Реферат: Льюис Кэрол

Московский государственный лингвистическийуниверситет

Реферат
на тему
«Льюис Кэрол»
подисциплине
Мировая художественная культура и литература

Выполнила
студентка1 курса
105 группы англ/франц
переводческого факультета
КулагинаЯ.А.

Москва 2004г.

<span Times New Roman",«serif»; mso-fareast-font-family:«Times New Roman»;color:windowtext;mso-ansi-language: RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA;font-weight:normal; mso-bidi-font-weight:bold">

Наше время, не опасаясь преувеличений, можно назватьвременем мифов, их бурного роста и широчайшего распространения. Можно было бызадаться вопросом о том, как и почему это происходит. Как соотносятся в мифевымысел и факт? Что активизирует данную людям от века способность кмифотворчеству? Потребность ли заполнить образовавшуюся по тем или инымпричинам пустоту в их жизни? Усилия ли массмедиа,культивирующих интерес к «знаменитостям» с особым упором на интимные,а зачастую и просто грязные подробности?.. Вглядываясь в знакомые черты, мывидим, как они меняются, послушные веяниям времени: сквозь глянец парадногопортрета вдруг проступает карикатура, а то и совсем иная физиономия.Изображение колеблется, лицо ускользает.

Взять хотя быЛьюиса Кэрролла, математика и священнослужителя, автора двух сказок — «Приключения Алисы в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье»,принесших ему мировую славу.

Всем известно,скажем, что Льюис Кэрролл (он же Чарльз Латвидж [В России по традиции «среднееимя» Кэрролла читают как Лютвидж; быть может,настала пора приблизиться к английскому звучанию — Латвидж]Доджсон) был застенчивым, неуклюжим заикой инелюдимом. Мы знаем, что он скучно читал лекции, двух слов не мог связать всветской беседе и лишь в обществе детей оживлялся и становился вдруг — о чудо!- изобретательным и веселым рассказчиком. Мы знаем, что он всегда ходил вцилиндре и перчатках, отличался чопорностью и педантизмом, писал множествописем (в основном детям, разумеется) и воплощал в себе все викторианскиедобродетели.

Известно также,что превращению мрачного чудака в фантазера и сказочника способствовали непросто дети, а исключительно маленькие девочки. К которым этот чудесныйсказочник испытывал — о ужас! — вовсе не отеческий интерес. Злоупотребляядоверием наивных мамаш, он увлекал юных спутниц в рискованные длительныепрогулки, забрасывал их письмами и даже фотографировал в обнаженном виде!

В сущности, мызнаем не одного человека, а двух — Льюиса Кэрролла и Чарльза Латвиджа Доджсона; и эти двое оказываются почти антиподами:Доджсон, как видно, весьма умело дурачил недалеких современников, скрывая своюистинную сущность под скучной благопристойной личиной. Но и проницательнымпотомкам приходится нелегко — Кэрролл двоится в глазах, не дается в руки:«Он шел по жизни таким легким шагом, что не оставил следов»[В. Вулф. Льюис Кэрролл. В кн.: ЛьюисКэрролл. Алиса в стране чудес. Алиса в Зазеркалье. Перев. Н. Демуровой. М., Наука, 1978.].Поразительней всего то, что речь идет о человеке, чья жизнь была столь подробнои тщательно документирована… После его смерти остались дневники, письма,воспоминания современников. В том числе и его некогда юных приятельниц, которыхон называл "my child-friends".

Попробуемразобраться в удивительных метаморфозах кэрролловскогообраза.

