Реферат: Моу: Харанорская сош №40

МОУ: Харанорская СОШ № 40





реферат


Выполнила: ученица 11Д класса

Уткина Алевтина

Проверила: Паздникова О.П.


П. Шерловая-1

2004г.


Когда возникший из многолетнего небытия роман Михаила Афанасьевича Булгакова «Мастер и Маргарита» пошел гулять по всему свету, стало популярным выражение из него: «Рукописи не горят». И хотя утешение это, увы, довольно иллюзорное - в десятилетия репрессий столько безвозвратно погибло неведомых рукописей (вместе с их авторами), - Булгаков напророчил себе этой фразой великую посмертную судьбу.

Ушедший полвека назад почти безвестным, он к концу XX столетия становится одним из самых знаменитых писателей.

Его второе рождение началось в середине 60-х годов и продолжается до наших дней. В своем далеке он все явственнее встает перед нами как поразительное явление русского духа. В эпоху безудержной ломки , в годы иллюзий и обманувших надежд, растерянности , приспособленчества, растраченных сил и культурного одичания Булгаков обнаружил великую нравственную несгибаемость, творческую интуицию. Его взыскующая и предостерегающая мысль, требовательная совесть, его сострадающая улыбка и язвительный смех витают над десятилетиями нашей истории, над сонмом характеров и множеством сюжетов.

Это можно сказать не только о его романах, опубликованных четверть века назад, но и рассказах, повестях, пьесах 20-х и 30-х годов, лишь недавно прорвавших запреты. В них он отстаивал свою важнейшую и насущную правду.

Булгаков защищал культуру как великую и вечную общечеловеческую ценность, созданную бесконечным по времени общечеловеческим трудом, усилиями разума и духа. Непрерывающимися усилиями. Разрушение культуры, гонения на интеллигенцию, которую он считал «лучшим слоем в нашей стране», он не мог принять. Это сделало его «протестантом», «сатирическим писателем».

Приведенные здесь слова об интеллигенции взяты из письма Булгакова «Правительству СССР» от 28 марта 1930 года. С безоглядной смелостью и правдой пишет он о «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса»,происходящего в отсталой стране, и противопоставляет ему излюбленную Великую Эволюцию.

Нет, разумеется, никаких оснований видеть в Булгакове «контрреволюционера» или «буржуазного» писателя, как это заявляли в давние годы в бесчисленных злобных откликах на немногие ставшие известными его сочинения рапповские блюстители идейной выдержанности. Не случайно все они – учившие Булгакова уму-разуму – забыты навсегда.

Речь у Булгакова идет о другом.

В эпоху, когда безудержное распространение получало под видом революционного обновления самое настоящее насилие над ходом жизни, над судьбами всего народа и каждого человека, Булгаков, как и многие настоящие русские интеллигенты, выступил против разрушительного утопического экспериментирования, готового принести в жертву своим целям любые ценности.

Еще в «Собачьем сердце» (1925) профессор Преображенский говорит о таких «левых» экспериментаторах: ”Они напрасно думают, что террор им поможет. Террор совершенно парализует нервную систему”. Культура и есть своего рода нервная система человечества, народов, отдельного человека. Насильственное и некомпетентное вторжение в тысячелетиями отлаженный организм жизни – природной, общественной или личной – приводит к «параличу» высших способностей, к застою и гибели, ибо нет ни одного сложного организма, который мог бы выжить с парализованной нервной системой. Тут расплата наступает рано или поздно, и она может быть трагической, привести к утрате достижений Эволюции, к глубокой деградации.

Об этом пишет Булгаков и в «Собачьем сердце», и в «Роковых яйцах», и в пьесе «Адам и Ева» (1931), которые сегодня воспринимаются как мужественное и глубокое предостережение.

Там, где Великая Эволюция оказывается пресеченной, где естественный ход событий подстегивается усердным невежеством, корыстью, а нередко тем и другим вместе, - там ничего хорошего ждать не приходится. Можно ли доверить управление жизнью Шариковым, Швондерам, Александру Рокку?.. Ответ ясен…

Более того, Булгаков заостряет ситуацию: вот, например, в « Собачьем сердце» ход событий подстегивает весьма компетентный человек, каковым является медицинское светило Филипп Филиппович Преображенский. Он тоже « вторгается» и « форсирует процесс». И что же? А то – « получай Шарикова и ешь его с кашей!».

