Реферат: Е время вынуждены придерживаться исследователи из-за политических требований того времени и тем самым вводить общество в ложную сторону, выгодную очень многим

†
публикуется по благословению

Василий Комлев

Последние дни семьи императора Николая II



Об ужасной трагедии семьи последнего российского императора Николая II и его ближайшего окружения написаны целые тома исследований и выдвигалось множество разнообразных версий, но во всех известных мне работах на эту трагическую тему повторяются одни и те же ошибки первых версий 20-х годов, которых были в свое время вынуждены придерживаться исследователи из-за политических требований того времени – и тем самым вводить общество в ложную сторону, выгодную очень многим. Часто повторяемые ложные версии настолько въелись в общее сознание, что всякая другая, непривычная точка зрения может вызвать понятное отторжение и неприятие. Сейчас, насколько я заметил, создано два основных мнения по рассматриваемому вопросу: мнение абсолютных сторонников следователя Н.А. Соколова, делающих свои неопровержимые выводы по его книге «Убийство царской семьи», и мнение согласных с выводами «Государственной Комиссия по изучению вопросов, связанных с исследованием и перезахоронением останков российского Императора Николая II и членов его семьи» и заключениями следователя Соловьева В.Н. Некоторые члены из состава этой комиссии был подобраны как бы специально из таких вызывающих общественную аллергию личностей, что в объективность ее, какой бы она ни была, мало кто поверил, особенно в православной среде.

А вот я оказался в какой-то мере в своем исследовании как бы между двумя огнями: одни распнут, другие засмеют. Ради поиска истины мне приходится поступиться общепринятыми мнениями и попытаться донести совершенно другой взгляд и иное мнение. Я иногда задаюсь вопросом, а нужна ли людям та правда, давшаяся мне так тяжело и душевно мучительно больно? Неужели им нужны сказки, мифы, внутренние заблуждения и утверждаемая врагом ложь? И я все больше прихожу к мнению, что люди по своему устройству лучше принимают сказочное, чем истинное. Нужна ли им правда о последних днях жизни Царской Семьи — нет, им нужна икона. Нужны ли им обыкновенно жившие Царь и его Семья — нет, им нужны святые. Я глубоко уверен, что у меня последнее особое мнение по Екатеринбургской трагедии. И оно не принадлежит лично мне.

Так получилось, что я оказался обладателем информации последних дней жизни Царской Семьи несколько иного содержания и направления, чем до сих пор было известно всем интересующимся данным вопросом. Потому я был вынужден провести самостоятельно объемный анализ всех доступных мне материалов, касающихся последней русской императорской семьи, реконструируя как бы заново события прошлого. И была предпринята попытка расшифровать с иной точки зрения это трагическое для всей российской истории событие, попытка четче увидеть и показать другим под иным углом спрятанную за полуправдивыми документами и откровенной ложью, открывшуюся мне иную жизнь. И потому пришел к несколько иным результатам и выводам, чем те, которые до последнего времени известны всем. Как бы лукаво ни прятали правду, время приходит ее знать! Зря, выходит, самоуверенно хвастал товарищ Войков, что “мир об ЭТОМ никогда не узнает!”

Все началось с того, что однажды, в 1993 году, я удивленно записал в свой дневник, куда я иногда записывал свои наиболее яркие мистические видения: “А сегодня побывал в царской семье, которую должны расстрелять...”. Каким-то образом, в тонком сне, мое сознание включилось как бы в параллельность сознания цесаревича Алексея и все его мысли и чувства, которые он переживал в данный момент, стали доступны моему сознанию. У мистиков такое состояние называется “перенос сознания”, в нашей же православной литературе лиц, имеющих подобные видения, называют “тайнозрителями”. До этого дня мое отношение к последнему императору Николаю II, как к руководителю государства, было не очень лестное, а тут – прочувствованный запредельный опыт внутренней жизни Царской Семьи, переданный мне мальчиком, жившим 80 лет назад, заставил многое передумать, переоценить и даже жить совсем по-иному. Потому все переданное: увиденное, услышанное и прочувствованное я постарался найти и сравнить в известной литературе и, конечно, передать на суд общественности. Опираясь на свои выводы и заключения, я не утверждаю в абсолютности, что так и было, уж слишком большие Силы заинтересованы в сокрытии истины, но переубедить меня в этом мире будет достаточно сложно, не говоря о множестве подложных документов и мифов, запущенных для запутывания действительности происшедших событий. Версия, предлагаемая мной, должна помочь в какой-то мере в профессиональном и объективном расследовании убийства Царской Семьи. Думаю, что и вдумчивые русские люди во многом со мной согласятся, т.к. все мною написанное достаточно похоже на правду, чем на художественный вымысел. Историческая правда, видимо, искала пути для своего проявления…