Сразу же послесмерти Чарльза Доджсона его племянник, преподобный Стюарт Доджсон Коллингвуд, издал подробную биографию Кэрролла. Онаназывалась традиционно: "Life and Letters ofLewis Carroll", что нарусский язык переводится так же традиционно: «Жизнь и творчество ЛьюисаКэрролла», и "Letters" здесь означаетвсе, что вышло из-под его пера, в том числе и переписку. Архив Чарльза Латвиджа Доджсона был огромен. Всю жизнь он, как типичный викторианец, вел дневники, писал множество писем, внося вспециальный реестр всю отправленную и полученной корреспонденцию, сочинялполитические и научные трактаты, стихи и прозу — словом, трудно дажепредставить себе объем «бумажного» наследия, который остался враспоряжении душеприказчиков. Душеприказчиками были два младших брата Кэрролла- Уилфред и Эдвин. Именно Уилфред после смерти Кэрролла сжег часть его личных бумаг,- возможно, выполняя волю умершего. (В переписке с Анной ХендерсонУилфред Доджсон упоминает о конвертах, где хранилисьличные записи и фотографии с надписью «В случае моей смерти уничтожить, невскрывая». Не исключено, что писатель оставил и другие инструкции.) Послеего смерти Кэрролла «комнаты» в Крайст-Черч[Крайст-Черч — один из колледжей Оксфордскогоуниверситета; с ним была связана вся сознательная жизнь Кэрролла.](так называли преподавательские квартиры,расположенные в самом колледже), которые он занимал в течение стольких лет,надлежало срочно освободить. Огромный архив Кэрролла разбирали второпях, часть,как уже упоминалось, была сожжена, остальное, по всей видимости, было поделеномежду родственниками, что-то впоследствии затерялось.

По-видимому, Коллингвуд во время работы над биографией Кэрролла имел враспоряжении всю его переписку, все дневники и реестр корреспонденции:биография снабжена множеством цитат из этих документов. Выпускник того жеколледжа Крайст-Черч, в котором учился, а потомпреподавал его дядюшка, кроткий и образованный священнослужитель Стюарт ДоджсонКоллингвуд создал идеализированный портрет своегопрославленного родственника. Эта первая биография, вышедшая в сентябре 1898года, то есть спустя всего семь месяцев после смерти Кэрролла, стала основнымдокументальным свидетельством, на которое ориентировались все последующиебиографы. Отчасти это объясняется тем, что письма и дневники Кэрролла не былидоступны последующим исследователям во всей полноте. Но, конечно, дело нетолько в этом.

XIX век создалсвой миф о Кэрролле, миф о том, что было дорого викторианской Англии — одоброте и эксцентричности, о глубокой религиозности и удивительном юморе, острогой и размеренной жизни, изредка прерываемой короткими«интеллектуальными каникулами» (Г. К. Честертон), во время которых ибыли написаны сказки об Алисе и некоторые другие произведения. Коллингвуд в своей книге приводит проникновенные отзывы современниково Кэрролле. «Я с радостью вспоминаю и наши серьезные беседы, и то, каквеликолепно и доблестно он использовал юмор для того, чтобы привлечь вниманиемножества людей; и его любовь к детям, простоту его сердца, заботу о слугах,его духовную заботу о них»[Здесь идалее цит. по кн.: CollingwoodS.D. The Life and Letters ofLewis Carroll. London, 1899.], — пишет один. Другой вспоминает «ту сторону его натуры, которая представляетбольший интерес и более заслуживает того, чтобы о ней помнили, нежели даже егопоразительный и чарующий юмор, — я имею в виду его глубокое сочувствие всемстраждущим и нуждающимся. Он несколько раз приходил ко мне по делам милосердия,и я всю жизнь учился у него готовности помочь людям в беде, его бесконечнойщедрости и бесконечному терпению перед лицом ошибок и безрассудств ».Третий отмечает, что «та чуть ли не странная простота, а поройнепритворная и трогательная детскость, которая отличала его во всех областяхмысли, проявлялась в его любви к детям и в их любви к нему, в его боязнипричинить боль любому живому существу...». В предисловии Коллингвуд лаконично предваряет эти и многие другиеподобные воспоминания современников Кэрролла словами: «Узнать его значилоего полюбить».

После смертибратьев и сестер Кэрролла его бумаги перешли на хранение двум незамужнимплемянницам — Менелле и Вайолет — и оставались у них до самой их смерти (Менеллаумерла в 1963-м, Вайолет — тремя годами позже). Заэто время многие бумаги были утеряны (включая четыре тома дневников), крометого, отдельные дневниковые записи были вырезаны ножницами. В 1953 годутщательно отобранные племянницами фрагменты дневников были изданы в двух томахпод редакцией Р. Л. Грина[TheDiaries of LewisCarroll, edited by RogerLancelyn Green, 2 vol. London, Cassell,1953.], который объясняет в предисловии, что так как Коллингвуд уже использовал при написании биографии дневникиКэрролла, «не было необходимости тщательно их сохранять — и они на многолет исчезли, вместе с остальными уцелевшими бумагами. По прошествии времени онивновь нашлись в подвале, выпав из картонной коробки; оказалось, что изтринадцати томов недостает четырех ...».