Значит ли это, что Булгаков вообще отрицал способность человека положительно влиять на жизнь, обрекал человека на бессильное созерцание стихийного хода событий? Я уверена, что все как раз наоборот: бессильны перед ходом жизни именно темные и невежественные и нахрапистые Шариковы, самодовольные Швондеры, исполнительные Рокки … Но, как безжалостно подчеркивает Булгаков, никто и ничто- ни государство, ни случай, ни всякие швондеро - шариковые «активисты»-не снимут с человека культуры совершенно исключительной личной ответственности перед жизнью.

Мне кажется, здесь - главная тема Булгакова.

И наиболее полно и сильно выражена эта мысль в романе «Мастер и Маргарита». С самых первых его страниц.

В начале булгаковского романа два московских литератора беседуют на Патриарших прудах о поэме, написанной одним из них, Иваном Бездомным. Поэма его – атеистическая. Иисус Христос изображен в ней весьма черными красками, но, к сожалению, как живое, реально существовавшее лицо. Другой литератор, Михаил Александрович Берлиоз, человек образованный и начитанный, материалист, растолковывает Ивану Бездомному, что никакого Иисуса на самом деле не было, что эта фигура создана воображением верующих людей. И невежественный, но искренний поэт «на все сто» соглашается со своим ученым другом. Именно в этот момент в разговор двух приятелей вмешивается появившийся на Патриарших прудах дьявол по имени Воланд и задает им вот какой вопрос: «Если бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?».

«Сам человек и управляет!»- ответил на это Бездомный. С этого момента и начинается сюжет «Мастера и Маргариты».

В этом, местами удивительно жизнеподобном, а временами совершенно фантастическом и ни на что не похожем романе, исследуется, как мы видим, реальнейшая и острейшая в XX веке проблема человеческого самоуправления.

XX век- время всевозможных революций, переживаемых человечеством, это век мировых войн и невиданных перемен в образе жизни и образе мыслей буквально миллиардов людей. Он стал временем неудержимо идущего разрушения, распада прежнего тысячелетнего «порядка» человеческой жизни, освобождения от традиционных человеческих связей и прежних способов управления человеческим поведением.

Старый тип управления - извне и сверху: авторитетом бога, царя, сословной морали - оказывается в эпоху распада малоэффективным. «Никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой» - всем известны эти слова, выразившие одну из ведущих идей эпохи. Но внимательное изучение жизни человеческой в новых условиях показало, что управлять собою и другими не так-то легко.

«Массовый», деклассированный человек, освобожденный от прежних сословных обязательств, от привычных «ролей» - социальных, бытовых, религиозных, - нередко переживает то, что Блок выразительно назвал в «Двенадцати» «свободой без креста». Освободившись от прежней зависимости, этот человек порою попадает в куда более тяжкое подчинение своему «утробному», шкурному, эгоистическому интересу. Прежние сдерживающие начала оказались отброшенными. Целью и смыслом жизни становится для него утоление потребностей телесного, «тварного» (В. Соловьев) существования, а до остального и остальных ему дела нет.

К окружающему миру такой человек относится как хищник, слепо потребляющий среду своего существования.

Это драма «зоологического» индивидуализма.

Чем она объясняется? Тем, что человек после разрушения «старого мира» приходит в новый, непривычный, незнакомый ему мир.^ Его окружает неизвестное, переменившееся, то, чего никогда раньше не было в его опыте. Старые духовные ориентиры отвергнуты, скомпрометированы, а новые ему нужно вырабатывать заново. Сделать это безмерно трудно.

«Никогда не разговаривайте с неизвестными», - с усмешкой предостерегает своих героев Булгаков (так и называется первая глава). А как быть, если неизвестное окружает тебя на каждом шагу? Если ты погружен в неизвестное с головой?!

Как вести себя в этих обстоятельствах? Как прокладывать путь, который стал бы не разрушением мира и человека (и физическим и духовным), а его творческим преображением, совершенствованием.

Вот для этого и необходимо научиться управлять собою и окружающим миром.

