Реферат: Олитиками, так и общественностью, весьма заметной тенденцией стало широкое использование в этом дискурсе данных археологии, этнологии и исторической лингвистики

Мифы современного расизма в РФ


В наши дни, когда вопрос о судьбах России активно обсуждается как политиками, так и общественностью, весьма заметной тенденцией стало широкое использование в этом дискурсе данных археологии, этнологии и исторической лингвистики. Былая монополия специалистов на интерпретацию этих данных рухнула, и к ним без тени смущения и с видом знатоков обращаются политики разного ранга, журналисты, писатели, неудавшиеся инженеры и биофизики и прочие любители «метаисторического» жанра. Что ищут они в глубинах древней и древнейшей истории, чем их не удовлетворяют более близкие к нам события, почему размытый образ легендарных предков оказывается иной раз более притягательным и желанным, чем овеянные славой реальные исторические герои? Чтобы во всем этом разобраться, необходимо начать с так называемого «русского вопроса». Рассмотрев основные современные проблемы русских, я затем остановлюсь на исследованиях тех российских специалистов, которые внесли особый вклад в развитие взглядов современных русских националистов об отдаленном прошлом вообще и происхождении славян в частности. Я также проведу анализ современных русских и украинских националистических мифов о древнейшей истории и объясню, почему ключевое место в этих мифах занимает «арийская идея». В этой части работы моими основными материалами будут публикации дилетантов, которые сегодня наводнили российскую и украинскую прессу и художественную литературу.

При оценке таких публикаций следует иметь в виду, что в наши дни они являются главным источником народных знаний о древнейших этапах истории, а также о происхождении славян и их отдельных групп (русской и украинской). Ведь в отличие от научных публикаций, выходящих малыми тиражами и написанных трудным языком, фольк-хистори представлена сериалами (типа «Великие тайны», «Тайны земли русской» или «Подлинная история русского народа»), издающимися в большом количестве экземпляров. Кроме того, именно благодаря этой литературе русское и украинское национальное сознание получает головокружительную историческую глубину и обретает желанных предков, которыми с устрашающим постоянством оказываются «арийцы». Мало кто из специалистов симпатизирует этой деятельности, и лишь единицы соглашаются в ней участвовать. Подавляющее большинство российских ученых рассматривают подобные выступления как «извращение истории» и стараются их не замечать, либо изредка высказывают свое возмущение. Мне же эти новые мифы о древнейшем прошлом представляются чрезвычайно интересным полем для исследования. Они высвечивают важные проблемы, беспокоящие российскую общественность, показывают, чего именно она ждет от современной науки, а также демонстрируют важные сдвиги, происходящие сегодня в сознании значительной части интеллектуалов. Анализ этих мифов показывает, откуда у современных русских националистов такая неуемная тяга к «Арктической прародине».


Русские в беде


«Русский вопрос» невозможно понять без учета того факта, что в массе своей русские по своему мировосприятию были и остаются имперским народом. Это означает, что они численно доминировали в крупном многоэтничном авторитарном государстве, занимали в нем ведущие политические позиции и со времен крушения монгольского ига никогда не испытывали какого-либо чужеземного владычества. Поэтому, хотя они и были знакомы с социальным и экономическим гнетом, этническое или религиозное ущемление было им неведомо, и они в основном оказывались невосприимчивыми к особым культурным и языковым запросам нерусского населения. В годы перестройки многие из них выступали за демократические «общечеловеческие» ценности и именно на этих основаниях поддерживали движение отдельных республик к политическому суверенитету. Фактически, подобно антимонархическому движению февраля 1917 г., антикоммунистические движения конца 1980-х гг. были выступлением против гиперцентрализованной власти, которая получала сверхприбыли от внутреннего колониализма, нещадно эксплуатируя богатые ресурсы национальных окраин. В этом смысле все эти движения были сродни регионализму, наблюдающемуся сегодня в ряде стран Западной Европы.

Вместе с тем у лидеров националистических движений в отдельных советских республиках имелось свое видение происходящих процессов. Они ставили своей целью достижение не столько демократии самой по себе, сколько национального (этнического) освобождения. Именно в этом их интересы радикально расходились с интересами русских. Тем самым для большинства нерусского населения этнические ценности и цели оказывались более понятными и оправданными, чем более абстрактные демократические идеи.

