Реферат: Лесков был деятельным участником русского литературного процесса более трех десятилетий (с 1861 по 1894 год). Круг писателей, с которыми его сводила судьба, чрезвычайно широк

Лесков был деятельным участником русского литературного процесса более трех десятилетий (с 1861 по 1894 год). Круг писателей, с которыми его сводила судьба, чрезвычайно широк. Взаимодействие его творчества с творчеством других художников слова, его современников, было интенсивным и многосторонним, что было обусловлено, помимо объективных причин, в высшей степени свойственным Лескову чувством соперничества, стремлением по-своему решить идейно-художественные задачи, поставленные на очередь эпохой и получившие то или иное решение в творчестве других писателей. Такой же активный характер носило и усвоение Лесковым опыта предшествующих этапов развития литературы, как русской, так и западноевропейской. При всем "уединенном", как он сам говорил, положении Лескова для его творческих отношений с другими писателями характерны не только тенденции отталкивания, но и тенденции сближения.
Все это говорит о назревшей необходимости рассмотрения творчества Лескова в контексте всей русской литературы XIX века.
* * *
И хронологически, и по своему общему смыслу творчество Лескова целиком принадлежит разночинно-демократическому периоду освободительного движения в России. Эпохой, сформировавшей Лескова-писателя, были 60-е годы, этот переломный момент в истории русского общества. Подъем во всех областях жизни России накануне революционной ситуации 1859 - 1861 годов увлек молодого разночинца с государственной службы в частную. "С прекращением Крымской войны и возникновением гласности и новых течений в литературе, - писал впоследствии Лесков, - немало молодых людей оставили службу и пустились искать занятий при частных делах, которых тогда вдруг развернулось довольно много. Этим движением был увлечен и я. Мне привелось примкнуть к операциям одного английского торгового дома, по делам которого я около трех лет был в беспрестанных разъездах"1 (Н. С. Лесков, Собр. соч. в 11-ти томах, т. 6, Гослитиздат, М. 1957, стр. 141. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте). Тесное соприкосновение с жизнью самых различных социальных слоев провинциальной России и впечатления, полученные в эти годы, стали неиссякаемым источником, из которого Лесков черпал материал для своих произведений на протяжении всего творческого пути. Достаточно сказать, что наблюдения этих лет легли в основу двух таких поздних его рассказов, как "Продукт природы" и "Загон" (оба 1893 года).
В этой связи следует отметить чрезвычайно интересный феномен творчества Лескова: хотя его литературный путь целиком приходится на пореформенный период русской жизни, в его произведениях, несмотря на их несомненную актуальность, а порой даже злободневность, преобладают картины жизни дореформенной России. При этом читатель воспринимал их не как прошлое, а как самое животрепещущее настоящее. Дело в том, что Лесков, довольно медленно осмыслявший изменения, происходившие в действительности, выбирал обычно такие тенденции и явления, которые сохраняли свое значение на протяжении многих десятилетий. Он обличал всесилие бюрократии, взяточничество, преступную бесхозяйственность, моральное разложение верхов общества, безграничный произвол властей, подавление личности.
Исследователями, в частности Б. Друговым, давно замечено, что сопоставление настоящего с прошлым - один из основных мотивов творчества Лескова. Обращаясь к самым различным областям русской пореформенной жизни, Лесков неизменно ставит вопрос: что изменилось в жизни страны по сравнению с дореформенным прошлым, далеко ли ушла Россия по пути прогресса, сбросив с себя позорное ярмо крепостничества? Прошлое помогало лучше понять настоящее. В отличие от Достоевского, Лесков видел главную опасность не в развитии буржуазных отношений, а в косности русской жизни, в устойчивости ее старых, отживших форм, борьба с которыми не утратила своей актуальности на протяжении всего XIX века. Салтыков-Щедрин писал во второй половине 70 х годов: "Да, крепостное право упразднено, но еще не сказало своего последнего слова. Это целый громадный строй, который слишком жизнен, всепроникающи силен, чтоб исчезнуть по первому манию... Оно разлилось в воздухе, осветило нравы; оно изобрело путы, связывающие мысль, поразило умы и сердца дряблостью"1 (М. Е. Салтыков-Щедрин, Собр. соч. в 20-ти томах, т. 12, "Художественная литература", М. 1971, стр. 403. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с добавлением буквы Щ).
