Реферат: Составитель: Ю. П. Зарецкий Общая редакция: А. А. Сванидзе

Российская академия наук

Институт всеобщей истории


Древнерусская автобиография


Составитель: Ю.П. Зарецкий


Общая редакция: А.А. Сванидзе


Академический проект

Москва


2008

ББК ???


Работа выполнена при финансовой поддержке индивидуального исследовательского гранта Научного фонда ГУ-ВШЭ 07-01-93


Рецензенты:


доктор исторических наук А.Ю. Юрганов

доктор исторических наук О.Е. Кошелева


Древнерусская автобиография / Сост. Ю.П. Зарецкий. Приложение к сборнику «Средние века». М.: Академический проект, 2008. – ??? с.


Издание представляет собой подборку свидетельств о себе древнерусских авторов XII-XVII вв. Публикуемые в нем сочинения снабжены краткими биографическими справками об их создателях, а также комментариями исторического и филологического характера, необходимыми для их понимания современным читателем и использования в преподавании. Впервые в отечественной традиции публикации текстов этих сочинений они разбиваются на пронумерованные смысловые части. Вводная статья рисует общую картину феномена русской средневековой автобиографии. В приложении дается детальный анализ «Жития» инока Епифания (? – 1682). Издание предназначено для студентов-историков, культурологов, филологов, антропологов, психологов и может широко использоваться в учебных курсах по соответствующим специальностям. Оно также адресовано всем, кто интересуется проблемами личности в русской истории и культуре.


ISBN ………….


© Ю.П.Зарецкий, составление, введение, предисловие, 2008

© Издательство Академический проект (Москва), 2008


СОДЕРЖАНИЕ


ОТ СОСТАВИТЕЛЯ………………………………………………..………………………….1


«И О МНЕ ТВОРЮ ИЗВЕСТИЕ»:

РУССКИЕ СРЕДНЕВЕКОВЫЕ АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ……….….4


^ ВЛАДИМИР МОНОМАХ

ПОУЧЕНИЕ…………………………………………...………………………………...32


ИВАН IV

ПЕРВОЕ ПОСЛАНИЕ АНДРЕЮ КУРБСКОМУ………….……………………..…..42


МАРТИРИЙ ЗЕЛЕНЕЦКИЙ

ПОВЕСТЬ О ЖИТИИ…………………………………………………………….….....53


ЕЛЕАЗАР АНЗЕРСКИЙ

СКАЗАНИЕ ОБ АНЗЕРСКОМ СКИТЕ……………………………………………….62


^ ЕПИФАНИЙ СОЛОВЕЦКИЙ

ЗАПИСКА……………………………………………………………………...……..…69

ЖИТИЕ………………………………………………………………...………………..77


АВВАКУМ

ЖИТИЕ…………………………………………………...……………………………108


ПРИЛОЖЕНИЕ. «ТЕЛЕСНЫЙ» РАССКАЗ О СЕБЕ ИНОКА ЕПИФАНИЯ…..168


^ От составителя


Словосочетание «древнерусская автобиография» в названии этой книги, по-видимому, нуждается в разъяснениях в самом ее начале. Существовала ли в Древней Руси автобиография? Ответом на этот вопрос, по-видимому, может быть одновременно и «нет», и «да» – как это иногда бывает и в других случаях. «Нет» – поскольку в русской литературе автобиография как устойчивый жанр формируется лишь в XIX в. Согласно утвердившейся в последнее время в науке точке зрения, автобиографический жанр в европейских литературах сложился вообще много позже окончания русского Средневековья (какую бы периодизацию русской истории ни иметь в виду). «Да» – поскольку у нас, по-видимому, нет лучшего чем «автобиография» (или, более осторожно, «автобиографическое сочинение») понятия для обозначения ряда текстов допетровского времени, в которых их авторы рассказывают о собственной жизни1. Сегодняшняя индивидуалистическая культура упорно, часто вопреки желаниям ученых, навязывает это понятие для обозначения свидетельств людей о себе, относящихся к временам, далеким от современности.

