Реферат: «Письмо в редакцию как разновидность эпистолярного жанра» С. Аргашокова.

На афганской землеЗа прошедшие годы немалоРазбросала по скаламРоссия своих сыновей Реферат По литературе «Цинковые мальчики» С. А. Алексиевич

План.

1. Литература стр. 1

2. Вступление стр. 2 – 3

3. Биография автора стр. 4

4. «Цинковые мальчики» стр. 5

4.1. Письма стр. 6 – 7

4.2. …От лица солдат стр. 8 – 12

5. Суд над «Цинковыми мальчиками стр. 13 – 15

6. Заключение стр. 16

Литература.

1. «Цинковые мальчики» Алексиевич.

1. Биографии белорусских писателей

1. «Время одиночества» встреча с писателем (интервью)

1. Литература 1970-1990х годов. Особенности развития литературы в эти годы.

1. «Тенденции литературного развития 2й половины 1980-1990х и жанрообразовательные процессы в современной русской прозе». Мамедов Т.Х.

1. Античная эпистолография, М., 1967; Елистратова А. А

1. «Мемуарная проза писателей ХХ века: поэтика и типология жанра» Т.Г. Симонова

1. «Письмо в редакцию как разновидность эпистолярного жанра» С. Аргашокова

Вступление или немного о документальной литературе.

Картина литературы ХХ века будет неполной без включения в ее контекст художественно-документальных произведений, представляющих не вымышленные ситуации, а реальные обстоятельства. Среди них видное место занимают мемуары – воспоминания о прошлом, преломленном в творческом сознании писателя. Не умаляя достоинств собственно художественной прозы, стоит отметить особый эффект воздействия художественной документалистики. Подлинность изображаемого обеспечивает повышенный интерес читателя и более высокую степень эмоционального восприятия произведения. Совмещение реальности факта с богатством литературных возможностей его отражения – важнейшее достоинство художественно-документальной прозы.

Причины, вызвавшие активизацию в литературе документальности, разнообразны. Это и огромная потребность в достоверном знании о мире, полностью удовлетворить которое невозможно за счет обычных средств информации. Это и осознание ценности индивидуального начала в эпоху утверждения стандартов в культуре, в образе жизни. Это и внутрилитературные творческие искания, когда возможности классического реализма оказались недостаточными для создания представления о современном состоянии человека и мира.

Литература как искусство слова базируется на соотнесенности двух тенденций: документальность – воспроизведение подлинных обстоятельств реального мира и художественность – образное воссоздание реальности. В результате формируются разнонаправленные задачи литературы: отразить действительность как она есть и преобразовать ее, создать особый условный художественный мир, подобный реальному, а иногда принципиально отличающийся от него. Эти задачи реализуются в пределах двух разноплановых типов повествования, что и приводит к возникновению документальной и художественной литературы.

Документальная литература стремится к максимальной точности изображаемого, в известном смысле ей присуще фотографическое видение мира. Достоверно воспроизводятся не только основополагающие факты, но и частности, детали действительности. Приоритетное значение приобретает документ, воспринимающийся как адекватное отражение жизни.

Документ (от латинского documentum – свидетельство, доказательство) служит обоснованием достоверности заключенной в нем информации. Понятие «документ» употребляется в узком и широком значении. В узком смысле «документ – деловая бумага, юридически подтверждающая какой-либо факт». Литературное описание всех материальных отражений реальности, а также наблюдений автора как очевидца или участника происшедшего органично включаются в документальную основу произведения.

Документальная литература публицистична. Авторское мнение, оценка изображаемого выражены открыто и представляют собой развернутое суждение. Смысл документального произведения прямо доводится до читателя, исключается возможность различных версий по поводу его содержания.

Информационная точность, открытость авторских суждений порождают суховатую сдержанность стилевой манеры, когда слово используется в его прямом значении и фактически исключается образное, переносное его истолкование. Документальная проза лишена яркой эмоциональной окраски, но это обстоятельство не означает, что читатель совсем не испытывает эмоционального воздействия. Оно достигается определенным отбором фактов, их соотнесением, комментированием, интерпретацией.

Текстовый состав документального произведения представляет собой соединение авторского повествования с цитацией привлекаемых источников. Таким образом, реальность, зафиксированная документом, и реальность, воспроизведенная и осмысленная писателем, создают целостную (в рамках отдельного произведения) картину мира.

Выраженная степень документальности, способы творческой обработки документа порождают два варианта художественно-документальной прозы. Первый характеризуется тем, что документальная подоплека проявляется в форме воссозданных с помощью авторского воображения сцен, эпизодов, событий. Реальность документа переплавляется в действительность искусства, когда факт служит основой изображения, но пересоздается по законам художественного творчества. Он расцвечивается, распространяется, дополняется, уточняется, т.е. претерпевает необходимую трансформацию, отраженный не информационно, а художественно. Во втором случае рассказ ведется преимущественно с опорой на факты, известные по различным источникам. Сам факт, а не его творческая интерпретация становится стержнем произведения. Авторское описание более нейтрально, скрупулезнее следует документу, исключает элементы домысла и вымысла. Возникшие в результате анализа документов версии, предположения представляются как плод исследовательской деятельности писателя, а не оформляются как бесспорные варианты беллетризованного сюжета.

