Реферат: Тературе нового времени "женская"поэзия- поэзия Анны Ахматовой


ПЕРВЫЕ ШАГИ


На рубеже прошлого и нынешнего столетий,хотя и не буквально хронологи-


чески,накануне революции,в эпоху,потрясенную двумя мировыми войнами,в Рос-


сии возникла и сложилась,может быть,самая значительная во всей мировой ли-


тературе нового времени "женская"поэзия- поэзия Анны Ахматовой. Ближайшей


аналогией,которая возникла уже у первых ее критиков,оказалась древнегре-


ческая певица любви Сапфо:русской Сапфо часто называли молодую Ахматову.


Анна Андреевна Горенко родилась 11(23)июня 1889года под Одессой.Годова-


лым ребенком она была перевезена в Царское Село,где прожила до шестнадцати


лет.Первые воспоминания Ахматовой были царскосельскими: "...зеленое, сырое


великолепие парков,выгон, куда меня водила няня , ипподром, где скакали


маленькие пестрые лошадки,старый вокзал..." Училась Анна в Царскосельской


женской гимназии.Пишет об этом так:"Училась я сначала плохо,потом гораздо


лучше,но всегда неохотно". В 1907году Ахматова оканчивает Фундуклеевскую


гимназию в Киеве,потом поступает на юридический факультет Высших женских


курсов. Начало же 10ых годов было отмечено в судьбе Ахматовой важными со-


бытиями:она вышла замуж за Николая Гумилева,обрела дружбу с художником


Амадео Модильяни,а весной 1912года вышел ее первый сборник стихов "Вечер",


принесший Ахматовой мгновенную славу. Сразу же она была дружно поставлена


критиками в ряд самых больших русских поэтов. Ее книги стали литературным


событием.Чуковский писал,что Ахматову встретили "необыкновенные,неожиданно


шумные триумфы". Ее стихи были не только услышаны,- их затверживали,цити-


ровали в разговорах , переписывали в альбомы , ими даже объяснялись влюб-


ленные. "Вся Россия,-отмечал Чуковский,-запомнила ту перчатку,о которой


говорит у Ахматовой отвергнутая женщина,уходя от того,кто оттолкнул ее".


" Так беспомощно грудь холодела, Но шаги мои были


легки. Я на правую руку надела Перчатку с левой


руки."


Песня последней встречи.


^ РОМАННОСТЬ В ЛИРИКЕ


АХМАТОВОЙ


Лирика Ахматовой периода ее первых книг ("Вечер","Четки","Белая стая")-


почти исключительно лирика любви. Ее новаторство как художника проявилось


первоначально именно в этой традиционно вечной,многократно и, казалось бы


до конца разыгранной теме.


Новизна любовной лирики Ахматовой бросилась в глаза современникам чуть


ли не с первых ее стихов,опубликованных еще в "Аполлоне",но,к сожале-


нию,тяжелое знамя акмеизма,под которое встала молодая поэтесса, долгое


время как бы драпировало в глазах многих ее истинный,оригинальный облик и


заставляло постоянно соотносить ее стихи то с акмеизмом,то с символиз-


мом,то с теми или иными почему-либо выходившими на первый план лингвисти-


ческими или литературоведческими теориями.


Выступавший на вечере Ахматовой( в Москве в 1924 году), Леонид Гроссман


остроумно и справедливо говорил: "Сделалось почему - то модным проверять


новые теории языковедения и новейшие направления стихологии на "Четках" и


"Белой стае". Вопросы всевозможных сложных и трудных дисциплин начали раз-


решаться специалистами на хрупком и тонком материале этих замечательных


образцов любовной элегии.К поэтессе можно было применить горестный стих


Блока: ее лирика стала "достоянием доцента".Это, конечно, почетно и для


всякого поэта совершенно неизбежно, но это менее всего захватывает то не-


повторяемое выражение поэтического лица, которое дорого бесчисленным чита-


тельским поколениям".