Такого рода «анахронистическое» использование понятия отчетливо прослеживается и в исследованиях по древнерусской литературе: традиция именовать несколько сочинений, начиная с «Поучения» князя Владимира Мономаха и заканчивая «Житием» протопопа Аввакума «автобиографиями» существует не одно десятилетие. На протяжении десятилетий исследователи находят также автобиографическое содержание в различных традиционных литературных формах Древней Руси: житиях святых, письмах, духовных завещаниях, челобитных. В общем, можно заключить, что, несмотря на некоторую необычность обсуждения темы «древнерусская автобиография», такое обсуждение уже давно ведется и, по-видимому, имеет право на продолжение.


***

Этот сборник выходит вторым в задуманной отделом западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени Института всеобщей истории РАН совместно с издательством «Академический проект» серии публикации автобиографических текстов2. Как и первый, он адресован в первую очередь студентам. Но не только. Инициаторы проекта исходили из того, что комментированная публикация под одной обложкой семи древнерусских автобиографических сочинений будет представлять интерес и для более широкого круга читателей. Во-первых, в связи с тем пристальным вниманием к отдельному человеку и его внутреннему миру, которое наблюдается сегодня и которое наиболее отчетливо заметно в огромной популярности биографической и мемуарно-автобиографической литературы. Во-вторых, в связи с малоизученностью личностной проблематики в истории русской культуры и имеющимися в этой области широкими исследовательскими перспективами. Наконец, в-третьих, в связи с мощным импульсом к изучению темы «человек в истории», полученном отечественными гуманитарными науками в 1990-е – начале 2000-х гг., в частности, благодаря публикациям в ежегодниках «Одиссей» и «Казус», а также благодаря циклу исследований по истории западноевропейского индивида Средних веков и Возрождения А.Я. Гуревича и Л.М. Баткина3.

К сказанному следует сделать еще одно добавление. Общепризнанно, что автобиографические свидетельства являются наиболее репрезентативным типом документов для понимания человека прошлых эпох, его внутреннего мира, мотивации его поступков, его оценочных суждений о себе и других, его образа собственного «Я». Поэтому для историков западноевропейской культуры ранняя автобиография давно является предметом пристального внимания. Что же касается историков русской культуры, то они, в отличие, например, от литературоведов, до сих пор не проявляли к личным свидетельствам этого рода сколько-нибудь значительного интереса. Тексты и вступительные материалы, вошедшие в этот сборник, следует рассматривать в первую очередь как приглашение к прочтению автобиографических свидетельств именно в историко-культурном ключе.


***

Публикуемые сочинения4 отобраны исходя из трех основных критериев: полноты биографических сведений о герое/авторе, существующей в науке традицией обозначения и изучения отдельных древнерусских произведений как «автобиографий», наконец, задачей выстраивания репрезентативного ряда этих произведений в хронологической последовательности. Для удобства чтения и использования в аудитории все тексты разбиты на смысловые части: параграфы и абзацы. Заглавия отдельных их частей, заключенные в квадратные скобки, принадлежат публикаторам. Каждый текст предваряется краткой биографической справкой об авторе и его сочинении, а также указанием на основную литературу.

Сочинения Владимира Мономаха и Ивана Грозного даются в переводах, остальные – на языке оригинала. Слова в оригинальных текстах воспроизводятся по следующим правилам: «ѣ» заменяется «е», «i» – на «и», «v» – на «у» или «в», «ъ» сохраняется только там, где этого требуют современные нормы русского языка. Написание заглавных букв приведено в соответствие с общепринятым стандартом. Разрядкой даются скрытые цитаты из Библии. Примечания даются постранично, они основываются на традиции изучения и комментирования текстов в работах Н.С. Демковой, Л.А. Дмитриева, Н.Ф. Дробленковой, В.Б. Кобрина, Е.В. Крушельницкой, Д.С. Лихачева, Я.С. Лурье, А.Н. Робинсона, Б.А. Романова, Н.И. Субботина.


***

Составитель рад возможности выразить признательность И.Н. Данилевскому, В.М. Живову, О.Е. Кошелевой, Н.В. Рязановскому, читавшим либо отдельные части этой работы, либо ее первые варианты целиком. Замечания, которые они высказали, оказали большую помощь в подготовке книги к печати. Моя искренняя благодарность А.Б. Каменскому и сотрудникам кафедры Отечественной истории древнего мира и средних веков РГГУ за заинтересованное и полезное ее обсуждение. Особое удовольствие мне доставляет возможность поблагодарить друзей и коллег из Института всеобщей истории РАН за разнообразную поддержку и содействие в реализации этого проекта.