В русской литературе 1960-80-х годов тематически выделились такие направления, как лирико-исповедальная проза, молодёжная, военная, документальная, деревенская, городская, проза сорокалетних. Подчеркнём, внутри тематических “узлов” формировались различные идейно-художественные установки, жанровые и стилевые доминанты, которые, в свою очередь, являясь отражением более широких мировоззренческих категорий и философских новаций, чем “общепитовский” марксизм XX века и социалистический реализм, давали право критикам говорить как о ярких, индивидуальных стилях (произведениях, творческих судьбах), так и, с некоторой долей условности, определять в литературном процессе характерные жанрово-стилевые тенденции, или течения.

В русской военной прозе выразились идейно-эстетические искания писателей — свидетелей и живых участников второй мировой войны, стремившихся разрушить жёсткие каноны т.н. “панорамного”, лжеэпического повествования. Но множество локальных войн, происходящих ежегодно на земле, всегда будут “подпитывать” этот литературный пласт, что произошло, например, с “афганской” или “чеченской” темой в русской литературе 1980-90-х годов (“Цинковые мальчики” С.Алексиевич, “Ночевала тучка золотая” А.Приставкина, “Кавказский пленный” В.Маканина, ранние рассказы и роман “Знак зверя” О.Ермакова) или же служить напоминанием о недопустимости забвения военных трагедий ХХ века (“Прокляты и убиты” В.Астафьева).

На невозможности художественного описания того “как одни люди героически убивали других, как они ненавидели” построено творчество С.Алексиевич. Её книги “У войны не женское лицо”, “Цинковые мальчики”, “Зачарованные смертью”, “Чернобыльская молитва” — это записи исповедей, рассказов, воспоминаний участников событий, художественный документ кровавый эпохи.

Биография.

Светлана Александровна Алексиевич родилась 31 мая 1948 года в г. Ивано-Франковске (УССР) в семье военнослужащего. После демобилизации отца из армии семья переехала на его родину, в Беларусь, где родители работали сельскими учителями. После окончания школы работала корреспондентом районной газеты. В 1967 году поступила на факультет журналистики Белорусского государственного университета, во время учебы становилась лауреатом республиканских и всесоюзных конкурсов студенческих научных работ.

После окончания университета работала в районной газете, преподавала в сельской школе, затем — в редакции республиканской «Сельской газеты», позже стала корреспондентом, заведующим отделом очерка и публицистики литературно-художественного журнала «Неман».

Набор первой книги Алексиевич «Я уехал из деревни» был рассыпан по указанию отдела пропаганды республиканского ЦК партии, а написанная в 1983 году книга «У войны не женское лицо» была опубликована только после начала «перестройки», в 1985 году. Сразу после нее свет увидела книга «Последние свидетели» (1985), затем вышли книги «Цинковые мальчики» (1989), «Зачарованные смертью» (1993), «Чернобыльская молитва» (1997). Книги писательницы опубликованы более чем в 20 странах мира, выдержав в общей сложности около 100 изданий.

На основе произведений Светланы Алексиевич снято 20 документальных фильмов, создан ряд сценических постановок. Культурным событием стал спектакль «У войны — не женское лицо», поставленный в 1985 году в московском театре на Таганке режиссером Анатолием Эфросом. В настоящее время автор завершает работу над новой книгой о любви «Чудный олень вечной охоты».

Светлана Алексиевич — лауреат 17 международных премий, среди которых — Литературная премия им. Н. Островского (1985), премия Ленинского комсомола (1986), премия им. Курта Тухольского (1996), «Триумф» (1997), «Самый искренний человек года» фонда «Гласность» (1998), «За лучшую политическую книгу года» (Германия, 1998), «За европейское взаимопонимание» (Германия, 1998), «Свидетель мира» (RFI, 1999), Премия мира им. Э.-М. Ремарка (2001).

«Цинковые мальчики».

Что можно сказать об этом произведении? Автор — журналист. Сама же книга «Цинковые мальчики» написана как документально-художественный “жанр голосов”.

Авторская стратегия: “путь — от человека к человеку, от документа к образу”. Своеобразие трёхчастной композиции и роль библейских эпиграфов к главам. “Абсолютный пацифизм” автора, взгляд на афганскую войну как проблему деформации идей, ломки веры.

Эту книгу тяжело читать, ибо каждое слово в ней истинно. Каждая строка в ней – о чьей-то жизни. Изломанной, исковерканной этой страшной, бессмысленной войной – но жизни.

