Реферат: Кармен Бен Ладен в мрачном королевстве Главы с 1 по 8

Кармен Бен Ладен

В мрачном королевстве
Главы с 1 по 8 ПРЕДИСЛОВИЕ ПИСЬМО К ДОЧЕРЯМ Мои дорогие и любимые Уафа, Наджия и Hyp! Я приступаю к написанию этой книги, преисполненная надежды, радости, но одновременно и тревоги: ведь мне предстоит поведать историю моей жизни своим дочерям. Эта книга предназначена вам. Конечно, вы уже многое слышали от меня, и хотя и смутно, но все же имеете определенное представление о Саудовской Аравии. Эта страна — ваше общее прошлое, которое Наджия и Уафа почти совершенно забыли, а Нур не знала совсем. Надеюсь, прочитав эти воспоминания, вы сможете лучше попять события, которые остались далеко в прошлом. В течение многих лет, наблюдая за тем, как вы росли и постепенно становились настоящими, прекрасными людьми, я пришла к убеждению, что, познакомившись поближе с моими личными впечатлениями о Саудовской Аравии, вы сможете лучше понять и осмыслить то нелегкое время, которое нам всем пришлось пережить с тех пор, как мы покинули эту страну. Как вы знаете, я непоколебимо уверена, что самым ценным достоянием человека является свобода мысли и слова. Но мне не хотелось бы, чтобы вы воспринимали эту свободу как нечто само собой разумеющееся. Думаю, стоит вновь повторить то, что вам уже известно: материальные блага дают радость и наслаждение, но они обесцениваются, если владеющий ими человек заключен в золотую клетку, особенно если это женщина, которой не позволено жить так, как ей хочется, и стать тем, кем она хочет. Хотя, по вполне очевидным причинам, я ни разу за последние несколько лет не ездила в Саудовскую Аравию, я не прерывала старые связи и продолжала обсуждать ситуацию в этой стране с теми из моих друзей, которые по-прежнему живут в королевстве. И я ясно вижу, что в их жизни ничего не изменилось. В глубине души я совершенно убеждена, что принятое мной решение воспитывать вас в системе западных ценностей было абсолютно правильным, хотя для этого и пришлось обрубить корни, связывающие нас с родной землей. Единственное, о чем я жалею и всегда буду сожалеть, — то, какую огромную эмоциональную и нравственную цену вам пришлось за это заплатить. Надеюсь, вам послужит утешением, что я считаю для себя великой честью и привилегией называться вашей матерью. Без вас я не смогла бы стать полноценной личностью, вы для меня — источник силы, решимости и мужества. Больше всего на свете я хочу, чтобы вы знали: все, что я сделала, правильно или неправильно, было продиктовано одной лишь любовью к вам. Благодарю вас за то, что вы дали мне. За то, что просто живете. За то, что вы есть. ^ ГЛАВА ПЕРВАЯ ОДИННАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ 11 сентября 2001 года — один из самых трагичных дней в истории человечества. Он унес и разрушил жизни тысяч ни в чем не повинных людей. Он лишил все страны западного мира присущего им ранее духа свободы и безопасности. Лично для меня это роковое событие ознаменовало собой начало кошмара, преисполненного скорби и ужаса, кошмара, которому суждено преследовать меня и трех моих дочерей до конца наших дней. В то зловещее утро ничто не предвещало беды: одиннадцатое сентября... чудный теплый день, «бабье» лето. Мы с моей старшей дочерью Уафой неторопливо едем в машине из Лозанны в Женеву, наслаждаясь отличной погодой. Внезапно раздается звонок мобильного телефона — звонит один из моих близких друзей, работающих в Нью-Йорке. Он звонит с Манхэттена. «Случилось нечто ужасное, — его голос звучит взволнованно и возбужденно. — Я смотрю выпуск теленовостей. Только что какой-то самолет протаранил одну из башен Всемирного торгового центра». И почти перейдя на крик, громко восклицает: «Постой! Там еще один самолет! Он летит прямо на вторую башню. О, боже! Он врезался в нее!» — на этот раз он почти рыдает. Как только он сказал о втором нападении, у меня екнуло сердце, внутри словно зажглась сигнальная лампочка. Это не может быть простым совпадением. Это была тщательно подготовленная и спланированная атака на страну, которую я всегда любила и на которую смотрела, как на свою вторую родину. Я как будто оцепенела. Все мое существо охватил ужас: меня озарила страшная догадка — за этими кровавыми событиями стоит мрачная тень моего деверя — Усамы бен Ладена*, одного из родных братьев моего мужа. «Что произошло? Господи, что случилось?» — испуганно спрашивала сидящая рядом со мной в автомобиле Уафа. Я была в шоке. Мне с трудом удалось выдавить из себя несколько слов. Уафа жила в Нью-Йорке. Она только что закончила