Я вынужден в представлении заданного исследования быть во многих вопросах кратким, т.к. смысл представляемой версии не в известных подробностях, кочующих от одного автора к другому, а в ином взгляде на происшедшие события. Мной вставлены диалоги членов Царской Семьи, которых нет ни в одном издании, но примерно каковы они были на самом деле, исходя из рассматриваемой ситуации. Многим из читающих эти строки поверить написанному будет стоить определенных ментальных усилий, т.к. глубокая обратно-отрицательная связь прекрасно работает не только в мире электроники, но и в мире мысли. “Нежелательная” мысль будет настолько незаметно глушиться из мира мысли одного лагеря, может быть даже до отвращения к читаемому материалу, что она без “поддержи” из другого лагеря не сможет даже проявиться и удержаться.

Как всякому опытному читателю, мне несложно рассматривать некоторые человеческие и душевные качества пишущего что-то от себя, что не является чем-то исключительным и потому иные характеристики даются, исходя из моих субъективных оценок.

Начнем с небезызвестной личности Бориса Николаевича Соловьева и его роли в деле освобождения Царской Семьи из заключения в г. Тобольске, куда та была направлена после ареста Временным правительством Керенского летом 1917 года. Жаль, что не встречал его фотографических изображений, но исходя из тех его дневниковых отрывков, которые попали в печать, можно твердо заключить — эта личность неспособна быть первой скрипкой в готовящейся последними верными людьми организации побега! Вялохарактерность просто лезет из каждой написанной им фразы. Потому я согласен с некоторыми версиями, утверждающими, что он не способен быть самостоятельным организатором никакого крупного мероприятия! Он может быть только исполнителем другой внешней, сильной воли. И вот он, в августе 1917 года, вслед за Семьей прибывает в Тобольск и через архиепископа Гермогена пытается наладить связь с императором Николаем II, что ему почему-то не удается. А причина одна — Николай II, обладая великолепной, почти абсолютной зрительной памятью, помнил документ, составленный русской контрразведкой, в котором говорилось, кто из круживших около Григория Распутина был завербован и какой разведкой. Соловьев Б.Н. работал, похоже, на немцев. Во второй раз этот Соловьев (настырно) появляется уже как муж дочери Распутина — Матрены – и как личный представитель единственной подруги императрицы — Анны Вырубовой, чем должен вызвать неприятные минуты в доме на улице Свободы, где размещалась тогда Семья. Та, кому Александра Федоровна больше всех на свете верила и доверяла, оказалась “под колпаком” у главных ее врагов — немцев. По поздним вечерам, когда охрана считала своих царственных узников уже спящими, те сходились в темной гостиной на семейные советы, где обсуждались все волнующие Семью вопросы без опаски быть кем-то подслушанными. Обычно дети докладывали родителям все услышанное за день. В тот раз Александра Федоровна на удивление энергично и очень взволнованно ходила по темной комнате и почти в приказном тоне убеждала мужа: “Ты ошибаешься, ты не можешь этого помнить, в том документе его не было!”, на что Николай Александрович, стоя на одном месте, совершенно невозмутимо и спокойно отвечал: “Я помню, я хорошо помню его фамилию в списке немецких агентов”. Гнать же теперь, с такими рекомендациями, Соловьева уже было нельзя. Если германцы затеяли свою игру — пусть играют через “засвеченного” агента. Бедная, наивная Анна! Она проживет до 1964 года с мыслью, что именно она самая виновная в смерти Царской Семьи.

Соловьева же сводят с другим “преданным” человеком — священником Васильевым, который Семье очень «услужил», проводив ее колокольным звоном в день восшествия на престол, 21 октября, из церкви до дома, а во время литургии, в первый день Рождества, провозгласил многолетие императору, последствия чего для арестованных были не очень приятными. Если после первого случая в Семье решили отнести происшедшее за досадную оплошку провинциала, то второй случай вызвал подозрение и недоверие. Славная получилась парочка — два провокатора. Так и надежнее и спокойнее.

Еще во времена “свободной” жизни, когда Семья жила под колоссальным нажимом дворцовых сплетен и интриг против Них со стороны вдовствующей императрицы Марии Федоровны и дяди Николая II — Николая Николаевича и их сторонников, когда каждое слово подслушивалось, доносилось и перевиралось, когда рядом почти не было искренне преданных и верных людей, у всех выработался определенный стиль поведения, когда надо всегда следить за своими поступками и отвечать за каждое произнесенное при постореннем слово. Как-то в близком семейном кругу император Николай II в сердцах обмолвился: “Они мешают больше, чем Дума и партии все вместе взятые.”