И действительно , две вышедшие в 20-х годах книги об Ахматовой,одна из


которых принадлежала В.Виноградову,а другая Б.Эйхенбауму,почти не раскры-


вали читателю ахматовскую поэзию как явление искусства,то есть воплотивше-


гося в слове человеческого содержания.Книга Эйхенбаума,по сравнению с ра-


ботой Виноградова,конечно,давала несравненно больше возможностей составить


себе представление об Ахматовой - художнике и человеке.


Важнейшей и,может быть,наиболее интересной мыслью Эйхенбаума было его


соображение о "романности" ахматовской лирики,о том,что каждая книга ее


стихов представляет собой как бы лирический роман,имеющий к тому же в сво-


ем генеалогическом древе русскую реалистическую прозу. Доказывая эту


мысль,он писал в одной из своих рецензий: "Поэзия Ахматовой - сложный ли-


рический роман. Мы можем проследить разработку образующих его повествова-


тельных линий,можем говорить об его композиции,вплоть до соотношения от-


дельных персонажей. При переходе от одного сборника к другому мы испытыва-


ли характерное чувство интереса к сюжету - к тому,как разовьется этот ро-


ман".


О "романности" лирики Ахматовой интересно писал и Василий Гиппи-


ус(1918). Он видел разгадку успеха и влияния Ахматовой(а в поэзии уже поя-


вились ее подголоски) и вместе с тем объективное значение ее любовной ли-


рики в том,что эта лирика пришла на смену умершей или задремавшей в то


время форме романа. И действительно, рядовой читатель может недооценить


звукового и ритмического богатства таких,например,строк:"и столетие мы ле-


леем еле слышный шорох шагов",- но он не может не плениться своеобразием


этих повестей - миниатюр, где в немногих строках рассказана драма. Такие


миниатюры - рассказ о сероглазой девочке и убитом короле и рассказ о про-


щании у ворот(стихотворение "Сжала руки под темной вуалью..."),напечатан-


ный в первый же год литературной известности Ахматовой.


Потребность в романе - потребность,очевидно,насущная. Роман стал необ-


ходимым элементом жизни,как лучший сок,извлекаемый,говоря словами Лермон-


това,из каждой ее радости. В нем увековечивались сердца с неприходящими


особенностями,и круговорот идей, и неуловимый фон милого быта. Ясно,что


роман помогает жить. Но роман в прежних формах, роман, как плавная и мно-


говодная река, стал встречаться все реже,стал сменяться сначала стреми-


тельными ручейками("новелла"),а там и мгновенными "гейзерами". Примеры


можно найти, пожалуй,у всех поэтов: так, особенно близок ахматовской сов-


ременности лермонтовский "роман" - "Ребенку",с его загадками,намеками и


недомолвками. В этом роде искусства,в лирическом романе - миниатюре, в по-


эзии "гейзеров" Анна Ахматова достигла большого мастерства. Вот один из


таких романов:


" Как велит простая учтивость, Подошел ко мне, улыбнул-


ся. Полулаского, полулениво Поцелуем руки коснулся. И


загадочных древних ликов На меня посмотрели очи. Де-


сять лет замираний и криков. Все мои бессонные ночи Я


вложила в тихое слово И сказала его напрасно. Отошел


ты. И стало снова На душе и пусто и ясно".


Смятение.


Роман кончен. Трагедия десяти лет рассказана в одном кратком событии, од-


ном жесте,взгляде,слове.


Нередко миниатюры Ахматовой были, в соответствии с ее излюбленной мане-


рой, принципиально не завершены и подходили не столько на маленький роман


в его, так сказать, традиционной форме, сколько на случайно вырванную


страничку из романа или даже часть страницы, не имеющей ни начала, ни кон-


ца и заставляющей читателя додумывать то, что происходило между героями


прежде.


" Хочешь знать, как все это было?- Три в столовой проби-


ло, И прощаясь, держась за перила, Она словно с трудом


говорила: "Это все... Ах, нет, я забыла, Я люблю вас,


я вас любила Еще тогда!" "Да"."


Хочешь знать, как все это было?