Если взамен прежнего, разрушенного «управления» человеком не придет развитая способность самоуправления, человеку грозит гибель: либо он будет размолот собственными ненасытными челюстями, либо падет жертвой тоталитарно-уравнительной утопии каких-нибудь швондеро - шариковых…

Маркс давно сказал: « Культура, если она развивается стихийно, а не направляется сознательно, оставляет за собою пустыню».

Сознательно – значит, не извлекая сиюминутной корысти, исходя из долговременных всеобщих интересов, выходящих за пределы личного животного блаженства или уравнительного обезличивания.

… Возражая быстрому на ответ Ивану Бездомному, Воланд говорит: «Виноват… ведь для того, чтобы управлять, нужно иметь какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, лет, скажем, в тысячу!»

Возражение резонное.^ Слово «план» становится одним из ключевых в романе.

«План» - это, как известно, слово – пароль, в самой литературной и общественной, экономической и политической жизни тех лет, 30-х годов, когда Булгаков писал свой роман.

В романе этом исследуется новая категория исторического и нравственного мышления людей XX века, времени, когда становится ясным великое могущество человека, его науки, его производительных сил и движения его масс, которые, впрочем, могут стать не только силой творческой, но и разрушительной, если не управлять ими на основании долгосрочного гуманистического плана.

Нужно сказать, что категория «плана» Булгакову, несомненно, по-своему импонирует. План противостоит хаосу, стихии, эгоистическому своеволию. Правда, лишь в том случае, когда, повторим, он выходит за пределы короткой жизни человека, когда он не выдвигается эгоистическими целями («после нас - хоть потоп»).

Увы, даже близкие, казалось бы, Булгакову герои не всегда справляются с планом, выходящим за пределы их личного интереса.

О том, что «не нужно задаваться большими планами», говорит Мастер, не устоявший перед трудностями и испытаниями жизни.

И когда Маргарита мысленно просит Мастера освободить ее («дай мне жить, дышать!..»), уйти из памяти,- это ведь тоже отказ от «плана»!

План- это предвидения, план- это осознание того пути, по которому движется человеческая жизнь. Качество плана - это качество исторического и нравственного мышления.

И план - это память. Там, где нет памяти обо всем пережитом, где забываются уроки, где отказываются от убеждений и принципов, там и «планирование» будет уродливым и куцым, состоять из любых произвольных зигзагов и искривлений.

Речь в романе идет даже о большем, чем просто идея человеческого самоуправления, хотя мы вскоре увидим, как это непросто.

Булгаков отстаивает мысль о том, что вообще человеческая разумная и одухотворенная жизнь, то есть культура, не случайность, а одна из главных закономерностей земной и космической жизни, она необходима, являясь итогом и смыслом развивающегося, исторически меняющегося мироздания.

Как- то один из критиков сказал (как раз в связи с «Мастером»), что у Булгакова история не развивается, а длится. Как это неверно!

Вся концепция романа пронизана идеей историзма, не просто изменений, но развития, прогресса, движения от менее развитых форм к более развитым. Великой Эволюции.

И современность рассматривается в романе как один из острейших и важнейших моментов бесконечной истории всечеловеческой борьбы за духовное совершенствование, за приобретение власти над собой и средой: историей, ходом жизни. Более того, именно в современности, по убеждению писателя, встает как исторически необходимая задача требование управлять собою, способность выдвинуть план « на смехотворно короткий срок» - лет в тысячу.

В романе остро осознана и пережита актуальнейшая нравственная и социальная задача нашего времени: ответственность человека и человечества, в первую очередь – по Булгакову – ответственность художника за «весь распорядок жизни на земле».

Так что же это значит – управлять собою, какой же человек способен к «самоуправлению»?

Ясно, что далеко не всякий. Присмотримся к встрече Пилата и Иешуа. Этот эпизод заслуживает специального и подробнейшего изучения.

Во-первых, стремлением Булгакова по возможности освободить эти сцены от жестких евангельских «привязок». В Иешуа нет – и в его поведении, во внешнем облике и в мыслях - почти ничего от известного героя Евангелия. Это не бог и не сын божий, не чудотворец, не прорицатель и мистик, а иной, вполне земной, обыкновенный человек.

