Реферат: Реферат II-III глав книги Н. Павлова-Сильванского «Феодализм в Древней Руси»

Реферат II-III глав книги Н. Павлова-Сильванского

«Феодализм в Древней Руси»


ГЛАВА ВТОРАЯ. Сеньериальные основы удельного порядка.

I. Вступление.

<…>

§ 14. Крупное землевладение, как основа феодализма.

Историки западно-европейского средневековья в последнее время выяснили вполне, что основу феодального порядка составляет крупное землевладение. «Экономический фундамент, на котором возникает феодальная система – говорит М. М. Ковалевский, – составляет крупная земельная собственность: где ее нет, где большинство народа продолжает владеть землею на правах частных или общинных обладателей ее, там нет необходимых условий для развития феодализма». Выдвигая эту экономическую основу феодального строя, Лампрехт в крупном землевладении видит существо средневекового строя и ленным отношениям придает очень мало значения. Он подчеркивает, что «социальное значение лена незначительно», что «влияние его не проникает до глубин национальной жизни», что не ленная связь является главным двигателем или ферментом социального развития эпохи, существо которого заключается в росте господствующего сословия, а крупное землевладение, которое было источником силы и значения этого господствующего сословия, независимо от ленных связей. «Выдающегося положения в ленном государстве – говорит Лампрехт – достигали только роды, сами по себе могущественные, одаренные собственною силою жизни». Эта их «собственная сила жизни» состояла в крупном землевладении типа Grund- herrschaft (сеньерии, боярщины), возникшей на основе натурального хозяйства. Все видные знатные роды – замечает Лампрехт – ранней эпохи императоров владеют крупной земельной собственностью, для всех них социальный фермент в это время в существе своем – более хозяйственный, чем политический».

Новые французские историки не отходят так далеко от старого взгляда на феодализм, как на «феодальную систему» в тесном смысле слова, существо которой составляет «феодальный» или ленный договор. Они также признают существенное значение за крупным землевладением, но не умаляют значения и «феодальной системы». Порядки, тесно связанные с крупным землевладением, Люшер называет сеньериальным режимом и изучает их с равным вниманием, как и режим феодальный.

Рассматривая обе эти стороны феодального строя, главным образом, на примере французского классического феодализма, Н. И. Кареев так же, как новые историки германской ленной системы, выдвигает «поместье-государство», как основное учреждение феодального строя, признавая «второстепенной» ту феодальную, в тесном смысле слова, систему, от которой этот строй получил свое название. «Феодализм, – говорит он, – есть особая форма политического и экономического строя, основанного на земле, на землевладении, на земледелии, и это – главное, от чего в той или другой мере зависит и все остальное, начиная с замены отношений подданнства отношениями вассальности с ее иерархической градацией»1.

Соответственно этим воззрениям, прежде «феодального режима» в России я изучаю «режим сеньериальный», или «домениальный», изучаю устройство боярской вотчины или боярщины, как основной ячейки феодального строя. Где нет крупного землевладения, там не может быть и феодализма, существеннейшие черты которого состоят, с одной стороны, в раздроблении страны на множество самостоятельных владений, княжеств и привилегированных боярщин-сеньерий, и, с другой стороны, в объединении этих владений договорными, вассальными связями, заменяющими позднейшие государственные начала подданства <…>.

^ III. Боярщина.

§ 18. Боярщина – сеньерия.

Крупное землевладение на западе в средние века было тесно связано с правами государственного порядка. В самом понятии земельной собственности того времени, по определению Гирке, тесно сливались элементы частного и публичного права: «германская собственность была одновременно земельным господством (Grundherrschaft) и земельным имуществом (Grundvermogen) и таила в одном зерне зародыши как территориального верховенства, так и собственности нашего времени». Крупный землевладелец в средние века был не только землевладельцем, не только собственником, но и судьей, и управителем, часто почти государем в пределах своих, нередко очень обширных владений.