Конечно,объяснение звучит малоубедительно — да и следы ножниц в дневниках достаточнокрасноречивы. (В более поздние годы племянницы Кэрролла признались вуничтожении отдельных дневниковых записей.) Изданные фрагменты дневников ничемне нарушали уже сложившийся образ аскетичного ученогочудака, жившего скромной и спокойной жизнью...

Однако как бы нискрытничали лояльные племянницы, XX век уже начинал творить свои мифы. ПослеВеликой войны (так называли англичане Первую мировую) образ Кэрролла сталнеуловимо меняться. Это были годы «победного шествия» психоанализа,быстро распространившегося в Европе, Америке, России и даже в консервативной Англии.Уже в краткой «Заметке о Шалтае-Болтае»,вышедшей в 1921 году в связи с новым переводом «Алисы в Стране чудес»на немецкий язык, Дж. Б. Пристли высказывал провидческие опасения относительно того, что этой книгойвскоре займется «добрая тысяча важных тевтонцев», что «на сценунеизбежно явятся Фрейд и Юнг со своими последователями, и нам предложатчудовищные тома о Sexualtheorie в „Алисе вСтране чудес“, об Assoziationsstudien Бармаглота и о сокровенном смысле конфликта между Труляля и Траляля с психоаналитическойи психопатологической точки зрения».

В своем эссе Пристли высказывает еще одно предположение, которое, увы,не оправдалось; впрочем, он и сам этого опасался. «Что до самой Алисы… — пишет он, — но нет, Алису пощадят; я, во всяком случае, не собираюсь разрушатьиллюзий задумчивой тени Льюиса Кэрролла. Да пребудет он еще немного в неведениио том, что там на самом деле творилось в Алисиной головке, этой — с позволениясказать — особой стране чудес».

Увы, Алису непощадили. «Психоаналитическими и психопатологическими» толкованиями сжаром принялись заниматься — и по сей день занимаются! — отнюдь не одни лишь«тевтонцы». Пристли, посвятившему столькопрочувствованных страниц старой доброй Англии, даже в страшном сне не моглоприсниться, что будут писать об Алисе в этой самой Англии и в другиханглоязычных странах. Романтическое отношение к детству и детям, в которомранняя пора жизни виделась как царство невинности, уступило место совсем инымвзглядам. Начался век психоанализа, и книги Кэрролла, как казалось, предлагаливесьма благодатное поле для новомодных умозаключений.

Отправной точкойдля психоаналитиков стало уже закрепившееся мнение, с беспощаднойкатегоричностью повторяющееся в каждом исследовании: «У него не быловзрослых друзей. Ему нравились девочки, и только девочки». Это слова Пола Шилдера, и взяты они из «Психоаналитических заметкок об Алисе в стране чудес и Льюисе Кэрролле»(1938). Шилдер строго вопрошает: «Каково былоего [Кэрролла] отношение к собственному половому органу?» — и отвечает,что воплощением фаллоса является не кто иной, как сама Алиса… (Бедный,наивный Дж. Б. Пристли!) Тони Голдсмит,который, собственно, и положил начало психоаналитическим толкованиям«Алисы » — именно в его писаниях любовь Кэрролла к детям впервые приобрелазловещий оттенок, — пространно теоретизирует о символике дверей и ключей,отмечая, что объектом особого интереса становится именно маленькая дверка (тоесть девочка, а не взрослая женщина). Дальше — больше. В книгах Кэрролла каждыйсмог найти то, что искал: неврозы, психозы, оральную агрессию, эдипов комплекс… Ну и конечно, излишне объяснять, чтотакое на самом деле кроличья нора… («Когда я беру слово, оно означаетто, что я хочу, не больше и не меньше», — сказал Шалтай-Болтайпрезрительно.)

Не будем далееуглубляться в эти концепции: они уже давно навязли у всех в зубах.Справедливости ради надо заметить, что потребность в скандалах и сенсациях неисчерпывалась одной лишь сексуальной тематикой. Во второй половине ХХ века то идело возникали новые толкования кэрролловской«Алисы». То обнаруживали в «Стране чудес » записанныеособым кодом цитаты из Ветхого Завета, то выяснялось, что это послание психоделика, созданное под влиянием особых галлюциногенныхгрибов (помните гриб, на котором восседала Синяя Гусеница, посоветовавшая Алисеоткусить «с одной и с другой стороны»?). Особенно много шума наделалатеория, согласно которой автором «Алисы» была сама королева Виктория!Об этом даже в советские времена у нас писала центральная пресса и люди спорилив университетских буфетах.