юридический факультет Колумбийского университета и приехала отдохнуть ко мне на лето в Швейцарию. Через четыре дня она собиралась вернуться в свою нью-йоркскую квартиру. Заливаясь слезами, она, как безумная, нажимала на кнопки мобильного телефона, пытаясь дозвониться до кого-нибудь из своих друзей. Моим первым побуждением было позвонить в Калифорнию самой близкой подруге Мэри Марте. Мне просто необходимо было услышать ее голос. Она уже знала о двух предыдущих атаках в Нью-Йорке и сообщила, что еще один самолет только что упал на здание Пентагона. Мир вокруг меня рушился, я чувствовала, как земля уходит из-под ног. ^ Я помчалась в среднюю школу, где училась моя самая младшая дочь Hyp. У нее в лице не было ни кровинки, в глазах застыл ужас. Я поняла, что она уже все знает. Все вместе мы бросились домой. Там нас с нетерпением ждала моя средняя дочь Наджия, пришедшая из колледжа. Она была в такой же растерянности и отчаянии, как и мы. Подобно миллионам людей во всем мире дочери и я, не отрываясь от экрана, как зачарованные, смотрели прямую трансляцию Си-эн-эн, то рыдая навзрыд, то поочередно обзванивая всех своих знакомых. Миновали часы томительного ожидания, и мои самые худшие страхи оправдались. В каждом выпуске новостей, на каждой газетной странице неизменно повторялось имя одного человека — Усамы бен Ладена, родного дяди моих девочек... Их ближайшего родственника, чью фамилию они носили, но с которым никогда не встречались и жизненные ценности которого были им абсолютно чужды. Меня охватило щемящее чувство обреченности. Я поняла, что этот день навеки и безвозвратно изменил всю нашу жизнь. * * * Усама бен Ладен — младший брат моего мужа Ислама. Он — один из его многочисленных родных братьев, с которым я почти не общалась, когда несколько лет назад жила в Саудовской Аравии. В ту пору Усама был высоким, худощавым молодым человеком с необычайно волевой наружностью. Уже тогда его отличала неистовая набожность, превосходящая благочестивое рвение наиболее религиозных членов этого рода. В течение тех лет, что мне довелось провести в семье бен Ладен в Саудовской Аравии, Усама стал той фигурой, которая символизировала для меня все неприемлемое и неприятное, существовавшее в этой загадочной и суровой стране: закоснелый догматизм, диктующий нам аскетичный образ жизни; высокомерие и нетерпимость коренных жителей, их бесчувственность и отсутствие сострадания по отношению к людям, исповедующим другую веру. Именно присущее многим арабам презрение к чужакам и неискоренимая, слепая ортодоксальность побудили меня начать длительную, продолжавшуюся целых четырнадцать лет борьбу за право моих детей на свободную жизнь. В ходе борьбы за освобождение из духовного «саудовского плена» я начала собирать информацию обо всех родственниках моего мужа, членах семьи, носящих фамилию бен Ладен. Я наблюдала за тем, как росли и крепли могущество и печальная, связанная с мрачными событиями известность Усамы, который со времени своего поражения в Афганистане все глубже и глубже погружался в пучину ненависти к Соединенным Штатам. Усама был одним из военачальников, которые помогали отрядам мятежников в Афганистане вести боевые действия против военного контингента Советского Союза, вступившего на территорию этой страны. После ухода советских войск из Афганистана Усама вернулся домой в Саудовскую Аравию. В то время для многих он был настоящим героем. После вторжения Ирака в Кувейт в 1990 году Усаму возмущала сама мысль о том, что Соединенные Штаты могут использовать территорию Саудовской Аравии в качестве военного плацдарма. Он предложил королю Саудовской Аравии Фахду призвать афганских моджахедов для борьбы с Саддамом Хусейном. Некоторые из наиболее религиозно настроенных принцев считали, что в предложении Усамы есть здравый смысл. Однако король отказался. Уязвленный Усама начал весьма нелицеприятно высказываться о коррупции и нравственной деградации правящего королевского дома Саудовской Аравии, а также о защищающих интересы этой семьи американцах. Наконец ему пришлось покинуть родину. Он нашел прибежище в Судане, где его вооруженное формирование охраняли боевые расчеты на танках. Затем Усама снова перебрался в Афганистан. В те дни, несмотря на разлуку с семьей, я продолжала общаться с Исламом, который держал меня в курсе происходящего в Саудовской Аравии и знакомил с новостями из жизни семьи бен Ладен, в том числе и с тем, где находится Усама. Ислам рассказал, что, несмотря на изгнание, власть Усамы неуклонно крепнет. По словам моего мужа, его брат