Реферат: Кавказская политика России в первой половине XIX века

--PAGE_BREAK--Также интересным, на наш взгляд, представляется система взаимоотношений между самими горцами во время противостояния с Россией. Они не только устраивали набеги и засады русским, но и активно выясняли отношения между собой. Видимо, это обычное поведение народа, находящегося на низком уровне социального развития, еще не вышедшего из первобытного, «дикого», состояния.  
«Новой критической точкой в истории Большой Кавказской войны можно считать 1840 год. В этом году горцы Северо-западного Кавказа начали решительные действия против русских укреплений на Черноморском побережье, взяв штур­мом и уничтожив вместе с гарнизонами четыре из них. При защите укрепления Михайловского рядовой Архип Осипов взорвал себя вместе с пороховым погребом и штурмую­щими укрепление горцами; он стал первым русским солда­том, навечно зачисленным в списки части.
В том же 1840 году Шамилю удалось объединить вос­ставших горцев Чечни со вновь признавшими его власть да­гестанцами. В течение нескольких лет феодальная знать гор­ного Дагестана была изгнана, уничтожена или признала вер­ховенство Шамиля (как, например, Хаджи-Мурат и Даниял-бек). Под властью имама Шамиля оформилось «государство нового типа» — основанный на законах шариата имамат. Ша­миль проявил себя суровым и мудрым политиком и умелым полководцем. Найденная им стратегия борьбы с русскими экспедициями стала приносить заметные успехи. Шамиль отошел от практики лобовых столкновений и обороны укре­пленных аулов до конца. Его союзниками были неожидан­ность и гибкость, а также превосходное знание местности. Карательные экспедиции русских отрядов стали попадать в засады, подвергались неожиданным нападениям, а горцы очень быстро уходили от навязываемых сражений. Крупней­шим поражением стратегии «карательных экспедиций» был поход нового кавказского наместника М. С. Воронцова на столицу Шамиля Дарго. Эта экспедиция 1845 года, прове­денная по личному требованию Николая I, напоминала насту­пление Наполеона на Москву или англичан на Кабул (1839 — 1841). Шамиль отказался от «генерального    сражения», не стал оборонять Дарго, оста­вил его Воронцову, но во время наступления и тяжелого отступ­ления оказавшегося без запа­сов пищи русского отряда на­нес ему сокрушительный удар. Только русских генералов по­гибло четыре.
В 1846 году Шамиль попы­тался пробиться на Северо-западный Кавказ, однако в Кабарде был вынужден повернуть об­ратно. Все попытки имама объ­единить весь Северный Кавказ против России не имели успеха. Во многом это было связано с весьма равнодушным отноше­нием горцев к «истинному» исламу. Если эмиссары Шамиля и обладали определенным влияни­ем на Северо-западном Кавказе, то не в силу признания ме­стными горцами авторитета имама, а благодаря собствен­ным организаторским и полководческим дарованиям. Наи­более известный из них — Мухаммед Амин — сумел в конце 1840-х годов завоевать большой авторитет в племенах шап­сугов, натухайцев и абадзехов. Он обещал всем признавшим его власть крестьянам свободу от их феодальных владете­лей. Во время Крымской войны, в которой противники Рос­сии сделали большую, даже чрезмерную ставку на поддерж­ку горцев, Мухаммед Амин получил звание паши от турецко­го султана. Он лично вел переговоры о совместных действи­ях против России в Варне. Английские корабли привозили добровольцев из Европы — сражаться против России.»[7]
Так были востребованы и выдвинулись из среды горцев талантливые вожди, полководцы и дипломаты. Их грамотное руководство своим народом привело к длительному неповиновению завоевателям. Однако, в нашем мире нет ничего вечного. Народ уставал от войны, а русские солдаты и командиры учились воевать в особенных горных условиях, добивались все больших побед. Тактика ведения войны становилась грамотной.
«Уже в конце 1840-х годов стала проявляться усталость горских народов от войны. Многие горцы видели, что «государство справедливости», основанное Шамилем, держится на репрессиях, что многие наибы постепенно превращаются в новую знать, столь же заинтересованную в личном обогащении и славе, как и прежняя. Кризис в имамате был несколько приостановлен Крымской вой­ной, когда турецкий султан обещал Шамилю вос­становить господство истин­ной веры на всем Кавказе. Когда же Крымская война кончилась, турец­кий султан и его западные союзники быстро потеряли ин­терес к борьбе горцев.
