли со звучащей материей», а не вотра­жении объективного мира и его опосредствованной репрезента­ции человекомпри помощи языковых форм и категорий, можно предположить, что он считал языкформой расчленения объек­тивного мира, единым и облигаторным для всех говорящихна данном языке способом организации мышления как социального продукта языковойобщности. Своеобразие постановки и реше­ния им гносеологического вопроса осущности знаковой репре­зентации заключается в том, что триада язык — мышление— объективный мир заменена бинарным противопоставлением, где соотносительнымичленами являются не мышление — язык, а мышление — звуки. Расчленение каждой изсфер происходит<104> в языке, который «служит таким посредником междумышлением и звуком, что их объединение неизбежно приводит к обоюдном разграничениюединиц» [52, 112]. Такое понимание Соссюром сущности и роли языкапредопределило принципы и положения разработанной им знаковой теории:

1.Имманентный характер языка как системы, исключающий при ее изучении обращение кэкстралингвистическим факторам (предметный ряд, познающий или воспринимающийсубъект, сферы функционирования языка, коммуникативные цели и т. п.).

2.Определение знака как двусторонней психической сущности, интерпретируемой некак субстанция, а как форма (принцип) организации языковой структуры.

3.Абсолютизация принципа произвольности и условности языкового знака приотсутствии четкого определения его озна­чаемого (signifiй)3.

4. Изучениеязыка как системы исключительно путем уста­новления материальной иконцептуальной ценностей языковых знаков, определяемых по их негативной или«отрицательной зна­чимости».

Такимобразом, лингвистика обязана Ф. де Соссюру форму­лированием основных понятий оприроде языкового знака и тезисов о двустороннем характере знака, психическойприроде обеих его сторон — означающего и означаемого, произвольном характере ихсвязи, дифференциальном характере обеих сторон знака, системной обусловленностизнака, линейном характере означающего, непрерывности знака во времени,изменчивости знака и т. п.

Исходя изособенностей языковых знаков и законов их функ­ционирования Ф. де Соссюропределил сущность языка как знаковой системы sui generisи специфику ее структурной организа­ции. Язык, по определению Соссюра,психическое, социаль­ное установление, представляющее собой систему значимостейи равноценностей, различий и тождеств. Язык — устойчив, не подверженреволюционным сменам и, как установленный тради­цией, характеризуетсяпостепенной взаимосменяемостью элемен­тов, которым свойственна структурнаяорганизация по двум осям отношений — синтагматической (сочетаемость) и ассоциативной(парадигматическая противопоставленность). Язык, по Соссюру, свободен в выборесредств, однако наличие исторической преем­ственности и системнойобусловленности служит ограничением этой свободы и произвольности языковогознака.

В руслеэтого же функционального понимания сущности языкового знака, определяемого какотношение формы содержа<105>ния и формы выражения, находитсяглоссематическая теория, согласно которой язык считается знаковым только посвоим целям, по внешней функции — в его отношении к внелингвистическимфакторам; что же касается его внутренней, структурной организации, то этосистема односторонних, незнаковых элемен­тов языка — фигур содержания и фигурвыражения [20, 305].

Членимостьозначающего и означаемого знака на компоненты, противопоставление знаков и незнаков(фигур) занимает в раз­работке проблемы знаковой природы языка значительноеместо [37]. Кроме того большого круга вопросов, который связан с именем Ф. деСоссюра, в развитии теории знаковой сущности естественного языка в наше времяобсуждаются следующие проб­лемы: отличие языковых знаков от «естественныхзнаков» [45; 66; 80], типология знаков, типы значений, создание основ лингвис­тическойсемиотики и многое другое. Лингвистическая разработ­ка проблемы знаковойприроды языка, начатая Ф. де Соссюром, представлена в наши дни большимразнообразием точек зрения [12; 14; 20; 37; 56; 64; 65; 66; 68; 76; 88; 90;95], которые в той или иной степени будут затронуты по ходу обсужденияотдельных проблем.

ЗНАК И СУЩНОСТЬ ЗНАКОВОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ

Знаковаярепрезентация представляет собой специфическую, присущую только человеку как homo sapiens форму объектива­ции реального мира, могучее средствоего отражательной и ком­муникативной деятельности. «Всякий идеологическийпродукт является не только частью действительности — природной и социальной — какфизическое тело, орудие производства или продукт потребления, но, кроме того, вотличие от перечис­ленных явлений отражает и преломляет другую, вне его находя­щуюся,действительность. Все идеологическое4 обладает значе­нием: оно представляет,изображает, замещает нечто вне его нахо­дящееся, т. е. является знаком. Где нетзнака — там нет идеологии» [12, 15].

Пониманиесущности знаковой репрезентации как «идеализа­ции материального мира» находитсяв зависимости от того, 1) как решается вопрос о соотношении языка, мышления иобъективного мира, 2) какая из четырех функций языка (функция обозначения,гносеологическая, коммуникативная, прагматическая) берется в качестве основнойпри определении языка вообще, знака — в<106> особенности; 3)приравнивается ли языковый знак к знакам чис­то конвенциональных семиотическихсистем, или он интерпре­тируется как специфически сложное явление, в корнеотличаю­щее сущность и системную организацию естественного языка как знаковойсистемы особого рода.

Основнойонтологической чертой любого знака является функ­ция представления, замещенияим другого предмета. «Знак характеризуется прежде всего тем, что он являетсязнаком чего-то» [20, 302]. Наряду спредметной действительно­стью — вещами, явлениями, их отношениями,существует мир знаков — идеальнаядействительность, ко­торая представляет собой отражение, своеобразное (частос иска­жениями, преломлениями) обозначение первой.

Внутри самойобласти знаков, иногда называемой «поэтиче­ским пространством» [8] (см. раздел«Язык в сопоставлении со знаковыми системами иных типов»), существуют глубокиеразли­чия. Как пишет В. Н. Волошинов, «сюда входят и художествен­ный образ, ирелигиозный символ, и научная формула, и право­вая форма и т. п.» [12, 17].Знаковая репрезентация может быть различной как по самой своей сущности, так ипо форме.

Некийединичный материальный предмет может быть сигна­лом или симптомом, вызыватьопределенную физико-химиче­скую реакцию, чисто физиологическое или умственноедействие, как при световых, звуковых и прочих сигналах; нечто может бытьсимволом, знамением другого явления, предмета, вызывая по ассоциацииопределенное ощущение, представление, образ или понятие, как, например, вслучае со знаменами, орденами, гербами и т. п.

Знакиестественных языков и построенных на их основе про­чих семиотических систем,например, так называемые условные знаки языков наук (химии, математики, логикии т. п.), будучи представителями, заместителями понятий, идей, воздействуютзначением, которое закрепилось за ними в данной системе. «Знак естьматериальный, чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие),выступающий в процессе познания и общения в качестве представителя(заместителя) другого предмета (предметов) и исполь­зуемый для получения,хранения, преобразования и передачи ин­формации о нем» [45, 9]. Сущность знаковойрепрезентации состо­ит в «замещении и обобщении вещей» [3, 53].

К знакам вшироком смысле слова могут быть отнесены призна­ки, сигналы, симптомы, условныезнаки и собственно знаки (язы­ковые знаки) [8; 45; 54; 56, 177—180; 63, 29—38].Характерным для знаков-признаков (примет, показателей, индексов, симптомов)является то, что они служат познавательным целям, указывая на свойствапредметов, причины процессов и т. п.

Основнаяфункция этих знаков — познавательно-прагмати­ческая. Для знаков-признаков характернытри основных момента:<107> доступность, наблюдаемость самого знака,отсутствие непосред­ственной наблюдаемости того, на что он указывает, важностьтого, показателем чего признак является [45, 103]. Например, нас инте­ресует нестолько сам факт наличия какого-нибудь симптома бо­лезни, сколько то, симптомомкакой болезни он является; нас вол­нует не сам факт падения ртутного столба втермометре, а указа­ние на то, что температура снизилась.

Знаки-признакиназываются иногда «естественными знаками», так как их связь с теми предметами,явлениями, на которые они указывают, часто естественная, объективная.

Знакамидругого типа являются сигналы, выполняющие коммуникативно-прагматическую функцию.Существенным и отли­чительным для этих сигналов является то, что материальныеяв­ления способны выполнять «функцию сигнализации в пределах организованных»систем5 (азбука Морзе, дорожные сигналы и т.п.). Сигналы, помимо того, что они несут информацию, сообща­ют о чем-то, всегдавызывают реакцию, посредством которой мо­жет осуществляться управлениесоответствующей сигнальной си­стемой (ср. физиологические и кибернетическиесигнальные сис­темы).

Значениемсигналов является несомая ими информация. Озна­чаемое и означающее находится водно-однозначном соответствии друг другу. Поэтому если знаки-признаки можноназвать субстан­циональными знаками, то знаки-сигналы будут операциональны­ми,так как ответная реакция на знак-сигнал, как правило, высту­пает в видедействия, операции или поведения. Сигналы в буль шей степени, чемзнаки-признаки, обладают возможностью опосредования реальных ситуаций,конкретных действий.

Совершенноособое место занимают сигналы условно-рефлек­торной деятельности у животных (перваясигнальная система) и словесные знаки — вторая сигнальная система у человека,развив­шаяся в результате общения людей как средство отвлеченного, обобщенногоотражения объективной действительности.

Не входя вобсуждение этого вопроса, следует отметить, что эти два различных типасигнальных систем настолько кардиналь­но отличаются друг от друга, чтопредставляется едва ли право­мерным называть языковые знаки — слова — сигналамисигналов [56, 209—215; 45, 128—149]. Хотя сигналы животных, а иногда и сигналыстрого «организованных» систем, так называемых инстинк­тивных языков (schemata)163], тоже представляют собой опосред­ствованный способ регулирования иприспособления (а иногда и предварения) поведения животных, языковые знаки — вотличие от них — неразрывно связаны с человеческим мышлением.Обра<108>зуя уникальную знаковую систему, способствующую отвлечен­ному,обобщающему отражению объективного мира, они служат формированию понятийногомышления.

«Языковыезнаки — это условные раздражители, создаваемые обществом, обладающие системнымхарактером, намеренно и сознательно употребляемые каждым членом социальногоколлек­тива, выполняющие не только сигнальную, но и сигнификативную функцию,являющуюся средством обобщенного концептуального отражения действительности ислужащие целям коммуникации — сознательной передачи людьми информации другдругу» [45, 143].

По сравнениюс сигналами животных, обладающими лишь свой­ством регулирования поведения,знаки человеческого языка об­ладают такой совокупностью функций, какой необладает ни одна семиотическая система (ср. функцию обозначения, функцию обоб­щенияи т. п., отмеченные выше).

Если языковыезнаки, удовлетворяя всем этим функциям, свя­заны с процессами дифференциации иинтеграции, присущими уров­ню понятийного мышления, с актами понимания исемантической интерпретации знаков в процессе общения, то знаки прочих семио­тическихкоммуникативных систем выполняют в основном функ­цию идентификации и узнаванияобозначаемых ими предметов или явлений.

Отличительнойособенностью знаков естественных языков по сравнению со знаками прочих системявляется не столько различие в выполняемых ими функциях, сколько фактвзаимообусловленного сосуществования этих функций в пределах знака, что делаетзнако­вую систему языка глобальной по значению, многоярусной по структуре,полифункциональной по целям. Так, функции общения и обобщения находятся вовзаимозависимых связях друг с другом: общение между индивидуумами становитсявозможным лишь в том случае, если в языковых знаках и знаковых структурахвырабо­таны всеобщие значимости, и наоборот — такие надиндивидуальные значенияи средства их выражения выкристаллизовываются, откладываются в результатефункционирования языка, в процессе его коммуникативного использования.Непосредственно связаны и находятся в определенной иерархической системе идругие функ­ции языка: коммуникативная и прагматическая, репрезентативная исигнификативная.

Пониманиесамого явления знаковой репрезентации, его моде­лирование, определение знака иего значения зависят от того, как интерпретируется знаковая система языка икакой аспект языка — динамический или статический, деятельностный или структур­ный— берется за основу. Интерпретация «знаковости» естествен­ного языка зависит иот того, как определяется сам язык — как знание или как реальность, каксуммативная система средсв, вы­ражения или как знаковая деятельность,регулирующая внутрен­нее (психическое) и внешнее поведение человека. Если воснове<109> определения языка как знакового феномена лежат коммуникатив­наяи прагматическая функции, наиболее полно раскрывающиеся в речевой деятельности,то знаковость предстает в виде знакового процесса, знаковых актов (semiosis,acte semique); если язык ква­лифицируется как «орудие формированияи средство функциони­рования специфически человеческой формы отражения действи­тельности социально-психической, или сознательной формы отражения» [35, 35], то знаковостьвыступает в виде особой «знако­вой деятельности» [13; 15; 28; 34],опредмеченной в языке. В том случае, когда язык рассматривается как некаяданность, сумма средств выражения, обозначения и обобщения предметов и явленийобъективного мира, то знаковость находит определение в виде си­стемысубстанциональных знаков. Приведем наиболее типичные определения языка какзнаковой системы.

I. Язык — система значимостей, основанных напротивопостав­лениях знаков, релевантных для говорящих на данном языке. Знак —двусторонняя психическая данность, отношение двух дифферен­циально определяемыхее сторон — означающего и означаемого; поэтому отличительные особенности знакасливаются с ним и ис­черпывают его. Акцент при определении сущности знаковостиестественного языка перенесен исключительно на структурно функциональнуюорганизацию языка как знаковой системы. Ком­муникативная и прагматическаяфункции отодвинуты на задний план. Типичным представителем понимания языка какимманент­ной структуры является Ф. де Соссюр [52].

II. Язык —формально-логическое построение, строго разде­ленное на язык как систему и языккак процесс. Знак определяется функционально и представляет собой отношениедвух функтивов — формы содержания и формы выражения. Внутренние структур­ныеэлементы не имеют одно-однозначного соответствия плана вы­ражения и планасодержания, квалифицируются как незнако­мые элементы — фигуры плана содержанияи фигуры плана вы­ражения. Знаковыми языковые элементы являются лишь по своимцелям, но не по сущности. Знаками являются элементы языка, стоящие в отношенииобозначения к предметам, явлениям объек­тивного мира.

Классическимпримером такого понимания языка как знаковой системы является глоссематическаятеория языка [20].

III. Язык рассматривается как система-языковых средств,на­ходящихся в одно-однозначном соответствии с предметным рядом: знакпонимается субстанционально, однопланово, сводится к форме знака (sign-expression). Классическим примером такого по­нимания семиотической системы языкамогут служить формально­логические исчисления и метаязыки наук [71].

IV. В основу определения сущности языка кладется прагма­тическая(поведенческая) его функция; язык сведен к речевым ак­там. Знак определяетсякак односторонняя физическая данность,<110> выступающая в качествестимула и вызывающая ответную реакцию. Сущность знаковой репрезентацииопределяется исключительно в терминах знакового процесса, конституентамикоторого являются: знак, интерпретанта, интерпретатор; значение знакаопределяется как целенаправленное поведение (goal-seeking behaviour) и сводит­ся к отношению говорящего и слушающего [6;86].

Постановкапроблемы и выработка методов изучения естествен­ного языка как семиотической системыособого рода характеризу­ется в наши дни общим стремлением создания лингвистическойсемиотики, при формировании основных понятий которой учиты­вались бы всефункции, разные стороны языка, как его внутренние, так и внешние связи иотношения. «Определить знаковую систе­му, — отмечает Г. П. Щедровицкий,— значитзадать всю ту сово­купность отношений и связей внутри человеческой социальнойде­ятельности, которые превращают ее, с одной стороны, в особую«организованность» внутри деятельности, а с другой стороны — в органическуюцелостность и особый организм внутри социального целого. Именно на этом пути мывпервые получаем возможность соединить развитые в лингвистике представления оречевой дея­тельности, речи и языке с семиотическими понятиями знака и зна­ковойсистемы» [59, 87]. Рассмотрение языка как сложного струк­турного и полифункциональногосоциального явления находит свое выражение в создании новых семиотическихпонятий, относя­щихся только к естественному языку: понятия номинативных ипредикативных знаков, противопоставление знаков и незнаков, фигур, единицвторого и первого членения языка, разграничение субстанциональных иоперациональных знаков, виртуальных и ак­туальных знаков, инвариантного ивариантного в языке.

Учет в языкене только линейных знаков, но и знаков глобаль­ных выдвигает на повесткуисследований проблемы так называемой дискретной лингвистики [53].

ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА И ЕГО ОНТОЛОГИЧЕСКИЕСВОЙСТВА

Исходя изобщей дефиниции знака как материального предмета, стоящего вместо другогопредмета или явления, обычно делают два неправомерных вывода: 1) языковой знак— односторонняя сущность; 2) языковой знак — должен быть обязательно материа­лен.

Общеизвестно,что означающее языкового знака (форма знака) существует в двух разновидностях:материальной (звуковая или буквенная) и идеальной. Материальное, в частностизвуковой со­став слов и высказываний, отражаясь, обретает форму идеальногообраза материальной формы знака. Как все идеальное является<111>генетически вторичным по сравнения) с материальным, так и звуко­вой илиграфический состав языковых знаков выступает первичным по отношению к егопсихическому образу, отображению. Сущест­вует точка зрения, согласно которойматериальная форма знака необходима в процессе общения, а идеальная, т. е.умственный об­раз, необходима для внутренней речи и в процессе познания. По­добноеразграничение сфер функционирования двух разных форм знака весьма относительно:в процессе общения материальная фор­ма знака релевантна только для слушающего(воспринимающего) и ее акустическая идентификация происходит на основании ужеимеющегося у слушающего умственного образа или представления даннойматериальной формы знака. Для чисто механических про­стейших семиотическихсистем, выполняющих функции сигналов, знак прежде всего должен выступать какнекая материальная дан­ность, в виде акустического или визуального сигнала. Вязыковых знаках, особенно словах, его материальная опора (звуковой состав илиего чувственный образ) имеет своеобразный статус. С одной сто­роны, из-за теснейшейи неразрывной связи формы знака и его со­держания, из-за автоматизированногохарактера словесных знаков они обретают такое свойство, которое именуется«прозрачностью для значения». Сущность этого свойства знака сводится к следую­щему:«… воспринимая словесные знаки в отличие от всех других действительныхзнаков, мы не воспринимаем их материальной фор­мы как чего-то автономного, акак раз наоборот, форма эта слива­ется со значением так, что за исключениемслучаев нарушения нор­мального акта восприятия мы не обращаем внимания наматериаль­ную сторону словесного знака» [56, 203]. С другой стороны, мате­риальнаяопора слова является часто тем постоянным, неизмен­ным в словесном знаке, чтопомогает ему оставаться тождественным самому себе в синхронном и диахронномаспектах.

Следовательно,для языковых знаков противопоставление ма­териальной формы знака и ее чувственногообраза как в процессе познания, так и в актах общения представляетсянерелевантным, а затянувшийся споротом, материален или идеален знак, почти бес­предметен,ибо это лишь разные формы манифестации одной и той же сущности.

Второйхарактерной чертой любого знака вообще, а языкового в особенности, является егодвусторонняя природа. Так, в системерегулирования уличного движения при помощи све­тофора (являющейся классическимпримером наипростейшей се­миотической системы) [21], зеленый свет может бытьрассмотрен как форма знака, которой соответствует в пределах этой системыопределенное содержание, значимость 'проезд, движение разреше­но'.Следовательно, даже при чисто условном, механическом соот­несении того, чтовыражается (обозначается), и того, при помощи чего выражается (обозначается),элементы данной семиотической системы выступают как двусторонние сущности,имеющие в ее<112> пределах форму знакаи его содержание, представ­ляющее собой системную значимость.

Зеленый светвне сигнальной системы не означает 'разрешение на перемещение, движение', точнотак же, как любая корневая или суффиксальная морфема одного языка не имеетникакой зна­чимости в системе другого. Если элемент не имеет никакой значи­мостив данной семиотической системе, он не знак данной системы, а простой физическийзвук. Билатеральный характер языкового знака представляет одну из егосущественнейших черт6. Заслуга Ф. де Соссюра заключается нетолько в том, что он обосновал прин­цип билатеральности языкового знака, но и втом, что он показал, что знак — продукт осознанной деятельности, закрепленныйчело­веческим сознанием, психикой. Обе стороны знака — означающее (signans,signifiant) и означаемое (signatum, signifiй)фиксируются в языке в виде абстракций, отображений того и другого, хранятся всознании говорящих в виде значений (языковых понятий) и чув­ственных образов знаковойформы. Только единство двух сторон знака делает его средством, удовлетворяющимсоциальным Потреб­ностям данной языковой общности людей.

Говоря осоотношении в языковом знаке означающего и озна­чаемого, следует иметь в видутри разные по степени и характеру обобщения ступени становления знака. Напервой ступени форма знака, последовательность фонем или букв, соотноситсянепосред­ственно с предметным рядом в объективной действительности. Только наэтой ступени языковые знаки можно сравнить с обычным знаком, характеризующимсяодно-однозначным соответствием оз­начающего означаемому; на этой первой ступениабстракции, за­мещения предмета возможно реальное разделение означающего иозначаемого. Связь между ними еще не опосредована человече­ским сознанием, ахарактер обеих сторон приближает языковой знак на этой ступени к чистомеханическим знакам; означающее и означаемое находятся в отношении обозначения.На второй сту­пени становления языкового знака мы имеем дело уже с психиче­скимиобразованиями: отражение предмета, явления находит свое выражение в видеобраза, представления или понятия на уровне сознания (психики) отдельногоиндивидуума. Здесь не только дру­гая ступень абстракции, но и другая формасоотносящихся сторон знака: означающее и означаемое — обе стороны знака —выступа­ют в идеальной, а не в материальной форме, а это значит, что обестороны являются уже психическими образованиями. Связь между<113> нимистановится обязательной, прочной, и ее расторжение7 ве­дет кисчезновению данного знака, т. е. к невыраженности в язы­ковой форме данногосодержания. На третьем этапе, на самой выс­шей ступени абстракции, эта связьозначающего и означаемого должна быть принята и закреплена говорящимколлективом; оз­начаемое становится всеобщим для данного коллектива, за даннымпонятийным содержанием закрепляется определенная знаковая форма, и языковойэлемент обретает статус языкового знака, где связь означаемого и означающегостановится неразрывной. За знаком закрепляется его значение.

Те, ктопонимает языковой знак как одностороннюю материаль­ную физическую данность,стоящую вместо другого предмета, явления, обвиняют Ф. де Соссюра в«дематериализации» знака, а следовательно — языка в целом. Общеизвестно, чтоСозсюр не отрицал субстанционального характера разных сторон знака, ут­верждая,что «… входящие в состав языка знаки суть не абстрак­ции, но реальныеобъекты» [52, 105]. Подчеркивая своеобразие и произвольный характер связиозначающего и означаемого, он увидел в этом факте форму организации языковойсистемы. Поэто­му критический анализ концепции Ф. де Соссюра может быть на­правленне на то, что он увидел в знаке как материальное, так и идеальное и при помощизнака задался целью выявить специфи­ческие основы организации конкретныхязыков, а на то, что он идеалистически решает вопрос о соотношении объективнойдейст­вительности, мышления и языка, отведя звукам роль «посредника междумышлением и языком» [52, 112].

Тезис Ф. деСоссюра о языковом знаке как двусторонней психи­ческой сущности нашел в последующеммногочисленных сторон­ников; развитие этого тезиса шло в несколькихнаправлениях.

Вглоссематической теории языка знак полностью «дематериа­лизован» и сведен кфункции (к взаимообусловленному отношению) формы выражения и формы содержания,к «невещной» данности, к факту отношения, установившемуся между этими двумяфунктивами [20; 104, т. I, 99, 141].

Представителифункционального понимания сущности языка определяют языковой знак как отношениезвукового образа или отдельного звука к той функции, которую он выполняет вязыке [66; 67, 83—86; 82, 170—180; 104, т. I, 45—46]. Знак понимается настолькошироко, что к категории знаков языка относятся в том чис­ле и фонемы. Несколькоиное понимание сущности языкового знака дают те ученые [30; 94; 97; 98],которые рассматривают его как ас­социативную связь, отношение звучания (или егоотображения) к определенному смыслу.<114>

Многиеисследователи, принимая точку зрения о билатераль­ной природе языкового знака,отстаивают субстанциональное его понимание и считают знаком (особеннословесным) исторически сложившееся и системно детерминированное единствозвучания и значения [2; 45; 56; 93, 104, т. I, 273—289].

Оспариваятезис Ф. де Соссюра о билатеральной природе язы­кового знака, одни ученыесводят знак только к его форме [81] как к средству выражения (sign-expression), другие — только к содержанию.

Так, В.Поржезинский собственно знаком («… знаком нашего мышления вместопредставления… предмета или явления нашего опыта») считал содержание слова, апредставление звуковой сторо­ны слова — символом [43, 127]. К. Огден и Дж.Ричардс сводили знак также только к его содержательной стороне, называя знакомстимул извне или процесс, совершающийся внутри организма, вы­званный символом[88].

Наконец,тезис о билатеральности языкового знака критикует­ся так, что одноплановость (nonduality) признается, но не в поль­зу формы знака и не в пользу его содержания.Представители Лондонской лингвистической школы отрицают принцип дуализма на томосновании, что две стороны знака (выражение и содержание) настолько тесновзаимосвязаны, что невозможно в знаке усмотреть две стороны, две разныхсущности в силу их полной идентичности и симметрии. «То, что мы имеем,представляет собой не две сущно­сти (entity) — выражение (an expression) и содержание (content), а одну— знак (the sign)» [71, 74].

Следовательно,в простейших семиотических системах, представляющих собой чисто конвенциональныепостроения, знаки представляют собой некую физическую данность, материальный(ви­зуальный или акустический сигнал) предмет, стоящий чисто услов­но вместодругого. При такой чисто механической и условной связи означающего иозначаемого, при одно-однозначном их соответствии друг другу знаки этого типадопустимо считать односторонними, где форма знака может служить «знаком»чего-то. Различие между знаками механических систем и языковыми знакамизаключается не в том, что первые односторонни, а вторые двусторонни, а в том,что они различны по характеру знакового содержания, а соответственно — и по знаковымфункциям.

Одним изхарактерных свойств знака Ф. де Соссюр считал линейный характер означающего.Что же касается характера означаемого, содержания знака, то о нем у Соссюра иего последова­телей сказано очень мало. В связи с этим следует отметить, чтоспе­цифика языкового знака заключается в его двойственности — в определенномпротиворечии, которое составляют линейный (дис­кретный) характер означающего иглобальный (недискретный) ха­рактер означаемого.<115>

Если ксодержанию языкового знака подходить не с точки зрения генезиса игносеологического анализа, а в статическом плане, то различные ступениабстракции в означаемом знака сливаются вое­дино и делают содержание знаканеоднородным и недискретным. Полнозначный словесный знак как номинативнаяединица языка может: 1) репрезентировать, обозначать предмет, быть обозначе­ниемпоследнего; 2) служить обозначением, наименованием целого класса предметов,указывая в линейном ряду на один из них, иметь предметное (денотативное)значение; 3) выражать (называть) от­личительные признаки, содержательное понятиео данном классе предметов — сигнификативное значение знака. Поэтому любойполнозначный словесный знак служит обозначением как единич­ного предмета, так иименем целого класса предметов, указывает на конкретный предмет и очерчиваеткруг подобных предметов, мо­гущих быть названными данным словесным знаком;наконец, та­кой словесный знак выражает — иногда более, иногда менее полно —содержательную характеристику, понятие о данном классе пред­метов.

Одним изспецифических и в этом смысле уникальных свойств человеческого языка каксистемы знаков является то, что более ем­кий по объему и многомерный поструктурной организации план содержания не имеет одно-однозначного соответствияболее просто­му по форме и меньшему по числу единиц плану выражения. Это давноизвестное в языке явление «непараллельности звучания и зна­чения» находит влингвистике различное наименование и разную интерпретацию: явление полисемии иомонимии, синкретизма, разделения языковых сущностей на знаки и незнаки и т. п.

Антиномиюнеоднозначного соответствия двух планов языка Л. Ельмслев, например, снял всвоей теории, выведя из числа язы­ковых знаков те единицы содержания, которыене имеют «открытого» выражения посредством тех или других звуковыхпоследователь­ностей (звуковых сочетаний), назвав их фигурами плана содержа­ния8.По Л. Ельмслеву, значение языкового элемента приравни­вается к знаковойфункции, а последней обладают лишь те знаки9, которые однозначносоотносятся с внешними, экстралингвисти­ческими факторами. Следовательно, какраз то, что составляет осо­бенность языковых знаков — синкретизм формвыражения, по­лисемия словесных знаков, синонимия и омонимия языковых элементов— выведено в глоссематической теории за категорию знакового значения.

Неконгруэнтность(непараллельность) плана выражения и<116> плана содержания предстанет ещеболее очевидной, если рассмореть языковые знаки, особенно слова, в языке каксистеме и языке как речи.

В планевыражения процесс говорения, актуальной речи упоря­дочен временем, линейнаяпоследовательность фонем есть в то же самое время — временная их последовательность;в плане со­держания временной фактор отсутствует. В системе языка, в от­личиеот речи, план выражения не имеет временной отнесенности, а план содержания(значения словарных единиц) носит комулятивный характер, т. е. выступает вкаждый исторический момент как результат предшествующего опыта, его нарастания,накопле­ния.

Для языковыхзнаков, особенно морфем и слов, характерна ли­нейная дискретность означающего,наряду со структурной глобаль­ностью и временной непрерывностью означаемого.Так, например, в именной лексеме русского языка дом форма знака можетбыть линейно расчленена на три компонента, на три фонемы (единицы второгочленения, по А. Мартине [84], или фигуры плана выраже­ния, по Л. Ельмслеву[20]). Содержание же этого словесного зна­ка складывается совершенно по-иному.План содержания данно­го знака, как любого другого полнозначного слова,неоднороден: в нем более общие, абстрактные семантические признаки, прису­щиеклассу знаков и закрепленные за так называемыми граммати­ческими морфемами [30,93] противопоставляются более конкрет­ным, менее абстрактным признакам,составляющим его лексиче­ское значение. Так, в словесном знаке дом трисемантических приз­нака 'единственное число', 'мужской род', 'именительныйпадеж' выражены нулевой морфемой, т. е. значащим отсутствием какого бы то нибыло элемента плана выражения. Эта совокупность кате­гориальных признаковвыражена дифференциально, не материаль­но, а путем противопоставления остальнымсловоформам парадиг­мы и другим словесным знакам:

дом:стена: окно

дома

дому и т. д.

Помимо общихкатегориальных значимостей, у словесного знака дом (взятого в еговиртуальной форме) есть собственное, ему одно­му присущее смысловое содержание,которое также является не­монолитным: оно складывается из целого рядаисторически на­пластовавшихся семантических признаков, которые составляютопределенную структуру в пределах этого знака.

Словесныйзнак дом функционирует в следующих значениях:

дом1 —'строение', 'здание';

дом2 —'жилище', 'место жительства человека';

дом3 —'семья';

дом4 —'жильцы, населяющие дом';

дом5 —'домашний очаг', 'родное жилище'.<117>

Если фонемыспособны проводить различие между отдельными словесными знаками, например, дом,дым, дам, дум и т. п., то внутрисловное разграничение смыслового содержанияпроводится совершенно другими средствами языка.

Та илидругая последовательность фонем является необходимым, но недостаточным длясемантического развертывания общего, вир­туального знака дом.Разграничение проводится путем парадиг­матической его противопоставленности (посходству или различию содержания) другим словесным знакам или путем синтагмати­ческогоконтраста в линейном ряду, при их сочетаемости, а чаще и тем, и другим, взятымивместе. Сравните:

домремонтируется('здание'), содержать дом в чистоте ('жилище'); друзьядома, хозяиндома ('семья'), обрестидом, потерятьдом ('родное жилище'), весьдом заговорил ('жильцыдома').

Сравнитеразличные означаемые, соотносимые в русском языке, с одним и тем же графическимэлементом означающего в предложе­нии: Огромная стена домабыла разрушена с самого началавойны, а кое-где сохранившиеся окна и по сей день смотрятна вас своими пустыми, черными глазами.

Из 18случаев употребления в приведенном выше предложении означающее — графема ав восьми (отдельно или в комбинации) служит средством выражения категориальныхпризнаков слов, относящихся к разным частям речи: родовые, числовые, падежныеразличия у именных лексем, признаки лица, наклонения, времена и т. п. вглагольных. В девяти случаях а несет только смыслоразличительнуюфункцию в составе словесных знаков, дифференцируя их. В одном случаеавыступает как самостоятельный знак, выпол­няющий функцию обозначенияпротивительной связи в русском языке.

На уровнесловесных знаков историческая непрерывность, глобальность означаемого находитсвое выражение в явлениях полисемии, лексической и лексико-грамматическойомонимии. Наличие в содержании слова признаков разной степени обобщен­ности(грамматических, присущих целым классам и категориям слов, лексических, являющихсяпринадлежностью единичных словесных знаков), линейность означающего иглобальность, симультанность означаемого создают специфическое свойство непа­раллельностидвух сторон языка, свойство, присущее только есте­ственному языку (о понятиисимультанности элементов означаемо­го см. в разделе «Специфика языковогознака»).

В отличие отзнаков чисто условных систем, где одному означа­ющему, как правило,соответствует одно означаемое, две стороны знаков естественного языкасоотносятся друг с другом совершенно по иной пропорции: «одно: несколько»(одно означающее: несколь­ко означаемых) или «несколько: одно» (несколькоозначающих: одно означаемое). Последствия подобных отношений междуозна<118>чающим и означаемым языкового знака огромны и находят свое выражениев так называемых недискретных фактах языка: в поли­семии и омонимии (одноозначающее — несколько означаемых), в синонимии и полилексии (одно означаемое —несколько означаю­щих), в наличии в системе языка синкретических и дублетныхформ знаков. Дифференциальный характер обеих сторон знака создает почтинеограниченные возможности варьирования не только озна­чаемого, но иозначающего знака. Определенная автономия двух сторон языкового знака позволяетобозначающему обладать иными функциями, нежели его собственная, а обозначаемомубыть выра­женным иными средствами, нежели его собственная форма знака. Этосвойство непараллельности двух сторон знака было сформули­ровано С. Карцевскимв виде принципа «асимметричного дуализма языкового знака» [30].

Своеобразие всоотношении двух сторон знака заключается не столько в отсутствииодно-однозначного, постоянного соответст­вия означаемого означающему, сколько вфакте неконгруэнтной членимости на элементы означающего и означаемого. Каждаяиз сторон языкового знака имеет свои принципы членимости и свои формыструктурной организации, что в свою очередь порождает определенную автономиюкак означаемого, так и означающего. Эта особенность языковых знаков былаопределена А. Мартине как принцип двойного членения языковых элементов.

Поэтому едвали правомерно выделять, как это сделал Ф. де Соссюр [52, 80], в качестве одногоиз основных принципов внутри-структурной организации языкового знака — линейныйхарактер означающего, не отметив другие принципы, в большей степени определяющиесистемную организацию языка: глобальный, недис­кретный характер означаемого,дифференциальную природу обеих сторон языкового знака, асимметрию иисторическую непре­рывность знака, различие в структурной организацииэлементов, составляющих означающее и означаемое, произвольность знака.

Произвольность составляетнеобходимое условие реа­лизации семиотического процесса. Этой черте языковыхзнаков Ф. де Соссюр придал большое значение и возвел ее в основной се­миотическийпринцип. Ф. де Соссюр различал два вида произволь­ности знака — абсолютную иотносительную [52, 127—129]. Од­нако некоторая непоследовательность инечеткость в определениях вызвали критику взглядов Соссюра [62, 23—29; 67,83—86; 83, 145—161; 94, 168—169]. Дискуссия о произвольности языкового знакаоказалась длительной по времени, но малоплодотворной по результатам. Причинуэтого можно отчасти усмотреть в том, что под термин «произвольность»подводились различные понятия: «условность», «немотивированность»,«стихийность», «необлигаторность» и др.

Подпроизвольностью языкового знака прежде всего понимает­ся произвольная, немотивированная при<119>родойвещей связь означающего и озна­чаемого. Ф. де Соссюр называл этот видпроизвольности — абсолютной. Аргументом в пользу произвольного характера связидвух сторон языкового знака служит то, что одна и та же вещь или понятие о нейобозначается в каждом отдельном языке произволь­но, различно. Например, русск. быксоответствует англ. bull, нем. Ochs, фр. bњuf. Наличие в каждом языке звукоподражательных слов, гдекак будто бы имеется некоторая мотивированность связи означаемого с означающим,дало повод оспаривать принцип про­извольности языкового знака. Однако фактналичия в языках подобного рода слов нисколько не отменяет этого основного прин­ципапо двум причинам: во-первых, звукоподражательных слов в словарном составекаждого языка ничтожно мало, во-вторых, даже в словесных знаках этого типасвязь означающего с означаемым произвольна. Так, один и тот же звукобозначается в русск. хло­пать (дверью), в англ. — to bang. и т. п.

