Реферат: Физика и философия

Совершенноясно, что философия — это необъятное поле деятельности, и невозможно дать ейобоснование за один час или за один вечер, философия требует посвятить ейбольшую часть своей жизни. Поэтому выскажу только несколько личных впечатлений.Подход, который предложен в этой лекции, связан с моим опытом первогопостижения физики. Одна из основных трудностей, с которой я столкнулся, изучаяфизику, состояла в том, что слова и понятия, используемые людьми весьмаэффективно при решении проблем, мне показались чрезвычайно сложными дляпонимания их значений, того, что в этих понятиях действительно стремилисьвыразить. Поэтому, когда я узнал, что физики говорят о пространстве и времени,об энергии, о потенциальной энергии, о реальности, мне было трудно понять, чтовсе это означает. С другой стороны, сначала я думал, что физики очень хорошопонимали их смысл поскольку могли хорошо использовать эти понятия. Но вскоре яобнаружил -во многих случаях знание физиков о способах приложения этих понятийобъясняется просто тем, что они узнали об этом от своих учителей. Я обнаружил,что существовало общепринятое использование этих понятий без размышления об ихсмысле. Возвратившись к их истокам, к тому временив когда эти понятия былисформулированы, я обнаружил, что большинство из них созданы философами, пришлив физику из философии. Часть из них пришла из современной философии. Ноособенно много — из философии XVII в. Однако философия XVII в. не может бытьпонята, если не постичь ее связей с предшествующей философией или схоластикой.Схоластику, в свою очередь, невозможно понять, если вы не знаете, скольглубокое влияние на нее оказали Аристотель и Платон: Мое стремление понятьчто-то в физике и философии привело меня, я думаю с неизбежностью, к греческойфилософии.

Чтохорошо у греков — так это то, что они «не отсылали к грекам», ониотсылали к себе самим. Они говорили для самих себя. Уже при первом чтенииАристотеля и Платона у меня создалось впечатление: эту философию можно понять.Таково мое личное впечатление, хотя у других оно может быть и иным. Я могуобъясните это тем, что они создавали свои понятия для объяснения того, что онивидели сами, а не получили эти понятия в наследство от кого-то.

Давайте,во-первых, поговорим об объективизме. Чувство, в котором мы все единодушны какфизики, состоит в том, что мы говорим о чем-то существующем, об объективныхвещах. Наша жизнь зависит от них. Например, мы не могли бы собраться в Триесте,если бы не существовало современной техники, которая позволила нам приехатьсюда на автомобиле, поезде, прилететь самолетом. Эта техника зависит отпостижения объективных законов природы. Верное постижение проявляется в том,что техника работает. В этом смысле мы все объективисты. Абсолютно невозможноне быть объективистом в этом смысле.

Тогдавозникает вопрос: не означает ли «объективная реальность» лишь то,что мы в состоянии применять все эти методы? Это, пожалуй, еще не слишкомсубъективная точка зрения? Позвольте мне напомнить об одном случае. Как разперед президентскими выборами в США в 1908 г., когда республиканским кандидатомбыл Тафт, а демократическим кандидатом был Брайан, один высокопоставленныйамериканский политик посетил Маунт-Вильсоновскую обсерваторию. После того, какон долго смотрел в один из самых больших телескопов на Туманность Андромеды илина что-то другое, он сказал: «После всего этого, возможно, не столь важно,кто будет выбран — Брайан или Тафт». Это выражение чувства, присущегоученым — весь наш человеческий мир меркнет перед необъятной объективностьюфизического мира.

Яярко помню, как в детстве был глубоко поражен красотой звездного неба. Ичеловек, о котором я только что говорил, очевидно, был тоже поражен егокрасотой. Но меня также мучил и вопрос: не противоречит ли эта красота томуфакту, что эти звезды — лишь области ионизированного газа? Как это можетсочетаться? Моим самым непосредственным впечатлением было то, что эта проблемаможет быть разрешена только при осознании красоты законов, управляющихионизированными газами, т.е. через красоту законов природы, которые к тому жедолжны быть открыты, а не придуманы. Я здесь говорю об этом для того, чтобыподчеркнуть: все это нами не придумывается, а открывается. И это превыше нашейжизни, превыше нас.