Крестьяне, снимавшие участки его земли по тому или иному срочному или бессрочному договору, должны были подчиняться его суду и расправе, хотя бы и не были его рабами или крепостстными людьми. Эти права господ, в связи с крепостным правом, сохранялись в несколько ограниченном виде и после средних веков до освобождения крестьян. В средние же века господские права суда и расправы в своем полном расцвете, при слабости государственной власти, давали сильнейшим владельцам крупных имений независимость от чиновников короля или князя и составляли одно из главных оснований феодального строя.

То же соединение элементов частного и публичного права присуще было и русской боярщине удельного времени. Наши крупные боярские и монастырские имения пользовались такою же независимостью «государства в государстве», таким же иммунитетом, как и западные сеньерии; княжеские волостели и тиуны не имели права «в'езжать» в частные, боярские и монастырские имения для суда и сбора налогов, и бояре и игумены сами «ведали и судили своих людей», то-есть всех, живущих на их земле2.

Привилегированное крупное имение, с этими правами государственного порядка, обозначается во Франции термином сеньерия, в Англии – манор, в Германии – Grundherrschaft, земельное господство; у нас в удельное время находим точно соответствующий этим словам термин боярщина, обозначающий именно боярское господство, соединенное с частным правом собственности на землю.

Эта боярщина-сеньерия средних веков представляет собою учреждение, параллельное общине: боярщина была единоличным управлением, как община была самоуправляющимся союзом. Самоуправление связано было в общине с известными правами на землю, территориального свойства; тот же территориальный характер имели и права боярина на землю, потому что большая часть его земли состояла в наследственном владении крестьян, и потому, что судебные права его на лиц проистекали из поселения их на его земле.

Так же, как в указанном политическом значении господства, властвования, наша боярщина одинакова с западной сеньерией и по главным основаниям хозяйственного своего устройства. Средневековое крупное имение у нас, как на западе, делится на две неравные части; одна, большая часть, обрабатывается крестьянами, как самостоятельными хозяевами, за известную плату в пользу землевладельца; другая состоит в непосредственном хозяйственном заведывании господина и составляет обыкновенно незначительную часть всего имения. Тесно связывая средневековое крупное землевладение с феодальной системой, новые исследователи вводят эту основу хозяйственного строя сеньерии, это «соединение крупного землевладения с мелким хозяйством» крестьян – в определение главных признаков феодализма. У нас в средние века наблюдается та же незначительность барской запашки, та же незначительность собственного хозяйства господина, которая является основною чертою крупного землевладения феодальной эпохи.

Центральным пунктом имения, средоточием всего вотчинного управления была господская усадьба. Эта усадьба и у нас и на западе называлась двором (Hof, curtis), одинаково с крестьянской усадьбой, с крестьянским двором (curtis villicana). Наш термин двор боярский представляет собою точный перевод латинского термина curtis dominicalis и немецкого Fronhof.

Принадлежавшая к боярскому двору, состоявшая в непосредственном хозяйственном ведении господина, земля называлась на западе землей салической (terra salica, Salland)3, у нас – землей боярской. Часть этой боярской земли обрабатывалась людьми господина, плугом господского двора, другая часть барщинным трудом крестьян. Источником образования этой земли была или роспашь новин, или же припуск к боярскому двору пустошей, т.е. запустевших крестьянских участков. Известия русские и германские совпадают в этом пункте, как и во многих других: германские грамоты говорят о переходе запустевших крестьянских гуф в салическую землю (in terram salicam); русские писцовые книги – о «припуске» к боярскому двору запустевших крестьянских дворов4.

Управление и хозяйство господского имения обыкновенно было в руках уполномоченного господином приказчика. По-немецки его называли мейером, по-латински villicus; наш термин посельский дает как бы буквальный перевод латинского villicus, от слова villa – имение, село. Посельский заведывал собственным хозяйством господина на боярской земле; в отношении же участков, занятых крестьянами, как самостоятельными хозяевами, он был только сборщиком оброков и податей, а также судьей и управителем. Вознаграждением ему служило пользование пожалованным ему участком земли, и в особенности особые пошлины, которые он сбирал с крестьян в свою пользу.


§ 19. Господские крестьяне.