В своем отношении к истории Лесков оказывался близок к Щедрину, который считал, что "и история может иметь свой животрепещущий интерес, объясняя нам настоящее, как логическое последствие прежде прожитой жизни" (Щ. 5, 12). Произведения Лескова, созданные на материале русской жизни конца XVIII - начала XIX века, относятся к той части отечественной литературы, о которой Щедрин писал: "С некоторого времени мы открываем собственную Америку. Эта Америка - наше прошлое, и притом очень недавнее. Есть люди, которые даже утверждают, что это совсем и не прошлое, а просто-напросто настоящее, ради чувства деликатности рассказывающее о себе в прошедшем времени" (Щ. 9, 385 - 386).
Такая близость позиций не может быть объяснена простым совпадением. Хотя в 60-е годы Щедрин выступил с резкой критикой романа "Некуда" и очерков "Русское общество в Париже" (см. его рецензию на "Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого"), осудив нападки Лескова на "нигилизм", и в дальнейшем сохранил настороженное отношение к творчеству Лескова, с которым его многое разделяло, и в первую очередь политические взгляды, в их восприятии русской жизни было немало общего. Сближало их демократическое просветительство и та значительная роль, которую они придавали практической деятельности. Просветительство, прогрессивная идеология переломной эпохи перехода от феодализма к капитализму, было характерной чертой 60-х годов. Лесков принадлежал к демократическому его крылу, Чернышевский - к революционному, Щедрин двигался от демократического просветительства к революционному.
Просветители верили в социальный прогресс и, в отличие от славянофилов, почвенников, а затем народников и позднего Л. Толстого, не искали идеала общественного устройства в социально-экономических формах прошлого. Просветителям не были свойственны и те сомнения в преобразующей силе разума и науки, которые испытывал по временам Достоевский. Лесков, правда, тоже недоверчиво относился к "теориям" и "теоретикам", отдавая предпочтение живой, практической деятельности, основанной на непосредственном знании действительности.
Лесков был горячим сторонником "европеизации" России и видел спасение страны в самом широком развитии культуры и передовых методов хозяйствования. Он хотя и замечал расслоение крестьянства и проникновение в деревню буржуазных отношений, но как просветитель главную задачу усматривал в борьбе с феодальными пережитками, в раскрепощении личности русского крестьянина и простолюдина, в обеспечении его юридических прав. Щедрин с большей зоркостью относился к буржуазному хищничеству, но и он признавал необыкновенную важность борьбы с пережитками крепостничества и в особенности - пробуждения самосознания в народе. "Да, русский мужик беден, - писал он в "Письмах о провинции"; - но это еще не столько важно, как то, что он не сознает своей бедности. Приди он к этому сознанию, его дело было бы уже наполовину выиграно, и главные причины нашего экономического неустройства, то есть случайность, неожиданность, произвол и т. д., устранились бы сами собою" (Щ. 7, 252).
Разумеется, просветительство не исчерпывает ни мировоззрения Салтыкова-Щедрина, ни мировоззрения Лескова. На последнего влияли, и очень значительно, и другие идеологические системы, всего сильнее, пожалуй, христианский утопизм, но это относится к более позднему периоду творчества писателя.
60-е годы во многом определили и проблематику творчества Лескова. На протяжении всего своего творческого пути он обращался к решению вопросов, поставленных эпохой 60-х годов: по какому пути должна идти освободившаяся от крепостнического рабства Россия, в какой степени должен быть использован опыт Западной Европы, какая роль в жизни страны принадлежит разным сословиям, куда вообще движется русская жизнь и каковы ее положительные начала. Одним из самых острых, как известно, был вопрос о революции и социализме, волновавший Лескова не менее мучительно, чем Достоевского, и многое определивший в его творческой судьбе.
На протяжении многих лет Лесков неустанно ищет аргументацию, направленную на опровержение идей социализма и революции. Не видя в современной ему русской действительности реальных путей воплощения идей Герцена и Чернышевского, он не мог осознать огромного исторического значения революционной пропаганды, отражавшей недовольство широких народных масс, будившей русское общество и влиявшей на углубление реформ.