Сдругой стороны, философия объективизма приводит к определенным трудностям ипротиворечиям. Например, если мы говорим о материи и ее законах в этомобъективном смысле, возникают вопросы: Как наше собственное сознание связано совсем этим? Что означает, что мы говорим об этом? Мы чужестранцы в материальноммире или принадлежим этому миру? В чем же заключено чувство красоты, котороепроявляется столь сильно в сознании великих физиков? Что они чувствуют приэтом? Красота объективна или же субъективна? Или субъективно объективна? Чтовсе это значит?

Ячувствую трудность, существующую в самом понятии объективности, еслиограничивать ее миром вещей, подчиняющихся законам классической механики.Единство природы трудно понять, если мы пытаемся обосновать его с помощьюклассической физики. Классическая физика говорит о телах, существующих впространстве и времени. Как можно объяснить и понять жизнь или мышлениечеловека, редуцируя их к телам в пространстве и времени? Если принятькартезианскую точку зрения, что существуют две совершенно различные субстанции- материя, протяженная субстанция, и мышление, мыслящая субстанция — тогда ихсвязь абсолютно непонятна. Таким образом, сама объективность классическойфизики затрудняет понимание единства природы, включающей и нас самих.

Совершеннодругой путь в понимании единства представлен в идее, что все в природе той жесущности, той же структуры, что и наше сознание. Это была бы своего родаменталистская или спиритуалистская философия, которая, в свою очередь, весьмазатруднила бы понимание физики — такова, несомненно, точка зрения, принятая вклассической физике. Почему мышление, душа или какое-то другое философскоеоснование, которое можно было бы здесь выдвинуть, должно подчиняться такимчуждым им законам как законы классической механики? Таким образом, существуетлакуна в нашем понимании природы, выраженном на языке классической физики,которая была осознана лишь тогда, когда возникло желание понять, как человек ивсе, что связано с человеческой жизнью, могут быть включены в него. Поэтому помотивам, которые можно назвать философскими, я чувствую, что объективностьклассической физики — что-то вроде полуправды. Она весьма хороша, представляетсобой выдающееся достижение, но почему-то затрудняет полное понимание реальностив гораздо большей степени, чем кажется. Здесь я говорю о мотивации потому, что,по-моему, философия до некоторой степени состоит в понимании наших собственныхмотиваций, в осознании того, о чем мы пытаемся говорить и почему мы пытаемсяделать это.

Давайтепосмотрим, какой вклад внесли в решение этой проблемы представители современнойфизики и великие философы прошлого. Прежде всего я хорошо помню свою первуювстречу с Гейзенбергом — тогда мне было четырнадцать лет. Мы оказались вКопенгагене в одно и то же время. Вскоре после этой встречи, в апреле 1927 г.,в берлинском такси он рассказал мне о принципе неопределенности. Мне былочетырнадцать лет, но я был покорен этой новой идеей. У меня создалосьвпечатление, что если это — физика, то каждый должен изучать физику. Впервые яосознал, что есть надежда соединить две различные части — объективный мир,описываемый классической механикой, и мир человека. Это означало, что естькакая-то связь между этими двумя мирами. Это был тот путь, о котором сам Гейзенбергсказал, что разрыв между субъектом и объектом в квантовой теории болееневозможен. Дискуссия об объективности и другие вопросы, которые мы обсуждалисегодня, почти целиком обусловлены этим фактом, ибо, если утверждениеГейзенберга истинно, то мы должны были бы использовать понятия, одинаковоприменимые к субъекту и объекту и позволяющие высветить явное различие междуматерией и мышлением, или чем-то иным, что можно назвать«противоположностью».

Попыткапривнести классическую объективность в квантовую физику отчасти обусловленатем, что понимание и концептуально ясная формулировка нового взгляда,предложенного квантовой теорией, крайне трудны. Чрезвычайно трудно сделать этопоследовательно. Но мы хотим быть последовательными в физике, что и побуждает некоторыхиз нас вновь обратиться к той системе мысли, которая была отброшена и накоторой делает акцент квантовая теория.