Юридические отношения владельческих крестьян к господам на западе и у нас в средние века были столь же сходны, как и все остальные вотчинные порядки. На первый взгляд, с точки зрения ходячих воззрений, между владельческими крестьянами феодальных стран и удельной Руси нет ничего общего. В феодальной Франции, говорят, господствовал полурабский серваж; в Германии владельческие крестьяне были поземельно-зависимыми грундгольдами. У нас же, говорят, крестьяне в удельное время были свободными; они были прикреплены к земле только в начале XVII века. В этом В. О. Ключевский видит одно из коренных отличий между русским и западным средневековым строем; на западе, говорит он, вся «военно-землевладельческая иерархия держалась на неподвижной почве сельского населения вилланов, крепких земле или наследственно на ней обсидевшихся»; у нас же была иная «социальная почва, подвижное сельское население». В своей статье о феодальных отношениях я сделал ту же ошибку, указав, что крепостное право на западе «давало прочную опору феодальному землевладению», и что отсутствие крепостного права у нас в удельное время «обессиливало бояр, в качестве сельских хозяев».

Я писал так в 1900 году, еще не изучив внимательно этого вопроса, а теперь должен взять назад это противоположение. В отношениях крестьян к господам у нас и на западе не было коренной разницы: вилланы не были «крепки земле», так как они сохраняли право отказа (droit de desaveu), то же право, какое имели и наши господские крестьяне до их закрепощения в исходе средневековья.

Наших господских крестьян удельного времени называют свободными, резко противополагая их позднейшим крепостным, и основываясь на том, что они пользовались правом перехода. Но если принять во внимание те формальности, те тяжелые для крестьян условия, которыми было обставлено это право перехода, то свобода их окажется очень ограниченной. Право перехода было, в сущности, особым правом отказа или отрока, то есть отречения от господина. Уйти с господской земли крестьянин мог не иначе, как только тогда, когда он открыто, формально «отрекся» или «отказался» от господина. При этом он должен был рассчитаться с господином, уплатить недоимки, а также особые выходные пошлины: пожилое, повоз, поворотное. При неисполнении этих условий, господин не давал своего согласия на выход крестьянина, не «отказывал» его с своей стороны; крестьянин, ушедший «без отказа и беспошлинно», считался беглым, и, в случае поимки, его силою возвращали к господину. Нетрудно представить себе, как сильно стесняли свободу крестьян эти условия отказа, особенно если принять во внимание распространенную в то время, как и позднее, задолженность крестьян господам.

Таким же точно правом отказа пользовались владельческие крестьяне и на западе во время расцвета феодализма, во второй половине средних веков, и это право обеспечивало им, так же как у нас, только условную свободу. Приниженное бесправное положение владельческих крестьян, в виде рабского крепостничества сервов, прикрепленных к земле, господствовало во Франции только в начале средних веков. Серваж смягчается уже в XII веке, в эпоху расцвета феодализма; сервы приобретают право перехода, сначала под условием отречения от своего имущества («серв оставлял сеньерию голым»), затем под условием уплаты высоких выгодных пошлин. В эту же эпоху, когда рабские черты серважа исчезают мало-помалу, приобретает широкое распространение другая, более легкая форма крестьянской зависимости. Сервов вытесняют вилланы, не только пользующиеся свободой перехода, но и менее отягченные оброками и повинностями.

В Германии поземельная зависимость крестьян всегда была мягче французского серважа с его первоначальными рабскими чертами; с XIII же века здесь, как и во Франции, распространяется право перехода. И в Англии вилланы, как называет Д. М. Петрушевский, никоим образом не были glebae adscripti и пользовались свободой перехода. И в Испанской марке или в Каталонии – как доказывает М. М. Ковалевский – «крепость к Земле не составляла первоначального удела крестьянства, и члены его имели свободу передвижения».

Это право перехода на западе выражалось в той же форме отказа, как и у нас. «Отказ» крестьянина во Франции назывался desaveu, от desavouer – отречься, отказаться. В этом случае, как и во многих других, наши средневековые порядки совпадают с западно-европейскими не только по существу, но и в самой терминологии. Чтобы уйти законно и не стать в положение беглого, серв должен был открыто отказаться от господина (se desavouer), формально заявив ему о своем уходе. В Германии требовалось во многих местах, чтобы этот уход возвещен был заранее, – в одних местах за 3 недели, в других за 6, перед церковным алтарем. В связи с отказом, в Германии взыскивалась особая выходная пошлина – курмед; эта пошлина совершенно соответствует тем выходным пошлинам при отказе крестьян: пожилому и повозу, о которых говорят наши судебники.