В Тобольске ситуация не изменилась, Семья прекрасно знает, что за ней следят везде и всюду, потому и ведет себя соответственно в разговорах при посторонних, а дневниковые записи всеми ведутся с таким учетом, как будто их читает как большевистская, так и немецкая агентура. В чем и была роковая ошибка в расчетах царя Николая. Уверенный, что все большевики пляшут под дудку немецкого Генерального штаба и что их действия в какой-то мере согласованы на высшем уровне, он не учел очень даже самостоятельную третью силу, свившую себе гнездышко на Уральском хребте. Черные вороны в предчувствии богатой наживы внимательно кружили над обреченной ими жертвой. Когда же был задуман и почти организован побег, не входивший в планы екатеринбургских чекистов, те смогли его пресечь. И узнали они об этом плане только от лица достаточно приближенного к Семье. И это никак не мог быть солдат охраны, как утверждают некоторые исследователи. Многие из прислуги приняли на себя роль добровольных сыщиков и шпионов. Наблюдательный друг Семьи, наставник Алексея и учитель французского языка, месье Жильяр пишет в своем дневнике:

“^ 17 марта. Масленица... Дети грустно смотрят на всех этих веселящихся людей. С некоторого времени они начинают скучать и их тяготит их заключение...

19 марта... Государыня добавила вполголоса: “ После того, что они сделали с Государем, я предпочитаю умереть в России, нежели быть спасенной немцами!” ...

26 марта. Отряд в сто с лишним красногвардейцев прибыл из Омска... Ее Величество сказала мне, однако, что имеет основание думать, что среди этих людей много офицеров, поступивших в красную армию в качестве солдат, она утверждала также, не поясняя, откуда она это знает, что в Тюмени собрано 300 офицеров”.

Наивный Жильяр, столько лет проживший среди Семьи, так и не научился разбираться в хитросплетениях дворцовых интриг. Значит, где-то между 19 и 26 марта Семья решилась на побег. План побега, давно предложенный Соловьевым (немецкий), у Николая Александровича, знавшего непробиваемость своей супруги в раз принятом решении, лежал под толстым-толстым сукном. Александра Федоровна искренне, не особо даже скрывая, презирала свою императорскую немецкую родню за использование немецкой стороной в войне с Россией подлых, низких, недостойных уважения методов ее ведения.

Как-то на прогулке с Алексеем вокруг дома Николай Александрович на его вопрос: “Неужели во всей России нет никого, кто бы хотел нас вызволить?”, — ответил: “Что это, многие хотят, но у них планы нереальные. А у кого реальный — мы не желаем, так как он немецкий. Они же предлагают по весне, как только вскроются реки, на морской шхуне “Святая Мария”, которая сейчас зимует в Тобольском порту, уйти по Иртышу, Оби в Карское море, а дальше — предполагаемая свобода”. Алексей с тайной “немецкого” побега делится с сестрами. И дети наседают на отца: “Нельзя ли бежать на этой шхуне и остаться в России?” — “Можно, — отвечает отец, — но надо после того, как мы пройдем впадение Иртыша в Обь, совершить на судне небольшой переворот, где в основном должна быть преданная нам команда и, повернуть его назад, но уже по Оби, спрятавшись на какое-то время в одном из ее глухих таежных притоков, переждав опасное время. Но так как по всему пути следования наше прохождение будет контролироваться, нужно будет под покровом ночи, незаметно, проскользнуть контрольную точку в месте впадения Иртыша в Обь”. И уставшие от заточения дети уговаривают отца на двойной побег. “Что меня, - вы мама' уговорите”. Перед Алексеем, прекрасно знавшим свою силу над матерью, у мама' рухнули все принципы. Короткое счастливое время подготовки к побегу...

И вот 26 марта прибыл из Омска странный отряд красногвардейцев под командой красных офицеров: Демьянова и Дегтярева, которых хорошо знали в Тобольске. Про Дегтярева в городе говорили, что в юности он отличался крайними монархическими взглядами. Боткина показывала следователю Соколову: “За все время пребывания в Тобольске этот отряд красногвардейцев не произвел ни одного обыска, не сделал ни одного расстрела, не вмешался ни в одну скандальную историю”. Но так как подготовку к побегу от слуг скрыть будет невозможно, то пускается слух через месье Жильяра неверного направления побега — Тюмень. Княжны, стоя у двери, спорили, кто подойдет к Жильяру для запуска дезинформации, пока их не перебила Александра Федоровна: “Ладно вам, я сама с ним поговорю”, — и медленно пошла к месье, одиноко смотрящему в темный проем окна.