Влюбом случае надо попытаться выяснить, существует ли философия, котораяобъединяла бы субъект и объект в одну концептуальную структуру. Начав изучениефизики, я был глубоко поражен в этом отношении философией Эрнста Маха. Поэтомуперейду теперь к позитивизму, ибо Мах справедливо считается одним из величайшихего представителей. Мне хотелось бы подчеркнуть, что меня поразила философия Махабольше, чем любой другой вариант позитивизма. Замысел Маха состоял в том, чтоможно обойтись без понятия субъекта («Я») и без понятия вещи (илиобъекта), если говорить об «ощущениях» как единственнойфундаментальной реальности. Он назвал их «элементами», ответив, чтоих можно называть и ощущениями, если кому-то нравится это обозначение, но втаком случае необходимо быть очень внимательным, чтобы понимать, что элементы — не опущения субъекта, которые вызываются объектами; наоборот, они — первичнаяреальность.

Используяболее современный язык, можно назвать положительный источник ощущений вещью, аотрицательный источник — субъектом. Ощущения сходятся в некую единую точку?Тогда «Я», или что-то подобное и будет точкой единства ощущений.Аффицироваными ощущения? Можно назвать то, что аффицирует их, объектом. Итак,предложен весьма оригинальный способ преодоления картезианского дуализма,правда, никто не смог осуществить его до конца. И действительно, эта теория некажется мне достаточно ясной.

Одноиз возражений против нее состоит в том, что мы всегда говорим о вещах, окоторых можем получить знание, и, если сформулировать его на языке философии,то это означает, что мы говорим не только о фактических, реально существующихощущениях, но и о связи между возможными ощущениями. Закон на языке философииМаха — всегда связь между возможными, а не только между действительнымиощущениями. Это позволяет нам, например, предсказывать ощущения. Предсказание — всегда предсказание возможного. Попытка уяснить, в чем же идея Маха истинна, ав чем нет, приводит нас к вопросу: «Как могут существовать законы овозможном?» Это основная трудность философии эмпиризма, и до тех пор, покаее сторонниками не найден убедительный ответ на этот вопрос, теория Маха неможет быть последовательно проведена до конца.

Трудностиэмпиризма проанализированы в моем докладе о классическом и квантовом описаниях.Позвольте мне напомнить суть. Основную трудность эмпиризма ясно выразил Д. Юм.«Откуда мы можем знать, что солнце завтра вновь взойдет?» Ответ:«Оно всходило во все прошедшие дни, годы и миллионы лет». Вопрос:«Откуда вы знаете, что оно вновь взойдет завтра? Вы видите какую-тонеизбежность этого?» — «Нет, неизбежности нет. Есть только правило:что случалось много раз в прошлом можно ожидать опять в будущем». — «Откуда вы знаете это правило?» «Оно было весьма успешным впрошлом». — «Отчего вы считаете, что оно будет применимо и кбудущему? Вы не знаете этого». Нет логического пути выведения знания обудущем из знания о прошлом. В наши дни эта трудность была вновь отмечена внесколько иной форме К. Поппером, который подчеркнул, что закон природы слогической точки зрения есть универсальное утверждение. А универсальноеутверждение невозможно проверить перечислением всех его случаев, раз их числобесконечно. Вы можете лишь опровергнуть его. Я не собираюсь здесь рассматриватьпроблему фальсификации, только отмечу, что проблема состоит уже не в том, можноли опровергнуть такие законы или нет, а в том, как универсальные законы могутуправлять столь большим числом случаев, как, например, в квантовой механике.Почему это вообще возможно? Кажется, что в принципе невозможно допуститьсуществование теории, которую можно выразить на половине страницы и котораябыла бы корректно применима к миллионам случаев. В этом заключается, по-моему,действительная проблема.

Философияэмпиризма не может ответить на этот вопрос. Это можно легко понять. Но этоотнюдь не означает, что наша физика не имеет отношения к опыту. Проблема отнюдьне в том, что следует допустить иное основание, чем опыт, а в том, как этотопыт возможен? Как можно постичь действенность опыта? Современнаяпозитивистская, или эмпиристская, философия науки упорно бьется над этойпроблемой, но она приводит ко все большим и большим трудностям. Это объясняетсятем, что она пытается достичь невозможного. В наши дни представители этойфилософии начинают осознавать, что они еще не нашли решение, а лишь поставилипроблему. Осознав существование этой проблемы, естественно, я попыталсявыяснить, есть ли какая-либо философия, которая уже ставила эту проблему и,возможно, нашла ее решение.