Так же как переход – отказ крестьянина дворохозяина, особыми условиями затруднен был и переход крестьянина или крестьянки, подчиненных членов крестьянской семьи, связанный с их женитьбой. Условия ухода из именья новобрачных были одинаковы на западе и у нас, так же как условия отказа; они заключались в уплате особой пошлины; во Франции эта пошлина называлась формарьярж (formariage, forismaritagium, буквально: вне-брачное), в Германии – бумед (Bumede). Такая же брачная пошлина, но в меньшем размере, уплачивалась и в тех случаях, когда брак не связан был с уходом из имения, когда жених и невеста оба жили в одном господском имении. Эта пошлина называлась марьяжем (manage, maritagkim).

Такие же точно пошлины, называвшиеся свадебными, существовали и у нас. За выход из именья с новожена взимали выводную куницу; когда оба новобрачных жили в одном имении, с них брали новоженый убрус. Первоначально эти пошлины взимались вещами, куницей и убрусом (полотенце); в Германии также бумед первоначально состоял из вещей: рубашки и козьего меха. Впоследствии же у нас, как и на западе, эти вещи заменены были деньгами: «за новоженый убрус» платили 4 деньги и «за выходную куницу два алтына». В удельное время размер этих пошлин был невысок, хотя за выход взимали иногда не два алтына, а целую гривну. В позднейшее же время, в эпоху расцвета крепостного права, господа значительно увеличили эти пошлины; в XVIII веке выводные или «куничные» деньги взимались в размере выкупа или калыма,/по 30 и 100 рублей с уходящей из именья крестьянки.

<…> Основные черты положения владельческих крестьян на западе и у нас в средние века состоят в том, что они пользовались правом перехода, под условием формального отказа, что они наследственно владели участками господской земли, пользовались ею как самостоятельные хозяева, под условием уплаты разнообразных, большею частью очень тяжелых оброков и пошлин, а частью и барщинных работ, наконец, в том, что они, доколе жили на господской земле, должны были подчиняться суду и управе господина.

Эта власть господина, однако, у нас, так же как и в Германии и в Англии, ограничивалась крестьянским миром, крестьянской общиной на господской земле. Господский приказчик (мейер и посельский) не был полновластным управителем; его власть была ограничена выборным старостой и мирскою сходкою общины. У нас, как и на западе, общинные порядки долгое время живут под покровом власти господина, у нас, как и в Англии, говоря словами П. Г. Виноградова, «манориальный элемент оказывается наложенным сверху на общинный».

Марковые общины в господских имениях, как подробно выясняют немецкие историки, пользовались весьма различными правами. Во многих имениях господское влияние на марковое самоуправление было едва заметно; в других власть господского приказчика заметно стесняла власть мирского старосты и мира; в третьих, наконец, господская власть совершенно подавляла или вовсе уничтожала общину. Такие же разнообразные комбинации взаимоотношений между господином и миром наблюдаются и в нашей древности. В большей части имений, а в крупных имениях едва ли не повсюду, мы находим, что община обладает значительной самостоятельностью, существенно ограничивая власть господского приказчика. «Община в боярщине» сохраняет самостоятельное значение даже при крепостном праве в XVII – XIX столетиях; приказчики в это время должны были судить крестьян не иначе, как по старине с старостою и с выборными целовальниками. В удельное время власть господских приказчиков, посельских и ключников, также ограничивалась властью мирских властей: выборных сотников и старост. В дворцовых селах, которые управлялись на одинаковых основаниях с другими частновладельческими имениями, уставные грамоты предписывают посельскому судить не иначе, как с мирскими властями: «а без старосты ему и без лучших людей суда не судити».<…>


^ IV. О подвижности населения.

§ 21. Мнимые странствования бояр и крестьян.