Россия же научилась воевать в условиях гор. Большую роль сыграло перевооружение русской армии на нарезные ружья. Это значительно уменьшило потери, поскольку позво­ляло открывать огонь на поражение с весьма дальней дистанции. Выросло буквально целое поко­ление полководцев, «специали­зировавшихся» на боевых дейст­виях на Кавказе. Начальник лево­го фланга Кавказской линии Ни­колай Евдокимов, например, был солдатским сыном, начал службу при Ермолове и именно на Кав­казе прошел весь путь от рядо­вого до генерала. Новый намест­ник, князь А. И. Барятинский, продолжил политику, начатую в конце 1840-х годов Воронцо­вым. Он отказался от бессмыс­ленных карательных экспедиций в глубь гор и начал планомерную работу по строительству крепо­стей, прорубанию просек и пе­реселению казаков для освоения взятых под контроль территорий.»[8]
Так Русские постепенно все более покоряли Кавказ. Была собрана обширная информация о горских народностях, составлены карты местности. Русские лазутчики побывали глубоко в горах, что позволило командованию лучше ориентироваться в ситуации и хорошо подготавливать походы против горцев. Применялась и другая тактика.
«Для поощрения тех горцев (в том числе «новой знати» имама­та Шамиля) Барятинский получил от своего личного друга императора Александра II весьма значительные суммы. По­кой, порядок и справедливость, сохранение обычаев и рели­гии горцев на подвластной Барятинскому территории позво­ляли горцам делать сравнения не в пользу Шамиля. Имам стал терять сторонников, кольцо блокады подвластных ему территорий все сужалось, и в 1859 году третий имам был вынужден капитулировать».[9]
Особенной страницей явилось обустройство черноморского побережья. Горцы не хотели терять доходного работорговного промысла, процветавшего по всему побережью. До сих пор один из ее центров носит название Геленджик, что в переводе звучит как «могила молодых (незамужних) девушек».
«На Северо-Западном Кавказе Россия попыталась за­няться обустройством края сразу после получения на него прав от турецкого султана. В 1830 году новый «проконсул Кавказа», И. Ф. Паскевич, сменивший своевольного Ермоло­ва, разработал план освоения этого практически неизвестно­го русским региона путем создания сухопутного сообщения по Черноморскому побережью. Он надеялся справиться с этой задачей за год, совершенно не предполагая, что но­вые «подданные» императора Николая воспримут продвиже­ние русских войск как посягательство на их независимость. В результате западный «путь сообщения» между Приазовьем и Грузией стал еще одной ареной борьбы России и горцев. На протяжении 500 километров от устья Кубани до Абхазии под прикрытием пушек Черноморского флота и высаживае­мых десантов было создано 17 укреплений (фортов), гарни­зоны которых сразу оказались в постоянной осаде. Даже по­ходы за дровами превращались в маленькие военные экспе­диции. А если учесть, что коменданты запрещали местным жителям прибрежную торговлю с приходящими из Турции су­дами (в том числе хорошо развитую и прибыльную работор­говлю), причины противостояния станут еще более понятны­ми. Служба в гарнизонах была весьма тяжелой еще и в свя­зи с природными условиями. Нынешние «курорты Черно­морского побережья Кавказа» в то время считались местами гиблыми. Недаром сюда, «в теплую Сибирь», ссылали госу­дарственных преступников; офицерам, служившим здесь, выплачивали двойное жалованье.
(…) Вплоть до 1864 го­да горцы медленно отсту­пали все дальше на юго-запад: с равнин в предго­рья, с предгорий в горы, с гор — на черноморское побережье… Капитуляция убыхов в урочище Кбаада (ныне Красная Поляна) 21 мая 1864 года считается датой офици­ального окончания Кав­казской войны. Войну при­знали оконченной, но она никак не кончалась — от­дельные очаги сопротив­ления русским властям сохранялись до 1884 года.»[10]
Часть 2.4. Кавказская бюрократия.