Название книги говорящее – о тех, кто в алых цинковых гробах: «Хоронили молодого офицера, его привезли из Грозного. Плотное людское кольцо у свежевырытой могилы… Военный оркестр… Все молчали, даже женщины не плакали. Выступал генерал… Все те же слова, что и десять, и пятьдесят, и сто лет назад: о наших границах, о великой России, о мести, о ненависти, о долге. О долге убивать?! И только маленькая девочка беззащитно и наивно вглядывалась в красный гроб: «Папа! Папочка… Куда ты ушел? Почему ты молчишь? Ты обещал вернуться… Я нарисовала тебе альбом… Папа, папочка, где ты?» Даже военный оркестр не мог заглушить ее детского недоумения. И вот, как зверька, ее отрывают от красного гроба и несут кмашине: «Папа… Папочка… Па-а-а...» Один нормальный человек был среди нас. Ребенок. А заговор взрослых продолжается. По древним ритуалам… Клятва. Салют. Мы не воюем… А гробы вРоссию уже идут в Россию...» Это – документальное произведение, и стиль, используемый в нем – эпистолярный. Вот немного о нем:

Эпистолярный стиль – это исторически сложившаяся разновидность письменной речи, в которой используется несколько моделей структурной организации корреспонденции между участниками общения, в том числе – письма и послания. Каждый стиль – это модель коммуникации, благодаря которой информация не просто передается как высказывание, сообщение источника речи, направленное к ее получателю; этот процесс является гораздо большей сложностью. Речевая деятельность в эпистолярном стиле обусловливает необходимость ориентироваться не на непосредственного участника общения, находящегося в общем с адресантом пространственно-временном континууме, а на предполагаемого получателя текста, которым, в случае открытой публикации письма в редакцию на страницах соответствующего печатного органа, является неопределенно большая группа лиц, имеющих разный запас знаний и разный социокультурный опыт. В то же время произведения эпистолярного стиля по-особому отражают возрастные, социальные характеристики авторов, групповые и индивидуально-личностные черты их речевого поведения.

И верно. Вся книга состоит как бы из трех частей – дневниковые записи (письма), «дни» — повествование от лица солдат-афганцев и, собственно, хроника суда над автором и ее книгой.

Письма.

В них размышления автора перемежаются с картинами жизни. Образы мирной жизни – с жуткими итогами войны. Калечащей не только тело – но и разум, душу.