После окончательного распада Советского Союза в декабре 1991 г. этнонационалистические ценности одержали победу во всех нерусских республиках, причем не только во вновь образованных государствах, но в известной мере и внутри Российской Федерации. В итоге более 17 % русских (25,3 из 145,2 миллионов) неожиданно обнаружили себя за пределами Российской Федерации, и перед ними встал вопрос о том, как жить в новых условиях. В этих обстоятельствах многие из них остро ощутили кризис идентичности, ибо они привыкли ассоциировать себя с Советским Союзом, а не с Российской Федерацией, не говоря уже о других республиках. В этом плане полезно рассмотреть порознь, во-первых, основной русский массив, оставшийся в пределах РФ, а во-вторых, тех, кто составил «новую русскую диаспору» в ближнем зарубежье.

Русский вопрос возник еще в советское время, когда в эпоху построения «новой советской общности» русская идентичность подверглась суровым испытаниям. Столкнувшись с нарастающим валом этнонационализма, русские, ранее никогда всерьез не задумывавшиеся об основаниях своей «русскости», с удивлением обнаруживали, что та объективная база этничности (язык, культура и пр.), о которой им годами твердили этнографы, как бы рассасывалась, не оставляя им надежды на будущее. Показательно, как это явление определила исследовательница из русского провинциального города Тамбова: «В условиях тоталитарного государства… при всей кажущейся “исключительности” России и русской нации русская культура оказалась отторгнутой от своих национальных и исторических корней»i. Более жестко эту мысль формулирует ультранационалистическая газета «За русское дело» (С.-Петербург): «Сначала русский народ лишили статуса нации, объявив его “советским” народом, затем “русскоязычным” и, наконец, “россиянином”». Автор этих слов, депутат Госдумы РФ, сетовал на то, что «русский народ уже забыл свою славную историю», что «антинациональные силы» прививают ему чувство раба и что России скоро не будет как национального государстваii. После распада СССР русские, оставшиеся в России, почувствовали себя обездоленными, переживая шок от распада страны, создание которой они связывали с вековыми усилиями своих предков. Их основательно подорванная идентичность властно требовала «вернуться к национальной культуре и историческим корням»iii. Кроме того, они быстро осознали свое одномоментное превращение в северный народ, две трети территории которого приходились теперь на зону вечной мерзлоты, и северная система координат стала важным компонентом новой русской идентичности. Наконец, русские особенно болезненно реагировали на политическое давление со стороны национальных республик, требовавших расширения своих прав; в этом они усматривали непозволительный сепаратизм, грозящий развалом самой Российской Федерации.

Не менее болезненно все русские переживали расставание с образом «старшего брата», составлявшим значимый компонент их самосознания. Ведь еще совсем недавно русские считались цивилизаторами, носителями высокой культуры, которой они щедро делились с другими советскими народами. Этот миф вполне сознательно внедрялся советским руководством начиная с конца 1930-х гг. Мало того, русские изображались мессианским народом, призванным вести все человечество к новой, справедливой цивилизации. У этой идеи имелась и практическая сторона, ибо советское руководство лелеяло мечты о дальнейших территориальных приобретенияхiv. Не менее важно, что советская риторика оправдывала такого рода планы борьбой за воссоединение разделенных народов типа украинцев, белорусов и пр. Русские впитывали эту идею с детства и нисколько не сомневались в ее справедливости, ибо она опиралась на концепцию истории, которой их неизменно обучали в школе. Вот почему события декабря 1991 г. оказали на многих русских шоковое воздействие. Действительно, народы, воссоединенные с русской помощью, обрели свои независимые государства; зато именно русские теперь попали в положение разделенного народа. Стоит ли говорить о том, что русские в ближнем зарубежье восприняли эту новую ситуацию как вопиющую несправедливость и винили российскую власть в предательстве?