Особенным явлением покорения Кавказа можно признать создание системы бюрократического управления. Описание кавказского чиновничества, его влияния на жизнь местных жителей – отдельная страница горной истории.
«Определение «настоящий кавказец» фигурирует в черновых записях графа И. И. Воронцова-Дашкова, кавказского наместника в 1905—1915 годах. Подбирая должностных лиц для службы в административно-чиновничьем аппарате, Воронцов-Дашков против фамилии каждой из кандидатур указывал на свойственные ей характерологические черты. И среди таких качеств, как порядочность, трудолюбие, толковость, твердость и пр., он называет: «настоящий кавказец». Автором этого определения следует считать М. Ю. Лермонтова, который еще в 40-х годах прошлого столетия употребил его в очерке «Кавказец», специально посвященном службисту на Кавказе.
Чиновничество приходило на Кавказ вслед за армией. Оно стало одним из каналов пополнения русского населе­ния на Кавказе. При этом понятие «русский чиновник», по­стоянно фигурировавшее в делопроизводственных доку­ментах, статистических источниках, литературе, не было однозначным, поскольку этноним «русский» как бы утра­тил свою функцию этнодифференцирующего признака. Он являлся теперь признаком политическим, отражал те перемены, которые произошли на Кавказе, и свидетель­ствовал о создании в крае иного административно-поли­тического устройства. Зиждилось оно на новом аппарате, чиновники которого рекрутировались в первую очередь из Петербурга, Москвы и других городов внутренних губерний России.
Из доклада главноуправляющего А.П. Ер­молова: «Несмотря на выгоды и преиму­щества, которые предоставлены определяющимся в Грузию, очень мало или, лучше сказать, никто из молодых людей хорошего поведе­ния ехать туда, особенно в должно­сти канцелярских служителей, не соглашается. В чинах титуляр­ных советников многие хотя и же­лают определиться в Грузию, дабы за приезд туда получить чин кол­лежского асессора, который в Рос­сии без аттестата или строгого ис­пытания в науках приобрести не­возможно, но и те не иначе реша­ются на сие, как с условием быть помещенными в канцелярию Главноуправляющего или при граж­данском губернаторе».
Ликвидация прежней системы управления сопровожда­лась введением русской администрации, вначале преи­мущественно из русских офицеров. Судопроизводство и делопроизводство велись на русском языке.
Поначалу правительство, не доверяя должностных постов представителям высших слоев коренного населе­ния, вынуждено было выписывать чинов­ников «из России». Но, как об этом свидетельствуют многочисленные фа­кты, возможность легкой наживы и бесконтрольного хозяйничанья на далекой окраине привлекли на Кавказ всякого рода авантюристов, нередко уже запятнанных различными злоупо­треблениями. Известный кавказовед А.Р. Фадеев, цитируя воспоминания одного из современников, писал: «Кавказ в то время был убежищем и сборным пунктом разных пройдох и искателей средств вынырнуть из грязи или из неловкого положения». Это являлось отличительной чертой кавказского чиновничества первых призывов, а отчасти было и следствием непопулярности гражданской службы в России того времени.
Но главной побудительной при­чиной службы на Кавказе была поощрительно-льготная система. За при­езд на Кавказ давался чин коллежско­го асессора, равный званию майора в военной табели о рангах, без обяза­тельного для остальной России экза­мена выплачивалось денежное пособие сверх жалованья и пр. Чтобы представить себе, какого рода был этот коллежский асессор, вспомните героя повести Н.В. Гоголя «Нос», ибо майор Ковалев и был как раз тем самым «кавказским» коллежским асессором. Легкость продвижения по службе являлась тем стимулом, который привлекал на Кавказ людей определенного сорта. Достаточно взглянуть на рапорты командира Отдель­ного Кавказского корпуса и главноуправляющего А.П. Ер­молова, чтобы понять, сколь серьезной была эта проблема, ибо русская администрация персонифицировала собой Россию. В результате требова­ний Ермолова был специально издан указ «Об отправлении канцелярских служащих из губернских правлений в Грузию, людей хорошего поведения, и о непредставлении присылае­мых туда к производству в чины, не удостоверившись о их способно­сти к службе». Однако правительст­во не видело другой возможности привлечь на службу в кавказские края виновников гражданского и военного ведомств, как предоставление им разных льгот, и продолжало идти по прежнему пути. В законодательных актах льготные условия их службы именовались «преимуществами чиновников, служащих в Закавказском крае». По ходатайству кавказского наме­стника А. И. Барятинского был расширен контингент слу­жащих в кавказской администрации, к которым относи­лись правила о льготах. В процессе приобщения края к общегосударственной системе льготные правила рас­пространялись на служащих духовного ведомства, карантинно-таможенного, горного, учебного, ведомство Мини­стерства финансов, почтовых чинов­ников, а также военных, занимавших гражданские должности. Но при этом существовало одно непременное ус­ловие: каждый из прибывших на служ­бу в Закавказский край обязан был прослужить не менее трех лет, в про­тивном случае он должен был вернуть выданное ему пособие».