^ «И о мне творю известие»: Русские средневековые автобиографические рассказы


I. Изучение древнерусской автобиографии во 2-й половине XX в.

Первые работы, посвященные древнерусской автобиографии появились в конце 50-х–начале 60-х гг. прошлого столетия. В значительной степени общая постановка вопроса об автобиографии в Древней Руси обязана американскому слависту русского происхождения Сержу Зеньковскому, опубликовавшему в 1956 г. пионерскую статью «Монах Епифаний и происхождение древнерусской автобиографии»5. Практически одновременно автобиографические сочинения русского раскола привлекли внимание А.Н. Робинсона, посвятившего целую серию исследований «житиям» Аввакума и Епифания6. С этого времени в той или иной связи вопросы о древнерусской автобиографии с разной степенью полноты и глубины стали подниматься в работах В.Е. Гусева7, Н.С. Демковой8, Т.Н. Копреевой9, М.Б. Плюхановой10, Н.В. Понырко11, А.М. Ранчина12 и др. Среди них особо следует отметить недавнее монографическое исследование Е.В. Крушельницкой «Автобиография и житие в древнерусской литературе»13, рассматривающее на нескольких примерах XVI–XVII вв. одну из особенностей древнерусского автобиографизма – его связь с практикой составления житий, но также касающееся и более общих вопросов.

Говоря об истории изучения древнерусской автобиографии в целом, можно обозначить два достаточно очевидных момента. Во-первых, почти безраздельное господство литературоведческих подходов (исключения составляют, пожалуй, лишь работы Зеньковского, Плюхановой и Робинсона, поскольку они позволяют взглянуть на отдельные моменты древнерусского автобиографизма в более широком историко-культурном контексте). Во вторых, недостаточную изученность этого литературного феномена и разнобой в трактовке самого понятия «древнерусская автобиография». Еще в 50-е–60-е гг. А.Н. Робинсон говорил в этой связи о том, что «методика исследования проблемы автобиографизма в древнерусской литературе еще не определилась»14 и о «еще почти неразработанной проблеме изучения идейно-художественных особенностей древнерусской автобиографии»15. За десятилетия ситуация едва ли серьезно изменилась. Е.В. Крушельницкая в упоминавшейся книге вынуждена констатировать практически то же самое: «Неизученными остаются… формы существования автобиографического повествования в древнерусской литературе, а сама проблема автобиографизма рассматривается преимущественно только в связи с исследованием творчества Аввакума и Епифания»16.

Крайние позиции в отношении временных и смысловых рамок понятия «древнерусская автобиография», впрочем, проглядываются достаточно четко. Одна из них, долгое время доминировавшая в отечественном литературоведении, жестко соотносила появление жанра автобиографии с «Житием» Аввакума (и в гораздо меньшей степени Епифания)17. Все автобиографические сочинения, появившиеся ранее середины XVII в., либо рассматриваются ее сторонниками исключительно как «предшественники» автобиографий пустозерских страстотерпцев, либо вовсе игнорируются за малозначительностью («ученым, ищущим истоки пустозерского автобиографизма, – считает М.Б. Плюханова, – удается найти лишь несколь­ко маловыразительных случаев повествования от первого лица»18). Еще более категоричен В.Е. Гусев, считавший, что в древнерусской литературе «существование собственно автобиографии как самостоятельного литературного жанра сомнительно»19. Что касается признанного шедевра древнерусского автобиографизма, «Жития» Аввакума, то оно, по мнению ученого, «не столько связано с традиционными жанрами древнерусской письменности, сколько предвещает появление более развитых форм новой русской литературы»20.

Противоположная позиция еще раньше была обозначена С. Зеньковским, исходившим из расширительной трактовки автобиографии как жанра. Этот ученый был первым, кто объявил о наличии автобиографической традиции в древнерусской литературе едва ли не с самого начала ее существования. Он утверждал, что «русская автобиография развивалась медленно, но непрерывно… Первые автобиографические мотивы выступили в традиции, соответствующей житийной литературе, одновременно с… Поучением Владимира Мономаха, первым светским произведением с автобиографическими элементами». По его мнению, «в поздний московский период автобиографический жанр уже имел прочные корни»21 и потому признанный шедевр Аввакума не следует рассматривать как эпохальное событие22. Не оспаривая новаторство автобиографии «мятежного протопопа» в целом, Зеньковский все же подчеркивает, что «многочисленные более ранние примеры этого жанра были известны в московской Руси. И раннехристианская литература, и русские светские сочинения допетровского времени предоставили множество моделей для написания автобиографии»23. И хотя попытка американского слависта выстроить автобиографическую традицию древнерусской литературы вызвала впоследствии во многом справедливую критику, прежде всего из-за явно недостаточного для столь смелых обобщений знакомства исследователя с текстами24, его заслуга в постановке общей проблемы едва ли подлежит сомнению.