Возможно, именно такие стихи наблюдательный Василий Гиппиус и называл


"гейзерами", поскольку в подобных стихах - фрагментах чувство действитель-


но как бы мгновенно вырывается наружу из некоего тяжкого плена молчания,


терпения, безнадежности и отчаяния.


Стихотворение "Хочешь знать, как все это было?.." написано в 1910 году,


то есть еще до того, как вышла первая ахматовская книжка "Вечер"(1912), но


одна из самых характерных черт поэтической манеры Ахматовой в нем уже вы-


разилась в очевидной и последовательной форме. Ахматова всегда предпочита-


ла "фрагмент" связному, последовательному и повествовательному рассказу,


так как он давал прекрасную возможность насытить стихотворение острым и


интенсивным психологизмом;кроме того, как ни странно, фрагмент придавал


изображаемому своего рода документальность: ведь перед нами и впрямь как


бы не то отрывок из нечаянно подслушанного разговора, не то оброненная за-


писка, не предназначавшаяся для чужих глаз. Мы, таким образом, заглядываем


в чужую драму как бы ненароком, словно вопреки намерениям автора, не пред-


полагавшего нашей невольной нескромности.


Нередко стихи Ахматовой походят на беглую и как бы даже не "обработан-


ную"запись в дневнике:


" Он любил три вещи на свете:


За вечерней пенье, белых павлинов И стертые карты


Америки. Не любил, когда плачут дети, Не любил чая с


малиной И женской истерики.


...А я была его женой".


Он любил...


Иногда такие любовные "дневниковые" записи были более распространенными,


включали в себя не двух, как обычно, а трех или даже четырех лиц, а также


какие-то черты интерьера или пейзажа, но внутренняя фрагментарность, похо-


жесть на "романную страницу" неизменно сохранялась и в таких миниатюрах:


" Там тень моя осталась и тоскует, Все в той же синей


комнате живет, Гостей из города за полночь ждет И об-


разок эмалевый целует. И в доме не совсем благополуч-


но: Огонь зажгут, а все-таки темно... Не оттого ль хо-


зяйке новой скучно, Не оттого ль хозяин пьет вино И


слышит, как за тонкою стеною Пришедший гость беседует


со мною".


Там тень моя осталась и тоскует...


В этом стихотворении чувствуется скорее обрывок внутреннего монолога,


та текучесть и непреднамеренность душевной жизни, которую так любил в сво-


ей психологической прозе Толстой.


Особенно интересны стихи о любви, где Ахматова - что, кстати, редко у


нее - переходит к "третьему лицу", то есть, казалось бы, использует чисто


повествовательный жанр, предполагающий и последовательность, и даже описа-


тельность, но и в таких стихах она все же предпочитает лирическую фрагмен-


тарность, размытость и недоговоренность. Вот одно из таких стихотворений,


написанное от лица мужчины:


" Подошла. Я волненья не выдал, Равнодушно глядя в ок-


но. Села словно фарфоровый идол, В позе, выбранной ею


давно. Быть веселой - привычное дело, Быть внима-


тельной - это трудней... Или томная лень одолела После


мартовских пряных ночей? Утомительный гул разговоров,


Желтой люстры безжизненный зной И мельканье искусных


проборов Над приподнятой легкой рукой. Улыбнулся


опять собеседник И с надеждой глядит на нее... Мой


счастливый богатый наследник, Ты прочти завещанье


мое".


Подошла. Я волненья не выдал...


^ ЗАГАДКА ПОПУЛЯРНОСТИ ЛЮБОВНОЙ


ЛИРИКИ АХМАТОВОЙ


Едва ли не сразу после появления первой книги, а после "Четок" и "Белой


стаи" в особенности, стали говорить о "загадке Ахматовой". Сам талант был


очевидным, но непривычна, а значит, и неясна была его суть, не говоря уже


о некоторых действительно загадочных, хотя и побочных свойствах. "Роман-


ность", подмеченная критиками, далеко не все объясняла. Как объяснить,


например, пленительное сочетание женственности и хрупкости с той твер-


достью и отчетливостью рисунка, что свидетельствуют о властности и незау-


рядной, почти жесткой воле? Сначала хотели эту волю не замечать, она дос-


таточно противоречила "эталону женственности". Вызывало недоуменное


восхищение и странное немногословие ее любовной лирики, в которой страсть


походила на тишину предгрозья и выражала себя обычно лишь двумя - тремя


словами, похожими на зарницы, вспыхивающие за грозно потемневшим горизон-


том.