До прибытия омского отряда, 24 марта из Омска прибыл некто Дуцман как комиссар Тобольска и Царской Семьи, который ничем себя не утруждал, кроме как наблюдением за Семьей и самим фактом ее пребывания в доме. Следователь Н.А.Соколов пишет: — “За 3,5 недели до приезда Яковлева в нем (Тобольске — В.К.) вдруг как бы по мановению чьей-то дирижерской палочки закипела внезапно бурная жизнь”. Где-то в это время русские монархисты вели переговоры с немецкими дипломатами. Немцы их успокоили: “Вы можете быть совершенно спокойны, Царская Семья под нашей охраной и наблюдением”.

11 апреля Семья получает секретное сообщение, скорее всего от Соловьева, что из Москвы скоро прибудет комиссар с непонятными полномочиями, возможен выезд на суд в Москву, побег под угрозой и надо любыми средствами продержаться в Тобольске до вскрытия рек. Телеграммы екатеринбургских чекистов, раскрывших через предателя план верного направления побега, подействовали на Москву. Секретарь ЦК партии по Уралу и Сибири Шая Голощекин убеждает Свердлова в достоверности сведений, полученных от шпиона — заговор монархиста Соловьева есть полная реальность и Семья готовится к побегу на судне “Мария”, как только вскроются реки. Москва принимает решение: “Совет Народных Комиссаров постановил вывезти Романовых пока на Урал. В Тобольске,- говорил Я. Свердлов комиссару Василию Яковлеву, — такая каша, надо ее скорее расхлебать... Тебе предстоит все это уладить. А самое главное — это то, что ты должен выполнить свою миссию чрезвычайно быстро. Скоро будет распутица, а если тронется лед, тогда придется отложить перевозку до установления пароходного сообщения с Тюменью, а это ни в коем случае нежелательно...” С января 1918 года Яковлев по полученному мандату — военный комиссар Урала. Но еще до вступления Яковлева в должность, этот мандат у него был аннулирован председателем Всероссийской коллегии по формированию Красной Армии Н.Подвойским и Ш.Голощекиным.

Для того, чтобы задержаться в Тобольске до вскрытия рек, у Cемьи возникает и осуществляется свой план действия. Конечно, это не пьеса Чехова, которую недавно ставили в доме на улице Свободы, но спектакль, сыгранный очень чисто, получился. Вечерело, все, нагулявшись, ушли в дом. Но вскоре проинструктированный родителями Алексей возвращается один. Он сначала качается на качелях, но никого нет, кто бы на него обратил внимание. Никогда в жизни цесаревич Алексей не чувствовал себя таким бодрым и здоровым, как в эту зиму, теперь же он должен разыграть болезнь, как в Спале осенью 1912 года. Для полной веры нужны, очень нужны свидетели его “травмы”. Но во двор никто не выходит и тогда он находит развлечение, достойное семейного баловня — съезжая несколько раз на деревянном корыте по ступенькам, ведущим со второго этажа дома, во двор. Грохот стоял неимоверный, который уж точно был услышанным всеми обитателями дома, обеспечивая тем самым полную достоверность необходимой болезни. Отец же выскочил, прекрасно понимая, сколь смертельно опасно развлечение больного гемофилией сына, только лишь когда тот закричал на всю округу: “Папа', папа'!!!” Предупрежденный доктор дает заключение: — сильный ушиб обеих ног, мальчик надолго прикован к постели. “Болезнь” Алексея опередила возвращение солдата из Москвы с распоряжением от ЦИКа большевиков только на одни сутки, пресекая как бы возможное получение от него секретной части решения Свердлова о вывозе всей Царской Семьи из Тобольска. Согласно же привезенному солдатом документу, содержание узников ужесточается с этого дня – 12 апреля; арестовываются генерал Татищев, князь Долгоруков, мистер Гиббс, графиня Гендрикова и госпожа Шнейдер, до этого свободно проживавшие в доме Корнилова, стоявшем через улицу напротив. А 13 апреля из Екатеринбурга, после выгнанного первого отряда, прибывает отряд “злобного еврея” Заславского, равный по численности омскому – как бы блокируя его. Демьянов же договорился с Кобылинским, в случае чего, о помощи своему отряду. Потом и комиссар Яковлев принял также сторону омичей. Если бы они знали тайные задачи друг друга!