«…На автобусной станции в полупустом зале ожидания сидел офицер с дорожным чемоданом, рядом с ним худой мальчишка, подстриженный под солдатскую нулевку, копал вилкой в ящике с засохшим фикусом. Бесхитростно подсели к ним деревенские женщины, выспросили: куда, зачем, кто? Офицер сопровождал домой солдата, сошедшего с ума: «С Кабула копает. Что попадет в руки, тем и копает: лопатой, вилкой, палкой, авторучкой». Мальчишка поднял голову: «Прятаться надо… Я вырою щель… У меня быстро получается… Мы называли их братскими могилами… Большую щель для всех вас выкопаю...» Первый раз я увидела зрачки величиной с глаз… О чем говорят вокруг меня? О чем пишут? Об интернациональном долге, о геополитике, о наших державных интересах, о южных границах… Глухо ходят слухи о похоронах в панельных домах и сельских хатах с мирными геранями на окнах, о цинковых гробах, не вмещающихся в «пенальные» размеры «хрущовок». Матери, еще недавно в отчаянии бившиеся над слепыми железными ящиками, выступают в коллективах, в школах, призывая других мальчиков «выполнить долг перед Родиной». Цензура внимательно следит, чтобы в военных очерках не упоминалось о гибели наших солдат, нас заставляют верить, что «ограниченный контингент советских войск» помогает братскому народу строить дороги, развозить удобрения по кишлакам, а советские военврачи принимают роды в афганских женщин. И многие верят. Вернувшиеся солдаты приносят в школы гитары, чтобы спеть о том, о чем надо кричать… С одним долго говорила. Я хотела услышать о мучительности этого выбора — стрелять или не стрелять. А для него как бы не существовало тут драмы. Что хорошо — что плохо? Хорошо «во имя социализма убить»? Для этих мальчиков границы нравственности очерчены военным приказом. У Ю.Карякина: «Ни об одной истории нельзя судить по ее самосознанию. Это самосознание трагически неадекватно». А у Кафки прочла, что человек безвозвратно потерян в самом себе. Но я не хочу больше писать о войне...» Еще один пример трагедии, коей наполнена вся эта книга: «Отрывки из разговоров: — Теряю слух. Первыми перестал слышать высоко поющих птиц. Овсяницу, например, не слышу начисто. Записал ее на магнитофон и запускаю на полную мощность… Последствие контузии в голову… — Сначала стреляешь, а потом выясняешь, что это женщина или ребенок… у каждого свой кошмар… — Генерал говорил об интернациональном долге, о защите южных рубежей. Даже расчувствовался: «Возьмите им леденцов. Это же дети. Лучший подарок — конфеты». — Офицер был молодой. Узнал, что отрезали ногу: заплакал. Лицо как у девочки — румяное, белое. Я сначала боялась мертвых, особенно если без ног или без рук… А потом привыкла… — Берут в плен. Отрезают конечности и перетягивают жгутами, чтобы не умерли от потери крови. И в таком виде оставляют, наши подбирают обрубки. Те хотят умереть, их лечат.»Ужасно, не правда ли? А вот это: «В госпитале видела, как русская девушка положила плюшевого мишку на кровать афганского мальчика. Он взял игрушку зубами и так играл, улыбаясь, обеих рук у него не было. «Твои русские стреляли, — перевели мне слова его матери. — А у тебя есть дети? Кто? Мальчик или девочка?» Я так и не поняла, чего больше в ее словах — ужаса или прощения? Рассказывают о жестокости, с которой моджахеды расправляются с нашими пленными. Похоже на средневековье. Здесь и в самом деле другое время, календари показывают четырнадцатый век». Наверное, у меня слишком живое воображение. И не хочу – не хочу давать ему волю! И потому пытаюсь читать и размышлять над этой книгой – как через стеклянную стену собственной отстраненности, ибо допустить ЭТО близко к сердцу, увидеть …Нет. Не могу. Да и не стремлюсь, право слово. А вот слова автора о своем стиле, что превращал довольно-таки сухое повествование в нечто живое:«15 мая 1989 года Опять мой путь — от человека к человеку, от документа к образу. Каждая исповедь как портрет в живописи: никто не говорит — документ, говорят — образ. Говорят о фантастике реальности..Создавать мир не по законам бытового правдоподобия, а «по образу и духу своему». Мой предмет исследования все тот же — история чувств, а не история самой войны. О чем люди думали? Чего хотели? Чему радовались? Чего боялись? Что запомнили? Но о войне, которая оказалась в два раза длиннее Великой Отечественной, мы знаем ровно столько, сколько нам не опасно знать, чтобы не увидеть себя такими, какие мы есть, не испугаться. «Русских писателей всегда больше интересовала правда, а не красота», — пишет Н. Бердяев. В поисках этой правды и проходит вся наша жизнь. А сегодня особенно — и за письменный столом, и на улице, и на митинге, и даже за праздничным ужином. О чем мы без конца размышляем? Все о том же: кто мы, куда нам идти? И вот тут-то выясняется, что ни к чему, даже к человеческой жизни, мы не относимся так бережно, как к мифам о самих себе. У нас в подкорку загнано: мы -самые-самые, самые лучшие, самые справедливые, самые честные. Человека, посмевшего хотя бы в чем-то усомниться, тут же уличают в клятвопреступлении.