пользовался покровительством консервативной части правящей королевской семьи Саудовской Аравии. В 1996 году, когда рядом с американскими военными казармами Хобар Тауэрз, размещенными в городе Дахран на востоке Саудовской Аравии, взорвался начиненный взрывчаткой грузовик, одним из возможных идейных вдохновителей этого террористического акта был назван Усама. Я была поражена, но допускала, что это может быть правдой. Кто еще мог иметь в своем распоряжении достаточное количество взрывчатки при существовавшем в стране режиме строжайшего контроля? Усама был воином по природе, фанатиком веры и одновременно одним из совладельцев богатейшей и крупнейшей строительной компании в Саудовской Аравии «Бен Ладен Корпорейшн». Я знала о его экстремистских взглядах и в глубине души чувствовала, что в своем ослеплении он способен на самое страшное насилие. Террористические акты следовали один за другим... Я читала все материалы об Усаме, которые мне попадались. Поэтому, когда 9 сентября 2001 года сообщили о нападении на Ахмад-шаха Масуда, одного из предводителей моджахедов, я поняла, что это было делом рук Усамы. Я подошла и выключила телевизор. На душе было тревожно. «Это все Усама. Он замышляет что-то ужасное». «О, Кармен, ты просто одержимая, у тебя навязчивая идея!» — возразил один из моих знакомых, услышав это. Но я инстинктивно чувствовала, что права. ^ Ах, как бы мне хотелось ошибиться! Мне даже не могло прийти в голову, что Усама замышляет нападение на США, самое сердце Нью-Йорка. Я могла предположить, что объектом следующего террористического акта станет посольство — это было бы ужасно. Но когда спустя всего два дня после убийства Масуда обе башни Всемирного торгового центра, объятые пламенем, рухнули вниз и превратились в руины, я почувствовала, как меня пронзает до боли знакомое ощущение... Страх. ^ Теперь я точно знаю, что мне никогда не суждено освободиться от него. В дни, последовавшие за нападением на Всемирный торговый центр, вся наша жизнь была сосредоточена на телевизионных выпусках новостей. По мере того как клубы пыли от разрушенных зданий серым пеплом окутывали улицы города, который так любили мои дети, поступали все новые сообщения о погибших и пропавших без вести. На экране телевизора то и дело мелькали лица людей, которые держали в руках фотографии своих бесследно исчезнувших родственников. Обезумевшие от горя близкие рассказывали репортерам о последних телефонных звонках и предсмертных словах дорогих им людей, которые записались на автоответчик. По телевидению показывали ужасные кадры, где из объятых пожаром окон башен-близнецов с огромной высоты выпрыгивают люди, пытаясь спастись. Я видела все это и не могла не думать: «А вдруг Уафа оказалась бы там в тот момент?» Я глубоко и искренне сочувствовала пострадавшим матерям и детям. Все мои девочки испытывали скорбь и замешательство. Hyp, которая всего год назад по возвращении из Южной Каролины привезла домой американский флаг в качестве сувенира и повесила его у себя в комнате на стене, была ошеломлена и растеряна. «Мамочка, — рыдала она, — Нью-Йорк никогда уже не будет прежним!» К счастью, она не стала объектом враждебных нападок со стороны одноклассников — в течение ряда лет весь класс беззлобно подтрунивал над ее проамериканскими жизнеутверждающими взглядами, поэтому все школьные друзья прекрасно понимали, насколько искренним было горе моей маленькой девочки. Мы практически не выходили из дома. Корреспонденты осаждали нас звонками. В Европе я была единственным членом семьи бен Ладен, чей номер телефона был указан в телефонном справочнике. Звонили и друзья, кое-кто из них говорил натянуто и напряженно. Затем телефон внезапно замолчал. Мы стремительно превращались в персон нон-грата. Зловещее имя бен Ладена отпугивало даже самых закаленных профессионалов. Одна из новых юридических фирм отказалась вести мое дело о разводе. Совершенно неожиданно я осталась без адвоката. Наджия острее всех нас сопереживала страданиям жертв трагедии во Всемирном торговом центре. Она была просто не в состоянии смотреть по телевидению репортажи с места событий. Однако из-за своего имени она оказалась в центре всеобщего внимания; для нее это было особенно тяжело, потому что она была совершенно не публичным человеком. Из моих дочерей Наджия, вероятно, самая скромная и скрытная по натуре. Она всегда старается не показывать свои чувства окружающим, но я вижу, насколько сильно все произошедшее подействовало на нее. По иронии судьбы мы сопереживали и сострадали потерпевшей стороне в этой