И эта «деканонизация», снятие всякого ореола «божественности» имеет для булгаковского романа глубокий смысл. Иначе, как говорится в романе, ни к чему было бы всю эту историю «плести».

Иешуа Га-Ноцри – обычный, физически даже довольно слабый человек, но вместе с тем он – высоко развитая индивидуальность, личность в полном смысле слова.

Булгаковым он поставлен, правда, в совсем необычную для того времени – идет I век нашей эры – ситуацию. Он по некоторым своим психологическим и социальным «параметрам» скорее современник XX века, чем «типический представитель» 30-х годов I века.

Он свободен от власти патриархальной традиции: не важно, какой он крови, кто его родители. Не имеет он постоянного места жительства («путешествую из города в город»), не связан постоянно с какой – либо средой. Он, так сказать, - типичный деклассированный внесословный человек.

Но самое главное – он человек мысли, независимой от сословных и религиозных догм, он живет «своим умом». Все это выясняется в ходе допроса у Пилата, когда булгаковский герой, так сказать, заполняет анкету.

В сущности, Иешуа пытается в своем времени решать во многом те же проблемы, какие стоят и перед массовым обыкновенным человеком XX века.

В чем суть спора между Иешуа и Пилатом?

Иешуа уверен в возможностях человеческого самосовершенствования. С этим булгаковским героем связано представление о добре как признании духовной неповторимости, личной ценности любого человека («злых людей не бывает»!). Истину Иешуа видит в гармонии между человеком и миром, и эту истину может и должен открыть каждый; стремление к ней – цель жизни человека. Имея такой «план», можно надеяться на «управление» собою и «всем вообще распорядком жизни на земле».

Понтий Пилат, наместник римского императора в Ершалаиме, по службе осуществляющий насилие на поднадзорной земле, изверился в возможности гармонии между людьми и миром. Истина для него – в подчинении навязанному и непреоборимому, хотя и бесчеловечному порядку. Признанная жестокость обстоятельств, всевластное принуждение среды делает его жизнь мучительной и безысходно одинокой. Его головная боль – знак дисгармонии, раскола, который переживает этот необыкновенно умный и сильный человек, принимающий умом тот порядок, от которого, пусть и не всегда осознанно, страдает его дух. В исследовании этого противоречия и развивается их диалог.

В чем повинен Иешуа?

В том, что он своими речами о вере и истине, о насилии и добре нарушал социально - идеологический порядок в Ершалаиме. Он вызывал этим тревогу у наиболее проницательных людей, стражей порядка. К ним принадлежит, как сказано, по своему служебному положению и Пилат.

И вместе с тем этот «статус кво» мучительно переживается самим Пилатом. Внутренне он тоскует об истине. Он-то чувствует и знает, что мир уродлив и несправедлив, держится на цепях «веры» и «насилия».

Пилат одинок, он отдает всю свою привязанность лишь собаке. Он принудил себя примириться со злом и расплачивается за это.

Сильный ум Пилата разошелся с его совестью. И головная боль – наказание за то, что его разум допускает и поддерживает несправедливое устройство мира. Это – символическая головная боль. И очень обнадеживающая! Это – тоска по нравственному ориентиру, по душевной гармонии.

Так в романе происходит открытие, если так дозволено выразиться, «истинной истины», то есть соединяющей в себе разум и добро, ум и деятельную совесть. Это, с точки зрения булгаковского героя, и есть подлинная суть человеческой жизни. Об этом, как мы помним, идет большого изящества и ума разговор между Иешуа и Пилатом.

Вот этот диалог.

В ходе допроса у Пилата выясняется, что обвинения в подстрекательстве к мятежу, разрушению ершалаимского храма и тому подобное беспочвенны. Иешуа обязан своей клятвой подтвердить, что он никого не призывал к подобным действиям.

« - Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? – спросил, очень оживившись, развязанный.

- Ну, хотя бы жизнью твоею, - ответил прокуратор, - ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это!

- Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? – спросил арестант, - если это так, ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

- Я могу перерезать этот волосок.

- И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, - согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?..»