Несомненный быстрый рост крупного землевладения в удельной Руси, завершающийся полным его господством в XV – XVI веках, является главным доказательством ошибочности распространенного у нас представления о чрезвычайной подвижности населения древней Руси, как особенности, отличающей ее от оседлого запада. Собственно говоря, вполне достаточно и этого одного аргумента; но я считаю нужным привести и другие доводы, в виду особенной важности этого вопроса, как и в виду того, что антитеза «волнующегося жидкого состояния» древней Руси, похожей на перекати-поле, и прочного каменного запада выдвигается нашими историками, начиная с Соловьева, – как указано в I главе этой книги, в качестве главного общего отличия нашей истории от западно-европейской.

Мнение о чрезвычайной подвижности населения в древней Руси у нас очень утвердилось, но в нашей литературе вы тщетно будете искать твердого его обоснования. Это – не обоснованное сколько-нибудь положение, а только характеристика, передающая впечатление от некоторых стереотипных выражений грамот, подкрепленная общими соображениями о порядках, связанных с начальным заселением, с колонизацией страны. В подтверждение подвижности высшего сословия, бояр и слуг, приводят единственно – как я уже упоминал – известную статью междукняжеских договоров: «а боярам и слугам межи нас (князей) вольным воля». Но исследователи упускают из виду, что даже эти самые дрговоры, помимо прочих соображений, никак не позволяют говорить, что бояре, переходя на службу от князя к другому, «не дорожили землей» – как писал П. Н. Милюков – или «не особенно дорожили землей», – как он пишет в новом издании своей книги (см. § 8).

Междукняжеские договоры, действительно, постоянно подтверждают боярское право от'езда, но они при этом всегда имеют в виду бояр-землевладельцев, они особыми статьями регулируют поземельные отношения отъезжавших бояр к князьям и обеспечивают неприкосновенность боярских вотчин. Рядом с статьей: «а боярам и слугам межи нас вольным воля», мы находим в договорах статьи о их имениях, «домах» и «селах»: «а домы им свои ведати, а нам ее в них не вступати» (около 1398 г.); или «в села их не вступатися» (1368), или «а судом и данью потянути по уделам, где кто живет» (1410), то-есть, где кто владеет землею. По договорам бояре, вопреки ходячему представлению, всегда являются в роли вотчинников, и притом очень заботящихся о земельных промыслах, так как договоры воспрещают боярам покупать села и принимать закладней в пределах владений чужого князя. Те же договорные, как и духовные, грамоты князей содержат ряд указаний на крупные земельные владения некоторых бояр.

При более внимательном рассмотрении этих грамот представление о боярине вольном слуге заслоняется представлением о боярине-вотчиннике.

Как, говоря о «странствованиях» бояр, историки наши имеют в виду, главным образом, их вольную службу, так, говоря о подвижности, бродячести крестьян, они основываются на неправильно понятом крестьянском праве отказа. Из того, что крестьяне имели в древности право отказа от господина, никак не следует, что они злоупотребляли этим правом, что они постоянно переходили от одного господина к другому, что они были похожи на перекати-поле. При крайней скудости источников удельного времени, характеризующих положение крестьян ясные постановления судебников о праве отказа и указания некоторых грамот на переход крестьян из одного имения в другое очень бросаются в глаза, и наши исследователи, поддавшись первому впечатлению, придали им преувеличенное значение. Некоторые наши историки, впрочем, заметили уже неправильность такого первого впечатления. «Нельзя сказать – давно уже писал Беляев – чтобы переселения крестьян с одной земли на другую были общим правилом; это скорее были исключения по крайней мере в XIV, XV столетиях; ибо мы почти во всех грамотах встречаем упоминания о старожильцах как на общинных, так и на частных землях; а старожильцы нередко говорят, что иной живет на занимаемой им земле 20, иной 30, 40, 50, 80 лет, что и деды, и отцы его жили на этой же земле. В. И. Сергеевич недавно также высказался против «весьма распространенного мнения о бродяжничестве крестьян при свободно переходе», основываясь на соображениях о трудности «ломать хозяйство» и на данных новгородских писцовых книг. «И теперь – говорит он – есть поговорка: три раза переехать с квартиры все равно, что один раз погореть. А переехать с крестьянского хозяйства во много раз труднее. Чем крестьянское хозяйство богаче, тем переход труднее. Вот почему в писцовых книгах конца XV века и незаметно сколько- нибудь чувствительного перехода крестьян». К этим соображениям и наблюдениям надо прибавить еще изложенные мною выше соображения о самом существе крестьянского права отказа. Зто право отказа никак не обеспечивало полной свободы крестьянского перехода, как думают наши исследователи, упустившие из виду его формальный характер; формальности, связанные с этим правом и обязавшие крестьян уплатить при отказе высокие выходные пошлины и все господские ссуды и недоимки, далеко не обеспечивали, а, наоборот, чрезвычайностесняли личную свободу крестьян. Сетуя на то, как мало право отказа обеспечивало свободу крестьян, немцы говорили в средние века, что «запряженную шестеркой повозку уходящего крестьянина мейер может остановить мизинцем». В виду всего этого нельзя не признать резкой ошибки перспективы у тех наших историков, которые из крестьянского права отказа по первому впечатлению сделали вывод о бродяжничестве крестьян до времени их прикрепления к земле, на рубеже XVI и XVII столетий.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Феодальные основы удельного порядка.

