Реферат: Плутарх Наставления о государственных делах

Плутарх Наставления о государственных делах Перевод С. Аверинцева Глава 1
Если уж к чему другому, Менемах, уместно применить эту укоризну:

Речи твоей не осудит никто из присущих данаев,
Слова противу не скажет; но речи к концу не довел ты,-

как не попрекнуть ею тех философов, что многими увещаниями призывают к делу, но не учат и не разъясняют, как за него взяться? Они словно бы нагар с фитиля снимают, а масла в светильник налить забывают.

Между тем вижу я, что мысль твоя устремляет тебя к трудам государства, и ты, как и приличествует доброму твоему роду, желаешь среди сограждан быть и витией в речах, и в делах деловым человеком". Но при этом нет у тебя случая понаблюдать жизнь какого-либо преданного философии мужа на площади, среди государственных трудов и гражданских споров, чтобы не с чужих слов, а по своему опыту ознакомиться с должными примерами; и коль скоро ты просишь наставлений о государственных делах, полагаю, что отвечать отказом было бы с моей стороны вовсе неприлично, и мне остается только желать, чтобы трудной оказался достоин как твоей любознательности, так и моего благорасположения. Примерами же, как ты того и хотел, я буду пользоваться в изобилии.
Глава 2
Первое условие, как бы надежная и устойчивая основа для государственных трудов: чтобы решение заняться ими проистекало из разумного выбора, а не из обуянности тщеславием иди задором или из недостатка в иных занятиях. У кого нет приличного дела дома, тот без всякой нужды проводит большую часть времени на площади; так же точно есть люди, которые от того, что не имеют, чем бы им заняться всерьез, бросаются в общественные дела, превращая их в некий род препровождения времени.Многие также впервые прикоснулись к таким делам по прихоти судьбы, но позднее, когда пришло пресыщение, им уже нелегко выйти из игры; и это все равно, как если бы кто вошел в челн, захотев покачаться на волнах, но был вынесен в открытое море - и теперь мучился бы морской болезнью, оглядываясь в испуге по сторонам, но принуждаем оставаться в челне и терпеть все, что может с ним приключиться.

^ На глади сверкающей моря
мимо них скользят приветные пиком Эроты;
их киль, режущий волны,- бессмертным посмешище...

Вот такие люди и говорят больше всех худое про участь государственного мужа, а побуждают их к тому раскаяние и досада: ведь они либо понадеялись на славу, а получили бесславие, либо думали, что будут грозны другим, а взамен того сами терзаются тревогами и хлопотами. Напротив, кто по зрелом размышлении взял на себя заботу об общем благе, как самое подходящее ему и благородное дело, тот ничему не позволит отвратить себя от этого дела и поколебать в своем решении.Не должно также приступать к общественным делам в надежде на обогащение и наживу, как Стратокл и Дромоклид, звавшие друг друга к "золотой жатве", как они шутки ради называли ораторскую трибуну, или дать увлечь себя опрометчивому порыву, как Гай Гракх, который поначалу, пока скорбь о братнем злосчастии была еще свежа, избегал общественных дел, но затем, взбешенный хулой и обидами, чинимыми памяти брата, с горячностью устремился в эти дела; очень скоро он был по горло сыт и положением, и славой, но, как ни стремился уйти на покой, как ни тосковал по иной, безмятежной жизни, у него уже не было возможности сложить с себя не в меру большую власть, и гибель его упредила.Ну, а кто, уподобляясь лицедеям, наряжающимся к выходу, ищет красоваться и домогаться славы, тех-то уж неминуемо постигнет разочарование: один у них выбор -либо ходить в рабах у тех, над кем думали властвовать, либо наживать себе врагов среди тех, кому желали угодить.Я сравню попечение о государственных делах с колодцем. На долю тех, кто ринется туда очертя голову и вслепую, достанутся страх и боль падения; но те, кто войдут с умом, приготовя себя, будут во всех обстоятельствах соблюдать меру, ни от чего не теряя мужества, ибо единственная цель их усилия есть нравственное благо.
Глава 3
Вот, однако, внутреннее решение выношено и утверждено надежно и незыблемо; теперь необходимо обратиться к познанию нрава сограждан и паче всего уяснить себе, каким он проявляется и действует во всеобщем смешении. Ведь что до попыток самому воздействовать на нравы и пересоздавать естество народа, то это дело не легкое и не безопасное, но требующее долгого времени и великой мощи. Погляди, как вино поначалу подвластно нраву пьющего, однако исподволь само меняет его нрав и по-иному его настраивает, соделывая в нем теплоту и благорастворение; вот так и государственному мужу до той поры, покуда его слава и народное к нему доверие не дадут ему силы вести других, лучше сообразовываться с наличными нравами и принимать их в расчет, зная, что народ любит и чем его удобно увлечь.