Но если страдание любящей души так неимоверно - до молчания, до потери


речи - замкнуто и обуглено, то почему так огромен, так прекрасен и плени-


тельно достоверен весь окружающий мир?


Дело, очевидно, в том, что, как у любого крупного поэта, ее любовный


роман, развертывавшийся в стихах предреволюционных лет, был шире и многоз-


начнее своих конкретных ситуаций.


В сложной музыке ахматовской лирики, в ее едва мерцающей глубине, в ее


убегающей от глаз мгле, в подпочве, в подсознании постоянно жила и давала


о себе знать особая, пугающая дисгармония, смущавшая саму Ахматову. Она


писала впоследствии в "Поэме без героя", что постоянно слышала непонятный


гул, как бы некое подземное клокотание, сдвиги и трение тех первоначальных


твердых пород, на которых извечно и надежно зиждилась жизнь, но которые


стали терять устойчивость и равновесие.


Самым первым предвестием такого тревожного ощущения было стихотворение


"Первое возвращение" с его образами смертельного сна, савана и погребаль-


ного звона и с общим ощущением резкой и бесповоротной перемены, происшед-


шей в самом воздухе времени.


В любовный роман Ахматовой входила эпоха - она по-своему озвучивала и


переиначивала стихи, вносила в них ноту тревоги и печали, имевших более


широкое значение, чем собственная судьба.


Именно по этой причине любовная лирика Ахматовой с течением времени, в


предреволюционные, а затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала


все новые и новые читательские круги и поколения и, не переставая быть


объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, каза-


лось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта "хрупкая" и "ка-


мерная", как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко


всеобщему удивлению, не менее пленительно звучать также и для первых со-


ветских читателей - комиссаров гражданской войны и работниц в красных ко-


сынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое


смущение - прежде всего среди пролетарских читателей.


Надо сказать, что советская поэзия первых лет Октября и гражданской


войны, занятая грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая


образы и мотивы, как правило, вселенского, космического масштаба, предпо-


читавшая говорить не столько о человеке, сколько о человечестве или во


всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к мик-


ромиру интимных чувств, относя их в порыве революционного пуританизма к


разряду социально небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных


музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.


На этом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и оттенков, в со-


седстве с громоподобными маршами и "железными" стихами первых пролетарских


поэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных скрипках,


должна была бы, по всем законам логики, затеряться и бесследно исчез-


нуть...


Но этого не произошло.


Молодые читатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический


путь Советской России, работницы и рабфаковцы, красноармейки и красноар-


мейцы - все эти люди, такие далекие и враждебные самому миру, оплаканному


в ахматовских стихах, тем не менее заметили и прочли маленькие, белые,


изящно изданные томики ее стихов, продолжавшие невозмутимо выходить все


эти огненные годы.


^ "ВЕЛИКАЯ ЗЕМНАЯ ЛЮБОВЬ"


В


ЛИРИКЕ АХМАТОВОЙ


Ахматова, действительно, самая характерная героиня своего времени, яв-


ленная в бесконечном разнообразии женских судеб: любовницы и жены, вдовы и


матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала


"целую книгу женской души". Ахматова "вылила в искусстве" сложную историю


женского характера переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становле-


ния.


Герой ахматовской лирики (не героиня) сложен и многолик. Собственно,


его даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя ли-


рики Лермонтова. Это он - любовник, брат, друг, представший в бесконечном


разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий и воскрешающий,


первый и последний.