Стремление к осмыслению феномена древнерусской автобиографии (в основном в связи с поиском ее истоков) породило целую серию работ, посвященных определению ее места в системе жанров древнерусской литературы. По С. Зеньковскому, «она возникла из двух основополагающих элементов: с одной стороны, из завещания и монастырского устава, с другой стороны, из автобиографических рассказов о житии»25. Н.В. Понырко соотносит древнерусский автобиографизм с традицией духовных завещаний26. Крупнейший исследователь пустозерского автобиографического цикла А.Н. Робинсон видит его модификацией и развитием житийной традиции и говорит об элементах автобиографического повествования в агиографических текстах27. Иногда говорят также об автобиографичности поучений, предисловий к книгам, записок дворян XVI–XVII в. о своей службе и семье28 и др.

В новейших исследованиях вопрос о содержании понятия «древнерусская автобиография» утрачивает одномерность. Ученые все настойчивей пытаются провести в них разграничения между автобиографизмом (рассказами авторов о себе, существующими в рамках разных литературных жанров) и собственно автобиографией и приходят к выводу об их несовпадении. Так, у Т.Н. Копреевой читаем, что «автобиографизм очень рано находит свое место в системе письменных жанров древней Руси…», однако «наличие автобиографических материалов, рассеянных в произведениях разных жанров, не превращает их в автобиографию»29. В уже называвшемся исследовании Е.В. Крушельницкой традиции авто/биографического повествования в монашеской среде картина представляется также неоднозначной. Автор склоняется к компромиссному решению вопроса о рождении жанра автобиографии (по ее мнению, он начинается с «житий» Аввакума и Епифания): хотя непосредственных аналогов этим сочинениям в предшествующей литературе найти нельзя, автобиографическая традиция в древнерусской литературе все же существовала и создавала «важные общие основания» появления обоих30.

Таким образом, если попытаться подвести некоторый общий итог осмысления места понятия «автобиография» в древнерусской литературе, можно особо выделить два момента. Прежде всего очевидно, что собственно «автобиографий», т.е. более или менее обстоятельных и обособленных рассказов авторов о себе, до Епифания и Аввакума, как счет ни вести, насчитывается в ней не так уж много31. В то же время несомненно, что автобиографизму в ней всегда в той или иной мере находилось место, причем особенно отчетливо он проявляется в «практических» жанрах, часто находящихся на периферии «большой» литературы32.

Присутствие рассказа о себе предполагали различные традиционные литературные формы, например, «поучения», чрезвычайно популярные на Руси среди монастырской братии, в первую очередь благодаря одноименному произведению аввы Дорофея, а также нравоучительным трактатам Василия Каппадокийского, Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина. В поток этого рода назидательной литературы вполне вписывается, хотя и не целиком33, сочинение Владимира Мономаха, созданное по схожему образцу поучений византийских императоров.

Довольно часто автобиографизм присутствует в отступлениях авторов-составителей житий святых. Обычно такие отступления густо насыщаются общими местами и самоуничижительной риторикой, но иногда, в нарушение канона, содержат и повседневные реалии, конкретику живого личного свидетельства. Один из ярких примеров автобиографизма такого рода – рассказ монаха Германа в «Житии» Филиппа Ирапского34.

В XVI в. автобиографизм энергично вторгается в эпистолярный жанр. В Первом послании Курбскому Иван Грозный довольно обстоятельно передает историю своей жизни (точнее сказать, притеснений и несправедливостей, которые он терпел), начиная с самого раннего детства и доводя ее фактически до времени написания послания. С XVII в. автобиографические мотивы начинают отчетливо прослеживаться и в письмах духовных лиц35.