Всвое время эта проблема была чётко сформулирована Д. Юмом. Ответ, Которыйтотчас же всплывает в памяти, дан Кантом. Хотя я не считаю себя кантианцем, новсе же хотел бы немного остановиться на его решении. Я придерживаюсь взглядов,которые во многих отношения не тождественны взглядам Канта только из-за того,что как человек XX столетия, я знаю много вещей, о которых Кант не знал. Сдругой стороны, уже почти 15 лет я читаю лекции и провожу семинары по философииКанта и по своему опыту знаю. что после каждого нового прочтения его трудов янахожу, что мои возражения против него были вызваны просто тем, что я все ещене до конца понимал его. Это и есть то, что каждый из нас всегда испытывает причтении действительно крупных философов. Позвольте мне кратко остановиться напоследовательности кантовских идей, ибо только после этого можно яснееосознать, в чем же они неудовлетворительны для объяснения проблем, поставленныхперед философией современной физикой.

ИдеяКанта состоит в следующем — законы, находимые нами в опыте, обусловленыопределенными предварительными условиями. И если мы хотим действительно понять,почему вообще должны существовать законы, следует прежде всего осознать, чтоопыт сам по себе — это отнюдь не тривиальная вещь, и что необходимо выполнитьряд условий, для того чтобы опыт был возможен. В своем выступлении на утреннемзаседании я уже говорил, что вне времени нет опыта, научиться на прошлом опытеради будущего — в этом смысл всякого опыта. По крайней мере таков научный опыт.Поскольку здесь речь идет о научном опыте, можно достаточно увереннопредположить время как элемент каждой теории, ибо если бы не было времени, небыло бы опыта и, следовательно, теории.

Кантпопытался раскрыть это более детально, говоря о двух различных источникахнашего понимания. Один источник — созерцание, формы созерцания; другой источник- мысль, формы мысли или категории. Формами созерцания в философии Кантаявляются пространство и время. Он считает пространство и время чем-то данным,формами, в которых мы должны понимать все, что узнаем из опыта. Не вдаваясь вподробности, позвольте мне упомянуть только один момент этой теории. Кое-ктополагает, что коль скоро Кант считал геометрию Евклида данной a priori и не могпредугадать того, что произойдет в XIX столетии, о его теории сегодня не можетидти и речи и нам не следует проявлять к ней интерес. Но это историческиошибочно. Кант вполне допускал логическую возможность геометрии, отличающейсяот геометрии Евклида — это было установлено еще Саккери и Ламбертом[3]. Кантпонимал, что постулат Евклида о параллельных линиях не может быть логическидедуцирован из других постулатов. Отношение Канта выражено в его утверждении,что вся математика, особенно геометрия, основана на синтетических суждениях аpriori. A priori означает, что эти суждения не могут быть иными; мы считаем,что они истинны. Эти суждения — синтетические, ибо они не аналитические, т.е.не выводимы логически. Но это и есть как раз осознание логической возможностинеевклидовой геометрии. Я хочу тем самым подчеркнуть, что теория Канта — ненаивная теория, которая не допускает возможности неевклидовой геометрии. Номожно ответить на возможность неевклидовой геометрии следующее: «Хорошо,логически она может быть и возможна. Но физика не говорит о возможных с точкизрения современной математики пространства: она говорит лишь о томпространстве, в котором осуществляется наш опыт. Пространство, в которомосуществляется наш опыт, по-видимому, является евклидовым. И это должно бытьпонято. В этом состоит действительная проблема».

Кантовскаятеория математики, возможно, весьма тесно связана с современными идеями втеории арифметики, такими как интуиционизм Брауэра. И сам Брауэр указывает нато, что он основывается на идеях Канта. Согласно теории Брауэра, число не можетбыть редуцировано к логике, а должно пониматься только как исходная интуиция,интуиция счета, осуществляемого во времени. Это более или менее совпадает стем, что уже сказал Кант, и можно утверждать, что кантовская теория математики- столь же современна, как и интуиционизм, а интуиционизм — лучшая из теорийоснований математики, которую мы имеем сегодня. Однако проблема неевклидовойгеометрии в том смысле, в каком она была поставлена общей теориейотносительности, конечно, не сознавалась Кантом. Поэтому просто не следуетприлагать идеи Канта к решению такого рода проблем.