трагедии, отождествляя себя с жертвами нападения. А окружающие люди в подавляющем большинстве видели в нас сторонников агрессора. Мы оказались в ситуации, фантасмагоричность которой не уступала романам Кафки — это особенно касалось Уафы. Она давно жила в Нью-Йорке. Ее квартира находилась совсем недалеко от зданий Всемирного торгового центра. День и ночь она только и говорила о своих друзьях, которые работали там. Она считала, что сейчас ее место в Нью-Йорке, и собиралась немедленно вылететь в Америку. И вдруг в одной из газет было опубликовано, что Уафа заранее знала о предстоящем нападении и именно поэтому как раз накануне покинула город. Это была неправда. Уафа гостила у меня в Швейцарии с июня. Эту утку подхватили и другие печатные издания. Утверждали, что моя дочь была осведомлена о готовящемся нападении и ничего не сделала, чтобы предупредить и защитить людей и страну, которую она так любила. Моей дочери позвонила подруга, которая на время ее отсутствия остановилась в ее нью-йоркской квартире. Она рассказала Уафе, что ей по телефону угрожали смертью. С психологической точки зрения, эта реакция была вполне понятной: как могут посторонние люди отличить одного человека с фамилией бен Ладен от другого члена этой семьи? Я поняла, что мне не оставили выбора. Кроме меня, защитить моих дочерей было некому. Я опубликовала заявление, в котором говорилось, что ни я, ни трое моих девочек не имеем ни малейшего отношения к случившемуся дикому, варварскому акту насилия по отношению к Америке — стране, которую мы все искренне любим, чьи ценности разделяем и исповедуем, народом которой восхищаемся. Я отправилась на телевидение. Я обратилась в редакции газет с просьбой опубликовать наши соболезнования американскому народу. Моя продолжительная борьба за собственную свободу и свободу моих детей от традиционных устоев Саудовской Аравии была единственным доказательством нашей невиновности и непричастности к трагедии, наряду с нашей доброй волей и тем состраданием, которым были преисполнены наши сердца по отношению к жертвам терроризма Усамы бен Ладена. Я так долго ждала окончания моей непримиримой битвы против клана бен Ладен и уклада жизни, принятого в их стране! И теперь мне предстояло новое, еще более тяжелое сражение! На мою долю выпало защищать и поддерживать моих детей в тех страданиях, которые они вынуждены были переносить, когда их имена стали повсеместно отождествляться с ненавистными для каждого злодеянием, позором, бесчестьем и смертью. ^ Моя частная жизнь стала достоянием общественности. По иронии судьбы предпринимавшиеся мною в течение 14 лет усилия, нацеленные на то, чтобы вырваться из оков Саудовской Аравии, наполнились смыслом и стали понятными для окружающих меня людей только после 11 сентября. Полагаю, что до этой скорбной даты никто в полной мере не осознавал, как высока была ставка в этом противостоянии — ни судьи, ни причастные к этому юристы, ни даже мои друзья. На моей второй родине, в Швейцарии, меня воспринимали всего лишь как еще одну женщину, втянутую в очередной грязный бракоразводный процесс с участием иностранной стороны. Но сама я всегда прекрасно понимала, что природа нашего конфликта с семьей носит гораздо более глубокий характер. Я вела неустанную борьбу за освобождение от диктата одного из самых суровых государств в мире и от одного из наиболее могущественных и влиятельных семейств этой страны. Моей целью было вырвать моих любимых дочерей из-под гнета культурного уклада, который отказывал им в реализации их неотъемлемых общечеловеческих прав. В Саудовской Аравии им запрещалось одним выходить на улицу, не говоря уже о возможности самостоятельно выбрать собственный путь в жизни! Я боролась за то, чтобы они были свободны от условностей и фундаменталистских ценностей, лежащих в основе общественной жизни в Саудовской Аравии; от царящего в этой стране духа нетерпимости и презрения к иноверцам, к характерной для западных стран приверженности идеалам свободы, которые я успела оценить по достоинству. Боюсь, что до сегодняшнего дня на Западе так и не поняли, что представляет собой утвердившаяся в Саудовской Аравии система архаичных ценностей. Мне довелось провести в этой стране 9 долгих лет, быть членом могущественного клана бен Ладен, соединенного тесными и сложными связями с правящей королевской семьей. Мои девочки учились в местной школе. Я вела преимущественно тот образ жизни, который типичен для большинства женщин Саудовской Аравии. С течением времени я познала и осмыслила основополагающие механизмы