После выхода всвет набоковской «Лолиты» (1955),популярность которой с каждым годом все росла и росла, массовому читателю сталоокончательно ясно, что Кэрролл, конечно, был педофилом.Теперь, наконец, кэрролловский эвфемизм "child-friends" открыл свой истинный смысл:«нимфетки»! С новой жадностью читатель вглядывался в мемуары кэрролловских «нимфеток», пытаясь читать междустрок.

Теперь уже ни одинсерьезный исследователь творчества Кэрролла не мог обойти молчанием проклятыйвопрос о том, как именно любил Кэрролл маленьких девочек. И если исследовательне желал признавать писателя педофилом и извращенцем,ему приходилось занимать оборонительную позицию и выстраивать системуоправданий.

«Сам Кэрроллсчитал свою дружбу с девочками совершенно невинной; у нас нет основанийсомневаться в том, что так оно и было. К тому же в многочисленныхвоспоминаниях, написанных позже его маленькими подружками, нет и намека накакое-либо нарушение приличий. <...> В наши дни Кэрролла порой сравниваютс Гумбертом Гумбертом, отчьего имени ведется повествование в „Лолите“ Набокова. Действительно,и тот и другой питали страсть к девочкам, однако преследовали они прямопротивоположные цели. У Гумберта Гумберта»нимфетки" вызывали плотское желание. Кэрролла же потому и тянуло кдевочкам, что в сексуальном отношении он чуствовалсебя с ними в полной безопасности. От других писателей, в чьей жизни не быломеста сексу (Торо, Генри Джеймс), и от писателей,которых волновали девочки (По, Эрнест Даусон[Эрнест Даусон (1867-1900)- английский поэт.]), Кэрролла отличает именно это странное сочетаниеполнейшей невинности и страстности. Сочетание уникальное в историилитературы", — пишет Мартин Гарднер, автор«Аннотированной Алисы»[MartinGardner. The Annotated Alice.N. Y., Clarkson N, Poier Inc. 1960.].

«ЛьюисуКэрроллу доводилось сражаться с дьяволом — а, как мы знаем, для викторианцев секс часто был личиной дьявола. Я убежден, чтоКэрролл выходил победителем из этих сражений. <...> В глубине душиКэрролл сознавал, что если он хоть раз уступит малейшему искушению в дружбе сдетьми, то никогда не сможет возобновить этой дружбы. Он был своего родавикторианским Ловцом во ржи, однако он не был ГумбертомГумбертом»[MortonN. Cohen.LewisCarroll and Victorian Morality: Sexuality and VictorianLiterature. <st1:State w:st=«on»><st1:place w:st=«on»>Tennessee</st1:place></st1:State>Studies in Literature. Vol. 27. Edited by Don Richard Cox. TheUniversity of Tennessee Press.Knoxville. ], — утверждает другой известный исследователь творчества Кэрролла, Мортон Коэн.

Но как бы нипытались некоторые благородные умы защитить эксцентричного сказочника,обыватель не может оторвать завороженного взгляда от жутковатой картинки: дитянаедине с коварным искусителем, у которого карманы набиты игрушками, а в головебродят нечистые мысли. Это зрелище ужасало почтенную публику чуть ли не доконца ХХ века...

А между тем послесмерти Менеллы и Вайолетсохранившиеся дневники Льюиса Кэрролла все-таки были проданы наследникамиБританскому музею. Некогда запертые за семью замками заветные листки сталидоступны для изучения. Но — ничего не произошло. Неказистые тетради в серыхобложках уже никого не интересовали. Биографы и исследователи Кэрроллапродолжали опираться на привычные факты и приходить к привычным выводам.

Очередной поворотпосмертной судьбы Кэрролла начался с любезной его сердцу математики. Почтиодновременно в двух разных странах два пытливых исследователя занялись,представьте, сложением и вычитанием. И тут обнаружилось, что многие из милыхкрошек в момент знакомства с Кэрроллом уже перешагнули рубеж семнадцати,восемнадцати, двадцати, а то и тридцати лет… Как же так? — спроситнедоверчивый читатель. Неужели никто раньше не удосужился посчитать, скольколет было девочкам? Да, такова таинственная магия мифа. Его гармония не терпитгрубого вмешательства алгебры (и даже арифметики).