Среди проблем, вставших перед новой русской диаспорой, были следующие. Во-первых, до конца 1980-х гг. русские были единственными, кто чувствовал себя уютно в любой части бывшего СССР. Этому в немалой мере способствовали широкое распространение русского языка, символический статус «старшего брата» и реальная правовая защита со стороны советского государства. При таких условиях русские ближнего зарубежья вовсе не случайно поначалу оказались неспособными идентифицировать себя с каким-либо особым регионом и считали всю Евразию своим домомv. Однако после 1989 г., когда республики объявили языки титульных народов государственными, ситуация радикально изменилась. Положение подавляющего большинства русских стало весьма уязвимым, так как никаких других языков, кроме русского, они не знали. Они тут же ощутили ограничения в свободе поведения и лингвистическую незащищенность.

Во-вторых, этнический состав местного чиновничества в республиках быстро менялся, ключевые посты доставались выходцам из местных элит, и русские начали терять доступ к политической власти. Сходная ситуация складывалась и в сфере экономики, хотя степень изменений была различна в разных республиках. В некоторых южных республиках русские еще долго осуществляли руководство местной промышленностью; зато в Прибалтике они были вытеснены из управленческой сферы еще в 1980-е гг., хотя кое-где они начали успешно действовать в частном бизнесе. В некоторых регионах русские вообще лишились доступа к власти, а в других возникло своеобразное разделение функций – местная элита господствовала в политике, а русские – в экономике. Итогом стала политическая дискриминация русских, особенно остро проявившаяся в Эстонии и Латвии, где большинство русских, в силу обстоятельств не получивших гражданства, были исключены из политического процесса. Отсюда их политическая незащищенность.

В-третьих, русские изначально переезжали в национальные республики в поисках лучшей работы, ради улучшения своих жилищных условий, получения престижных должностей и т. д. Как правило, русские были заняты на крупных промышленных предприятиях союзного значения (в особенности в военно-промышленном комплексе), где они получали высокие оклады. Однако в 1990-е гг. многие из этих предприятий по экономическим или политическим причинам были закрыты, а их бывшие работники вплотную столкнулись с проблемой безработицы. При этом никакой системы пособий по безработице, хотя бы отдаленно напоминающей западные стандарты, в республиках не было. Кроме того, в отличие от коренного населения республик, тоже испытывавшего экономические трудности, русские были городскими жителями и не могли рассчитывать на помощь из села, где у них не было родственников. А незнание местных языков и враждебность со стороны остального населения затрудняли поиск нового места работы. Следствием этого было сокращение доступа к жизненно важным ресурсам и резкое падение уровня жизни. Это вело к экономической незащищенности.

В-четвертых, в социальном отношении русские представляли собой более атомизированное население, чем, например, народы Средней Азии и Кавказа. Ведь у последних сохранились кланы или локальные общинные формирования, помогавшие им преодолевать временные неурядицы и защищавшие от роста преступности. У русских такие традиционные социальные структуры отсутствовали, и в складывающихся новых условиях они в полной мере почувствовали негативные последствия общественной атомизации. В целом в бывшем СССР русские были слабо интегрированы в местные общества, особенно в Средней Азии и в Грузии, и многие из них стремились уехать в Российскую Федерациюvi. Так возникла проблема отчуждения и социальной незащищенности.

В-пятых, у русских возникли серьезные культурные проблемы после того, как языки титульного населения получили статус государственных, т. е. стали господствовать в делопроизводстве, образовании и средствах массовой информации. Русские ощутили реальную угрозу культурным основаниям своей идентичности.

В-шестых, русских пугали вспыхивавшие то тут, то там межэтнические стычки, порой оборачивавшиеся настоящими войнами. Этот фактор был в особенности актуальным в ряде южных республик (Таджикистан, Азербайджан, Грузия, позднее – Чечня), где жизни людей угрожала реальная опасность. Там возникало чувство физической незащищенности.

Наконец, русские в ближнем зарубежье с тревогой, а иногда и с возмущением воспринимали изменившееся к ним отношение. Образ «старшего брата» с быстротой молнии сменился статусом «этнического меньшинства», а кое-где даже образом «нежелательных гостей» или «оккупантов», что оскорбляло русских. Все это создавало кризис идентичности на всем постсоветском пространстве.