этого сурового и мрачного общества, те немилосердные и жестокие правила, которым вынуждены подчиняться безответные женщины в этой стране. Я не считала себя вправе самоустраниться и спокойно наблюдать, как моих девочек пытаются лишить возможности ясно и трезво мыслить. Я не могла принуждать их подчиняться той системе ценностей, которая существовала в Саудовской Аравии. Я не могла допустить, чтобы их заклеймили как отступниц из-за того, что они были воспитаны в традициях Запада, несмотря на то наказание, которое могло нас постичь. Я, как мать, не в состоянии была смириться с перспективой, что если они вырастут и сформируются как личности в традиционном для Саудовской Аравии духе, то превратятся в безликие и бесправные существа, как и все женское население этой страны. И в первую очередь я не могла допустить, чтобы мои девочки были лишены того, что я считаю самым ценным в жизни — свободы выбора. Мой долг призывал меня освободить их и освободиться самой! ^ Представляю на ваш суд историю моей жизни... Фотографии из архивов Кармен бен Ладен Кармен, ее муж Ислам, свекровь и две дочери Уафа и Наджия в саду их дома в Джидде. У нас было двое чудесных детей, крепкая семья. Но то чувство духовного одиночества, которое я испытала после ужасного дня в Эт-Таифе, больше никогда не покидало меня. ^ Плавание в бассейне у Хайфы. Кармен с дочерью Наджией. Хайфа была моей верной подругой. Мы не прекращали общаться еще долгое время после нашего отъезда из Саудовской Аравии. Однако после 11 сентября 2001 года мы с Хайфой больше не виделись. ^ Кармен Бен Ладен «В мрачном королевстве» ГЛАВА ВТОРАЯ ТАЙНЫЙ САД Когда я встретила моего будущего мужа Ислама, казалось, все вокруг дышало беззаботностью. Шел 1973 год, это было время, когда судьбы мира вершили молодые. В ту пору я была очень активной и общительной. Однако тем летом я вдруг ощутила некоторую растерянность и начала задумываться над тем, как жить дальше. Я интересовалась правом, мне хотелось защищать невинных людей в суде. Но наряду с этим я любила приключения и мне нравилось путешествовать. Я мечтала, чтобы моя жизнь обрела смысл. Моя мать, по рождению принадлежащая к одному из аристократических иранских семейств, была решительно настроена удачно выдать меня замуж. Вместе с моими тремя сестрами я часто проводила время в материнском доме в Женеве: мы собирались в одной из спален, слушали записи «Битлз» и болтали о будущем. Я была самой старшей из сестер и, думаю, самой говорливой. В то время я была абсолютно уверена, что вопреки желанию матери никогда не выйду замуж за выход-Ца из какой-либо страны Ближнего Востока. Меня привлекал более свободный образ жизни тех американцев, которых мне доводилось видеть еще в детстве в Американском клубе, расположенном неподалеку от дома моей двоюродной бабушки в Иране. Они выглядели смелыми, современными — одним словом, свободными. Они разъезжали на джипах, носили джинсы и ели гамбургеры. А в это время их сверстники из ближневосточных семей влачили скучное, уединенное существование, изнывая под гнетом традиций и суровой дисциплины, пребывая в мире, где соблюдение внешних приличий было гораздо важнее духовных порывов и устремлений. Я была настоящей швейцаркой: родилась в Лозанне, мой отец был швейцарцем по национальности, а мать — иранкой. Она была родом из цивилизованной и весьма аристократической семьи Шибани. Когда я была маленькой девочкой, мать почти каждый год надолго отвозила меня на каникулы в Иран. Мне нравилась эта страна — изысканные блюда с нежным и пряным ароматом, поистине райский сад с высокой оградой в доме моей бабушки; это огромное, как мне тогда казалось, пространство было сплошь засажено благоухающими розами, за которыми заботливо ухаживали руки невидимых глазу садовников. Я любила бродить по большому просторному дому, где выросла моя мать, нежиться в выложенной голубым кафелем парной, перелистывать страницы древних фолиантов в многотомной семейной библиотеке, любоваться узорчатыми ставнями на окнах, красочными коврами ручной работы и редкими предметами старины из семейной коллекции. В детстве Иран казался мне совершенно особенной страной, где люди живут яркой и насыщенной жизнью. Я с любовью вспоминаю месяцы, проведенные там. Моя бабушка обращалась со мной, как с принцессой. Я ею восхищалась и знала, что она меня обожает. Когда мне было лет семь или восемь, мать устроила большой прием в бабушкином доме. Пришло множество гостей, со многими из которых моя мама вместе росла, — это были известные писатели и интеллигенты, отпрыски