Что же такое жизнь в понимании романиста и его героев, если вдуматься в этот диалог, в его внутренний смысл? Следует признать, что это вовсе не тело, не плоть, это не физическое, а духовное существование, духовные ценности: убеждения, взгляды, идеи, принципы, до которых человек дошел «своим умом», то есть «сам подвесил», выработал их глубоким личным усилием.

И пока человек сам от них не отказался, сам «не обрезал волосок», - а Иешуа не отказался от своих убеждений в момент трагического выбора, - этой его жизни ничего не грозит.

Человеческая жизнь равна духовной ценности, идее! Вдумаемся в это.

Булгаков сталкивается здесь с одним из величайших явлений, ставших особенно явственными в XX веке. Рядом со многими другими определениями нашего века: век биологии, век атома, век космоса и тому подобное – одна из главных его особенностей заключается в том, что это – век идеологии, век небывало острого столкновения идей, то есть время величайшего воздействия идей на каждого человека, на массы, на все течение жизни. Можно ли не замечать это?

«Мастер и Маргарита» - роман идеологический. Во всем.

Все вопросы рассматриваются в нем через призму духовной, идеологической традиции. Главное в романе – это движение мысли, идеи, как бы ни колоритны были подробности событийного сюжета.

Все главные герои романа - идеологи: философ Иешуа, политик Пилат, писатели Мастер, Иван Бездомный, Берлиоз, да и «профессор» черной магии Воланд, тоже непрерывно производящий социологические и этические эксперименты (чего стоит один сеанс «черной магии» с ее «разоблачением» в Варьете).

Идеологический характер романа не раз вспомнится в самых разных ситуациях. Идеи проявляются многообразно. Их можно толковать и как фантастические образы, созданные человеческим воображением. В том числе и искусство. И они ничуть не менее подлинны, чем материальная среда, окружающая нас. Мы живем в весьма напряженной и активной идеологической среде.

Образы искусства, фантазии принимают участие во всех делах героев романа. Происходит постоянное смешение реальности и вымысла, который выступает как начало равноправное, а порою и доминирующее. Об этом мы вспомним, когда займемся Воландом и нечистой силой.

Но в связи с этим можно и нужно сделать одно замечание: мысль о том, что человеческая жизнь равна идее, - Булгаков решает совершенно по - своему. Идея ведь может быть внушенной извне; она может быть ложной, преступной; он хорошо знает об идеологическом терроре, об идеологическом насилии, которое может быть более изощренным, чем насилие физическое. Можно «подвесить» человеческую жизнь на ниточку ложной идеи и, обрезав это ниточку, то есть, убедившись в ложности идеи, убить человека …

Мне кажется, все дело для Булгакова здесь в том, как идея приходит к человеку и становится его жизнью. Как эта идея отвечает глубинной духовности человека (или противоречит ей).

Сам по себе человек не придет к ложной идее, по своей доброй воле и здравом рассуждении не примет ее в себя, не свяжет с нею – злой, разрушительной, ведущей к дисгармонии – своей жизни. Такая идея может быть лишь навязана, внушена извне. Иначе говоря, среди всех насилий худшее – это насилие идейное, духовное.

… Давайте снова вернемся к диалогу Пилата и Иешуа. Идея Иешуа, его Жизнь – это деятельное добро. Мне кажется, что именно в истолковании идеи добра Булгаков сказал новое слово.

С его точки зрения добро в высшей степени действенно, но лишь при соблюдении определенных условий. И это – нелегкие условия.

Во-первых, добро в осуществлении своих целей не может опираться на насилие, то есть прибегать к инструменту, обычному в руках зла.

Но это не значит, что добро бессильно, страдательно, пассивно.

Не в коем случае! У него есть свое, специфическое оружие, которое только им самим выковано.

Вспомним весь ход общения Иешуа и Пилата, начиная с того момента, когда, «несколько подавшись вперед», связанный Иешуа с сердечной готовностью отвечает на первый вопрос Пилата.

Добро – это величайшая доброжелательность, готовность и желание одного человека понять другого человека. Этим идут проницательность и искренность, как обязательное условие общения, гибкость, понятливость, участливость, отзывчивость …

Воспитать, вырастить в себе эти качества – значит сделать первый шаг к добру.