^ I. Основы феодализма.

§ 23. Три начала феодализма.

В наиболее общей форме феодализм характеризуется, в его противоположении позднейшему государственному строю, как система господства частного или гражданского права. В эпоху феодализма, говорил Чичерин, развивая мысль Вайца, «общественною связью служило либо имущественное начало, вотчинное право землевладельцев, либо свободный договор, либо личное порабощение одного лица другим». Эти отношения, это «частное право сделалось основанием всего быта». «Понятия о постоянной принадлежности к обществу, как к единому целому, о государственном подданстве, вовсе не было: вместо государя и подданных мы видим только лиц, вступающих между собою в свободные обязательства».

За отсутствием государственной власти, лица соединяются в частные союзы для взаимной защиты и помощи. «Они заключают между собою, – замечает Эсмен, – настоящий Общественный договор, Contrat social, в том именно смысле, какой Руссо придавал этим словам, хотя и не в тех условиях, какие он себе представлял»5.

Эта характеристика феодализма, как системы частных союзов, союзов гражданских, действительно, обобщает основные стороны феодализма, так как она приложима не только к вассальным и ленным отношениям, не только к феодальному режиму, но и к сеньериальному, – но она не может быть признана достаточной, как формула слишком общая, слишком удаленная от исторической действительности. Ее главное значение заключается в противоположении феодальных частно-правовых начал началам государственным, в характеристике резкого коренного различия этих двух порядков.

В феодальном порядке, характеризуемом в общих чертах, как режим частного права, при ближайшем рассмотрении выясняются историками две основные черты: 1) разделение страны на множество независимых и полунезависимых владений и 2) об'единение этих владений договорными вассальными связями. В этих двух чертах проявляется действие двух противоположных сил: 1) сил раз'единяющих, центробежных, которые особенно могущественны в первый период феодальной эпохи, доводя разъединение страны иногда до полной анархии, и 2) сил объединяющих, центростремительных, которые связывают распадающуюся на мелкие части страну цепью договорных союзов защиты и вассальной службы, и получают перевес над началами разъединения во второй период феодализма, являющийся ступенью к новому прочному государственному порядку.

Главною, первою чертою феодализма следует признать раздробление верховной власти или тесное слияние верховной власти с землевладением. Это раздробление власти выражается прежде всего в основном учреждении феодального строя, в крупном землевладении, с его особыми, свойственными этой эпохе началами, т. е. в сеньерии-боярщине.

Основное свойство сеньерии, как указано выше (§ 18), состоит в том, что владелец ее соединяет частные права собственника земли с некоторыми государственными правами на лиц, живущих на его земле. Если, с одной стороны, каждое крупное имение в феодальную эпоху пользуется некоторыми государственными правами, то, с другой стороны, и те истинно-государственные начала, которые рано проявляются в наиболее крупных имениях княжествах, зародышах будущих территориальных государств, тесно сливаются с началами частного права. С этой точки зрения, Гизо, в числе трех основных начал феодализма поставил: «тесное слияние верховной власти с (земельной) собственностью (la fusion de la souverainete avec de la propriety), иначе говоря, присвоение собственнику земли в отношениях всех, живущих на его земле, всех или почти всех прав, образующих то, что мы называем верховной властью, и принадлежащих в наше время единственно правительству, власти общественной»6.