К категории сочинений, предполагающих определенную степень автобиографичности, можно отнести и моления (книжное «приукрашенное» «Слово»/«Моление» Даниила Заточника, «Моление к царю» Ермолая-Еразма и др.), жанр, хорошо известный в византийской литературной традиции36, а также окололитературные, рожденные практическими нуждами челобитные (Ивана Пересветова и др.).

Наличие автобиографического содержания предполагает и тот род визионерско-мистической литературы, в котором повествование ведется от первого лица37. Поскольку в русской православной традиции отношение к визионерству долгое время было весьма сдержанным38, автобиографические рассказы о видениях на Руси встречаются нечасто, появляясь как заметное явление, пожалуй, только в XVI в. в северорусской житийной литературе39.

Откровенно автобиографично и «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, созвучное жанру «хожений» к Святым местам, наиболее ярко представленному в русской литературе сочинением игумена Даниила (см. также его продолжателей – Арсения Солунского, Даниила Корсунского и др.). Однако в силу прежде всего светского характера и личностной окрашенности40 оно стоит среди других «хожений» особняком, как совершенно уникальное для древнерусской литературы явление41.

Еще один пример – духовные завещания или завещания-уставы, в той или иной степени непременно содержащие элементы автобиографического рассказа (наиболее известные из них принадлежали Лазарю Муромскому, митрополиту Фотию, патриарху Иову). Они имеют схожие формы в разных христианских традициях, поскольку порождаются схожей повторяющейся жизненной ситуацией: перед смертью отец-игумен оставляет братии свою последнюю волю, чтобы установившийся в монастыре в его правление нравственный и религиозный порядок не нарушался и после его кончины. Такое автобиографическое завещание должно было увековечить также воздействие его личности и его образа жизни на монастырь или даже служить материалом для последующей канонизации.

Характер рассказов о себе имеют и отдельные части сочинений других жанров, с одной стороны, продолжая традиции древнерусских послесловий к рукописным книгам и кодексам, с другой – следуя известной еще из древности (Иосиф Флавий и др.) традиции автобиографических вступлений/заключений к ученым сочинениям, в которых авторы рассказывают о своих главных трудах («Повесть» Ивана Федорова).


^ II. Авторы, образы героев, читатели древнерусских автобиографических сочинений


Задачи и предварительные соображения. Задача этой обзорной работы состоит в том, чтобы взглянуть на русские средневековые автобиографические рассказы не как на часть литературной традиции, не как на жанр, а одновременно как на явление, составляющее часть культуры эпохи, и как на акт самоидентификации автора, создающий его представления о себе самом. Иначе говоря, разглядеть некоторые общие смысловые контуры ее как историко-куль­турного феномена.

Цитата от первого лица в заглавии этого предисловия, «…И о мне творю известие»42, вполне может послужить отправной точкой для дальнейших размышлений, ибо вопросы, которые она порождает, отвечают именно такому углу зрения на автобиографию и автобиографизм. Кто были эти люди, взявшиеся описывать собственные жизни? Для чего они решили рассказывать о себе другим и какие цели при этом преследовали? Что именно они рассказывали о себе, каким изображали образ собственного Я? Наконец, к кому обращались средневековые автобиографы, какому читателю были адресованы их сочинения и как они были этим читателем прочитаны? Т.е. именно «творю» – рассказ о себе как событие, как процесс создания средневековым писателем автобиографических смыслов.

Такое понимание статуса русских средневековых автобиографических текстов позволяет рассматривать их как объединенные «встроенностью» в древнерусскую культуру и одновременно обособленные, порожденные конкретными историко-культурными и личными обстоятельствами результаты производства автобиографических смыслов. Сам процесс производства автобиографических смыслов можно представить при этом во взаимодействии трех составляющих: Автора, созданного им Образа Я и Читателя.

Автор – это человек, который, во-первых, находится в определенной жизненной ситуации, определенных обстоятельствах, «понуждающих» его описывать собственную жизнь (автобиографическая ситуация как преимущественно внешнее по отношению к автору). Эту ситуацию можно реконструировать, основываясь на известных нам биографических сведениях (как содержащихся в рассказе автора, так и известных из других источников). Как правило, из-за скудости достоверных свидетельств такая реконструкция несет в себе большую долю гипотетичности.