Оченьпоказательно, что на незыблемые, давно установленные истины покусились визвестном смысле аутсайдеры — французский профессор (иностранец!) Х. Лебейли и не имеющая отношения к науке актриса (!) Кэролайн Лич. (Ученое сообществоне пришло в восторг от этого вмешательства.) Лебейлиизложил свои выводы в научных трудах[HuguesLebailly. CharlesLutwidge Dodgson'sInfatuation with the Weaker and More Aesthetic Sex Re-examined; Dodgson's Diaries:The Journal ofa Victorian Playgoer (1855-1897) идр.], КэролайнЛичопубликовалакнигу, рассчитаннуюнаширокогочитателя[KarolineLeach. In theShadow of the Dreamchild: a New Understanding ofLewis Carroll. — Peter Owen Ltd, 1999. (Далее цитируется по указанному изданию.)].

Результаты пересмотраизвестных фактов и сохранившихся документов оказались сокрушительными. Каккарточный домик, рассыпаются глубокомысленные построения и гипотезы…(«Вы — просто колода карт!» — говорит разгневанная Алиса ипросыпается.)

В качестве примераможно привести хорошо известные воспоминания актрисы ИзыБоумен (1873-1958), в чьей судьбе Ч. Л. Доджсонпринимал искреннее участие. (Доджсон помогал также ее сестрам и брату; все онииграли на сцене.) Ее книжка «История Льюиса Кэрролла, рассказаннаянастоящей Алисой в Стране чудес», вышла через несколько месяцев послебиографии Коллингвуда, в 1899 году. Алисой онаназывает себя на том основании, что в 1888 году ей довелось играть знаменитую кэрролловскую героиню.

Мемуары Изы, написанные живо, с несомненной любовью к Кэрроллу,которого она называет «дядюшкой», тем не менее оставляют странный,слащавый привкус — знакомый нам всем по школьным «рассказам оЛенине». «Маленькая девочка и ученый профессор! Какое странноесочетание!» — восклицает она то и дело. Портрет ученого чудака расцвеченописаниями игр, прогулок, ее долгих визитов в Крайст-Черч…Словом, читателю не приходится жаловаться на отсутствие «картинок иразговоров». Так, мы находим в воспоминаниях весьма драматичное описаниессоры и примирения «профессора и маленькой девочки»:

В детстве я часторазвлекалась тем, что рисовала карикатуры, и однажды, когда он [Кэрролл] писалписьма, я принялась делать с него набросок на обороте конверта. Сейчас уж непомню, как выглядел рисунок, — наверняка это был гадкий шарж, — но внезапно онобернулся и увидел, чем я занимаюсь. Он вскочил с места и ужасно покраснел, чемочень меня испугал. Потом схватил мой злосчастный набросок и, разорвав его вклочья, молча швырнул в огонь. <...> Мне было тогда не болеедесяти-одиннадцати лет, но и теперь этот эпизод стоит у меня перед глазами, какбудто все это было вчера...[Здесь идалее цит. по кн.: Interviewsand Recollections, edited by MortonN. Cohen, London, Macmillan, 1989.]

Итак, поутверждению Изы, в момент описанной размолвки ей«не более десяти-одиннадцати лет»… Однако на деле ей гораздо («О, гораздо!» — сказала Королева...) больше. «Примечательно, — ядовито замечает по этому поводу Кэролайн Лич, — что Изе уже исполнилосьтринадцать, когда она познакомилась с Доджсоном. К тому времени, как оноплачивал ее уроки актерского мастерства и возил ее на каникулы, ей было летчетырнадцать-шестнадцать, в последний раз она гостила у него в Истбурне в двадцатилетнем возрасте».

Гипноз коллективносозданного образа так велик, что уже другая «юная подружка» Кэрролла,Рут Гэмлен, в мемуарах, написанных в семидесятилетнемвозрасте, отчетливо вспоминает, как в 1892 году родители пригласили на обедКэрролла с гостившей у него в то время Изой — Иза описана как «застенчивый ребенок летдвенадцати». «Прелестно и убедительно, — комментирует этот пассаж Кэролайн Лич, — однако в 1892году Изе уже исполнилось восемнадцать...»

В случае Изы Боумен речь, конечно, не идето случайной ошибке. Ее мемуары пестрят навязчивыми напоминаниями о том, чтоКэрролл был «величайшим другом детей» — это определение повторяетсяне однажды.

