Реферат: Петр I в поэме А С Пушкина Медный всадник проблемы интерпретации

--PAGE_BREAK--В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дел Петра
Мрачили мятежи и казни (III, 140)[4].
То, чего царь, казалось бы, должен стыдиться, – аресты и репрессии, – стало основанием для лестного сопоставления с Петром I.
Петр I значим для поэта не только как герой сражений и триумфатор. Созидательное начало самодержавной власти, власти исторически преемственной и исторически ответственной – таким видел и за то ценил Пушкин Петра:
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал её предназначенье.
Приступая к созданию «Арапа Петра Великого» (1829), поэт видел в Петре идеального носителя прогрессивного начала истории, и если в «Полтаве» (1828) мы видим продолжение одической традиции («Лишь ты воздвиг, герой Полтавы, Огромный памятник себе»), то «прозаическое» изображение царя строится на контрасте между бытовой простотой и государственным величием.
«В углу человек высокого росту, в зеленом кафтане, с глиняною трубкою во рту, облокотясь на стол, читал гамбургские газеты. <...> „Ба! Ибрагим? — закричал он, вставая с лавки. — Здорово, крестник!“ Немудрено, что, оставшись наедине, Ибрагим „едва мог опомниться“. Великий человек не брезгует физическим трудом, чужд сословной спеси и отечески заботиться об Ибрагиме (»умри я сегодня, завтра что с тобою будет, бедный мой арап?") и, разумеется, выступает в роли свата. «Все, брат, кончено, — сказал Петр, взяв его под руку. — Я тебя сосватал. <...> А теперь, — продолжал он, потряхивая дубинкою, — заведи меня к плуту Данилычу, с которым мне надо переведаться за прежние его проказы».
Петр, пославший своего крестника Ибрагима обучаться военному делу в Париж, тактичен: осознав, что того удерживают во Франции амурные причины, передает через герцога Орлеанского разрешение остаться. Петр, встречающий Ибрагима в ямской избе, за 28 верст до Петербурга, доступен; Петр, решающий государственные дела, быстр; Петр, строящий корабль в шерстяной фуфайке, деловит. (Что бросается в глаза недоумевающему парижанину Корсакову, который привык к принципиально иному образу правителя.) Петр, играющий на «ассамблее» со шкипером в шахматы и наблюдающий, как провинившемуся Корсакову дают выпить из штрафного кубка, весел; Петр, запросто приезжающий в дом боярина Ржевского, скрыто оппонирующий ему, мудр; Петр, сватающий любимца арапа за дочь Ржевского, ласков и заботлив: он заранее думает, как сложится российская судьба православного негра после смерти покровителя (и заодно стремится связать старую элиту родством с новой знатью).
Такое решение петровского образа было подсказано Пушкину общим направлением романного замысла: изобразить «Россию молодую», рождающуюся империю, как некий акт государственного творчества, зримо противостоящего распаду пресыщенной французской государственности и неподвижности старого русского уклада.
Неоконченность первого пушкинского исторического романа не повлияла на популярность одного из главных его героев, и романисты-современники, ошибочно приняв простоту пушкинского Петра за легкость создания его образа, принялись усердно осваивать новое для себя пространство — тему «очеловеченного» царя. Новую вариацию мифа, новый портрет Петра (вечного труженика XVIII века, но более близкого к простому человеку) создавали разные — и по убеждениям, и по степени одаренности — авторы, но их произведения мало известны читателям современной России.
Художественный опыт «Арапа Петра Великого» как эпическое решение темы Петра I отразился и в поэме «Полтава». Поэма начинается как семейная драма, а разворачивается как народная трагедия. Кочубей, Мария, Мазепа связаны друг с другом личными отношениями, которые находят настоящую оценку лишь в отношении к истории. Пётр поставлен вне круга личных отношений, он «свыше вдохновленный». Мысль Пушкина о русской истории определила и название поэмы. Он назвал её не «Мазепа», не «Пётр Великий», а «Полтава», указывая на великий народный подвиг, совершённый в этой битве, которая была одним «из самых важных и счастливых происшествий царствования Петра Великого».