Позвольтемне напомнить и о другом моменте в философии Канта — о категориях или формахмысли. Не вдаваясь в подробности, мне хотелось бы отметить те моменты, которыекажутся наиболее интересными. Я буду формулировать их так, как онисформулированы в «Критике чистого разума», но применительно к задаче,поставленной мною. В «Критике чистого разума» Кант обсуждает вопрос отом, как единство сознания или, по его словам, единство апперцепции(апперцепция — его обозначение сознания) возможно во времени? Это,действительно, странно, ибо мы живем в настоящем. Мы сейчас не в прошлом. И мысейчас не в будущем. Но наше сознание связывает настоящее, прошлое и будущее.Как оно может делать это? Как прошлое может быть настоящим? Его ответ состоит втом, что это осуществляется с помощью понятий. В понятиях мы имеем то, чтопроходит через все время. Его теория понятия заключается в том, чтобы назватьпонятием идею, которая является общей частью множества различных идей.Например, понятие собаки содержится и в идее собаки, которую мы знаем, и в идеесобаки, которую мы никогда не видели. Суть позиции Канта в том, что понятие — это идея, которая может содержаться в других идеях, что это — идея, котораяможет применяться к опытам прошлого, настоящего и будущего. Только с помощьюпонятий возможно объединить наш длящийся опыт, растянутый во времени. Общиеформы всех понятий, которые Кант называет категориями, используются им длявывода, что ни один опыт не был бы возможен, если бы не были выполненыопределенные принципы. Изложу лишь некоторые из этих принципов.

Первыйпринцип — принцип субстанции, согласно которому, говорит Кант, должен существоватьосновополагающий неизменный субстрат, в котором можно наблюдать изменения, есливообще осуществляется опыт. Это Кант весьма интересно связывает с идеей, чтосамо время не может быть наблюдаемо из-за своей гомогенности. Должносуществовать что-то, репрезентирующее ту реальность, которая сохраняется вовсех временах — и это само время. Интересно, что Кант выводит идею сохранениясубстанции, которую в конечном счете отождествляет с идеей сохранения материи,из гомогенности времени. Впервые поняв его доказательство, я тотчас же вспомнилтеорему Нетер[4], которая выводит сохранение энергии, что, как теперь известно,тождественно сохранению материи, из гомогенности времени, хотя невозможнопровести строго связывающую линию между этими двумя идеями.

Другаяидея Канта состоит в том, что для всякого опыта необходим закон причинности.Опять, не вдаваясь в детали, позвольте напомнить вам, что идея Бора онеобходимости классических понятий на деле есть продолжение идеи Канта. Бор,по-моему, никогда внимательно не читал Канта, но он хорошо знал Хеффдинга — известного датского философа. Хеффдинг был специалистом по философии Канта,поэтому Бор, по крайней мере, в беседах с Хеффдингом мог проверить — направильном он пути или нет.

Вконечном счете, теория Канта — наиболее интересная теория. «Метафизическиеначала естествознания» Канта вышли спустя столетие после«Математических начал натурфилософии» Ньютона. Заголовок труда Канта,я думаю, был дан им явно в противоположность заглавию труда Ньютона. В своейкниге Кант пытается объяснить путь, которым можно переходить от таких общихпринципов, как сохранение субстанции, причинность и т.д., к реальным законамприроды. После этого он высказывает мысль, что некоторые общие принципы могутбыть приняты a priori, и даже пытается вывести из них классическую механику,что не совсем убедительно, но достаточно интересно. И затем он отмечает, чточастные законы, конечно, могут обосновываться опытным путем.