«Я думаю, чтосделала все, что было в моих силах, чтобы показать самую светлую сторону егонатуры — Льюиса Кэрролла как друга детей. <...> Я надеюсь, что мойскромный вклад поможет сохранить память о величайшем друге детей...» — пишет Иза, прекрасно зная, что большая частьописанных эпизодов относится отнюдь не к ее детскому возрасту. Объяснить такуюнастойчивость несложно. Одно дело рисовать идиллические картинки вечеров укамина, долгих прогулок рука об руку, поездок к морю, когда речь идет о«маленькой девочке и ученом-профессоре». Другое дело бросать вызовобществу, повествуя об отношениях необычных, не укладывающихся в рамкиобщепринятого, — об отношениях с неординарным человеком, живущим пособственным, неординарным правилам. Правдивое изложение фактов, отмечает Кэролайн Лич, могло губительнымобразом отразиться на репутации Изы — к тому временипреуспевающей актрисы. Нетрудно представить себе выводы, к которым пришли быдобродетельные викторианцы, узнав, что немолодойпрофессор оплачивал уроки музыки, визиты к дантисту и другие расходы молодойактрисы, отнюдь уже не ребенка. Между тем, Иза небыла исключением в жизни Кэрролла — ни в качестве "child-friend",ни в качестве заботливо опекаемой подопечной. Кэрролл много общался с детьмиактеров[Примечательно, что Кэрролл был одним изпервых среди тех, кто заговорил об ограничении рабочего дня маленьких актеров,день за днем выступающих в дневных и вечерних спектаклях, а также онеобходимости обеспечения их образования. В специальном письме, посланном вгазеты, он говорил о том, что их работа никак не должна мешать им получитьнаряду с другими детьми обычное школьное образование, и ратовал за специальныйпарламентский акт, закрепляющий за ними это право. Следует отметить, что попрошествии некоторого времени такой акт был принят.]и много помогал им. Широко известна многолетняядружба Кэрролла с актерским семейством Тэрри — и ссамой знаменитой из них, Эллен Тэрри,на чьи спектакли он неизменно водил своих приятельниц.

Едва ли не каждаяиз "child-friends" Кэрролла, чьи мемуарысобраны в вышедшей в 1989 году книге «Льюис Кэрролл: интервью ивоспоминания», отмечает, что она была исключением из правил, поскольку еедружба с Кэрроллом не прервалась с окончанием детства, а продолжилась в болеезрелые годы. Читая одно за другим эти утверждения, начинаешь недоумевать, чтоже это за правило, из которого так много исключений? ГертрудаАткинсон, например, пишет об этом так: «Многиеутверждают, что он любил детей, только пока они оставались детьми, и терял кним интерес, когда они вырастали. Мой опыт был иного рода: мы оставались друзьямивсегда. Я думаю, иногда возникали недоразумения оттого, что многим выросшимдевочкам не нравится, когда с ними обращаются так, будто им все еще десять лет.Лично мне эта его привычка всегда казалась очень милой».

Иные "child-friends" подружились со знаменитым сказочником,будучи уже вполне взрослыми людьми. Таково было знакомство Кэрролла схудожницей Гертрудой Томсон. Внимание Кэрроллапривлекла серия ее рисунков под названием «Страна фей», завязаласьпереписка, за которой последовало личное знакомство; ГертрудеТомсон было в это время 28 лет. Впервые Г. Томсон и Льюис Кэрролл встретились вСаут-Кенсингтонском музее — они легко узнали другдруга в толпе несмотря на то, что никогда не виделись прежде.

Увидев егостройную фигуру и чисто выбритое, тонкое и выразительное лицо, я про себясказала: «Вот Льюис Кэрролл», — вспоминает ГертрудаТомсон. — Кэрролл, который пришел на встречу в сопровождении двух девочек,посовещавшись со своими спутницами, решительно подошел к художнице.

— Как выдогадались, что это я?

— Моя маленькаяприятельница нашла вас. Я сказал ей, что должен встретиться с молодой леди,которая знает фей, и она тут же указала мне на вас. Но я узнал вас ещераньше...

ГертрудаТомсон вспоминает и другой эпизод, недвусмысленнодемонстрирующий настороженное отношение общества к дружбам такого рода:

Однажды за менявзялась приятельница мистера Доджсона — добрая женщина весьма практическогосклада, вся опутанная правилами приличия.