Но всегда, при всем многообразии жизненных коллизий и житейских казу-


сов, при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня или герои-


ни Ахматовой несут нечто главное, исконно женское, и к немуто пробивается


стих в рассказе о какой-нибудь канатной плясунье, например, идя сквозь


привычные определения и заученные положения ("Меня покинул в новолунье //


Мой друг любимый. Ну так что ж!") к тому, что "сердце знает, сердце зна-


ет": глубокую тоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти к тому,


что "сердце знает",- главное в стихах Ахматовой. "Я вижу все, // Я все за-


поминаю". Но это "все" освещено в ее поэзии одним источником света.


Есть центр, который как бы сводит к себе весь остальной мир ее поэзии,


оказывается ее основным нервом, ее идеей и принципом. Это любовь. Стихия


женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви.


Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечест-


ва о том, что женщина "загнана в любовь". В известном смысле вся лирика


(особенно ранняя) Анны Ахматовой "загнана в любовь". Но здесь же прежде


всего и открывалась возможность выхода. Именно здесь рождались подлинно


поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет говорить о поэзии


Ахматовой как о новом явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В


ее поэзии есть и "божество", и "вдохновение". Сохраняя высокое значение


идеи любви, связанное с символизмом , Ахматова возвращает ей живой и ре-


альный, отнюдь не отвлеченный характер. Душа оживает "Не для страсти, не


для забавы, // Для великой земной любви".


" Эта встреча никем не воспета, И без песен печаль


улеглась. Наступило прохладное лето, Словно новая


жизнь началась. Сводом каменным кажется небо, Уязв-


ленное желтым огнем, И нужнее насущного хлеба Мне


единое слово о нем. Ты, росой окропляющий травы,


Вестью душу мою оживи,- Не для страсти, не для заба-


вы, Для великой земной любви".


"Великая земная любовь" - вот движущее начало всей лирики Ахматовой.


Именно она заставила по-иному - уже не символистски и не акмеистски, а,


если воспользоваться привычным определением, реалистически - увидеть мир.


" То пятое время года, Только его славословь. Дыши пос-


ледней свободой, Оттого, что это - любовь.Высоко небо


взлетело, Легки очертанья вещей, И уже не празднует


тело Годовщину грусти своей".


В этом стихотворении Ахматова назвала любовь "пятым временем года". Из


этого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные.


В состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И


открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с уде-


сятеренной силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир отк-


рывается в дополнительной реальности: "Ведь звезды были крупнее, // Ведь


пахли иначе травы". Поэтому стих Ахматовой так предметен: он возвращает


вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в


обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувство-


вать. "Над засохшей повиликою // Мягко плавает пчела" - это увидено впер-


вые.


Потому же открывается возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие


стихи, как "Мурка, не ходи, там сыч", не тематически заданные стихи для


детей, но в них есть ощущение совершенно детской непосредственности.


И еще одна связанная с тем же особенность. В любовных стихах Ахматовой


много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А. Н. Весе-


ловский назвал синкретическими и которые рождаются из целостного, нераз-


дельного, слитного восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно от то-


го, что слышит в нем ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются,


а предметы одухотворяются. "В страсти раскаленной добела" - скажет Ахмато-


ва. И она же видит небо, "уязвленное желтым огнем" - солнцем, и "люстры


безжизненный зной".


^ РОЛЬ ДЕТАЛЕЙ В СТИХАХ


О ЛЮБВИ У АХМАТОВОЙ


У Ахматовой встречаются стихи, которые "сделаны" буквально из обихода,


из житейского немудреного быта - вплоть до позеленевшего рукомойника, на


котором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказан-


ные Ахматовой в старости, о том, что стихи "растут из сора", что предметом


поэтического воодушевления и изображения может стать даже пятно плесени на


сырой стене, и лопухи, и крапива, и сырой забор, и одуванчик Самое важное


в ее ремесле - жизненность и реалистичность, способность увидеть поэзию в


обычной жизни - уже было заложено в ее таланте самой природой.


И как, кстати, характерна для всей ее последующей лирики эта ранняя


строка:


Сегодня я с утра молчу,


А сердце - пополам...