Праиндоевропейцы и русский национализм


Наиболее чувствительными к описанным выше процессам оказались русские националисты. Их озабоченность неблагоприятной экономической, социальной и культурной ситуацией, складывавшейся в СССР в поздние советские десятилетия, вполне понятна и обоснована. Однако вместо того, чтобы искать реальный источник неблагополучия, идеологи русского национализма, начиная с 1970-х годов, во всех российских бедах обвиняли «сионистов», Запад и «инородцев», будто бы покушавшихся на исконные русские ценности и мечтавших о территориальном расчленении Россииvii. В последние годы, отвечая на этот вызов, некоторые русские националисты пытаются прививать русским новое имперское мышление. Они настаивают на том, что русский народ может найти исцеление только в имперском сознании, видят в империи символ возрождения русской государственности, изображают русских угнетенной нацией в своем государстве и утверждают, что «нельзя, помня все время о свободе других наций, постоянно забывать о свободе своей»viii.

Некоторые из этих идеологов пытаются мобилизовать на защиту русских интересов примордиалистские мифы о далеком прошлом. Они обвиняют российских ученых в намеренной фальсификации истории будто бы для того, чтобы натравливать друг на друга братские народы и обращать их в рабство. Поэтому они объявляют, что «вопрос древней истории – это первостепенный вопрос государственной стратегии»ix. Со своей стороны они рисуют Евразию исконной родиной славяно-русов, где они жили якобы в течение тысячелетий, закладывая здание будущей человеческой цивилизации. Подхватывая мессианский советский миф, эта концепция опрокидывает его в отдаленное прошлое и изображает доисторических предков богатым и щедрым народом, отважными воинами и неутомимыми завоевателями, благородными культуртрегерами и создателями едва ли не всех древнейших цивилизаций. Различные авторы помещают их первичный культурный очаг то в евразийские степи, то в Малую Азию, а некоторые ухитряются даже выводить их из легендарной Атлантиды. Вряд ли стоит говорить о том, что речь идет об авторах-дилетантах, публиковавшихся в основном в популярных журналах и сборниках научно-фантастических произведенийx. Между тем их захватывающие фантазии издавались большими тиражами и имели гораздо более широкий круг читателей, чем научная литература. Мало того, такие неортодоксальные тексты воспринимались непритязательными читателями как последнее слово науки, которое ангажированные советские ученые якобы скрывали от них по идеологическим соображениям.

Многие из построений, о которых идет речь, основывались не столько на достижениях науки, сколько на текстах поддельной «Влесовой книги», созданной в среде русской эмиграции в начале 1950-х годовxi. В ней говорилось о предках-скотоводах, веками кочевавших из конца в конец по широкой евразийской степи, свято хранивших свои духовные традиции и отстаивавших их в борьбе с многочисленными коварными врагами. В конечном итоге в русле этой мифологической концепции образ предков-славян сливался с представлением о древних индоевропейцах, а в качестве термина для последних реанимировался дискредитированный нацистами термин «арийцы». Мало этого, на рубеже 1980–1990-х годов рассматриваемый миф обогатился новым сюжетом – представлением о Северной (Полярной) прародине, и со временем в нем все более отчетливо начали звучать расовые мотивы. О том, как, кем и с какой целью создавался этот миф, как он обслуживает современную русскую национальную идею, и пойдет речь ниже.

Одним из важных источников информации русским националистам служат современные научные теории, связанные с разработкой индоевропейской проблемы. Наиболее популярными в последние советские десятилетия были три теории о прародине индоевропейцев и их связи с известными археологическими культурами. В 1950-х гг. в ходу была гипотеза о балканской, или дунайской, прародине, которую тогда отстаивал лингвист Б. В. Горнунгxii и которой до конца своих дней придерживался известный востоковед И. М. Дьяконовxiii. В 1960–1970-е гг. большинство советских археологов развивали идею о том, что формирование праиндоевропейской общности происходило в прикаспийско-причерноморских степях, откуда их отдельные группы расселялись по соседним регионам в течение бронзового века. На Западе эту теорию пропагандировали М. Гимбутас и ее школаxiv. Наконец, в 1970-х гг. советские лингвисты В. В. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе выдвинули конценцию, согласно которой прародина индоевропейцев лежала где-то в Малой Азииxv.