Происхождение и большой жизненный опыт Лескова, накопленный им до вступления на литературное поприще, также способствовали формированию из него человека 60-х годов, эпохи массового выдвижения разночинцев. Лесков и в литературу вошел одновременно с целой плеядой писателей-разночинцев, образовавших разночинно-демократическое течение в русской литературе 60-х годов: 1861 год, год вступления в литературу Слепцова, Левитова, Решетникова, Воронова, можно считать и годом литературного дебюта Лескова. Н. Успенский и Помяловский начали свою литературную деятельность в 1857 и 1859 годах, а Г. Успенский - в 1862.
На первых порах могло показаться, что творчество Лескова будет развиваться в русле разночинно-демократического течения 60-х годов. Об этом свидетельствовали его первые художественные произведения - "Погасшее дело" ("Засуха"), "Разбойник", "В тарантасе", "Страстная суббота в тюрьме" (все 1862 года), "Язвительный" (1863). С писателями-шестидесятниками его сближали, помимо разночинного происхождения и положения профессионального литератора, интерес к жизни низов, в особенности крестьянства, обращение к жанру художественного очерка, ставшего в творчестве большинства из этих писателей основным, стремление поднять новые пласты русской речи и смело ввести их в литературу.
Между тем сам Лесков не только никогда не сознавал своей принадлежности к разночинно-демократическому течению, но и решительно противопоставил себя шестидесятникам, вступив с ними в полемику по основному для их творчества вопросу - об отношении к народу и о принципах изображения народной жизни. В цикле очерков "Русское общество в Париже" (1863 - 1867) он поставил себе в заслугу то, что "ни разу не увлекся во время погасшего разгара народничанья в русской литературе, когда Успенский с своим "чифирем", а Якушкин с своими мужиками, едущими "сечься", ставились выше Шекспира".
Литературе, изучающей мужика, он противопоставлял свое непосредственное знание народной жизни ("Я не изучал народ по разговорам с петербургскими извозчиками, а я вырос в народе") и глубокое проникновение в душу народа ("Я смело, даже, может быть, дерзко, думаю, что я знаю русского человека в самую его глубь"). Ему представляется, что в произведениях шестидесятников мужики ("дураки Успенского", "ядовитые халдеи Левитова") - "это люди сочиненные или уж не в меру опоэтизированные или не в меру охаянные без проникновения в их Святая Святых" ("Повести, очерки и рассказы М. Стебницкого", т. I, СПб. 1867, стр. 319 - 321).
Дальнейшее развитие творчества Лескова показало, что оно действительно не укладывается в рамки разночинно-демократического течения. Из Лескова выработался писатель, по широте постановки проблем русской жизни и по глубине и характеру их осмысления, по вкладу в развитие художественных средств русской литературы близкий по значению Достоевскому и Л. Толстому. В творчестве этих писателей на первом плане стоят вопросы этики. Социально-политические конфликты своего времени они выражают по преимуществу в категориях нравственности. При этом у Толстого и Достоевского, немало внимания уделявших русскому национальному характеру, "судьба человека есть и судьба всего мира, в человеческой природе запечатлена вся история человечества" (Б. Бурсов, Толстой и Достоевский, "Вопросы литературы", 1964, N 7, стр. 85. 2 Б. Эйхенбаум, О прозе, "Художественная литература", Л. 1969, стр. 353 - 354). У Лескова судьба человека есть, прежде всего, судьба России. Человеческая природа как таковая интересует его меньше, чем русский национальный характер, который он стремится раскрыть в сопоставлении с национальными характерами других народов.
По верному замечанию Б. Эйхенбаума, "при изображении русской жизни Лесков уделяет все свое внимание национально-исторической теме, как главенствующей над всеми... Тема эта дается у Лескова не как пейзаж и не как "нравы", а как материал для решения нравственных и национально-исторических проблем, для решения вопроса о судьбах России и ее народов" 2. Лескова, прежде всего, интересуют устойчивые национальные особенности жизни, которые он не связывает непосредственно с существующей социальной системой. Его, бывшего свидетелем такого резкого переворота в социальной жизни страны, как отмена крепостного права, волновала незыблемость того, что является тормозом на пути развития России (косность, бесхозяйственность, взяточничество, бюрократизм, неустройство русской жизни, достигающее фантастических размеров), и исчезновение того, что совершенно необходимо сохранять, - исторической памяти народа, связывающей разные времена и содержащей ценные уроки. Писатель неоднократно высказывал сожаление о том, что у нас, говоря словами его героя из рассказа "Запечатленный ангел", "с предковскими преданиями связь рассыпана, дабы все казалось обновленнее, как будто и весь род русский только вчера наседка под крапивой вывела". Отсюда его постоянные обращения к прошлому России, к её былям и преданиям, к "легендарным характерам" и к ярким случаям - историческим анекдотам.