Самый тяжкий у нас грех!» …От лица солдат. День первый. "… Ибо многие придут под именем Моим..." « А в т о р. Еще не проснувшимся утром длинный, как автоматная очередь, звонок: — Послушай, — начал он, не представившись, — читал твой пасквиль… Если еще хоть строчку напечатаешь… — Кто вы? — Один из тех. о ком ты пишешь. Ненавижу пацифистов! Ты поднималась с полной выкладкой в горы, шла на бэтээре, когда семьдесят градусов выше нуля? Ты слышишь по ночам резкую вонь колючек? Не слышишь… Значит, не трогай! Это наше!!! Зачем тебе? — Почему не назовешь себя? — Не трогай! Лучшего друга, он мне братом был, в целлофановом мешке с рейда принес… Отдельно голова, отдельно руки, ноги… Сдернутая кожа… Разделанная туша вместо красивого, сильного парня… Он на скрипке играл, стихи сочинял… Вот он бы написал, а не ты… Мать его через два дня после похорон в психушку увезли. Она убегала ночью на кладбище и пыталась лечь вместе с ним. Не трогай это! Мы были солдатами. нас туда послали. Мы выполняли приказ. Военную присягу. Я знамя целовал… — «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; ибо многие придут под именем „Моим“. Новый завет. Евангелие от Матфея. — Умники! Через десять лет все стали умники. Все хотят чистенькими остаться. Да пошли вы все к… матери! Ты даже не знаешь, как пуля летит. Ты не стреляла в человека… Я ничего не боюсь… Плевать мне на ваши Новые заветы, на вашу правду. Я свою правду в целлофановом мешке нес… Отдельно голова, отдельно руки, но… Сдернутая кожа… Да пошли вы все к...!!! – И гудок в трубке, похожий на далекий взрыв. Все-таки я жалею, что мы с ним не договорили. Может быть. это был мой главный герой, раненный в самое сердце?.. — Не трогай! Это наше!!! — кричал он. А это тогда чье?!» Вот так и начинается 2я часть книги – с разговора, показывающего иную точку зрения об авторе и ее книге.Интересное начало… Я приведу вашему вниманию отрывки из рассказов о себе людей, пришедших на войну. Я не стала приводить все, описываемые в этой книге истории – лишь самые яркие моменты. Которые нужно показать. …Иное мнение – мнение человека, «афганца». О себе. «Нас зовут „афганцами“. Чужое имя. Как знак. Метка. Мы не такие, как все. Другие. Какие? Я не знаю, кто я: герой или дурак, на которого надо пальцем показывать? А может, преступник? Уже говорят, что это была политическая ошибка. Сегодня тихо говорят, завтра будут громче. А я там кровь оставил… Свою… И чужую… Нам давали ордена, которые мы не носим… Мы еще будем их возвращать… Ордена, полученные честно на нечестной войне… Приглашают выступать в школ. А что рассказывать? О боевых действиях не будешь рассказывать. О том, как я до сих пор боюсь темноты, что-нибудь упадет — вздрагиваю? Как брали пленных, но до полка не доводили. За все полтора года я не видел ни одного душмана живого, только мертвых. О коллекциях засушенных человеческих ушей? Боевые трофеи. О кишлаках после артиллерийской обработки, похожих уже не на жилье, а на разрытое поле? Об этом, что ли, хотят услышать в наших школах? Нет, нам нужны герои. А я помню, как мы разрушали, убивали, строили, раздавали подарки. Все это существовало так рядом, что разделить до сих пор не могу. Боюсь этих воспоминаний. Ухожу, убегаю от низ. Не знаю ни одного человека, кто бы вернулся оттуда — и не пил. не курил. Слабые сигареты меня не спасают, ищу „Охотничьи“, которые мы там курили. Мы их называли „Смерть на болоте“».Рядовой, гранатометчик Немного о нравах, царящих среди наших бравых солдатю: «Молодой солдат — это вещь. Его можно поднять ночью и бить, колотить стульями, палками, кулаками, ногами. Его можно ударить, избить в туалете днем, забрать рюкзак, вещи, тушенку, печенье (у кого есть, кто привез). Телевизора нет, радио нет, газет нет. Развлекались по закону слабого и сильного. „Постирай, чижик, мне носки“, — это еще ничего, а вот другое: „А ну-ка, чижик, оближи мне носки. Оближи хорошенько, да так, чтобы все видели“. Жара под семьдесят градусов, ходишь и шатаешься. С тобой можно сделать все. Но во время боевых операций „деды“ шли впереди. прикрывали нас.Спасали. Это правда. Вернемся в казарму: „А ну-ка, чижик оближи мне носки...“» ДЕНЬ ВТОРОЙ „А другой умирает с душою огорченною...“ А в т о р. Сегодня он снова позвонил. Теперь я зову его „мой главный герой“. Главный герой. Я не думал звонить… Зашел в автобус и услышал, как две женщины обсуждали: „Какие они герои? Они там детей, женщин убивали. Они же ненормальные… А их в школы приглашают… Им еще льготы...“ Выскочил на первой остановке, стоял и плакал. мы солдаты, мы выполняли приказ. За невыполнение приказа в условиях военного времени — расстрел! А мы жили тогда по условиям военного времени. Конечно, генералы не расстреливают женщин и детей, но они отдают приказы. А сейчас мы во всем виноваты… Солдаты виноваты… Нам говорят: преступный приказ выполнять преступление. А я верил тем, кто отдавал приказы. Сколько я себя помню, меня все время учили верить. Только верить! Никто не учил меня: думай — верить или не верить, стрелять или не стрелять? Мне твердили: только крепче верь! Автор. Это было со всеми нами. Главный герой. Да, я убивал, я весь в крови… Но он лежал… Мой друг, он мне братом был… Отдельно голова, отдельно руки, ноги… Сдернутая кожа… Я попросился сразу опять в рейд… Увидел в кишлаке похороны… Было много людей… Тело несли в чем-то белом… Я хорошо в бинокль их всех видел… И я приказал: „Стрелять!