Все это не осталось незамеченным в стане русских националистов. В своих псевдонаучных построениях одни из них (бывший физик, затем комсомольский работник, сотрудник ИНИОН, а ныне политический деятель националистического направления В. Скурлатов и журналист В. Тороп) опирались на теорию о прикаспийско-причерноморской прародине, другие (бывший радиофизик, ныне писатель-фантаст и президент Московского клуба тайн В. Щербаков и бывший инженер, а ныне писатель-фантаст Ю. Петухов) следовали разработкам Иванова и Гамкрелидзе, а третьи (бывший преподаватель марксизма-ленинизма, а затем основатель неоязыческого «Союза венедов» в Петербурге В. Безверхий и бывший геолог, а затем сотрудник патриотического «Отдела всемирной истории Русского Физического Общества» Г. Гриневич) вновь вернулись к идее балканской прародины.

Следует лишь отметить, что ученые строго различали западный ареал оседлых земледельцев (от Балкан до Поднепровья) и восточный степной ареал подвижных скотоводов, которые были связаны с совершенно разными лингвокультурными мирами. Иными словами, если специалисты идентифицировали индоевропейцев со степными культурами, то западных земледельцев, включая и трипольцев, им приходилось относить к совершенно иной общности («Старая Европа», по Гимбутас). Если же они настаивали на балканской прародине, то перед ними вставала трудная проблема лингвокультурной принадлежности степного населения эпох энеолита и бронзы. Более сложная картина рисовалась сторонниками идеи о малоазийской прародине, которые реконструировали множество различных направлений расселения древних индоевропейцев, соответственно менявших свой образ жизни и культуру. Спор о прародине индоевропейцев не затихает и по сию поруxvi.

Однако русских авторов-националистов все эти сложности мало волнуют. Для них нет большой разницы между балканскими культурами и трипольем, с одной стороны, и степными культурами, с другой. Если, по Гимбутас, сдвиг земледельческого населения из балкано-карпатского региона в Эгеиду и на Крит означал отступление обитателей Старой Европы перед лицом индоевропейской экспансии, то для Гриневича и Безверхого речь шла исключительно об индоевропейском, точнее «славяно-русском», расселении. Выше уже говорилось, что все рассмотренные националистические версии фактически отождествляют праиндоевропейцев со славяно-русами. Более того, других народов (не только неиндоевропейских, но и индоевропейских и даже славянских, не принадлежащих к русскому корню) эти версии, как правило, попросту не признают! Правда, исключение представляют, во-первых, народы «черной» и «желтой рас», и во-вторых, «семиты», играющие очень важную символическую роль во всех этих построенияхxvii.

C конца 1970-х – начала 1980-х гг. древние передвижения и подвиги белокурых голубоглазых культуртрегеров-арийцев и, в особенности, «славяно-скифов» все более привлекали внимание и русских писателей-фантастовxviii. Один из них объявил героя троянской войны Ахилла «россом», «тавроскифом», наследником великой степной традиции, носители которой будто бы разнесли высокую культуру от Европы до Китая и Индии и, в частности, обучили греков выковывать железное оружие. Он давал понять, что не только пеласги, но и древние обитатели Палестины были «одного корня» со славянамиxix. Любопытно, что эта тенденция тесным образом сочеталась с антизападничеством, в особенности, с антиамериканизмомxx.

До известной степени импульс такого рода литературе задал писатель В. А. Чивилихин (1928–1984) публикацией своего печально известного романа «Память», направленного против концепции другого мифотворца-патриота Л. Н. Гумилеваxxi. В этом произведении пропагандировались фантазии сибирского археолога В. Е. Ларичева о древнейшей в мире цивилизации в Сибири, созданной, естественно, индоевропейцами, и о будто бы обнаруженном там палеолитическом календаре. Чивилихин не без удовольствия замечал, что и в долине Хуанхэ древнейшее население было представлено светлокожими индоевропейцами. Они будто бы участвовали в этногенезе многих восточноазиатских народов, и один из них был представлен даже в генеалогии Чингисхана. Автор прославлял славянское язычество, сближал славян с ведическими ариями и настаивал на том, что предки славян были автохтонами в поволжских и причерноморских степях. В итоге он договаривался до того, что славяне будто бы существовали как общность уже пять тысяч лет назад. Реанимируя взгляды дореволюционных русских историков-националистовxxii и шовинистические советские концепции второй половины 1940-х гг., он боролся с норманнизмом, отождествлял «варягов-русь» со славянами и настаивал на возникновении славянской государственности задолго до Киевской Русиxxiii. Короче говоря, он оживлял обветшавшие гипотезы историков «славянской школы» XIX в., давно уже опровергнутые наукойxxiv. Но растущему патриотическому движению все эти идеи пришлись как нельзя более кстати. Они были вполне созвучны направлению, взятому патриотически настроенными писателями-фантастами, и в значительной степени повлияли на идеологию общества «Память» и его дочерних ответвлений, включая и ведическоеxxv.

