Реферат: О "Письмах римскому другу" в украинском переводе
О «Письмах римскому другу» в украинском переводе
А.Титов
Иосиф Бродский
Письма римскому другу (из Марциала)
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Iосiф Бродський
Сергiй Злючий
Листи до римського друга
(iз Марцiала)
Хвиля дужчає i вiтер чи не свище.
Скоро осiнь, все мiниться швидкоплинно.
Змiна, Постуме, цих фарб розчулить швидше,
анiж подруги убору перемiна.
В оригинале перед «и» нет запятой. Формально это не совсем правильно. Если «ветрено и холодно», тогда запятая не нужна. Без запятой «волны с перехлестом» становится тоже названием вида погоды, проявлением почти не называемого в русском языке личного начала. В переводе эффект смягчен, и запятая не нужна. В оригинале (кажется мне?) соединены одушевленное-везде-сущее («ветрено») и конкретно-вещественное («волны с перехлёстом»). Обычные для читателя русской лирики ассоциации заданы словами «осень», «изменение», «округа» — и построен мост от времени — через указание на изменение — к пространству и кругу, повторению. Всё это утрачено в переводе.
Но слово «трогательней» диссонансом звучит в оригинале! Времена и стихии — и старческая немощь и умиление, когда переодевается подруга? Перевод («розчулить») точен, но мне слово «трогательней» (кто чтокого «трогает»??) не нравится — оно, в отличие от «розчулить», ВНЕ разговорной речи.
В последней строке автор и вслед за ним переводчик одинаково бредут пошатываясь, переставляя слова.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!
Дiва тiшить до вiдомих меж, властиво,
трохи лiктя чи колiна — вся розрада.
Тож вiдраднiше прекрасне поза тiлом:
нi обiйми неможливi, анi зрада.
Сразу видно, как переводчик выпрямил ритм, СОХРАНИВ МЕТР.
В оригинале ясно видны извив и пританцовывание. В оригинале сомнительное соседство «стней», «сное»; «ни-не-ни-и» — шелест и путание звуков. Определенная, жесткая рифмовка «розрада — зрада» своей «военной» и тревожной («зрада» — гораздо более предательство, чем адюльтер), «мужественной» ассоциацией продолжают иронию первых двух строк. Переводчик подготовил переход к дальнейшей речи о жизни и о власти, а в оригинале довольно жеманно звучащие (кроме самого начала) катрены отделены знаком "---", и в самом деле там катрены «висят».
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Надсилаю тобi Постуме, цi книги.
Що в столицi? Замiсть справи лише жести?
Як там Цезар? В чому клопiт? Все iнтриги?
Все интриги i, напевно ж, ненажерство.
Первое «е» в слове «ненажерство» звучит как русское «э». «Напевно» — это скорее «наверняка», чем «вероятно». Всякое указание на постель устранено. Введено традиционное устойчивое противопоставление дела и жеста. При этом достало сил на игру слов: «жестко- жесты» :) Заключительное «ненажерство» звучит жестко и определенно, вся строфа — как вердикт. Чтобы убрать те же реверансы ритма, переводчик даже убрал запятую в обращении!
Слово «занят» имеет школьно-официально-канцелярский привкус, а «Цезарь занят», в сущности, странное выражение. Мы говорим такое, не замечая его странности. «В чому клопiт» — о чём (в столице) хлопоты — у всех, не только у Цезаря — но по-украински резче и определеннее, чем по-русски («клопiт» единственного числа мужского рода — какая-то единственная забота, от которой шалеют все).
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
Я сиджу в своїм саду, горить свiтильник.
Час нi подруг, нi знайомих не закине.
Замicть ницих цього свiту ачи сильних -
лише стишене дзижчання комашине.
С этой строфы многие начинали чтение Бродского. Она совсем родная, она стоит эпиграфом к «Жизни насекомых» В. Пелевина. Очарование её сохранено, но звучание другое. В последней строке сжатие, сужение пространства, произнесение сквозь зубы вместо согласия, простора, раздольного гудения, которые показаны в оригинале. «Лишь» имеет элегический оттенок, «лише» — разговорный, спешащий. Элегическая же инверсия «мира этого» устранена! В переводе чётко и твердо: этого мира. В переводе появляется тема времени, как бы компенсируя её ослабление в переводе первой строфы. «Час нi подруг, нi знайомих не закине» — концентрированная, уверенная речь.
Удалось избавиться от биологического термина «насекомых».
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Тут лежить купець iз Азiї. Тямущим
був купцем вiн — дiловий, та без гонитви.
Вмер одразу: лихоманка. Та по сущих
справах торгу приїздив, а не за тим вiн.
В последней строке (а переводчик — и в предпоследней) оба еле выпутываются из слов. Но переводчик исправил неудачное слово. «Незаметен» плохо связывается с образом купца. «Без гонитви» («деловой, и без базара», «без вранья, обмана») — лучше. Скажут ли в обычной речи именно так: «деловит, но незаметен»?