Недаром, говоря об Ахматовой, о ее любовной лирике, критики впоследс-


твии замечали, что ее любовные драмы, развертывающиеся в стихах, происхо-


дят как бы в молчании: ничто не разъясняется, не комментируется, слов так


мало, что каждое из них несет огромную психологическую нагрузку. Предпола-


гается, что читатель или должен догадаться, или же, что скорее всего, пос-


тарается обратиться к собственному опыту, и тогда окажется, что стихотво-


рение очень широко по своему смыслу: его тайная драма, его скрытый сюжет


относится ко многим и многим людям.


Так и в этом раннем стихотворении. Так ли нам уж важно, что именно про-


изошло в жизни героини? Ведь самое главное - боль, растерянность и желание


успокоиться хотя бы при взгляде на солнечный луч, - все это нам ясно, по-


нятно и едва ли не каждому знакомо.конкретная расшифровка лишь повредила


бы силе стихотворения, так как мгновенно сузила бы, локализовала его сю-


жет, лишив всеобщности и глубины. Мудрость ахматовской миниатюры, чем-то


отдаленно похожей на японскую хоку, заключается в том, что она говорит о


целительной для души силе природы. Солнечный луч, "такой невинный и прос-


той", с равной лаской освещающий и зелень рукомойника, и человеческую ду-


шу, поистине является смысловым центром, фокусом и итогом всего этого уди-


вительного ахматовского стихотворения.


Ее любовный стих, в том числе и самый ранний, печатавшийся на страницах


"Аполлона" и "Гиперборея", стих еще несовершенный ("первые робкие попыт-


ки", - сказала Ахматова впоследствии), иногда почти отроческий по интона-


ции, все же произрастал из непосредственных жизненных впечатлений, хотя


эти впечатления и ограничивались заботами и интересами "своего круга". По-


этическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой кни-


ги стихов "Вечер", было очень зорким и внимательным по отношению ко всему,


что попадало в поле ее зрения. Конкретная, вещная плоть мира, его четкие


материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденнообрывочная речь - все


это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное


существование, давало им дыхание и жизненную силу. При всей нераспростра-


ненности первых впечатлений, послуживших основой сборника "Вечер", то, что


в нем запечатлелось, было выражено и зримо, и точно, и лаконично. Уже сов-


ременники Ахматовой заметили, какую необычно большую роль играла в стихах


юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была


у нее не только точной. Не довольствуясь одним определением какой-либо


стороны предмета, ситуации или душевного движения, она подчас осуществляла


весь замысел стиха, так что, подобно замку, держала на себе всю постройку


произведения.


" Не любишь, не хочешь смотреть? О, как ты красив,


проклятый! И я не могу взлететь, А с детства была


крылатой. Мне очи застит туман, Сливаются вещи и ли-


ца, И только красный тюльпан, Тюльпан у тебя в петли-


це".


Смятение


Не правда ли, стоит этот тюльпан, как из петлицы, вынуть из стихотворе-


ния, и оно немедленно померкнет!.. Почему? Не потому ли, что весь этот


молчаливый взрыв страсти, отчаяния, ревности и поистине смертной обиды -


одним словом, все, что составляет в эту минуту для этой женщины смысл ее


жизни, все сосредоточилось, как в красном гаршинском цветке зла, именно в


тюльпане: ослепительный и надменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он


один высокомерно торжествует в пустынном и застланном пеленою слез, безна-


дежно обесцветившемся мире. Ситуация стихотворения такова, что не только


героине, но и нам, читателям, кажется, что тюльпан не "деталь" и уж, ко-


нечно, не "штрих", а что он - живое существо , истинный, полноправный и


даже агрессивный герой произведения, внушающий нам некий невольный страх,


перемешанный с полутайным восторгом и раздражением.