Большую роль в формировании современного русского мифа о древнейших предках сыграли работы бывшего директора Института археологии АН СССР академика Б. А. Рыбакова (1908–2001), в которых, во-первых, делалась попытка реконструкции и систематизации славянских дохристианских представлений и ритуалов как в древнейшую эпоху, так и во времена Киевской Русиxxvi, а во-вторых, рисовалась многотысячелетняя история первобытных славян, начиная по меньшей мере с бронзового века, если не раньше. Обобщая разнообразные археологические, фольклорные и исторические материалы, Рыбаков, наряду с рядом верных замечаний, позволял себе немало неточных или явно фантастических рассуждений, выдававшихся за научные гипотезы. Его построения грешили очевидными методическими просчетами, ибо он нигде и никогда даже не пытался обсуждать методические основы своих концепций и способы их верификации. В частности, он излишне полагался на фольклорные данные, веря в то, что они в неискаженном виде доносят до нас факты далекого прошлогоxxvii. Например, он был убежден, что русские народные сказки сохранили память об охоте на мамонтов в ледниковый периодxxviii. Имея в виду построения Рыбакова, но не называя его по имени, один из советских критиков писал: «Ученые исторической школы в своих конкретных разысканиях нередко утрачивали ощущение реальных границ и возможностей применяемого ими метода и пытались объяснить на его основе явления, объяснимые лишь с точки зрения эстетической»xxix. Столь же неосторожно Рыбаков пользовался и лингвистическими материаламиxxx. Между тем благодаря высокому научному положению Рыбакова его идеи были весьма популярны и регулярно воспроизводились в школьных учебниках. Последний из таких учебников широко использовался в средней школе в 1990-х гг. и даже заслужил особую похвалу от главного научно-теоретического и методического журнала Министерства образования Российской Федерации «Преподавание истории в школе» за «государственно-патриотический подход»xxxi.

Существенно, что Рыбаков сам прилагал большие усилия к популяризации своих идей в школе и в средствах массовой информации. Для примера рассмотрим одну из последних его статейxxxii, которая была опубликована в журнале «Держава», органе Международного фонда славянской письменности и культуры, созданного неославянофилами для отстаивания панславистской идеи. В этой статье Рыбаков шел навстречу пожеланиям редакции этого журнала, попросившей его ознакомить читателей с его собственной концепцией этногенеза славян. Вот что он счел нужным донести до читателей журнала. Во-первых, он уже в который раз подверг резкой критике норманнскую теорию, обвинив ее в подтасовках, якобы имеющих целью принизить творческие способности славян. Объявив легендарного Кия киевским князем VI в., Рыбаков доказывал, что понятие «Русская земля» сложилось к середине VI в. и что, следовательно, киевское государство возникло за 300 лет до варягов.

Однако это было далеко не началом славянской истории. Корни славян Рыбаков издавна искал в бронзовом веке, когда якобы после «пастушеского разброда» (этот пассаж подозрительно напоминает сюжеты «Влесовой книги», хотя Рыбаков неоднократно публично называл ее подделкой) славянские племена объединились в Правобережной Украине и перешли к земледелию. Все это произошло будто бы в позднем бронзовом веке. Ссылаясь на исследования гидронимики, проведенные когда-то советским лингвистом О. Н. Трубачевым, Рыбаков доказывал, что позднее, в раннем железном веке, славяне якобы широко расселялись в украинской лесостепи. По его мнению, «славяне-земледельцы» установили контакты с греками за 400-500 лет до Геродота. И он не видел никаких проблем с отождествлением этих славян со «скифами-пахарями» (ниже мы увидим, что Трубачев не разделял этой идеи). Но и это казалось ему недостаточным, и он приписывал славянам немало из наследия скифов-кочевников. Скажем, он причислял к славянам скифского царя Колоксая, легендарного предка скифов Таргитая, приписывал славянам известный скифский миф о дарах неба, и т. д. По Рыбакову, корни ряда русских фольклорных сюжетов восходили к началу раннего железного века и, тем самым, по своей древности вполне могли потягаться с древнегреческими мифами. Рыбаков ухитрялся обнаруживать немало сходств в фольклорных сюжетах скифов и славян, которых другие специалисты не замечали. Стремясь поднять престиж славян в глазах европейцев, Рыбаков потратил немало сил для доказательства того, что эти «славяне» якобы снабжали античный мир хлебомxxxiii.