Пушкин сумел придать «Полтаве» черты глубокой народности в содержании и в стиле. Пётр Великий, неотделимый от своих дружин, похожий на героев торжественной оды и эпической поэмы, нарисован в традициях литературы 18 века. И он промчался пред полками,
Могущ и радостен как бой.
Взглянув глазами кинорежиссера на описание выхода Петра в «Полтаве» Пушкина, Ф. М. Эйзенштейн восклицает: «Как точно даны все планы, даны все сцены!» и объясняет:
«Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
«За дело, с богом!»
Значит, шатер, круг людей, и слышен голос из шатра, то есть дана подача сначала звуком.
Из шатра,
Толпой любимцев окруженный…
Кто-то выходит в середине толпы, но кто – ещё не неизвестно.
Выходит Петр.
Петр на фоне любимцев, которые окружают его. И сразу же дается характеристика Петра:
 «Его глаза сияют» – крупно: резанное лицо.
 «Лик его ужасен» – план расширяется на всё лицо.
 «Движенья быстры» – ясно, что дана фигура.
 «Он прекрасен, он весь, как божия гроза» – здесь дан образный кадр, где размещена подвижная фигура Петра. Он стоит, как грозовая туча, и, после того как он показан статически, даётся одно слово:
 «Идет» – это значит, что он, выйдя из шатра, остановился, затем повернулся, и в этом мощном повороте дан образ «божией грозы[5]…»»
 Возвеличивая подвиг и мужество Петра и его воинства, Пушкин не забывает и о сильных противниках русских – шведах. Однако поэт даёт почувствовать, что и сам Карл, и его армия не воодушевлены ничем высоким, тогда как Пётр и его дружины исполнены патриотизма, уверенности в победе.
Пушкин восхищается благородством Петра на пиру:
При кликах войска своего,
В шатре своём он угощает
Своих вождей, вождей чужих,
И славных пленников ласкает,
И за учителей своих заздравный кубок подымает.
 В стихотворении 1835 года “Пир Петра Первого” обращает на себя внимание необычность описания событий. Особенности лексики и специфика размера (четырехстопного хорея) создают отчетливое впечатление сказочности всего происходящего. Соответственно, мифологизированной оказывается и фигура Петра. На первый план выходит мотив необыкновенной, сказочной милости Петра. В четвертой строфе стихотворения происходит перечисление всех празднеств, по поводу которых Петр теоретически может устроить пир. Но в пятой строфе раскрывается реальная причина торжества: “… он с подданным мирится;// Виноватому вину // Отпуская, веселится; //Кружку пенит с ним одну”. Событие, из-за которого происходит пиршество, тем самым для Петра настолько же ценно, насколько ценны другие перечисленные события. А. С. Пушкину очень важна идея отпущения “виноватому вины”. Заслуги и подвиги Петра Первого оказываются не более существенны, чем его человечность и демократичность (насколько так вообще можно сказать о Петре).

IV. Петербургская повесть А. С. Пушкина «Медный всадник»:
1. «Медный всадник» и литературная критика.
 Поэма «Медный Всадник» была написана Пушкиным в болдинскую осень 1833-го года. Хотя все материалы и черновики полностью сохранились, проникнуть в сокровенный замысел «Петербургской повести», «раскрыть тайну поэмы», как говорил известный пушкинист И.В. Измайлов, не удалось ни одному исследователю. Попыток было предпринято немало, и в прошлом веке, и в начале нынешнего, но все они не «достигали дна», являясь либо субъективными фантазиями, либо отражая чрезвычайно узкую смысловую грань поэмы. Валерий Брюсов разделил их на три группы. Мнение исследователей первой выразил Белинский, считавший, что в поэме выражено столкновение двух воль, коллективной и индивидуальной. «И смиренным сердцем, — пишет он, — признаем мы торжество общего над частным, не отказываясь от нашего сочувствия этому частному. Этот бронзовый гигант не мог уберечь участи индивидуальностей, обеспечивая участь государства и народа… за него историческая необходимость». (По книге Анциферова «Быль и миф», стр. 60.) Это мнение, вместе с модным в то время гегельянством (все действительное разумно) не долго владело русским обществом.