Теперьситуация изменилась, ибо для нас нет частных законов. Конечно, есть законы,которые мы открываем в опыте, но если мы пытаемся воссоединить всю физику,основываясь на квантовой теории, как общей теории изменения и возможныхутверждений относительно изменения, и физике элементарных частиц, как общейтеории всех возможных видов объектов, то, в конечном счете, это означает, чтомы надеемся, по крайней мере, в принципе вывести свойства материи из основныхзаконов физики. Тогда не было бы частных законов, которые были бы логически независимы от основных законов. Ситуация в современной физике такова, чтокантовская проблема частных законов исчезает. Она еще не исчезла полностью, нонеизбежно исчезнет.

Вэтом пункте, на мой взгляд, подавляющая часть представителей современнойметодологии науки занимает совершенно ложную позицию, потому что они пытаютсяпонять то, как можно вывести из опыта частные законы. Я не думаю, что этовообще может быть сделано. Конечно, можно обнаружить их в опыте, но нельзяполностью обосновать опытом. Из опыта можно лишь заключить, что нечто является фактом,но нет, как было показано Юмом, какого-либо пути доказательства, что частныйзакон, коль скоро его наблюдали в прошлом, сохранится и в будущем. Еслипровести тщательный анализ теории Канта, можно обнаружить, что и он необосновывал их только опытом, потому что в его теории частные законы, выводимыеиз опыта, ниспровергаются тем же возражением, которое выдвинуто Юмом. И в этомКант, действительно, не улучшает ситуацию.

Сегоднянаша задача — не в том, чтобы воспроизводить идеи Канта. Необходимо либо отказатьсяот всех попыток понять, почему возможна физика, и принимать ее такой, каковаона есть; либо попытаться понять небольшую совокупность фундаментальныхзаконов, которые мы уже открыли или надеемся открыть, как априорные условия,без которых опыт невозможен. В этом, по-моему, и состоит задача философиисовременной физики. Конечно, задача очень сложная и трудная, но нынефилософская ситуация такова, что либо она будет поставлена и решена, либовообще не будет философии науки.

Теперьперейду к Платону. Разговор о Платоне требует большой смелости. Я хотел бымногое сказать о нем, но буду краток. Почему вообще следует говорить о Платоне?Платон жил не два столетия назад как Кант, а два с лишним тысячелетия назад.Вполне очевидно, что все сказанное им о естествознании сегодня совершенноустарело, и для нас не представляет интереса его идея, что нечто,соответствующее атому, принимает форму так называемых платоновых тел — тетраэдра, куба и т.д. С другой стороны, его методологический подход содержитэлемент, который еще очень важен. Кроме того, он — величайший философ Запада.Уайтхед справедливо сказал, что вся западная философия сводится к несколькимпримечаниям к Платону. Поэтому, если мы хотим понять нашу философию, необходимотак или иначе понять Платона.

Центральнымпонятием философии Платона было то, что он назвал Идеей. Буквально переводитьэто слово на английский язык рискованно, потому что платоновская Идея — наиболее объективное из всего, что может существовать. Именно она — источникобъективности, в то время как идея в современном словоупотреблении означаетнечто существующее в нашем сознании, и это создает впечатление бытия сугубосубъективного. Я уже говорил, что у меня возникло чувство бессмысленностиразличения объективного и субъективного. Ведь то, что мы называем субъективным,есть то, что мы знаем. Конечно, подобное можно сказать и о наших ошибках, и онимогут быть субъективными в том смысле, который здесь не имеется в виду. Крометого, наше знание — это факт реального человеческого бытия, называемого намисубъектом. И я не вижу, почему нельзя говорить о знании так же, как мы говоримо материи. Знание существует так же, как существует материя. Возможно, знаниедаже более важно, потому что мы знаем о материи в форме знания, но не знаем ознании в форме материи. Их отношение не симметрично. Знание, действительно,более фундаментальное понятие. Оно означает, что вещи могут быть познаны.Современное использование слова «идея» вводит в заблуждение, потомучто оно заключает в себе совершенно неясную и запутывающую манеру разговора обобъективности и субъективности. Все могло бы стать гораздо более ясным, если неиспользовать эти два слова.