Например, афиняне вспыльчивы, но отходчивы; чаще строптивы и недоверчивы, чем смирные слушатели. У них большая охота помогать людям безвестным и маленьким, и совершенно так же они радуются и отдают предпочтение речам шуточным и смехотворным. Едва ли кому можно доставить так много удовольствия похвалами, но так мало огорчения насмешками. Начальников своих они заставляют трепетать, а врагам являют милость.

Не таков нрав у карфагенского народа: мрачный, нелюдимый, покорный начальникам, тяжелый для подвластных, подлейший в страхе, жесточайший в гневе, постоянный в решениях, не отзывающийся на шутку, нечувствительный к улыбке. Уж они не встали бы, разражаясь смехом и рукоплесканиями, в ответ на просьбу Клеона отложить день Народного собрания, потому что-де он, Клеон, как раз принес жертву и должен угощать гостей; не стали бы они гоняться за перепелкой Алкивиада, убежавшей во время речи из-под его плаща, которую каждый за честь почитал сам возвратить владельцу. Скорее они предали бы того и другого смертной казни за высокомерие и роскошь. Изгнали же они своего Ганнона, обвинив его в тираническом образе мыслей за то, что лев служил ему в походах вьючным животным.

Боюсь, что даже фиванцы не сумели бы воздержаться от чтения попавших им в руки неприятельских писем, как это сделали однажды афиняне: перехватив письмоносцев Филиппа с его посланием к Олимпиаде, они печати не порушили и читать не стали, чтобы не нарушить уважения к тайне любовных слов мужа в разлуке с женою. Но и афиняне, в свою очередь, не смогли бы легко снести заносчивости и самомнения Эпаминонда, который отказался отвечать на предъявленное ему обвинение и встал, чтобы прошествовать из театра сквозь весь собравшийся народ к гимнасию. А спартанцы и подавно не простили бы наглого шутовства Стратокла, убедившего сограждан ложью о победе править благодарственное празднество; а когда пришли, напротив, вести о поражении, вопросившего негодующих, не на то ли обижен народ, что по милости его, Стратокла, хоть три дня пожил с приятностью? 
Придворные льстецы, обманом вкрадываясь в доверие государей. словно птицеловы, подражают голосам и перенимают повадки тех, на кого охотятся; что до государственного мужа, то перенимать народный прав ему, конечно, не пристало, но знать надо, чтобы с умением подойти к каждому. Ведь и в гражданских делах отсутствие такта ведет к ошибкам и провалам не менее тяжким, чем в близком общении с царями.
Глава 4
Пытаться изменять общественные нравы к лучшему, и притом берясь за дело спокойно и осмотрительно, как мы уже сказали, можно лишь тому, кто забрал большую силу и завоевал доверие сограждан; перевоспитывать целый народ - дело хлопотное. Но покуда спеши развить и украсить твой собственный характер, затем что тебе предстоит жить, словно в театре, на глазах у зрителей. Если же тебе чересчур трудно до конца извергнуть из души твоей порочные наклонности, отсекай и устраняй хотя бы то, что лезет в глаза. Как ты знаешь, когда Фемистокл замыслил простереть руку к делам государства, он отказался от попоек, от разгула и проводил бессонные ночи в трезвых трудах, говоря друзьям своим, что ему не дает спать трофей Мильтиада. Что до Перикла, у него изменились и осанка, и образ жизни: он приучил себя ступать размеренно, говорить сдержанно, являться на людях со строгим лицом, не вынимать руки из-под плаща и знать одну только дорогу - на ораторское место и в здание Совета. Ведь толпа не легко идет в руки к кому попало; и то уже хорошо, если она примет твою руку, не шарахаясь от одного твоего вида и голоса, словно недоверчивый и хитрый зверь.