Гораздо больше мы знаем о том, как сами авторы определяют свою задачу, т.е. о декларируемых ими автобиографических импульсах и автобиографических намерениях (внутренняя, субъективная мотивация автора) – практически в каждом из сочинений на этот счет содержится более или менее развернутое заявление. Разумеется, такие заявления, как и все, сказанное в автобиографии, не следует принимать «на веру», считать, что все, о чем говорит здесь автор, так и было «на самом деле». Эти авторские отступления оказываются ценным источником для другого – понимания круга важнейших экзистенциальных вопросов, вокруг которых бьются мысли и чувства человека давно ушедшей эпохи («зачем и как я прожил жизнь», «что оставляю потомкам» и т.п.).

Образ Я – это оформление автобиографического импульса и автобиографического намерения средствами языка. Очевидно, что процесс самообъективации индивида происходит в соотнесении себя с другими («только тесная, органическая ценностная приобщенность миру других делает авторитетной и продуктивной биографическую самообъективацию жизни»43). А поскольку «биография – органический продукт органических эпох»44, анализ этого образа возможен через его соотнесение с биографическими (агиографическими) моделями, «идеальными образами определенной жизненной формы, определенного положения»45, зафиксированными в культуре.

Наконец, Читатель – важнейший элемент производства автобиографических смыслов. Узнать, как прочитывались созданные средневековыми авторами «образы Я» теми, кому они были адресованы, в значительной степени означает понять эти смыслы «изнутри» культуры. К сожалению, прямой читательский отклик на автобиографизм – явление чрезвычайно редкое. Чаще всего мы можем обнаружить лишь декларируемого автором адресата автобиографического произведения и желаемое им восприятие его произведения. Но в некоторых случаях реконструкция этого отклика все же представляется вполне возможной, преимущественно на основе непрямых данных.

И в заключение этого вводного раздела еще одно необходимое пояснение. Тексты, о которых пойдет дальше речь, отобраны в соответствии с определенным критерием. Это те произведения древнерусской литературы, которые по формальным признакам наиболее близко соотносятся с современным представлением об «автобиографии» как о «ретроспективном рассказе автора о собственной жизни». Очевидно, что ни один из них не укладывается в это представление, имеющее в виду «автобиографию» как жанр новоевропейской литературы, целиком. Ни в одном из древнерусских автобиографических рассказов мы не найдем, например, изображения становления личности автора, они обычно мало что говорят о его индивидуальной («внутренней») жизни, а если и говорят, то схематично, следуя традиционным средневековым представлениям о борьбе греховного и Божественного начал. И все же они составляют совершенно особый тип сочинений, отличный от других: их герой и автор – одно и то же лицо. Главный критерий, позволивший нам включить одни и оставить в стороне другие тексты, – полнота изображения автором собственной жизни. Идеальный вариант (от рождения до последних дней), впрочем, встречается в них достаточно редко, однако перспектива максимальной полноты все же позволяет сузить угол зрения, уйти от дурной бесконечности источников (примеров автобиографизма в древнерусской литературе в смысле рассказа от первого лица, как уже отмечалось, достаточно много, примеров более-менее обстоятельных описаний собственной жизни – единицы). Именно поэтому в поле нашего зрения не попадают некоторые тексты, которые иногда называют «автобиографиями». Например, «Слово» («Моление») Даниила Заточника: автор говорит о себе от первого лица, но мало что сообщает читателю о событиях своей жизни, замещая их риторикой. Или «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, рассказывающее, во-первых, лишь об одном периоде жизни автора, во-вторых, больше не о бытии автора и не о его индивидуальной жизни, а о чудесах окружающего его мира. По иным причинам мы оставили в стороне «Завещание» Лазаря Муромского. Здесь неясным остается вопрос о его авторстве (сам Лазарь или инок Феодосий?), да и само присутствие автобиографизма весьма условно – тот же Феодосий «прочитывает» рассказ Лазаря (тут вторгается голос Читателя) не как историю его жизни, а как «историю места» – «повествования о месте сем»46.