Ф. деСоссюра критиковали за его «непоследовательность» в обосновании принципапроизвольной связи означаемого и озна­чающего: определив знак, отношение двухсторон как форму орга­низации конкретного языка, Соссюр прибегает к экстралингви­стическимфакторам — к субстанции, к «обозначаемому предмету», изменяя тем самымосновному положению своей теории — понятию знака не как субстанции, а как«формы организации языка».

Под относительной произвольностью языкового знака Ф. де Соссюр понимал также частичную мотивированностьпри образовании словесных знаков, те ограни­чения, которые накладывает на нихсловообразовательная систе­ма, мотивированность сложных и производных слов.Соссюр вы­делял так называемые «лексикологические» языки, в которых моти­вированностьслов минимальна, и «грамматические» языки, где мотивированность максимальна.

Системнаяобусловленность языковых знаков была отнесена Ф. де Соссюром к типуотносительной произвольности. По этой причине он сводил задачу лингвистики кизучению языка «с точ­ки зрения ограничения произвольности» [52, 128].

Наличие втом или другом языке определенной системы грам­матических классов и категорийслов, парадигматических груп­пировок и синтагматических рядов, различных типовморфологи­ческих и семантических структур словесных знаков и т.п.— есть способограничения произвольности знаков, фактор, упорядочи­вающий ихфункционирование. Следовательно, принцип полной произвольности через разныеступени частичной мотивированности превращается в облигаторный для каждогоязыка принцип систем­ной обусловленности языковых знаков.

Знак впроцессе функционирования подвергается определенно­му воздействию со сторонысоциальных и — шире — экстралин­гвистических факторов. Под влиянием социальныхфункций, кото<120>рые он призван выполнять, знак ограничивает своипроизвольный характер определенной сферой функционирования (географической,диалектной, социальной, стилистической и т. п.), подвергается сознательному воздействиюсо стороны носителей языка (литера­турная обработка, нормирование и т. п.).

Произвольностьзнака можно усмотреть в том, что основным законом его существования являетсятрадиция. Каждое поколе­ние принимает язык как эстафету от предшествующегопоколе­ния, не имея возможности никакого выбора, и также по традиции передаетязыковое наследство следующему за ним поколению.

В связи сэтим основным законом функционирования знака является то, что последнийсопротивляется изменениям, эволюционируя очень медленно, в силу чего в языкеоткладываются арха­измы, наличествует большое число алогизмов, не объяснимых за­частуюни логикой системной организации, ни логикой обозна­чаемых знаками вещей иявлений объективного мира. Структурная и семантическая мотивированностьязыковых знаков со временем стирается, знак же продолжает функционировать как вполной ме­ре произвольный. Не случайно наряду с понятием «система» су­ществуетпонятие «узус».

Произвольностьзнака сказывается и в том, что не только ин­дивид, но вся языковая общность нев силах управлять законами функционирования знаков. Сознательная регламентациячеловеком языковых знаков очень ограничена, она ничтожна по сравнению с ихвнутриструктурной и чисто традиционной предписанностью.Это не исключает, а наоборот, предполагает такие пе­риоды в истории развитияконкретных языков, когда язык под­вергается сильной регламентации,сознательному воздействию го­ворящего на языке коллектива (см. гл. «Норма»).

Наконец,произвольность знаков усматривают в их генезисе, т. е. стихийности ихвозникновения.

Итак,произвольность и мотивированность языкового знака яв­ляются основнымикоординатами существования и движения знаков как в синхронном, так и висторическом аспектах.

СПЕЦИФИКА ОЗНАЧАЕМОГО ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА

Различиямежду знаками чисто конвенциональных, механиче­ских систем и языковыми знакамизаключаются не в том, что первые односторонни, вторые двусторонни, а в том, чтоони раз­личны по характеру знакового содержания, по своим знаковым функциям.Содержание знаков механических систем сводится к их системной обусловленности (valour),а содержание языковых знаков,особенно слов, складывается из значимости изначения, которыми они обладают в системе языка.<121>

Знаки чистоконвенциональных и сигнальных систем обладают лишь дифференцирующей функциейпри одно-однозначном соот­ветствии формы знака его содержанию. Знакиестественного язы­ка обладают как отрицательной, так и положительной ценностью,поэтому они способны не только различать обозначаемые ими пред­меты, понятия,но и обобщать, не только дифференцировать, но и интегрировать, т.е. удовлетворятьпотребностям абстрактного мыш­ления (познания), свойственного только человеку.Применительно к языковым знакам в целом, к словесным знакам в особенности, Ф.де Соссюр употреблял как понятие «значение», так и «значи­мость»10. «Входя в состав системы, слово облечено нетолько значе­нием, но еще главным образом значимостью» [52, 113]. Введя поня­тие«означаемого», Соссюр так определял его содержание: в тех слу­чаях, когдаозначаемое и означающее противопоставлены в преде­лах знака друг другу как двеего стороны, означаемое будет составлятьзначение данного знака; в том же случае, когда означаемое и означающеепротивопо­ставляются соответственно другим в системе языка, то образуется(выявляется) их значимость, т. е.различие в формальной или концептуальной стороне сопоставляемых знаков, котороеи отличает одно означающее и/или означаемое от другого. Подчерки­вая фактсистемной обусловленности смысловой стороны языко­вых знаков, Ф. де Соссюрестественно акцентировал понятие «значимости», определяя знак дифференциальнопо его «отри­цательному свойству», т. е. тому смысловому остатку, кото­рымданный словесный знак не обладает по сравнению с дру­гими.

Тезис Ф. деСоссюра — «в языке нет ничего, кроме различий» [52, 19], которым он хотелподчеркнуть тот факт, что в языке есть как концептуальные, так и формальныеразличия (значимости), проистекающие из обусловленности означаемого иозначающего знака в целом — языковой системой, вызвал резкую критику [30]. Нокак только знак рассматривается в целом (означаемое: озна­чающее), тоестественно выявляется его положительная ценность, и вся сущность системнойорганизации языка заключается в сохра­нении принципа параллелизма между двумярядами различий оз­начаемого и означающего. В этом смысле Соссюр и говорил:«… два знака, включающие каждый и означаемое, и означающее, не различны (differents), они только различимы (distincts). Между ними есть только противопоставление» [52,68].

Языковыйзнак, особенно слово, обладает ему одному свойствен­ным значением, а системнаяобусловленность создает условия для выявления его значимости.<122>

Языковойзнак, в отличие от механических, чисто конвенцио­нальных знаков, обладающихтолько системной значимостью, спо­собен выполнять функцию отождествления,поэтому в языке, какуказывал Ф. де Соссюр, имеются не толькоразличия, но и тожде­ства, на основе которых в системе языка складываются целыеклассы, группировки и ряды языковых элементов (слов, морфем).

Так,например, в лексике английского языка имеется ряд гла­гольных лексем to be, to exist, to live,to reside, to abide, связанных, помимо общностикатегориальных значений, общностью их лек­сического содержания, все они в тойили иной степени выражают понятие 'жить, существовать'. Каждый из глаголовимеет свой отличительный признак, определенную значимость — определен­ный«смысловой остаток» за вычетом того общего концептуального содержания, наоснове которого эти лексемы выстраиваются в системе языка в данныйсинонимический ряд. Глагол to be как наиболее общий,подчеркивает идею самого факта существования, в то время как синонимичный емуглагол то exist выражает понятие 'существовать' с импликацией формысуществования. Три осталь­ные глагола — to live,to reside, to abide — отличаются от первых двухтем, что семантика, ориентированная относительно субъекта глагольного действия,предполагает в качестве такового только 'одушевленные предметы', а глаголы to reside, to abide — только 'лицо'

Помимо этихотличительных признаков, два глагола противо­поставлены друг другу по временнойхарактеристике действия: to reside означает 'жить длительноевремя, постоянно', to abide — 'жить временно'. Каждаялексема имеет свое значение в си­стеме языка; будучи сопоставлена с другимиединицами, она, имея определенные отличительные признаки, выявляет своюзначимость. В этом смысле Ф. де Соссюр и говорил: «… то, чем знак отличается,и есть все то, что его (знак.— А. У.) составляет. Различие созда­етотличительное свойство, оно же создает значимость и единицу» [52, 120].

После Ф. деСоссюра эти два основных семиотических поня­тия языковых знаков — «значения» и«значимость» — стали упот­ребляться недифференцированно или взаимоисключающе:одни ученые для обозначения значимой стороны языковых знаков стали пользоватьсятолько понятием «значимость», Другие—только по­нятием «значение»11. Неопределенность в соотношении этих двухосновных семиотических понятий увеличилась от того, что «зна­чимость» сталиотносить только к языку, а «значение» — к еди­ницам речи [23, 43], при этомпонятие «значимость» определяется безотносительно к понятию «знак».<123>

В последнеевремя делается попытка [50; 64] рассматривать «значение» и «значимость» как двесоотносительные величины, со­ставляющие содержание знака, и по наличию«количества» значения и значимости определять характер семиологических функцийзна­ков, относящихся к разным уровням языка: так, например, сло­воизменительныеморфемы, обладающие лишь значимостью, не следует относить к знакам, а считать«знакоподобными единица­ми» [50, 67]. Помимо «значения» и «значимости», сознаком соот­носимы понятия «смысл» и «обозначение». Разграничение смысла (Sinn)и значения (Bedeutung), идущее еще от стоиков, было про­ведено Г. Фреге[75, 25—50], применительно к так называемым «именам собственным» (впротивоположность знакам — функ­циональным и понятийным именам). Значениемимени, по Г. Фре­ге, является тот предмет, который назван этим именем, а смыслсоб­ственного имени — эта та информация, которая заключена в нем. С помощьюданного знака выражается его смысл и обозначается его значение. «Связь, существующая,как правило, между знаком, его смыслом и его значением, такова, что знаку соответствуетоп­ределенный смысл, а этому последнему — определенное значение, в то время какодному значению (одному предмету) принадлежит не только один знак» [75, 27]. Заметим,что такой же точки зрения на соотношение понятий «значение» и «смысл»придерживается С. Ульман [98]. Этому делению, применительно к базисным знакам—словам, соответствует в другой терминологии понятие денота­тивного (предметнаяотнесенность, объем понятия) и сигнификатив­ного (понятийная отнесенность,содержание понятия) значений. Г. Фреге имел в виду, в основном, сложные,комбинированные знаки — словосочетания, фразы, предложения, поэтому под зна­чением(Bedeutung) он понимал содержание, выраженное одним знаком, егономинативную функцию, а под смыслом (Sinn) — со­держание комбинацийзнаков.

Итак, чтопредставляет собой значение языкового знака (зна­ковое значение)?

Подзначением знака чисто механических, конвенциональных систем подразумевают то,благодаря чему обычный материальный предмет, качество этого предмета или жесобытия становятся зна­ком; значением считается то, что приписывается данномупредме­ту, вместо чего этот первый выступает. Определить значение язы­ковыхзнаков куда сложнее, так как они выполняют одновремен­но несколько функций. Определенныеязыковые единицы, особен­но слова и словосочетания, обладаютклассификационно-номина­тивной функцией, они обозначают конкретные предметы,явления, события и одновременно служат номинацией12 всего класса, рода, вида данных«предметов». Поэтому в языке результаты познава<124>тельно-классифицирующейдеятельности человека находят свое выражение в системе номинаций, вноменклатуре лексических единиц, представляющих собой номинативные знаки языка. Связь означающего и означаемого(номинативного зна­чения) подобных словесных знаков должна рассматриваться каксугубо внутренняя, особая, так как отношения между двумя сторонами словесныхзнаков обусловлены и опосредованы процес­сами человеческого мышления.

Соотношениеформы знака с означаемым является двусторон­ним: означаемое по отношению кформе знака будет его значением, означаемое по отношению к предмету или понятиюо нем — будет их обозначением. Поэтому часто эту двойную, специфическую связьтрех факторов (знак — предмет — понятие о предмете) выражают в формуле: «слововыражает понятие о предмете, им обозначенном». В формировании знаковогозначения находят определенное отра­жение все три взаимосвязанные между собойконституента знаковой репрезентации. «Значение можно охарактеризовать какособое от­ношение между компонентами знаковой ситуации, а именно спе­цифическоеотношение знака к предмету обозначения, зафиксиро­ванное адресатом» [2, 58].Под «особым отношением» между зна­ками и предметом обозначения следует пониматьтакую связь, которая опосредствована человеческим сознанием: поэтому зна­чениезнака, как равным образом и обозначение предмета, пред­ставляют собойопределенное обобщение свойств обозначаемого знаком предмета (классапредметов). Если посмотреть на значение номинативного знака с точки зрениясубъекта, то оно предстанет в виде так называемой «предметной отнесенности» и«понятийной отнесенности». Словесный знак по отношению к обозначаемому можносчитать названием (обозначением) как предмета, так и по­нятия о нем. Дваобозначаемых знаком полюса (предмет и понятие) противопоставляются как имеющиенекое общее основание. Сло­весный знак в системе языка, в системе номинативныхего единиц, соотносится лишь с том «предметом», существенные признаки кото­роговходят в содержание понятия, выражаемого данным знаком. В силу этогопредставляется несовсем оправданным утверждение о том, что обозначение илинаименование не содержит в себе ни­каких указаний на свойство обозначаемого импредмета, а что та­кое указание исходит только от понятия. Таким образом,обозна­чение (номинация) предмета опосредована понятием о нем и яв­ляетсясодержательной характеристикой предмета. Со стороны зна­ка его смысловое содержаниепредстает в виде определенной не­вещной данности — обобщенного отображенияопределенных свойств обозначаемого им предмета.

Поэтому споро том, является ли знаковое значение словесного знака «отношением» или некоей«идеальной сущностью», можно считать беспредметным: оно есть и то, и другое, патом основании, на каком понятие «отражение», «обобщение» выражаетодновремен<125>но определенные отношения через знак познающего субъекта кобъекту, и определенный продукт этого процесса, как некую иде­альную данность,абстрагированный признак, обобщенное поня­тие об этом объекте.

В целом рядеработ [66; 90] значение языковых знаков опреде­ляется исключительно по коммуникативнойфункции языка: языковой знак приравнивается к любому другому типу знаков иопределяется двумя параметрами: соотношением с означающим (информацией) исистемой знаков. Гносеологическая (обобщающая) функция слов или полностьюотклоняется как «менталистская», или отодвигается на задний план. Вся областьотношений знака к процессу и результатам человеческого мышления, к познающемусубъекту объявляется метафизикой. Игнорируется как раз та сторона языковыхзнаков, которая составляет их основное отличие от чисто механических знаков.При таком подходе значение знака сводится либо только к обозначению (как улогицистов), либо к внутрисистемному отношению знаков, т. е. правилам употребле­ниязнаков [60]. Когда предпочтение отдается коммуникативной функции языка, то вовнимание принимаются, естественно,предикативные знаки, предложения, фразы, значе­ние которых сводится кпередаваемой ими информации, к смыслу сообщаемого. Если в качестве основной приопределении сущности знака берутся прагматическая и коммуникативная функции, тознаковое значение предстает в виде «целенаправленного поведения», сводится котношению между говорящим и слушающим в терминах «стимул — реакция» [6].Знаковое значение понимается как сред­ство, регламентирующее человеческое поведение.Противопостав­ление, доведенное до полного разрыва, коммуникативной и гно­сеологическойфункций языка, и в то же время неразграничение языка как системы виртуальныхзнаков, нереализованной потен­ции, и речи как актуальных, конкретных знаковприводит иногда к парадоксальной интерпретации языкового знака13 и его зна­чения.

Гипертрофиякоммуникативной функции языка при определении знака и его значения приводит ктому, что критерии отнесения того или другого элемента к категории знакаставятся в зависимость<126> исключительно от субъекта знаковой ситуации икоммуникативно­го задания. Слова и предложения при этом, по мнению представите­лейэтой точки зрения, перестают быть знаками 1) если они не имеют или не достигаюткоммуникативной цели, 2) если сообщаемое не представляется слушающему истинными в сообщении нет отсылки к «предмету», 3) если слова или предложения недостигают слу­шателя (например, лекция, сообщение по радио, звучащие в пустойкомнате) [11, 58—59]. Когда говорящий или слушающий обра­щает внимание налексическое значение той или другой словарной единицы, сопоставляя ее с другими,то он извлекает из слова ин­формацию не только о содержании выраженного словомпонятия, но и об объеме и классе предметов, которые могут быть обозначены этимименем. В актуальной речи, в процессе коммуникации так называемая понятийнаяотнесенность и предметная отнесенность, составляющие основу знакового значенияслова, могут не совпадать и тогда имеет место сдвиг в предметной отнесенности.Словесный знак может быть отнесен в речевом акте, в коммуникативных целях кпредмету, «непредусмотренному» исторически и с социально за­крепленным за нимзначением. Например, когда 'упрямый человек' называется в какой-либо конкретнойречевой ситуации ослом (случаи метафорического, вторичного употребленияслов или так называемой «смещенной речи»), то новая предметная отнесенность неизменяет номинативного значения знака осел, тем более она непрепятствует слову осел оставаться номинативным знаком, обозна­чающимвид животного, несмотря на наличие определенной но­вой знаковой ситуации.

Длясловесного знака как номинативной единицы, объективно существующей, социальнозакрепленной и принятой в данном значении говорящим коллективом, совершеннонерелевантно, в какой форме этот знак хранится или функционирует (в виде умст­венногообраза, графического изображения, визуального или аку­стического восприятия).

Возвращаяськ понятию значения знака, следуетотметить, что число его дефиниций велико и варьируется в связи с разнымпониманием самого знака. Общим для всех дефиниций является то, что знаковым значением считается тот или другойэлемент знаковой репрезентации или отношение между составляющими семиозис(знак, обозначаемый предмет, понятие, говорящий, слушающий).

В силу этогозначение определяется 1) как некая субcтанция (субстанциональное понимание значения знака), 2) какнекое отношение между элементамизнаковой ситуации, знаковой системы (функциональная интерпретация знаковогозначения). Так, например, для знаков-признаков, не составляющих систем(симптомы, приметы и т. п.), значением является реаль­ный предмет (событие, явление), на который они указы­вают,который они замещают. Для чисто механических знаков,<127> например, сигнальныхсистем, их семантическая ценность сводит­ся к внутрисистемнойзначимости.

Числофакторов, определяющих знаковое значение языковых элементов, больше, асоответственно разнообразнее и сложнее его дефиниции.

Определения,основывающиеся на субстанциональ­ной природезначения, разнятся в зависимости от того, с чем отождествляетсясубстанция — с предметом обозна­чения [76], с обобщенным отражением признаковпредметов и яв­лений в виде понятий [2; 45;] или с «идеальным предметом» (иде­альнымбытием) [78]. Значение языковых знаков иногда понимают функционально, т. е. значением языкового элемента счи­тают туфункцию, то назначение, которое они выполняют в системе языка. При такомпонимании значения любая функция языко­вого элемента будет знаковым значением,любой элемент языка — знаком. Например, пражцы считают фонему знаком, а еесмыслоразличительную  ценность — знаковым значением. При другом пониманиифункции (алгебраической ее интерпретации) значение знака определяется как отношение двух сторон знака — означающего иозначаемого. Определения значения знака как отношения представлены несколькимиразновидностями:

а) отношениемежду двумя сторонами знака; б) отношение означающего к обозначаемому предмету(предметная отнесенность); в) отношение формы знака к понятию о предмете (поня­тийнаяотнесенность); г) отношение между знаками внутри системы данного языка; припарадигматических отношениях зна­чение сводится к внутрисистемной значимости,при синтагмати­ческих связях — к комбинаторике знаков, к правилам их упот­ребления;д) отношение между знаком и деятельностью людей (операциональное пониманиезначения); е) отношение между го­ворящим и слушающим; значение определяется втерминах «сти­мул — реакция».

ОСОБЕННОСТИ СЛОВЕСНОГО ЗНАКА

Приопределении знаковой сущности слова необходимо при­нимать во внимание тупрочную и неразрывную связь между внеш­ней (звуковой) и внутренней (смысловой)сторонами, которая яв­ляется определяющим моментом не только для существованияи функционирования самого словесного знака, но также необходима длявозникновения и закрепления в языке его новых значений14. Несмотря на прочное единство формального исодержательного в<128> слове, между его внешней и внутренней сторонаминет полного параллелизма, т. е. однозначного соответствия одного другому; крометого, это единство не абсолютно, а относительно, т. е. может быть нарушено.

Особенностьюсловесного знака, в отличие от предложений и словосочетаний, является то, чтоодна знаковая форма (звуко­вая или графическая последовательность) способнавместить в себя целый ряд означаемых. Словесный знак в системе номинаций, впарадигматике, где одному означающему соответствует несколько означаемых(наименьших значимых элементов) резко отличается от реализованного словесногознака, где одному означающему, как правило, соответствует одно означаемое. Втоже время предло­жения, если считать их знаками, как правило, однозначны.

Словоизменительныеморфемы, совмещающие в себе несколько грамматических значений (семантическихминимумов), так же полисемны, как и слова. Например, морфема -sв системе английского глагола выражает одновременно 3 л. ед. ч. наст. вр.изъявит. накл.; полнозначный словесный знак to breakозначает в системе английской лексики 1) 'ломать', 2) 'разрывать', 3)'нарушать' 4) 'прерывать', 5) 'ослабевать', 6) 'ломаться', 7) 'начинаться', 8)'ворваться', 9) 'разразиться'.

Однако междуполисемией формальных и предметных морфем имеется большое различие. Полисемантизмформальных морфем присущ им одинаково как в парадигматике, так и всинтагматике, в то время как полисемия словесных знаков свойственна им толь­ков системе номинаций. Линейный, синтагматический ряд слов снимает многозначностьсловесного знака, присущую ему в системе языка; семантически реализованноеслово всегда однозначно, за исключением образной речи. В первом случае следуетговорить поэтому о синкритизме формальных морфем, в отношении словес­ного знака— о двух его модификациях: виртуальной и актуаль­ной.

Понятие виртуального и актуального в языке идет отГуссерля, который подводил под «виртуальное» чисто логическое, постоянное, посравнению с «актуальным», из­менчивым в языке. Язык движется между двумяполюсами,— пи­сал С. О. Карцевский, — которые можно определить как общее иотдельное15(индивидуальное), абстрактное и конкретное, поэтому<129> языковыезначимости имеют непременно виртуальный, следова­тельно, общий характер, длятого чтобы язык оставался независи­мым от индивидов. Проф. С. Ульман относитпонятие «виртуаль­ного» и «актуального» только к форме знака (signifiant) к двум его аспектам; виртуальный как хранящийся в виде отпечатка (engram)в системе языка, и акустический — когда знак реализован в ре­чи. А. А. Леонтьевотносит понятия «виртуального» и «актуального» аспекта в знаке как раз к егосодержанию: «Виртуальный знак — это известные особенности деятельности,отвлеченные от конкрет­ных знаковых операций и атрибутированныесоответствующему материальному объекту, т. е. закрепленные в знаковой форме;это элемент конкретной знаковой операции» [34, 26]. В значении словесногознака, в обобщении, как оно выступает в слове, выражена как чувственная сторонамышления, так и действенная его сторо­на, возникающая из общения человека сдругими людьми.

Словесныйзнак виртуально должен быть автоматизированным знаком и застывшим с точкизрения функции и структуры. Эти особые свойства словесного знака, только емуодному присущие, проистекают из самой сущности языка и сводятся к тому, чтослово способно обобщенно выражать идею, дифференцируя или отожде­ствляяпонятие, мысль, и в то же самое время служить средством общения, неся в каждомакте речи конкретную информацию. Сло­весный знак по своей природе двойствен, содной стороны, он связан с механизмом обобщения, отражая в той или иной форме име­ре ступени абстрагированного познания явлений и предметов ре­ального мира, сдругой — он связан с формированием мыслей и выражением различных интенцийговорящего и слушающего в процессе общения. Это превращает его в знак особоготипа.

Слово в ряду других знаков языка яв­ляется основным, потому что оно имеет семиологическую ценность внескольких планах, слово обобщает (сигнифика­тивная функция), дает наименование,обозначает (номинативная функция), слово сообщает (выполняет коммуникативнуюфунк­цию) и выражает определенное чувство, переживание говорящего, слушающего (прагматическаяфункция). Об этих свойствах словес­ного знака С. О. Карцевский писал в своевремя следующее: «Если бы знаки были неподвижны и каждый из них выполнял толькоодну  функцию, язык стал быпростым собранием этикеток. Но также невозможно представить себе язык, знакикоторого были бы подвиж­ны до такой степени, что ничего бы не значили запределами конк­ретных ситуаций. Из этого следует, что природа лингвистичес­когознака должна быть неизменной и подвижной одновременно. Призванныйприспособиться к конкретной ситуации, знак может изменяться только частично; инужно, чтобы благодаря неподвиж­ности другой своей части знак оставалсятождественным самому себе» [30, 85]. Что же составляет в словесном знаке тоустойчивое, которое позволяет ему оставаться тождественным самомусебе<130> как в синхронном, так подчас и в историческом планах. В словес­номзнаке, прежде всего, выделяется как некое постоянное, общее — форма знака,последовательность звуков или графем (звуковой или графический образ слова).Нужно отметить, что эта материаль­ная опора словесного знака, сугубосвоеобразная по сравнению с другими знаками, выступает в качестве тогопостоянного и устойчи­вого, что сохраняет его материальное тождество.

Другойособенностью формы словесного знака, в какой-то сте­пени прямо противоположнойпервой, является то, что она полно­стью сливается со значением знака (такназываемая «прозрачность для значения»), поэтому человек, воспринимающийсловесный знак, не обращает никакого внимания на его материальную сторону.

Вопрос обобщем и отдельном, о постоянном и переменном в словесном  знаке сопрягается спроблемой разграничения языка как системы общих, потенциальных средств и речикак реализация этих системных возможностей.

Чемсоздаются у словесного знака системные смысловые по­тенции, реализуемые в речи?Прежде всего, словесный (полнозначный)  знак всегда относится не к одномукакому-нибудь отдель­ному предмету, явлению, а к целому классу или к группе емуподоб­ных предметов. Поэтому любое референтное (предметное) значение слова сточки зрения психологии и результата его образования есть обобщение и представляетсобой имя, название класса предметов.

Отношениемежду понятием, передаваемым данным словесным знаком, и предметом, им обозначаемым,таково, что понятие ло­жится в основу содержательной характеристикинаименования предметов, а имя, соответственно, называет это понятие, т. е. сум­муотличительных признаков этих предметов, общих для класса. Так, в знаковомзначении русск, слова стол можно выделить два уровня обобщений, чтоставит его в определенную субординацию отношений с другими словесными знаками:1) общие признаки, различающие данный класс предметов от другого класса — стол: кровать, стол :стул, стол :шкаф и т. п. 2) общиепризнаки, объединяющие данный класс с другими — стол :мебель. Впервом случае имеем противопоставительные отношения, во втором — гипонимичные,т. е. инклюзивные, благодаря которым происходит включение более низкого классав более высокий класс классов — категорию; что же касается различных видов«предметов», то они выражаются уже не парадигматическими(противопоставительными) отношениями знаков, а путем контрастирующих отношений,осуществляемых в синтагматическом ряду; обеденный стол, пись­менный стол — 'мебель':адресный стол, паспортный стол — 'учреждение': диетический стол —'пища'. В тех случаях (на­пример, в группе имен нарицательных), когда междупонятий­ной и предметной отнесенностью знака имеется совпадение, рав­ное тому,которое существует между содержанием и объемом поня­тия, словесный знакявляется названием целого класса конкрет<131>ных предметов (подводимыхпод данное содержание) и выражает конкретное (полное, содержательное) понятиекласса предметов, подпадающих под его объем16. В тех случаях, когда понятийнаяотнесенность превалирует над предметной, словесной знак слу­жит названиемобщего понятия типа «движение», «отношение»; тогда названия конкретныхдействий, состояний обозначены в языке другими словесными знаками, ср.: движение— ходьба, бег, езда и т. п. Наконец, в случае так называемой специализиро­ванной,узкой по своему понятийному содержанию лексике и особенно в именах собственных,предметная отнесенность доми­нирует над понятийной стороной знака, поэтомупоследний служит специализированным названием предмета, процесса, явления.

Возвращаяськ вопросу о том, что сохраняет смысловое тож­дество словесного знака,необходимо отметить, что с точки зрения языковых средств то или другое обобщениеполучает определенное языковое выражение, упорядоченность и определеннуювзаимосвязь с содержанием других словесных знаков. Устойчивым, кроме формызнака и его номинативной функции, является также то, что обоб­щение получаетсоответствующую языковую форму выражения; в зависимости от того, является лиобобщаемое «предметом», «про­цессом» или «признаком», форма словасоответственно отражает это общекатегориальное семантическое значение исловесный знак получает отнесенность к определенной части речи. Правда, этовыдерживается не всегда и не всеми языками, однако в подавляю­щем большинствеязыков это различие находит формальное вы­ражение. Далее в пределах того илидругого лексико-грамматического  класса слов (части речи) содержание словесногознака дифференцируется в зависимости от семантических свойств. По линии этогосодержания данный словесный знак выстраивается во второй ряд зависимостей — впарадигматические связи, в соот­ветствующие семантические подклассы слов —'одушевленные — нео­душевленные предметы' и т, п. Наконец, по характеруконкретного лексического содержания слово входит в несколько парадигматиче­скихрядов — синонимические ряды, лексико-семантические груп­пы, словообразовательныеряды, семантические поля и т. п. Эти три вида зависимости, своеобразнаяиерархия смыслового содержания слова, не могут не способствовать сохранениюсеман­тического и формального тождества словесного знака.

Какисторическое, так и синхронное тождество слова, наличие виртуального иактуального в словесном знаке является не просто научной фикцией, а егореальной формой существования в языко­вой системе и непременным условиемфункционирования в речи. Игнорирование этой двойной жизни словесного знака,двусторон­ней его природы приводит к двум крайностям: 1) к изучениюлек<132>сики как системы вокабул, 2) к изучению только комбинаторики,синтагматики словесных знаков.

Сторонникипервой точки зрения сводят значение слова к ста­тически закрепленным за даннымзвуковым комплексом неиз­меняемым концептам (significatum)или прямым соотносительным связям с внешним миром и «опытом» (designatum). Гипертрофируя номинативную функцию знаков, сущность смысловыхизменений слов усматривают исключительно в сдвиге наименований. В иссле­дованияхподобного рода рассмотрению подлежит лишь предмет­ная и понятийнаясоотнесенность словесного знака, его качествен­ная сторона; количественная жесторона, так называемое «семан­тическое распространение полисемантическогослова», актуализа­ция виртуального словесного знака в линейном ряду, в речи пол­ностьюигнорируется.

Приверженцывторой точки зрения, наоборот, считают, что лексическое значение слова всистеме — фикция17и сводят сущ­ность знака к его употреблению, к комбинаторике словесного зна­кав синтагматическом ряду, подменив изучение его значения опре­делением шкалыдистрибуций, сбросив со счетов парадигмати­ческие связи слов, их системноезначение. Значение сводится к дистрибуции, но как в случае с разными фонемами,имеющими оди­наковую дистрибуцию, так и в лексике, разные значения, разные лек­сическиеединицы могут иметь и имеют одинаковую дистрибуцию.

Несмотря наразличие в интерпретации значения словесного знака, почти во всех научных направленияхделалась попытка выделить в нем «постоянные» и «переменные» элементы,установить сферу устойчивого и изменчивого в словесном знаке. Так, в тра­диционнойсемасиологии это различие в лексическом содержании слова подавалось в видепротивопоставлений: узуального и окка­зионального (Г. Пауль), прямого ипереносного (Г. Стерн), ближнего и дальнего (А. Потебня), значений иупотреблений слова (В. В. Ви­ноградов); в функциональной лингвистике в виде«первичной и вторичной семантических функций слова» (Е. Курилович), «знаковязыка» и «знаков речи» (Ф. Микуш), «адекватной и случай­ной ценности знака» (С.О. Карцевский), «прямой и смещенной ре­чи» (Л. Блумфилд) и др.

Неоднозначноесоответствие формы словесного знака и его содержания было сформулировано в видепринципа «асимметрич­ного дуализма» С. О. Карцевским, который подошел к определениюсемиологических свойств языковых знаков несколько с иной сто­роны, нежели Ф. деСоссюр.

Первой инеобходимой особенностью знака, особенностью, рас­крытой С. О. Карцевскимглавным образом применительно к сло<133>ву, является то, что он не можетне носить дифференциального ха­рактера, в противном случае словесный знакпревратился бы в простой сигнал. Сущность семиологической значимости слова сос­тоитне только в дифференциации, но и в отождествлении. Словес­ный знак, будучиобразован скрещением этих двух мыслительных рядов (отождествления идифференциации), может быть отождест­влен или дифференцирован как по своейформе, так и по содержа­нию. Возможность отождествления словесных знаков то поих форме, то по их содержанию приводит к тому, что каждый словес­ный знакявляется потенциально омонимом и синонимом одно­временно.

Каждыйполнозначный словесный знак (имена нарицательные), подобно атому, несет в себедва заряда: положительный (отож­дествляющий, общий) и отрицательный(дифференцирующий, раз­личный). Поэтому словесный знак, как, впрочем, и любойдругой знак, из указанного класса знаков может быть одновременно ото­ждествленс другими знаками и быть от них непременно в чем-то отличным. При новойноминации, т. е. при любом вхождении зна­ка в парадигматический ряд или присочетании словесных знаков в синтагматическом плане новое включается как «новойрод ста­рого вида». В силу этого основным принципом структурной ор­ганизациисистемы номинаций являются два противоположных, но всеобщих принципа: 1) принципвключения словесных знаков по их смысловому содержанию при парадигматическихотношениях; 2) принцип семантической (смысловой) совместимости в линейном ряду.

Такимобразом, словесным знакам свойственна двойная струк­турная организация —парадигматические (оппозиционные) от­ношения, обеспечивающиеноминативно-классификационную дея­тельность языка, и синтагматические(контрастирующие) связи, удовлетворяющие потребностям его синтагматической деятель­ности.Соответственно каждому словесному знаку присуща как номинативная ценность — способность называть, обозначатьпредметы, явления, их свойства и действия, так и синтагматическая валентность— способ­ность в силу своей семантики вступать в разные лексические связи в синтагматическомряду. В языке словесные знаки в зависимости от соотношения этих двух функциймогут быть разделены на полнозначные (полные знаки), обладающие какноминативной, так и синтагматической ценностью (имена нарицательные), и семанти­ческинеполнозначные (имена собственные), у которых номинатив­ная ценность являетсяпревалирующей; к особому классу словес­ных знаков можно отнести так называемыедейктические слова — заместители полных словесных знаков: личные, указательныеме­стоимения, наречия места, времени, обозначающие координаты ре­чевого акта,семантика которых полностью раскрывается в син­тагматическом ряду. Кроме того,в языке есть словесные знаки, не<134> обладающие номинативной ценностью,а всецело выполняющие синтагматическую функцию в языке — союзы, связки,предлоги. Интересно отметить, что даже в классе полнозначных слов, обладающихкак номинативной, так и синтагматической ценностями, их соотношение различно.Так, в именных лексемах, выражающих в основном понятие предметности,номинативная ценность прева­лирует над синтагматической, поэтому в содержаниеименных лексем входят такие признаки семантических разрядов и категорий слов,как 'одушевленность — неодушевленность', 'исчисляемость — неисчисляемость','лицо — нелицо' и т. п. В семантике глагольных лексем, в самом лексическомзначении отражены дву­сторонние или трехсторонние отношения: действия к егоагенту, действия к объекту или к тому и другому одновременно.

Итак,словесный знак резко противостоит другим языковым знакам по характеру своегознакового значения, последнее скла­дывается из семантических признаков разнойстепени обобщенно­сти.

В содержаниисловесного знака можно строго разграничить: конкретное содержание, свойственноеиндивидуальному знаку, ка­тегориально-семантическое содержание, присущеесемантическим категориям слов, и грамматическое, свойственное самым крупным вязыке классам слов. Соответственно полнозначный словесный знак выстраивается втри ряда семантических отношений — лек­сические парадигмы, семантическиекатегории и лексико-грамматические разряды слов — части речи. Лексическаяабстракция, в отличие от грамматической, носит ступенчатый характер, склады­ваетсяиз нескольких рядов признаков, различных по степени своей обобщенности.

При этомкаждая из ступеней абстракции имеет подчиненную связь с вышестоящей и подчиняющую— с нижестоящей: целое составляется путем включения нижестоящей в вышестоящуюсту­пень абстракции. Например, в значение англ. man 'мужчина'входят семы 'предметность', 'одушевленность', 'лицо', 'муж­ской пол';означаемое словесного знака man может быть опреде­лено следующим образом: 'предмет,одушевленный, относящийся к человеческому роду, мужского пола, взрослый'.