Достоевский весь в современности, его больше всего привлекает текущая действительность, только что нарождающиеся типы, явления и процессы русской жизни. Для Толстого прошедшее обладает свежестью настоящего, недаром роман "Война и мир" меньше всего воспринимался как роман исторический. Лесков адресует свои произведения тем, "кто любит вспоминать недалекую старину и сопоставлять ее с нынешним временем" (8, 450), "кто не очень спешит позабыть наше прошлое и особенно то в нашем прошлом, что не обязывает нас клеймить отцов своих темною укоризною" (5, 519).
Многое говорит о том, что Лесков с пристальным вниманием и глубокой заинтересованностью следил за творчеством своих выдающихся современников. Очень рано он почувствовал тягу к Достоевскому. В журнале братьев Достоевских "Эпоха" он печатает самое зрелое в художественном отношении произведение начального периода творчества "Леди Макбет Мценского уезда" (1865) и предлагает план целой серии повестей из народного, купеческого и дворянского быта, трактующих "типические женские характеры нашей (окской и частию волжской) местности" (10, 253). С закрытием журнала наметившееся было сотрудничество уже не могло осуществиться, но интерес к творческим исканиям Достоевского, к его художественной манере никогда не ослабевал.
В романе "Обойденные" (1865) и в повести "Островитяне" (1866) Лесков пытается овладеть романтическими и мелодраматическими элементами стиля, придающими особый колорит реалистическим произведениям Достоевского, написанным до романа "Преступление и наказание", но результаты его исканий в этом направлении оказываются чуждыми его дарованию, его собственной складывающейся манере. В дальнейшем литературные пути Лескова и Достоевского продолжают по временам сходиться, и иногда очень близко. В этом смысле интересны параллели: "На ножах" (1870 - 1871) Лескова - "Бесы" (1871 - 1872) Достоевского, "Детские годы" (1874) Лескова - "Униженные и оскорбленные" (1861) и "Подросток" (1875) Достоевского.
Сюжетная линия Христя - Серж, явно перекликающаяся с историей Наташи и Алеши в "Униженных и оскорбленных", органично вплетена в своеобразный лесковский "роман воспитания" "Детские годы", который этой своей стороной близко соприкасается с "Подростком". История становления личности молодого человека из полудворянской-полуразночинной среды, изложенная в форме исповеди, проблема "отцов и детей" (у Лескова старшее поколение представлено матерью героя), напряженные нравственные искания центральных героев, их стремление прорваться к "живой жизни" сквозь мертвящий рационализм теорий и отвлеченных идей (проблема, почти не занимавшая Лескова в других произведениях) - все это говорит о несомненной близости замыслов двух писателей и о некоторых чертах общности в их решении, насколько это возможно у двух таких разных художников. В "Детских годах" вновь налицо элементы романтизма и мелодраматизма (линия Кольберг - мать Меркула), появляющиеся каждый раз, когда Лесков обнаруживает близость к Достоевскому.
Одним из самых ранних свидетельств внимания Лескова к творчеству Л. Толстого была его статья о романе "Война и мир", написанная в 1869 году. В романе Толстого Лесков выделил два чрезвычайно важных и прямо соотносящихся с его собственными творческими интересами момента. Во-первых, это то значение, которое Толстой придал "тесной зависимости от духа народа" (10, 146) деятельности великих исторических лиц. И во-вторых, книга Толстого кажется Лескову особенно ценной потому, что "дает весьма много для того, чтобы, углубляясь в нее, по бывшему разумевать бываемая и даже видеть в зерцале гадания грядущее" (10, 150).