“ Да, я убивал, потому что хотел жить. Хотел вернуться… Нет, зачем? Зачем тебе это? Я только недавно перестал ночью думать о смерти. Три года каждую. Ночь выбирал, что лучше: пулю в рот или на галстуке повеситься?.. Опять эта резкая вонь колючек… От нее можно сойти с ума… И гудок в трубке… Автор. Почему мне кажется, что я его знаю давно? Что я уже слышала этот голос? «…Иногда мне самому хочется написать все, что видел. В госпитале. Безрукий, а у него на кровати сидит безногий и пишет письмо матери. Маленькая девочка… Она взяла у советского солдата конфету. Утром ей отрубили обе руки… Написать все, как было, и никаких размышлений. Шел дождь… И только об этом — шел дождь… Никаких размышлений — хорошо или плохо, что шел дождь…» «Приехала к нам певица. Красивая женщина, песни у нее задушевные. А там так скучаешь по женщине, ждешь ее, как близкого человека. Она вышла на сцену: — Когда летела к вам, мне дали пострелять из пулемета. С какой радостью я стреляла… Запела, а к припеву просит: — Ребята, ну хлопайте! Хлопайте, ребята! Никто не хлопает. Молчат. И она ушла, концерт сорвался. Супердевочка приехала к супермальчикам. А у этих мальчиков в казармах каждый месяц восемь-десять пустых коек… Те, кто на них спал, уже в холодильнике… Только письма по диагонали на простынях… От мамы, от девочки: „Лети с приветом, вернись с ответом...“ ДЕНЬ ТРЕТИЙ „Не обращайтесь к вызывающим мертвых. И к волшебникам не ходите...“ А в т о р. „Вначале сотворил Бог небо и землю… И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один. И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды… И назвал Бог твердь небом. И был вечер, и было утро: день второй. И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место и да явится суша. И стало так… И произвела земля зелень: траву, сеющую. семя по роду ее, и дерево, приносящее плод, в котором семя его по роду его… И был вечер, и было утро: день третий“. Что ищу в Священном писании? Вопросы или ответы? Какие вопросы и какие ответы? Сколько в человеке человека? Одни верят — много, другие утверждают — мало. Так сколько? Он мог бы мне помочь, мой главный герой. С утра прислушиваюсь к телефону, но он молчит. И только к вечеру… Г л а в н ы й г е р о й. Все глупо было? Да? Так выходит? Понимаешь, что это для меня? Для нас? Я ехал туда нормальным советским парнем. Родина нас не предаст, Родина нас не обманет… Нельзя безумному запретить безумие его… Одни говорят — мы вышли из чистилища, другие — из помойной ямы… Чума на оба ваших дома! Я жить хочу! Я любить хочу! У меня скоро родится сын… Я назову его Алешкой — имя погибшего друга. Родится девочка. Все равно будет Алешка. Все глупо? Да? Но мы же не струсили? Не обманули вас? Больше не позвоню… Человек с глазами на затылке идти не может. Я все забыл… забыл… забыл… Нельзя безумному запретить безумие его… Нет, я не застрелюсь… У меня будет сын Алешка. Я жить хочу! Все! Прощай! А в т о р. Он положил трубку. Но я еще долго с ним разговариваю. Слушаю… И снова письма. Вернее – мнения людей, после прочтения этой книги. Разные, зачастую противоречивые мнения. И их интересно смотреть, с каждым разом открывая для себя все новую грань восприятия этого произведения. А чтобы сделать правильные – объективные – выводы, надо учитывать не только свое мнение, не так ли?…И, что интересно, отрицательные мнения преобладают… „Конечно, сегодня Афганистан — тема выгодная и даже модная. И вы, т. Алексиевич, можете уже сейчас радоваться, Вашу книгу будут читать взахлеб. Нынче у нас в стране развелось немало людей, которых интересует все, чем можно измазать стены собственного Отечества. Будут среди них и некоторые “афганцы». Ибо они (не все, не все!) получат в руки так нужное им оружие защиты: посмотрите, что с нами сделали! Подлые люди всегда нуждаются в чьей-то защите. Порядочным это не нужно только потому, что в любой ситуации они остаются порядочными. Среди «афганцев» таких вполне достаточно, но вы, кажется, искали не их…» Н. Дружинин, г. Тула. — Как вы могли! Как смели облить грязью могилы наших мальчиков. Они до конца выполнили свой долг перед Родиной. Вы хотите, чтобы их забыли… По всей стране созданы сотни школьных музеев, уголков. Я тоже отнесла в школу шинель сына, его ученические тетрадки. Они служат примером. Зачем нам ваша страшная правда? Я не хочу ее знать! Мечтаете славу нажить на крови наших сыновей. Они — герои! Герои!!! О них красивые книги надо писать, а не делать из них пушечное мясо. -Сколько можно нас превращать в душевнобольных, насильников, наркоманов? Нам там кричали другое: прорабы перестройки, встряхните дома стоячее болото! Мы вернулись, чтобы навести порядок… А нас не пускают… Нам твердят: «Учитесь, ребята… Семьи заводите...» Для меня это было потрясением: кругом спекуляции, мафия, равнодушие — а нас к серьезному делу не подпускают… Я был в растерянности, пока мне один умный человек не объяснил: «А что вы умеете? Только стрелять… А что вы знаете? Что Родину только с пистолетом защищают? Что справедливость только автоматом восстанавливают?» Только тогда я задумался… Сказал себе — будь проклят мойавтомат… Он действительно все еще висит у меня за спиной. — Читала и плакала. Но перечитывать вашу книгу не буду. Из-за элементарного чувства самосохранения. Не уверена, надо ли нам узнавать о себе такое? Слишком страшно. Остается в душе пустота. Не веришь человеку. Боишься человека. — Послушайте, как вы все надоели! Почему, если и пишете о девчонках, которые были в Афгане, то обязательно выставив их в роли проституток? Я не отрицаю, было и такое, но не со всеми. Прямо душа рвется на крик. Зачем нас всех под одну гребенку? Загляните в наши души, что там творится. — Зачем об ошибках?.. Думаете, эти разоблачительные публикации в газетах… Думаете, они помогают? Мы лишаем молодежь нашей героической истории. Люди там гибли, а вы об ошибках пишете… Получается, что герои не те, кого в инвалидных колясках матери возят, у кого под джинсами протезы, а те, кто ноги себе на мотоциклах ломал, чтобы в армию не попасть, кто в плен сдавался? — У меня там погиб единственный сын. Я утешался тем, что воспитал героя, а если верить вам — не героя, а убийцу и захватчика. Что же получается? Мужество и отвага наших сыновей, когда они, смертельно раненые, взрывали гранату у себя на груди, чтобы не уронить чести советского солдата, или ложились на гранату, чтобы спасти от гибели своих боевых товарищей, — обман?! Зачем? С какой целью вы поднимаете темное, а не светлое высокое у человеке? Забыли Горького: «Человек — это звучит гордо!»