Спецификаполнозначного словесного знака заключается в характере его означаемого,включающего в себя собственное значение знака, обозначение и значимость впарадигматике, собственное значение и смысл («семантическое приращение» всинтагматике).

Итак,естественный язык как особая органически целостная семиотическая системаобладает большим своеобразием. Специфи­ка языковых знаков создается преждевсего тем, что естествен­ный язык служит средством познания объективного мира иорга­низации речемыслительной деятельности человека. Языковые зна­ки,обладающие основными семиологическими функциями обобще<135>ния,различения, интеграции и дифференциации, обеспечиваютноминативно-классификационную деятельность языка. Знаки любой другойсемиотической системы не имеют функции обобще­ния и интеграции, не обладаютноминативной функцией.

Способностьязыкового знака совмещать в себе как дифферен­цирующие, так и интегрирующие семиологическиефункции (так называемые полные знаки), свойство знаков вступать друг с другом всмысловые связи в линейном ряду создает возможность порождения бесконечногочисла новых знаков и новых семантичес­ких значимостей — свойство, присущееисключительно естест­венному языку или построенным на его основе символическимязыкам наук. Это свойство языковых знаков обеспечивает синтаг­матическуюдеятельность языка.

В основуопределения типов языковых знаков, очевидно, может быть положен характерсемиологических функций знака, обусловливающий, в свою очередь, типозначаемого, знакового значения. Могут быть выделены:

а) языковыезнаки, которым в большей мере свойственна дифференцирующая функция, например,фонемы;

б) языковыезнаки, в которых отождествляющая функция пре­валирует над дифференцирующей —грамматические морфемы и модели синтаксических и семантических связей языковыхединиц;

в) языковыезнаки, которым присущи как дифференцирующая, так и обобщающая функции, такназываемые полные знаки (собственно знаки) — слова, словосочетания,предложения.

Помимофункциональных отличий языковых знаков, семиоти­ческой системе естественногоязыка, глобальной по своей сущности, присуща особая структурная организация;

а) двойноечленение языка, создающее основное своеобразие структурной организации языковыхзнаков;

б) двойнаяструктурная организация языковых элементов — парадигматические смысловые отношениязнаков и их синтагмати­ческие семантические связи;

в) наличие«словаря» и «грамматики» в системе языка.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.    Л. А. Абрамян.Семиотика и смежные науки. — «Изв. АН АРМ. ССР», 1965, №2.

2.    Л. А. Абрамян.Гносеологические проблемы теории знаков, Ере­ван, 1968.

3.    Э. Г. Аветян.Природа лингвистического знака. Ереван, 1968.

4.    Архив К. Маркса и Ф. Энгельса, т. IV.1935.

5.    Л. В. Баженов,Б. В. Бирюков. Семиотика и некоторыеаспек­ты языка и мышления, — В сб.: «Язык и мышление». М., 1967.

6.    Л. Блумфилд.Язык. М., 1968.

7.    М. Блэк.Лингвистическая относительность (Теоретические воззре­ния Б. Л. Уорфа). — Всб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.<136>

8.    Т. В. Булыгина.Особенности структурной организации языка как знаковой системы и методы ееисследования. — В сб. «Материалы к кон­ференции «Язык как знаковая системаособого рода»». М., 1967.

9.    И. Вaxeк. Лингвистический словарь пражской школы. М., 1964.

10.   А. А. Ветров.Лингвистика, логика, семиотика. «Вопросы философии»,  1967, №2.

11.   А. А. Ветров.Семиотика и ее основные проблемы. М., 1968.

12.   В. Н. Волошинов.Марксизм и философия языка. Л., 1929.

13.   Л. С. Выготский.Избранные психологические исследования. М., 1956.

14.   Л. С. Выготский.Мышление и речь. М. — Л., 1934.

15.   Л. С. Выготский.Развитие высших психических функций М., 1960.

16.   М. М. Гухман.Лингвистическая теория Л. Вейсгербера.— В сб.: «Вопросы теории языка всовременной зарубежной лингвистике». М., 1961.

17.   М. М. Гухман.Э. Сепир и «Этнографическая лингвистика». — ВЯ, 1954, №1.

18.   А. Ф. Демьяненко.О методологических направлениях семио­тики и о связи мышления и языка. — В сб.:«Язык и мышление». М., 1967.

19.   Л. Ельмслев.Метод структурного анализа в лингвистике. — В кн.: В. А. Звегинцев. Историяязыкознания XIX—XX веков в очерках и извлечениях, ч. II.М., 1965.

20.   Л. Ельмслев.Пролегомены к теории языка. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

21.   А. А. Зализняк.Опыт анализа одной относительно простой знако­вой системы. — В сб.:«Структурно-типологические исследования». М., 1963.

22.   В. А. Звегинцев.Глоссематика и лингвистика.—В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 1. М., 1960.

23.   В. А. Звегинцев.Значение и понимание с точки зрения машины. — В сб.: «Теоретические проблемыприкладной лингвистики», М., 1965.

24.   В. А. Звегинцев.Очерки по общему языкознанию. М., 1962.

25.   В. А. Звегинцев.Семасиология. М., 1957.

26.   А. А. Зиновьев.Об основах абстрактной теории знаков.— В сб.: «Проблемы структурнойлингвистики». М., 1963.

27.   Вяч. Вс. Иванов. Лингвистика и гуманитарные проблемысемио­тики. — «Изв. АН СССР». Серия литературы и языка, т. XXIII,вып. 3, 1968.

28.   Вяч. Вс. Иванов. Язык в сопоставлении с другимисредствами передачи и хранения информации. — В сб.: «Прикладная лингвистика имашинный перевод». Киев, 1962.

29.   Э. В. Ильенков.Идеальное. «Философская энциклопедия», т. II. М., 1962.

30.   С. О. Карцевский.Об асимметричном дуализме лингвистического знака. — В кн.: В. А. Звегинцев.История языкознания XIX и XX ве­ков в очерках и извлечениях, ч. II.М., 1965.

31.   С. Д. Кацнельсон.Содержание слова, значение, обозначение. М. — Л., 1964.

32.   Г. Клаус.Сила слова. М., 1967.

33.   В. И. Ленин.Материализм и эмпириокритицизм. Сочинения, т. 14.

34.   А. А. Леонтьев.Слово в речевой деятельности. М., 1965.

35.   А. А. Леонтьев.Языковой знак как проблема психологии. — В сб.: «Материалы к конференции «Языккак знаковая система особого рода»», М., 1967.

36.   А. Мартине.О книге «Основы лингвистической теории» Луи Ельмслева. — В сб.: «Новое влингвистике», вып. 1. М., 1960.<137>

37.   А. Мартине.Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в лингви­стике», вып. 3. М., 1963.

38.   В. В. Мартынов.Кибернетика, семиотика и лингвистика. Минск, 1967.

39.   М. Б. Митин.Материальное и идеальное. «Вопросы философии», 1962, №2.

40.   В. П. Мурат.Глоссематическая теория. — В кн.: «Основные направ­ления структурализма». М.,1964.

41.   И. С. Нарекий.Современный позитивизм. М., 1961.

42.   А. М. Пешковский.В чем же, наконец, сущность формальной грамматики? — В кн.: А. М. Пешковский.Избранные труды. М., 1952.

43.   В. Поржезинский.Введение в языковедение. Изд. 4. 1916.

44.   И. И. Ревзин.О структурной лингвистике и семиотике. «Вопросы философии», 1964, №4.

45.   Л. О. Резников.Гносеологические вопросы семиотики. Л., 1964.

46.   Л. О. Резников.Гносеология прагматизма и семиотика Ч. Морриса.  «Вопросы философии», 1963, №1.

47.   А. А. Реформатский.Проблема фонемы в американской лингви­стике. «Уч. зап. Моск. гор. пед. ин-та»,т. V, вып. 1, 1941.

48.   А. А. Реформатский.О перекодировании и трансформации ком­муникативных систем. — В сб.:«Исследования по структурной типоло­гии». М., 1963.

49.   В. Скаличка.Асимметричный дуализм языковых единиц. — В кн.: «Пражский лингвистическийкружок». М., 1967.

50.   Н. А. Слюсарева.Теория ценности единиц языка и проблема смысла.— В сб.: «Материалы кконференции «Язык как знаковая систе­ма особого рода». М., 1967.

51.   А. И. Смирницкий.К вопросу о слове (проблема «тождества сло­ва»). «Труды Ин-та языкознания АНСССР», т. IV, 1954.

52.   Ф. Соссюр.Курс общей лингвистики. М., 1933.

53.   Ю. С. Степанов.Структура современной семиотики. — В сб.: «Ма­териалы к конференции «Язык какзнаковая система особого рода»». М., 1967.

54.   Л. В. Уваров.Образ, символ, знак. Минск, 1967.

55.   А. А. Уфимцева.Слово в лексико-семантической системе языка. М., 1968.

56.   А. Шафф.Введение в семантику. М., 1963.

57.   Г. П. Щедровицкий.О методе исследования знаковых систем. — В сб.: «Семиотика и восточные языки».М., 1967.

58.   Г. П. Щедровицкий,В. В. Садовский. О характере основ­ныхнаправлений исследования знака в логике, психологии и языко­знании. — В сб.:«Новые исследования в педагогических науках», вып. 2. М., 1964.

59.   Г. П. Щедровицкий.Что значит рассматривать язык как знако­вую систему? — В сб.: «Материалы кконференции «Язык как знако­вая система особого рода»». М., 1967.

60.   L. Antal.The questions of meaning. The Hague, 1963.

61.   Н. Âasilius. Neo-HumboldtianEthnolinguistics. «Word», 1952, v. 8.

62.   E. Benveniste.Nature du signe linguistique. «Acta Linguistica», 1939, v. 1, ¹1.

63.   L. von Âertalanffy.Definition of the symbol. «Psychologyand the Science» (ed. by I. R. Royce). N. Y., 1965.

64.   L. Âloomfield.Language or Idias. «Language»,1936, ¹2.

65.   Е. Âuyssons. La communication etl'articulation linguistique. Bruxelles, 1967.

66.   Е. Âuyssens. Les langages et lediscours. Broxelles, 1943.<138>

67.   Е. Âuyssens. La nature du signelinguistique. «ActaLinguistica», 1940, v. 2, ¹2.

68.   К. Âühler. Sprachtheorie. DieDarstellungs-funktion der Sprache. Jena, 1934.

69.   R. Ñarnap.Der logische Aufbau der Welt. Berlin,1928.

70.   R. Carnap.Introduction to semantics.Cambridge (Mass.), 1948.

71.   R. Ñarnap.Logische Syntax der Sprache. Vienna, 1934.

72.   R. Carnap.Meaning and necessity. A study in semantics and modal logic. Chicago, 1956.

73.   Е. Ñassirer. Philosophic der symbolischen Formen. Bd. I. Die Spra­che.Berlin, 1923.

74.   N. Chomsky.The logical basis of linguistic theory. «Preprints of Pa­pers for NinthInternational Congress of Linguists». Cambridge (Mass.), 1962.

75.   G. Frege.Über Sinn und Bedeutung.«Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik», 1892, Bd. 100.

76.   A. W. Gardiner.The theory of speech and language. Oxford, 1931.

77.   W. Haas.On defining linguistic units. — TPS, 1954.

78.   E. Íusserl.Logische untersuchungen, Bd. II. Halle, 1922.

79.   G. Ipsen.Sprachphilosophie der Gegenwart. Berlin, 1930.

80.   G. Êlaus.Semiotik und Erkenntnistheorie. Berlin, 1963.

81.   E. Êoschmieder.Die Structurbildenden Eigenschaften sprachlicher Systeme. «Die Welt derSlaven», 1957, ¹11.

82.   E. Êuryłowicz.Linguistique et theorie du signe. «Journal de Psychologie», 1949, 42.

83.   E. Lerch.Vom Wesen des sprachlichen Zeichens. «Acta Linguistica», 1939, v. I, ¹3.

84.   A. Martinet.La double articulation linguistique. — TCLG, 1949, v. 5.

85.   Ñh.W. Morris.Foundations of the theory of signs. «International En­cyclopedia of UnitedScience». Chicago, 1938, v. I, ¹2.

86.   Ñh. W. Morris.Signification and significance. Cambridge (Mass.), 1964.

87.   Ñh. W. Morris.Signs, language and behaviour. N. Y., 1946.

88.   С. К. Ogden, I. A. Richards. The meaning of meaning. London, 1923.

89.   Ñh. S. Pierce.Collected Papers. Cambridge (Harvard University), 1931.

90.   L. Prietо.Massages et signaux. Paris, 1964.

91.   W. Qnine.From a logical point of view.Cambridge (Mass.), 1953.

92.   В. Russel. Human knowledge. Its scope andlimit. London, 1948.

93.   W. Schmidt.Lexikalische und actuelleBedeutung. Berlin, 1963.

94.   A. Sechehaye.Ch. Bally, H. Freis. Pourl'arbitraire du signe. «ActaLinguistica», 1940, v. 2, ¹2,

95.   H. Spang-Hanssen.Recent theories on nature oflanguage sign. — TCLC, 1954, v. 9.

96.   J. Trier.Der deutsche Wortschatz im Sinnbezirk des Verstandes. Hei­delberg, 1931.

97.   S. Ullmann.Semantics. An introductioninto the science of meaning. Oxford,1962.

98.   S. Ullmann.The principles of semantics.Glasgow, 1957.

99.   W. W. Urban.Language and reality. London,1939.

100.   L. Weisgerber.Die Bedeutungslehre — ein Irrweg der Sprachwissenschaft? «Germanisch-RomanischeMonatsschrift», 1927, Bd. XVI.

101.   L. Weisgerber.Das Gesetz der Sprache als Grundlage des Sprachstudium. Heidelberg, 1951.

102.   L. Weisgerber.Von den Kräften der deutschen Sprache, Bd. I — IV. Düsseldorf,1951—1954.

103.   L. Wittgenstein.Tractatus Logico-philosophicus. London — N. Y., 1922

104.   Zeichen und System der Sprache. Berlin. Bd. I, 1961; Bd. II, 1962; Bd. III,1966.<139>

ЯЗЫК В СОПОСТАВЛНИИ СОЗНАКОВЫМИ СИСТЕМАМИ
ИНЫХ ТИПОВ

Определениеязыка как средства коммуникации, представляю­щего собой систему знаков, котороепосле Соссюра стало обще­принятым среди лингвистов, не дает критерия, покоторому мож­но было бы отличить язык от других семиотических систем. Нап­ротив,оно подразумевает, что любая коммуникативная система знаков может называться«языком», так что приведенное выше определение относится, собственно, ко всякойсемиотической сис­теме. В то же время Соссюр был первым из лингвистов, кто про­возгласилнеобходимость создания семиологии — общей науки, изучающей знаковые системы.Здесь наблюдается определенное противоречие, на которое обратил внимание Ж.Мунен [64]: если всякая система знаков является «языком» и если лингвистика —это наука о языке, то, по определению, семиология не может существовать какотдельная наука; в то же время, в силу того, что человеческие языкипредставляют собой лишь специальный вид знаковых систем (важнейший из этихсистем, как пишет Соссюр), человеческие языки должны изучаться отдельно отдругих семио­тических систем и наряду с методами, определяемыми свойства­ми,общими для языка и других систем знаков, использоваться методы, определяемыеспецифическими свойствами языка.

Очевидно,что определение специфических признаков языка, отличающих его от другихобъектов того же рода, и, соответствен­но, положительное или отрицательноерешение вопроса о при­надлежности той или иной знаковой системы к типу «язык»зависит от того, какое именно содержание a prioriвкладывается в это понятие. Так, например, возможность отнести к типу «язык»ком­муникативные системы животных, естественно, непосредственно зависит оттого, отождествляется ли по определению понятие «язык» с понятием«коммуникация» или, опять же по определению, содержание этого понятияограничивается отношением к специфи­чески человеческим формам общения [46, 7;70, 50]. С другой стороны, согласившись, например, считать достаточным опреде­лениеязыка, предложенное логиками Карнаповской школы, «язык — это система знаков иправил их употребления»18,мы должны будем считать языком различные системы математической логики и другиесистемы, удовлетворяющие этому определению; и обратно, заранее отнесяматематическую символику к типу «язык», мы обязаны удовлетвориться приведеннымвыше общим определением, исключив из характеристики языка более специ­фическиепризнаки его структурной организации.<140>

В этомслучае вопрос об определении «differentia specifica» языка, отграничивающемего от других объектов, принадлежа­щих к тому же «genusproximum» (т. е. к классу семиотических сис­тем), очевидно,превращается в чисто терминологическую проб­лему.

Можно,однако, поставить вопрос иначе — так, как это делает в цитированной выше работеА. Шафф [70, 51]: соответствует ли расширение либо сужение содержательногообъема понятия «язык» действительному положению вещей, являются ли различиямежду орудиями коммуникации, которые, как говорит Мартине, «мы хотели быназвать языками» [59, 20], и другими сопоставимы­ми с ними объектамидействительно настолько существенными, что было бы уместно и терминологическоеразграничение соот­ветствующих понятий, либо, напротив, этими различиями сле­дуетпренебречь для того, чтобы называть существенно сходные объекты одним и тем женазванием?

При такойпостановке вопроса возникает задача определения критерия существенности тех илииных признаков семиотических систем. Без этого критерия определение спецификиязыка может превратиться в простое перечисление более или менее случайныхпризнаков, замеченных в процессе наблюдения над тем, что по традиции считалосьпредметом лингвистики.

Посколькулюбой знак представляет собой структуру, обра­зованную из означающего иозначаемого (соответственно, в каж­дом коде может различаться план выражения иплан содержания), в основу классификации знаков могут быть положены признаки,характеризующие их 1) со стороны выражения, 2) со стороны со­держания и 3) сточки зрения типа отношения между сущностя­ми этих двух планов.

ФИЗИЧЕСКАЯ ПРИРОДА СИГНАЛОВ

Субстанциональная характеристикаплана выраже­ния имеет в виду физическую природу передаваемых сигналов19, т. е. признак, характеризующий сам каналинформации20.Если отвлечься от возможности существования таких особых способов человеческогообщения, которые не связаны с пятью органами<141> чувств21 (ср. возникший в последнее время интерес кпроблеме телепатического общения), можно констатировать, что прин­ципиальновозможно разделение знаков на пять типов в зависи­мости от способа ихвосприятие при помощи слуха, зрения, ося­зания (ср. Брайлевский алфавит дляслепых), обоняния (типичным знаком этого рода, используемым в человеческомобществе, яв­ляется запах этилмеркаптана, который употребляется в шахтах вкачестве предостерегающего сигнала для шахтеров; ср. семио­тическуюинтерпретацию некоторых других примеров использо­вания запахов в [11; 73]),вкуса (возможность использования в человеческом обществе вкусовых сигналовявляется скорее те­оретической, чем практической; ср., впрочем, не вполнебесспор­ные примеры в [11]). Знаки двух наиболее важных для человека типов,слуховые и зрительные22,могут быть подвергнуты даль­нейшей классификации в зависимости от способа производствазнаков. Так, некоторые исследователи выделяют вокально-слу­ховые иинструментально-слуховые знаки, а также (среди зри­тельных, а иногда и средислуховых) — преходящие, т. е. исче­зающие сразу же после возникновения, ипродолжительные зна­ки, которые, возникнув, сохраняются определенное время (см.[62], откуда мы заимствуем некоторые примеры).

К преходящимзрительным знакам относятся разного рода жесты и мимика у людей и животных(например, экспрессивное использование движения в танце или жесты,ориентирующие в пространстве, как указание пальцем у человека). Жесты могутобразовать систему мимической речи (ср. определенные виды об­щения глухонемых,с одной стороны, и развитую семиотическую систему танца у пчел — с другой).

Продолжительнымизрительными знаками являются, например, следы на земле, дорожные указатели,стрелки, а также различ­ные знаки, указывающие на принадлежность к определеннойсо­циальной группе (гербы, военные знаки отличия и т. п.). К этой же категорииотносятся и произведения изобразительного искус­ства — скульптуры, живописи играфики. Систему продолжитель­ных оптических знаков образует и письмо,первоначально осно­ванное на изображении обозначаемых предметов, а затем прошед­шеедлинный путь развития в сторону все большего сближения со звуковым языком.

Важнейшеесредство человеческого общения — звуковой язык, а также некоторые коммуникативныесистемы животных<142> (например, система криков у гиббонов илидостигающие доволь­но высокой ступени развития системы звуковых сигналов, свя­занныхс инстинктом продолжения рода у некоторых пород птиц), использующие знаки,производимые при помощи голосо­вого аппарата существа, посылающего сигналы,относятся к сис­темам вокально-слуховых знаков.

Инструментально-слуховыезнаки используются, естествен­но, только в человеческом обществе. Сюдаотносятся, например, военные сигналы разных народов и эпох производимые при по­мощибубнов и труб. Возможность передачи сигналов этого рода на большие расстоянияиспользуется в так называемом«языке барабанов» некоторыми племенами Центральной и Западной Аф­рики,Центральной и Южной Америки, Полинезии и Ассама (см. подробнее [11]. Там жессылки на специальную литературу). Чрезвычайно сложным и развитым кодоминструментально-слу­ховых знаков является музыка.

Слуховойхарактер знаков до сравнительно недавнего време­ни был связан с быстрымзатуханием соответствующих сигналов. С изобретением граммзаписи и магнитофоновпоявилось средство длительного хранения информации, передаваемой с помощью во­кально-слуховыхзнаков.

Очевидно,что определение самого канала информации не яв­ляется достаточнойхарактеристикой того или иного кода, так как, во-первых, сигналы, имеющие однуи туже физическую при­роду, могут образовать заведомо различные знаковыесовокуп­ности (ср., например, музыку и звуковой человеческий язык) и,во-вторых, одна и та же знаковая система может манифестировать­ся при помощисигналов различной физической природы (ср., например, устную и письменнуюразновидность системы, называе­мой «русским языком», или системы, лежащие воснове текста, закодированного при помощи точек, тире и пробелов, и текста,закодированного при помощи звуковой разновидности азбуки Морзе, т. е. такиесистемы, полная изоморфность которых не под­лежит никакому сомнению).

Исследователипо-разному интерпретируют эту возможность. В глоссематике принято считать различныесубстанции выраже­ния равноправными средствами реализации одной и той же фор­мывыражения, вполне безразличными для этой последней — ср., например, замечанияУльдаля: «Язык, «la langue» в отличие от «la parole» есть нечто отличное от той субстанции, в которой онманифестируется, абстрактная система, не определяемая суб­станцией, но,напротив, формирующая субстанцию и определяю­щая ее как таковую… Толькоразличение формы и субстанции способно объяснить возможность существования водно и то же время речи и письма как выражения одного и того же языка. Ес­ли быкакая-либо из этих двух субстанций — воздушный поток или поток чернил, была бынеотъемлемой частью самого языка,<143> было бы невозможно переходить отодной субстанции к другой, не изменив языка» [77, 147].

Многиеавторы, однако, склонны считать лишь одну субстан­цию выражения (для языка —звуковую) основной, первичной, в то время как другие субстанции (для языка, вчастности, гра­фическую) — вторичными, производными, «паразитарными» [14,460—461; 15, 370; 47 и др.]. Иногда говорят о различных разно­видностях одногои того же кода, реализованных при помощи различных каналов информации, как оего субкодах, среди ко­торых один, наиболее часто употребляемый, являетсяглавным субкодом. Так, различаются пять различных субкодов языка: 1) зрительныйпреходящий субкод — мимическая речь глухо­немых, 2) зрительный продолжительныйсубкод — письмо, 3) главный, вокально-слуховой субкод — устный язык, 4) ин­струментально-слуховойсубкод — язык бубнов, 5) тактильный субкод — алфавит Брайля для слепых [62,13].

Как кажется,следует согласиться с Й. Вахком, обратившим внимание на принципиальное различиемежду письмом и фоне­тической транскрипцией: если траксрибированный текст пред­ставляетсобой не знак внешнего мира, но знак знака внешнего мира, т. е. знак второгопорядка, то письменный текст является знаком первого порядка, непосредственносоотносимым с обоз­начаемой действительностью (хотя исторически, будучи quasi-транскрипцией,это был знак второго порядка) [6; 78].

Из этогоразличия вытекает неправомерность отождествления отношения между нотами извуками как двумя переменными, в которых проявляется музыкальная форма, сотношением между графической и звуковой субстанциями, в которых проявляетсяязыковая форма — отождествления, из которого исходят, напри­мер, Р. Якобсон иМ. Халле, полемизируя с глоссематической концепцией отношения между «формой» и«субстанцией» [28, 244]. Мнение о том, что «для музыки письменность остаетсявспо­могательным средством, долговременной памятью», в то время как «вбольшинстве жанров литературы письменная форма со­вершенно оттеснила устную, сочевидными последствиями этого процесса» [12, 34] представляется поэтому вполнесправедливым23.

Можно,очевидно, констатировать, что в то время как опре­деленная субстанция выраженияоказывается существенным признаком для отнесения некоторых семиотических системк тому или иному типу (ср. системы, называемые «живопись», «музыка»,«хореография» и т. п.), для других систем физическая природа сигналов являетсянесущественной.<144>

Впрочем,именно сама эта способность «трансмутироваться из одного набора знаков вдругой»24может служить одной из типологических характеристик естественного человеческогоязы­ка.

ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ КЛАССИФИКАЦИИ ЗНАКОВ

Признаки,характеризующие знаки с точки зрения содер­жания передаваемых сообщений, лежатв основе существую­щих функциональных классификаций знаков. Большинство из нихвосходит к классификации, предложенной австрийским пси­хологом К. Бюлером,который выделял — в зависимости от то­го, какой из трех основных элементовкоммуникации (отправи­тель, адресат или сам предмет сообщения) находится напервом плане — три категории знаков: «симптомы», т. е. знаки, имеющиеэкспрессивную функцию и выражающие «внутреннюю сущность посылающего»,«сигналы», т. е. знаки, имеющие апеллятивную функцию «в силу своего обращения кслушающему, внешнее и внутреннее поведение которого ими направляется», и,наконец, «символы», т. е. знаки, имеющие репрезентативную функцию «в силу своейориентации на предметы и материальное содержание» [4, 26].

Модификациейбюлеровской модели является классификация знаков, предложенная польским языковедомТадеушем Милевским [62, 13 и сл.], который различает два основных типа знаков:«симптомы» и «сигналы», а среди этих последних — семантичныеобращения» (asemantyczne apele) и «семантические сигналы»25. Различие между «асемантичными обращениями»и «семантически­ми сигналами» состоит в различном отношении к действительно­сти:если «семантические сигналы» отсылают адресата к некоторо­му явлениюокружающего мира и имеют индивидуальный, объек­тивный характер, то«асемантичные обращения» не относятся к<145> явлениям внешнего мира, аимеют целью определенным образом воздействовать на душевное состояние иповедение адресата. Типичными кодами такого рода являются, например, классиче­скаяи романтическая музыка ХVIII и XIX вв., основная функция которой состоит в эмоциональномвоздействии на слушателей, танец, а в области изобразительного искусства —орнаменталь­ная и абстрактная живопись XX в.

С теориейБюлера связана и модель Э. Кошмидера [53—56], который в поисках столь жеобъективной основы исследования плана содержания отдельных языков, какуюпредставляет для фонологии общая фонетика, предложил в качестве универсаль­нойхарактеристики ноэтического поля языка схему, определяю­щую это ноэтическоепространство в терминах трех измерений: логического, онтологического и психологического.

Первоеизмерение, которое Кошмидер называет «логическим измерением номинации» («die logische Dimension der Nennung»), связано с обозначением понятий; операция называнияимеет от­ношение к вопросу «как называется?», но не к вопросам типа «правда ли,что...?» («ist es wahr,daß...?»).

Второеизмерение, которое Кошмидер называет «die ontologische Dimension der Verzeitung», предполагает соотнесение с дейст­вительностью, в частности наличиеили отсутствие прикрепленности к некоторому данному пункту времени ипространства; в рамках этого измерения различаются высказывания, истинные, таксказать, для «hic et nunc»,и высказывания вневременного ха­рактера (типа люди смертны или квадратгипотенузы равен сумме квадратов катетов).

Наконец, врамках третьего измерения —«die psychologische Dimension der Leistung» — различаются, всоответствии с бюлеровской моделью, три основных элемента языковойкоммуникации: а) выражение (то, что связано с самим посылающим, говорящим), б)побуждение (обращение) (то, что ориентировано на воспринима­ющего) и в)сообщение (ориентирующееся на нечто внешнее по отношению к участникам актакоммуникации).<146>

Следует,очевидно, согласиться с Кошмидером в том, что очер­ченное пространство доступнолюбому, даже самому примитивному человеческому языку. Вместе с тем нельзя незаметить, что некоторые области этого пространства принципиально чужды другимсеми­отическим системам, в частности, таким полярным типам, как известныекоммуникативные системы животных, с одной стороны, и символическая логика — сдругой. Так, коммуникативные сис­темы животных ограничиваются сферами 2а, За и3б (не случайно животные сравнительно легко могут научиться понимать знакичеловеческого языка, связанные с этими сферами), в то время как языкуматематической логики, ограничивающемуся сферами 1, 2б26 и 3в, напротив, принципиально недоступнысферы 2а, За и 3б. Любопытно, что именно области, отделяющие естественныйчеловеческий язык от коммуникативных систем животных, объ­единяют его сискусственными системами типа символической ло­гики, что, конечно, далеко неслучайно.

Следуетзаметить, что лишь для некоторых знаковых систем принадлежность к тому илииному типу определяется характе­ром предусмотренных данной системой сообщений.Так, напри­мер, классическая музыка XVIII и XIX вв. (но не«программная музыка» XX в.) может характеризоваться как система знаков,принадлежащих к типу «асемантичных сигналов» (по Милевскому). К тому же типуотносится орнаментальная живопись или абстрактная живопись XX в.Что касается естественного чело­веческого языка, то сфера его применения,очевидно, не ограни­чивается какой-либо одной областью возможных сообщений. Ноименно эта особенность языка (исследователи отмечали ее в сле­дующихутверждениях: «язык — это способность сказать все» [14, 452; 31, 62],«ноэтическое поле кодов, традиционно называе­мых языками, совпадает со всемимыслимыми смыслами» [69, 44], «язык — это семиотика, на которую можно перевестивсе другие семиотики» [8, 364]) и меняет считаться важнейшим отли­чительнымсвойством естественного человеческого языка, де­лающим его действительноуникальным явлением среди всех со­поставимых с ним объектов.

Кромекачественной характеристики сообщений, предусмат­риваемых тем или иным кодом,следует учитывать и их количест­венную характеристику, разделяющую коды на дваосновных ти­па: на коды с относительно небольшим, во всяком случае с огра­ниченнымчислом сообщений («системы с фиксированным списком сообщений или системынерасширяющихся сообщений», по тер­минологии Н. И. Жинкина) и коды снеограниченным количест­вом сообщений («системы расширяющихся сообщений сизменяю­щимся языком») [10]. Натуральные человеческие языкипринад<147>лежат ко второму типу. Как мы увидим ниже, именно с этим свя­занынекоторые важные особенности структурной организации языка.

ТИПЫ ОТНОШЕНИЯ МЕЖДУ МАТЕРИАЛЬНОЙ ФОРМОЙЗНАКА И
ОБОЗНАЧАЕМЫМ ОБЪЕКТОМ

Типотношения между материальной формой знака и обозна­чаемым им объектом послужилоснованием для классификации знаков, предложенной одним из пионеров семиотикиамериканским философом и психологом Ч. С. Пирсом. Пирс выделял три основ­ныхтипа знаков в зависимости от характера связи с обозначае­мыми объектами: 1)знаки-индикаторы, или «индексы», 2) «иконы» и 3) «символы». «Индекс» связан собъектом, на который он «указывает»,отношением фактической, естественной смежности, «иконический знак» связан с «изображаемым» объектом отношениеместественного сходства и, наконец, «символ» характе­ризуется отсутствиемнеобходимой естественной связи с обозна­чаемым объектом. Связь между означающими означаемым сим­вола основана на произвольной, конвенциональной смежности.Таким образом, структура символов и индексов подразумевает отношение смежности(искусственного характера — в первом случае, естественного — во втором), в товремя как сущность иконических знаков составляет сходство с изображаемым объектом. С другой стороны, индексыпредставляют собой един­ственный тип знаков, употребление которых снеобходимостью предполагает актуальное соприсутствие соответствующего объек­та,и по этому признаку они противопоставлены как символиче­ским, так и иконическимзнакам, связь которых с обозначаемым объектом имеет замещающий характер.

Противопоставлениямежду названными тремя типами знаков можно было бы для наглядности изобразить вследующей схеме (которая, впрочем, как мы увидим ниже, нуждается в некоторыхуточнениях):

/>

<148>

Следуетиметь в виду, что различие между названными тремя типами знаков не имеетабсолютного характера: в основе деления множества знаков на иконические знаки,индикаторы и символы лежит не наличие или абсолютное отсутствие сходства либосмеж­ности между означающим и означаемым и не чисто естественный, либо чистоконвенциональный характер связи между этими двумя составляющими знака, но лишьпреобладание одного из этих факторов над другими. Так, Пирс говорит об«иконических зна­ках, в которых принцип сходства комбинируется с конвенциональ­нымиправилами», отмечает, что «трудно, если не невозможно, при­вести пример знака,имеющего характер чистого индикатора, рав­но как найти знак, абсолютно лишенныйиндикативного качества».

Действительно,никакое семантическое отношение, очевидно, не может быть полностью иконическим,так как, по замечанию Хоккета, «если символ чего-нибудь является полностьюикони­ческим, он не отличим от оригинала и, таким образом, является оригиналом»[47]. Примеры «конвенциональной иконичности» раз­личных знаковых систем хорошоизвестны (ср., например, различ­ные технические приемы, касающиеся законовперспективы, ус­воение которых является необходимым условием понимания зри­телемкартин той или другой школы живописи27;различие ме­жду правилами изображения отрицательных персонажей только в профильв некоторых живописных традициях и только en faceв искусстве древнего Египта [48]; несходство японской картины, изображающейгору, и типичной европейской картины, изобра­жающей такого же рода гору, накоторое обращает внимание Се­пир: оба изображения исходят из различных историческихтра­диций и, хотя и то и другое отражает одно и то же явление природы и вравной мере стремится его «имитировать», и то и другое совпа­дает с ним неболее, чем изображение бури в увертюре к опере Россини «Вильгельм Тель»совпадает с настоящей бурей [24, 7]; сов­мещение иконических и символическихэлементов в такой, напри­мер, системе, как дорожная карта28 и т. п.).

Что касается«индикаторов», то и в знаках этого типа (если только они не являются«симптомами» в смысле Милевского) принцип непосредственного указаниясовмещается с элементом условности: даже такой типичный индикатор, как указаниепаль<149>цем, может иметь в разных культурах различное значение (так, длянекоторых племен Южной Африки указание пальцем на объ­ект равносильно егопроклятию) [48].

С другойстороны, слишком категорическое утверждение об абсолютной арбитрарностиязыковых знаков, на которой так на­стаивал Ф. де Соссюр, оставляет в тениразнообразные виды ико­ничности, в той или иной степени характеризующие язык, атакже в большей или меньшей мере присущие языковым знакам раз­ных типовсвойства знаков-индикаторов.

В работе,исследующей язык в его иконическом аспекте, Р. О. Якобсон обращает, вчастности, внимание на такую связь между формой и значением языковых знаков,которую можно было бы назвать «диаграмматической» (по классификации Пирса,иконические  знаки делятся на изобразительные знаки, или «образы»,— к такимзнакам в языке относятся различные ономатопоэтические слова — и «диаграммы», т.е. знаки, сущность которых состоит в том, что сходство между означающим иозначаемым касается только отношений между их частями). По наблюдениямЯкобсона, временной порядок, характеризующий структуру язы­кового высказывания,стремится отразить «порядок», существую­щий во внеязыковой действительности — идетли речь о временной последовательности описываемых событий или об определен­ныхиерархических отношениях в структуре референта. Так, например, можно говоритьоб иконическом характере связи между формой высказывания пришел, увидел,победил и реальными собы­тиями, которые оно описывает, так какпоследовательность одно­родных глагольных форм соответствует последовательностидей­ствий Цезаря [48]. Подобным образом, нормальная последователь­ность двухсвязанных при помощи сочинения существительных во фразе Президент иГосударственный секретарь приняли уча­стие в беседе является отражениемсоответствующего различия в официальном положении политических персонажей, окоторых идет речь [27, 388]29(в этой связи можно напомнить об английской поговорке last but not least 'последнее по счету, но непо важности', свидетельствующей об отчетливо осознаваемом говорящими«диаграмматическом» характере связи между последовательностью ча­стейвысказывания и относительной значимостью соответствующих референтов). Тенденцияк диаграмматической иконичности лежит в основе различных грамматическихуниверсалий, касающихся правил сочетания частей сложного предложения,последователь<150>ности членов предложения, а также и правил, относящихсяк морфемному синтаксису30.