В доме же на улице Свободы начинался спектакль, в который убеждают верить, как в реальное событие, до сих пор весь мир. Жизнь дворцовая – что жизнь на сцене. И выживали только умеющие талантливо играть и тонко вести интригу. Они играли великолепно, но слишком большие Силы играли против них

22 апреля, поздно вечером, прибывает для выполнения своей главной жизненной миссии — увоза и спасения Семьи комиссар Яковлев со своим вооруженным отрядом в 150 бойцов.

24 апреля Семья уже знает о внешней цели его приезда и просит через телеграмму совета у московской монархической группы Кривошеина. Те рекомендуют “уступить лишь в крайнем случае категорическому предписанию врачей”.

25 апреля, второе действие спектакля. Яковлев просит аудиенцию у Николая II через полковника Кобылинского и генерала Татищева. Николай Александрович назначает после завтрака, в 2 часа, прекрасно зная, о чем у них будет идти разговор. И его жесткая фраза, сказанная по-царски: “Я никуда не поеду!”, была элементарной проверкой — есть ли у Яковлева полномочия отложить отъезд. У Яковлева их не было.

Следующая сцена, опять разыгранная перед Жильяром, которого приглашает царская дочь Татьяна послушать известный монолог императрицы: почему она оставляет “опасно больного”, горячо любимого сына и едет с мужем. Александра Федоровна так беззаветно и в какой-то мере безумно любила своего сына, что будь он по-настоящему опасно болен, то никакая причина не смогла бы ее оторвать от него. И, знать, была у любимца Семьи, простодушного Жильяра, слабость на язычок, а Семья, изучившая его до тонкостей, была уверена, что он не выдержит и обязательно все запишет в свой дневник или кому-нибудь потихоньку проболтается об услышанном. А он верит всему, что ему серьезно говорят Их Величества. В конце монолога Александра Федоровна в отчаянии как бы проговаривается: — “Однако Господь не допустит этого отъезда, он не может и не должен иметь места! Я уверена, что сегодня ночью на реке начнется ледоход…” Но истинную причину, почему Александра Федоровна решила ехать, она сказала госпоже Тутельберг: “Я должна оставить мальчика и разделить жизнь или смерть мужа”. Может, и от того, чтобы еще более отвести подозрения от готовящегося побега, в центре которого теперь стоит Наследник, она предлагает добровольно поехать с собой любой из дочерей. Она не может им приказывать, когда освобождение так близко. Пока остальные обдумывали, со слезами на глазах согласилась жертвенная Мария.

В последнюю ночь перед отъездом последние инструкции Алексею — теперь ему на правах Наследника командовать переворотом на шхуне. Отец очень волнуется — сможет ли мальчик настоять на изменении маршрута. Договариваются о шифре подцензурной переписки: обычные на первый взгляд предложения принимают необычный внутренний смысл, понятный только посвященному. По-моему, самое важное и главное помещалось в конце послания.

Семья прощается КАК НАВСЕГДА! И Они в этом были тогда полностью уверены. Лица Великих Княжон опухли от слез. Жильяр подмечает в своем дневнике:

“Четверг, 25 апреля... Государыня, прощаясь, просит меня не сходить вниз и остаться при Алексее Николаевиче. Я отправляюсь к нему, он плачет в своей кровати. Великие Княжны возвращаются к себе наверх и проходят, рыдая, мимо дверей своего брата...”

Добавим — смертельно больного по официальной версии. И что это за горе такое: прощаясь с родителями и сестрой только на время болезни брата и зная, что только от его выздоровления зависит их разлука, они так убиваются, не обращая внимания на Алексея, на его страдания? Нет, просто в неподдельном горе они забыли о его поддельной болезни, а месье Жильяр слишком близок и наивен, чтобы перед ним напрягаться в продолжении спектакля. Нагоняй от брата на следующий день они все же получили.

3 мая начальник охраны полковник Кобылинский получил телеграмму с извещением о том, что родители с сестрой были задержаны в Екатеринбурге. Яковлев, осознав, что ждет арестованных в этом городе, сделав ложный маневр в сторону Екатеринбурга, везет их в обратном направлении — в Омск. Александра Федоровна запишет в своем дневнике:

“^ 16(29) апреля... Омский сов. деп. не разрешает нам проехать через Омск, так как боятся, что нас захотят увезти в Японию”.