Количественному росту русского чиновничества на Кавказе в значитель­ной степени способствовало дальней­шее распространение на край обще­российской бюрократической систе­мы. Всякая новая административно-территориальная реформа приводила к разбуханию штатов. Правда, следует отметить усилия одного из наместни­ков — графа М.С. Воронцова — сокра­тить штаты гражданского управления. Он полагал, что необходимость при­влечения в край большого числа чи­новников из внутренних губерний поте­ряла свой первоначальный смысл, так как уже не ощущалось недостатка, как в об­разованных русских чиновниках, так и из туземцев. Одна­ко соображения наместника не нашли поддержки в цент­ральных правительственных ведомствах.
Обсуждение возможности пересмотра штатов при­няло затяжной характер, и привилегии службы на Кавказе, как правило, отстаивались местной властью с той же си­лой. Менялась лишь мотивировка».[11]
Отрицательной стороной российской специфики можно считать неспособность столичных управленцев разобраться в местных условностях. Нынешняя чеченская история тому лишнее подтверждение.
«Нельзя отказаться от искушения упомянуть, быть может, о незначительных, но весьма по­казательных фактах из жизни вели­кого князя Михаила Николаевича. Будущий кавказский наместник, се­ми лет от роду (в 1840 году), решил­ся вести дневник и буквально в пер­вых его строках записал: «После обеда мы играли в казаки и чечен­цы», в данном случае чеченцы — ана­лог разбойников. Даже у детей, чле­нов Императорского дома, на слуху были разговоры об идущей на дале­кой окраине Кавказской войне. В период наместничества у великого князя в 1863 году родился сын, и сча­стливый отец сообщил брату, импе­ратору Александру II, что малютка наречен именем Георгий, «по сокра­щенному Гиго (Грузинское наре­чие)». Мог ли думать кавказский наместник, что его сыновья, вырос­шие на Кавказе, в детстве мечтали остаться навсегда в Тифлисе. Как вспоминал его сын, великий князь Александр Михайлович, «наш узкий кавказский патриотизм заставлял нас смотреть с недоверием и даже с презре­нием на расшитых золотом посланцев из С.-Петербурга».
Российский монарх был бы неприятно поражен, если бы узнал, что пятеро его   племянников строили на далеком юге планы отделе­ния Кавказа от Рос­сии». Таковы штри­хи, знаки того, как служба, как писали современники, «вы­ходя из бюрократи­ческой замкнутости на поприще гласно­сти», требовала «со­вершенно иным об­разом подготовлен­ных деятелей». В ча­стности, кавказский наместник великий князь Михаил Нико­лаевич для службы в военно-граждан­ской администрации отдавал предпочте­ние лицам русского происхождения, хотя и участие коренных жителей в управлен­ческом аппарате за­метно возросло. Свои позиции великий князь мотивировал многоликостью края, его полиэтничностью, языковой пестротой, разно­образием обычаев. Приводя доводы в пользу сохранения преимуществ службы в Закавказье, он писал, что, пока не произойдет «полное слияние окраин с империей» (а это была генеральная доктрина имперской политики в Рос­сии), привлечение чиновников будет оставаться насущ­ной необходимостью. В целом же определение статуса служащих на Кавказе было связано с пересмотром дейст­вовавших постановлений о преимуществах службы в от­даленных и малонаселенных краях империи.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Например, «в середине 50-х годов прошлого столетия чи­новники составляли 92,2% русского населения в горо­де Эривани, 100% — в Ордубате, без малого 100% -в Баку и т.д.