? — Я — учитель русской литературы. Много лет повторял своим ученикам слова Карла Маркса: «Смерть героев подобна закату солнца, а не смерть лягушки, лопнувшей от натуги». Чему учит ваша книга? "… Он убил человека моим кухонным топориком, я им мясо разделываю… Принес и положил утром топорик назад, в шкафчик, где у меня посуда хранится. По-моему, в этот же день я ему отбивные приготовила… Через какое-то время по телевидению объявили и в вечерней газете написали. что рыбаки выловили в городском озере труп… По кускам… Звонит мне подруга: — Читала? Профессиональное убийство… Афганский почерк… Валик был дома, лежал на диване, книжку читал. Я еще ничего не знала, ни о чем не догадывалась, но почему-то после этих слов посмотрела на него… С ужасом!.. Суд над «Цинковыми мальчиками». «Недавно группа матерей воинов-интернационалистов, погибших в Афганистане, подала в суд на писательницу Светлану Алексиевич. Их исковое заявление будет рассматриваться в народном суде Центрального района Минска. Поводом для обращения в суд стал спектакль «Цинковые мальчики», поставленный на сцене Белорусского театра имени Янки Купалы. Затем он был записан республиканским телевидением и продемонстрирован жителям Беларуси. Матерей, несущих в себе все эти годы свое неизбывное горе, оскорбило, что их мальчики показаны исключительно как бездушные роботы-убийцы, мародеры, наркоманы и насильники, не ведающие пощады ни старому, ни малому. Л.Григорьев «Вечерний Минск». 12 июня 1992 г.» 20 января газета «Советская Белоруссия» сообщила: «В народном суде Центрального района Минска начался судебный процесс по делу писательницы Светланы Алексиевич...» А за день до этого, 19 января, газета «Вечерний Минск» опубликовала заметку на эту же тему под заголовком «Суд над литераторами». Я специально указываю конкретные даты публикаций. Дело в следующем… Посетив суд Центрального района столицы Беларуси, я узнал, что дело ведет судья Городничева. Включить диктофон она не разрешила. От каких-либо пояснений категорически отказалась, сославшись на то, что «не нужно нагнетать атмосферу». Но Городничева таки продемонстрировала папку по делу Алексиевич, которая была заведена… 20 января. То есть, очевидно: материалы для печати о том, что суд идет (!), были готовы еще до того, как сама судья завела дело… Леонид Свиридов «Собеседник», No 6, 1993 г. Основные претензии, предъявляемые Алексиевич – это искажение фактов рассказа матерей и самих солдат. И, не смотря на то, что книга документальная, некоторые фактыдобавила от себя, многое из рассказов опустила, сделала самостоятельные выводы и подписала монолог именем рассказчика. «Статья оскорбляет и унижает мои честь и достоинство...» — писал он.… По кондовому советскому сценарию, Светлана Алексиевич организованно проклинается как агент ЦРУ, прислужница мирового империализма, клевещущая насвою великую Родину и ее героических сыновей якобы за два «мерседеса» и долларовые подачки… Первый суд так ничем и не закончился, так как истцы — бывший рядовой О. Ляшенко и мать погибшего офицера Е.Н. Платицина — не явились на судебное разбирательство. Но через полгода было подано два новых иска: от И.С. Галовневой, матери погибшего старшего лейтенанта Ю. Галовнева, председателя Белорусского клуба матерей погибших воинов- интернационалистов, и Тараса Кецмура, бывшего рядового, ныне председателя Минского клуба воинов-интернационалистов… Газета «Права человека», No 3, 1993 г. 14 сентября в Минске состоялся суд, где ответчиком выступала писательница Светлана Алексиевич. И тут началось самое интересное. «Исковое заявление от матери погибшего „афганца“ И.С. Головневой поступило в суд без даты, — сказал адвокат Алексиевич Василий Лушкинов. — Нам же его копию представили вообще без подписи и, естественно, без даты. Однако это не помешало судье Татьяне Городничевой возбудить дело по 7-й статье гражданского кодекса. Вызывает удивление и то, что само дело было процессуально не оформлено к моменту суда, то есть в книге регистраций номер его уже существовал, хотя еще не было вынесено определение о возбуждении гражданского дела». Однако суд состоялся… на нем председательствовал человек, дело увидевший, собственно, на самом суде. О том, что судья Т. Городничева заменена на судью И. Ждановича, Светлана Алексиевич и ее адвокат узнали только за десять минут до начала заседания. «Это, скорее, вопрос морали, нежели юридический вопрос», — отреагировал Василий Лушкинов. Может быть, и так. Но за столом истцов внезапно появился еще один герой книги Светланы Алексиевич — Тарас Кецмур, а перед судьей И. Ждановичем легло его исковое заявление без подписи и, разумеется, без возбужденного по этому поводу дела… Адвокат ответчицы