Элементиконичности можно усматривать в таком, например, способе выраженияграмматических значений, как частичная или полная редупликация корня в формахмножественного числа, ите­ратива, дуратива или аугментатива в различныхафриканских и американских языках — ср., например, в языке хауса: iri'сорт, вид' — мн. ч. iri-iri; biri 'обезьяна' — мн. ч. biriri; bisa'живот­ное' — мн. ч. bisaisai; dabara 'совет' — мн. ч. dabar-bara;tafi 'идти', buga 'бить'; kashe'убивать' — интенс. формы tattafi, bubbuga, kakkashe; fi 'превосходить' — fifita 'намногопревос­ходить'; sani 'знать' — sansani 'точно знать'; ср. такжерусск. ждал-ждал (т. е. 'долго ждал'), далеко-далеко (т. е.'очень далеко'), синий-синий (т. е. 'интенсивного синего цвета').Впрочем, в том же хауса31удвоение прилагательного используется для обозначе­ния ослабления качества(так, ja означает 'красный', a ja-ja —'красноватый'), что свидетельствует о том, что характер ассоциа­ции между названнымформальным средством и соответствующим значением не является столь «естественным»,как может показать­ся на первый взгляд. Вообще говоря, наличие иконическоготипа ассоциации, связывающей обе части знака, по-видимому, «отнюдь непредставляет собой обязательного семиологического условия, от которого зависитспособность языка служить средством обще­ния» [21, 60]32, как показал, в частности, А. Беркс в своемкрити­ческом анализе пирсовской классификации знаков, основанной на том илиином способе обозначения объектов [36]. Напротив, «символы-индексы» являютсятаким типом знаков, без которого язык, очевидно, «не мог бы обойтись» [36].Типичными представи­телями знаков такого рода являются имеющиеся во всякомязыке местоимения, а также и некоторые другие языковые знаки, кото­рые «обозначаютсвой объект благодаря реальной (а не только кон­венциональной) связи с этимобъектом, либо со знаком этого объек­та» [36]. На индицирующий элемент взначении местоимений иссле­дователи неоднократно обращали внимание еще современ антич­ности33.Другие виды языковых «символов-индексов» («подвиж­ных определителей», shifters,по терминологии Есперсена [9, 92]), т. е. категории, значение которой не поддаетсяопределению без<151> ссылки на само сообщение, соответственно — наконкретную си­туацию общения, были относительно недавно проанализированы вспециальной работе Р. Якобсона, посвященной русскому гла­голу [50].Семиотическая роль подвижных определителей состоит в том, что они «позволяютосуществить переход от системы языка к реальной ситуации; они же помогают взначительной степени создать относительно экономную языковую систему» [25,194].

Наличиесимволов-индексов, являющихся «непременным эле­ментом практически всехизвестных нам языков» [25, 194], очевид­но, не представляет собой в то же времяотличительную особен­ность естественного человеческого языка. Напротив, этаособен­ность объединяет язык с целым рядом коммуникативных систем, инвентарькоторых ограничивается знаками, которые могут быть правильно интерпретированытолько исходя из данной конкрет­ной конституции. Так, например,обезьяна-гиббон, найдя пищу, испускает призывный сигнал, информируя об этомфакте своих собратьев. Этот сигнал отчетливо отличается от сигнала опасности идругих сигналов. Однако «акустические свойства пищевого сиг­нала не содержатинформации о местонахождении пищи; об этом можно судить лишь по расположениюисточника крика. Таким же образом (или по той же причине) во всех языкахимеются слова типа здесь или я, денотативное значение которых мы можемопре­делить, лишь обнаружив, где находится в данный момент и кем являетсяговорящий» [47, 399].

Специфическойособенностью языка является то, что он пред­ставляет собой «оркестр знаков всехтипов» [62, 26] и располагает возможностью выбирать в зависимости от конкретныхцелей и от конкретной ситуации общения наиболее подходящий тип знаков. Именно сэтой возможностью связана, в частности, «множествен­ность форм отображенияситуации в языке», которая лежит в ос­нове стилистических дифференциаций, стольхарактерных для ес­тественных языков» [7, 18].

ПРИЗНАКИ, ОТНОСЯЩИЕСЯ К СТРУКТУРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИКОДА

Переходятеперь к характеристике естественного человечес­кого языка с точки зрения его структурной организации, заметим, что средивсех перечисленных выше особенностей языка, характеризующих его с точки зренияпредусматриваемых языковым кодом сигналов и сообщений, принципиальная безгра­ничностьноэтического поля языка (и связанная с этим неограни­ченная способность кбесконечному развитию и модификациям) представляется наиболее существеннымкачеством, присущим лю­бому известному или неизвестному нам языку,заслуживающему этого названия. Поэтому кажется целесообразным использовать этонеобходимое — и притом специфическое — свойство в каче<152>стве критериядля определения существенности тех эмпирически выделенных признаков структурнойорганизации языковой си­стемы, которые были обнаружены лингвистической наукой впро­цессе наблюдения над конкретными языками, т. е., другими словами, оцениватьуниверсальность и релевантность каждого при­знака именно с точки зрения егосоответствия этой априорно при­писанной нами языку особенности, ибо, какотмечал еще Матезиус, «общие потребности выражения и коммуникации, свойственныевсему человечеству, являются единственным общим знаменателем, к которому можносвести выразительные и коммуникативные сред­ства, различающиеся в каждом языке»[17, 226].

В этомплане, несомненно, существенным структурным качест­вом языка является то, чтокаждый языковый знак (а также и элементы знака) имеет отношение к двум способаморганизации — парадигматическому и синтагматическому, первый из которыхпредполагает выбор определенных единиц, а второй — их сочета­ние в единицывысшей степени сложности.

Частныйслучай взаимодействия двух основных актов языко­вой деятельности — селекции икомбинации, а именно отбор еди­ниц номинации и их сочетание в предложение,лежит в основе кон­цепций Матезиуса, предложившего в начале 30-х гг.фундаменталь­ное деление языкознания на ономатологию и синтаксис34, Гарвина, описывающего язык в своейопределительной модели, в част­ности, в терминах «двух уровней организации»[40; 41], Милевского, выдвигающего признак «двуклассовости» языкового кода[62].

Все этиконцепции восходят в конечном счете к бюлеровскому определению языка как«двупольной» системы «Zweifeldersystem», которая состоит из поля предложения («Satzfeld»)и словесного по­ля («Wortfeld»). Это наблюдение Бюлера было развито в работахзнаменитого венского психолога Кайнца, противопоставившего человеческий язык, вчастности, именно по этому признаку ком­муникативным системам животных,которые, подобно простейшим искусственным системам сигналов, не включающим всвой состав «знаков-наименований», знают знаки только одного типа — «зна­ки-сообщения»35, соответствующие предложениям естественногочеловеческого языка.<153>

Именно сэтим отличием связана возможность составить исчер­пывающий инвентарь сигналовкоммуникативных систем жи­вотных или знаковых систем типа системы дорожныхзнаков — нечто вроде лексического списка семиотем, или «словаря», кото­рый,впрочем, нельзя назвать словарем, так как он содержал бы предикативные знаки,подобные не словам, а предложениям есте­ственного человеческого языка.Характерно, что ничего другого, кроме того, что содержал бы такой инвентарь,системы, распола­гающие знаками только одного типа, выразить не в состоянии.

Напротив,творческий характер языковой деятельности свя­зан как раз с тем, что наличиеноминативных знаков и операция комбинации, предусмотренная человеческим языком,позволяет создавать из ограниченного числа слов (60—100 тыс.) практи­ческинеограниченное число высказываний.

Так как дляцелого ряда знаковых систем, содержащих только предикативные знаки, отборявляется единственным организую­щим принципом, наличие двух способоворганизации — отбора и сочетания — может считаться одним из дифференциальныхпризнаков естественного человеческого языка. Важно при этом, что сочетаниеязыковых знаков есть не просто механическое объ­единение равноправных знаков, но дает в результатене­кий сложный знак определенной иерархической структуры, об­ладающийсвойством, не выводимым из суммы свойств составляю­щих его элементов. С этойточки зрения сочетание определенных номинативных знаков в знак предикативный,т. е. в знак другого уровня, отличается от возможного сочетания автономныхзнаков в других системах — например, от комбинации зеленого сигнала светофора,означающего 'движение прямо разрешено' с зеленой стрелкой соседней погоризонтали секции, означающей 'движение направо разрешено' (в языке о подобноммеханическом соедине­нии, отличном от интеграции единиц в единицу другогоуровня, можно, видимо, говорить в случаях объединения законченных предложений втексте [2; 60], что среди прочего и позволяет согла­ситься с утверждением отом, что категорематический уровень в языке является последним [1]).

Отчетливоиерархический характер имеют и отношения между компонентами знака-наименованияв тех языках, в которых авто­номность номинативного знака, т. е. способностьфункциониро­вать в качестве компонента знака-сообщения (и в предельном слу­чаебыть его эквивалентом) несовместима с его элементарностью. В этом случае каждыйсамостоятельный компонент предложения представляет собой сочетание знака,обозначающего некоторый элемент действительности, со знаком, отдельновыражающим тип отношения этого элемента с другими элементами сообщения (т. е.выражающим так называемые синтаксические значения). Кроме того, различныеязыки, как известно, считают необходимым вы­ражать некоторые категориальныезначения, обязательные для<154> всех членов некоторого класса знаковнезависимо от потребностей конкретного сообщения (так называемыенесинтаксические грам­матические значения).

Целесообразностьотдельного знакового выражения для каж­дого элемента опыта и для их обязательных, всякий раз повторяющихсяхарактеристик, оче­видно, связана с принципиальной неограниченностьюколичества знаков, обозначающих элементы опыта.

Глобальное,нерасчлененное выражение лексического и грам­матического значения, очевидно, увеличилобы в несколько раз и без того огромное количество имеющихся в каждом языковомкоде лексических морфем. Поэтому супплетивные образования, подобные, скажем,русским формам местоимений мы — нас, он — его, представляют во всехязыках исключение.

Иначеобстоит дело в некоторых простейших неязыковых си­стемах, часто использующихглобальные знаки для выражения определенного сообщения, хотя бы в некоторыхсообщениях и присутствовали бы одинаковые (впрочем, одинаковые лишь с точ­кизрения языкового кода) компоненты — так, например, в си-теме дорожных знаков(инвентарь, которой, впрочем, включает и семиотемы, членимые на меньшиезнаковые элементы) означаю­щее семиотемы 'железнодорожный переезд  безшлагбаума' (полуиконический знак, изображающий паровоз) не имеет никаких общихэлементов с означающим семиотемы 'железнодорожный переезд со шлагбаумом', кромеформы и окраски фона (равносто­ронний треугольник с красной окантовкой), общихдля всех «пре­дупреждающих знаков». Ограниченный инвентарь семиотем поз­воляетв подобных случаях предпочитать синтагматическое удоб­ство удобствупарадигматическому.

Представляетсянесомненным, что наличие во всех языках по меньшей мере двух типов знаков —номинативных и предикатив­ных — непосредственно связано с безграничностьюязыкового по­этического поля: в самом дело невозможно себе представить, чтобыкаждой ситуации, которая может быть предметом сообще­ния, соответствовал быособый нечленимый знак. Поэтому эта отмеченная еще Бюлером особенность должнабыть признана одним из универсальных свойств языка. Так как количество типовзна­ков различных уровней (или различной степени сложности) может не совпадатьв конкретных языках, можно утверждать в общей фор­ме, что универсальным специфическим каче­ствомязыка является наличие более чем одного типа знаков, при­чем всякий языковыйзнак, по удачной формулировке Якобсона, «состоит из конституентных знаков и/иливстречается только в комбинации с другими знаками» [49, 158].

Не менееочевидно безграничности поэтического поля языка и неограниченным возможностямрасширения знакового инвен­таря соответствует наличие двух «уровнейструктурации — зна<155>кового и не-знакового» [40], т. е. принциппостроения знаков из ограниченного числа не-знаковых элементов, или фигурвыраже­ния и содержания — как это было убедительно показано в рабо­тах Мартине— с одной стороны, и Ельмслева — с другой. В са­мом деле, включение в инвентарьнекоторого нового знака есть не что иное, как новое сочетание уже известныхэлементов выражения, представляющее собой означающее этого нового знака, иновое сочетание уже известных элементов содержания, представляющее собойозначаемое этого нового знака. Так, например, означающее знака протонбыло новым в момент создания этого знака только в том смысле, что это былоновое сочетание уже известных фигур выражения, а именно фонем п, р, о, т,о, н, а его означаемое было новым только в том смысле, что это былоновое сочетание тоже уже известных элементов содержания, а именно:'положительно заряженная частица, входящая в состав атома' (тот факт, что наз­ванныекомпоненты неэлементарны, т. е. в свою очередь разла­гаются на семантическиекомпоненты, не имеет принципиального значения, так как это все равноодносторонние единицы содержа­ния, поскольку ни один из них не имеет в данномслучае собствен­ного означающего, т. е. является здесь не знаком, а фигурой).

Едва лицелесообразно считать этот новый знак результатом сочетания известных знаков,для которого изобретается сокращен­ное означающее, как это делают некоторыепротивники существо­вания фигур содержания — например, Серенсен (ср. его интер­претациюприведенного выше примера в [74]) — на том основании, что каждый компонентозначаемого данного знака может высту­пать и в качестве целого означаемогосамостоятельного знака. Ведь и фигуры выражения, существование которых в языке,ка­жется, никто не подвергает сомнению, в принципе могут в одних случаях бытькомпонентами означающего знака, а в других — означающими самостоятельных знаков— например, в слове сок каждый из трех компонентов означающего можетбыть самостоя­тельным означающим.

МНОГОУРОВНЕВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ И ПРИНЦИПЭКОНОМИИ

Из всего,что было сказано, следует, что разделяемая многими лингвистами идея осуществовании в языке единиц различных уров­ней (различных знаковых единицпеременной степени сложности, означающие и означаемые которых разлагаются наодносторонние единицы выражения и содержания) вскрывает весьма существен­ные испецифические особенности его структурной организации [1; 2; 8; 15; 33; 40; 41;46; 47; 49; 58; 61; 64; 76]. Неслучайно высказывалось  мнение о том, чтомногоуровневое строение языковой системы может иметь силу критерия для того,чтобы считать зна<156>ковую систему «языком» (независимо от того,называется она так или нет) или полным его изоморфом (ср. в особенности [40]).

С другойстороны, недавние общесемиологические исследова­ния Жоржа Мунэна [65], отчастиБейссанса [37] и, в особенности, Луиса Прието [68] показали, что наличие фигур(другими слова­ми — единиц не-знакового уровня), а также существование на­рядус полными знаками (по терминологии Прието и Бейссанса — «семами») частичныхзнаков (по терминологии Прието и Бейссан­са — просто «знаков») — другимисловами, наличие нескольких уровней интеграции внутри знакового уровня — можетхаракте­ризовать как лингвистические, так и нелингвистические знако­выесистемы, причем в этих системах наличие единиц названных типов определяетсямеханизмом экономии, который четко отли­чается от функционального механизматем, что в то время, как этот последний является неотъемлемым условиемнормальной коммуникации, механизм экономии является лишь необязатель­нымсредством уменьшить затраты, связанные с коммуникацией, которое системапредлагает участникам коммуникации в качестве факультативнойвозможности, но которое каж­дый участник может использовать или неиспользовать по своему усмотрению.

Действительно,наличие разных уровней структурации и интег­рации не является исключительнымдостоянием естественных че­ловеческих языков. Нельзя, например, считать, какэто иногда делается, что фонематический принцип построения означающих знака изединиц не-знакового уровня, или фигур выражения, вы­водит естественныйчеловеческий язык за пределы семиотических систем (так, в частности, иногдапонимают ельмслевское утвер­ждение, что язык является не системой знаков, асистемой фигур). Целый ряд кодов, но принадлежащих к категории естественныхязыков, использует означающие, разложимые на элементы, сами по себе не имеющиезначения, т. е. на фигуры выражения. Так, например, морская сигнализация припомощи флажков состоит из 26 знаков, означаемыми которых являются буквылатинского алфавита, а означающее манифестируется посредством сигнала, со­стоящегоиз определенного положения флажка в правой руке в комбинации с определеннымположением второго флажка в левой руке. Один флажок в любом положении непередает никакого со­держания, т. е. является фигурой выражения; только всочетании с другим элементом того же рода он образует означающее знака. Двауровня, аналогичные фонологическому и морфологическому уровням лингвистическихсистем, были обнаружены в системах коммуникации при помощи жестов [34].

Можноутверждать, в общем плане, что наличие фигур, или еди­ниц не-знакового уровня,не только не противоречит задачам, стоящим перед знаковыми системами известнойстепени сложно­сти, но, напротив, находится в соответствии с естественнымдля<157> коммуникативных систем принципом экономии, т. е. является ре­зультатомвполне закономерного стремления возможно более уменьшить затраты, необходимыедля передачи определенной ин­формации.

Более того,при определенных характеристиках субстанции содержания и субстанции выраженияназванная особенность формы выражения(а также и содержания) становится необхо­димымусловием успешного выполнения коммуникатив­ных задач (об этом ниже).

Соответствиеспособа построения означающих путем сочетания единиц не-знакового уровня принципуэкономии можно проде­монстрировать на следующем примере (заимствованном нами из[68]).

Пустькоммуникативные потребности предполагают передачу 16 сообщений36. Эти потребности могут удовлетворятьсянесколь­кими кодами различной структурной организации.

Так, можнопредставить себе код, использующий инвентарь из 16 классов сигналов, например,А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, К, Л, М, Н, О, П, Р, каждый из которых имеетопределенное соответ­ствие с одним из 16 классов сообщений, составляющихноэтическое  поле данной системы. Инвентарь этого кода состоит, таким об­разом,из знаковых единиц, между означающими которых суще­ствует глобальное различие:сигналы, принадлежащие к разным классам, отличаются друг от друга целиком, такчто для того, что­бы идентифицировать данный сигнал, например, [А] (А,А, а), мы должны установить принадлежность его к классу /А/ путемисключения его принадлежности к классу /Б/, классу /В/ и т. д.

Возможен идругой код для передачи тех же 16 классов сооб­щений, использующий только 4элементарных единицы: А, Б, В, Г. Двойные сочетания этих единиц дадут 16различных сигналов, каждый из которых будет соотноситься с одним из входящих всостав ноэтического поля означаемых: АБ, АВ, АГ, АА, БА, БВ, БГ, ББ, ВА, ВБ,ВВ, ВГ, ГА, ГБ, ГВ, ГГ. Нетрудно заметить, что в этом случае релевантной оказываетсяпозиция каждого элемента внутри сигнала, так что в сущности каждый сигналявляется логи­ческим произведением двух классов: класса, характеризующегосяналичием определенного элемента на первом месте, и класса с наличиемопределенного элемента на втором месте.

Вместо однойсистемы из 16 классов мы имеем здесь дело с дву­мя системами, каждая из которыхсостоит из четырех классов: 1) А—, Б—, В—, Г— и 2) —А, —Б, —В, —Г.

Чтобыидентифицировать данный сигнал, например, [АБ], мы должны установить егопринадлежность к классу /А—/ первой<158> системы и к классу /—Б/ второйсистемы. Каждый из этих классов, очевидно, больше по объему, чем классы,предусмотренные пер­вым кодом: в состав класса /А—/ входят сигналы АА, АБ, АВ иАГ, а в состав класса /—Б/ — сигналы АБ, ББ, ВБ и ГБ. Означаю­щее /АБ/ принадлежит,таким образом, к пересечению двух мно­жеств или, что то же самое, являетсярезультатом логического умножения двух больших по объему классов.

Наконец,возможен третий код, включающий в свой инвентарь всего два элемента А и Б иразличающий в то же время четыре воз­можные для каждого элемента позиции: А— ——, —А— —, — —А—, — — —А и Б— — —, —Б— —, — —Б—, — — —Б. Для того чтобыидентифицировать данный сигнал, например АББА, необходимо установить егопринадлежность к классу А— — — первой системы, к классу —Б— — второй системы, кклассу — —Б— третьей системы и, наконец, к классу — — —А четвертой системы.

Означающеекаждого из возможных 16 сообщений должно быть логическим произведением всех непротивопоставленных друг другу классов (их число, очевидно, равно четырем).

Данный код,таким образом, включает в себя четыре подсисте­мы, каждая из которых состоит издвух классов: 1) А— — —, Б— — —, 2)—А— —, —Б— —, 3)— —А—, — —Б— и 4) — — —А, —— —Б.

Очевидно,что система, располагающая меньшим количеством элементов, проще системы сбольшим количеством элементов — хотя, с другой стороны, достигаемое за счетуменьшения элемен­тов парадигматическое удобство влечет за собой определенноесин­тагматическое неудобство (большую протяженность каждого сиг­нала), а также— необходимость классифицировать каждый сиг­нал не один, а несколько раз.

Увеличениечисла систем, по отношению к которым произво­дится классификация получаемых сигналов,увеличение, которое является результатом упрощения систем классификации, объяс­няет,почему обычно принцип, делающий возможным это упроще­ние, используют лишьчастично. Так, например, максимальное упрощение систем классификациихарактеризует последний из только что рассмотренных кодов, обеспечивающийпередачу 16 сообщений путем различных комбинаций всего двух элементов. Однакоможно предположить, что реальные коды, соответствую­щие по своим задачамрассмотренным здесь кодам, скорее орга­низованы подобно коду второй структуры.

То жедействительно и в отношении кодов, называемых есте­ственными языками. Классами,в результате логического умно­жения которых получаются означающие этих кодов,являются фонемы. Число фонем любого языка чрезвычайно мало по сравне­нию счислом означающих, которые получаются от их логического умножения; другимисловами, системы, по отношению к которым<159> классифицируют сигналы,достаточно просты в этих кодах. Од­нако эти системы никогда не достигаютмаксимума простоты, так как число фонем ни в одном языке не равно двум, хотя вприн­ципе было бы возможно путем логического умножения получить из двух фонемвсе необходимые языку означающие. По-видимому, языки стремятся найтиопределенное равновесие между тенденци­ей к упрощению систем классификации, содной стороны, и тен­денцией не слишком сильно увеличивать число систем, поотноше­нию к которым требуется классифицировать каждый сигнал: слишком сильноеудаление от этой идеальной зоны равновесия приводит к тому, что преимущества,получаемые в одном отноше­нии, не компенсируют потерь в другом отношении.

Приопределенном соотношении «объема содержания» и «объе­ма выражения» некоторойкоммуникативной системы, а именно при большом (тем. более неограниченном)количестве сообщений, предназначенных для передачи при помощи сигналов, физичес­каяприрода которых имеет достаточно узкие (или, во всяком слу­чае, ограниченные)возможности варьирования — другими сло­вами, при определенном несоответствиицели и средства коммуни­кации — способ построения означающих из единицне-знакового уровня становится необходимым условием выполнения стоящих передкоммуникативной системой задач. В самом деле, если бы знаки морской системысигнализации при помощи флажков имели бы нечленимые означающие, системавыражения этой системы строилась бы не из 7 положений флажка в правой руке вкомби­нации с 7 положениями второго флажка в левой руке, а из 26 раз­личныхположений единственного флажка, т. е., например, из 13 положений флажка вправой руке и 13 положений флажка в ле­вой руке. Воспринимающий, следовательно,должен был бы каж­дый раз определять, к какому из этих 26 классов принадлежитконкретное положение флажка в руке отправителя. Эта задача ока­залась бы не излегких, так как в некоторых случаях различие между положениями, принадлежащимик одному классу, т. е. к одному означающему, и положениями, принадлежащими кдру­гому (так сказать, соседнему) классу сигналов (т. е. к другому оз­начающему,соответственно имеющему и другое означаемое), бы­ло бы слишком незначительным(см. подробнее [68]).

Очевидно,что нечеткая дифференциация сигналов, принадле­жащих к различным классам, моглабы привести к ошибкам при де­кодировании. Еще более очевидна необходимостьпостроения озна­чающих из минимального количества фигур, скажем, в звуковойразновидности азбуки Морзе. Если графическая субстанция в принципе допускаетнеограниченное или, во всяком случае, очень широкое варьирование означающих,—так что при необходимости зашифровать письменное языковое сообщение — каждойбук­ве, которая в этом случае будет означаемым знака, может соот­ветствоватьнечленимое означающее (какие-нибудь геометричес<160>кие фигуры или цифрыили любые другие рисунки — потому что легко придумать 30 различных графическихзначков, достаточно четко отличных друг от друга),— то возможности примитивногозву­кового аппарата, например, такого, который может передавать звуковыесигналы, различающиеся только длительностью или вы­сотой, очевидно, весьмаограничены. Трудно, действительно, пред­ставить себе 30 различных степенейдолготы сигнала, каждая из которых соответствовала бы определенной буквеалфавита — во всяком случае различение этих различных по длительности звуко­выхсигналов лежит за пределами человеческой способности вос­приятия.

Совершенноявное несоответствие между принципиально не­ограниченным количеством сообщений,которые передаются при помощи естественного языка, и достаточно ограниченнымивоз­можностями человеческого произносительного и слухового аппа­рата доказываетпринципиальную необходи­мость существованияв естественном языке единиц не-знакового уровня, или фигур выражения, при помо­щи различных комбинаций которых можнополучить достаточное количество означающих. Представить себе, чтобы любой избес­конечного числа разнообразных ситуаций, которые являются пред­метомсообщения в естественном языке, соответствовал бы особый вид нечленимого наэлементы хрюканья (как говорит Мартине [15, 377 и 388]) решительно невозможно,так же как «нельзя пред­ставить себе такой бесконечнозвуковой язык, в которомкаждое новое высказывание было бы всегда последовательностью новых, ранее неиспользованныхединиц; в таком языке каждое слово при новом его использовании должно было быполностью менять свой звуковой облик» [22, 4] (ср. также [23, 14]). Междупрочим, имен­но различными вариативными возможностями звуковой и графи­ческойсубстанции объясняется эвентуальное различие в структу­ре означающего устного иписьменного языка. Если любой из естественных устных языков построен нафонематическом прин­ципе, то некоторые системы письменности, как известно,могут быть идеографическими, иероглифическими, пиктографическими, т. е.использовать для некоторых означаемых не комбинации повторяю­щихся в разныхсочетаниях элементы, а особые означающие, не­членимые на фигуры выражения.Аналогичная «идеофоническая» система едва ли возможна.

Итак,наличие единиц не-знакового уровня в плане выражения имеет для некоторыхзнаковых систем — в том числе для естест­венного языка — двойное преимущество:с одной стороны, оно позволяет оперировать более простыми системами, системами,состоя­щими из небольшого — по сравнению с числом знаковых единиц — числаэлементов, и с другой стороны — оно исключает ошибки при декодировании,возможные в системах, использующих сигналы с относительно узкими границамиварьирования.<161>

Представляется,что эта последняя задача — уменьшение рис­ка ошибок при восприятии сигнала —является наиболее прямым назначением рассмотренного способа построенияозначающих. Экономия здесь касается лишь средств передачи информации, с однойстороны, а с другой, требует меньшего внимания при вос­приятии. Однако чтокасается усилий памяти, необходимых для овладения и пользования кодом, то членениеозначающего на фи­гуры само по себе не уменьшает числа соответствий между озна­чающимии означаемыми, которые нужно запомнить для овладе­ния кодом.

Необходимымусловием уменьшения числа соответствий между классами сигналов и классами сообщений(естественно, без умень­шения числа полных знаков кода) является не толькочленение оз­начающего на элементы, но и аналогичное членение означаемого,такое, что каждому компоненту означающего всегда соответст­вует определенныйкомпонент означаемого — другими словами, такое членение, при котором междукомпонентами означающего и означаемого существует то же отношение, что междусамими оз­начающими и означаемыми. При этом условии элемент означаю­щего самявляется означающим, а элемент означаемого сам яв­ляется означаемым. Соединениеэтих элементов образует, таким образом, знак меньший, чем семиотема, но такженаделенный фор­мой и значением и способный, сочетаясь с другими подобными эле­ментами,приводить к полным высказываниям. При этом знание соответствий междукомпонентами означающего полного знака и компонентами его означаемогооказывается достаточным для того, чтобы знать соответствие между означающим иозначаемым цели­ком, и, таким образом, в наличии частичных знаков (или единиц«первого членения», по Мартине) отчетливо проявляется принцип экономии.

Примеромнеязыкового кода, применяющего принцип построе­ния полных знаков из частичных,может служить система обозна­чения номеров в большинстве современных гостиниц37. В этом коде используются двузначные числа,в которых десятки обозначают этаж, а единицы определенное место на данномэтаже. Так, напри­мер, система обозначения номеров в девятиэтажной гостинице,на каждом этаже которой помещаются десять номеров, включает в свой инвентарь 90полных знаков, начиная от 10 и кончая 99. Все семиотемы, означающее которыхимеет на первом месте еди­ницу, обозначают номера, находящиеся на первом этаже,двой­ку—на втором и т. д., а все семиотемы, имеющие одну и ту же циф­ру навтором месте, занимают одно и то же положение на соответ­ствующем этаже. Такимобразом, каждое из означающих этого ко­да является логическим произведениемдвух множителей, один из которых принадлежит к системе из девяти классов (/1—/,/2—/...<162> /9—/), а другой — к системе из десяти классов (/—0/, /—1/,/—2/… .../—9/). Аналогичным образом означаемые семиотем данного кодапредставляют собой логические произведения двух (семантичес­ких) множителей,один из которых принадлежит к системе из де­вяти классов ('первый этаж','второй этаж'… 'девятый этаж'), а другой — системе из десяти классов ('первоеместо', 'второе ме­сто',… 'десятое место'38).

Так каккаждый элемент означающего соответствует строго определенному элементуозначаемого, при интерпретации семиоте­мы достаточно знать только соответствиямежду этими элемента­ми, чтобы знать, какому именно означаемому соответствуетозна­чающее целиком. В приведенном примере механизм экономии поз­волил свестичисло соответствий, которое было бы необходимо помнить при отсутствии членениясемиотем на меньшие знаковые единицы, т. е. число 90, к значительно меньшемучислу, равному 19.

Типичнымпредставителем нелингвистических кодов, в которых соответствия междуозначающими и означаемыми полных знаков являются результатом соответствий междукомпонентами того и другого, является десятиричная система исчисления. В этойси­стеме означающее любого полного знака, например, 258, предста­вляетсобой логическое произведение ряда классов: класса сигна­лов, имеющих 8на первом месте (считая справа), т. е. класса /8/ (в этот класс входят знаки, 8,18, 128, 258, 1238 и т. д.), класса /5—/, в который входят знаки 50,258, 1556 и т. д., класса /2— —/, включающего в свой состав знаки 200,258, 3240 и т. д., а также классов (0— — —), (0— — — —) и т. д. Чтокасается означаемого данного знака, то оно, в свою очередь, являетсяпроизведением (логическим, разумеется) классов сообщений, в которых идет речь околичестве, содержащем; '8 + 10n единиц', '5 + 10n десят­ков', '2+ 10n сотен', '0 + 10n тысяч' и т. д.Соответствие ме­жду означающим /258/ и означаемым '258' является результатомсоответствия каждого компонента означающего определенному компонентуозначаемого. Экономия, достигаемая при этом, оче­видно, весьма значительна. Так,если бы код рассматриваемой структуры содержал бы, предположим, 100 000 полныхзнаков, означаемые которых распределялись бы между количествами от '0' до'99999', то для того, чтобы оперировать этими знаками, потребовалось бызапомнить только 50 соответствий между клас<163>сами сигналов и классамисообщений39,в то время как при отсут­ствии параллельного членения означающего и означаемого(как это имеет место, например, в некоторых знаках римской систе­мы обозначениячисел — ср. Х '10'L'50'С '100'М '1000'') числосоответствий, которые было бы необходимо держать в памя­ти, равнялось быколичеству полных знаков, т. е. 100000.

Возможностьобозначить любую из бесконечно разнообразных ситуаций при помощи языковых знаковобеспечивается именно тем, что для создания практически бесконечного количествавыска­зываний и для их понимания говорящему достаточно знать огра­ниченноеколичество единиц первого членения (слов и морфем).

Такимобразом, тот факт, что в наличии «первого членения» проявляется принципэкономии, оказывается вполне очевидным, и несомненной заслугой Л. Приетоявляется то, что он развил со­ответствующую идею А. Мартине (см. [15; 59] и вособенности [58]) в общесемиологическом плане. Однако были высказаны сомнения втом, что для всякой семиотической системы справедлив вывод Прието относительнотого, что социально обязательными, кодифи­цированными являются только полныезнаки, семиотемы («семы»), а частичные знаки («знаки») — там, где они имеются,—предста­вляют собой лишь факт экономии, позволяя оперировать относи­тельнонебольшим количеством (частичных) знаков вместо отно­сительно большого количествасемиотем [61]. По мнению Прието, обязательное для обоих партнеровкоммуникативной системы вла­дение кодом, обеспечивающее нормальное общение,ограничивает­ся лишь знанием семиотем, т. е. одинаковым пониманием соответ­ствиймежду означающими и означаемыми полных знаков (в про­тивном случае участникикоммуникации не могут достигнуть взаимопонимания). Если при этом отсутствуетвзаимное согласие относительно частичных знаков — например, если один из парт­неров,используя механизм экономии, предоставленный в его рас­поряжение благодаряналичию первого членения, производит мысленную классификацию сигналов поотношению к частичным знакам, в то время как другой, пренебрегая этойвозможностью, классифицирует сигналы непосредственно по отношению к пол­нымзнакам, успех коммуникации тем не менее обеспечен взаим­ным согласиемотносительно соответствий между означающими и означаемыми полных знаков.

Можнодумать, что, по крайней мере, в отношении некоторых знаковых систем этоутверждение Прието действительно верно.<164>

В самом деле, многие из нас прекрасно находили свой номер в го­стинице,а также и номер, где остановились знакомые, не осозна­вая, что двузначноечисло, обозначающее нужный номер, членит­ся на элементы, имеющие строгоесоответствие элементам, на ко­торые членится значение этого знака. Вполне можносебе предста­вить, что какой-нибудь служащий гостиницы, владеющий всем кодомобозначения номеров, воспринимает означающие соответ­ствующих знаков целиком, ипросто помнит, к какому именно но­меру данное обозначение относится.

Очевидноможно «понимать» некоторые сигналы, передавае­мые посредством звуковойразновидности азбуки Морзе, напри­мер, сигнал бедствия, воспринимаясоответствующий сигнал це­ликом, т. е. не производя членение этого сигнала натри знака, означаемыми которых являются лат. S, О и S.

Можнополагать вместе с X. Метцем [61], что мысленные клас­сификации,предполагаемые пользованием кодом децимальной системы, производятся различноразными представителями дан­ной социальной группы. Вполне вероятно, чтонеобразованные члены общества воспринимают означающее /12/, а также и озна­чаемое'12' как неразложимое целое (другими словами, все знаки этой системы, которымиим приходится пользоваться, являются для них тем же, чем в устной разновидностирусского языка яв­ляется знак сорок, а в римской системе, использующейграфиче­скую субстанцию, знаки L, С, М) — отсюда трудности обращения с очень большими числами,которые им «ничего не говорят», в то время как для более образованных членовобщества семиотема 12 является комбинацией знаков /2/, /1—/, /0— —/, 0—— —/и т. д.

В этихслучаях, таким образом, только владение механиз­мом функции — имеющим отношениек уровню полных знаков, является социализованным, т. е. обязательным для всехучастни­ков коммуникации, а использование механизмов экономии, имею­щихотношение к низшим уровням знакового уровня, т. е. к уров­ню частичных знаков,или единиц первого членения, а также к фигурам, т. е. к единицам незнаковогоуровня или единицам вто­рого членения — является факультативным ииндивидуальным.