УПлатона это абсолютно ясно. Он говорил о форме, если прибегнуть к современномупереводу, как о том, что делает возможным существование и понимание реальныхвещей. Как это следует понимать? Приведем пример, который позволяет приблизитьПлатона к современной дискуссии. В одной из книг биолог и этолог Конрад Лоренцописывал поведение диких гусей. Изучая жизнь этих птиц, он исходил из знания оих моногамности, из того, что они образуют брачные пары только один раз в своейжизни, что составляет одно из условий их жизни; этот образ жизни — наилучшийдля них, позволяющий лучше адаптироваться к окружающей среде. Однако затем, приболее обстоятельном изучении их жизни, он обнаружил множество случаевнемоногамного поведения. Они заводили друзей и подруг и даже образовывалибрачные пары во второй или третий раз. Лоренц был, кажется, немного задет этимоткрытием, ибо был глубоко убежден в моногамности диких гусей. Одна из девушек- сотрудниц его института сказала: «Ну что ж, теперь после всего этого онипохожи на людей».

Чтоозначает эта история? Она означает, и Лоренц сам говорит об этом, что зоологописывает не поведение эмпирического дикого гуся, а платонову идею, платоновуформу поведения дикого гуся. То, каким дикий гусь мог бы быть, а не таким,каким он действительно является. Почему так? Говоря в терминах дарвинизма,теории эволюции и естественного отбора, он видит в этом способ его наилучшейадаптации к окружающей среде. Поведение гуся может совершенно несоответствовать норме, которая описывает лишь оптимальные условия его жизни.Этот способ описания в биологии репродуцирует понятие формы. То есть того, чегонет ни в каком гусе, внутри него, как полагал Аристотель, а совершенно отделеноот любого реального гуся. Это — норма, в соответствии с которой мы оцениваемповедение гуся. В этом и состоит тот путь, о котором говорит Платон.

Какже это связать с тем, что мы так или иначе знаем? Это можно было бы связатьследующим образом: только при определенных постоянных условиях окружающей средысуществует что-то похожее на оптимальную норму для живого существа.Следовательно, нам необходимо иметь нормы, определяющие не только, каким живоесущество должно быть, но и способы адаптации к материальному миру. Мы называемих естественными нормами, и они — выше идей, выше платоновских форм.

Всвоей притче Платон описывает людей, сидящих в пещере и смотрящих на стену, гдеони видят только тени вещей, переносимых за их спинами. Когда кто-то из нихповорачивается — он видит реальность и вдруг ясно осознает, сколь незначительновеликое искусство людей, сидящих рядом и рассматривающих тени. Это великоеискусство — искусство предсказания того, какая тень будет следовать за другой.Люди принимают тень за реальную вещь. Искусство предсказания завершается тем,что один из них начинает понимать и видеть реальные вещи. Увидев вещи,переносимые за спинами сидящих в пещере, он идет наружу и видит тени вещей всвете солнца. Он зрит реальные вещи, освещенные солнцем, и после этого можетвидеть само солнце.

Этапритча показывает, как возникает понимание. Самый низкий его уровень состоит вспособности предсказывать то, что будет происходить с тенями. Такова наука, какона, понималась в эмпиристской методологии. Таков и способ осуществленияуспешных выборов. Следующий шаг состоит в том, чтобы увидеть вещи, дающие этитени. Таков путь теоретической физики, которая пытается понять вещи сами посебе. Таков и путь реально-практической этики и политической теории,обсуждающих то, как провести выборы. Восходя на следующую ступень, видим тениреальных вещей, освещенных солнцем. Согласно Платону, это — математика.Математика говорит об условии возможности вещей, изучаемых теоретическойфизикой. Такова же и теоретическая этика, которая говорит о правилахопределения того, что действительно есть благо в отдельных случаях.

Именноотсюда каждый из нас должен идти по пути к созерцанию реальных вещей самих посебе. Это и есть то, что Платон назвал формами, или идеями, например, сходствои различие, существование, движение, покой и т.д. Это фундаментальные идеи. Иесли вы смогли постичь их, необходимо идти дальше и понять общее для всех них.Это общее для всех них в философской традиции называется трансцендентальным,обозначающее одновременно и благо, и истину. Единое, Благо, Истина, Бытиеозначают: быть единым, быть благим, быть понимаемым и просто быть. Таковынаивысшие понятия, наивысшие формы, без которых ничего нельзя понять и которыеприсущи нашему пониманию. Но поскольку они имплицитно присущи нашему пониманию,мы вообще не сознаем их. Мы обычно не задумываемся над ними, но, размышляя оних, в конце концов придем к пониманию того, что же отражается этимифундаментальными понятиями. Высшее понятие — понятие Единого тождественно вфилософии Платона понятию Блага, которое уже не является просто понятием.