Это главная, основная черта феодализма, но не единственная. Страна, раздробленная на множество независимых и полунезависимых владений, связывается до некоторой степени в одно целое переплетающейся сетью вассальных договоров между этими владениями. Рядом с «тесным слиянием верховной власти и землевладения», Гизо указывает другую основную черту феодализма в «иерархической организации феодального общения» (rorganisation hierarchique de l'association feodale) или в «иерархической системе учреждений законодательных, судебных, военных, которые связывали вместе владельцев феодов и образовывали из них единое общество». Эту же основную черту феодализма, рядом с «разделением территории на крупные домены» или «сеньерии, похожие на маленькие государства», определяет Фюстель де-Куланж в следующих словах: «Сеньеры не все одинаково зависят от короля, но и одни от других... Всякий держит свою землю от другого, ему подчинен в силу этого. Отсюда – вся иерархия вассалов и сюзеренов, восходящая до короля»7.

Рядом с этими двумя основными сторонами феодализма, рядом 1) с раздроблением территории на домены-сеньерии и 2) с объединением их вассальной иерархией, Гизо и Фюстель де-Куланж указывают и даже выдвигают на первое место еще третью черту – условность землевладения вообще, приравнивая к условно-землевладельческому феоду другие поземельные отношения феодальной эпохи. Гизо так определяет эту черту феодализма, «особое свойство земельной собственности»: «собственность действительная, полная, наследственная и, однако, полученная от высшего, налагающая на владельца, под угрозой отнятия ее, некоторые личные обязательства, наконец, лишенная той совершенной независимости, которая в наши дни составляет ее отличительное свойство». При феодальном порядке – говорит Фюстель де-Куланж, иначе формулируя то же положение: «земля находится в такого рода обладании, что владелец ее не есть, собственно говоря, ее собственник... Пользование землею условно, т.-е. подчинено или оброкам, или службам, словом, известным обязанностям, и неисполнение этих обязанностей влечет за собою утрату владения».

Эта всеобщая, всеопределяющая «условность землевладения» – такое же широкое обобщение и столь же отдаленное от действительности, как указанное выше определение феодализма, как системы гражданского права. <…>

Выясняя существо отношений, мы должны выделить из мнимо единообразной феодальной сети все фиктивно феодальные договоры. Прежде всего необходимо провести резкую разграничительную черту между настоящими феодами, или благородными и феодами людскими (roturier), которые противополагались одни другим уже первыми феодальными теоретиками. Эти людские феоды представляли собою пожалования хозяйственным слугам, промышленникам и ремесленникам, какого-либо угодья, рыбной ловли, виноградника, мельницы, с обязательством, платить часть дохода натурой или деньгами господину. Эти мнимые феоды очень условно приравнивались к настоящим феодам, так как юридически не имели с ними ничего общего, будучи обыкновенным оброчным держанием или арендным договором.

Из собственно феодальных договоров необходимо выделить также феод-должность (fief-office) и феод-деньги (fief- argent), особенно последний. Часто встречающиеся в XIII веке феоды-деньги, состоявшие из денежной пенсии, ежегодной ренты, резко отличаются от настоящего феода – земли. Под видом феода мы имеем здесь дело с денежной платой за службу или с договором найма; такие, часто встречающиеся с XIII века, сделки с вассалами, превращающие их в наемное войско, знаменуют собою уже переход от собственно феодальных порядков к порядкам новой государственной эпохи. <…>


§ 24. Две категории феодов.

Основная черта феода – землевладение под условием службы. Владеет ли вассал землею лично, владеет ли он ею потомственно (как у нас позднее помещик), или почти как собственник (вотчинник), он всегда обязан нести с земли службу, главным образом, службу военную, и теряет землю, в случае нарушения этого обязательства. Это основное условие феодального договора на практике, однако, во многих случаях имело совершенно фиктивное значение. Под единообразной сетью феодальных договоров вскрываются глубоко различные отношения, являющиеся в данном случае следствием борьбы двух противоположных начал средневекового строя.