Мало того, со временем скифы-пахари ранней поры раннего железного века превратились в его работах в предков именно восточных славян, а появление славян как отдельной общности он относил к середине II тыс. до н. э. Короче говоря, Рыбаков делал все, что в его силах, чтобы обнаружить славянские корни в глубинах первобытности, рисовал преемственность славянского развития в Восточной Европе в течение тысячелетий и наделял славян доблестями, которые могли бы поспорить со славой античного мира. Он полагал, что доказательство глубокой древности славян положительно скажется на самосознании и самоощущении русского народа. Не случайно одну из своих популярных статей он назвал «глубокие корни – могучая крона»xxxiv. Все это, безусловно, не могло не привлекать к построениям Рыбакова самых разных русских националистовxxxv, хотя сам Рыбаков неоднократно публично призывал к борьбе с лженаукойxxxvi.

Другим важным источником информации для русских националистов служит теория О. Н. Трубачева (1930-2002) о близком родстве и теснейших контактах между славянами и индоариями в Северном Причерноморьеxxxvii. Отождествляя последних с синдами и меотами Кубани, Трубачев всеми силами пытался доказать, что после ухода оттуда основной массы их соплеменников в Переднюю Азию какие-то группы индоариев надолго задержались в Северном Причерноморье и вполне могли иметь тесные контакты с ранними славянами. Для этого Трубачеву требовалось углубить историю славян в этом регионе, и он смело писал о Донской Русиxxxviii, оживляя тем самым теорию Азово-Причерноморской Руси, отстаивавшуюся Д. И. Иловайским и рядом других авторов XIX в. и давно оставленную современными ученымиxxxix. Кстати, отождествляя синдов с индоариями, Трубачев фактически возрождал донаучные взгляды, которых придерживался, например, дореволюционный историк казачества Е. П. Савельевxl.

Именно идеи Трубачева с восторгом подхватывал в своих научно-фантастических произведениях Скурлатов, упоминавший синдов как осколок «индоариев» на Тамани и настаивавший на причерноморской родине ведической литературыxli. Те же идеи лежат в основе всех построений современных русских националистов, указывающих на эту литературу как на бесценную сокровищницу славянских народных знаний. Вместе с тем последователи Трубачева почему-то полностью игнорируют его основную идею о дунайской прародине славянxlii, сильно расходящуюся с большинством из современных русских националистических мифов о далеких предках. Определенный интерес для нашей темы представляют и его частные замечания, скажем, о принципиальной невозможности северной локализации прародины индоевропейцев, которую Трубачев склонен был искать в Среднем Подунавьеxliii, о том, что славяне были исконными земледельцамиxliv, но что скифов-земледельцев, не говоря уже о скифах и сарматах вообще, никак нельзя отождествлять со славянамиxlv, что название «венеты» было перенесено на славян достаточно поздно и лишь в южнобалтийском ареалеxlvi, что имя «русь» не имеет никакого отношения к роксоланамxlvii, и др.

Вместе с тем высказывая немало верных замечаний, Трубачев, к сожалению, грешил неточностями, в особенности, когда дело касалось нелингвистических материалов. Так, скажем, неверно, что Северная Европа очистилась ото льда лишь к 4000 г. до н. э. и что ранее она была незаселенаxlviii; неверно, что в эпоху раннего металла все население Нижнего Поволжья и Казахстана имело неевропеоидный обликxlix; недостаточно четкая трактовка автором вопроса о появлении у славян железаl может создать ложное впечатление, что они сами открыли сыродутный процесс, а это весьма сомнительно. Именно такие неточности в трудах серьезного специалиста и могут породить у мифотворца соблазн опереться на его имя для подтверждения своих этногенетических фантазий. Например, в писаниях дилетантов уже встречаются утверждения о том, что Центральная Россия была родиной железоделательного производстваli.