* * *

«Известия о мне», о которых пойдет речь, представляют собой довольно пеструю картину: и в смысле обстоятельств появления, и в содержательно-смысловом отношении, и по времени написания их разброс огромен. Убедиться в этом просто – достаточно положить рядом написанное около 1117 г. «Поучение» Киевского князя Владимира Мономаха, лишь бегло очерчивающее канву жизненного пути автора (по преимуществу «внешний человек»), и появившееся пять с половиной веков спустя пронзительно личностное, наполненное глубоким психологизмом «Житие» лидера раскола протопопа Аввакума. То, что все их объединяет, выходит за рамки законов литературного развития. Их основу можно обозначить лишь в самом общем виде – это принадлежность к восточно-христианской культурной традиции.

Авторы. Кто же были эти люди, взявшиеся за перо, чтобы рассказать другим о собственной жизни? По социальному статусу разнообразие невелико: два государя (великий князь Владимир Мономах, царь Иван IV), монахи (Мартирий Зеленецкий, Елеазар Анзерский, Епифаний Соловецкий) и один священник – «мятежный протопоп» Аввакум. (Это, добавлю, нисколько не удивительно, если помнить, что письменность в средневековой Руси являлась почти исключительно достоянием духовенства. Светская литература и, соответственно, светские автобиографические сочинения появляются в России только в XVIII в., начиная с жизнеописаний князя Куракина47 и Андрея Болотова48). Но зато «внешние» индивидуальные жизненные ситуации, в которых рождались их автобиографии, очень разные.

«Поучение» писалось Мономахом, когда ему было около 60 лет от роду – по тем временам возраст почтенный, время подведения жизненных итогов – причем писалось человеком, глубоко озабоченным сохранением единства Русской земли в условиях резкого обострения княжеских усобиц. Д.С. Лихачев говорит о Мономахе в этой связи так: «Стремясь предотвратить распад русского государства на ряд самостоятельных княжеств и вместе с тем придерживаясь принципа, что каждый князь должен наследовать владения своего отца49, он придавал огромное значение идеологической пропаганде единства Русской земли. С этой целью он организовывал съезды русских князей, поддерживал культ «святых братьев» Бориса и Глеба, жизнь которых должна была подать пример послушания младших князей старшим, покровительствовал летописанию, напоминавшему об историческом единстве Руси и всего княжеского рода («все князья – братья») и сам писал произведения, в которых выражал те же идеи единства Руси и необходимости бескорыстного служения родине»50.

В совершенно иную картину складываются обстоятельства появления на свет первого послания Ивана IV князю Андрею Михайловичу Курбскому, значительную часть которого занимает автобиографический рассказ автора. Бегство бывшего друга и соратника (первого русского политического эмигранта, как называют Курбского) и его резкое обличение царя в присланном письме порождают необходимость в оправдательном ответе Ивана в виде апологетического рассказа о себе.

История эта довольно хорошо известна. В начале 60-х гг. внутренняя политика Ивана IV претерпевает серьезные перемены, и многие прежние его близкие соратники подвергаются опалам и репрессиям. В этих условиях в апреле 1564 г. и происходит бегство одного из них, Курбского, узнавшего о готовящейся над ним расправе, в ливонский город Вольмар, принадлежавший польскому королю Сигизмунду II Августу. Оттуда он обращается к Ивану с посланием, содержащим суровые обвинения его в ничем не обоснованных репрессиях (преследованиях, мучениях и казнях бояр и воевод). Грозный не удерживается от ответа (в 20 раз более пространного!), призванного оправдать его действия и указать на преступления бояр, и так завязывается их знаменитая переписка.

Автобиографический рассказ Ивана (в основном о своем детстве и юности), как уже говорилось, является ключевым в его первом послании. Его смысл состоит не столько в том, чтобы оправдать свои действия, сколько чтобы доказать виновность «изменных бояр», с самого начала замысливших и творивших зло против государя.

Конкретные ситуации, породившие автобиографизм Мартирия Зеленецкого и Елеазара Анзерского51, несмотря на различия обоих произведений, рисуют во многом схожую картину. «Повесть о житии» Мартирия написана постриженником Великолукского Сергиевого монастыря, после того как он основал скит на Зеленецком острове и создал там монашеское общежитие. «Сказание» также создано основателем обители (Троицкий скит на Анзерском острове). Это общее обстоятельство порождает стремление обоих в том или ином виде оставить память потомкам (прежде всего, разумеется, инокам основанных им обителей) о начале монашеской жизни в этом месте, привести доказательства его святости и (в случае с Елеазаром) завещать моральные наставления.