Однако вприведенных примерах речь шла о кодах, в которых число всех сообщений являетсяконечным и сравнительно неболь­шим, о кодах с фиксированным числом сообщений,по терминоло­гии Н. И. Жинкина, (см. [10]), т. е. о кодах, не исключающих воз­можностидля тех, кто ими пользуется, запомнить все семиотемы и оперироватьнепосредственно ими. Но как только мы обращаем­ся к сложным кодам типа естественныхязыков, в которых число возможных семиотем (высказываний) является не толькоочень большим, но практически бесконечным — уже нельзя предпола­гать, что те,кто пользуется этим кодом, имеют какую бы то ни было возможность запомнитьцелые высказывания и в каждом не<165>обходимом случае просто выбирать изинвентаря высказываний подходящий к данному случаю полный знак. Наличие частичныхзнаков в таких системах не относится только к факультативному механизмуэкономии, а имеет самое непосредственное отношение к механизму функции.Совершенно справедливым является поэтому утверждение, что члены определенногоязыкового коллектива могут понимать друг друга только при наличии взаимногосогла­сия относительно слов, а не только относительно целых высказы­ваний;впрочем, их предварительное согласие относительно целых высказываний, строгоговоря, просто невозможно: число возможных высказываний практически бесконечно,так что одинаковое пони­мание высказываний имеет место так сказать ненепосредственно, а лишь в результате предварительного согласия, одинакового по­ниманияслов. Вот почему лексикон языка, т. е. инвентарь имен­но частичных знаков (а нетрудно вообразимый инвентарь выска­зываний) является социальным фактом, статускоторого в каче­стве вполне определенного объекта живо ощущается говорящими,как об этом свидетельствует наличие словарей, различные споры о словах,определения слов, апелляции к норме и т. д. [61].

Наличие«гипосемиотематического» уровня, т. е. уровня низ­шего по сравнению с уровнемполных знаков, которое не является только фактом экономии, но оказываетсянеотделимым от функцио­нального механизма, т. е. является необходимым условиемовла­дения кодом, характеризует, кроме естественных языков, и си­стемудесятиричного исчисления. Действительно, успешное функ­ционирование этойсистемы обеспечивается социальным согласием на уровне цифр и порядков(«единицы», «десятки», «сотни» и т. д.), а не на уровне чисел. Числа,количество которых бесконечно, не могут быть непосредственным предметомсоциального согласия, не могут быть кодифицированы — если не говорить о такойвозмож­ности в отношении небольшого количества наименее сложных и наиболееупотребительных чисел. «Уметь считать (т. е. знать соот­ветствующий код) —означает уметь считать до бесконечности. Это умение обеспечивается владениемсистемой, состоящей из ин­вентаря конечного числа элементов, а именно из 10цифр и опре­деленного правила порядка (которое повторяется до бесконечности всвоем приложении, но которое является единственным по своей формулировке)»[61].

Членениесемиотем децимальной системы на частичные знаки, которое ведет к весьмасущественной экономии, не имеет в то же время характера чистой экономии (неотносится только к меха­низму экономии, не имеющему ничего общего с самойфункцией кода), как утверждает Прието. В этом состоит сходство между этойсистемой и естественными языками, сходство, обусловленное об­щей особенностьюэтих двух кодов, а именно принципиальной не­ограниченностью количествасообщений, передачу которых они предусматривают.<166>

Однако языкпредставляет собой значительно более сложное об­разование, чем натуральный рядчисел. Эта последняя система имеет дело с совершенно однородными сущностями,между кото­рыми имеется только количественное различие — в то время какситуации, являющиеся предметом сообщения естественного язы­ка, бесконечноразнообразны. К тому же система счета допускает сколь угодно большую — собственно,бесконечную протяжен­ность полного знака, так как ввиду специфической функцииэтой системы пределы усложненности структуры единицы оказы­ваются независимымиот объема оперативной памяти человека (см. например, [19], где исследуетсявлияние оперативной памяти че­ловека на синтагматическую структуру единицразличных знако­вых систем в зависимости от выполняемой ими функции). Именно поэтомусистема исчисления может довольствоваться очень огра­ниченным инвентаремчастичных знаков (цифр), сколь угодно сложные комбинации которых образуютбесконечный ряд полных знаков.

Напротив, вестественном языке, где «сказывается цейтнот, характерный в особенности дляустной формы общения» [19, 50], синтагматическая сложность высказывания недолжна превышать некоторого максимума, строго обусловленного объемом оператив­нойпамяти человека [20; 79]. Ограниченная протяженность каж­дого из бесконечнобольшого числа возможных языковых высказы­ваний является объяснением достаточнобольшого количества ча­стичных знаков, из которых строятся высказывания, т. е.имею­щихся в словаре каждого языка слов. Это обстоятельство делаетцелесообразным использование принципа экономии и на гипосемиотематическомуровне, т. в. на уровне, непосредственно пред­шествующем уровню полных знаков.

Здесьэкономия проявляется в том, что не только семиотемы («предложения»), но иавтономные конституенты предложения (знаки-наименования, «слова») обычнопредставляют собой синтаг­матическую структуру, состоящую из знаков меньшейстепени сложности («лексических» и «грамматических морфем»). Как отме­чалосьвыше, способ нерасчлененного выражения лексического и грамматического значений(как, например, в русском человек — люди или брать — ваять)увеличил бы в несколько раз и без того огромное число имеющихся в каждомязыковом коде лексических морфем. Соответствие построения автономныхконституентов пред­ложения, т. е. слов, из лексических и грамматических морфемпринципу экономии было убедительно доказано Мартине [15, 462— 463; 59, 42].

Все, чтобыло сказано говорит о том, что наличие двух уров­ней структурации и несколькихуровней интеграции в естествен­ном языке, действительно является важнейшейтипологической характеристикой языка как знаковой системы — не потому, что этиособенности отсутствуют в других знаковых системах, но по<167>тому, чтоони являются самым непосредственным следствием прин­ципиальной безграничностиноэтического поля языка, т. е. свойства, которое делает язык действительноуникальным явле­нием среди всех сопоставимых с ним объектов. Именно поэтомумногоуровневая организация языка является неотъемлемым и су­щественным егокачеством, отличая язык от тех знаковых систем, в которых аналогичные особенностиотносятся лишь к факульта­тивному механизму экономии.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.    Э. Бенвенист.Уровни лингвистического анализа. — В сб.: «Новое в лингвистике», вып. 4. М.,1965.

2.    Т. В. Булыгина.Особенности структурной организации языка как знаковой системы и методы ееисследования.—В сб.: «Материалы к кон­ференции «Язык как знаковая системаособого рода»». М., 1967.

3.    Т. В. Булыгина.Пражская лингвистическая школа. — В кн.: «Ос­новные направленияструктурализма». М., 1964.

4.    К. Бюлер.Теория языка. В кн.: В. А. Звегинцев. История языкозна­ния XIX—XXвеков в очерках и извлечениях, ч. II. М., 1965.

5.    И. Ф. Вардуль.К вопросу о собственно лингвистическом подходе к язы­ку.— В сб.: «Материалыконференции «Язык как знаковая система особо­го рода»». М., 1967.

6.    И. Вaxeк. К проблеме письменного языка. — В кн.: «Пражскийлин­гвистический кружок». М., 1967.

7.    В. Г. Гак. Одвух типах знаков в языке (высказывание и слово). — В сб.: «Материалы кконференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967.

8.    Л. Ельмслев.Пролегомены к теории языка. — В сб.: «Новое в лин­гвистике», вып. 1. М., 1960.

9.    О. Есперсен.Философия грамматики. М., 1958.

10.   Н. И. Жинкин.Четыре коммуникативные системы и четыре языка. — В сб.: «Теоретические проблемыприкладной лингвистики». М., 1965.

11.   Вяч. Вс. Иванов. Язык в сопоставлении с другимисредствами пе­редачи и хранения информации. — В сб.: «Прикладная лингвистика имашинный перевод». Киев, 1962.

12.   М. М. Ланглебен.Музыка и естественный язык. — В сб.: «Shmeiwtik»»(Летняя школа по вторичным моделирующим системам. Тезисы. Доклады), 3. Тарту,1968.

13.   В. Мартека.Бионика. М., 1967.

14.   А. Мартине.О книге «Основы лингвистической теории» Луи Ельмслева. — В сб.: «Новое влингвистике», вып. 1. М., 1960.

15.   А. Мартине.Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в лингви­стике», вып. 3. М., 1963.

16.   В. В. Мартынов.Кибернетика. Семиотика. Лингвистика. Минск, 1965.

17.   В. Матезиус.О системном грамматическом анализе. — В кн.: «Праж­ский лингвистическийкружок». М., 1967.

18.   В. А. Москович.Глубина и длина слов в естественных языках. — ВЯ, 1967, №6.

19.   В. А. Москович.О пределах усложненности структуры единиц раз­личных знаковых систем. — В сб.:«Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода»». М., 1967.

20.   Е. В. Падучева.О связях глубины по Ингве со структурой дерева подчинении. «Научно-техническаяинформация», 1966, №6.<168>

21.   P. В.Пазухин. О месте языка в семиологическойклассификации. — ВЯ, 1968, №3.

22.   М. В. Панов.Русская фонетика. М., 1967.

23.   Е. Д. Поливанов.Введение в языкознание для востоковедных вузов. М., 1928.

24.   Э. Сепир.Язык. М., 1933.

25.   В. Н. Топоров.[Рец]. R. Jakobson. Shifters, verbal categories and Russian verb. — В сб.:«Структурно-типологические исследования». М., 1962.

26.   П. А. Флоренский.Обратная перспектива. — В сб.: «Shmeiwtik»» («Трудыпо знаковым системам», 3). Тарту, 1967.

27.   Р. Якобсон.Значение лингвистических универсалий для языкозна­ния. — В кн.: В. А.Звегинцев. История языкознания XIX—XX ве­ков в очерках и извлечениях, ч. II.М., 1965.

28.   P. Якобсон, М. Халле. Фонология и ее отношение к фонетике. — В сб.: «Новое влингвистике», вып. 2. М.,1962.

29.   Ñh. Bally.Qu'est-ce qu'un signe? «Journalde Psychologie», 1939, XXXVI.

30.   М. С. Âateson. Linguistics in the semioticframe. «Linguistics», 1968,¹39.

31.   Е. Âenvenistе.Communication animale et langage humain. — В кн.: E. Benveniste. Prollèmes delinguistique générale. Paris, 1966.

32.   Е. Âenvenistå. La nature despronoms. Там же.

33.   Б. Benveniste. Lelangage et l'expérience humaine. «Diogène», 1965, ¹51.

34.   R. L. Âirdwhistell.Introduction to kinesics. Lousville, 1952.

35.   К. Âühler. Sprachtheorie. Jena, 1934.

36.   А. Âurks. Icon, index and symbol. «Philosophy andPhenomenological Research», 1949, v. 9, ¹4.

37.   Е. Âuissens. La communication etl'articulation linguistiaue. Bruxelles, 1967.

38.   W. Е. Ñollinson.Indication. A study ofdemonstratives, articlesand other «indicaters». Language Monograph.XVII. Baltimore, 1937.

39.   Sir Allan H. Gardiner. De Saussure's analysis of the signe linguistique. «ActaLinguistica», 1944, v. 4, ¹1—3.

40.   P. L. Garvin.The definitional model of language. — В кн.: Natural Lan­guage and the Computer.1963.

41.   P. L. Garvin.On linguistic method. The Hague, 1964.

42.   G. G. Granger.Logique, langage etcommunication. — В сб.: «Hommage à Backelard». Paris, 1957.

43.   J. Greenberg.Some universals of grammar with particular reference to the order of meaningfulelements. — В сб.: «Universals of Language».Cambridge(Mass.), 1966.

44.   Е. Т. Hall. The silent language. N. Y., 1959.

45.   R. Harweg.Language and music — Animmanent and sign theoretic approach. Some preliminary remarks. «Foundations ofLanguage», 1968, v. 4, ¹3.

46.   Ch. Hockett.The problem of universals in language. — «Universals of Language». Cambridge(Mass.), 1966.

47.   Ch. Hockett.Logical considerations in the study of animal communi­cation. — W. E. Lanyonand W. N. Tavolga. (eds.) Animal sounds and communication («Publication ¹7of the American Institute of Biological Sciences»). Washington, 1960.

48.   R. Jakobson.A la recherche de l'essence dulangage. «Diogène», 1965, ¹51.

49.   R. Jakobson.The cardinal dichotomy oflanguage. — «Language: An inquiry into its meaning and function». N. Y., 1957.

50.   R. Jakobson.Shifters, verbal categoriesand the Russian verb. Har­vard,1957.<169>

51.   S. Êarcevski.Introduction á l'étude de l'interjection. «Cahiers Fer­dinand deSaussure», 1941, ¹1.

52.   R. Karnap.Einführung in die symbolishe Logik, Bd. I. Vienna, 1954.

53.   E. Êîschmieder.Die noetischen Gnindlagen der Syntax. —Вкн.: E.Koschmieder. Beiträge zur allgemeinen Syntax. Heidelberg, 1965.

54.   E. Koschmieder.Aus den Beziehungen von Sprache und Logik. Там же.

55.   E. Koschmieder.Das Gemeinte. Там же.

56.   E. Koschmieder.Die Sprache und Geist. Там же.

57.   A. Martinet. Arbitraire linguistique et doublearticulation. «Cahiera Ferdinand de Saussure», 1957, ¹15.

58.   A. Martinet.La double articulation linguistique. — TCLC, 1949 v. 5.

59.   A. Martinet.A functional view of language. Oxford,1962.

60.   A. Martinet.Réflexions sur la phrase. — В сб.: «Language and Soci­ety». Copenhagen, 1961.

61.   Chr. Metz.Remarque sur le mot et sur lechiffre. «La Linguistique», 1967, ¹2.

62.   Т. Milewski. Językoznawstwo. Warszawa,1965.

63.   G. A. Miller.Langage et communication. Paris, 1956.

64.   G. Mounin.Définitions récentes du Langage. «Diogène», 1960,¹31.

65.   G. Mounin.Les systèmes de communication non linguistiques et leur place dans lavie du XX-e siecle. — BSLP, v. 54, 1959.

66.   Ch. Morris.Signs, language and behaviour. N.Y., 1946.

67.   A. Nehring.Sprachzeichen und Sprechakte. Heidelberg, 1963.

68.   L. Prietо. Messages et signaux. Paris, 1964.

69.   L. Prietо.Principes de noologie. TheHague, 1964.

70.   A. Schaff.Szkice z filosofii języka. Warszawa,1967.

71.   A. Schaff.Specific features of theverbal sign. — В сб.: «To honor Ro­man Jakobson». TheHague-Paris, 1967.

72.   Т. A. Sebeok. The informational model of language. — В кн.:«Natural Language and the Computer», 1963.

73.   Т. A. Sebeok. On chemical signs. — В сб.: «To honor RomanJakob­son», v. III. The Hague-Paris, 1967.

74.   Chr. Sørensen.Word-classes in Modern English with special reference to proper names with anintroductory theory of grammar, meaning and re­ference. Copenhagen, 1958.

75.   G. L. Trager.Paralanguage: A firstapproximation. «Studies in Lin­guistics», 1958, v. 13.

76.   В. Trnka. On the linguistic sign and themultilevel organization of language. — TLP, 1. 1964.

77.   H. Uldall.Speech and writing. — RiL, II.

78.   J. Vachek.Some remarks on writing and phonetic transcription. — Rih, II.

79.   V. H. Yngve.A model and a hypothesis of language structure. «Pro­ceedings of the Americanphilosophical society», I960, 104, 5.

СПЕЦИФИКАЯЗЫКОВОГО ЗНАКА(в связи с закономерностями развития языка)

Специфическиесвойства языка как семиотической системы создаются не только благодаря его особойроли в обществе, его непосредственной связи с мышлением, сознанием, эмоциями,эсте­тическими вкусами и деятельностью человека, но также вследст­вие того, чторазвитие языка, непрерывное и стихийное, не под­дающееся контролю ипланированию, загадочное и неравномерное,<170> постоянно меняет в языкераспределение семиотических связей. Новые функциональные отношениянакладываются на старые, сосуществуют с ними или постепенно их изживают.Оценивая эво­люцию языка с точки зрения знаковой теории, Ф. де Соссюр под­черкивал,что «каковы бы то ни были факторы изменяемости, дей­ствуют ли они изолированноили комбинированно, они всегда при­водят к сдвигу отношений междуозначающими и означаемыми» (курсив Соссюра), и далее: «Неизбежностьподобных смещений усугубляется и предопределяется тем, что язык по природесвоей бессилен обороняться против факторов, постоянно передвигаю­щих взаимоотношениямиозначаемого и означающего знака» [8, 84].

Уже Соссюр,таким образом, вполне определенно отметил не­отвратимое влияние фактораразвития на семиотическую характе­ристику языка. Посмотрим более конкретно,какие черты языка как знаковой системы возникают под этим воздействием,насколько они универсальны и как они соотносятся с методикой лингвисти­ческогоанализа.

НАЛИЧИЕ В ЯЗЫКЕ ПРОМЕЖУТОЧНЫХ ОБРАЗОВАНИЙ

Как всякий организм, язык, эволюционируя, остается функ­циональнотождественным самому себе. В этом отношении его уместно противопоставитьсемиотике искусств. Смена вырази­тельных средств в искусстве может происходитьв иных случаях резко и решительно, так что члены общества перестают пониматьего язык. Появление новых течений в живописи и поэзии нередко обрываеткоммуникацию между художником и зрителем, поэтом и слушателем до тех пор, покааудитория не научится соотносить знак с явлением. Еще и сейчас широкая публикане принимает язык Пикассо и Леже, Врубеля и Сарьяна. Это, однако, вызывает лишьспоры в выставочных залах, но не нарушает нормальной жиз­ни общества, не ведетего к краху, подобному тому, который, сог­ласно преданию, последовал застроительством вавилонской баш­ни. Резкое и внезапное изменение системыязыковых знаков не­возможно. Язык развивается исподволь, шаг за шагом, медленнои едва заметно для общества перестраивая свою структуру (см. подробнее гл.«Язык как исторически развивающееся явление»). Заменяя одни выразительныесредства другими, он не перестает в то же время выполнять роль основногосредства коммуникации. Постепенность развития языка при непрерывностиисполнения им коммуникативной функции, более того, прочная связанность этихявлений (язык развивается только в процессе коммуникации), ведет к тому, что вкаждом синхронном состоянии языка присутствует большое количество единиц икатегорий, лишь частично изменивших свое качество, находящихся в процессепре<171>образования. Наличие переходных, промежуточных элементов резкоотличает язык от искусственно созданных семиотических систем.

Новыеконструкции, единицы и категории языка берут свое на­чало в старых икачественно иных образованиях. Так, словосоче­тания нередко преобразуются всложные слова (ср. умалишенный, местожительство, сногсшибательный),компоненты сложных слов могут превращаться в суффиксы (ср. нем. -schaft,-heit, -keit, -tum, -lich, -bar, англ. -ful, -less, русск,-вод, -вед), знаменатель­ные слова часто становятся служебными (ср. ввиду,несмотря, благодаря, пусть, бы, хотя). Все эти явления иллюстрируют про­цесс«понижения ранга» лингвистических единиц; от словосочета­ния к слову, от основыслова к аффиксу, от полнозначного слова к служебному. Иногда приходитсянаблюдать обратный этому про­цесс «повышения» уровня единицы. Так, в русскомязыке (как, впрочем, и в ряде других европейских языков) элементы сложных словтипа фото, радио, авто, метро, кино и т. п. постепенно обре­ли статусслова. Таким образом, в языке постоянно происходит кругооборот структурныхединиц языка, породивший в свое вре­мя идею о цикличности языкового развития.

Эволюциясинтаксического строя языка также происходит пу­тем нарушения баланса междуформой и функцией. Существую­щие синтаксические модели постепенно начинаютвтягиваться в новую для них орбиту, выражать иное содержание. Так, в роман­скихязыках указательные конструкции стали широко применять­ся в целях эмфазы. Ср. фр. Le рère me l'a dit 'Отец мне это сказал' и C'estle рère qui me l'а dit. 'Именно отец сказал мне об этом'.

Язык, вотличие от прочих знаковых систем, является само­порождающим организмом,который из себя же самого создает свою новую структуру. В каждую эпоху егосуществования в нем присутствует множество образований, не подводимых сточностью ни под одну из его структурных категорий. Хорошо известны дли­тельныеспоры о том, следует ли считать английские конструкции типа stone wall, cannon ball сложными словами илисловосочетания­ми, являются ли элементы типа англ. for, on, up вположении пос­ле глагола (ср. look for, go on, get up) наречиями или послелогами, а сами эти конструкции —производными словами или устойчи­выми словосочетаниями. Германисты ведут долгуюполемику о том, относятся ли к разряду морфем элементы cran- в cranberry, -ceive и -fer в receive, conceive, refer, transfer, нужно ли считать компонентами сложных слов (т. е.основами), аффиксами или полу­аффиксами немецкие элементы -mann(Seemann),-zeug (Spielzeug), -stoff (Rohstoff), -stьck (Werkstьck), -mut (Hochmut), -lebre (Sprachlehre), ober- (Oberkellner), unter- (Untergruppe). Промежуточ­ный характер (между словом и морфемой)имеют вспомогательные элементы в так называемых аналитических формах слов (ср.русск. я буду работать, он стал слушать, англ. he has done, фр.<172> j'ai lu, исп. уо he dichoи т. д.). Переходное качество (между морфе­мой и служебным словом) имеетанглийский элемент 's (саксон­ская форма генитива), постепенно превращающийсяв послеложный  оформитель именной группы (ср. the king of England's hat).Множество переходных категорий возникает в процессе прономи­нализации,захватывающем не только полнозначные слова (ср. русск. один, человек, вещь,дело, штука, фр. on, исп. uno) и слово­сочетания (фр. quelqu'on, chaqu'on,исп. nosotros, vosotros, usted usнa), но ипридаточные предложения (ср. русск. кто-нибудь, кто хочешь, кто бы то нибыло, исп. quienquiera, cualquiera). Не вполне ясен статус инфинитива (подлежащее илидополнение) в предложениях типа Невозможно решить эту задачу.

Подобныхпримеров можно привести величайшее множество, но каждый, кто работает надматериалом конкретных языков, и без этого хорошо знает, сколь многочисленны иразнообразны сосуществующие в языке промежуточные единицы и категории.Трудности, связанные с их описанием, привели к тому, что в пос­леднее времястала популярна мысль о целесообразности отказа от «прокрустова ложа» жесткой ибескомпромиссной схемы и предпочтения метода количественных оценок, согласнокоторому каждое языковое явление должно определяться по месту, занимае­мому имна шкале постепенных переходов [11; 13, 259; 15]. Подоб­ный подход к материалужелателен в диахроническом исследова­нии при наблюдении над процессомнакапливания в языке но­вых черт и отмирания старых. Вместе с тем создание описательныхграмматик предполагает достаточно четкую систематизацию мате­риала, при которойнельзя уклониться от проведения классифика­ционных границ, даже если ониокажутся зыбкими и условными. Проблема критериев разграничения не может бытьснята приме­нением скользящих классификаций, проводимых то по одному, то подругому признаку. Поэтому оценка промежуточных, пере­ходных образованийотносится к собственно лингвистической про­блематике, излишней в анализезнаковых систем, не развиваю­щихся самопроизвольно. И тем не менее общая идея,на которую опирается лингвист в своих оценках, определяется, как будет по­казанониже, именно семиотическим (функциональным) подходом к языку.

НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ СООТВЕТСТВИЯФОРМАЛЬНО-ГРАММАТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ЕДИНИЦ ЯЗЫКА ИХ ФУНКЦИОНАЛЬНОМУ ТИПУ

Хотяпромежуточные образования располагаются между са­мыми различными классамиединиц, можно говорить об общей для всех них коллизии, состоящей в утратесоответствия между фор<173>мой и содержанием, между функцией иструктурным типом. При­чина появления промежуточных образований заключается нетоль­ко в постепенности языковой эволюции, но и в том, что форма и функцияязыковых элементов изменяются с разной скоростью. Устойчивость грамматическойструктуры сильнее, чем устойчи­вость грамматической функции, вследствие чегофункциональные преобразования происходят обычно быстрее, чем изменения фор­мальные.Язык, по замечанию О. Мандельштама, «одновременно и скороход и черепаха» (О.Мандельштам. О природе слова. Харь­ков, 1922, стр. 7). Таким образом, одной изпостоянных характе­ристик естественных языков является присутствие в нихсдвигов между формой и функцией структурных элементов. Так, идиоматизуясь,словосочетание становится функциональным эквивален­том слова. Однако онопродолжает члениться на грамматически раздельные слова. Такие названия цветов,как анютины глазки, кукушкины слезки, львиный зев и куриная слепотаничем функцио­нально не отличаются от таких названий растений, как подсолнеч­ник,подорожник, столетник и одуванчик. Но морфологическая структурапервых остается неслитной, двучленной.

Сохранениепрежней структуры связано не только с естествен­ным сопротивлением языковой формы,но и с сознательным воз­действием общества, следящего за сохранением стабильнойформы гораздо строже, чем за сохранением стабильного значения. В рус­скомязыке, например, имена и отчества людей, двойные топонимы, единые вфункциональном отношении, часто претерпевают в уст­ной речи и морфологическоеслияние. Говорят «сказал Иван-Иванычу», «советовался с Пал-Палычем» и пр.Однако такое упот­ребление почти не проникает в письменную форму литературногоязыка и не закрепляется нормативно. В устном разговоре соот­ветствие формы ифункции могло бы быть достигнуто легко и есте­ственно. М. И. Цветаеварассказывает, что, не зная в детстве от­дельных значений слов, входящих всостав сочетания памятник Пушкину, она употребляла его слитно какназвание одного пред­мета. «Памятник Пушкина был не памятник Пушкина(родит. падеж), а просто Памятник-Пушкина в одно слово, с одинаковонепонятными и порознь несуществующими памятники Пушкина». Поэтомуказалось естественным говорить «у Памятник-Пушкина», «к Памятник-Пушкину», «сынПамятник-Пушкина» (М. Цветае­ва. Мой Пушкин. М., 1967, стр. 37).

Изменениефункции языкового знака в конце концов может привести и к изменению его формальнойструктуры. Так, став по­казателем буд. вр. всп. глагол habēre вбольшинстве романских языков превратился в грамматическую морфему в составеглаго­ла. Ср. фр. jеfermerai, ит. parleró, исп. hablaré. В иных случаях такого структурного сдвига непроисходит совсем.

Превратившисьв показатель перфектности, habēre не был по­глощен спрягаемым глаголом и сохранил своюформальную отдель<174>ность, отчлененность. Ср. фр. j'ai lu, исп. he leнdo, ит. ho letto. В грамматическом строе этих языков появился новыйструктур­ный тип единиц, функционально адекватный сосуществующему с нимфлективному типу слов. Это дало повод говорить о нефлек­тивной морфологии.

Такимобразом, в языке могут сосуществовать разные по своей структуре формальныеклассы единиц, соотносимые с одним функ­циональным типом. Это свойство,возникающее в ходе перестройки языковых систем, отсутствует в искусственносозданных кодах.

Грамматическаяхарактеристика единиц языка, как можно бы­ло убедиться, не сразу приходит илисовсем не приходит в соот­ветствие с развившейся у них новой структурнойфункцией. Это вызывает необходимость моделирования промежуточных единиц, вопределение которых вводится признак функционального сдви­га. Так, идиомыобычно квалифицируются как единицы, экви­валентные слову по значению и подобныесловосочетанию по свое­му речевому «поведению». Аналитические формы словаопреде­ляются как единицы функционально равнозначные морфологичес­койсловоформе, но сохранившие раздельность оформления. Хо­тя в определенииподобных единиц присутствует указание на их двойственность, их функциональнойстороне придается большее значение, чем их формальным чертам. Поэтому ихпринято отно­сить к тому разделу грамматики, в котором изучается данный тип функции, а не данный тип формы: идиомы изучаются в лек­сике (а не всинтаксисе), а аналитические формы слова — в мор­фологии.

Так жерешается вопрос и об отдельных, разрозненных едини­цах, испытавшихфункциональный сдвиг. То, что падежные формы типа русск. шагом, утром,порой, разом, и т. п. приобрели адвербальное значение, служит основаниемдля их отнесения к классу наречий, несмотря на формальную тождественность тво­рительномупадежу соответствующих существительных. Если в испанских образованиях cualqniera 'кто-нибудь', 'какой-нибудь' и quienquiera'кто-нибудь' возобладало значение неопре­деленности и компонент quieraперестал соотноситься по смыслу с глаголом querer 'хотеть',то это дает повод считать приведенные образования неопределеннымиместоимениями, несмотря на то, что показатель множественного числаприсоединяется в них к первому компоненту, вклиниваясь внутрь слова: quienesquiera, cualesquiera. Поскольку знаковая функция языка в процессекоммуникации (т. е. отнесения единиц языка к элементам опыта, денотатам)непосредственно регулируется означаемымзна­ка, а не его означающим, можнополагать, что функцио­нальные критерии больше соответствуют семиотическомуподходу к языку и в этом смысле являются более структурными. Признаки формысущественны постольку, поскольку они позволяют судить об изменениифункции.<175>

ОТСУТСТВИЕ ПОСТОЯННОГО СООТВЕТСТВИЯ МЕЖДУТИПОМ
ОЗНАЧАЮЩЕГО И ТИПОМ ОЗНАЧАЕМОГО

Впредшествующем разделе говорилось о соответствии функцио­нального содержанияединиц их грамматическому типу. Нижепойдет речь о соотношении функциональных классов единиц с манифестирующими их звуковыми элемен­тами.

Вискусственных знаковых системах обычно строго соблюдает­ся соотнесенностьопределенного типа значения и определенного типа формы. В системе алфавитов(например, во французском алфавите) надстрочный знак, выражающий дополнительнуюхарак­теристику звука, не может иметь значения отдельного звука. В арабскойписьменности диакритический знак обозначает огласов­ку и не может соответствоватьсогласному. Знак препинания ука­зывает на интонацию, расположение пауз,коммуникативное зада­ние (например, вопрос), но никогда не прочитывается какотдель­ный фонетический сегмент. В этих системах обозначения некоторые типыозначаемого соотносимы с некоторыми типами означаю­щего. Поэтому определениеструктурного класса единиц в терми­нах значения может быть перекодировано вопределение, данное в терминах формы. В естественных языках столь строгоесоответ­ствие формы и функции не прослеживается, хотя и в них существуетиерархическая система единиц содержания и выраже­ния.

Вбольшинстве естественных языков в плане выражения мо­жет быть выделен следующийряд единиц, данный по восходящей линии: фон,или звукотип, в котором слитыакустические черты, благодаря симультанности произношения, слог, объеди­няющийфоны выдыхательным толчком, фонетическоеслово, группирующее слоги под одним ударением, речевой такт, объединяющий фонетические слова при помощиделимитативных пауз и, наконец, фонетическаяфраза, сумми­рующая такты единством интонации. Эта система фонетическихединиц видоизменяется в языках разных типов. Так, например, в современномфранцузском языке фонетическое слово обычно сов­падает с тактом, ибо в одномтакте может присутствовать только одно речевое ударение.

Ранг каждойединицы зависит не столько от ее сегментного со­става, сколько от техдополнительных суперсегментных призна­ков, которые на нее накладываются. Один итот же сегмент легко меняет свое качество в зависимости от того, какиепросодические черты ему сопутствуют. Например, рад будет слогом в па-рад,фонетическим словом в Мальчик рад и фонетической фразой в Рад!Постепенно повышая свой уровень, сегмент аккумулирует все больше просодическихпризнаков, но его «порядковый номер» определяется только одной чертой — высшимсуперсегментным<176> «знаком отличия». В фонетической форме латинскогопредложе­ния I! 'Иди',сегментный состав которого ограничен одним глас­ным фоном, присутствуют чертысимультанности, выдыхательного толчка, ударения, фланговых пауз и законченнойинтонации. Но из них только, последний признак — интонация — существен длявыяснения места I! виерархическом ряду фонетических еди­ниц: сегмент I! имеет статус фонетической фразы и должен соот­носитьсяв потоке речи с другими фразами (а не фонами или так­тами). Иными словами, этотсегмент выявится на первом же этапе членения речевого потока по фонетическимпризнакам.

Сприведенной системой фонетических единиц соединяется иерархическая системафункциональных (грамматических) элемен­тов. В процессе взаимодействия этих системформируются реле­вантные черты каждой из них. Те признаки и единицы каждой си­стемы,которые получают выход в противоположный план, влияя на его структуру,приобретают соответственно фонологический и семемный статус.

Присоединении двух иерархических систем оказывается, что «порядковый номер»единиц, образующих знаковую функцию (т. е. создающих означаемое и означающеезнака), не совпадает. Фоне­ма, т. е. минимальная симультанная единица планавыражения, редко соотносится с отдельным означаемым, т. е. мельчайшейсимультанной  единицей плана содержания. Это несовпадение опре­деляет большуюглубину членимости означающих знака, чем его означаемых. Если означающие знаковдопускают членение на симультанные единицы — фонемы (resp.звукотипы), разложимые в свою очередь на дифференциальные признаки (resp.акустичес­кие черты), то означаемые знаков, будучи сами симультаннымиединицами, делятся только на компоненты значения. Большая членимость означающихзнака, а следовательно и большая роль прин­ципа комбинирования для различенияозначающих, сравнительно с означаемыми, обеспечивает экономность языковойзнаковой си­стемы, возможность выражения в языке неисчерпаемого количе­ствазначений при помощи конечного числа предельных состав­ляющих. Следствием этойособенности естественных языков яв­ляется несоотнесенность в знаке основныхединиц системы выражения и системы содержания (см. подробнее раздел «Язык всопоставлении со знаковыми системами иных типов»).

Можно былобы предположить, однако, что единицы системы выражения и системы содержания соотносятсясо сдвигом на один ранг, т. е. означаемое простого знака, назовем его семемой,вы­ражается следующей по уровню фонетической единицей — сло­гом. Для языковизолирующего типа такая соотнесенность дей­ствительно имеет место. В языкахфлективных этого совмещения нет (слог в принципе не соотносится с морфемой), нооно обычно реализуется для фонетического слова, более или менее точно сов­падающегосо словом грамматическим. Таким образом, степень<177> соответствияфонетических единиц единицам грамматическим в значительной степени зависит оттипа языка. В целом можно кон­статировать, что в том или другом пункте иерархияфонетических единиц не совпадает в знаке с иерархией единиц функциональных:морфема не совпадает со слогом, фонетическое слово с граммати­ческим, такт сословосочетанием (resp. синтагмой), фонетическая фраза с грамматическимпредложением. Впрочем, границы фразы, как фонетической единицы, характеризуемойединством интона­ции,— и это чрезвычайно важно для организации естественных язы­ков— всегда совмещены с границами высказывания (resp. сообще­ния)как актуализованной (соотнесенной с действительностью, дено­татом) единицыкоммуникации. При этом суперсегментный признак фразы — ее интонация — выражаетграмматический (т. е. также дополнительный, сопутствующий) признак высказывания— его актуализованность, соотнесенность с ситуацией, коммуникатив­ность.

Несоответствиемежду функциональным и формальным (фоне­тическим) рангом сторон знака особенновелико в языках флектив­ных. В ходе развития этих последних каждая из сторонзнака час­то и беспрепятственно изменяет свой тип. Однородные функции(например, значение времени, падежа и под.) могут соотноситься с разнообразнымипо своему фонетическому характеру означаю­щими. Разрыв в «порядковом номере»функциональных и фоне­тических единиц, образующих стороны знака, бывает большимили меньшим не только в зависимости от типа языка, но и в зависимости от типазнака (его функции). Он особенно велик у знаков, выра­жающих грамматическое значениефлективного слова. Возьмем несколько примеров из английского языка. Несмотря нато, что английский язык обладает чрезвычайно простой и регулярной мор­фологией,грамматическое значение слова выражается в нем весь­ма различными фонетическимиэлементами. Оно может иметь в ка­честве своего означающего и дифференциальныйпризнак фонемы (ср. bend — bent, advise — advice), и отдельную фонему (ср. boy — boy-s), иряд фонем (ср. ох — ox-en), и слог (ср. do — do-ing),и чередование фонем (ср. foot — feet, mouse — mice), и нулевые показатели (ср. deer — deer-ш), и перенос ударения (ср. 'present — pre'sent),и всевозможные комбинации перечисленных явлений (ср. child — children,think — thought). Все названные способы свободно сосуществуют в однойсистеме. В знаке, выражающем грамматическое значение флективного слова,создается макси­мальное перечисление нитей иерархических связей между едини­цамиязыковых планов, наибольшая дисгармония между иерар­хическим статусом единиц,образующих его стороны.

Сдвиги вуровне означающих и означаемых знака, присутствую­щие, по-видимому, в любомразвивающемся языке, различны в языках разных типов и в разных точках языковыхсистем. Эти сме­щения постепенно идут на убыль по направлению квысказыва<178>нию, которое всегда совпадает с максимальной фонетическойеди­ницей — фразой.

Неуглубляясь в те методические выводы, которые следуют из приведенной особенностиестественных языков, отметим лишь, что большее или меньшее несоответствие типафункции типу формы знака неизбежно приводит к большей или меньшей непоследова­тельностив определении структурных единиц. В определениях одних единиц языка указание наформу вообще отсутствует. Так, в определении морфемы флективных языков совсемне вводится фонетический признак (т. е. указание на соответствие морфемы целостнойфонетической единице). В определении других структур­ных единиц фонетическийпризнак имеет второстепенный харак­тер (например, в определении слова).Наконец, в определении тре­тьих единиц этот признак играет очень существенную роль(так, указание на интонационную законченность высказывания позво­ляетоднозначно выделить единицы этого типа из потока речи).