Мы [с Кэрроллом]провели утро у нее в доме, делая зарисовки с ее детей. <...> Он ушел ещедо ланча, и, когда трапеза была завершена, хозяйкаотослала детей и уселась передо мной с шитьем.

— Я слышала,позавчера вы провели день в Оксфорде, у мистера Доджсона.

— Да, и это былочень приятный день.

— Такие вещи неочень приняты...

— Мы оба частоделаем то, что не принято.

— Мистера Доджсонанельзя назвать дамским угодником.

— Иначе он не былбы моим другом.

— Он — убежденныйхолостяк.

— А я — убежденнаяхолостячка, кроме того, по возрасту он годится мне в отцы!

Мгновенье она пристальноглядела на меня, потом сказала:

— Я объясню вам, вчем дело. Мистер Доджсон не думает о вас как о молодой даме. Вы для него скорее- взрослый ребенок.

Я веселорассмеялась.

— Я не возражаю,чтобы он считал меня своей прабабушкой, лишь бы приглашал иногда в Оксфорд!

Но я была глубокозадета. Наша чистая и прекрасная дружба была, казалось, омрачена грубымприкосновением[Цит. по кн.: Interviewsand Recollections, edited by MortonN. Cohen, London, Macmillan, 1989.].

Вместе с Гертрудой Томсон Кэрролл часто работал над портретами детей- в том числе обнаженных девочек. В викторианской Англии все еще господствовалопредставление о ребенке, унаследованное от предромантикови романтиков — Блейка, Вордсворта, Колриджа. Образдевочки воплощал для викторианцев чистоту иневинность, красота детского тела воспринималась как асексуальная,божественная, изображения обнаженных детей были весьма обычны для того времени.

Кэрролл былчрезвычайно щепетилен во всем, что касалось его маленьких моделей. Во времясеансов непременно присутствовала какая-нибудь дама (мать, тетушка, гувернанткаи пр.), Кэрролл писал: «Если бы я нашел для своих фотографий прелестнейшуюдевочку в мире и обнаружил, что ее смущает мысль позировать обнаженной, я быпочел своим священным пред Господом долгом, как бы мимолетна ни была ее робостьи как бы ни легко было ее преодолеть, тут же раз и навсегда отказаться от этойзатеи ».

В июне 1881-го,спустя год после того, как Кэрролл оставил занятия фотографией, он принимаетрешение уничтожить снимки и негативы обнаженных девочек во избежаниекривотолков в случае его смерти (ему скоро исполнится пятьдесят лет — солидныйвозраст по тем временам). Он пишет письма матерям своих моделей, спрашивая, неприслать ли им фотографии и негативы, и сообщая, что в противном случае онибудут уничтожены. Сохранилось всего несколько таких снимков.

Вообще говоря,Кэрролл фотографировал много — детей (как девочек, так и мальчиков), а также,разумеется, и взрослых: своих родных, друзей, коллег по Оксфорду, писателей,художников, актеров, священнослужителей, включая и епископов и архиепископов,государственных деятелей, в том числе премьер-министра (с большинством из нихон был знаком по Крайст-Черч). Правда, прославился онблагодаря фотографиям детей: из работ фотографов-любителей ХIХ века его детскиепортреты считаются лучшими. Недаром на знаменитой фотовыставке «Родчеловеческий », объехавшей в 1956 году многие страны и побывавшей вРоссии, из своих современников был представлен он один[Кэрролл, разумеется, не был фотографом-профессионалом, однакомногие годы с большим увлечением занимался фотографией. Из современников егосравнивают по мастерству лишь с Джулией Кэмерон,которая занималась фотографией профессионально; однако Кэрролл ни в чем неуступает ей. Композиция, глубина психологического портрета, простота инепритязательность его работ привлекают внимание; художественная одаренностьКэрролла дает себя знать и в этой области.].

Вопрекиустоявшемуся мнению, круг знакомств Кэролла был такжевесьма широк и разнообразен и включал в себя множество мужчин и женщин самогоразного возраста. Откуда же взялось столь устойчивое убеждение в том, чтознаменитый автор «Алисы» общался исключительно с маленькимидевочками?

И что же все-такискрывала семья? Что заставляло братьев, сестер и племянников проявлять такуюсдержанность, такую осторожность в обращении с бумагами Льюиса Кэрролла?