С известной долей коррекции мы можем судить о сег­менте чиновничества в городах Закавказского края по дан­ным Всероссийской переписи населения 1897 года. Удель­ный вес русских в составе личных дворян и чиновничества составлял более половины в Карской области (56,3%) и Ба­кинской губернии (52,0%), в Тифлисской — около половины (47,4%), Эриванской (44,0%), Кутаисской (31,0%) и Елисаветпольской(27,6%)».[12]
Таким образом, русские чиновники принесли на Кавказ новый уклад жизни, что явилось толчком к развитию кавказской цивилизации.
«По словам Лермонтова, «статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подра­жание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков <...> Статский кавказец редко об­лачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом; занимается археологическими от­крытиями, толкует о пользе тор­говли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. По­служив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Рос­сию с чином и красным носом».
Рассматривая отдельные стороны межэтнической диффузии и предпола­гая в данном случае влияние иноэтнического населения на материальную и ду­ховную культуру жителей городов За­кавказского края, необходимо признать ведущую роль русского гражданского чиновничества и военнослужащих.
Русский язык как государственный и язык делопроизводства и средства общения, черты европейского быта проникали в города прежде всего через посредство чиновничества. Современ­ники оставили тому достаточно свиде­тельств. «Малочисленность русских, — отмечалось относительно города Кута­иси, — заменяется моральным влияни­ем… Главным орудием распростране­ния просвещения между туземцами служат русские чиновники, которые внесли в этот край начала европейской жизни, так что… большая часть высшего сословия туземного населения почти впол­не подражает русскому образу жизни, старается изучить русскую жизнь и русские обы­чаи». Примеры можно было бы умножить.
В контексте сказанного наи­более репрезен­тативным явля­ется пример рус­ских чиновников, служивших в гру­зинской админи­страции. Это был кружок лиц, объ­единенных об­щими убеждени­ями.  Ведущее место занимал исполнявший должность на­чальника грузин­ской казенной экспедиции П. Д. Завелейский, соратник А. С. Грибоедова по созданию «Проекта учреждения Российской Закавказской компании». Входили в кружок занимавшие в грузинской адми­нистрации различные посты И. Н. Калиновский, В. С. Легкобытов (оба — сослуживцы Завелейского по Мини­стерству   финансов),   литератор В. Н. Григорьев. Последний был реко­мендован К. Ф. Рылеевым в члены «Вольного Общества любителей рос­сийской словесности», значительно расширившего круг его знакомств сре­ди литераторов — Пушкина, Языкова, Дельвига и будущих участников де­кабрьского восстания. Так случилось, что именно Григорьеву выдалось пер­вым из русских встретить на границе уАракса бренные останки Грибоедова. Перу Григорьева принадлежат грузин­ские очерки, а также «Статистическое описание Нахичеванской провинции» (СПб. 1833), которое было удостоено похвального отзыва в пушкинском «Современнике».
«Весь этот про­цесс, разложе­ние старых бы­товых форм и за­рождение ново­го уклада, пере­рождение внеш­них, архитектур­ных форм, вхож­дение в жизнь нового, чуждого местному эле­мента, русского чиновничества, новое приобщение к европейской экономике и культуре можно весьма отчетливо проследить по описа­ниям Тифлиса первой половины XIX века». Чиновничество на Кавказе было полярным. Здесь были, по выражению писателя В. А. Соллогуба, представ­лявшего при кавказской администра­ции времен М. С. Воронцова чиновни­чество Министерства финансов, чины гражданские, «сильно понагревшие себе руки», но при этом писатель от­мечал, что «общество русское, хотя тогда еще небольшое, было, тем не менее, в Тифлисе избранное, общест­во туземное… с каждым днем все более и более примыкало к нему». Прав­да, уже во второй приезд Соллогуба на Кавказ, по его мнению, там царила другая атмосфера. «В крае, — вспоми­нал писатель, — я позволю себе так выразиться, — уже завоняло Петер­бургом». Отчего у Соллогуба родилось такое четверостишие:
Не смею выразиться вслух,
Но мир войны не заменяет;
Здесь прежде был свободы дух,
Теперь чиновником воняет.