АВТОНОМНОСТЬ РАЗВИТИЯ ПЛАНА СОДЕРЖАНИЯ ИПЛАНА ВЫРАЖЕНИЯ. ЗНАК И ФУНКЦИОНАЛЬНЫЕ ЕДИНИЦЫ ЯЗЫКА

Наблюдениенад закономерностями изменения языковых пла­нов обнаруживает, что лингвистическиезнаки лишены возможно­сти самостоятельного развития, а эволюционируют только вре­чи, в рамках более крупных образований, в конечном счете внутривысказывания, как актуализованной (соотнесенной с ситуацией) единицы. В этомсостоит одно из существенных отличий языка от статических знаковых систем.Трудно себе представить, чтобы огни светофора, знаки ОРУДа, морская или инаясигнализация меняли свое значение или форму непосредственно в процессе их применения.В языке же, напротив, все изменения происходят только при его реализации.Поэтому речевая позиция элементов обоих планов имеет в этом процессе первейшеезначение.

Если,функционируя, означающие знака ведут себя как от­дельные единицы, вступающие междусобой во всевозможные ком­бинации, то в ходе звуковой эволюции изменениюподвергаются не означающие, а их части — фонемы и группы фонем, попавшие в туили другую речевую позицию. «Единицы функционирования» и «единицы развития» вязыке не совпадают. «Единицами развития» для плана выражения являются элементыобычно меньшей протя­женности, чем означающее знака. В морфеме другварьируется конечный согласный (друж-ок, друзь-я), в корневой морфеме бр-ать— бер-у — на-бор изменяется гласный. Внутри первоначально единогоозначающего появились различия, не связанные с изме­нением его значения и вэтом смысле излишние, ненужные. В плане содержания развитию подвергаютсяэлементы, нередко соответ­ствующие ряду означающих: значения слов,словосочетаний и<179> даже предложений. В таких словах как спасибо,благодарить, без­умный, столпотворение, в таких сочетаниях, как натянутьнос, китайская грамота и т. п. в новом означаемом оказались объеди­неныозначаемые первоначально самостоятельных единиц языка. В плане выраженияпроисходит постоянное дробление означающих,их частичное варьирование, в плане содержа­ния, напротив, протекает объединение означае­мых, их слияние в одномновом значении.

В результатекак бы разной направленности процессов разви­тия языковых планов создаютсярезкие смещения в их структу­ре. «Изменяемость знака, — писал Соссюр, — есть нечто иное, как сдвиг отношения между означаемым и означающим. Это опре­делениеприменимо не только к изменяемости входящих в систе­му элементов, но и кэволюции самой системы; диахронический феномен в целом в этом и заключается»[8, 166]. Уместно привести здесь также глубокую мысль С. О. Карцевского,который, следуя идеям Соссюра, подошел к проблеме языковой эволюции с точкизрения поведения лингвистического знака. Еще в 1929 г. Карцевский  писал:«Обозначающее (звучание) и обозначаемое (функция) постоянно скользят по«наклонной плоскости реальности». Каж­дое «выходит» из рамок, назначенных длянего его партнером: обозначающее стремится обладать иными функциями, нежели егособственная; обозначаемое стремится к тому, чтобы выразить себя инымисредствами, нежели его собственный знак. Они асим­метричны; будучи парными (accouplйs),они оказываются в состоя­нии неустойчивого равновесия. Именно благодаря этомуасим­метричному дуализму структуры знаков лингвистическая система можетэволюционировать» [3, 90] (см. подробнее раздел «Поня­тие языкового знака»).Асимметрия языковых знаков создает не­малые трудности, связанные с ихвычленением, которые были отме­чены уже Соссюром. В начале раздела о лингвистическихедини­цах, принадлежащих знаковому уровню языка, женевский уче­ный подчеркнулих конкретность. Он говорил, что «входящие в состав языка знаки суть неабстракции, но реальные объекты» [8, 105]. Однако, рассмотрев методы разграничениязнаковых еди­ниц и связанные с этой задачей практические трудности, Соссюр ужев конце раздела приходит к следующему пессимистическому выводу: «… языкявляется системой исключительно основанной на противопоставлении его конкретныхединиц. Нельзя ни отка­заться от их обнаружения, ни сделать ни одного шага, неприбегая к ним; а вместе с тем их выделение сопряжено с такими трудностя­ми,что возникает вопрос, существуют ли они реально» [8, 108]. Язык, в отличие отпрочих семиологических систем, обладает парадоксальным свойством, котороесостоит в том, что «нам не даны различимые на первый взгляд сущности (факты), вналичии которых между тем усомниться нельзя, так как именно их взаимодействиеобразует язык» [8, 108—109].<180>

Представлениеоб иллюзорности лингвистических единиц мог­ло сложиться у Соссюра потому, чтотребование конкретности и материальной вычленимости, которому должен отвечатьзнак, он предъявил также к функциональным единицам языка, и здесь оно оказалосьнедействительным (или не всегда действительным). То парадоксальное свойствоязыка, на которое обратил внимание Сос­сюр, заключается не в призрачности инеуловимости единиц, обра­зующих языковую систему, а в их несовпадении спонятием язы­кового знака.

Примоделировании языкового механизма знак как конкрет­ный, материальный объект,уступает место функциональным единицам языка, для выявления которых приходитсяиспользо­вать дополнительные методы анализа. Чтобы описать систему французскойграмматики, важно выделить в нечленимом со сто­роны формы сегменте au (одномзнаке) две раздельные и независи­мые друг от друга единицы: предлог иопределенный артикль. Напротив, в двух способных к самостоятельному функциониро­ваниюединицах выражения, создающих значение времени в ана­литических формах(например,j'aidйjeun-й),можно видеть одну единицу содержания, существенную для понимания системы вре­мен.

Языковойзнак, стороны которого — означаемое и означаю­щее — нерасторжимы, так каккаждая из них существует только благодаря присутствию своего партнера, формируется,в отличие от функциональных единиц, тогда, когда членение плана содержа­ниясовпадает с членением плана выражения. В каждом из при­веденных выше примеровможно говорить об одном знаке, кото­рый в первом случае складывается из двухединиц содержания, реа­лизуемых в одной единице выражения, а во втором случае —со­стоит из одной единицы содержания, представленной двумя эле­ментами формы40.

Функциональныеединицы языка, в отличие от знака, лишены целостности. Им не свойственна нерасторжимостьи однознач­ность связи между формой и функцией, отношения между которы­миоказываются подвижными, скользящими. Представляется возможным говорить отдельноо единицах плана содержания и единицах плана выражения (формально выделимыхзначимых сег­ментах), взаимодействие которых создает знаковуюфункцию.<181>

В основе системы языка, образуемой значимыми оппо­зициями,лежит единица содержания. Для построе­ниясистемы русского глагола, например, важно, что в его формах обязательно присутствуетодно из значений времени, наклоне­ния, залога и числа. Для понимания системыглагола, напротив, несущественно, что некоторые из этих единиц всегдареализуются совместно. Не играет роди и то обстоятельство, что русские гла­голыраспределены по двум спряжениям, различающимся конкрет­ной манифестацией общейдля всех них системы значений41.Состав каждой глагольной формы, вхождение в нее тех или дру­гих конкретныхморфем играет, однако, первостепенную роль при моделировании структуры русского глагола, для порожде­нияего парадигмы. Поэтому, если единицысодержания соотносимы с понятием системыязыка, то еди­ницы выражениясоотносятся с понятием языковой структуры, понимаемой здесь как реальноеустройство языковых форм, тип и способ манифестации значений.

Изложеннаяточка зрения подтверждается и практикой описа­ния языков, в процессе которойтерпели неудачу попытки пост­роения системы в терминах глобального знака.Целостный знак обычно быстро уступал место парам единиц, получавшим разноетерминологическое обозначение: морфема иморфа в тео­рии дескриптивистов [14], семаи морфема в концепции В. Скалички [6, 135; 7, 119—123], морфема и монема у О. Лешки [4, 21], лексон и морфема в стратификацион­ноймодели С. Лэма [17,60]. Первая единица каждой пары опре­деляется с опорой насодержание, а вторая — рассматривается как предельная значимая единицаязыкового выражения. Подоб­ное расщепление элементарной значимой единицы языкапризвано отразить асимметрию в строении языковых планов (см. подробнее [1,66—77, 101—116]).

В техконцепциях, которые не допускают раздвоения основной единицы описания иотождествляют ее с целостным знаком, опре­деление знака (его отдельность,вычленимость и его тождество) производится по функциональным признакам, т. е.знак прирав­нивается к единице содержания. Так, например, А. Мартине видит вформах типа фр. au, du, англ. cut (прош. вр.) два знака (две монемы), обладающихамальгамированным означающим [5, 452].

В другихтеориях отказ от выделения парных элементов по­влек за собой признаниенеустойчивых, колеблющихся критери­ев в определении «глобальной единицы»,выделение которой проис­ходит то на функциональной, то на формальной основе. Стояна<182> этих позициях, английский языковед К. Безелл писал в 1949 г.: «Вязыках, с которыми мы имеем дело, понятие знака не покры­вается понятиемморфемы. Оправдание этого последнего заклю­чается в асимметрии между выражениеми содержанием, которой система знаков не предполагает с необходимостью» [9,218]. Поня­тие морфемы, по мысли Безелла, несколько уравновешивает, смяг­чаетэту асимметрию, свойственную языку как развивающейся системе знаков. Морфемаслужит своего рода мостиком между пла­ном содержания и планом выражения,находясь к каждому из них в отношении «сокращенной асимметрии» («reduced»asymmet­ry). Несоответствие в строении языковых плановпокрывается и другими промежуточными единицами, в том числе морфонемой,связывающей морфему и фонему [9, 220; 10, 329—330] (см. подробнее ниже, стр.191—192).

Такимобразом, отказ от признания различий между понятием знака и понятием единицыязыковой системы приводит либо к ин­терпретации знака в терминах планасодержания, либо к допу­щению неоднородных критериев выделения значимых единиц.

*       *       *

Итак,нарушение границ членимости плана выражения и пла­на содержания, а такженевозможность установить двустороннее тождество морфем (элементарных знаков),составляющие специфи­ческое свойство лингвосемиотических систем, являютсязаконо­мерными и неизбежными следствиями развития языка.

В языкепостоянно противоборствуют две силы. Одна из них направлена на разрушениезнака. Она порождена автономностью развития фонологического и семантическогопланов языка, обо­собленностью синтагматических и парадигматических отношенийэтих двух планов. Под действием этой силы постоянно перегруп­пировываютсяединицы содержания и выражения. Под действием этой силы возникает варьированиезнака, а следовательно — при­сутствие в языке различий плана выражения, несоотносимых с различиями плана содержания.

Другая силанаправлена на объединение сторон знака, на пред­отвращение их разрыва. Онапроявляется в действии аналогии, унифицирующей гетерофоны и уменьшающей темсамым алломорфию. Эта сила, нередко парализованная нормативной фикса­циейвариантных форм, свойственной литературному языку, под­держивается еще и тем,что слово, как «минимум предложения», представляет собой свободную единицу.Слово постоянно меняет контекст. Оно допускает нулевое окружение, в которомреализует­ся его абсолютная форма. Отмеченная особенность слова способ­ствуетсохранению его единства, «восстановлению» формы, эли­минации тех звуковыхизменений, которые оно претерпевает, по­падая в ту или другую речевую позицию.<183>

АСИММЕТРИЯ СЕГМЕНТНОГО СОСТАВА ЯЗЫКОВЫХПЛАНОВ

Рассмотримтеперь более подробно, в чем же состоят те сдвиги, которые испытывает знак впроцессе эволюции языковых планов. Обратимся сначала к синтагматическомуаспекту знаковых цепо­чек. Уже говорилось, что синтагматические отношения,образуемые означаемыми и означающими знаков, автономны и независимы друг отдруга. Линейные отношения в плане выражения, ведущие к изменению формы единиц,не соответствуют синтагматическим отношениям в плане содержания, вызывающимпреобразование функции единиц. Такие явления, как ассимиляция и диссимиляцияфонем, их падение в определенной позиции, появление беглых зву­ков и т. п.происходят, как правило, независимо от тех границ, которые разделяют означающиезнаков и соответствуют членению плана содержания. Нередко, вследствиефонетических изменений, возникает фузия означающих, особенно характерная дляязыков флективных

Легконаблюдать сращение означающих знаков, их консолида­цию в одной нечленимой болееединице. Так, не могут быть разор­ваны французские формы au, aux, du,соответствующие в плане содержания двум функциональным единицам — предлогу и ар­тиклю.Стерты морфемные швы во французских формах мн. ч. типа chevaux и beaux.Не образуют отдельного сегмента морфемы мн. ч. в таких румынских словах, как mici,lungi, buni, srăzi, stu­denţi, băi, porţi. Особенно активный процесс сглаживания морфем­ныхрубежей пережили романские языки в период своего отделе­ния и отдаления отнародной латыни. Этот процесс в конечном сче­те повел к семантическомуопрощению многих ранее составных образований.

Итак,позиция означающих знака и их составных элементов, являющаяся мощным факторомих развития, в целом автономна по отношению к структуре противоположного плана.Явления морфемного стыка в языках, в которых морфема не совпадает со слогом,играют ничтожную роль в формировании речевого потока. С другой стороны, исинтагматические отношения в плане содержа­ния, сама позиция функциональногоэлемента, независимы от структуры плана выражения. Слияние означаемых знакаможет происходить при сохранении формальной членимости. Процесс консолидацииозначаемых (опрощение) легко наблюдать на ма­териале производных и сложныхслов, идиом и перифрастических сочетаний. Такие русские слова, как головотяп,мракобес, белорус, бездна, подушка, столпотворение, такие идиомы, как заткнутьза пояс, повесить нос, водить за нос, не вязать лыка и др. имеют всовременном языке целостное значение.

В результатеавтономности развития языковых планов проис­ходит сдвиг, смещение в ихчленимости на функциональные еди­ницы. Несовпадение в составе означаемого иозначающего, осо<184>бенно часто проявляющее себя внутри слова, побуждаетмногих лингвистов различать понятия семантической сложности слова и егоформальной членимости.

Нижеприводятся основные типы сдвигов в членимости языко­вых планов нафункциональные единицы:

1. Однойфункциональной единице содержания соответствует один ясно различимый элементплана выражения, одна морфема — отношения 1: 1. Например, в англ. boy-s элемент-s, и толькоон один, передает значение мн. ч.

2.Нескольким функционально независимым друг от друга элементам содержаниясоответствует одна нечленимая единица плана выражения — отношения 2 (или более): 1. Отношения это­го типа могут быть зависимыми от фонетического окружения (на­пример,фр. au fils и al'instant), или морфемного состава (ср. англ. look-ed,но ran), либо постоянными, необусловленными (например, лат. mal-orum,русск. свеч-ей, луг-ов).

3. Однойфункциональной единице содержания соответствует несколько единиц выражения — отношения1: 2 (или более). В английских аналитических формах перфектность передается нетолько вспомогательным глаголом, но и суффиксом причастия (ср. I have look-ed, hehas arriv-ed). Значение пассива (т. e. направлен­ностидействия на подлежащее предложения) во многих индоевро­пейских языкахвыражается глаголом бытия и морфемой прича­стия (ср. англ. to be ask-ed, фр.кtre pos-й).

4. Однойединице содержания соответствует отдельная еди­ница выражения, а также элемент,входящий в форму другой морфемы (ср. нем. Buch и Bьch-er,где значение мн. ч. выражено специальной морфемой и перегласовкой внутрикорневой морфе­мы). Одну единицу содержания реализуют как бы полторы еди­ницывыражения.

5. Однойединице выражения соответствует определенное зна­чение, а также значение общееу нее с другим элементом формы. Морфема child- в англ. childrenпередает лексическое значение это­го слова, а также своей гласной [I]однозначно указывает на зна­чение мн. ч., выраженное кроме того и отдельной морфемой-ren. Таким образом, как бы полторы единицы содержания реализуют­ся в однойединице выражения. Отношения 4-го и 5-го типов вза­имно дополняют друг друга.

6. Однойединице содержания соответствует нулевая единица выражения — отношение 1: 0. Ср.яблок-Ш, сел-Ш. Значение род. пад. мн. ч. в этих формах нематериализовано в звуковом сегмен­те. Нулевые единицы выражения выделимы толькона морфоло­гическом уровне. Наличие так называемых нулевых морфем никак непредполагает существования в языке односторонних (т. e. ли­шенныхозначающего) знаков.

7. Однойединице выражения соответствует нулевая единица содержания — отношения 0: 1.Ср. лис-иц-а. Средний сегмент<185> этого слова не соотносимни с какой единицей содержания, т. е. не образует знаковой функции. Оприсутствии здесь некоторой единицы  «выражения» можно говорить лишь оченьусловно, так как эта единица ничего не «выражает»

ТЕНДЕНЦИЯ К НАРУШЕНИЮ ТОЖДЕСТВА ЕДИНИЦ ЯЗЫКА

Одним изследствий обособленности эволюционных процессов, протекающих в плане выраженияи в плане содержания, являет­ся, как было сказано, несовпадение в членимостиязыковых пла­нов на функциональные единицы. Другой результат этого про­цессаможно видеть в развертывании тенденции к варьированию единиц языка. Утрататождества со стороны значения происходит независимо от нарушения тождества состороны формы, и соответ­ственно — наоборот. Стоит подчеркнуть, что этаособенность со­ставляет универсальное свойство языковых знаков. «Фундамен­тальнойчертой, присущей всем языкам, — писал Е. Курилович, — является отсутствиеоднозначного соответствия между звуковой формой слова и его значением» [16,47].

Фонологизацияпозиционных чередований, ассимиляция и дис­симиляция звуков в слове, явлениесингармонизма, дифтонгиза­ция, влияние словесного ударения на произношениезвуков, в частности редукция неударных слогов, разрушение конца слова и многиедругие процессы фонетического развития постоянно на­рушают идентичность формы,не затрагивая ее значения. Ср. рук-а и руч-ной,хож-у и ход-ил, бег-у и беж-ал,исп. cont-ar — cuent-o, pens-ar — piens-o, ped-ir — pid-o, in-sano — im-posible —  i-rregular, рум. ţar-ă — ţăr-an, dor— doar-e, sor-ă — sur-ori, merg — merge.

Хорошоизвестные закономерности семантического развития, в свою очередь, подрываюттождество знака со стороны значения, не отражаясь в то же время на его форме.Ср. легенда 'предание' и легенда 'объяснение условных знаков', письмо'послание' и письмо 'письменность', бык 'животное' и бык'опора моста', свод 'собрание' и свод 'перекрытие здания' и т. п.

С другойстороны, звуковые и семантические изменения могут вести и к образованию новыхтождеств. Этот процесс, спорадиче­ский, скорее, чем регулярный, также протекаетв плане выражения независимо от плана содержания и соответственно — наоборот. Вязыке создается омонимия и омосемия. Ср. исп. real 'царский'(от лат. regalis) и real 'действительный' (от лат. realis), vago'сво­бодный' (от лат. vacuus) и vago 'бродячий' (от лат. vagus). Приме­ром,иллюстрирующим одновременно оба явления, могут послу­жить парадигмы испанскихглаголов ser 'быть' и ir 'идти', кото­рые совершенносовпадают в одной части (формы претерита fui,<186> uiste,fue, fuimos, fuisteis, fueron одинаковы для обоих глаголов), давая пример омонимии.В то же время в парадигме каждого из названных глаголов присутствуетсупплетивизм (ср. ser — soy, eres, fue; ir — voy, fui, iba), представляя образец омосемии (или гетерофонии).

Развитиеязыка создает весьма запутанные отношения между единицами плана выражения иединицами плана содержания. Не­редки случаи возникновения частичного тождества,функциональ­ного совпадения разных единиц в определенных условиях (пози­циявзаимоисключения). Например, испанское сослагательное наклонение замещаетбудущие времена во временных предложе­ниях. Ср. Yo lo harй cuando tъ vengas 'Яэто сделаю, когда ты при­дешь', но їCuаndo vendrбs?'Когда ты придешь?' и Dudo que tъ vengas'Сомневаюсь, что ты придешь'. Одна и та же форма (vengas)соотносится с разными значениями: буд. вр. изъявит. накл. и непрошед. вр. сосл.накл. В то же время одно и то же значение (буд. вр.) выражено двумя формами (vengasи vendrбs), которые в данном случае совершенно совпадают пофункции, входя в одну и ту же систему временных противопоставлений.

В языкепостоянно происходит подстановка одних форм вме­сто других в определенныхпозициях, в которых формальные раз­личия между элементами становятсянесущественными для пони­мания их значения. Описанное явление чрезвычайнохарактерно для элементов, выражающих синтаксические отношения. Так, морфемарод. п. в предложении Нет работы становится функцио­нальным эквивалентомморфемы им. п. в предложении Есть ра­бота.

Не менее,чем в синтаксисе перекрещивание функций рас­пространено в словообразовании.Хорошо известно, что одно де­ривационное значение почти всегда обслуживаетсяцелой серией элементов. В испанском языке для образования имен со значениемносителя признака используются элементы -udo и -уn Ср.narigudo, narigуn 'носатый'. В то же время один и тот же суффикс почтивсегда функционирует в разных семантических разрядах. Элемент-on всочетании с основой существительного создает уве­личительные имена (mujerona'крупная женщина', 'calderуn' 'боль­шой котел') и имена, указывающие на носителяпризнака (orejуn означает не 'большое ухо', а 'длинноухий'). Болеетого, есть слу­чаи, когда производные с этим суффиксом получают значение от­сутствияпризнака. Ср. rabуn означает уже не 'большой хвост' и не 'хвостатый', а'бесхвостый'. К этому можно еще прибавить, что в сочетании с основой глаголаэлемент -on образует существи­тельные со значением однократногодействия (ср. estrechуn 'по­жатие руки') и деятеля (ср. tragуn'обжора').<187>

*       *       *

Попытаемсятеперь суммировать основные типы отношений между функциональными единицамисодержания и выражения в их парадигматическом аспекте:

1. Однойединице содержания соответствует одна единица вы­ражения — отношения 1: 1. Ср.научные термины типа натрий, азот, а также некоторые обиходные знаки: такси,паркет, пальто (имеются в виду корневые морфемы этих слов).

2. Однойединице содержания соответствуют две или более еди­ницы выражения. Этот типсвязи, крайняя форма которой создает супплетивизм (иначе гетерофонию, илиомосемию), может быть раз­бит на ряд подтипов:

А. Единицывыражения находятся между собой в дополнитель­ном распределении относительноединиц содержания:

а) Различиямежду единицами выражения зависят от их фоно­логического окружения. Например, англ. table-s [z], part-s [s], coach-es [iz], фр. Grand Opéra [grã:t] и grandpeintre [grã:].

6) Различиямежду единицами выражения обусловлены кон­тактами знакового уровня (в частности— классом доминирующего элемента, например, типом основы). Ср. испанскийсуффикс им­перфекта глаголов 1 и 2-3 спряжений habla-b-аи com-м-a. Ср. так­же англ. look-edи take-n, boy-s u ox-enили русск. двер-и, окн-а; дет-ей, яблок-Ш, дурак-ов.

Б. Единицывыражения находятся между собой в отношении свободного варьирования. Ср. испанскиедублетные формы им­перфекта сосл. накл. habla-seи habla-ra, comie-se и comie-ra.

3. Двум (илиболее) единицам содержания соответствует одна единица выражения — отношения 2(или более): 1. Примером мо­гут послужить испанские глагольные формы на -rнa — habla-rнa, come-rнa, которыеодновременно входят в три ряда значимых про­тивопоставлений, передавая значенияусл. накл., буд. в прош. и предположит. накл.

4.функциональный элемент коррелирует с одной отдельной морфемой и с морфемойобщей у него с другим значением. Этот тип отношений предполагает наличие всинтагматическом плане совместной манифестации. Ср. англ. take — took, eat — ate, see — saw, come —came, run — ran.

5.Комбинированные отношения. Перечисленные типы отно­шений могут выступать вчистом виде, либо сочетаться между со­бой. Наиболее часто встречаетсякомбинация второго и третьего типов, ведущая к созданию в языке цепочекчастичных тождеств, типичных для языков флективно-фузионного типа.

Ужеговорилось, что в испанском языке значение буд. вр. и наст. вр. сосл. накл.могут быть, в зависимости от синтаксических условий, выражены одной формой (venga).Между тем буд. вр. изъявит. накл. имеет и свою «собственную» форму (vendrб),кото<188>рая  способна передавать еще и значение предположительности,отнесенной к наст. вр. К этому можно добавить, что значение буд. вр. внекоторых синтаксических позициях выражается формой наст. вр. изъявит. накл. (viene).Описанную сеть отношений можно обобщить в следующей схеме.

НЕДОСТАТОЧНОСТЬ ЗНАКОВОЙ СИГНАЛИЗАЦИИ.ВКЛЮЧЕНИЕ СМЫСЛОВОГО И СИТУАТИВНОГО КОНТЕКСТА В ДИСТИНКТИВНЫЙ
АППАРАТ ЯЗЫКА

В ходепредшествующего изложения было показано, что упот­ребление форм постоянновыходит за пределы одной функции, а выражение одного значения не ограничиваетсяодной формой. Хорошо известно, сколь распространена, особенно в языках флек­тивных,омонимия парадигматических форм и перекрещивание функций единиц выражения. Вестественных языках всегда широ­ко представлена омофония и гетерофония(алломорфия), или ина­че — омосемия и гетеросемия. В них присутствуютнезначимые различия формы и в то же время остаются невыраженными многие различия,существующие в плане содержания. Недостаточность средств прямой сигнализациикомпенсируется вовлечением в ме­ханизм дифференциации побочных, сопутствующихзнаков, на­бора переменных речевых сигналов — экспрессивной интонации, мимики,жеста, информации о классе соседних единиц и т. п. В дистинктивный механизмязыка включается также языковое значение. Смыслы нередко разграничиваются черезречевой или ситуа­тивный контекст. Мы различаем то значение слова стол,которое реализуется в каждом случае, опираясь либо на ту ситуацию, в которойоно было употреблено, либо на значение сопутствующего ему имени или глагола:ср. 1) деревянный стол, сесть за стол; 2) справочный стол, паспортныйстол, стол находок, обратиться к начальнику стола; 3) диетический стол,стол для больных яз­вой, соблюдать стол.

Равновероятностьвыбора, не снятость полисемии знака со­держанием контекста либо нарушает коммуникацию,либо соз­дает шутку, каламбур, игру слов.

Так,следующий отрывок из пьесы Маяковского «Баня» по­строен на том, что междусобеседниками постоянно происходит<189> нарушение взаимопонимания,вследствие невключенности дополнительного аппарата дифференциации:

Оптимистенко: В чем дело,гражданин?

Проситель. Я вас прошу, товарищсекретарь, увяжите, пожалуй­ста, увяжите.

Оптимистенко. Это можно. Увязатьи согласовать — это можно. Каждый вопрос можно увязать и согласовать.У вас есть отношение?

Проситель. Есть отношение...такое отношение, что прямо прохо­ду не дает.

Оптимистенко. Это как же, вопросвам проходу не дает?

Проситель. Да не вопрос, а ПашкаТигролапов.

Оптимистенко. Виноват, гражданин,как же можно Пашку увязать?

Проситель. Это верно, одному никакне можно увязать. Но вдвоем, втроем, ежели вы прикажете, так его исвяжут и увяжут. Я вас прошу, то­варищ, увяжите вы этогохулигана. Вся квартира от его стонет...

Оптимистенко. Тьфу! Чего же вы стакими мелочами в крупное государственное учреждение лезете? Обратитесь вмилицию… Вам чего граж­даночка?

Просительница. Согласовать,батюшка, согласовать.

Оптимистенко. Это можно — и согласоватьможно, и увязать. Каждый вопрос можно и увязать и согласовать.У вас есть заключение?

Просительница. Нет, батюшка,нельзя ему заключение давать. В милиции сказали, можно, говорят, его нанеделю заключить, а я чего, ба­тюшка, кушать буду? Он ведь из заключениявыйдет, он ведь опять меня побьет.

Оптимистенко. Виноват,гражданочка, вы же заявили, что вам согласовать треба. А чего же вы мнемужем голову морочите.

Просительница. Меня с мужем-то инадо, батюшка, согласовать, несогласно мы живем, нет, пьет он оченьвдумчиво. А тронуть его боимся, как он партейный.

Оптимистенко. Тьфу! Да я же вамговорю, не суйтесь с мелочами в крупное государственное учреждение.

Особенновелика роль семантического окружения в механиз­ме смыслоразличения знаков, указывающихна отношения между словами. Так, например, знак твор. п. указывает на разныетипы отношений внутри следующих сочетаний: писать карандашом, командоватьотрядом, закончить строительством, идти дорогой, идти шагом, облить водой,говорить намеками и т. д. Знак отно­шения может интерпретироватьсяпо-разному в зависимости от того, какие семантические типы единиц он связывает.Ср. русск.чтениекниги и чтениеученика; англ. the shooting of the lions и theshooting of the hunters. В этом случаепринято считать, что семан­тический класс единиц приобретает синтаксическуюрелевант­ность.

Такимобразом, в функционировании языка участвует, наряду с собственно семиотическиммеханизмом, еще и переменный, сколь­зящий аппарат дифференциации, создаваемыйсмысловым и ситуа­тивным контекстом. Этот аппарат компенсирует, выправляетсдвиги в отношениях между языковыми планами, порождающие недостаточностьзнаковой сигнализации (омофонию).<190>

ИЗЛИШНЯЯ СИГНАЛИЗАЦИЯ. ОТСУТСТВИЕ ПРЯМОЙСВЯЗИ МЕЖДУ
ЕДИНИЦАМИ ЯЗЫКОВЫХ ПЛАНОВ

Присутствиев языке незначимых, нефункциональных разли­чий формы и невыраженных различийсодержания побуждает предположить, что языковые планы не связаны (или не всегдасвязаны) между собой непосредственно. Можно думать, что связь между звучанием изначением осуществляется в языке ступенчато. На каждой ступени происходитизменение критерия релевантно­сти, или иначе — принципов отождествления единицязыка, в сто­рону их постепенного расширения, постепенного отрешения отразличий в форме, не несущих в тех или других условиях дистинктивной функции.Так, различия между русскими фонемами [г] и [ж], существенные с точки зрениясовременной фонологической системы, не влияют на значение таких корневыхморфем, каклуг и луж-ок, пирог и пирож-ок,берег-у и береж-ешь. Изменение ре­левантностифонологических критериев на морфологическом уров­не, частичное снятиефонологических оппозиций в составе конкрет­ных морфем исследуется вморфонологии, изучающей связи между фонологическим и морфемным уровнями языка.Но и морфемные различия оказываются не всегда существенными для пониманияследующей по величине единицы — словоформы. Так, в приводи­мом ниже ряду одно ито же грамматическое значение представлено разными морфемами (т. е. совершенноразными единицами выра­жения): сестр-ой, брат-ом, ча-ем.Различия в морфемном строении не мешают нам отождествлять такие слова, как иду— шел, англ. go — wen-t. Подобные формы называются супплетивными, так как онидополняют друг друга в парадигме, или, как теперь говорят, находятся вотношении дополнительного распределения. Наконец, различия в синтаксическойорганизации не всегда суще­ственны для понимания смысловой структурысловосочетаний и предложений. Присутствие разных падежных форм — винитель­ногои творительного — в сочетаниях вести бригаду, возглавлять трест — содной стороны, и руководить бригадой, управлять тре­стом — с другой, неотражается на смысловой структуре приве­денных словосочетаний, в которыхвыражено действие, направлен­ное на некоторый объект.

Можнопривести сходную серию примеров из английского языка. Фонематические различиямежду [f] и [v] снимаются в морфемахhalfиhalv-es. Морфематическое различие вgoodи bett-er, boy-sиox-en оказывается безразличным для понимания этихобразований. Разница в словесной структуре can и to be able 'мочь' может быть сброшенасо счетов, когда последнее стоит в форме будущего времени, общей для простогоглагола и глаголь­ного сочетания42.<191>

Такимобразом, на пути от плана выражения к плану содержа­ния, от фонемного яруса ксемемному выделяется ряд уровней, зна­менуемых изменением критериятождественности: то, что пред­ставляется разным на более низком уровне, можетоказаться функ­ционально одним и тем же на более высоком уровне. Многиедистинктивные черты постепенно нивелируются, «выходят из игры», перестаютвыполнять смыслоразличительную роль внутри кон­кретных единиц следующего повысоте уровня. Тождество озна­чаемого морфемы не обязательно предполагаетполное тождество фонематического состава означающего. Идентичность значенияслов не обязательно требует тождества входящих в него морфем (если считатьсупплетивные элементы разными морфемами). Тож­дество смысловой структурынекоторых словосочетаний и пред­ложений может быть установлено безотождествления их синтак­сического строения.

Применениена разных уровнях неодинаковых критериев идентификации и ведет, как уже отмечалосьвыше, к выделению в языке пар единиц, соответствующих одному сегменту текста.Ср. фонема и морфонема, морфема и сема (или морфа и морфема), слово илексема, сло­восочетание и синтаксема(или словосоче­тание и конфигурация).Эти единицы, тождествен­ные на одном уровне и нетождественные на другом,покрывают асимметрию в строении языковых планов, позволяя показать в описанииязыков нефункциональность некоторых различий в форме.

Необходимостьраздвоения всех значимых единиц языка про­диктована тем, что асимметрия в строенииязыковых планов, которая была раскрыта выше на примере минимальной значимойединицы (см. стр. 184—189), действительна не только по отношению к простомузнаку, но и применительно ко всем последующим, более сложным, образованиям.Несовпадение формы и функции пронизы­вает всю структуру языка, все его ярусы,все знаковые образова­ния. Устранение незначимых (и в этом смысле излишних,«пустых») различий в форме оказывается возможным благодаря тому, что формальноразличающиеся единицы встречаются, как правило, во взаимоисключающих позициях,или иначе — находятся в отно­шении дополнительного распределения. Такимобразом, обилие вариантов в языке нивелируется позицией, за которой закрепленкаждый из них. Понятия варьирования и позиции тесно между собоюсвязаны.<192>

ТЕНДЕНЦИЯ ГРУПП ЗНАКОВ К ИДИОМАТИЗАЦИИ.
МНОГОПЛАНОВОСТЬ ОЗНАЧАЕМЫХ

Сдвиги междуединицами содержания и выражения, особенно явственно заметные внутри слова,выправляются в случае гетерофонии тем, что каждый вариант соотнесен со строгоопределенным набором позиций. При омофонии смещения в строении языковых плановвыравниваются путем привлечения дополнительного ап­парата дифференциации.Немалую роль в уточнении знаковой сиг­нализации языка играет то свойство слова(и больших чем слово единиц), которое принято называть идиоматичностью. Подидиоматичностью подразумевается произвольность связи означаемого и означающего,конвенциональная закрепленность данного смысла за данной формой. Абсолютноидиоматичной (немотивированной) единицей языка может быть только простой знак.Но это свойство присуще, хотя и в разной степени, также и составным образова­ниям— слову, словосочетанию, предложению. Стремление к еди­ной знаковой функциихарактеризует в первую очередь слово как свободную единицу языка, нивелируя впроцессе его семанти­ческой эволюции отдельные значения входящих в него морфем.

Вернемся кприводившемуся уже ранее примеру (см. стр. 187). Наиболее широкораспространенным значением испанского уффикса -уn являетсязначение увеличительности (ср. hombrуn 'очень крупный мужчина', cucharуn'большая ложка'). Можно было бы подумать, что pelуn (отсуществительного pelo 'волосы') означает 'длинные или густые волосы,шевелюра'. Но никому из говорящих по-испански никогда не придет в головусвязать это значение со словом pelon. Когда суффикс -уn присоединяетсяк названиям частей тела, значение увеличительности в нем обычно осложняетсязначением принадлежности: суффикс -уn указывает не на сам предмет, ана его владельца, обладателя. Ср. barrigуn 'пузатый', cabezуn'головастый'. Согласно этой словообразова­тельной модели слово pelуnдолжно было бы означать 'волосатый', 'косматый', 'длинноволосый'. Но и на этотраз мы попали паль­цем в небо. Pelуn указывает не на наличие признака, а как раз наоборот— на его отсутствие. Это слово значит 'лысый, безволо­сый'. Тот, кто захочетпонимать смысл сообщения, не отступая от смысла знаковых сигналов, окажется вэтом случае жестоко обма­нутым. Но говорящие по-испански никогда не вводят другдруга в заблуждение, употребляя слово pelon, так как они знают, что егозначение, как и значение огромного множества других слов и сочетаний слов,идиоматично, т. е. в определенной степени неза­висимо от значений образующихего частей.