Идейное и творческое влияние Толстого Лесков начинает особенно интенсивно испытывать с середины 80-х годов, когда он выступает сторонником и соперником Толстого в идейно-художественной разработке нравственно-философской проблематики христианского утопизма, дань которому отдал в свое время и Достоевский. В эпоху реакции 80-х годов широкие круги русского общества были захвачены нравственно-философскими исканиями. Литература ответила на этот обострившийся интерес обращением к условным жанрам сказки, притчи, легенды, сказания ("Море" и "Сказание о Флоре..." Короленко, "Attalea princeps" и "Сказание о гордом Аггее" Гаршина, "народные рассказы" Толстого, некоторые из стихотворений в прозе Тургенева). К жанрам сказки, легенды и патериковой новеллы обращается с середины 80-х годов и Лесков. Решая в них близкую Толстому задачу "воспитания души" народа, Лесков, использовавший сюжеты проложных сказаний, противопоставляет суровой простоте стиля толстовских "народных рассказов", сознательно ограниченного морально-дидактическими целями, красочный, экзотический мир эпохи раннего христианства, чуждый аскетизму, полный борьбы страстей. В центре внимания писателя яркие личности, подкупающие не только своей приверженностью к добрым делам, но и красотой своего нравственного облика.
Творческую полемику с Толстым и Достоевским по вопросам практической морали Лесков продолжил в 1890 году в неоконченном рассказе "По поводу "Крейцеровой сонаты". Убеждению Достоевского в целительности страданий для человеческой души и моральному аскетизму Толстого Лесков противопоставил более терпимый взгляд на ошибки и заблуждения людей, чреватые трагедией в семейной жизни.
Главная героиня рассказа стоит перед дилеммой: открыть мужу свою многолетнюю измену или молча порвать с любовником? Когда она спрашивала об этом совета у Достоевского, он, как можно догадаться из ее слов, рекомендовал ей "очиститься страданием": "...Лучше открыть свою гадость, перенести наказание и быть униженной, разбитой, выброшенной на мостовую". Сразу после похорон Достоевского дама приходит за тем же советом к Лескову, в котором, насколько она может судить по его произведениям, "есть практицизм". Лесков дает ей прямо противоположный совет, руководствуясь мыслью: "если можно не вызывать страдание, зачем вызывать его". При этом писатель замечает: "Я сознаю, что в мои соображения входит гораздо больше практицизма, чем отвлеченной философии и возвышенной морали, но, тем не менее, я склонен так думать, как думаю".
* * *
Творчество Лескова отличается необыкновенной широтой охвата русской жизни. Идя вслед за Писемским и прокладывая дорогу Чехову, Лесков, однако, превосходит обоих этих писателей как в разнообразии изображенных социальных типов, так и во временном (от XVIII века до конца XIX) и пространственном (вся Россия с запада на восток и с севера на юг, "от Черного моря до Белого и от Брод до Красного Яру" (10,311), по словам самого писателя) размахе. Цельность и гармонию созданной Лесковым картине русской жизни, при всей ее "калейдоскопической пестроте" (3,384), придает то, что писатель не обнаруживает преимущественного интереса к какой-либо одной или двум социальным группам, как бы велики и представительны они ни были, но подходит ко всем этим слоям населения огромной России с равной степенью заинтересованности, изображая их в практическом жизненном взаимодействии.
Признанной заслугой Лескова является внимание к внутреннему миру личности простолюдина. Особенно важно подчеркнуть равенство подхода писателя к людям самых разных социальных положений: все они изображены с одинаковой степенью подробности и внимания - будь то крепостной крестьянин или министр, мещанка или княгиня. Это была новая ступень в демократизации русской литературы, когда писатель чувствует себя на равных с человеком любого социального положения, когда у него нет необходимости наклоняться к народу или преклоняться перед ним. С этим связан и тот факт, что в произведениях Лескова совершенно нет устоявшихся типов "лишнего человека", "кающегося дворянина", "маленького человека".
Лесков смог подняться на новую ступень демократизма благодаря своему социальному опыту разночинца. Детство его прошло в маленьком имении отца среди крестьянских ребятишек и дворовых, что дало ему подлинное, а не книжное знание повседневной жизни народа и основ его мировосприятия. Лесков на личном опыте познал процесс ломки сословных перегородок, переход человека из одного сословия в другое, освобождение от узких рамок сословного быта, сословной морали, сословных ограничений. Ломка сословных перегородок стала одной из основных тем его творчества.