Вместе с тем в среде бюрократии складывался слой прогрессивно мыс­лящих людей. На подобный процесс, происходивший в среде бюрократии вентральной России, обратила внима­ние историк Л.Г. Захарова: «Либераль­ная бюрократия… формировалась в содружестве с либеральными общественными деятелями, литераторами, учеными». И далее Захарова делает следующее наблюдение: «Связь поддерживалась через личные контакты, общение в кружках, великосветских салонах и непосредственно в совместной службе».[13]
Изменение жизни приезжающих россиян будило творческие натуры. Горский дух свободы вполне подходил для брожения умов, кое привело к установлению интеллектуального общения просвещенных русских чиновников.
Из воспоминаний Гоголя: «Но между тем необходимо ска­зать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода этот коллежский асессор. Коллеж­ских асессоров, которые получа­ют это звание за аттестаты, никак нельзя сравнивать с теми коллеж­скими асессорами, которые дела­лись на Кавказе. Это два совер­шенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если ска­жешь об одном коллежском асес­соре, то все коллежские асессоры, от Риги и до Камчатки, непремен­но примут на свой счет. То же ра­зумей о всех званиях и чинах. Ко­валев был кавказский коллежский асессор. Он только два года состо­ял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придавать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асес­сором, но всегда майором».[14]
Из воспоминаний карьериста Дзюбенко: У меня «начала кружиться голова от различных рассказов о Грузии и о преимуществах тамошней служ­бы, — и вот, едва исполнилось мне 17 лет, как я решился осуществить мечты моего детства». Начав маленьким чиновником — столоначальником, он дослужился до ви­це-губернатора Эриванской губернии. Полувековая служба на Кавказе вполне давала ему основание написать воспоминания о ней. Весьма инте­ресны воспоминания сановного ад­министратора, члена совета кавказ­ского наместника А. Н. Фадеева, в доме которого в Тифлисе приезжав­шие из Петербурга сближались с ме­стной знатью, образуя разноликий круг людей, связанных общностью интересов. В традициях, заложенных в семье Фадеевых, рос и формировался не кто иной, как любимый внук Фадеева — будущий государст­венный деятель России С. Ю. Витте. По своему происхождению (по отцовской линии) он был из самой что ни на есть чиновничьей среды — отец Вит­те был директором Департамента го­сударственных имуществ на Кавказе. Наблюдая изнутри жизнь высших звеньев административной и военной власти на Кавказе, Витте поведал нам в своих мемуарах о виденном им в те дале­кие годы на Кавказе».[15]
По словам Пушкина: «Военные, повинуясь долгу, жи­вут в Грузии, потому что так им ведено. Молодые титулярные со­ветники приезжают сюда за чи­ном асессорским толико вожде­ленным. Те и другие смотрят на Грузию, как на изгнание. Климат тифлисский, сказывают, нездоров. Здешние горячки ужасны...»[16]
Большая работа была проведена по изучению Кавказа, его научному, каме­ральному, описанию.
Можно назвать «ряд фамилий, например губерн­ского секретаря В. Золотницкого, коллежского реги­стратора Хотяновского, также тру­дившихся над со­ставлением каме­ральных описаний территорий Закав­казья.
Необходимо упомянуть имя еще одного чиновника — коллежского асес­сора И. И. Шопена, советника Армян­ского областного управления, впос­ледствии надворного советника, члена-корреспондента Статистического отделения Совета Министров внутренних дел. Благодаря его энергии, образованности и чувству от­ветственности мы получили разностороннее описание Ар­мянской области — неизменный источник, которым пользу­ется не одно поколение исследователей.
Все названные лица по инициати­ве Завелейского составляли финансо­вое и статистическое, так называемые «камеральные», описания закавказских провинций. На их основе был создан 4-томный труд — «Обозрение россий­ских владений за Кавказом в статисти­ческом, этнографическом, топографи­ческом и финансовом отношениях» (СПб. 1836), который и поныне не поте­рял своего значения и остается опор­ным при изучении истории Закавказья пер­вой половины XIX века. Более обстоятельно об авторах это­го труда можно прочесть в захватывающе интересной публи­кации И. Андроникова в альманахе «Прометей» (М. 1968. Т 5).[17]
Усилиями русской бюрократии на Кавказе была заложена фундамен­тальная источниковая база по объем­ному исследованию этого полиэтни­ческого и многоукладного региона.