Не в силах устоять перед напором уральских чекистов, к тому же объявленный ими “вне рядов революционеров”, Яковлев вынуждено направляет состав в обратный путь, предварительно предупредив телеграммой Свердлова о неизбежной смертельной опасности, ожидающей царя в Екатеринбурге:

“...Еще одно соображение: если Вы отправите багаж (т.е. Николая Романова — В.К.) в Симский округ (Уфимской губернии. — В.К.), то Вы всегда и свободно можете его увезти в Москву или куда хотите. Если же багаж будет отвезен по первому маршруту (в Екатеринбург — В.К.), то сомневаюсь, удастся ли Вам его оттуда вытащить. В этом ни я, ни Гузаков, ни екатеринбуржец Авдеев — никто из нас не сомневаются; так же как не сомневаемся в том, что багаж всегда в опасности. Итак, мы предупреждаем Вас в последний раз и снимаем с себя всякую моральную ответственность за будущие последствия...”

Перед самым Екатеринбургом со стороны Омска имеется железнодорожный путь в сторону Челябинска, куда, спасая царя от беззакония, Яковлев еще раз пытался направить свой состав. Нет, не удалось ему вырвать царя из пут уральских пауков. Именно к этому моменту в его жизни следует приводить воспоминания жены Яковлева: “...как часто он не спал по ночам, как мучился и постоянно восклицал: “Что же я наделал!” Да, у него шанс почти был... Так совпало не случайно, что Яковлев, видный революционер, был лично знаком с председателем Тобольского Совета балтийским матросом П. Хохряковым и председателем Омского Совета В. Косаревым... Не помогли дружеские связи.

Александра Федоровна в день приезда в Ипатьевский дом на окне занимаемой комнаты начертила знак “свастика” и поставила число прибытия 17/30 апр. 1918, что дало потом повод некоторым обвинить ее в фашизме. Как мистик, я скорее предположу обратное: фашизм в какой-то части в чем-то оказался следствием убийства Царской Семьи. Страшное это было преступление в глазах Божьих. Всем досталось...

Тобол пошел на Страстной, значит - 2 мая. И опять Жильяр наблюдает: “4 мая. Печальный канун Пасхи. ВСЕ УДРУЧЕНЫ...” Да, их опять предали, в который раз. Отъезд царя Николая II сменил планы организаторов побега. Они не захотели рисковать из-за одних царских детей. Они им не нужны. Тобольский архиепископ Гермоген, отчасти посвященный в план операции, попытался сделать безуспешную попытку во время Крестного хода к освобождению заключенных, но без мощной военной поддержки она была обречена.

7 мая получено первое письмо из Екатеринбурга. Дети не столь глупы, чтобы не понять мрачной шутки екатеринбургских чекистов, поселивших родителей с сестрой в доме инженера Ипатьева. Они не могли не понять — из этого дома без достаточной внешней помощи им живыми уже не выбраться!!! И тогда, потрясенные совокупностью всех событий, они решились на свой, опять никем не замеченный побег. Учитывая характер неугомонной, страстно желающей жить Анастасии, мнимость болезни Алексея и безвыходность ситуации, в какой они оказались, этот план, исходивший, конечно, от младших, в действительности существовал. Анастасия плакалась брату: “Им (сестрам) легче умирать, в них влюблялись и они влюблялись, а мне умирать – и я не знаю, что это такое”. Вдвоем они уговорили Татьяну, а втроем уже Ольгу. Общая беда, да и вся жизнь, их слепила настолько крепко друг к другу, что даже бежать, спасая свою жизнь, они могли только вместе. План побега, конечно, разрабатывал “фронтовик” Алексей, у которого за все время заточения была всего одна игра — он мысленно организовывал разные варианты побегов. Отец, готовя своего Наследника, брал его с собой в октябре 1915 года на фронт, где знакомил с работой Ставки, объяснял, как генералы продумывают, решают и проводят военные планы в действие. И вырвавшийся тогда впервые в жизни от женских юбок Алексей воспринимал как губка все, что видел, и все, что слышал. Отец, страстный охотник, учил его, как провести ночь в лесу и как провести зверя. Алексей убеждал сестер: “Я вас так спрячу, рядом пройдут и не заметят”. “Больной” Алексей ведет схему смен караулов, а сестры днями развлекаются на качелях, подслушивая через забор все, что говорят громкоголосые простодушные тобольчане, т.к. надо определиться, куда бежать, ведь погоня бросится в единственно известный им Ивановский женский монастырь. Заводят разговоры со своими по-детски наивными охранниками, задавая им ничего не значащие будто вопросы — составляются по имеющейся у них английской книге психологические портреты, необходимо точно знать — кто “не заметит” момент их бегства, а если заметит, то не будет стрелять. Вначале было сомнение, а вдруг ОНИ поймут внутренний смысл вопросов. Тут кто-то сказал: — "А из них никого нет читающих по-английски. Они понимают только немецкий". Кого имели виду — охранников или слуг? Анастасия носилась по дому и двору как угорелая, чтоб потом забежать в комнату на доклад к брату, с разбега упасть к нему на грудь и с бешеной скороговоркой выпалить ему на ухо все виденное и слышанное. И “окно побега” вычислено, путь составлен, ночь побега определена. Словно само Небо стояло на их стороне — погода в Тобольске стояла тогда летняя. И все драгоценности уже розданы верным людям и спрятаны в тайниках, при этом упрямо повторяли, что все повезут с собой, к родителям. Они знают, что на эту тему их очень внимательно слушают. Последнюю шкатулку с драгоценностями спрятала Татьяна в подвале дома, ловко обманув охранника: “Я ее так спрятала, что, кроме меня, ее никто не найдет!” . Нашли, но только в 30-х годах.