Кому даже о таких вещах забывать не стоит, как же ему не заботиться, чтобы жизнь его и нравы были недоступны укору и клевете? Ведь мужи, облеченные доверием, дают ответ не только за свои слова и поступки, касающиеся дел общественных; их трапеза, их ложе, их брак, любая забава и любое занятие - все становится предметом пересудов. Нужно ли напоминать судьбу Алкивиада? Такого человека, сильного во всяком государственном деле, непобедимого на войне, погубило распущенное и заносчивое поведение, и все его способности пропали для отечества втуне из-за его беспутства и своеволия. Те же афиняне попрекали Кимона любовью к вину; а римляне, вовсе уж не находя, чем бы уколоть Сципиона, ставили ему в вину долгий сон. О Помпее Великом враги злословили, подметив его привычку почесывать голову одним пальцем. Как пятнышки и бородавки на лице оскорбляют зрение сильнее, чем клейма, увечья и чирьи на прочих частях тела, так малые погрешности кажутся большими, если обнаруживаются в поведении тех, кому доверена власть и поручены дела государства; народ высоко ставит то и другое, а потому не хочет терпеть здесь ни малейшей ошибки и безлепицы.

По справедливости стяжал похвалу народный трибун Ливий Друз таким своим изречением: в дом его с разных сторон могли заглядывать соседи, и когда один мастер предложил ему поправить дело всего за пять талантов, тот ответил: "Возьми десять и сделай весь мой дом прозрачным, чтобы все граждане видели мою каждодневную жизнь!" А был он человек воздержный и стыдливый. Но, пожалуй, ему не было нужды в прозрачном доме; народ и так видит насквозь, что за нрав у государственного человека, что за правила, как он поступает и как живет - даже то что кажется глубоко сокрытым; и частная жизнь ничуть не менее, чем гражданская, бывает причиною, что одних он любит и почитает, а другими брезгует и гнушается. 
Но ты спросишь: "Разве не бывает, что государство прибегает к услугам невоздержных и распущенных людей?" 
Бывает еще и не то: беременных женщин подчас тянет поесть камней, а страдающие морской болезнью требуют соленой воды или еще чего-нибудь в том же роде - а чуть позже взятое в рот выплюнуто и смотреть на него не хочется. Вот так и народ по легкомыслию, или по надменности, или по недостатку в более достойных вождях может прибегнуть к услугам кого попало, но не перестает выказывать им презрение и отвращение и всегда рад услышать насмешки над ними, вроде того, как комедиограф Платон заставляет самого Демоса говорить так:

Хватай, хватай меня скорее за руку,
Не то в стратеги выберу Агиррия!

И в другом месте Демос требует таз и перышко, чтобы вызвать рвоту, в объяснение приговаривая:

Нет мочи; Мантий предо мной в ораторах!

И ещё:

Корми Кефала, мерзость распоследнюю!

А римляне, услышав от Карбона какое-то обещание, скрепленное страшной клятвою, единодушно поклялись ему в ответ, что верить не могут. И в Лакедемоне, когда некий человек дурных нравов внес однажды дельное предложение, народ его отверг, а эфоры велели одному из старейшин, выбранному для этого по жребию, повторить предложение от своего лица, как бы перенеся его из нечистого сосуда в чистый и тем сделав приемлемым для граждан. Такую силу имеет в государственных делах доверие или недоверие к личной порядочности деятеля.
Глава 5
Впрочем, из этого вовсе не следует, будто нужно возложить все надежды на одну лишь добродетель, пренебрегая обаянием и силой слова. Признаем риторику хотя и не содетельницей убеждения, но все же его соучастницей, исправляя изречение Менандра:

^ Не речь, а нрав пленяет нас в ораторе.

Нет, и нрав и речь! Впрочем, мы предпочитаем говорить, что корабль ведет кормчий, а не руль, и коня направляет наездник, а не узда; в этом же смысле можно сказать, клянусь Зевсом, что государственная добродетель убеждает не речью, а нравом и пользуется им, словно рулем и уздою, чтобы направлять народ, это подвижнейшее из животных, как говорит Платон, и вести его, словно кормчий. Но даже великие, "от Зевса рожденные" цари Гомера, похвалявшиеся пурпуром и скипетрами, копьеносцами и речениями богов, повелевавшие порабощенным народам, словно высшие существа, не отказывались, однако же, быть "витиями в речах" и не пренебрегали красотою слова.