Ко второй группе Брюсовым отнесены те, кто вместе с Мережковским считал, что в героях поэмы представлены две изначальные силы, борющиеся между собой в недрах европейской цивилизации, язычество и христианство. Евгений представлял собой христианство, а Петр язычество. И, наконец, третья группа полагала, что смысл поэмы в мятеже против деспотизма. Существовали также различные варианты этих мнений. Одному пушкинисту пришла на ум мысль, что «Медный Всадник» — это зашифрованное изображение восстания декабристов, другому, что в ней символически и тайно скрыт польский мятеж и т.д. За сто с лишним лет палитра мнений о «Петербургской повести» существенно не обогатилась. На знаменитом пушкинском вечере 1921-го года, проходившем в петроградском доме литераторов, было названо восемь возможных интерпретаций: национальная трагедия, столкновение самодержавия с исконным свободолюбием масс, бунт Евгения — протест личности против государственного принуждения, трагедия Евгения как отражение проблемы Петербург — окно в Европу, столкновение человека с темными потусторонними силами, мятеж Польши против России, опять пресловутое и тайное изображение восстания декабристов. Это многообразие мнений косвенным образом свидетельствует о том, насколько Пушкин в своем духовном развитии обогнал свое время. По известным обстоятельствам проблема, как и вся традиционная проблематика русской литературы, была забыта на семьдесят с лишним лет, пушкинисты предпочитали исследовать формальную сторону творчества поэта и частные подробности его жизни.
2. Музыкальность поэмы.
Нигде музыкальная и стилистическая сторона не играет такой роли, как в «Медном всаднике». Фабулы в точном смысле здесь нет. Единственное действующее лицо – Евгений. Его конфликт с Петром нереален. Он происходит только в его расстроенном воображении. В его обвинениях против Петра нет логики: не Петр ответствен за наводнение. Но Евгений находится в состоянии безумия, и ему не до логики. В первый момент он никак не связывает наводнения с «роковой волей» грозного самодержца. Эта мысль приходит ему потом, через год, когда он в ненастный осенний вечер случайно очутился у памятника и в нем воскресло впечатление невозмутимого в своей «неколебимой вышине» всадника, торжествующего над разъяренной водной стихией. Тут не столько логика, сколько ассоциация, возникшая при виде этой медной, непреклонной фигуры на скачущем коне. Вот он гордо восседает в своем триумфальном наряде, подняв коня на дыбы, а любимая девушка – где она? В этом эпизоде Евгений вовсе не революционер, бросающий вызов самодержавию, а несчастный человек, который потерял всё: имущество, любимую, рассудок.
 Вступление представляет собой типичную оду – только проникнутую, в отличие от оды XVIII в., глубоким, искренним, лирическим пафосом. Рисуется абстрактный, одический образ Петра:
На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн,
И вдаль глядел…  В черновике было проще, ближе к реальности:
На берегу пустынных волн
Стоял, задумавшись глубоко
Однажды царь…
 В этом «однажды» и «задумавшись» есть какой-то оттенок обыденности. Это полубытовой Петр. В последней редакции это уже Петр обобщенный. Тон повышается до одического: «Он (с прописной буквы), дум великих полн.»
Монументальная фигура Петра контрастирует с бедностью обстановки: «бедный челн», «мшистые, топкие берега», чернеющие «здесь и там» избы, «приют убогого чухонца», и спрятанное в тумане солнце. Все мрачно и неприветливо. Торжество и печаль, величие и ничтожество, грандиозны планы и жалкая действительность – вот контраст, который в различных формах лейтмотивом проходит через всю поэму.