У иного поэта цветок в петлице так и остался бы более или менее живо-


писной подробностью внешнего облика персонажа, но Ахматова не только воб-


рала в себя изощренную культуру многосмысленных значений, развитую ее


предшественниками - символистами, в частности их умение придавать жизнен-


ным реалиям безгранично расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не оста-


лась чуждой и великолепной школе русской психологической прозы, в особен-


ности романа (Гоголь, Достоевский, Толстой). Ее так называемые вещные


детали, скупо поданные, но отчетливые бытовые интерьеры, смело введенные


прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у нее


между внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца, - все живо напомина-


ет русскую классику, не только романную, но и новеллистическую, не только


прозаическую, но и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее - Нек-


расов).


ПУШКИН


и


АХМАТОВА


Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать несколько слов о


чувствах самой поэтессы, о ее кумирах, о предметах ее восхищения.


И одним из неоскудневающим источником творческой радости и вдохновения


для Ахматовой был Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не


побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда входила не однажды,


чтобы прибавить к биографии любимого поэта несколько новых штрихов. (А.


Ахматовой принадлежат статьи: "Последняя сказка Пушкина (о "Золотом петуш-


ке")", "Адольф" Бенжамена Констана в творчестве Пушкина", "О "Каменном


госте" Пушкина", а также работы: "Гибель Пушкина", "Пушкин и Невское


взморье", "Пушкин в 1828 году" и др.)


В "Вечере" Пушкину посвящено стихотворение из двух строф, очень четких


по рисунку и трепетно-нежных по интонации.


Любовь к Пушкину усугублялась еще и тем, что по стечению обстоятельств


Анна Ахматова - царскоселка, ее отроческие, гимназические годы прошли в


Царском Селе, теперешнем Пушкине, где и сейчас каждый невольно ощущает не-


исчезающий пушкинский дух, словно навсегда поселившийся на этой вечно свя-


щенной земле русской Поэзии. Те же Лицей и небо и так же грустит девушка


над разбитым кувшином, шелестит парк, мерцают пруды и, по-видимому, так же


(или - иначе?) является Муза бесчисленным паломничающим поэтам...


Для Ахматовой Муза всегда - "смуглая". Словно она возникла перед ней в


"садах Лицея" сразу в отроческом облике Пушкина, курчавого лицеиста - под-


ростка, не однажды мелькавшего в "священном сумраке" Екатерининского пар-


ка, - он был тогда ее ровесник, ее божественный товарищ, и она чуть ли не


искала с ним встреч. Во всяком случае ее стихи, посвященные Царскому Селу


и Пушкину, проникнуты той особенной краской чувства, которую лучше всего


назвать влюбленностью, - не той, однако, несколько отвлеченной, хотя и эк-


зальтированной влюбленностью, что в почтительном отдалении сопровождает


посмертную славу знаменитостей, а очень живой, непосредственной, в которой


бывают и страх, и досада, и обида, и даже ревность... Да, даже ревность!


Например, к той красавице с кувшином, которою он любовался, воспел и навек


прославил... и которая теперь так весело грустит, эта нарядно обнаженная


притворщица, эта счастливица, поселившаяся в бессмертном пушкинском стихе!


" Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит,


праздный держа черепок.


Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева, над вечной


струей, вечно печальна сидит".


Ахматова с женской пристрастностью вглядывается и в знаменитое изваяние,


пленившее когда-то поэта, и в пушкинский стих. Ее собственное стихотворе-


ние, озаглавленное (не без тайного укола!), как и у Пушкина, "Царскосель-


ская статуя", дышит чувством уязвленности и досады:


" И как могла я ей простить Восторг твоей хвалы влюб-


ленной... Смотри, ей весело грустить, Такой нарядно


обнаженной".


Надо сказать, что небольшое ахматовское стихотворение безусловно одно


из лучших в уже необозримой сейчас поэтической пушкиниане, насчитывающей,


по-видимому, многие сотни взволнованных обращений к великому гению русской


литературы. Но Ахматова обратилась к нему так, как только она одна и могла


обратиться, - как влюбленная женщина, вдруг ощутившая мгновенный укол неж-


данной ревности. В сущности, она не без мстительности доказывает Пушкину


своим стихотворением, что он ошибся, увидев в этой ослепительной стройной


красавице с обнаженными плечами некую вечно печальную деву. Вечная грусть


ее давно прошла, и вот уже около столетия она втайне радуется и веселится


своей поистине редкостной, избраннической, завидной и безмерно счастливой


женской судьбе, дарованной ей пушкинским словом и именем...