Одна из самых характерных особенностей подхода Лескова к русской жизни заключалась в том, что он взглянул на нее не только глазами поэта и мыслителя, но и глазами практика, делового человека, близко знакомого с повседневной жизнью всех сословий России. Идя вслед за Писемским, он уделяет большое внимание тому, как люди живут: чем они зарабатывают на жизнь, какое место занимают в обществе, как вступают в брак и растят детей, как складываются их отношения с семьей, с соседями, с сослуживцами. Лесков показал неразрывную связь мелочей повседневной жизни с ее общим устройством. Для него нет ничего незначительного, все в русской действительности тесно взаимосвязано и отражает общее положение вещей. Поэтому он с острой заинтересованностью в необходимых переменах пишет о неблагоустройстве русских провинциальных городов, об отсталых способах ведения сельского хозяйства, об отсутствии элементарных гигиенических условий в деревнях, о недостаточном количестве школ и врачей, о произволе полиции, светских и духовных чиновников, об их взаимной вражде, усугубляющей и без того тяжелое положение обывателей, и о господствующей в их среде системе "самовознаграждения", тяжелым бременем лежащей на хозяйстве страны.
Участие в решении практических проблем русской жизни Лесков считал не менее важной задачей искусства, чем выработку духовных ценностей, "воспитание души". В соответствии с этим и любимый герой Лескова не идеолог, как герой Достоевского, а практик, не знающий разлада между мыслью и делом. У Лескова отсутствует характерная для многих русских писателей рассматриваемого периода антитеза мыслящего и действующего героя, которую Тургенев проанализировал в статье "Гамлет и Дон-Кихот". Обычно перед героями Лескова не стоит проблема трудности перехода от мысли к действию. Герой гамлетовского типа - не его герой, тогда как Дон-Кихоты встречаются у него очень часто 1. Если герои Достоевского остро переживают свой отрыв от "живой жизни", то герои Лескова - всегда в самой гуще жизни, в самых живых связях с окружающими их людьми.
Основную коллизию русской жизни Лесков видел в вопиющем несоответствии между неограниченными возможностями развития страны, обладающей огромными природными и людскими богатствами, и ее нищетой и отсталостью по сравнению с передовыми странами Западной Европы (Лесков здесь снова обнаруживает близость к Салтыкову-Щедрину, который восклицал в "Письмах к тетеньке": "Ах, тетенька, тетенька! как это мы так живем! И земли у нас довольно, и под землей неведомо что´ лежит, и леса у нас, а в лесах звери, и во´ды, а в водах рыбы - и все-таки нам нечего есть!" (Щ. 14, 307).
). Осознание этой коллизии, по всей видимости, относится к дописательскому периоду жизни Лескова, который пришел в литературу зрелым тридцатилетним человеком. В тех кругах либерально настроенных деловых людей, в которых протекала деятельность будущего писателя и под несомненным влиянием которых формировалось его мировоззрение, главным, а может быть, и единственным условием разрешения этой коллизии представлялось падение крепостного права. Поэтому в первые годы после реформы Лесков возлагал большие надежды на мощный импульс социального и экономического развития, полученный Россией в результате реформ. В статьях начала 60-х годов Лесков приветствует освобождение труда от феодальной зависимости, призывает к развитию хозяйственной и административной инициативы, выражает веру в мирный прогресс страны и постепенное изживание остатков крепостничества.
Просветительская программа Лескова во многом перекликалась со взглядами других русских просветителей этого периода, в том числе и революционных демократов, о чем свидетельствует, в частности, сочувственная рецензия Лескова на роман Чернышевского "Что делать?", который оказался ему близок своим пафосом конкретного переустройства современной жизни на разумных началах. Не заметив революционной направленности романа, Лесков приветствовал мысль Чернышевского о том, что и в этом неразумно устроенном мире "умные люди могут стать твердо и найти себе, что делать" (10,15). "Такие люди очень нравятся мне, - писал Лесков, - и я нахожу очень практичным делать в настоящее время то, что они делают в романе г. Чернышевского" (10, 21). Однако в обстановке напряженной общественно-политической борьбы 60-х годов гораздо более существенными оказались не совпадения, а различия. Сторонник нереволюционного развития России, "постепеновец", Лесков вступает в полемику с "нетерпеливцами", революционными демократами, с целью доказать несостоятельность их теории, ее неприменимость к практике русской жизни, знатоком которой он рекомендует себя с первых же шагов в литературе. В силу ряда причин этот спор вырос в непримиримый конфликт, на долгие годы отлучивший Лескова от передового лагеря русской литературы.