И вот решающая ночь, когда по графику заступал самый безответственный и добрый караул. Все, переодетые в зимние спортивные костюмы, собираются вместе в комнате Княжон. Но, в ответственную минуту у Ольги, парализованной нашедшим на нее сильнейшим страхом, “отказывают ноги”. На правах старшей сестры она отменяет, откладывает побег. И побег срывается. Видимо тогда, впервые в жизни, на нее поднял, насколько позволяла обстановка, свой голос “маленький” брат. Хотя и ему было очень страшно, но она нарушала неписаное семейное правило — то, что принято всеми — становится законом для исполнения всеми. Это на нее не подействовало. “Сейчас еще холодные ночи (как будто две ночи им предполагалось провести в тайге), — был ее женский довод, — побежим в следующее дежурство этого караула”. Следующего дежурства этого караула они уже не дождались. Потом уже там, в Екатеринбурге, сознавая общую обреченность, в прогулках с больным, сидящим на кресле-каталке Алексеем, она, глубоко страдая, как бы просила у него в разговорах прощения за ту свою минутную слабость, имевшей страшную цену — их жизни: “Если бы я только знала, что у нас тогда был единственный шанс на наше спасение, если бы я только знала!”, — часто повторяла она. Сестры внутренне отгородились от Ольги, осуждая ее слабость. Мария приняла их сторону, чего не наблюдалось у Алексея. Даже в своем дневнике отец ни разу не упомянул ее после приезда в Екатеринбург, она старшая, она ответственна. Свидетели показывали, что Ольга походила на человека, переживавшего тяжелую внутреннюю травму.

17 мая отряд полковника Кобылинского распущен и заменен красногвардейцами Родионова. Та жесткость, скорее специальная, с какой заступил на свой пост Родионов, дала понять детям однозначно: у них теперь один путь — Екатеринбург. Жильяр запишет в этот день:

“У нас с генералом Татищевым чувство, что мы должны, насколько возможно, задержать наш отъезд; но Великие Княжны так торопятся увидеть своих родителей, что у нас нет нравственного права противодействовать их пламенному желанию”.

Через три дня они отплыли в Тюмень. Был ли смысл замены отряда полковника Кобылинского из-за каких-то трех дней? Нет, просто сам отъезд из Тобольска был следствием смены отряда, а три дня понадобились только для подготовки отъезда. Еще через три дня их встретил снегом и слякотью мрачный Екатеринбург, словно Небо опустило свои поводья, оплакивая их дорогу к смерти. Сопровождающих разделили: одних в Ипатьевский дом, других — в тюрьму, а третьих не тронули.

“Я и сейчас не могу понять, чем руководствовались большевистские комиссары при выборе, который спас нашу жизнь. Зачем было, например, заключать в тюрьму графиню Гендрикову и в то же время оставлять на свободе баронессу Буксгевден, такую же фрейлину Государыни? Почему их, а не нас?” — наивно задается вопросом все тот же Жильяр. Ответ, думаю, в том, что екатеринбургские чекисты не особо верили в свою легальную долговечность и предполагали, что после их собственного, почти неизбежного скорого поражения, по делу расстрела Семьи будет вестись очень серьезное следствие. Заключая одних и не трогая других, они, тем самым, отводили внимание от своего главного провокатора, благодаря которому им удалось сорвать побег и которому они должны сохранить жизнь для последующего использования. Знали: грамотно поставленное следствие будет его искать! Перебирая близкое окружение Семьи, ну очень напрашивается на эту роль камердинер Ее Величества Волков. Его книга “Около царской семьи” дает поводы к этому подозрению. Конечно, по рукописи прошлась рука вдовствующей императрицы Марии Федоровны, при которой жил Волков в Копенгагене, настолько там чувствуется ее завуалированная ненависть к снохе и досада к сыну. Принципиально преданный Семье человек не допустил бы таких правок. К тому же камердинер Волков был в Тобольске тайным связником между Соловьевым и бывшим императором Николаем II. Очень похоже, что ему уже был организован побег на вокзале Екатеринбурга, когда незадачливый охранник вдруг их покинул, надолго пропав в привокзальной сутолоке. Но Гендрикова и Шнейдер отказались бежать. И все же ему удалось совершить побег, когда их, 11 приговоренных, вели в ночь с 3 на 4 сентября на расстрел 22 охранника. Волкову же тогда было 59 лет. Подробнейшему описанию своего побега он посвящает более половины содержания своих “Воспоминаний...”, словно боясь, что ему не поверят и будут проверять. Но при всех моих подозрениях, буду рад, если я ошибаюсь.