старинных семей, которые разделяли аристократическое презрение бабушки к шаху-парвеню. Их пространные рассуждения были недоступны моему детскому восприятию, но общая атмосфера была волнующей и интересной. Мне уже было пора спать, но я наотрез отказалась подниматься к себе в спальню. «Сегодня вечером непременно приедет папа», — заявила я и упорно стояла на своем, хотя мать снова и снова повторяла, что отец сейчас в Швейцарии и что у него очень много работы. Я довольно долго испытывала ее терпение. Наконец, когда я устала препираться и совсем было собралась пойти спать, неожиданно отворилась дверь, и отец вошел в гостиную. Он прилетел в Иран без предварительного звонка, просто поддался внезапному побуждению и сел на первый иранский рейс. Я была сама не своя от радости и втайне торжествовала. Моя бабушка поняла, что мне никак не могло быть заранее известно о приезде отца. Она наклонилась ко мне, положила руки мне на плечи и, внимательно глядя мне в глаза, сказала: «Кармен, ты особенная девочка. Всегда помни об этом!» ^ Желаю каждому ребенку хоть раз в жизни испытать то, что чувствовала я в тот вечер! В бабушкином доме был плавательный бассейн. Мой красивый, обладающий очарованием истинного швейцарца отец имел обыкновение нырять в него прямо с галереи второго этажа под громкое сопровождение наших испуганных и одновременно восторженных воплей. Однажды в воду случайно упала моя маленькая сестричка Беатрис*, • Беатрис — имя оставлено в наиболее употребительном переводе. Но, судя по всему, мать Кармен называла своих дочерей по именам либо литературных, либо библейских героинь, которые были очень своенравными и волевыми женщинами: Кармен — по имени героини новеллы П. Мериме, Саломея — библейская героиня, которая вынудила царя Ирода отрубить голову Иоанну Крестителю. Если следовать этой логике, то имя сестры Кармен полагалось бы перевести как Беатриче — по имени главной героини комедии Шекспира «Много шума из нечего», которая тоже была очень упрямой и своевольной девушкой, в классическом переводе этой пьесы она названа именно так. только что научившаяся ходить. Моя мать, ни секунды не колеблясь, бросилась ее спасать. Она была одета в изысканное шелковое платье розового цвета, сильно приталенное и с пышной юбкой. Когда она прыгнула в бассейн вслед за дочерью, юбка всколыхнулась, словно раскрывшийся купол парашюта. Перед глазами до сих пор стоит эта картина: мать выходит из воды, держа сестренку на руках, с ее совершенно мокрого розового платья стекают настоящие потоки, но несмотря ни на что она как всегда безупречна и элегантна. Я была любознательным и пытливым ребенком. Как многие дети, я инстинктивно чувствовала важность разговоров, которые взрослые вели между собой, хотя детали были недоступны моему пониманию. Мне особенно нравилось слушать дискуссии на политические темы. Сколько себя помню, я всю жизнь старалась осмысливать и анализировать происходящее вокруг, даже если какие-то события были мне совершенно непонятны. Мне было около семи лет, когда размеренная и спокойная жизнь в бабушкином доме внезапно прервалась: мамин кузен Аббас был арестован действовавшей при шахском правлении тайной полицией Савак по обвинению в принадлежности к коммунистической партии ТУДЭ* и подвергнут пыткам. Тем летом по радио часто передавали популярную песню «Марабебу» {Marabe bom), в которой осужденный на казнь человек просит свою дочь поцеловать его в последний раз перед смертью. Я снова и снова с глубокой грустью слушала эту песню. Мне хотелось понять, за что должен был умереть этот несчастный. Неужели и мамин кузен тоже погибнет? В чем его вина? Думаю, именно тогда я впервые осознала, что за свои убеждения можно поплатиться жизнью. • ТУДЭ — официальное название «Народная партия Ирана», преемница Коммунистической партии Ирана. Основана в 1941 году. В 1949 году партия была объявлена вне закона и действовала в подполье. Иран был для меня тайным садом, пребывание в котором отличало меня от остальных маленьких швейцарок, учившихся вместе со мной в одной из школ в пригороде Лозанны. Когда мне исполнилось девять лет, все связи моей матери с родиной неожиданно оборвались. Отец ушел от нее, но она не хотела смириться с этим фактом. Признав, что ее брак оказался неудачным, она тем самым унизила бы себя в глазах родственников. Она не нашла в себе сил взглянуть правде в глаза и предпочла уединиться, избегая любого общения с родными. В течение довольно продолжительного времени мать скрывала от нас, ее четырех дочерей, что разводится с отцом. Она