Затемнеобходимо вновь спуститься и пытаться понять все о реальности, все, чтоизвестно, включая в конечном счете и чувственные явления, исходя из этойнаивысшей перспективы. Это и есть математическая физика. Платон исходил извысших форм, нисходя к математическим формам и завершая этот путь описаниеммоделей существующих вещей, т.е. того, что мы видим и ощущаем всеми органамичувств.

Вэтом процессе нисхождения есть некоторые элементы, представляющие для насинтерес. Завершая этот процесс, Платон описывает каждую вещь, как состоящую измалых тел, являющихся единственными правильными симметричными телами, которыематематически возможны в трехмерном пространстве. Гейзенберг говорил о том, чтоон был поражен этой идеей. Он полагает, что путь современной физики, пытающейсяредуцировать все к симметриям, близок к этой идее Платона. Существует еще одинмомент, который меня привлекает, но все же являющийся, конечно, немногоутрированным. По-моему, можно ясно показать, что симметрии, которые Платонотносит лишь к малым телам, возможны благодаря финитизму, ибо сам Платонутверждает, что существуют наименьшие линии и эти наименьшие линии равны.Поэтому из них образуются треугольники, а из треугольников — правильные тела;тела не были бы правильными, если бы их стороны не были равны. Они равны, ибоне могут существовать меньшие стороны. В этом причина того, почему они равны.Это — тот самый путь, на котором симметрии выводятся из финитизма, и естьчто-то общее между философией Платона и задачей, стоящей перед нами всовременной физике. Чем же это можно объяснить? Может быть, тем, что это оченьпростая идея. Для того чтобы понять ее, не нужно больших специальных знаний;необходимо лишь понять общий принцип сочетания финитизма и симметрии.

Ипо Платону, и по Канту, человеческое познание — это познание, осуществляемоеконечным (финитным) разумом. Платон избрал определенный путь описания этогопроцесса, утверждая, что мировая душа, будучи фундаментальной реальностью вмире и проявляясь в мировых телах, есть единственная реальность, частью которойявляется человеческая душа. Причина, по которой мы способны понимать природу исвои чувства, кроется в том, что мы — части той самой мировой души,составляющей основу существования всего, что мы видим вокруг себя. Итак, наязыке символов Платон ясно формулирует принцип единства природы, утверждая, чтовысшим понятием является само единство. Однако его невозможно выразить иначе;можно лишь стараться подвести людей к пониманию того, что это так. Затем вы всебольше и больше разворачиваете различия, приходите к плюрализму. Но плюрализм,как говорил Б. Эспаньят[5], никогда не может дать окончательную истину; это нашспособ самовыражения для постижения деталей. То, что мы способны понимать,заключено в факте, что все вещи являются, используя фразеологию неоплатоников,эманациями Единого, хотя слова «эманация» и нет у Платона.

Позвольтемне напомнить только одно различие, которое целиком отличает нас от Платона.Для нас время — центральное понятие, для Платона — нет. Правда, у Платона время- крайне важное понятие; здесь я не могу детально обсуждать различия впонимании времени, лишь отмечу, что Платон не создал теорию различия между тем,что я называю фактом и возможностью, или что называется на общепринятом языкеразличием между прошлым и будущим. Он, конечно, понимает это различие, но егоне эксплицирует. Это означает, что необходимо иметь теорию о том, как нашитеории развивались во времени; они не только теории о времени, они теории вовремени. Поэтому именно к современной философии относится философия истории ифилософия истории науки в качестве ее необходимых элементов. Опять-таки их нети не может быть у Платона. Их нет даже у Канта. Здесь тот исток, которыйпроявляется в наше время. Такова одна из задач философии. Если мы пытаемсяисследовать это основание философии, кантовской философии и современной физики,то мы обнаружим, что есть возможность их согласования.

ВайцзеккерК.Ф.

Список литературы

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта istina.rin.ru/

еще рефераты
Еще работы по философии