Рождение(или лучше сказать вызревание) в языке нового зна­ка осуществляется путемпостепенного уменьшения мотивированности  отношений между означаемым иозначающим, ведущего к установлению между ними прямой связи.<193>

Новые знакив языке, как известно, не создаются искусствен­но путем произвольногокомбинирования фонем в поисках еще не использованных сочетаний, а образуются изуже существующих знаков в ходе их постепенной эволюции в сторону опрущения, по­давленияпервоначальных значений и создания прямой знаковой связи между новымозначаемыми старым, уже ранее бытовавшим в языке, означающим. Например,употребляя сейчас слово соот­ветствовать, говорящие уже не думают о совместномответе, произнося слово благодаря, не имеют в виду чувства благодарно­сти,которое, в свою очередь, не ассоциируется более с дарением блага. Глаголсердиться не вызывает уже представлений о сердце, а сердце — осередине. Значения образующих слово единиц выра­жения оказались в положении«вне игры», ибо слово (или, точнее, его основа) становится единым, семантическинечленимым зна­ком.

Процессыопрощения развертываются очень медленно. В каж­дом состоянии языка присутствуетмного промежуточных об­разований, означающие которых еще не вполне утратилисвязь с более ранними значениями. Многим языковым знакам поэтому свойственнадвуплановость означаемого, в котором, наряду с прямым значением, присутствуетто, что принято называть «вну­тренней формой» данной единицы. Аналогичноесвойство, в целом чуждое искусственным системам передачи информации, можно от­частинаблюдать в тех кодах, которые пользуются иконическим или пиктографическимпринципом. Так, например, изображение бегущих детей в знаках ОРУДа означает'Осторожно! Рядом шко­ла'.

Многоплановостьозначаемого, внутренняя форма которого отражает иногда несколько ступеней семантическогоразвития, будучи непременным свойством всех естественных языков, яркопроявляется в художественной литературе, участвуя в создании эстетическойфункции, отсутствующей у искусственных, стабиль­ных систем сигнализации. Одиниз основных принципов создания художественного образа как раз и состоит вупотреблении слова со сдвигом в значении, в результате чего в нем одновременноприсут­ствуют два (или более) семантических слоя. Ср.:

Улыбнулись сонные березки,

Растрепали шелковые косы.

Шелестят зеленые сережки

И горят серебряные росы

(С. Есенин. С добрымутром!)

В этом четверостишии две трети слов употреблены в непрямом значении,семантически двуплановы. Такое использование сло­весных знаков, искусственноерасслоение их означаемых, ведет к созданию определенного художественногоэффекта: сквозь об<194>раз березки начинает просвечивать образ молодойдевушки. Так косвенным путем осуществляется сравнение.

Итак, однойиз специфических черт языка как естественной знаковой системы являетсятяготение его единиц к идиоматизации, постепенному опрощению, в процессекоторого возникает семантическая многоплановость знака.

Асимметрия знака, сдвиги в отношениях между формой и функ­цией, подчаспрепятствующие достижению коммуникации, имеют прямое отношение к формированиюэстетической функции языка. Неточность сигнализации, способность одного знакасоотноситься с разными денотатами широко используется для создания худо­жественногообраза.

*       *       *

Резюмируемсказанное в настоящем разделе. Способность язы­ка самопроизвольно развиваться,характер этого развития, его закономерности (такие, как постепенность языковойэволюции, известная автономность и разный темп развития языковых пла­нов,тенденция к опрощению, идиоматизации составных единиц или групп знаков,несовпадение «единиц развития» и «единиц функционирования» и др.) формируютнекоторые свойства языка как знаковой системы, неизбежные у естественныхязыков, но не­предполагаемые с необходимостью их семиотической природой. Этисвойства, наряду с той спецификой, которая вызвана особыми семиотическимизадачами и условиями функционирования языка в человеческом обществе,обеспечивают естественным языкам уни­кальное место среди прочих семиотических систем.К числу этих черт языка относятся прежде всего следующие его характеристи­ки:1) наличие переходных промежуточных образований, 2) не­обязательностьсоответствия формальной и функциональной структуры единицы языка, 3) отсутствиеоднозначной соотнесен­ности между типом означающего и типом означаемого, 4)неодно­родность выражения в языке одинаковых системных функций, 5)несоответствие в иерархической организации единиц плана выражения и единицплана содержания, 6) асимметрия в строении языковых планов, порождающаяизлишество и недостаточность языковой сигнализации, 7) несовпадение понятиялингвистичес­кого знака и функциональной единицы языковой системы, 8) на­личиепромежуточных уровней, опосредующих связь между язы­ковыми планами, 9)существование, наряду с постоянным, пере­менного механизма дифференциации,создаваемого смысловым и ситуативным контекстом, 10) частичная мотивированностьмно­гих языковых знаков, обусловливающая многоплановость озна­чаемого, наличиеу него так называемой «внутренней формы».

Некоторые изназванных черт спорадически обнаруживаются и в искусственных системах сигнализации,создавая неудобство в их применении и понимании. Например, в бое часов одинудар<195> обычно означает половину любого часа, а также один час пополуд­нии пополуночи. Следовательно, два раза в сутки часы бьют три раза подряд поодному удару. Для того чтобы правильно припи­сать каждому из этих ударовозначаемое, необходимо знать его «дистрибуцию», окружение, либо находящуюся внезнаковой си­стемы ситуацию. Таким образом, и в других знаковых системах можновстретиться с явлением омонимии, недостаточности сигнала для его понимания.Однако если перечисленные явления состав­ляют спорадические и редкие чертыискусственных кодов, то они представляют собой постоянные и неизбежные свойстваестест­венных языков. Присутствие в языке черт, не диктуемых его семио­тическойфункцией, требует применения в лингвистическом ана­лизе особых методов,излишних в изучении и описании искусст­венных систем сигнализации. Эти методы,не будучи общими у лингвистики с теорией прочих знаковых систем, тем не менеемогут быть охарактеризованы как структурные, базирующиеся на функ­циональном(то есть собственно семиотическом, знаковом) подходе к языку.

БИБЛИОГРАФИЯ

1.    Н. Д. Арутюнова.О значимых единицах языка. — В кн.: «Иссле­дования по общей теории грамматики».М., 1968.

2.    Н. Д. Арутюнова.Стратификационная модель языка. «Филол. науки», 1968, №1.

3.    С. Карцевский.Об асимметричном дуализме лингвистического знака. — В кн.: В. А. Звегинцев. Историяязыкознания XIX—XX ве­ков в очерках и извлечениях, ч. II.М., 1965.

4.    О. Лешка.Иерархия ярусов строя языка и их перекрывание. — В кн.: «Единицы разных уровнейграмматического строя языка и их взаимодей­ствие». М., 1969.

5.    А. Мартине.Основы общей лингвистики. — В сб.: «Новое в лингви­стике», вып. 3. М., 1963.

6.    В. Скаличка.О грамматике венгерского языка. — В кн.: «Пражский лингвистический кружок». М.,1967.

7.    В. Скаличка.Асимметричный дуализм языковых единиц. — Там же.

8.    Ф. де Соссюр.Курс общей лингвистики. М., 1933.

9.    С. Е. Âazell. On the problem of the morpheme. — RiL, v. II. Chicago,1966.

10.   С. Е. Âazell. The sememe. — Там же.

11.   R. Dikson.Linguistic science and logic. 's-Gravenhage, 1963.

12.   R. Godel.La question des signeszéro. «Cahiers F. de Saussure», 1953, ¹11.

13.   Ì. Hallidaу.Categories of the theory of grammar. «Word», 1961, v. 17, ¹3.

14.   Ch. Hockett.Problems of morphemic analysis. «Language»,1947, v. 23, ¹4.

15.   A. Juilland.Outline of the theory ofstructural relations. s-Graven­hage, 1961.

16.   J.Êuriłîwicz. Le mecanisme différenciateur de lalangue. «Cahiera F. de Saussure», 1963, ¹22.

17.   S. Lamb.The sememic approach to structural semantics. «American An­thropologist», 1964,v. 66, ¹ 3.

18.   S. Lamb.Outline of the stratificational grammar. Washington, 1966.

ГЛАВА ТРЕТЬЯЯЗЫК КАК ИСТОРИЧЕСКИ РАЗВИВАЮЩЕЕСЯ ЯВЛЕНИЕМЕСТО ВОПРОСА О ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЯХ В
СОВРЕМЕННОЙ ЛИНГВИСТИКЕ

Вспециальной лингвистической литературе уже было справед­ливо указано на то, что«вопрос об языковой изменчивости, пред­ставляющей постоянное качество языка,является вопросом о сущности языка» [28, 131]. Изучение языка как историческираз­вивающегося объекта и основных особенностей языковых измене­ний представляетпоэтому важную часть исследования форм суще­ствования языка и тесно смыкается сописанием его сущностных характеристик. Естественно в связи с этим, чтоподлинное пони­мание природы языка немыслимо вне постижения тех разнообраз­ныхтипов движения, которые в нем наблюдаются. Хотя в целом понятие кинематическихпроцессов в языке не может быть сведено к понятию языковой изменчивости,наиболее наглядно языковой динамизм выступает при рассмотрении  языка вовременной, исторической перспективе. Сравнивая две любые последовательныестадии в развитии одного и того же языка, мы обязательно обнару­жим те или иныерасхождения между ними. Изменчивость языка выступает всегда как его неоспоримоеи весьма очевидное свойст­во. Его природа, однако, далеко не так очевидна.

Вслед заСоссюром многие исследователи отмечали, что языко­вая изменчивость находит своеобъяснение не в том, как устроен язык, а в том, каково его назначение [124,204]. И, действительно, языки не могут не меняться прежде всего по той простойпричине, что в основе актов коммуникации, средством практического осу­ществлениякоторых и является язык, лежит отражение человеком окружающей его действительности,которая сама находится в пос­тоянном движении и развитии. Однако импульсыизменений исхо­дят не только от исторически изменяющейся среды, в которой функ­ционируеттот или иной язык. Процесс становления живого языка, его совершенствованияникогда в принципе не прекращается, за­вершаясь, собственно, только тогда,когда сам этот язык перестает<196> существовать. Но процесс созиданияязыка не исчерпывается от­ветной его перестройкой в связи с материальным итехническим прогрессом общества,— он предполагает также необходимость усо­вершенствованияязыковой техники и включает устранение проти­воречий, или даже дефектов,существующих в организации конк­ретных языков. Нельзя поэтому не признать, чтопо крайней мере часть изменений носит терапевтический характер [164, 21—23],возникая в силу внутренней необходимости перестройки языко­вого механизма.Частным случаем такой перестройки может явить­ся изменение, вызванноенесовершенством данной лингвистической системы или несовершенством отдельных еезвеньев. Наконец, ряд изменений можно связать непосредственно с воздействиемодного языка на другой. В общем виде возможно, следовательно, конста­тировать,что перестройка языка может, протекать под влиянием двух разных движущих сил,из которых одна связана с назначением языка и реализацией коммуникативных нуждобщества, а другая — с принципами организации языка, с его воплощенностью вопре­деленную субстанцию и его существованием в виде особой системы знаков.Язык проявляет вследствие этого двоякую зави­симостьсвоей эволюции — от среды, в которой он существует, с одной стороны, и еговнутреннего механизма и устройства, с дру­гой. С признанием этого обстоятельствасвязана и классификация основных причин изменений, предлагаемая ниже. Вэволюции лю­бого языка указанные факторы тесно переплетаются и взаимодей­ствуют.Исследование причин, направления и форм языковых пре­образований представляетпоэтому проблему большой сложности. Параллельно языковым изменениям,обусловленным воздействием внешней среды, выделяются изменения, необусловленные внешни­ми причинами, что позволяет говорить об относительнойсамостоя­тельности развития системы языка; с другой стороны, и развитие системыязыка осуществляется до известной степени независимо от некоторых частныхсдвигов и обособленно от них [37; 66].

Несмотря наразнообразие причин, вызывающих языковые из­менения, им всем присуща одна примечательнаяособенность. На­ряду с тенденцией к изменению языка и совершенствованию егосистемы здесь постоянно прослеживается мощная тенденция к сох­ранению языка всостоянии коммуникативной пригодности, кото­рая нередко сказывается впротиводействии начинающимся преоб­разованиям. Всем процессам перестройки вязыке обычно противо­стоят своеобразные процессы торможения, направленные на за­креплениеи консервацию имеющихся языковых средств и препят­ствующие наступлению резкихперемен. Отсюда особые темпы раз­вития языка, не одинаковые для разных участковего строя — фо­нетики, лексики, грамматики и т. п.; отсюда большая или меньшаяподверженность изменениям на разных уровнях (ср. наибольшую подвижностьфонетического строя, что заставляло нередко подчер­кивать его революционизирующуюроль в общей перестройке язы<198>ка; отсюда возможность обособленногоразвития разных сторон языкового знака (подробнее см. выше). Отсюда, наконец, испеци­фический характер динамической устойчивости языков, позволяю­щей призначительных изменениях в отдельных частях системы сохранять тем не менее ееобщее тождество самой себе в течение длительного времени.

Уже В. фонГумбольдт подчеркнул, что правильный подход к языку означает его понимание некак вещи (™rgwn), а как самой созидательной деятельности (™nљrgeia). Однако язык в каждый момент своего существованияпредставляет собой и дея­тельность, и исторический продукт этой деятельности. Вобъектах такого рода следует принимать во внимание два разных кинемати­ческихпроцесса — процесс генезиса объекта ипроцесс его функционирования [85,7—8]. Понятие исторического разви­тия языка неполно без воссозданиязакономерностей обоих этих процессов, ибо любое изменение начинается в речевойдеятельности. Изменчивость языка — и предпосылка, и результат речевой деятель­ности,и условие и следствие нормального функционирования язы­ка. Аналогично некоторымдругим сложным явлениям действитель­ности язык может быть охарактеризован какдиалектическое един­ство противоречий. Элементарные частицы являются одновремен­нои квантом, и волной. Язык представляет собой целостное един­ство устойчивого иподвижного, стабильного и меняющегося, ста­тики и динамики.

Указаннаядвойственность языка коренится прежде всего в при­чинах функциональногопорядка: она связана тесно с его ролью и положением в человеческом обществе. Содной стороны, чтобы удов­летворять новым потребностям, постоянно возникающим вчелове­ческом обществе, в связи с общим прогрессом науки, культуры и техники,язык должен не только воспроизводиться, но и, приспо­сабливаясь к новым потребностям,видоизменяться. Ни одна сторо­на языка не остается в конечном счете внеобновления и вне совер­шенствования. С другой стороны, все подобные наступающиесдвиги должны быть не только социально мотивированы и социально апро­бированы,но и социально ограничены. Интересыобщества требуют, чтобы никакие преобразования, происходящие в языке, ненарушали возможностей взаимопонимания между членами коллек­тива, принадлежащимик разным поколениям или социальным груп­пировкам. Преемственность поколений (ав неменьшей степени, по-видимому, и фактор социальных связей) выступает поэтомукак сила, препятствующая наступлению каких бы то ни было резких скачков ивнезапных кардинальных перемен. Языковые изменения совершаются, как правило,более или менее постепенно. Их распро­странение связано с определеннымивременными границами (ср. связанный с этим объективным свойством языковойизменчивости метод глоттохронологии, или лексико-статистический метод дати­ровкидоисторических дивергенций внутри праязыковых единств<199> cp.[18; 26; 31 с библиогр.]). «На каждом отдельном этапе языкового преемства, —писал Е. Д. Поливанов, — происходят лишь частичные, относительнонемногочисленные изменения», принципиальные же преобразования «мыслимы лишь каксумма из многих небольших сдвигов, накопившихся за несколько веков или дажетысячелетий, на протяжении которых каждый отдельный этап или каждый отдель­ныйслучай преемственной передачи языка (от поколения к поко­лению) привносилтолько неощутительные или мало ощутительные изменения языковой системы» [56,79]. Вместе с тем меняющиеся нужды общества постоянно диктуют создание новыхсредств, необ­ходимых для выражения новых понятий и идей, для эффективногообмена ими, для передачи возрастающего потока информации и ее хранения [29].Развитие языка протекает поэтому как борьба двух противоположных тенденций — засохранение и стабилизацию существующей системы языка, с одной стороны, и за ееадаптацию, преобразование, совершенствование, с другой. Объективное суще­ствованиедвух этих разнонаправленных тенденций ярко отражено в таком явлении, как варьирование (см. ниже)

Своеобразноесочетание и переплетение двух названных тенден­ций и те реальные формы, вкоторые выливается их взаимодействие в конкретном языке и в конкретнойисторической обстановке, обу­славливают не только пределы возможных изменений иих темпы (по­дробнее см. ниже), но и характер протекания изменений. Подчерки­ваяэти обстоятельства, А. Мартине пишет, что «язык изменяется под давлениемизменения нужд коммуникации в постоянном конф­ликте с экономией усилия, с однойстороны, и с традицией — с другой» [43, 451]. Итак, объяснение изменчивостиязыка связано с тем, что язык существует и развивается как целенаправленная функционирующая система.Язык изменяется, — подчеркивает Э. Косериу, — «чтобы продолжать функцио­нироватькак таковой» [33, 156]. Изменения надлежит рассма­тривать, таким образом, какпрямое следствие главной функции языка — служить средством коммуникации.Поскольку, однако, параллельно этой основной функции язык выполняет и другиезадачи (см. подробнее гл. «К проблеме сущности языка»), часть изме­нений можетбыть отнесена и за счет необходимости адекватного выполнения и других функций.Так, часть языковых средств под­вергается преобразованиям по чисто эстетическимили эмоциональ­ным причинам, т. е. потому, что они недостаточно выразительныили экспрессивны [158]. В то же время положение о том, что язык непре­рывноменяется и находится в состоянии изменения, следует пони­мать лишь в томсмысле, что он проявляет способность к неограни­ченному совершенствованию исозиданию, ноне в том, что он посто­янно перекраивается. Именно поэтому факторыперестройки в жизни языка нельзя гипертрофировать и переоценивать, и в общейхарактеристке языка каждая из названных черт — статика и дина­мика,устойчивость и подвижность, языковая изменчивость и язы<200>коваястабильность — должна получить свое адекватное отраже­ние. Так, именноотносительная устойчивость системы языка ока­зывается залогом создания любыхязыковых, в том числе литера­турных норм (см. гл. «Норма»). На этом основанавозможность коди­фикации языковых явлений. На стабильности языка базируется воз­можностьподдерживания и сохранения всевозможных традиций. Относительная стабильность,как мы уже отмечали выше, обеспечи­вает беспрепятственную передачу языка отодного поколения к другому. Напротив, подвижность языка и его способность изме­нятьсяразрешают языку выполнять все более и более сложные и разнообразные функции,способствуя совершенному отражению все более и более сложных явлений окружающейдействительности, и перестраиваться постепенно вместе с перестройкой тогообщест­ва, которое обслуживает язык. О том, какие прямые и опосредо­ванныекорреляции возникают при этом, наглядно свидетельствует, например, серия работ,посвященных развитию русского языка в советском обществе, т. е. запослереволюционный период [66а; 66б; 66в; 66г].

Объективноеналичие в языке этих противоположных свойств означает также, что обеособенности языка равно должны служить предметом лингвистических исследований ичто преимущественное внимание к одной из них в конкретных работах может бытьоправ­дано только определенными задачами и целью последних. Это отно­сится вполной мере и к исторической лингвистике. В специальной литературе сейчаснаметилась вполне отчетливая тенденция выде­лить учение о языковых изменениях всамостоятельную дисцип­лину [125, 3]. Не возражая по существу против попыткиобособить изучение данного комплекса проблем, мы не можем согласиться, однако,с тем, чтобы ограничить этой областью исследования всю диахроническую илиисторическую лингвистику. История языка не исчерпывается одними изменениями, исведение эволюции языка к постоянным преобразованиям достаточно односторонне.Соответ­ственно этому сфера диахронической лингвистики не может быть суженаанализом языковых изменений. Существуют веские осно­вания считать, что языковыеявления, сохраняющиеся продолжи­тельное время и резистентные по отношению ковсякого рода воздей­ствиям, могут интерпретироваться как наиболееефундаментальные и показательные для структуры данного языка [101, 91; 105].Таким образом, изучая язык в историческом плане, мы не можем оставить безответа вопрос о том, какие отдельные черты его строя (и почему именно они)характеризуются значительной устойчивостью. Кон­стантность языковых явлений ипричины этой константности свя­заны, по-видимому, и с проблемой лингвистическихуниверсалий.

О том, чтоистория языка не сводима к одним постоянным пере­менам, косвенносвидетельствуют и показания самих говорящих: у носителей языка, — замечает А.Мартине, — никогда не возни­кает на протяжении всей их жизни ощущения, чтоязык, на кото<201>ром они говорят и который они слышат от окружающих,перестает быть тождественным или идентичным самому себе [41, 529]. Обосно­ванияэтого интуитивного чувства коренятся, безусловно, в объек­тивнойдействительности, и можно полагать, что мера устойчиво­сти прямопропорциональна пределам возможного изменения язы­ка. Более того. Как языковаястабильность, так и языковая из­менчивость — это соотносительные свойства языка: одно осознается на фоне другого.

Трудноназвать другой круг проблем, литература по которому была бы столь же обширной,столь же фрагментарной и столь же противоречивой, как литература по вопросу обэволюции языков и языковых изменениях. Достаточно назвать в этой связи,например, публикации, посвященные фонетическим изменениям и фонетиче­скимзаконам [34, 587—592], или литературу, касающуюся рас­смотрения причин языковыхизменений [9; 37; 54; 66; 71; 126]. Об­суждение названных проблем составлялоизлюбленную тему ис­следований в XIX веке и на рубеже XIX и XXвеков. Постепенно, однако, в лингвистике, как и в других отраслях знания,проблемы генетические и исторические были вытеснены проблемами организа­ции объекта[163]. Анализ языка как исторически развивающегося объекта оказался отодвинутымна задний план и убеждение в том, что наука о языке должна обязательно носитьисторический харак­тер, разделявшееся едва ли не всеми крупнейшими языковедамипрошлого (ср. [6; 26, 1; 54; 132; 140]), сменилось новым пониманием предметаязыкознания и ее задач. Основной целью лингвистики было провозглашено изучениеязыка как системы. При этом, одна­ко, учитывали далеко не достаточно (во всякомслучае, на практике исследовательской работы), что язык по своей природе естьсисте­ма динамическая и что системой и структурой язык остается в лю­бой«хронии» [60, 38]. Сейчас как в отечественном, так и зарубежном языкознаниинаметилось оживление интереса к исторической тема­тике, и можно надеяться, чтопараллельно работам, посвященным описанию причин форм и типов лингвистическихизменений (ср. [42; 66; 99; 124; 125]) и уточнению задач диахронической лингвис­тики(ср. [33; 39; 135; 154; 156]), появятся обобщающие работы о языковой динамике иязыковой эволюции. Потребность в таких ис­следованиях чрезвычайно велика, иможно согласиться с Э. Хэмпом в том, что лингвистические изменения, не являясьболее единствен­но важной темой исследований в нашей науке, по-прежнему пред­ставляютсобой одну из наиболее актуальных и увлекательных проблем современногоязыкознания [113].

Не вдаваясьспециально в историю изучения рассматриваемых здесь проблем (эта тема уже былачастично освещена в работах Р. А Будагова, В. И. Абаева, Ф. М. Березина, деГроота и особенно В. А. Звегинцева [25—28]), можно отметить только, что такиесвой­ства языка, как подвижность и устойчивость, нередко гипостази­ровалисьодна в ущерб другой, что вело в конечном счете к непра<202>вильному пониманиюприроды языка И ее искажению. Так, рас­смотрение языка только как явлениятекучего, изменчивого, толь­ко в его истории и генезисе, лишало возможностиустановить неко­торые фундаментальные признаки организации языка. Эту сторонудела правильно подчеркивали, критикуя младограмматические концепции. Изучаяизолированные факты, представители этого направления не видели их органическойсвязи [20, 43], а взаимо­влияние и взаимодействие индивидуальных единицпрослежива­лось лишь в той мере, в какой они сами объединялись естественно втакие небольшие ряды, как, например, глагольные или именные парадигмы.Атомистические воззрения младограмматиков в зна­чительной степени препятствовали«осознанию важности языковой системы» [44, 143]. Как писал В. Брендаль,значение истории в жиз­ни языка было явно преувеличено, и это создавало«огромные и даже непреодолимые трудности теоретического порядка» [7, 40— 41].Однако обращение к поискам «постоянного, устойчивого, тож­дественного», провозглашенноеранними структуралистами (ср. [7, 41]), приведшее на практике к исследованиюсинхронных язы­ковых срезов, лишь отчасти разрешало указанные выше трудности,поскольку нередко синхрония отождествлялась со статикой. По­следнее же имелосвоим следствием опасности другого рода.

Структуралистысделали чрезвычайно много для обнаружения и описания системных связей, нопричинно-следственные связи оставались вне рамок их исследования. Как указываетР. Якобсон, в области истории языка Соссюр и его школа оставались по-преж­немуна младограмматических позициях: подчеркивая беспорядоч­ность звуковых законов,они недооценивали значение языкового коллектива и ту активную роль, которую ониграет в распростра­нении звуковых изменений и инноваций [130, 2; 139].Изменениям в диахронии приписывался частный и случайный характер, и, по мнениюСоссюра, изменения никогда не выстраиваются в систему [69, 99—101]. Аналогичныеконцепции существовали и в школе Л. Блумфилда. Настаивая на том, чтопредставление о языке как об устойчивой структуре лексических и грамматическихнавыков — это иллюзия, ибо язык находится в беспрестанном движении, Л. Блумфилдполагал одновременно, что причины подобного дви­жения от нас скрыты. «Ни одномуисследователю,— писал он,— еще не удалось установить связь между звуковымизменением и ка­ким-либо предшествующим ему явлением: причины звуковых из­мененийнеизвестны» [4, 420; 34, 590 и сл.]. Но проблема языковой изменчивости не можетбыть разрешена при таком нигилистичес­ком отношении к проблеме каузальности(подробнее см. ниже).

С другойстороны, чрезмерное увлечение статикой при описании синхронных систем приводилок известной жесткости, ригористич­ности анализа и нередко выливалось встатичность описания. Стра­тификация сосуществующих явлений, данная бездолжного учета «слабых» и «сильных» позиций в системе, без разграниченияпро<203>филирующих и маргинальных моделей, без дифференциации арха­измови неологизмов, без внимания к продуктивности и непродук­тивности форм и т. п.,то есть без установления всего того, что харак­теризует развитие языка,—подобная стратификация исключала также правильную оценку перспективныхвозможностей языка.

Основываясьна высказанных выше соображениях, мы и пола­гаем, что в настоящее время целесообразновернуться еще раз к об­суждению вопросов, касающихся сочетания в развитии языкачерт статики и динамики и, в частности, связанных с изучением соотно­шениястатики и синхронии, с одной стороны, и диахронии и динамики, с другой [32] стем, чтобы прежде всего сделать над­лежащие выводы из того факта, что диахрония не только ди­намична, но и стабильна, а синхрония, напротив, не толькостатична, но и динамична [35].Неотъемлемой проблемой диахронической лингвистики, направленной на изучениеязыка как исторически развивающегося явления, стано­вится поэтому, во-первых,проблема устойчивости, стабильности языка во времени [92, 104] и распознаваниеее причин. Соответст­венно этому, исследование языковых изменений может бытьприз­нано, но только одной из областей — хотя и весьма существен­ной —исторической лингвистики.

Можно такжеподчеркнуть, с другой стороны, что новое пони­мание задач диахронической лингвистикиозначает, как это формулирует Э. А. Макаев, «вскрытие и показ взаимозависи­мостии соотносительности всех элементов языковой системы на любом этапе развитияязыка, включая их праязыковое состояние» [39, 145]. В этом смысле существеннуюпомощь исторической линг­вистике может оказать синхронный анализ. Так,например, он ока­зывается незаменимым в том случае, когда нам необходимосделать выводы диахронического порядка на основании такого фактичес­кого материала,когда невозможно его сравнение с другим текстом и когда мы по объективнымпричинам не можем прибегнуть ни к ареальной лингвистике, ник лингвистическойгеографии, ни к глотто­хронологии [36, 400]. Таким образом, применениесинхронного анализа в диахронии позволит по-новому поставить и решить такиедиахронические задачи, как задачи реконструкции, в частности, внутреннейреконструкции.

Использованиепринципов синхронного анализа в диахронии позволяет поставить в новом ракурсе ивопрос о языковых изменени­ях. Это касается в первую очередь понимания местаизменений в раз­вивающейся, то есть динамической системе (см. ниже, стр.211—217). Это относится также к вопросу о том, может ли система языка кактаковая выступать в виде движущей силы в развитии языка (см. подробнее, стр.250—254). Это касается, наконец, направления язы­ковых изменений и характера ихпротекания. «Языковые измене­ния как процесс, — указывает А. Мартине, — могутбыть полностью осмыслены только при синхроническом рассмотрениидинамики<204> языка» [43, 451]. Последнее заставляет признать важность иакту­альность самой проблемы языковогодинамизма и осо­бенностей его проявления в таком свойстве системы языка,как ва­риантность составляющих ее единиц.

Всякоеизменение, по мнению ряда ученых, относится перво­начально к языковой синхронии[4, 344; 92, 102; 124]. Это положе­ние следует понимать в том смысле, чтонаступлению или сверше­нию изменения предшествует период сосуществования водном и том же речевом коллективе нескольких разновидностей форм. Р. Якобсонуказывает в этой связи на существование старой и но­вой разновидности, Л.Блумфилд — на наличие форм, разных по своей частотности или социальнойконнотации и т. п. Представите­ли Пражского лингвистического кружка указывают втой же связи на существование в каждой системе ядерных, центральных и пери­ферийныхэлементов, и на возможность их взаимодействия и пере­мещения. Источникомизменений могут, поэтому являться сложные перекрестные воздействия разныхсубкодов, органически сплетаю­щихся в одно подвижное гибкое целое. В качествеисходного мо­мента в развитии языка может быть названа, следовательно, его неоднородность в функциональном(стилистическом), со­циальном и географическом планах. Все эти факторы иполучают по возможности свое описание в последующем изложении.

Мы ужеуказывали выше, что вопрос о языковых изменениях рассматривался в историиязыкознания в самых разных пла­нах. По-видимому, целесообразно в этой связивыделить из всего этого комплекса проблем ключевые или узловые вопросы, нуждаю­щиесяв первоочередном и самостоятельном освещении в пределах общего языкознания.Подобный расчлененный подход к проблеме был предложен, в частности, Э. Косериу,который подчеркнул, что, изучая языковые изменения, «необходимо различать триследую­щие проблемы,… которые часто смешиваются: а) логическую проб­лемуизменения (почему изменяются языки, то есть почему они не являютсянеизменными); б) общую проблему изменения, которая… является не «причинной»,а «условной» проблемой (в каких усло­виях обычно происходят изменения вязыке?); в) историческую про­блему определенных изменений» [33, 182].Известным пробелом в этом перечне является, по нашему мнению, отсутствиевопроса о причинах языковых изменений, который, как подчеркивал еще Е. Д.Поливанов, составляет «целую самостоятельную область или дисциплину внутринауки о языке или общего языкознания» [56, 75]. Особо можно было бы выделить ивопрос о формах и типах язы­ковых изменений и их классификации (ср. [54; 71;125]). С учетом этих дополнений и проводится изложение материала в настоящейглаве.

Поскольку напервый из поставленных Э. Косериу вопросов мы уже пытались ответить в настоящемвведении, мы переходим теперь к характеристике форм движения, наблюдаемых вразвитии<205> языка, с тем, чтобы уточнить само понятие языковойизменчивости. После краткого описания механизма языковых изменений мы пере­ходимк анализу конкретных причин различных языковых измене­ний и прослеживаемнаиболее типичные виды преобразований. Наконец, в заключение намирассматривается вопрос об общем направлении эволюции языков и темпахпреобразований линг­вистических систем.

О ФОРМАХ ДВИЖЕНИЯ В ЯЗЫКЕ И ОПРЕДЕЛЕНИИПОНЯТИЯ
ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИЙ

Бытие языкакак объекта, нестатического по своей природе, наблюдается не только прирассмотрении языка в сугубо истори­ческой перспективе, но и при анализепроцессов, характеризую­щих речевую деятельность. В отличие от искусственныхсеми­отических систем, которые в процессе своего функционирования не только неменяются, но и не могут изменяться (ср. систему правил регулирования уличногодвижения, азбуку Морзе, сиг­нализацию флажками и т. п.), естественные языкиразвиваются и изменяются именно в ходе своего применения, по мере исполь­зованияв актах речи. Уже давно обратили внимание на то, что акт речи — это не толькопроцесс выбора, распознавания и ор­ганизации каких-то готовых моделей, ноодновременно и про­цесс творчества. Воспроизведение существующего в языке явля­етсяв сущности лишь частичным копированием по готовым об­разцам. Оно не представляетсобой механического дублирования, и лингвистические расхождения (отклонения отединиц, принима­емых за эталон) наблюдаются даже в речи одного и того же чело­века[43; 45; 98; 149]. Нельзя поэтому не согласиться с тем, что любое изменениеначинается в речи и затрагивает первоначаль­но ту непосредственную данность, скоторой имеет дело каждый носитель языка,— синхронную языковую систему. Какуказыва­ет Н. Д. Андреев, «не всякое изменение в системе речи приводит ксдвигам в структуре языка, но любому сдвигу в структуре язы­ка обязательнопредшествует изменение в системе речи» [1, 24].

Нетождественностьреализации языковых единиц в речи и различная их продуктивность и дистрибуцияне означают вме­сте с тем, что изменения происходят внутри синхронной системыязыка. Если выстроить факты языка в том их виде, в каком они существуют дляносителя данного языка, то есть на одной пло­скости, синхронно, изменения кактакового обнаружить не уда­ется. Из этого факта известная часть языковедов,находящихся под непосредственным влиянием Ф. де Соссюра, делала непра­вильныйвывод, что синхронная система статична и как таковая не развивается. Иначеговоря, отсутствие изменений приравнива<206>ли отсутствию развития. Еще в1928 г. Луи Ельмслев, например, продолжал считать, что понятия развития исистемы языка не­совместимы [121, 54]. Подобное представление о языке противо­речило,однако, фактическим наблюдениям, с одной стороны, и традициям лучших описанийязыков, в которых современность рассматривалась с учетом реликтов прошлого иростков буду­щего.

В двух тесномежду собой связанных лингвистических шко­лах вынашивалось поэтому принципиальноиное понимание эво­люции языков и роли отдельных стадий в ее протекании. Эталиния, идущая еще от Бодуэна де Куртенэ и поддержанная в оте­чественномязыкознании такими видными лингвистами, как Л. В. Щерба, Г. О. Винокур, Е. Д.Поливанов и другие, нашла также параллельное развитие и отражение средипредставителей Праж­ского лингвистического кружка. Заслуга осознаниясвоеобразной «подвижности» синхронии и признание языкового динамизма в любомсостоянии языка принадлежат прежде всего двум назван­ным школам. Свойзначительный вклад в понимание языка как системы динамической внесли и первыефонологи, в том числе и А. Мартине. В трудах перечисленных выше ученых иособенно в конкретных исследованиях Н. С. Трубецкого и Р. Якобсона бы­лоубедительно продемонстрировано, что язык никогда не теряет свойства динамики ичто поэтому о совпадении понятия статики и синхронии тоже говорить неприходится (см. подробнее [10, 50—52; 35, 119—120]).

Эта точказрения, означавшая признание черт динамики в любом состоянии языка и имевшаясвоим следствием большее внимание к тенденциям развития даже в пределахотдельных син­хронных срезов (ср. [9; 17; 20; 47; 94]), получила в настоящеевремя едва ли не всеобщее одобрение. Однако значение самого факта «подвижности»синхронии еще не было оценено надлежа­щим образом в том смысле, что разныеформы движения в языке, разные формы языкового динамизма, еще не получили диффе­ренцированногоописания1.