Часть 2.5. Человеческий фактор.
Замечательные личности воплощали правительственные замыслы в кавказские реалии. Трудно сказать, сколь аналогична сегодня ситуация в Чечне, но описание современников очень живо и весело. Привожу его по возможности без сокращений и ремарок. Кстати, Раевский считается в Новороссийске героем, основателем города. Впрочем, прочтите сами:
«Князь Михаил Семенович ВОРОНЦОВ[18]
Князь Михаил Семенович от природы не был одарен ни какими мало-маль­ски выдающимися дарованиями, но, особенно в возмужалом возрасте, он служил примером как разумное и пре­красное воспитание и образование в состояние обратить самое обыкно­венное существо в замечательнаго Государственнаго деятеля.
Воспитание и образование Кня­зя Воронцова развили в нем гуман­ность, справедливость, высокое бла­городство во всех его поступках, на­стойчивость, никогда и ни в чем не ос­лабевающую, деятельность, доходящюю до совершеннаго самозабвения, и постоянную наблюдательность, обсуждаему здраво мышлением.
В семейном отношение счастие ему не поблагоприятствовало и он глубоко чувствовал это, зная все рас­путство его жены. Единственный его первый ребенок, дочь Иозефина, умерла в юности, остальные дети, но­сящие его имя, по чертам их лиц во все видение были не его дети, несмо­тря на это Князь был постоянно добр и нежен к ним.
С самого прибытия в Тифлис Во­ронцов, еще мало известный в своем егерском сюртуке, отправлялся пеш­ком прогуливаться, и увидев вывеску француза дамского парикмахера за­шел в этот магазин. Хозяина не было дома и его встретил красавиц, моло­дец в шинели Грузинскаго гренадерскаго полка — которым тогда командо­вал флигель-адъютант Копьев[19]. На распросы Князя Михаила Семено­вича гренадер передал, что он отдан из полка в учение дамскаго парикмахера, и недавно поступил вместо однополча­нина, утопившегося с отчаяния сквер­ной жизни, так как хозяин принуждает к самым отвратительным черным ра­ботам, бьет без пощады и кормит са­мым скверным образом в проголодь, так <как> казенный его — гренадера — паек удерживается в полку. Вернув­шись домой, Воронцов тотчас послал в Штаб за справкою, каким образом из полка отдан строевой гренадер на обучение мастерства женских приче­сок? Оказалось, что воспоследовало предписание Нейдгарда всем полко­вым командирам и начальникам от­дельных частей отдать солдат, командуемых ими частей в обучение разным приезжим мастерам и ремесленни­кам. Воронцов приказал полиции на утро собрать перед домом всех ниж­них чинов находящихся в Тифлисе не при своих частей. Таких солдат собра­ли более шести сот человек. <...>
Евгений Александрович ГОЛОВИН[20]
Назначение его Командиром Отдельнаго Кавказскаго корпуса было для него нелегко. Войска Закавказия были до того распущены, что строевые солдаты вы­ходили на большие дороги вооружен­ные, где стреляли и грабили проезжих. Начальники хвастовством зано­сились до наглой лжи: например, ко­мандир Нижегородского драгунского полка Безобразов[21] представлял ре­ляции, что со своим полком в руко­пашном бою он истребил значитель­ные шайки Лезгин, а на поверку ока­залось, что во всем полку не было ни одной шашки отточенной.
По гражданской части злоупот­ребления, и не выразимые безпорядки далеко превышали военные.
Граббе[22] был известен как нестер­пимый подчиненный[23] и теперь он не стесняясь шел против Головина, ко­гда по Высочайшему повелению под Главным начальством Головина и не­посредственным начальством Граббе повелено образовать Черноморскую береговую Линию под начальством Генерала Майора Раевского, чело­веку решительно ни к чему не способ­ному не смотря на свой большой ум и огромную енсиклопедическую начи<тан>ность, совершенно поверхност­ную, чуждую всякой специальности.