Вернемся к названию стихов. «Письма» во множественном числе, и у Бродского отделены не только первые два катрена. Переводчик убирает разделения катренов и строит непрерывное развитие темы и непрерывный ряд чувств, делает стихи экспрессивнее, чем в оригинале. Переводчик убирает также «песенные» отступы чётных строк, ведь кипарис — траурное дерево — ровный и строгий: )
Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
Поряд з ним легiонер — пiд грубим кварцем.
Вiн звитягою iмперiю прославив.
Сто разiв могли убити! Скiнчив старцем.
Отже, Постуме, i тут бракує правил.
Вторая строка не так официальна. «Звитяга» — это не торжественное «сражение».
Переводчик исправляет ", пстм,", которые в оригинале везде путаются под ногами, заполняя слоги:
Даже здесь не существует, Постум, правил. — «пст пр»
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
И даже:
Пусть и вправду, Постум, курица не птица — кто здесь курица?: )
(Вдобавок в оригинале было «пст-вп-пст-ц-ц»)
«Постуме» Злючого звучит спокойнее и определеннее.
Последняя строка в переводе — спокойная констатация, без примеси удивления. «Отже» близко к «итак».
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
Хай, i справдi, курка, Постуме, не птиця.
Та за курячу тямущiсть хапнеш горя.
Що вже трапилось в iмперiї зродиться,
краще жить в глухiй провiнцiї, край моря.
Глушь, край, уже состоявшийся случай как неожиданность, а не как вольно пред-полагаемый жребий. Интересно, что после «пусть» в переводе запятая — а и самом деле, «пусть (будет) и вправду (?)» — что это значит? В переводе звучит беспокойство и досада, и всё-таки в конце «у моря» -«край моря» — сохранён перевод взгляда в открытое пространство.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
I вiд Цезаря далеко i вiд хуги.
Шапкувать не треба, скнiти, поспiшати.
Нарiкаєш, що намiсники злодюги?
Та злодюги, по менi, мiлiшi ката.
Метафорическую «вьюгу» заменили на возможную на Аппенинах наледь, промозглость. Убрали лишние, по-моему, намеки на Москву и Крым. Хотя «вьюга» — тоже немного «пушкинская» ассоциация, но не уверен, что она здесь нужна.
«Кат»(«палач, мучитель») определеннее и жёстче «кровопийцы».
Зато испортили рифму.
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что драхму требовать от кровли.
Збути час, гетеро, поки задощило,
разом згоден я, та нумо, без торгiвлi,
бо сестерцiй брати з тiла, що покрило,
все одно що дранку дерти iз покрiвлi.
Строки перевода видимо более сжаты (тоже при сохранении метра), подтянуты, в них меньше простора («ээтот», «лиивень»,«соглаасен»), и больше хотения, более отрывистое начало. В украинском языке не приживаются причастия — ну что это за «покрывающее тело.» Хороша замена на «дранку» и «драть» вместо «требовать». Вслушайтесь в этот незаметный бред: "- требовать -от -кровли"! Кажется мне, что и у Бродского сначала было «дранку требовать», а не «драхму». То одна денежная единица, то рядом другая. Возможно, в оригинале замененное слово, потому что дранка на стенах под штукатуркой, а не на крыше.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
Протiкаю, кажеш? Цур, та де калюжа?
Щоб калюжу залишав я — не бувало!
Вiднайдеш собi якого-небудь мужа -
ось тектиме тобi хто на покривало.
«Цур, та де» звучит куда веселее, чем драматическое «но где же», сообразно насмешливому духу текста.
Обратите внимание, как с виду непринужденно достигается лексическое и ритмическое соответствие текстов. «Вiднайдеш» — это не «вот найдешь». Грамматические структуры последних строк совсем разные.
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
От i ми життя здолали половину.
Як сказав похилий раб коло таверни:
«Озираючись, ми бачим лишь руїни»,
Погляд, справдi, надто варварський, та певний.
Не уверен в естественности слова «лишь» в переводе. «Лише»?
Не уверен в естественности слова «таверна» и в оригинале, и в переводе. Латинское ли слово «таверна»? Это вроде как если наши забегаловки называть тавернами.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
Був у горах. Нинi пораюсь з букетом.
Розшукаю довгий глек, води наллю ним.
Як там в Лiвiї, мiй Постуме, — чи де там?
Невже досi там таки iще воюем?
Переводчик устранил повтор: «большой»-«большой». Вдобавок слово «довгий» имеет временной смысловой оттенок и обогашает текст ассоциациями. В оригинале две только что прочитанных Вами строфы отделены от других, формируя законченный злободневный отрывок. В переводе этот эффект смягчен.
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Пам'ятаеш, у намiсника сестриця?
Худорлява, але з повними ногами.
Ти ще спав iз нею… Нинi вона жриця.