  Во вступлении Петербург изображается с лицевой, парадной стороны, в лирическом плане. Картина следует за картиной в правильном одическом порядке. Мягкий лиризм белых «задумчивых» ночей, затем веселье и блеск петербургской «зимы жестокой» (тон повышается), далее – сила и мощь императорской «военной столицы» с её «твердыней» – и, наконец, взрыв настоящего одического «восторга»:
Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо, как Россия!..
 Таков лирический ход заключающегося во вступлении гимна Санкт-Петербургу. Основные черты здесь – «громадность» и «стройность»:
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен…
И ясны спящие громады
Пустынных улиц…  Признак «стройности» тавтологически подчеркивается в применении к военным парадам:
В их стройно зыблемом строю…  В начале первой части:
Плеская шумною волной В края своей ограды стройной…
 Наводнение нарушает эту «стройность», обнажает изнанку парадного Петербурга:
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревна, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!..
 В «Медном всаднике» повторяется в развернутом виде антитеза, намеченная раньше в стихотворении:
Город пышный – город бедный,
Дух неволи – стройный вид…
 Этому сопоставлению силы и слабости, «стройности» и обусловленной ею «неволи» соответствует в «Медном всаднике» противоположность двух стилей – одического (со славянизмами) в применении к Петру и Петербургу и прозаического, сказового в применении к Евгению. О Петербурге (во вступлении):
Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво…  О Евгении (в первой части):
Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег…
О чем же думал он? О том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость, и честь…
 В свое время Валерий Брюсов обратил внимание на обилие в «Медном всаднике» точек и логических остановок внутри стиха. Это касается преимущественно тех эпизодов, где говорится о Евгении. Его чувства передаются той разорванной, психологически мотивированной речью, которая знакома нам по пушкинской лирике и «Евгению Онегину»:
Жениться? Ну…зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно…
Почти у самого залива –
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик; там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта…Или во сне
Он это видит?..
 И тут же переключение на торжественный лад, как только появляется фигура медного всадника в финале первой части. Речь размеренная, плавная, где ритмические и грамматические деления совпадают:
И обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.
 В конце поэмы возвращение к сказу:
Наводненье
Туда, играя, занесло.
Домишко ветхий…
Его прошедшею весною
Свезли на барке…
У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его Похоронили ради бога.
 Поэма говорит красками, ритмом и звуком. Для вступления характерны «рокочущие» сочетания:
Громады стройные теснятся…
В гранит оделася Нева…
Твоих оград узор чугунный…
И ясны спящие громады…
Красуйся, град Петров…  Различные звуковые комбинации приобретают иной раз определенное изобразительное значение. В стихе:
Твоей твердыни дым и гром – ясно слышится эхо Петропавловских пушек.
 Самым же ярким примером звуковой картинности является знаменитая скачка медного всадника:
И он по площади пустой Бежит и слышит за собой –
Как будто грома грохотанье –
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой,
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
 Тут нет никакого явного, преднамеренного звукоподражания, слова ложатся совершенно свободно, без всякого принуждения. Однако все вместе – и ритм и звук – производит такое впечатление, будто это за нами, а не за бедным Евгением несется всадник медный на своем звонко скачущем коне: мы слышим его «тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой». Кошмар Евгения кажется явью, и, таким образом, поэтическая антитеза превращается в реально происходящий конфликт «горделивого истукана» с его подданным.
 Ощутимость эта достигается ритмом и звуком. Картина погони разделяется на два ритмических движения: одно захватывает пять стихов, объединенных тройной рифмой (пустой – собой – мостовой), другое – восемь стихов с четверной рифмой (бледной – медный – бедный – медный). Что касается звукового состава, создающего иллюзию скачки, то здесь и «грохочущие» аллитерации (грома грохотанье), и «к», иллюстрирующее цоканье копыт по мостовой (тяжело-звонкое скаканье, на звонко-скачущем коне, с тяжелым топотом скакал), и певучие «л» и «н», связанные с мотивом лунного света (и озарен луною бледной), и многое другое.
    продолжение
--PAGE_BREAK--