По общему правилу феодал владел своим феодом под условием службы, и мы знаем, что у феодалов действительно иногда отбирались их земли, в случае нарушения ими договора о службе. Но рядом с этим мы знаем множество случаев, когда феодалы, разрывая договор, не теряют земли-феода, но вместе со своей землей переходят от одного сюзерена к другому. Феодальное право в теории легко примиряло эти два противоположные начала. Вассал лишается земли за нарушение своих обязанностей или за преступления, и в XIII веке – говорит Виолле – «вассал теряет еще свой феод с величайшею легкостью». Но «если вассал легко теряет свой феод, то и, наоборот, сюзерен, со своей стороны, подвергается опасности потерять сюзеренитет, если он относится бесчестно к своему человеку». «Разрыв феодальной связи» в этом случае «не что иное, как потеря сеньером господином сюзеренной власти на служащий ему феод»8.

Здесь, с одной стороны, строгая «условность землевладения», с другой – свободная коммендация феодала вместе со своим феодом. Таковы два противоположных начала, сталкивавшиеся в области поземельно-феодальных отношений, обыкновенно недостаточно отчетливо выделяемые в общих определениях феодализма. С одной стороны, феодальная условность землевладения, – с другой, древняя, сохранявшая свою силу, свободная коммендация лица с землею.

С этой точки зрения все феодальные договоры должны быть разделены на две категории, резко отличающиеся по существу, несмотря на внешнее единообразие феодального контракта. В одной категории этих договоров условность землевладения имеет реальное значение, потому что в основе их лежит действительное пожалование земли под условием службы. В другой же категории обусловленность землевладения службой имеет совершенно фиктивное значение, потому что в них составляющее основу договора пожалование земли – чистая фикция; в них собственник земли передает свою вотчину-алод в обладание сеньера и затем получает ее обратно, но уже в условное владение. Такою фикциею пожалование земли было в отношении не только алодиальных собственников, но и тех землевладельцев, которые раньше состояли уже в вассальной зависимости и заключали новый феодальный договор с другим сюзереном.

Феоды первой категории, состоявшие из реально выделенных вассалам участков земли под условием службы, в большинстве случаев были очень похожи на старые бенефиции. <…> С такими мелкими феодалами сеньер, конечно, не стеснялся и отнимал у них свою, пожалованную им, землю, как только они чем-либо нарушали условия службы. <…> От владельцев таких мелких феодов, легко теряемых ими подобно бенефициям, резко отличаются все крупнейшие феодалы-графы, и те феодалы, которые, владея не особенно значительными по размерам сеньериями, успели, однако, прочно их освоить, опираясь на давние, наследственные – «вотчинные» права. Такие крупнейшие феодалы и некоторые мелкие свободно переходят от одного сюзерена к другому вместе со своими землями. К этим землям их как-то даже мало подходит название феод, условное владение, – столь прочно они ими освоены. Их отношения к сюзеренам больше подходят под понятие вассальной зависимости, чем «феодальной», в точном значении термина, хотя их владения по общей теории феодализма также назывались «феодами».

В XII веке несколько вассалов французского короля порывают свою зависимость от него, открыто приносят оммаж английскому королю и, вместе с тем, передают в его обладание все свои земли. В начале следующего столетия они отлагаются от английского короля и тем самым лишают его, Иоанна Безземельного, всех его французских владений. <…>

При такой свободной коммендации лица с землей, феодала со своим феодом, этот феод теряет совершенно характер условного владения. Наоборот, он является с характером безусловной собственности; права собственника феода в отношении его земли не ограничиваются только областью частного права, но простираются и дальше в область права публичного, так как феодал не только может передавать по наследству, дарить, продавать и т. д. свою землю, но он может передать ее из верховного обладания французского короля в обладание английского короля и, наоборот, как и из-под своего рода территориального обладания одного графа он может передать свою землю в обладание другого, резко разрывая исстари сложившиеся, но очень слабые тогда, территориальные связи. <…>

Далеко не все феодалы имели возможность свободно переходить со своим феодом от одного сюзерен