Сначала полемика с "Современником" и Чернышевским на страницах "Северной "пчелы", затем трагическая по своим последствиям для Лескова статья о петербургских пожарах в мае 1862 года и спешный отъезд, почти бегство за границу; написанный там рассказ "Овцебык", прозвучавший предостережением для тех, кто шел с революционной проповедью в народ: "Не зная броду - не суйся в воду!"; через два года после этого роман "Некуда" (1864), единодушно осужденный передовыми литературными кругами, не увидевшими за памфлетным изображением некоторых деятелей 60-х годов (В. Слепцова, А. Левитова, Е. Тур, А. Ничипоренко) искренней симпатии автора к бескорыстным, самоотверженным людям типа Вильгельма Райнера, Лизы Бахаревой и Юстина Помады и его озабоченности судьбами страны и ее молодого поколения. Только через пять лет Н. Шелгунов в статье "Люди сороковых и шестидесятых годов" сделает попытку объективно разобраться в образах, созданных Лесковым в этом романе, и поставит Лизу Бахареву выше тургеневских героинь, вровень с Базаровым.
Полемика с революционными демократами о путях и способах достижения счастливой жизни для всех придавала особую остроту всем обращениям Лескова к проблеме нигилизма и шире - к проблеме революции в России. Заостренно полемичны, а потому "искажены до бездельничества", как сказал Достоевский, образы нигилистов в романах "На ножах", "Соборяне", в повести "Загадочный человек". Но это не относится ко всем без исключения нигилистам, изображенным Лесковым в эти годы. Артур Бенни ("Загадочный человек") и Анна Скокова ("На ножах") не позволяют сказать, что Лесков рисовал образы нигилистов одной лишь черной краской. Обычно лагерь нигилистов в изображении Лескова резко делится на две части: люди честные, самоотверженные, увлеченные революционным романтизмом, противостоят мошенникам, примкнувшим к движению из личных корыстных побуждений и стремящимся использовать его в своих грязных целях.
В 1871 году во время работы над романом "На ножах" Лесков писал А. Суворину: "Я не думаю, что мошенничество "непосредственно вытекло из нигилизма", и этого нет, и не будет в моем романе. Я думаю и убежден, что мошенничество примкнуло к нигилизму, и именно в той самой мере, как оно примыкало и примыкает "к идеализму, к богословию" и к патриотизму" (10,297).
С первых же шагов в литературе Лесков ясно сознавал, что его сила как писателя заключается в доскональном знании практической жизни самых различных социальных слоев русского общества: поместного и чиновного дворянства, крестьянства, черного и белого духовенства, купечества старой и новой складки, мещанства, ремесленников и мастеровых. В его глазах это давало ему огромное преимущество перед "теоретиками". Однако парадокс заключался в том, что творчество самого Лескова, воевавшего с "теоретиками" и подвергавшего критике их теории, подчеркнуто насквозь идеологично. Эта идеологичность объясняет его тягу к Герцену и Достоевскому, которые при всем различии в их взглядах на первый план в художественном произведении выдвигали идею, к их способам и путям постижения русской жизни и ее загадок.
Огромное и далеко еще не оцененное влияние на мировоззрение и творчество Лескова оказал Герцен. "Я с ранней юности, как большинство людей всего нашего поколения, был жарчайшим поклонником таланта этого человека", - писал Лесков о Герцене в очерках "Русское общество в Париже". Сложность вопроса о традициях Герцена в творчестве Лескова состоит в том, что в условиях новой исторической эпохи Лесков выступил не как продолжатель герценовских революционных идей, а как их активный антагонист. Герцен был близок Лескову, прежде всего, антикрепостническим пафосом своего творчества, борьбой за освобождение личности. Именно эти стороны литературной деятельности Герцена Лесков продолжил в пореформенный период. Лесков сузил политический аспект проблемы борьбы против крепостнических пережитков, отделив ее от основной задачи эпохи - революционной борьбы против всего самодержавного строя России, но расширил и детализировал тот жизненный материал, на основе которого эта проблема ставилась. И проблему освобождения личности, задавленной веками создававшейся системой ограничений, втиснутой в узкие рамки сословной жизни, изуродованной невежеством, предрассудками и постоянным страхом перед бездушным чудовищем - государственной машиной царской России, Лесков поставил на примере судеб сотен людей из самых различных социальных слоев. Своим творчеством он доказал универсальность этой проблемы для русской жизни.