Всовременной науке, — справедливо отмечает С. К. Шау­мян, — широко укоренилосьмнение, будто бы изучение про­цессовв языке относится только к области истории; между тем они характерны для любогосостояния языка, синхронии и диахронии [82, 14—17]. Следует поэтомуположительно оценить попытки создать модели языка, воспроизводящие синтез егоэле­ментов в процессе речи, то есть динамические модели, мыслящиеся каксвоеобразное порождающее устройство, аналогичное живому языку. Можно такжеполагать, что в лингвистике в настоящее<207> время открываются новыевозможности более глубокого анализа развития языков путем изучения какпроцессов генезиса языко­вых явлений, так и процессов порождения языковыхединиц с помощью единообразных методов исследования [23, 55; 49, 9— 12]. Так,например, можно ожидать, что вероятностный метод и метод трансформационныйпомогут пролить свет на сущность пе­реходов от одного состояния языка к другомуи даже исчислить подобные переходы [75; 76, 78]. Продолжая логически мысль С.К. Шаумяна, следовало бы, однако, поставить прежде всего вопрос о том, а какиеименно процессы характеризуют развитие языка и одинаковы ли формы движения вразных состояниях языка. Иначе говоря, представляется весьма своевременным сфор­мулироватьвопрос о сущности процессов, наблюдаемых в раз­витии языка, в следующем виде:идентичны ли формы движения, характерные для синхронного функционированияязыка, тем, ко­торые характерны для диахронической эволюции языка? На этотвопрос следует, по всей видимости, ответить отрицательно. В са­мом общем видездесь можно указать на два различных кинема­тических процесса. Один из них,относящийся к функциониро­ванию языка, охватывает все движения, оставляющиеисходную структуру [т. е. схему связей между элементами системы] без изменений.Другой, напротив, включает те движения, которые приводят структуру к новому виду.Такой тип движения харак­терен для эволюции языка и генезиса отдельных его форм[85]. Движения первого рода могут быть обозначены термином «варь­ирование»,движения, или процессы, второго рода — термином «изменения». Варьированиеэлементов, встречающееся на всех уров­нях языка, создает условия непрерывной ипостепенной эволю­ции языков при сохранении их общей целостности и единства,ср. [24]; изменение знаменует завершение этого процесса в дан­ном участкеязыкового строя. Понятие языкового динамизма включает, таким образом, две серии процессов, в связи с чем нельзяпровести знака равенства между языковым динамизмом и языковой изменчивостью.

Под языковым изменением следуетпонимать процесс нарушения тождества единицы самой себе и результат такогонарушения тождества. Языковое изменение есть понятие диахроническое, ибо дляего обнаружения и констатации мы дол­жны сопоставить два разных временныхсреза. Формула измене­ния — «А > Б» — есть одновременно признание двухразных со­стояний, из которых одно предшествует другому. «Категория „изме­нение“,— пишет в данной связи советский философ Б. А. Грушин, — по-видимому, являетсясамой абстрактной, самой общей категорией, которая отражает процессы развитияобъективного мира. В ней под­черкивается лишь самое общее, самое очевидное,бросающееся в гла­за, присущее всякому процессу развития: наличие различий водном и том же элементе системы (или в самой системе), взятом (взятой)в<208> двух различных по времени точках» [53, 104]. Последнее указаниеособенно существенно, ибо языковые расхождения могут наблюдать­ся не только присравнении текстов, разных по времени их создания. В принципе можно говоритьтакже о различиях, встречающихся в географическом или социальном планах, чтопозволяет отличать модификации во времени и модификации между разными частямиодного речевого коллектива, имея в виду территориальное, функциональное илисоциальное расслоение языка [43, 450—451]. Тем не менее, не все указанные типымодификаций можно считать изме­нениями в собственном смысле слова. Мы относимэтот термин лишь к расхождениям во времени,то есть полагаем, что он служит для обозначения нетождеств между явлениями,обнаруживающими зависимость во временнум следовании и связанными отношениями преемственности и замещения. Все другиемодифи­кации одной и той же единицы мы и обозначаем термином «варьи­рование».При таком понимании термина «изменение» последнее следует отличать от инноваций, или новообразований, в со­держаниикоторых главное — момент появленияновой еди­ницы или элемента, а не момент превращенияодного явле­ния в другое.

Итак,процессы изменения — это процессы замещения в широ­ком смысле этого слова[125], начиная от вытеснения одной едини­цы другой и кончая постепеннымвидоизменением материального функционального или семантического тождестваединицы. Процес­сы же варьирования — это процессы сосуществования и конкурен­циигетерохронных или гетерогенных образований, объединяе­мых по какому-либосходному признаку, чаще всего по сходству денотативного значениярассматриваемых единиц [64]. В качестве вариантов могут рассматриваться такжеобразования, выполняю­щие в языке одну и ту же функцию и различающиеся междусобой по их распределению в социальном или географическом простран­стве данногоязыка, или по их частотности и продуктивности. В ка­честве особыхразновидностей изменения необходимо исследовать также процессы переинтеграции, которые могут, вообщеговоря, выделяться и в отдельный класс модификаций формы; пе­реинтеграцияпредставляет собой нарушение одних ассоциативных связей и возникновение других,не сопровождаемое изменением материального тождества единицы в целом, но лишьперераспре­делением ее составных частей (ср. процессы морфологическогопереразложения формы).

Варьированиеи переинтеграция и новообразования подготав­ливают изменение, но в отличие от изменения,для которого харак­терны отношения замещения, в первых трех случаях никаких за­мен,собственно, не происходит. В случае изменения наличие одной единицы исключаетодновременное существование другой; форму­ла «А > Б» означает, что А кончилосвое существование, и на его месте появилось некое Б. В случаях переинтеграциии варьирова<209>ния устанавливаются принципиально иные отношения: А и Б со­существуют.

Механизмязыкового изменения тесно связан с процессами варьи­рования: так, фонетическоеизменение представляет собой, по мне­нию Л. Блумфилда, с исторической точкизрения «постепенное предпочтение, оказываемое одним недистинктивным вариантом вущерб другим» [4, 399]. В иных терминах, но во многом аналогич­но описывалпротекание изменения и Бодуэн. Историческое раз­витие польской флексиипредставляется, например, в его изложе­нии как медленный процесс колебанияформ, в течение которого одни формы постепенно берут перевес над другими [5, 1,23—24].

Языковыеизменения служили предметом специальных исследо­ваний уже издавна, процессы жеварьирования были вовлечены в круг лингвистической проблематики лишьсравнительно недавно (интересный обзор мнений с библиографией по темесодержится в работах Н. Н. Семенюк [64]; см. также [431 и [124]). Не остав­ляет,однако, сомнений, что и эта форма проявления языкового динамизма, во многом определяющаяконкретные пути эволюции языка, тоже должна получить надлежащее освещение. Какмы уже указывали выше, это связано в первую очередь именно с тем об­стоятельством,что ключ к изучению природы языковых измене­ний лежит в синхронии: «иначальная, и конечная точка изме­нения в течение некоторого временисосуществуют» [93, 276] (см. также [163]).

В наиболеечеткой форме мысль о многообразии и разнообразии задач современной науки вобласти познания языка как динами­ческого объекта, проявляющего чертыдинамической устойчивости, выразил Делл Хаймз. В настоящее время, —подчеркивает этот американский лингвист, — одинаково важно проведение синхрон­ногоанализа динамики явления и варьирования, как источника изменений, и диахроническогоанализа «статики» того, что истори­чески устойчиво,— параллельно исследованиюсинхронно инва­риантного и диахронически изменчивого [127, 451].

Итак, языкможет быть определен как исторически развиваю­щееся явление, как объект,который никогда не бывает и не может быть абсолютно устойчивым, какдинамическая система, находя­щаяся в каждый данный момент своего существованияв состоянии относительного равновесия. Многие общие закономерности егофункционирования и развития могут быть поэтому объяснены самим фактом его бытияв виде сложнодинамической системы. Об­ратимся к их краткойхарактеристике.<210>

О НЕКОТОРЫХ ОСОБЕННОСТЯХ РАЗВИТИЯ ЯЗЫКА ВСВЕТЕ ЕГО
ОПРЕДЕЛЕНИЯ КАК СЛОЖНОДИНАМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Системысложного динамизма представляют собой новый тип объектов научного исследования,специфичных именно для совре­менной науки [52, 99]. Как известнаянеразработанность общих принципов системного подхода, так и гораздо большаятрудность применения понятия системы по отношению к развивающимся объ­ектамсравнительно с объектами статическими [53, 36] приводят к тому, что работы, в которыхсовершается попытка охарактеризо­вать особенности сложнодинамических систем,пока немногочис­ленны. Можно с полным основанием утверждать, что исследова­нияэтого рода находятся в настоящее время в своей начальной стадии. Тем не менеепредставляется небесполезным указать уже сейчас на ряд закономерностей вразвитии языка, которые могут быть объяснены за счет его принадлежности кразряду сложноди­намических систем и которые тесно связаны с общими свойствамивсех объектов названного класса.

Необходимосразу же отметить, что существуют и такие особен­ности развития динамическойсистемы языка, которые связаны с собственно лингвистическими свойствами даннойсистемы, т. е. продиктованы сугубо специфическими принципами данной системы вее отличии от других динамических систем. Таковы так называе­мые языковые антиномии, в процессе разрешениякото­рых и происходит саморазвитие языка. Как правильно указывает М. В. Панов идругие исследователи этой школы, «целесообразно эти противоречия выделить средидругих диалектических противо­речий» [63а, 24 и сл.]. К подобным антиномиямотносятся антиномия говорящего и слушающего, кода и текста, узуса ипотенциальных возможностей языковой системы, антиномия, обусловленная асим­метричностьюязыкового знака и, наконец, антиномия двух функ­ций языка: чисто информационнойи экспрессивной. Поскольку характер этих антиномий уже разбирался детально вспециальной литературе, а также служил предметом исследования, частичноосвещенным и в пределах настоящего издания мы больше на разбо­ре этихпротиворечий и способах их преодоления останавливаться не будем, обратившись квопросу об отражении и преломлении в развитии языка общих свойствсложнодинамических систем.

Динамическаясистема представляет собой, по словам У. Эшби, «нечто такое, что можетизменяться с течением времени» [90, 36]. Параллельно главному свойству этихсистем — их нетождествен­ности во времени — подчеркивается и другое ихкачество, их слож­ность. Последняя проявляется как в составленности системы избольшого количества разнородных элементов и ступенчатом, иерар­хическомсоотношении между ними, так и в общей целостности сис­темы, существующейвопреки факту ее составленности из подвиж<211>ных и меняющихся элементови позволяющей данной системе проявлять качества, несвойственные ее элементам поотдельности. Сис­темы сложного динамизма — это прежде всего объекты, изобилу­ющие,или, по выражению У. Эшби, перенасыщенные внутренними и внешними связями.Понятия сложности и динамизма в рассмат­риваемых системах органически слиты,так что любой объект наз­ванного класса может быть в конечном итогеохарактеризован как «соподчиненная сложная взаимосвязь частей, дающая в своихпро­тиворечивых тенденциях, в своем непрерывном движении выс­шее единство — развивающуюся организацию»[84, 9—10] (подчеркнуто нами. — Е. К.). Эти атрибуты сложнодинамическихсистем отражаются на принципах их устрой­ства и конкретной организации: междуэлементами системы уста­навливаются такие связи, которые отвечают способностисистем к устойчивости, активной адаптации, известному саморегулирова­нию,согласованию функций и структуры системы с той субстан­цией, в которой она реализуетсяи т. д. и т.п. (подробнее обо всех атрибутах сложнодинамических систем см. вработах И. Б. Новика, У. Эшби, Н. Винера [13; 52; 92]).

Из всех этихсвойств, находящих в языке своеобразное отраже­ние, наиболее важными для пониманияего развития являются, по-видимому, следующие:

1. Особыйхарактер взаимодействия со средой.

2. Особыйхарактер взаимодействия между составными частями системы.

3.Относительная автономность отдельных звеньев системы в процессе ее общегопреобразования.

4.Существование «скрытых параметров», недоступных прямому наблюдению.

5.Относительная независимость внутренней структуры системы от ее вещественногосубстрата.

Попытаемсяхотя бы кратко охарактеризовать эти свойства и продемонстрировать, в какихконкретных лингвистических явле­ниях они находят свое выражение.

Итак, первая особенность развития языка касаетсяхарактера его взаимодействия со средой. Как и любая другая слож­но-динамическаясистема, язык не просто формируется средой, но вступает с ней в многосторонниеи разнообразные отношения. Язык не отражает пассивно всех воздействийокружающей среды, но от­носится к ним избирательно. Это согласуется с темобстоятельством, что язык и не может, не теряя своей качественной специфики,непо­средственно реагировать на абсолютно все изменения в том фрагмен­те среды,в котором он существует. В противном случае некоторые внешние воздействия моглибы вести не к развитию системы, а к ее разрушению (так, например, языкомусваиваются далеко не все инновации). Язык не реагирует, например, непосредственнона целый ряд изменений в экономическом или социально-политичес<212>комустройстве того общества, которое он обслуживает. На это указывал еще Ф.Энгельс, который в письме к Й. Блоху подчер­кивал, что вряд ли кому-нибудьпридет в голову связывать так называемые германские передвижения согласных сэкономичес­кими условиями жизни носителей этих языков [89]. С другой сто­роны,такие факторы в развитии общества, как изменение контин­гента носителей данногоязыка, или контактирование народов, или распространение просвещения и многиедругие факторы, подробно описываемые ниже, находят обычно отражение в историиязыка и служат конкретными причинами наблюдающихся в нем изменений. Наиболеенепосредственно отражается в языке материальный и культурный прогресс обществав расширении средств номинации. Таким образом, разные ситуации в среде нахо­дятв языке разное отражение.

Мы ужеописывали выше переплетение в каждом состоянии язы­ка черт подвижности иустойчивости. Не возвращаясь к этому воп­росу еще раз, подчеркнем только, чтоустойчивость языка в его соотношениях со средой осуществляется во многом черезпосред­ство изменчивости его вещественногосуб­страта, т. е. из-за способности языка к варьированию и егоизбыточности.

В то жевремя в результате таких взаимокоррелируемых отно­шений языка со средойвырабатывается именно динамичес­каяустойчивость системы. В связи с нею языку свой­ственно, например, возложитьвыполнение части функций с одной подсистемы на другую, если в силу каких-либоизменений исконная подсистема подверглась перестройке. Языки проявляют способ­ностьвыразить новые понятия с помощью старых средств или их перегруппировки, иливозможность скомпенсировать исчезнове­ние одной единицы за счет появлениядругой и т. п.

Общимсвойством сложнодинамических систем является и то, что они всегда стремятся ксостоянию относительного равновесия [90, 388]. Им присуща вследствие этогонекая активность, но ак­тивность адаптивная, т. е. удерживающая перемены вдопустимых пределах и направленная на приспособление системы к среде, нонедопускающая вместе с тем ее разрушения. Отсюда известное са­морегулированиесистемы.

С этойособенностью тесно связана и втораяособенность в развитии языка, которую можно охарактеризовать как динами­ческоевзаимодействие отдельных составных частей системы. Сущ­ность этой особенностизаключается в том, что хотя язык в целом сохраняет свою составленность извполне определенных обязатель­ных частей, или компонентов, — фонетики, лексики,грамматики и т. п., — конкретное соотношение этих частей и характер зави­симостимежду ними на протяжении истории языка не остается не­изменным.Функционирование и развитие языка всегда достига­ется за счет согласованного взаимодействия<213>между отдельными частями, системы — уровнями, или ее подсис­темами, и языковымиединицами, а также за счет распределения функций между ними [48, 99]. Характертакого согласования тоже меняется.

Используяпонятие внутренней солидарности, выдвинутое пред­ставителями Пражского лингвистическогокружка (см. [10, 87]) и использованное в дальнейшем и за его пределами, вчастности, Э. Косериу [33, 232], можно было бы подчеркнуть, что развитие языкаозначает в первую очередь развитие той сети связей, кото­рые наблюдаются междукомпонентами, образующими единое «солидарное», или «ансамблевое», целое.

Вспециальной литературе уже были описаны многие конкрет­ные примеры техкорреляций, которые наблюдаются в истории языка между изменениями вфонетической, грамматической и лексической подсистемами и которые выражаютзависимости перестройки одного уровня от сдвигов на другом; существованиемежуровневых диахронических связей поэтому сомнения, по-видимому, не вызывает(ср. [17; 37; 59; 79; 94; 129; 165]). Вместе с тем характер подобных корреляцийоценивается по-раз­ному [9; 27, 187; 66]. Но несмотря на то, что в освещенииэтих воп­росов еще немало невыясненного и спорного, вряд ли можно воз­ражать впринципе против тезиса, сформулированного В. Н. Топо­ровым, о том, что языковаясистема — это «совокупность элемен­тов, организованных таким образом, чтоизменение, исключение или введение нового элемента закономерно отражается наосталь­ных элементах» [73, 9—10]. Следует признать в то же время, чтоправильное истолкование этого тезиса возможно только в том слу­чае, если непроводить знака равенства между элементамисистемы (конструктами) и реальными частями системы, т. е. теми непосредственными данностями, которыепредставлены в языке в форме различных звуков, их последова­тельностей,отдельных слов и т. п. С пониманием этого обстоятель­ства тесно сопряжено и понимание третьей особенности развитияязыков как сложнодинамических систем — извест­ной независимости общейперестройки языка от тех частных сдви­гов, которые происходят именно с теми реальнымиданностями, о которых мы говорили выше.

Изменение единицы языка, как определенного элемента(или члена) системы, часто не совпадающей с актуально выделенной частью потокаречи (или, соответственно, материальной последо­вательностью, обнаруженной вреальном письменном тексте), не может не отразиться на строении языка или настроении отдель­ных его звеньев. Утверждать обратное — значило бы опровергатьсамый тезис о языке как определенным образом организованной системе, где всевзаимосвязано [167, 34]. Изменение члена системы в любой области языкаотзывается на всей системе [33, 234; 130, 5—8]. С другой стороны, изменения,охватывающие языковые дан<214>ности и имеющие частный характер, т. е. некасающиеся, строго говоря, элементов системы, ведут обычно лишь кперераспределению этих данностей внутри ограниченной области явлений, и системыкак таковой не затрагивают. Язык, таким образом, характеризуется способностьюпо-разному реагировать на разные типы изменений и на перестройку,осуществляемую внутри разных участков его строения.

«В системесложного динамизма, — подчеркивает И. Б. Новик, — изменение некоторой части элементов..,трансформируясь по слож­ным путям, постепенно угаснет, не нарушив качественнойспецифики всей системы в целом» [52, 106]. В силу указанного свой­ствапоследствия казалось бы одинаковых процессов в разных кон­кретных языках тожемогут являться различными. Приведем толь­ко один пример, иллюстрирующий разнуюроль заимствований с точки зрения их последующего влияния на фонологическую под­системуязыка. Фонема /ф/ появилась в русском языке под влия­нием заимствований изгреческого, но она естественно включилась в складывающуюся здесь системуоппозиций по глухости и звонко­сти и стала обязательным членом этой системы; вязыке навахо бы­ло достаточно заимствования всего нескольких английских слов,чтобы аранжировка фонем в начальной позиции претерпела здесь существенныеизменения [126]; существование в современном не­мецком языке фонемы /з/ связанос единичными заимствованиями из французского, но сама фонема не входит всистему кардиналь­ных фонем данного языка; аналогично во многом и положениефонемы /с/ в современном английском языке, выступающей толь­ко в словах французскогопроисхождения и на правах перифе­рийной фонемы; с другой стороны, известно, чтоприток француз­ских слов в этот язык способствовал радикальной перестройке ак­центологическойсистемы данного языка.

Визбирательном отношении к разным изменениям язык прояв­ляет также следующуюважную зависимость: чем от большего ко­личества элементов зависит устойчивостьсистемы, тем меньшим является возмущающее воздействие на всю систему изменениекаждого отдельного элемента [52, 105—106]. Эта закономерностьсложно-динамаческих систем может помочь объяснить, почему, например,преобразование одной-единственной оппозиции в фонологии име­ет неизмеримо болеесерьезные последствия для всего языка в целом, чем, скажем, десятки постоянносовершающихся семантических сдвигов: система в фонологии держится насравнительно небольшом числе отношений и единиц; семантическая система,напротив, строит­ся на большем количестве единиц и характеризуется огромным ко­личествомразнородных связей.

В связи сописанными свойствами языка некоторые исследова­тели справедливо указывают нато, что общий системный принцип организации языка не исключает известнойнезависимости системы в целом от перестройки внутри частных ее подсистем ивполне опре<215>деленной автономности последних [37; 38; 66]. Этоозначает, что и развитие их может происходить по своим собственным внутреннимзаконам, т. е. в той или иной мере обособленно друг от друга [129; 165].

Лингвист-историкдолжен, конечно, стремиться увидеть са­мый минимальный и незначительный сдвиг sub specie systematis, т. е. как отражениечего-то более общего и целостного [156, 7]. Как демонстрирует, однако, нафактическом материале Й. Хамм, по­добные обобщения не должны являться чересчурпоспешными и по той причине, что в принципе не всегда возможны или обязательны[80, 22 и сл.].

Выше мы ужеговорили о том, что одни и те же процессы изме­нения приводят в конкретныхязыках к разным последствиям (ил­люстрацией может служить здесь, например,история перегласовок в германских языках). Это обусловливается тем, чтопротекание изменения происходит в разных условиях, специфические особен­ностикоторых мы часто не в силах восстановить. Признание этого факта тесно связано счетвертой особенностью языко­вогоразвития, относящейся к наличию скрытых и невыявленных причин языковогоизменения. Уже само существование так назы­ваемых спонтанных или спорадическихизменений, которые в тра­диционном языкознании правильно противопоставлялисьобус­ловленным изменениям и сдвигам, заставляет предположить, что в развитииязыка наличествуют некие скрытые параметры, не толь­ко вызывающие те или иныеизменения, но и меняющие характер протекания и направление начинающихсясдвигов.

В общемплане можно констатировать, что мера устойчивости языков и, напротив, степеньих изменчивости, определяются чис­лом классов воздействий среды, которые даннаясистема способна воспринять и отразить, и числом классов тех внутренних факто­ров,которые могут служить движущими силами преобразований. Последовательного и темболее исчерпывающего перечисления этих классов в языкознании еще не существует.Настоящая работа и ставит своей целью осветить хотя бы наиболее существенные изэтих причин и дать их классификацию (см. ниже). Осо­бую проблему в выявлениискрытых параметров представляет, на наш взгляд, вопрос о совокупном одновременном действии различных факторов и характере ихпереплетения. На рассмотрении этих проблем мы и остановимся ниже.

Пятой важной особенностью языкового развития, какотражающего процесс становления сложнодинамической сис­темы, является известнаянезависимость структуры языка от того вещественного субстрата, в который онавоплощается. Это свойство языковой системы можно объяснить тем обстоятельством,что одна и та же структура (или структура, оказывающаяся в определен­номприближении аналогичной) может реализоваться с помощью множества разныхвещественных субстратов. Иначе говоря, струк<216>тура языка оказывается способнойоставаться инвариантной по отношению к тем элементам, которые ее выражают икоторые сами могут испытывать в это время довольно значительные изменения.

Описываяразвитие языкового знака, указывают обычно, что оно заключается в сдвигеотношений между означаемым и означа­ющим (см. подробнее выше, гл. «Знаковаяприрода языка», раздел «Специфика языкового знака»). Но система языка слагаетсяне только из знаков, но и фигур, тожене остающихся на протяжении истории языка неизменными. Меняется число фи­гур,меняется их материальный облик. Меняется, наконец, и сис­темная значимостьуказанных единиц. Явления этого рода изуча­ются в диахронической фонологии,результаты которой позволяют обобщить описанные здесь факты в виде особогоправила. Его мож­но было бы сформулировать в виде правила о необязательности прямых корреляций между измене­ниемматериального облика конкретной единицы и изменением ее положения в системеданного языка, или, что то же, о необязательности корре­ляций междуматериальными и системными (структурными) сдви­гами в языке. Так, передвижениясогласных в германских языках, столь радикально изменившие конкретный обликгерманского кон­сонантизма по сравнению с индоевропейским, не означали вместе стем изменений в структурной конфигурации согласных, ибо прин­цип дистантностимежду тремя рядами согласных не был нарушен. Аналогичные явления были описаны ифонологами Пражской шко­лы [10, 85]. Не случайно поэтому, что новаяинтерпретация язы­ковых изменений оказалась связанной более с выяснением систем­ногостатуса изменений, чем с прослеживанием материального преобразования единиц,столь характерным для младограмматиков. К рассмотрению этого аспекта проблемымы еще вернемся.

Мыохарактеризовали здесь некоторые особенности развития языка, обусловленные егопринадлежностью к классу сложнодинамических систем. Описание свойств языка,связанных с его сис­темным характером не в диахронии, а в синхронии, — предметот­дельного исследования.

РОЛЬ ВНУТРЕННИХ И ВНЕШНИХ ФАКТОРОВ ЯЗЫКОВОГОРАЗВИТИЯ
И ВОПРОС ОБ ИХ КЛАССИФИКАЦИИ

Серьезнымнедостатком многих работ по исторической лингвис­тике, — пишет К. Тогебю, —была попытка объяснить эволюцию языка как результат действия какого-либо одногофактора [162, 277]. Против стремления обязательно связать разные изменения с одной-единственнойуниверсальной причиной возражали и другие языковеды — Э. Косериу [33, 268], М.И. Стеблин-Каменский [71, 75]. Но с такой точкой зрения согласны не вселингвисты. Если<217> оставить в стороне тех ученых, которые полагают, чтопроблема каузальности вообще не имеет права на рассмотрение в пределах нашейнауки, или тех, кто считает, что «вопрос о причинах языко­вых изменений неявляется существенным для науки о языке» [83, 29], можно отметить, что мненияпо данному вопросу представлены тремя различными точками зрения.

Первая изних заключается в том, что все изменения в язы­ке обусловленыэкстралингвистическими причинами [3, 106], в первую очередь условиямисуществования того общества, в ко­тором бытует язык [140, 96; 154, 17].Критикуя младограмматиков за то, что они пытались обнаружить причины преобразованийв инди­видуальной психологии говорящего, А. Соммерфельт прямо ука­зывает, чтовсе разнообразные факторы изменений имеют в конеч­ном счете социальный характер[154, 41]. Иногда подобная прямолинейная концепция модифицируется в том смысле,что ее сторонники, признавая возможность выявления ряда внутрен­них причинэволюции, полагают вместе с тем, что даже за этими внутренними причинами стоятэксгралингвистические фак­торы. Нередко решающая роль в возникновении ираспростра­нении языковых преобразований приписывается и такому фактору, какпотребности коммуникативного характера [9].

Втораякрайняя точка зрения защищается теми, кто считает, что в любых изменениях языкавсе вызывается исключительно внут­ренними причинами [96, 18]. Разновидностьюданной концепции являются также теории, согласно которым все экстралингвисти­ческиеимпульсы, хотя они, быть может, и имеют место, не должны рассматриваться впределах лингвистики. «Как только мы остав­ляем язык sensustricto и апеллируем к внеязыковым факторам, — пишет,например, Ю. Курилович, — мы теряем четкие границы поля лингвистическогоисследования» [36, 404]. Близкие по духу идеи развивает и А. Мартине, которыйутверждает, что «только внутренняя причинность может интересовать лингвиста»[41]. Пред­ставляется, что обе точки зрения достаточно ограниченны.

Исходя изтезиса о двусторонней зависимости эволюции языка от факторов внешних ивнутренних, мы хотим подчеркнуть тем самым, что современная постановка проблемызаключается не в том, чтобы изучать одни причины в ущерб другим, а в том, чтобыобъективно показать, в чем именно может проявиться действие тех и других и ихконкретное переплетение. Хотя в советском языкознании и было высказано мнение отом, что поло­жение о «плюрализме причин» по своему существу якобы эклек­тично[9, 35], следует, по-видимому, принять во внимание, что имен­но оно согласуетсяболее всего с истинным положением вещей и результатами многочисленныхконкретных исследований (см., на­пример, [66; 124; 136; 143; 154]).

Изопределения языка как системы динамической логически вытекает, что часть еевнутренних «неполадок» должна быть устра<218>нена под давлением самойсистемы — приведением элементов к большей упорядоченности, охватом единымрегулирующим принци­пом большего количества единиц, выдерживанием принципа сох­ранениядистантности между членами оппозиций и т. п. Напротив, из определения языка каксистемы открытой, т. е. взаимодейству­ющей со средой, следует, что описание ееи не может быть полным вне учета конкретных форм этого взаимодействия [107,75—76]. Подчеркивая многосторонние зависимости языка от целого комп­лексапричин, А. Мейе указывал, например, что лингвистические измененияпредопределяются по крайней мере тремя группами причин, или факторов: 1)структурой данного языка, т. е. здесь его устройством; 2) психологическими,физическими, простран­ственными, социальными и прочими условиями егосуществования; 3) теми частными влияниями других языков, которые в данное времяи данном месте испытывает изучаемый язык [140]. Нетрудно заме­тить, однако, чтои группа причин, названная во втором пункте, далеко не однородна и нуждается вдетализации и уточнении. В общем плане можно было бы вместе с тем отметить, чтофакторы первой группы — это факторы внутренние, интралингвистические, и ихспецифика определяется в равной мере и той звуковой субстан­цией, в которуювоплощен данный язык, и той сеткой связей, кото­рая существует между егоэлементами (структурой языка) и, нако­нец, объединением элементов и связей вособое целостное единство (систему). Естественно в связи с этим, что мы говоримо системно обусловленных изменениях лишь как о части внутренних преоб­разованийв языке. Факторы, перечисленные А. Мейе во втором пункте его классификации,обычно причисляются к факторам экстралингвистическим. Наконец, причины,выделенные им в третью группу, — это своеобразные полулингвистические причины:то, какой именно язык влияет на язык изучаемый и каково соотно­сительноесоциальное положение двух языков, является фактором экстралингвистическим,социально-экономическим или даже поли­тическим; но то, какие именно формыпринимает языковое контак­тирование, зависит непосредственно от самихсоприкасающихся языков, и в этом смысле воздействие одной лингвистической систе­мына другую можно рассматривать как внутрилингвистический процесс. Во всякомслучае особая роль этих факторов в общей со­вокупности причин измененийнесомненна (подробнее см. ниже, стр. 250—254).

Несколькослов следует сказать также о разграничении двух понятий, которые нередкосмешиваются, — о разграничении причинязыковых изменений и их характера, ихфункциональ­ного статуса. Так, вне зависимости от того, что послужило непос­редственнойпричиной языкового изменения, факт его проникно­вения в систему языка илиширокое его распространение в языке имеют социальный характер. С этой лишьточки зрения можно признать, что «и внутренние закономерности развития языка вко<219>нечном счете социальны» [6, 35; ср. 127, 450—451]. Из этого, одна­ко,не следует, что все изменения вызываются социальными при­чинами. Аналогичноезамечание необходимо сделать и по поводу неоднозначности термина «системноеизменение». С одной стороны, подобная квалификация может означать, что причинойизменения явилась сама система данного языка; с другой, — что по своемухарактеру это изменение включается в серию однотипных, серий­ных, регулярныхизменений, так что все эти изменения вместе об­разуют известное упорядоченноеединство. Лучше два этих различ­ных определения по возможности разграничивать(см. подробнее ниже). Системные изменения в первом смысле мы рассмат­риваемтолько как часть внутренних, т. е. обусловленных внутрен­ней имманентнойсущностью языка.

Всоответствии с высказанными выше теоретическими соображе­ниями все языковыеизменения в целом, точнее, их причины, могут быть разбиты на две основныекатегории — внешние и внутренние [66]. Практически не всегда бывает легкоотнести ту или иную при­чину к одной из указанных категорий, так как при болеетщательном исследовании может оказаться, что причиной данного языковогоизменения является целая цепь следующих друг за другом причин одного порядка,или, напротив, сложное переплетение многих причин разного порядка. Однако вбольшинстве случаев непосредственная основная причина выступает более или менееотчетливо. Эта причина и создает импульс, под влиянием которого и происходитязыковое изменение. Если причина не может быть усмотрена в самом языковоммеханизме и лежит за пределами его сферы, она мо­жет, соответственно, квалифицироватьсякак внешняя. В фин­ском языке, например, прилагательные стали согласовываться ссуществительными в роде и числе. Причиной данного явле­ния послужило вероятнеевсего влияние окружающих индоевро­пейских языков, где подобное явление выраженодовольно ярко. Наоборот, изменение группы согласных k?t и ct в новогреческом языкевызвано внутренней причиной — неудобопроизносимостью первой группы согласных ит. п.

К внешним причинам мы относим всю совокупность необычайно разнообразныхимпульсов, идущих из окружающей язык среды и связанных прежде всего сособенностями исторического развития общества, переселениями и миграциями,объединением и распадом речевых коллективов, изменением форм общения,прогрессом куль­туры и техники и т.п. К причинам внутреннего порядка принад­лежатразличные импульсы, возникающие в связи с целенаправ­ленной тенденцией кусовершенствованию существующей системы языка (ср. например, тенденцию ксозданию симметричной систе­мы фонем, рассматриваемую специально ниже); квнутренним причинам мы относим также разнообразные тенденции, направлен­ные наприспособление языкового механизма к физиологическим особенностям человеческогоорганизма, тенденции, обусловленные<220> необходимостью улучшения самогоязыкового механизма, тенден­ции, вызванные необходимостью сохранения языка всостоянии коммуникативной пригодности и т. п. Действие указанных тенден­ций ибудет описано нами на фактическом материале в следующих разделах.

ВНЕШНИЕ ПРИЧИНЫ ЯЗЫКОВЫХ ИЗМЕНЕНИй.

Составляячасть системы более сложного порядка, ни один язык мира не развивается подстеклянным колпаком. Внешняя среда непрерывно на него воздействует и оставляетдовольно ощутимые следы в самых различных его сферах.

Давно былоподмечено, что при контактировании двух языков один из языков может усвоить некоторыеартикуляционные осо­бенности другого языка, оказывающего на него влияние. Типич­нымпримером может служить возникновение церебральных со­гласных в индийскихязыках, поскольку церебральные широко распространены в современных дравидскихязыках и не могут быть объяснены как результаты исторической эволюции соответ­ствующихнецеребральных согласных индоиранского или индоев­ропейского языка-основы,предполагают, что они возникли под влиянием субстратных дравидских языков.

В северныхдиалектах азербайджанского языка отмечено на­личие фарингализованных гласных къ,чъ, уъ, ыъ, а также смычногортанных кь, цI, чI, къ, mI, пI, возникших под влияниемибе­рийско-кавказских языков.

Наличиеабруптивов отмечено также в восточных анатолийских говорах турецкого языка.

В такназываемых узбекских иранизированных говорах ис­чезло под влиянием иранскихязыков такое типичное для тюрк­ских языков явление, как гармония гласных.

Субстратноевлияние иногда может распространяться на зна­чительные территории, захватывая несколькоязыков. Так, на­пример, для фонетической системы болгарского, румынского иалбанского языков характерно наличие редуцированного гласного, который вболгарском языке обозначается через ъ, в румынском через ă и валбанском через ё.

Любопытноотметить, что тенденция к превращению а в u в первом слогепрослеживается одновременно в татарском, чуваш­ском и марийском языках. Вмарийском языке а первого слога превратилось в о, в чувашском вразных диалектах в о или у, а в татарском языке а первогослога превратилось в лабиализо­ванное а.

Каждый, комуприходилось слышать произношение так назы­ваемых финских шведов, не мог не заметить,что оно гораздо более похоже на произношение финнов, чем на произношениешведов<221>, проживающих в Швеции. Не менее значительны различия в про­изношениифиннов, проживающих на территории Финляндии, и ингерманландцев, проживающих вЛенинградской области и частично в Карельской АССР. Произношение последнихближе к русскому, поскольку длительное пребывание среди рус­ских не могло несказаться на их произношении. Если сравнить произношение коми-зырян,проживающих в бассейне реки Вычегды, с произношением коми-пермяков, то нельзяне заметить, что произношение коми-пермяков почти не имеет специфическогоакцента и больше похоже на русское.

Рассматриваяпроизношение мексиканского варианта испан­ского языка, Гонсалес Морено [108,181] отмечает фразовую интонацию (напевность — especiede canto): «Когда слышишь, как индеец-майа говорит на своёмродном языке, и сравниваешь с тем, как юкатанец говорит по-испански,поражаешься сходству фразовой интонации».

Влияниедругих языков может отразиться также и на характере ударения. Смена характераударения в латышском языке, которое некогда было разноместным, но позднеепередвинулось на первый слог, обязано, по всей видимости, влиянию языкаугро-финского народа ливов. Ливы в древние времена занимали значительную частьтерритории современной Латвии. Многие диалектологи отме­чают, что в русских говорахтак называемого Заонежья исконно русское разноместное ударение перемещается напервый слог. При объяснении этого явления нельзя не учитывать, что носителиэтих говоров по происхождению являются обрусевшими каре­лами.

Влияниевнешней среды может вызывать заметные сдвиги и в грамматическом строе языков. Вобласти падежной системы оно может появляться в изменении количества падежей,или соста­ва падежной системы, в особенностях значений падежей, моделях ихпостроения, особенностях их исторического развития и т. д.

Якутскийязык отличается от других современных тюркских языков многопадежностью. В товремя как абсолютное большин­ство современных тюркских языков имеет обычношесть паде­жей — именительный, родительный, дательный, винительный, местный иисходный, як