Впрочем, дело заключается не только в неточностях, а и в том, что над Трубачевым явно довлела априорная концепция – стремление во что бы то ни стало доказать наличие индоариев в Северном Причерноморье в античную эпоху. Как уже было показано другими специалистамиlii, ни одного убедительного лингвистического аргумента в пользу этой теории ему так и не удалось найтиliii. Кроме того, Трубачеву была не чужда идеология борьбы с западными «славянофобскими» концепциями, якобы злонамеренно принижавшими культурный уровень древних славян и их роль в раннесредневековой Европе. Им двигали не только поиск научной истины, но и стремление продемонстрировать «подлинное величие» древних славян, – «то, что будит в каждом из нас не один только научный интерес, но и дает священное право русскому, славянину любить русское, славянское...»liv. Именно этот дух произведений Трубачева пришелся по вкусу его патриотически настроенным последователям. Например, приведенную цитату почти дословно приводит в своей книге Г. С. Гриневич, приписавший древним «русичам» создание едва ли не всех ранних цивилизацийlv.


Арктические грезы


Основным советским пропагандистом мифа об Арктической прародине стала индолог Н. Р. Гусева. Вначале она ставила перед собой задачу обнаружить и объяснить сходства в духовных представлениях древних ариев и древних славянlvi. Сопроводив свою книгу об индуизме пространным экскурсом в историографию, она даже не попыталась разобраться в имеющихся конфликтующих между собой концепциях, очень по-разному интерпретирующих раннюю историю индоевропейцев и лингвистическую картину в Северном Причерноморье в эпоху бронзового века. Главным для нее было даже не доказать, а постулировать, что накануне своих миграций из степной зоны индоарии жили там бок о бок с «протославянами» едва ли не в III тыс. до н. э. Для этого ей и понадобилась рассмотренная выше концепция Трубачева. Однако она пошла много дальше и попыталась не только развить идею о тесных контактах между славянами и индоариями (при этом, не будучи лингвистом, она делала акцент именно на языковых сходствах между ними), но и значительно углубить историю самих славян. Более того, она выдвинула гипотезу о том, что часть арийских племен вошла в этногенетический субстрат, на котором сформировались славянеlvii. Во второй половине 1980-х годов она уже утверждала о наличии «этногенетической преемственности между арийскими и древнеславянскими племенами» и настаивала на том, что «арийский субстрат, безусловно, играл большую роль в формировании поднепровских славян…»lviii. После этого, вряд ли, может вызвать удивление тот факт, что, по Гусевой, предки славян оказались степными скотоводами. Перекличка ее теории с «Влесовой книгой» более чем очевидна. Иными словами, она как бы «научно» обосновывала арийство славянlix.

В 1990-е гг. она пошла еще дальше, показав себя восторженной почитательницей оккультных построений мадам Блаватской, вслед за которой все оккультисты начала XX в., а затем и нацистские авторы (Г. Вирт, А. Розенберг, Ю. Эвола), выводили «светоносных» ариев из полярной зоныlx. Впрочем, стыдливо избегая упоминаний имени Блаватской, Гусева внешне опирается на давно забытое учение индийского мыслителя-националиста начала XX в. Б. Г. Тилакаlxi, который, изучая ведическую литературу, пришел к выводу о том, что ее космогонические представления^ Украинский вызов

Действительно, идея «Арийской прародины» волнует не только русских, но и украинских националистов, и им в этом посильно помогают некоторые украинские археологи. Из последних особого внимания заслуживают недавно умерший М. Чмыхов, а также ныне здравствующий Ю. Шилов. Чмыхов искал корни славянства в протонеолите, т. е. задолго до появления трипольской культуры, и называл Правобережную Украину исконной прародиной как славян, так и индоевропейцев в целом. Он утверждал, что Правобережная Украина служила якобы неким инкубатором археологических культур (а их он однозначно отождествлял с этническими группами). Мало того, он с сочувствием ссылался на малоправдоподобную гипотезу о том, что будто бы именно позднепалеолитические переселенцы с Украины возглавили «неолитизацию» Ближнего Востока и совершили «неол