Значительное воздействие на Лескова оказала творческая манера Герцена-публициста. Ее влияние ощутимо уже в раннем цикле очерков "Русское общество в Париже", а в 1870 году Лесков писал С. Юрьеву: "У меня есть "влеченье, род недуга" считаться с общественным настроением и шарлатанством наших лицедеев, для чего так удобен род фельетонного писания... Припомните фельетонный пошиб Гейне и Герцена - какая это прекрасная форма и какая ловкая и удобная! Я не хвалюсь, что я могу сделать это так же, как они, но я много раз пробовал, и, кажется, моя попытка была не без удачи" (10, 282).
Лескову была близка и та форма публицистики, которую разрабатывал Достоевский в "Дневнике писателя". С замыслом подобного рода он обращался в 1886 году к А. Суворину, предлагая регулярно доставлять в "Новое время" свои "Наблюдения, опыты и заметки": "...Они будут пестрые, - о чем попало, но всегда по поводу чего-либо недавно случившегося и непременно из такой сферы жизни, которая мне хорошо известна". "Писать буду всегда по поводу чего-нибудь текущего" (11, 322, 323).
Значительная роль публицистического элемента в художественном творчестве Лескова сближала его в жанровом отношении с творчеством Салтыкова-Щедрина и Г. Успенского. Особенно показательно в этом отношении пристрастие упомянутых писателей к циклизации своих произведений, к идейно-тематическому объединению в группы, что помогало лучше выявить связывающую их общую мысль.
Лесков судит русскую жизнь в первую очередь как просветитель - с точки зрения разумности, логичности ее устройства, поэтому в поле его зрения так часто попадают всяческие отклонения от нормы: многочисленные казусы, анекдоты, странности и несообразности русской жизни, ее сюрпризы и внезапности. В России "что ни шаг, то сюрприз, и притом самый скверный" (3, 383), - говорит Лесков устами одного из своих героев.
И в этом он опять-таки оказывается необыкновенно близок Щедрину, который воспринимает русскую жизнь как "мир фантастический, богатый всякого рода сюрпризами" (Щ. 7, 138). Значительная их часть настолько невероятна, что, будучи изображена в литературе, может вызвать недоверие. Однако Щедрин убежден, что "небывальщина гораздо чаще встречается в действительности, нежели в литературе" (Щ. 8,190).
Как созвучна эта мысль тому, что говорит Лесков в рассказе "Павлин": "Знаете: когда читаешь в повести или романе какое-нибудь чрезвычайное событие, всегда невольно думаешь: "Эх, любезный автор, не слишком ли вы широко открыли клапан для вашей фантазии?" А в жизни, особенно у нас на Руси, происходят иногда вещи гораздо мудренее всякого вымысла".
Среди современников Лескова и Щедрина был еще один писатель, вполне разделявший эту мысль, - Достоевский. В 1876 году он писал: "Всегда говорят, что действительность скучна, однообразна; чтобы развлечь себя, прибегают к искусству, к фантазии, читают романы. Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами, в виде самых обыкновенных вещей".
В художественном мире Достоевского фантастическое тесно связано с романтической стихией, с преломлением в сознании обостренно чувствующего героя враждебности окружающего мира. Фантастическое у Достоевского окрашено в мрачные, трагические тона. Для Щедрина и Лескова источником фантастического в русской жизни была ее вопиющая неустроенность, проявляющаяся на всех уровнях - от бытового до политического. У Щедрина явственнее собственно фантастический элемент, находящий выражение в сатирическом гротеске, который был средством художественного эксперимента, проводимого сатириком над русской действительностью и русскими людьми различных социальных положений с целью ярче выявить таящиеся в них возможности, в основном отрицательного свойства. У Лескова фантастическое снижено, переведено в бытовой план, пронизано юмором и иронией. Для него фантастическое - это крайняя степень проявления нелепостей русской жизни, ее невероятных несообразностей и нарушений здравого смысла.
В литературе второй половины XIX века Лесков - один из наиболее критически настроенных по отношению к русской действительности писателей. Этого не поняла современная Лескову критика, презрительно именовавшая его "анекдотистом". Поверхностному взгляду казалось, что писатель занят собиранием забавных и смешных случаев из русской жизни, что он не ставит себе других задач, как только рассмешить и позабавить читателя.
Лескову действительно нельзя отказать в редком умении подмечать комические и курьезные стороны даже печальных, а порой и трагических событий и ситуаций. Ну, разве не "смешно", что русская жизнь ставит иногда человека в такое положение, что он со страху становится грабителем,