А как активен Иешуа в интеллектуальном плане! При этом – и это самое главное! – зная три языка, владея всей культурой своего времени, до всего доходит «своим умом»! Итак, во-вторых, самобытность мысли, широта культурного кругозора, за которым стоит способность к труду познания; причем нет в булгаковском герое ни грани высокомерного презрения к «простым людям». Он демократичен.

Добро, в-третьих, - это, следовательно, труд и творчество, обращенные на благо людей.

И наконец, это величайшая нравственная стойкость , воля, твердость в защите своей идеи, величайшая самоотверженность.

Все это, вместе взятое, и есть оружие добра. Быть добрым, как видим, весьма трудно, поэтому добро легко незаметно подменить всяческими суррогатами, что нередко и происходит.

Но если оно все же есть в очерченной Булгаковым структуре личности, то такое добро – всесильно. И мы это видим на примере того же диалога Иешуа и Пилата.

Ведь ясно же, что Иешуа – «бродяга», «слабый человек» - сумел перевернуть жизнь Пилата, «всемогущего правителя». И не одного Пилата (правда, тут есть человеческий материал разной степени трудности: чем умнее человек, тем легче он меняется, а вот глупый и сластолюбивый Иуда, конечно, более трудный материал, догматик Левий Матвей тоже трудно поддается переделке. Но и тут положительный результат – лишь вопрос времени).

Причем Иешуа, как мы видим, отстаивает идею «доброго человека» в самых трудных вариантах: она проверяется его отношением к Пилату, кентуриону Крысобою, Иуде, то есть к тем, кто очень «испорчен» обстоятельствами. Таким образом, идея «доброго человека» - моральный принцип, проверенный сложнейшими испытаниями.

Еще два слова о «добром человеке».

Могут вызвать наше удивление слова Иешуа о том, что «злых людей нет на свете». Но с булгаковской точки зрения Иешуа прав: злых людей действительно и нет. Как нет вообще зла как человеческой формы, человеческого начала. Зло во всей концепции Булгакова есть проявление дочеловеческих атавизмов. Поэтому Булгаковым в определение человека зло не включено.

К этой мысли мы еще вернемся, подчеркнув лишь, что при таком подходе человеческой сутью является, конечно же, добро. Так, как это было истолковано выше. Человек начинается там, где кончается зло. Он – в шкале нравственных ценностей – целиком в зоне добра. И человеческая сила – только от добра, а всякая иная сила – уже от «лукавого».

«Мастер и Маргарита», таким образом, роман о всесилии добра. Но при одном важнейшем условии: если человек ни в чем, ни при каких самых трудных и драматических обстоятельствах не уйдет с пути добра. Это роман об ответственности человека за добро. Ибо, если в самом деле - «Бога нет», то отвечать за добро некому, кроме человека.

^ И человек тем больше ответственен, чем больше он это понимает, чем отчетливее он осознает стоящую перед ним проблему.

Почему, например, так нерушимо спокойны герои древних глав (за вычетом центральных), тот же Иуда? Потому, что они не видят в жизни никаких противоречий, их совесть и мысль спокойны, они легко и естественно исполняют свои привычные социальные и этические роли. Иуда вообще не дает себе никакого отчета в содеянном предательстве.

Он «подлый предатель Иуда» только для Пилата, и то после его разговора с Иешуа. А для остальных он «нормальный», добродетельный и счастливый член того общества, где господствуют идеи насилия и наживы как норма социальных отношений.

Ему ни до чего не нужно доходить своим умом, и весь порядок жизни его от этого ограждает.

Да и сам Пилат активно этот порядок поддерживает (он отказывает Иешуа в возможности поговорить с кентурионом Крысобоем).

Герои древних глав в массе своей, можно сказать, невменяемы. Они внутренне вне борьбы «добра» и «зла». Они не ответственны. Поэтому их фигуры лишены внутренней сложности (кроме Пилата). Поэтому и умирает Иуда в полной гармонии со своим миром.

А теперь окажемся в XX веке, в булгаковской Москве. Совсем другое дело – внутренний мир человека этой эпохи, с его неслыханно расширившимся общественным и духовным опытом.