обычно говорила, что он в отъезде по делам. Мое чутье подсказывало мне совершенно иное, но уж таков был привычный уклад жизни моей матери. При возникновении неприятностей она из чувства самозащиты всеми способами старалась избегать разговоров на больную тему, не признавала фактов, отрицала очевидное. По ее мнению, если не говорить о несчастье вслух, его вроде бы и нет. Самое главное было сохранить лицо. После ухода отца из семьи мать воспитывала нас одна, наняв гувернантку. На протяжении нескольких лет я совсем не общалась с отцом, и никто не объяснял мне почему. Я научилась не задавать лишних вопросов. Довольно рано я поняла, что существую где-то на стыке двух совершенно разных культур — мира Востока, который воспитал мою мать в строгих представлениях о поведении и жизни, и мира местной швейцарской школы, где я училась. Дома же царила странная молчаливая атмосфера недосказанности, когда не принято говорить о самом главном. Я знала, что моя мать — мусульманка. Ведь ее отец был мусульманин, а согласно исламу дочь должна исповедовать ту же религию, что и отец. Однако мать не была чрезмерно религиозной. Она не придавала большого значения формальной стороне и редко исполняла обряды. Несколько раз я заставала ее за молитвой, но никогда не видела, чтобы она молилась в традиционной коленопреклоненной позе, стоя на молитвенном коврике, и била поклоны, обратив лицо в сторону Мекки. Если она чувствовала в себе потребность помолиться, то с одинаковой легкостью могла зайти и в мечеть, и в церковь. Она никогда не постилась в священный месяц Рамадан и никогда не закрывала лицо. Как-то раз я видела бабушку в чадре: во время религиозного праздника она велела зарезать жертвенного барана и раздавала куски мяса в качестве подаяния неимущим. Принадлежность к мусульманской вере казалась естественной для человека, который родом с Ближнего Востока. Однако это вероисповедание не налагало никакого отпечатка на наш с матерью образ жизни. На мое с сестрами поведение, как и на поведение других девочек в Швейцарии, в большей мере влияло материнское представление о приличиях. Нельзя было затевать шумных игр, ходить в измятой неопрятной одежде, поздно возвращаться домой с вечеринок или со свидания. Как все нормальные подростки, мы всячески стремились обойти существующие запреты и строгие правила: мы отнюдь не были ангелами, а мать никогда не держала нас под замком. И хотя она считала, что нам важно продолжить учебу, нашей главной целью, с ее точки зрения, все-таки было удачное замужество. Она старалась вникать во все мелочи нашей жизни. Пока я не повзрослела и не взбунтовалась, мать одевала нас четверых абсолютно одинаково, даже вплетала в косы совершенно одинаковые ленты. «Вы можете быть безупречно элегантны, но одно маленькое пятнышко сведет на нет все впечатление», — говаривала она. Для нее декорум был превыше всего. Став постарше, я узнала историю женитьбы моих родителей от одной из кузин матери. Мать приехала в Лозанну учиться и здесь познакомилась с отцом. Они тайно уехали в Париж и вернулись оттуда уже мужем и женой. Родным матери пришлось смириться с этим браком. Такова была противоречивая натура этой внешне выдержанной женщины: в душе она была порывистой и импульсивной бунтаркой, именно такая женщина могла назвать своих дочерей Кармен, Саломеей, Беатрис и Магнолией; она не побоялась убежать с любимым мужчиной и выйти за него замуж, умела сама водить машину. Как это ни парадоксально, но в определенном смысле моя мать была первопроходцем. Однако позднее она постаралась заглушить в себе природные склонности и изменить свою личность, возможно, потому что ее брак распался. Пока мы росли, мою мать, судя по всему, преимущественно беспокоило мнение окружающих. Она стремилась воспитывать нас в рамках тех строгих правил и условностей, от которых сама в свое время пыталась избавиться. Она не хотела признать, что отец оставил ее ради другой женщины и что ее семейная жизнь потерпела крах. Ведь если это действительно произошло, значит, побег с возлюбленным и тайное замужество были ошибкой, а ее родители были правы. Для меня быть родом с Ближнего Востока значило вести жизнь, полную тайн и недомолвок. Скрывать от окружающих неприятные события твоей жизни. Соблюдать все условности, принятые в обществе. Вести себя нечестно ради сохранения имиджа. Самое главное, чтобы внешне все выглядело благопристойно. Однако я по натуре была совершенно другим человеком. Для меня важна была правда. Мне не нравилось слепо подчиняться. Вместо того чтобы слушаться и вести