О пустозерском автобиографизме не раз говорилось как о прямом следствии церковного раскола. Вожди его, предвидя свою неминуемую гибель, оказались просто вынужденными донести весть о себе своим единомышленникам. «Именно в этот последний и самый страшный период своей жизни в пустозерском «срубе», осыпанном землею, – замечает А.Н. Робинсон, – Аввакум и его «соузники», вся «горькая братия» стали выдающимися писателями»52. Их просто захватила «страсть к автобиографизму»53, поскольку рассказ о своей правоте и стойкости был для них едва ли не главным, наиболее действенным средством пропаганды, убеждения, борьбы за «истинную веру». В этих условиях «“житие” человека сделалось для сторонников раскола единственным достоверным свидетельством его духовной ценности и правильности его идей»54.

Важно помнить, что для Аввакума и его сподвижников борьба с реформой представлялась земным выражением борьбы добра и зла, Бога и дьявола. Судьбы мира решались «здесь и сейчас» при их прямом и самом непосредственном участии, и единственным доказательством своей правоты они видели стойкость в вере вопреки мучениям и казням55. Ясно, что о ней должно было стать известным всему миру, такое понимание происходящего просто не давало им права молчать о себе56. Так, полемизируя с никонианами, они представали борцами за истинную веру, а терпя от них преследования, превращались в новых святых мучеников. В этих условиях появился пустозерский автобиографизм, а вместе с ним появилась необходимость особой литературной формы, «автоагиографии», как ее иногда называют57.

Любопытно, что существуют свидетельства, говорящие об этом агитационном автобиографизме как массовом явлении. Один из церковных иерархов, патриарх Иоаким, осуждая раскольников, писал: «Еще же мнози от них, прелестников, некоим человеком на вящшую прелесть и душ их погибель, яко бы за совесть, о своем трудолюбном великом жительстве поведуют»58 (курсив мой – Ю.З.).

С Епифанием, случай, правда, несколько особый – фактически мы имеем два его автобиографических текста, первый из которых, т.н. «Записка»59, появился еще до его ареста и заточения, перед путешествием Епифания в Москву, и затем в переработанном виде вошел в «Житие». Цель этого путешествия, как следует из заключительных слов «Записки», состояла в том, чтобы «спасти» царя от «ереси» Никона. Из этих же слов следует, что Епифаний составил для царя не дошедшую до нас обличительную «книжицу»: «устроих книжицу на подкрепление себе же и ближнему, сиречь правоверному, еретиком же и прелестником чревобожным, пианым мудрецем, слепым пастырем на обличение. Умыслив же и царю иную, с тое списав, подати. Аще вразумится, то благо; аще ли же ни, то аз без вины о сем»60. Возможно, что появление первого автобиографического сочинения монаха связано с этой его миссией, хотя связь эта не вполне отчетливо прослеживается. Возможно также, что его автобиографизм связан и с традицией монашеских рассказов о себе, сложившихся в Соловецком монастыре, наиболее ярким образцом которых является «Сказание» старшего современника Епифания Елеазара Анзерского61.

Итак, русские средневековые авторы создавали свои рассказы о себе, находясь в различных автобиографических ситуациях. Эти ситуации породили четыре различные формы автобиографического рассказа: духовной грамоты/наставления/поучения (Владимир Мономах), послания (Иван IV), памятной записки об основании монастыря (Мартирий Зеленецкий, Елеазар Анзерский), жития (Епифаний, Аввакум)62.

Общим и для самих этих ситуаций, и для «выросших» из них автобиографических форм является их подчеркнуто публичный характер. Так, обращение к своим детям Мономаха имеет отнюдь не семейное в нашем сегодняшнем понимании, а государственное и общественное звучание. Автора заботит в первую очередь целостность государства, находящегося в опасности из-за княжеских усобиц, после его смерти. В еще большей степени публичность (можно даже сказать, «публицистичность»), характерна для автобиографической ситуации «Жития» Аввакума, призванного «дать весть» о его стойкости в борьбе с антихристом-Никоном за истинную веру.

В соответствии с такой публичностью ситуаций и рожденных ими повествовательных форм сами автобиографические образы Я в русских средневековых сочинениях также по преимуществу публичны, т.е. изображают прежде всего «внешнего» человека, человека действующего, а не «копающегося в себе» в поисках правды о