Разумеется, каксправедливо замечает Кэролайн Лич,«страницы не вырезаются сами собой». Но какие различные причины могутскрываться за холодным щелканьем ножниц! Вырезанных страниц не вернуть. Менелла и Вайолет — хотя быотчасти — обеспечили своему великому родственнику право на privacy[Может быть, «превратность».] — этот непереводимый оплот английской души.

КэролайнЛич весьма запальчиво пишето пропаже дневников и писем Кэрролла, обвиняя его семейство в умышленномискажении образа писателя, в желании утаить от публики «правду» идругих тяжких грехах; по-видимому, она нисколько не сомневается, что«народ имеет право знать». Невольно вспоминается знаменитое письмо А.С. Пушкина к П. А. Вяземскому с затертым от постоянного цитирования пассажем:«Толпа жадно читает исповеди, записки, etc.,потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. Приоткрытии всякой подлости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы!Врете, подлецы; он и мал и мерзок не так, как вы, — иначе». А начинаетсяэта известная тирада так: «Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чертс ними! слава Богу, что потеряны...»

Но вернемся ксохранившимся тетрадям, которые все-таки попали в Британский музей, и коткрытиям Кэролайн Лич и Лебейли.

Из перепискиКэрролла с сестрами явственно следует, что кое-какие страницы его биографиидоставляли хлопоты родственникам еще при жизни писателя. Дело в том, что Ч. Л.Доджсон — оксфордский лектор, священнослужитель и джентльмен — всю жизнь был нев ладах с «миссис Гранди», то есть,выражаясь по-русски, не заботился о том, «что будет говорить княгиня МарьяАлексевна». ( «Ты не должна пугаться, когдаобо мне говорят дурно, — писал Кэрролл обеспокоенной сплетней младшей сестре, — если о человеке говорят вообще, то кто-нибудь непременно скажет о немдурно».)

Его страстнаялюбовь к театру считалась совершенно неподобающей для священнослужителя (ведь втеатре показывали и фарс, и водевиль, и бурлеск, которые Кэрролл очень ценил),так же как и любовь к живописи, в частности, восхищение полотнами,изображающими обнаженных женщин; а дружба и свободное общение с молодыми и неочень молодыми дамами и вовсе не укладывались ни в какие рамки.

«Истории отом, как молодые женщины без сопровождения проводили каникулы у моря с ЛьюисомКэрроллом, вряд ли могли бы умилить добропорядочное викторианское общество, ккоторому принадлежало большинство читателей Коллингвуда.Совсем не это хотелось услышать публике о создателе „Алисы“! Легкопонять, что и семейство Доджсонов стремилось положить конец сплетням, неизбежноокружавшим подобные эскапады. Сказать публично правду — признаться в печати,что Льюис Кэрролл обедал, гулял, ездил к морю наедине с молодыми девицами;оставался ночевать в домах вдов и замужних женщин, чьи мужья находились вотъезде, было все равно, что предположить в преподобном Доджсоне прелюбодея исовратителя! Это просто никуда не годилось», — пишет КэролайнЛич.

Самым невинным извсех увлечений Кэрролла, с точки зрения викторианской морали, казалось егоувлечение маленькими девочками. Именно это увлечение, такое уместное длясказочника, и подняли на щит сначала Коллингвуд, авслед за ним и многочисленные мемуаристы и биографы. Кто мог знать, что вследующем веке все встанет с ног на голову и любовно наведенный современниками«хрестоматийный глянец » отольется в столь рискованные формы!..

В викторианскую жеэпоху считалось, что до четырнадцати лет девочка остается ребенком и, соответственно,до этой поры стоит выше всего земного и грешного.

По словам Кэролайн Лич, именно этипредставления «стоят за наивными попытками семейства убедить публику, чтовсе его многочисленные приятельницы были моложе роковых четырнадцати лет. Этаманипуляция становится особенно прозрачной, когда выясняется, что даже втщательно отобранной Коллингвудом переписке почтиполовина цитируемых писем написана девочкам старше четырнадцати, а четвертьадресованы девицам восемнадцати лет и старше».

В результатесравнения опубликованных фрагментов дневников с более полной версией,хранящейся в Британском музее (пусть даже с вырезанными страницами и пропавшимитомами), профессор Лебейли приходит к такому выводу:«Отнюдь не трогательный интерес дядюшки к прелестным ангелочкам оберегалиот постороннего взгляда престарелые викторианские дамы, но его ск