Из книги записей дежурств:

“22(?) Мая. Прибыли в Дом особого назначения семья Романовых из (4) четырех человек: Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна, Анастасия Николаевна, Алексей Николаевич и с ними повар Иван Михайлович Харитонов, мальчик Леонид Иванович Седнев...”

Приезд, даже в новую тюрьму, для детей все равно в радость. Они снова вместе. Но новая тюрьма опасней и строже, и опять шепот на ухо Алексею: “Милый, пострадай еще, мы тебя очень любим!” Как не хочется болеть всю жизнь болевшему, но это надо для всей Семьи. Раз нужна эта жертва, он идет на нее, ударяясь при всех во время шутливых маневров среди разложенных вещей правым коленом. Отец запишет своем дневнике 23(10) мая: “Вечером, как нарочно, он ушиб себе колено и всю ночь сильно страдал и мешал нам спать”. Написал, рассмеялся и пошел спрашивать совета у не спавших всю первую ночь близких — исправлять ошибку нельзя, вырывать листок тоже. Решили спрятать дневник на несколько дней, тогда ОНИ, “тайно” читающие дневник, не поймут ошибки. И никто не обратил внимания до сих пор: — как можно хотеть спать в первую ночь после напряженной разлуки! Александра Федоровна даже не сделала в этот день обычной записи в своем дневнике. Всю первую ночь они провели в анализе всего происшедшего с ними за все разлучное время. Психологический подход к охране, опиравшийся на результаты незаметного психологического тестирования, который позволял определить с большой вероятностью человека, склонного к добру или к злу, был одобрен и с успехом применен к охранникам коменданта дома особого назначения (ДОНа) Авдеева.

Достаточно быстро арестованные расположили к себе своих охранников. Это их, скорее всего, и спасло потом, 13 июня, когда Семье вдруг было приказано готовиться к отъезду и она пребывала в напряженном ожидании до 11 вечера, пока им не было сказано об отмене переезда. Это была первая попытка расстрела Царской Семьи в Екатеринбурге, которая сорвалась из-за отказа охраны выполнять беззаконный приказ Уральского ЧК и тех, кто стоял за ними. В эту ночь с 12 на 13 июня в Перми был расстрелян младший брат Николая II — Великий Князь Михаил Александрович.

^ В книге записей дежурств записано:

“11 Июня. Введен усиленный внутренний караул, добавлено тринадцать (13) человек.

12 Июня. Обычная прогулка семьи Романовых. Был принят доктор Деревенко, который заявил, что в городе ходят слухи, будто бы Алексей Романов убит и схоронен сегодня ночью, заявление было сделано перед принятием коменд [анта]”.

Из дневника Николая II: “28 мая(ст.ст).(10 июня) ...Омерзительно! Внешние отношения также за последние недели изменились: тюремщики стараются не говорить с нами, как будто им не по себе, и чувствуется как бы тревога или опасение чего-то у них! Непонятно! (Все ему было понятно, так как на наивных лицах солдат мысли читались в открытую).

31(ст.ст) мая.(13 июня) Вознесение. …Днем нас почему-то не выпускали в сад. Пришел Авдеев и долго разговаривал с Евг. Серг. [Боткиным]. По его словам, он и областной совет опасаются выступлений анархистов и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно — в Москву! Он просил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться, но тихо, чтобы не привлекать внимания чинов караула, по особой просьбе Авдеева. Около 11 час. вечера он вернулся и сказал, что еще останемся несколько дней. Поэтому и на 1-е июня остались по- бивачному, ничего не раскладывая. Погода простояла хорошая; прогулка состоялась, как всегда, в две очереди. Наконец, после ужина Авдеев, слегка навеселе, объявил Боткину, что анархисты схвачены и что опасность