Жриця, Постуме, й спiлкуеться з богами.
Как мы уже говорили, переводчик устраняет назойливость повторов невнятно произносимого ", Постум,".
«Худощавая» в русской обычной речи почти не встречается, «худорлява» в украинской встречается. Обратите внимание на неблагозвучность и лишние ассоциации в концовке «щавая».
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
Приїзди. Є хлiб. Вино чека на тебе.
Сила слив. В твоїх вiстях омию зiр я.
Постелю тобi в саду супроти неба,
розповiм, як називаються сузiр'я.
Первое место, где перевод видимо неточен. Зато он ярок и торжествен — сравните: «попьём-закусим». Переводчик позволяет себе здесь говорить своими словами и «во весь голос», и это оправданно в кульминационном переходе от темы любви к темы смерти.
Второе «расскажу» Бродский наверняка заменял на «искажу», чтобы не было повтора. Эта шероховатость в переводе устранена. «Чистое небо» как ни крути, а штамп.
Появилась экзальтация, которая вряд ли хорошо подходит к этим стихам. «Попьём-закусим», наверно, всё-таки лучше. У Бродского волны как бы движутся подо льдом, не прорываясь так явно наружу.
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Скоро друг твiй, що так любить додавання,
вiднiманню борг свiй, Постуме, заплатить.
Забери-но пiд подушкою останнє.
Хоч нерясно, та на похорон там хватить.
А здесь в переводе «Постуме» переставлено, но всё равно выглядит как затычка.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
Вiдправляйсь на воронiй своїй кобилi
в дiм гетер попiд мiськую нашу стiну.
Дай їм цiну, за яку колись любили,
щоб за тую i оплакували цiну.
Почти подстрочник. Добавлено «когда-то» (любили). Интонация (и пространство) по требованию самого языка получились более сконцентрированными и сжатыми («поезжай» — «вiдправляйсь», «город»-«мicто»).
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Зелень лавра наливається до дрожу.
Дверi навстiж, запорошене вiконце.
Кинутий стiлець, опорожнiле ложе.
У тканинi — полуденне спите сонце.
В оригинале нагромождение причастий («щая», «тая, „тый“, „“енное», «вшая», «енное»). Может, кто усмотрит внутреннюю (нюю) рифму «енное»-«енное», но лучше не надо: ) И что такое, скажите на милость, «покинутый стул»?? Тоже какие-то замены синонимов: «покинутый»-«оставленное»?
Всё это в переводе исправлено, речь стала естественнее и яснее, однако при этом потерялась спокойная размеренность последней строки. Перебой ритма в третьей строке, наоборот, создал ощущение беспокойства.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
Понт шумить крiзь огорожу чорних пiнiй.
Чийсь вiтрильник з вiтром б'ється коло мису.
Но розсохлому ослонi — Старший Плiнiй.
Дрiзд щебече у чупринi кипарису.
Первое, что заметим — это насколько «чуприна» лучше одеколонно-парикмахерской «шевелюры»! К тому же если вспомним, как верхушки кипарисов ШЕВЕЛятся от ветра, то увидим манерность. «Судно» — мореходный термин, а «вiтрильник — вiтер» не повтор, а как бы знак ощущения самотождественности мира, принятия ( вiтрильник з вiтром — а с чем же ещё? — жизнь со смертью).
Мы держим в руках оба текста, и нас не оставляет ощущение их равновесности, равноценности. Почему удалось НАСТОЛЬКО естественно и с виду непринужденно восстановить текст Бродского в украинском языке?
У обоих текстов хватает формальных достоинств и недостатков. И всё же текст на украинском языке кажется восстановленным оригиналом. Наверняка многим знакомо ощущение пресности, «уклончивости» текста при возврате к русскому языку после работы с украинским, сербским…
А тот ли это язык? Русский, к которому мы обращаемся? В какой мере он был пригоден для поэзии Бродского?
Бродский ортогонален официальности, в том числе и официальности языка. Еще пример стихов про старость: «и уже седина стыдно молвить, где» — здесь слово «молвить» употребляется почти неправильно, не литературно. Бродский расшатывает язык.
И дело здесь не в том, что Бродский еврей, а не русский. Язык, «просоченный» канцеляритом приказной избы 17 века, язык николаевской и советской школы, конечно же, не дорог никому, и Бродскому тем более. Рискну утверждать, что то, на чём мы говорим и здесь пишем — это продукт РАЗЛОЖЕНИЯ (а возможно — упрощения) какого-то, в прошлом(?) действительно могучего, языка, или же явления, для которого слово «язык» мало подходит. Например, в украинском языке есть слово «мова» :)
Многие тексты, которые нам присылают, страшно несовременны. С другой стороны, лучшие новые литераторы как бы обходят времена царского и советского официоза, наследуя традиции народного творчества, используя опыт иностранных литератур. Но об этом речь пойдет в следующих статьях, посвященных текстам современников.