себя в соответствии с установленными матерью правилами, я начала конфликтовать с ней и открыто протестовать. Помню, как предупреждала ее не ставить меня в такое положение, когда я буду вынуждена лгать ей. Она должна была примириться с особенностями моего характера. В школе моя сестра Саломея и я начали курить. Мать пообещала, что купит нам все, что мы захотим, а мы взамен откажемся от этой вредной привычки. Саломее очень хотелось иметь собственный автомобиль, и мать купила ей «Фиат». Получив машину, сестра тайком все равно продолжала курить. Со мной мать отправилась в дорогой меховой магазин и попросила примерить куртку из леопарда. «Пообещай, что больше никогда не возьмешь в рот сигарету, и эта куртка твоя. Я куплю ее прямо сейчас», — сказала она. Куртка мне страшно понравилась, мне очень захотелось ее иметь, но я не собиралась давать обещания, которые вряд ли сдержу. По мере взросления меня все больше терзали нравственные противоречия, которые были порождены несоответствием между полученным воспитанием и природными свойствами моей личности. Я жила на Западе, была волевой и импульсивной, стремилась к свободе. Но мой внутренний мир нес на себе неизгладимый отпечаток условностей, характерных для ближневосточной культуры. На Ближнем Востоке интересы клана всегда довлеют над личностью, у которой никогда нет шанса на полноценное всестороннее развитие. Иногда удается на непродолжительное время сбросить со своих плеч бремя традиций, но затем прошлое настигает вас, и прежняя ноша становится еще тяжелее. Я чувствовала, что должна сама выбрать свой путь в жизни, но из-за неопытности и душевного смятения страшилась сделать это в одиночестве. Я ждала помощи извне, мне нужно было знамение. ^ Кармен Бен Ладен «В мрачном королевстве» ГЛАВА ТРЕТЬЯ ЛЮБОВЬ Впервые повстречав Ислама, я и представить не могла, что этому мужчине суждено навсегда изменить мою судьбу. Была весна, в Женеву приехало множество туристов из Саудовской Аравии. Мы с сестрами собирались провести каникулы в Иране у бабушки, и поскольку мы уезжали, мать согласилась на лето сдать нижний этаж дома одной из семей, приехавших в Женеву из Саудовской Аравии. Для того чтобы окончательно договориться о найме помещения, к нам пришел стройный молодой араб, с головы до ног одетый в черное. Когда я взглянула на него, он приветливо улыбнулся. Бабушка неожиданно повредила ногу, и наша поездка в Иран не состоялась. Однако договор о найме первого этажа в аренду расторгать было уже поздно. Поэтому сестрам и мне приходилось постоянно курсировать между нашей квартирой в Лозанне и домом матери в Женеве, где остановились гости из Саудовской Аравии. ^ Мать Ислама, как и моя, была иранкой. Это была темноволосая женщина с приятными манерами и речью, с привлекательным, округлым лицом. Она носила длинные платья и простой хиджаб. Мы говорили на персидском языке. Ибрагим и Халил — младшие братья Ислама — были обуты в ботинки на платформе, а на голове у них были высокие пышные прически с мелкими завитками (очень популярные в те годы и называвшиеся «афро»). Младшая сестра Фазия была больше похожа на обычную европейскую девочку-подростка: спортивные майки, длинные курчавые волосы и большие солнечные очки с дымчатыми стеклами. И, наконец, сам Ислам. Он казался мне загадочным. Внешне производил впечатление спокойного, немногословного, но волевого человека. Он был стройным, загорелым и красивым. Пристальный взгляд внимательных глаз словно проникал в душу. А смотрел он преимущественно на меня. Мало-помалу мы начали разговаривать по-английски, наша незатейливая болтовня постепенно перешла в продолжительные беседы. Шло время. Ислам уделял мне все больше внимания, по его настоянию я сопровождала его и остальных членов семьи в их прогулках по городу. Он просто обожал двух своих доберманов. Ему исполнилось 24, он был чуть старше меня и моих друзей и совершенно не похож на них. Ислам вел себя, как взрослый. Он поступал так, как хотел. Его отличали ответственность и природная уверенность в себе. Для всех без исключения, в том числе для его матери, братьев и сестер, слово Ислама бьшо законом. Даже моя мать невольно подпала под его авторитетное влияние. Сейчас я понимаю, что имидж властного человека сформировался у Ислама благодаря его принадлежности к культуре Саудовской Аравии, где он рос и воспитывался. В этом мире, по традиции, старший сын распоряжается всеми делами семейного клана. Но тогда я видела перед собой только молодого человека привлекательной и экзотической наружности, который настойчиво уха