Как бы то ни было, но любовь к Пушкину, а вместе с ним и к другим мно-


гообразным и с годами все расширявшимся культурным традициям в большой


степени определяла для Ахматовой реалистический путь развития. В этом от-


ношении она была и осталась традиционалисткой. В обстановке бурного разви-


тия различных послесимволистских течений и групп, отмеченных теми или ины-


ми явлениями буржуазного модернизма, поэзия Ахматовой 10-х годов могла бы


даже выглядеть архаичной, если бы ее любовная лирика, казалось бы, такая


интимная и узкая, предназначенная ЕЙ и ЕМУ, не приобрела в лучших своих


образцах того общезначимого звучания, какое свойственно только истинному


искусству.


^ БОЛЬНАЯ И НЕСПОКОЙНАЯ


ЛЮБОВЬ


Надо сказать, что стихи о любви у Ахматовой - не фрагментарные зарисов-


ки, не разорванные психологические этюды: острота взгляда сопровождена ос-


тротой мысли. Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как


непритязательная песенка:


Я на солнечном восходе


Про любовь пою,


На коленях в огороде


Лебеду полю.


А заканчивается оно библейски:


" Будет камень вместо хлеба Мне наградой злой. Надо


мною только небо, А со мною голос твой".


Личное ("голос твой") восходит к общему, сливаясь с ним:


здесь к всечеловеческой притче и от нее - выше, выше - к небу. И так всег-


да в стихах Ахматовой. Тематически всего лишь как будто бы грусть об ушед-


шем (стихотворение "Сад") предстает как картина померкнувшего в этом сос-


тоянии мира. А вот какой романной силы психологический сгусток начинает


стихотворение:


" Столько просьб у любимой всегда! У разлюбленной просьб


не бывает".


Не подобно ли открывается "Анна Каренина": "Все счастливые семьи похожи


друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему..."? О.


Мандельштам имел основания еще в 20-ые годы написать: "... Ахматова при-


несла в русскую лирику всю огромную сложность и психологическое богатство


русского романа девятнадцатого века. Не было бы Ахматовой, не будь Толсто-


го и "Анны Карениной", Тургенева с"Дворянским гнездом", всего Достоевского


и отчасти даже Лескова.


Генезис Ахматовой весь лежит в русской прозе, а не поэзии. Свою поэти-


ческую форму, острую и своеобразную, она развивала с оглядкой на психоло-


гическую прозу".


Но любовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь - счастье, тем бо-


лее благополучие. Часто, слишком часто это - страдание, своеобразная анти-


любовь и пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом души,


болезненный, "декадентский". И лишь неизменное ощущение ценностных начал


кладет грань между такими и особенно декадентскими стихами. Образ такой"


больной" любви у ранней Ахматовой был и образом больного предреволюционно-


го времени 10-х годов и образом больного старого мира. Недаром поздняя Ах-


матова в стихах и особенно в "Поэме без героя" будет вершить над ним суро-


вый самосуд, нравственный и исторический. Еще в 1923году Эйхенбаум,


анализируя поэтику Ахматовой, отметил, что уже в "Четках" "начинает скла-


дываться парадоксальный своей двойственностью образ героини - не то "блуд-


ницы" с бурными страстями, не то нищей монахини, которая может вымолить у


Бога прощенье".


Любовь у Ахматовой почти никогда не предстает в спокойном пребывании.


То змейкой,свернувшись клубком, У самого сердца колдует, То це-


лые дни голубком На белом окошке воркует, То в инее ярком блес-


нет, Почудится в дреме левкоя... Но верно и тайно ведет От


счастья и от покоя.


Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную ос-


троту и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении - взлета


или паден
еще рефераты
Еще работы по разное