Тысячелетия истории не прошли для него даром. Человечество проделало долгий путь развития, который превратил его во «вменяемое» человечество, ответственное за свою судьбу, потому что теперь оно сознает, что такое хорошо и что такое плохо. По крайней мере, возможности такого осознания есть у каждого. Даже плут и выжига Иван Никанорович Босой, признаваясь во взяточничестве, выкручивается: «Брал, но брал нашими, советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало… Но валюты я не брал!».

В XX веке «невменяемых» в России больше нет.

Идея обязательности духовного прогресса русского человека как непременного условия прогресса социального заложена в самой основе романа Булгакова.

И отвечает за него каждый; и чем больше понимает, тем больше отвечает.

И все судимы по делам их.

Поэтому глупая и жадная курица Аннушка оказывается «пресеченной» нечистой силой неизмеримо меньше, чем умный и начитанный Берлиоз, а невежественный и искренний Иван Бездомный, писавший «жутко» разносную поэму, показан совсем в другом свете, нежели отступившийся от своего дела Мастер.

Несомненно, что в течение двух тысячелетий творчества сам Булгаков переживает заметную эволюцию в отношении к миссии художника в XX столетии. И он пришел к убеждению, что художник – орган, созданный человечеством для выполнения чрезвычайно ответственной миссии. И его судьба, его назначение – быть одной из главных сил духовного выживания.

Поэтому Булгаков так напряженно размышлял многие годы над судьбой художника. Пушкин, Мольер, Максудов (в «Театральном романе»), Мастер, Берлиоз, Бездомный, автобиографический герой – эти разные пути и судьбы постоянно в поле зрения Булгакова.

В их судьбах все более остро выражается созревающая мысль писателя об особой ответственности таланта перед историей и человечеством, о том, что нет ему снисхождения, как бы сурово ни складывались обстоятельства его существования. Он не имеет права замыкаться в личной добродетели, отказываться от борьбы, он обязан сделать взыскующий, деятельный выбор.

Известно, что, говоря об очерке И. С. Тургенева «Казнь Тропмана» (в нем Тургенев рассказывал, как, наблюдая за публичной казнью преступника, он не выдержал зрелища и в последний момент отвернулся), Федор Михайлович Достоевский сурово заметил: «Не имеет права отвертываться». Художник поистине не имеет права отвертываться, что бы ни вставало перед его духовным зрением! Еще в «Белой гвардии» Булгаков предостерегал: «Никогда не убегайте крысьей побежкой в неизвестность от опасности».

Этот жестоко определившийся нравственный принцип позволяет многое понять в отношении писателя к современному ему человеку, даже к тому, к кому, казалось бы, он испытывает несомненную приязнь.

Современному человеку, особенно человеку культуры, жить трудно. Он окружен, как говорилось, неизвестным. Но у него есть великое благо - сознание, знание, исторический опыт, память. Он вменяем, зряч, дееспособен. И, преодолевая все критические ситуации, он обязан продолжить традицию очеловечивания стихийных сил в мире и в себе.

«Нечистая сила» в романе и есть такие стихийные силы в человеке и в мире. Столкновение человека с ними - это, так сказать, столкновение с самим собой, но на «дочеловеческом» уровне.

Вот то главное, что нужно бы сказать, «расшифровывая» Воланда и его свиту. Они «созданы» из человеческих недостатков, затаившихся, «не снятых» в человеке, и проявляются всякий раз там, где уступает и отступает человеческое.

Вот в начале романа первый контакт с «нечистой силой»: Берлиоз испугался за свое здоровье: «…я переутомился». Пожалуй, пора бросить все к черту и в Кисловодск…»

«И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая».

Вы, конечно, узнали назойливого втирушу Коровьева.

Вот происходит вытеснение Степы Лиходеева из квартиры № 50.

«Длинный клетчатый», уже знакомый нам, исчерпывающим образом аргументирует притязания, по которым Степа оказывается лишним: «…вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя свое положение, ни черта ни делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки!»

«Машину зря гоняет казенную! – наябедничал и кот, жуя гриб».

Поскольку ничего человеческого в Степане Богдановиче Лиходееве более не осталось, неудивительно, что ^ Воланд и его свита занимают его жизненное пространство.

Вот «дочеловеческое» проявляет себя с такой обнаженностью в Варьете: это полигон страстей, выплеснувшихся, откровенных, все более бесстыдных.