обратил внимание суда на этот нонсенс и заявил протест. Судебное заседание было перенесено… Олег Блоцкий «Литературная газета», 6 октября 1993 г. Из почты суда Узнав подробности судебного дела, затеянного в Минске против Светланы Алексиевич, расцениваем его как преследование писательница за демократические убеждения и покушение на свободу творчества. СветланаАлексиевич завоевала своими подлинно гуманистическими произведениями, своимталантом, своим мужеством широкую популярность, уважение в России и других странах мира. Не хотим пятна на добром имени близкой нам Беларуси! Пусть восторжествует справедливость! Содружество Союзов писателей Союз Российских писателей Союз писателей Москвы… В нашем театре уже два года идет спектакль по повести Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Я хочу сказать, что зрительный зал всегда заполнен, а после окончания спектакля люди встают и молчат. И долго не расходятся. Поэтому, когда мы узнали, что против Светланы Алексиевич затеяли судебный процесс, все были поражены: сколько же зла и лжи посеян в человеческих душах за советские годы! Думали: чем мы можем помочь? В нашем театре — это любимый спектакль, потому что он не столько о войне, сколько о том, кто мы, какие? Решили отослать в суд выписку из книги отзывов на спектакль. Просим зачитать на процессе эти слова, эти чувства: Спасибо за правду, которую мы не знали. Пусть нас простят погибшие мальчики. Цыганова. Я это видел там, своими глазами. Спасибо за правду. И за то, что благодаря вам ее услышали и увидели здесь… А. Левадин Страшное признание… «… То, что знаем мы, бывшие там, не знает никто, разве только наши начальники, чьи приказы мы выполняли. Теперь они молчат. Молчат о том, как нас учили убивать и «шмонать» убитых. Молчат о том, как уже перехваченный караван делился между вертолетчиками и начальством. Как каждый труп душмана (так мы тогда их называли) минируется, чтобы тот, кто придет хоронить (старик, женщина, ребенок), тоже нашел свою смерть рядом с близким, на своей родной земле. И о многом другом они молчат. Мне довелось служить в воздушно-десантном батальоне специального назначения. У нас была узкая специальность, караваны, караваны и еще раз караваны. В большинстве своем караваны шли не с оружием, а с товарами и наркотиками, чаще всего ночью.Наша группа — двадцать четыре человека, а их иногда за сотню переваливает. Где уж думать, кто там мирный караванщик, торговец, закупивший в Пакистане товар и мечтающий его выгодно продать, кто переодетый душман. Я каждый бой помню, каждого «своего» убитого помню — и старика, и взрослого мужчину, и мальчишку, корчащегося в предсмертной агонии… и того в белой чалме, с исступленным воплем «Аллах акбар» спрыгнувшего с пятиметровой скалы, перед этим смертельно ранившего моего друга… На моей тельняшке остались его кишки, а на прикладе моего АКМСа его мозги… По полгруппы нашей оставляли мы на скалах… Не всех имели возможность вытащить из расщелин… Их находили только дикие звери… А мы сочиняли их родителям якобы совершенные ими «подвиги». Это восемьдесят четвертый год… Да, нас нужно судить за содеянное, но вместе с пославшими нас туда, заставившими с именем Родины и согласно присяге выполнять работу, за которую в сорок пятом судили всем миром фашизм...» Светлана Алексиевич покинула заседание суда до окончания процесса — после очередного отказа суда о ходатайстве писательницы на литературную экспертизу. Алексиевич резонно спрашивала: как можно судить документальную повесть, не зная основ жанра, не владея азами литературного труда и не желая вдобавок знать мнение профессионалов? Но суд был непреклонен. После второго отказа в литэкспертизе Светлана Алексиевич покинула зал заседания. При этом она сказала: — Как человек я прошу прощения за то, что причинила боль, за этот несовершенный мир, в котором часто невозможно даже пройти по улице, чтобы не видеть другого человека… Но как писатель я не могу, не имею права просить прощения за книгу, за правду! Гражданский процесс над С. Алексиевич и ее книгой «Цинковые мальчики» — это наше второе поражение в «афганской» войне… Елена Молочко«Народная газета», 23 декабря 1993 г. Заключение. Книга Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики» рассказывает о десятилетней войне советских войск в Афганистане. Уже много лет автор работает в собственном, созданном ею самой, жанре, который она определяет, как — роман голосов. О реальных событиях рассказывают реальные люди, их участники. В этой книге собраны рассказы более 100 человек: офицеров и солдат, воевавших на этой непонятной войне, вдов и матерей погибших. Мы узнаем о том, как в жестоком и безнадежном поединке сталкивались два разных мира — Восток и Запад. Какая это была война, о чем люди думали на ней, как убивали друг друга, как хотели жить...«Там даже время другое… Летоисчисление другое, почти на 200 лет назад...», — звучит из рассказа в рассказ. Читаешь эту книгу с ощущением, что она написана не тогда, а сейчас. Именно для нас, переживших трагедию 11 сентября, когда в течение одного дня мир стал другим. Он пошел не вперед, а назад — не к человеку без оружия, а, наоборот, к человеку с ружьем. Один из героев этой книги говорит в конце: «Тем, кто там был, не захочется второй раз воевать. Надо не с человеком воевать, а с идеей.Убивать надо не людей, а идеи, которые делают наш мир неуютным и страшным». Это то, о чем сегодня думает каждый…