С перваго же лета Раевскому (был) дан отряд для занятия указан­ных мест на Черкесских берегах Чернаго моря и возведения на этих мес­тах укреплений; на него было возло­жено ежедневные военные журналы, которые по команде шли к докладу Го­сударя. Раевской ухитрялся включать в них им же вымышляемые, будто ис­торические сведения, повествования о обычаях и взаимных отношениях горских племен, тоже от начала до конца им самим выдуманные.
Эти военные журналы так понра­вились Императору Николаю, что он стал их читать Императрице, которая до того ими увлеклась, что из<ъ>явила желание их чаще получать, в пос­ледствие чего воспоследовало Высо­чайшее повеление, чтобы независимо от военных журналов, представляе­мых Раевским по команде чрез Тиф­лис, он представлял копии с них пря­мо к Военному Министру[24]. Тогда Ра­евский стал вводить в эти журналы за­гадочные предметы, которые в част­ных письмах он пояснял своим при­дворным связям, как контролирую­щий и обвиняющий своих непосред­ственных начальников: Граббе и Голо­вина, над которыми он едко издевал­ся, выставляя обоих пошлыми дурака­ми. Впрочем, при этом Раевский все-таки, хотя сколько-нибудь, да сохра­нял призрак осторожности; но когда неприятель стал овладевать нашими прибрежными крепостями, и что по Высочайшему повелению воспосле­довал запрос Головину и Граббе и Ра­евскому, и по получение их ответа Во­енный Министр послал им бумагу, по слогу явно продиктованную Импе­ратором, — которого слог совершен­но отличался своим повелительным тоном, — начинающаяся словами: «усматривая совершенное разноре­чие в отзывах трех Главных Начальни­ков Кавказа!»… тогда Граббе и Раев­ский гласно стали провозглашать, что сам Государь признает их равными Корпусному Командиру! в последствие чего Граббе отстранил от себя власть Корпуснаго Командира, фак­тически отделяясь от него, а Раевской с циническою наглостью стал офици­ально поднимать на смех повеления Граббе и Головина, отвечая на их фор­мальные бумаги едкими колкостями и пошлыми насмешками.
Все эти обстоятельства, добав­ленные к прежним опалам, оконча­тельно сломили природную неприклонную энергию Головина и он пись­мом Государю просил увольнения от занимаемаго им поста, что и получил.
Николай Николаевич РАЕВСКОЙ[25]
Сын славного сподвижника деятелей Отечественной войны он четырнадца­ти лет от роду с братом своим участ­вовал в этой Эпопеи Русской Армии, и когда корпус отца его отрезывался неприятельскою колоною, доблест­ный Корпусной командир Раевской, впереди своих двух сынов, держащих по знамени, <встал> и пошел на про­лом вражей колоны.
Само собою, Николай Николае­вич, с столь юных лет состоя в рядах Русских Героев, не мог иметь удовле­творительных воспитания и образова­ния, но, одаренный большим умом и восприимчивостью, он пополнил не­достатки своего образования боль­шою начитанностью, в последствие придавшее ему поверхносные энцик­лопедические познания, которые в нем развели самое искустное Шарлатан­ство, отличающееся своею наглостью.
Все это в совокупности соделало из Н.Н. Раевскаго замечательную ум­ную личность без веры религиозной и общественной, глубоко но не потря­саемому убеждению, презирающего Свет, Людей, их деяния и учреждении над которыми он с глубочайшим ци­низмом смеялся.
Большие, придворные связи и воспоминанья о заслугах его отца ему сильно покровительствовали.
… он оказался вредным и невоз­можным шутом, не зная Русского язы­ка, он по французки диктовал воен­ный журнал своему приятелю, безалабередному Льву Пушкину[26], — бра­ту поэта, — писавшему этот журнал по Русски, безпрестанно повторяя «да это не возможно писать, это выходит из всякого правдоподобия!» На что Раевской постоянно возражал одно и то же: «Любезный Лев Сергеевич, вы глупы и ничего не понимаете, чем больше вранья представлять в Петер­бург, тем более его восхищаешь и приобретаешь Кредит у него!»[27].
    продолжение
--PAGE_BREAK--