Но и там прорывается человеческое (женский голос о Жорже Бенгальском: «Пожалейте его!»).

Рядом с этим эпизодом можно сопоставить лишь бал у Сатаны: та же вакханалия низких страстей, сцены, воплощающие обывательские «идеальные» представления о «сладкой жизни», полностью лишенной духовного содержания, своего рода «рай для подонков».

Дьявол демонстрирует здесь свои достижения – толпы убийц, растлителей, завоевателей, преступных любовников, отравителей, вообще, насильников всех видов. Гости бала – воплощение «зла», нелюди всех эпох, превыше всего ставящие свои эгоистические устремления, готовые на любое преступление ради своей злой воли. Бал Воланда – взрыв самых исступленных желаний, безграничных прихотей, взрыв яркий, фантастический, пестрый – и оглушающий этой пестротой, одурманивающий своим, в конце концов, однообразием.

Рисуя все эти бескрайние и гулкие залы, «роскошные» бассейны с шампанским, оркестры и обезьяньи джазы, эти каскады света, Булгаков вдруг язвительно надо всем этим усмехается: «Хохот звенел под колоннами и гремел, как в бане». Сравнение это сразу делает картину сатанинского веселья сниженно-заурядной.

Обо всей этой кутерьме сам Воланд, тоже не скрывая своей скуки от бала, говорит: «Никакой прелести в нем нет и размаха тоже…»

Кто же все-таки эти дьявольские силы во главе с Воландом, как они возникают, откуда берутся?

Это темные стихийные страсти и влечения, не вытесненные и не усмиренные человеческим началом. Они-то и способны вызывать и создавать своих идеологических «двойников». И создаются они в меру разумения и испорченности тех, кто несет в себе эти силы. Каждый, как говорится, сходит с ума по-своему.

Для Иванушки Воланд – иностранный шпион. Для Берлиоза – последовательно: белоэмигрант, профессор истории, сумасшедший иностранец. Для Степы Лиходеева он артист, «черный маг». Для литературно грамотного человека, для Мастера, Воланд – литературный персонаж, Дьявол, порожденный европейской культурной традицией, создавшей Мефистофеля.

Но Булгаков в соответствии со всем философским замыслом романа ищет еще более глубоких первопричин «нечистой силы». Все метаморфозы Воланда и его свиты, призраков, принимающих самые разные обличья, в конце концов завершаются в финале романа необычайным по смелости и глубине обобщением.

Снова «расшифровывается» Воланд.

И это уже не гетевский Мефистофель, не клерикальный Сатана, который воплощает в себе греховное начало человека.

Оставаясь одним из слагаемых внутреннего мира современного человека, его сложной эмоциональной и духовной структуры, Воланд приобретает в булгаковском романе интереснейшее «первородное» истолкование.В финале, как мы помним, он «летел тоже в своем настоящем обличье».

Каком же настоящем?

«Маргарита не могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что,возможно, это лунные цепочки и самый конь – только глыба мрака, и грива этого коня – туча, а шпоры всадника – белые пятна звезд».

Итак, из чего же «состоит» Воланд? Перед нами его «слагаемые», его «настоящее обличье»: «лунные цепочки», «глыбы мрака», «туча», «белые пятна звезд».

Да ведь это же картина ночного неба, распахнувшегося первородного космоса! Вот откуда берет начало Воланд со своей свитой.

Безначально и бесконечно Бытие, в недрах которого зарождается жизнь. Пройдя сложный, многоступенчатый путь развития – и в мертвых, и в органических формах, - материя становится человеком. Приобретает способность познавать себя и управлять собой.

Булгаков – сторонник этой точки зрения: мир вообще и мир человеческий возникли в результате эволюции от примитивных форм ко все более сложным, от механических к органическим, от животных к человеческим, от эгоистических к одухотворенным.

Это результат развития, поступательного движения, направление которого Булгакову было совершенно ясно и понято им в точном взаиморасположении «зла» и «добра», «начала» и «конца» (точнее – цели!). Эта «цель» - бесконечное развитие духовных возможностей человека, его внутреннее совершенствование.

Его концепция исключает вмешательство в дела человеческие какой-либо «высшей силы», «первотолчка». Источник движения – в саморазвити