И на советах, где мужи к блистательной славе приходят, они нуждались не только в помощи Зевса Советного, или Ареса Кранного, или Афины Ратной, но призывали также Каллиопу, о которой сказано:

^ Шествует следом она за царями, достойнымичести,

и которая силой убеждения укрощает и напевом умиротворяет народное буйство и своевольность. А простой гражданин, одетый, как одеваются все, просто держащийся, - да как он сможет забрать власть в государстве и вести за собой народ, если вместе, заодно с ним не будет убеждать и увлекать сила слова? На корабле есть в подмогу кормчему начальник гребцов; а государственный муж в себе самом должен найти и кормчего - ум, и начальника гребцов - слово, да притом не нуждаться в чужом голосе, чтобы не пришлось ему говорить, как Ификрату, когда его переговорил Аристофонт: "У противной стороны лучше актер, у меня - драма", - и не нужно было твердить за Еврипидом:

^ Когда б безгласно было племя смертное! -

или ещё:

Увы, увы! зачем не может вещь сама
Возвысить голос, посрамив ораторов?

Кому еще можно было бы позволить такие отговорки, так это Алкамену, или Несиоту, или Иктину, и всем вообще людям ручного труда, ничего не ведающим об искусстве слова. Когда в Афинах двое зодчих оспаривали друг у друга государственный подряд, и первый из них, человек ловкий и мастер поговорить, поразил слушателей хорошо подготовленной речью, разглагольствуя, как он намерен строить, другой, в работе более дельный, но к речам не способный, вышел и сказал: "Афиняне, то, что он наговорил, я сделаю". Еще бы, ведь они почитают одну лишь Афину Трудовую, и предмет их усилий - бездушное вещество, послушное ударам "меж наковальней и тяжелым молотом", по Софоклу. Но у прорицателя Афины Градодержицы и Фемиды Советной, 
Той, что па стогнах градских собирает мужей и разводит, одно есть орудие - слово; при его помощи действуя, ваяя и лепя, прилаживая и согласуя, а там, где что-то сопротивляется его руке, как сучья в древесине или пустоты в железе, размягчая и заравнивая, - вот как упорядочивает он государство. Потому-то афинский строй при Перикле и был, как говорит историк Фукидид, "по названию - народоправством, на деле же - правлением первого человека", все благодаря мощи Периклова красноречия. В самом деле, и Кимон, и Эфиальт, и Фукидид были политики недурные; но вот когда спартанский царь Архидам спросил того же Фукидида, кто лучше в кулачном бою - он или Перикл, тот ответил: "Право не знаю; если даже я собью его с ног, он будет уверять, что не падал, убедит всех присутствующих и победит". Такая способность приносила не только ему самому славу, но и отечеству спасение; пока оно давало его красноречию убеждать себя, оно сохраняло достигнутое благополучие, а от дальних предприятий воздерживалось. А вот Никий цель имел ту же, но умения убеждать у него не было; потщившись удерживать народ своим словом, как бы чересчур слабой уздой, он не только не добился своего, но сам приневолен был отправиться в Сицилию и был ввергнут стремглав в общую погибель.

Пословица говорит, что волка за уши не удержишь, по граждан и государство только за уши и следует вести, не подражая тем, кто, по невежеству и неспособности в искусстве слова, прибегает к приемам пошлым и низменным, обращается вместо слуха к утробам и кошелькам, задавая пиршества и устраивая раздачи, и увлекает или, лучше сказать, совращает парод всеми этими пиррихическими плясками и гладиаторскими играми. По-настоящему увлечь народ можно только словом, а все эти способы укрощения черни уж очень похожи на хитрости при охоте на бессловесных зверей.
Глава 6
Пусть, далее, слово государственного мужа не будет ни прихотливым и высокопарным, как у мастеров панегирического витийства, плетущим венки из речений нежащих и цветистых; и, наоборот, отдавая фитилем и софистической натугой, чем попрекал Пифей Демосфена, пусть не украшается нудными энтимемами и периодами, точно отмеренными, словно циркулем и линейкой. Подобно тому как любители музыки ценят звучание струи, выражающее душу, а не поражающее слух, так пусть и в слове государственного мужа, вождя и советчика обнаруживается не мастерство и хитросплетения и в похвалу ему не ставится "умело", или "искусно", или "тонко", а пусть будет слово это выказывать нрав откровенный, подлинное благородство, отеческую прямоту и заботливость, а украшение его и прелесть составят понятия священные и мысли, всем доступные и убедительные. Пословицам, историческим примерам, преданиям и сравнениям в речах государственных принадлежит более места, чем в судебных; используемые умеренно и к месту, оказываются они весьма действенными - таковы слова оратора: "Не дайте Элладе окриветь!", или Демада о том, что он управляет обломками государственного корабля, или Архилоха:

Да не виснет над этим
островом Танталов камень! -

и Перикла, увещевавшего снять бельмо с ока Пирея, и Фокиона о победе Леосфена: "...с коротким бегом справился ты славно, смотри, не обскакали 6 тебя в длинном!" Вообще слово государственного мужа наиболее действенно, когда есть в нем сила и значительность, пример тому - "Филиппики" и приводимые Фукидидом речи: Сфенелаида, и царя Архидама, сказанная в Платеях, и Периклова после мора. Что же до искусно построенных речей и периодов Эфора, Феопомпа и Анаксимена, с которыми обращались они к вооруженным и построенным войскам, то о них следует сказать: 
Кто празднословит пред лицом оружия?
Глава 7
Однако и насмешка, и шутка имеют свое законное место в красноречии государственного мужа, если цель их - не надругательство и не паясничание, но осмысленная укоризна и вышучивание с разумной пользой. Они уместнее всего при ответе противнику. Напротив, начинать это первому и с предварительной подготовкой - смехотворство, навлекающее обвинение в злонравии; так было с выходками Цицерона и Катона Старшего, а также Евксифея, который был коротко знаком с Аристотелем; ведь они именно нападали первыми. Но когда оратор прибегает к насмешке для самозащиты, это ему не только прощается, но вызывает к нему расположение, ибо сообразно с обстоятельствами.

Так, когда некто, обвиненный в кражах, хулил Демосфена за его ночные труды, тот ответил: "Понимаю, тебе не с руки, что у меня горел светильник". Когда Демад вопил: "Демосфен хочет меня учить! Свинья - Афину!" - ответ был такой: "Нашу Афину в минувшем году поймали за блудным делом". Изящно возразил и Ксенэнет согражданам, бранившим его, что он в бытность стратегом бежал с поля брани: "Вместе с вами, любезнейшие!"

Пуще всего надо беречься, как бы своей шуткой не оскорбить некстати слушателей или не выставить себя самого в виде неблагородном и уничиженном, как сделал Демократ. Как-то, пойдя в Народное собрание, он заявил, что в нем, как и в государстве, силы мало, а вони много. В другой раз, после битвы при Херонее, он вышел к народу со словами: "Не хотел я, чтобы дела государства были так плохи, чтобы я подавал советы, а вы их слушали". Здесь есть самоуничижение, как в первой шутке - безумие; ни то, ни другое не подходит государственному мужу.

Восхищались краткословием Фокиона, так что Полиевкт даже вынес такое суждение: из ораторов Демосфен - самый великий, но Фокион - самый разительный в слове, ибо у него наипространнейший смысл выражен с наибольшею краткостью. Да и сам Демосфен, презиравший прочих своих соперников, говаривал, видя, что встает Фокион: "Вот подъемлется топор на мои речи".
Глава 8
Важнее всего, чтобы речь твоя перед народом была со тщанием обдумана и не пуста и ты был огражден от провала; как тебе известно, даже сам Перикл перед каждой своей речью просил у богов, чтобы с уст его не сорвалось ни одного ненужного слова. Но когда отвечаешь противнику, необходим навык в быстроте и находчивости, потому что обстоятельства меняются стремительно и приносят с собой как раз в гражданских распрях много неожиданного. Говорят, что Демосфен здесь бывал слабее других, ибо не ко времени терялся и мешкал. И об Алкивиаде Феофраст рассказывает, что тот по своей привычке заранее обдумать не только суть, но и весь ход своих рассуждений частенько терялся и попадал впросак, принявшись посреди речи отыскивать и подбирать слова. Напротив, тот, кто отталкивается от наличных обстоятельств и ловит мгновение, умеет поразить, переубедить и нужным образом настроить толпу. Так, Леонт прибыл из Византия для переговоров с афинянами, у которых в ту пору были немалые смуты; вызвав общий смех своим малым ростом, он возразил: "Посмотрели бы вы на мою жену, которая мне едва по колено!" Смех стал еще больше, а он продолжал; "Но как мы ни малы, если у нас раздор, город Византий нас не вмещает". А когда оратор Пифей возражал против почестей Александру и некто бросил ему: "Ты еще молод говорить о вещах столь важных",- отвечал: "А ведь Александр, которого вы хотите вашим постановлением причислить к богам, еще моложе меня!"
Глава 9
Кто готовит себя к многотрудным состязаниям государственной жизни, где всякое оружие идет в ход, должен придать в сопутники своему слову благозвучие голоса и мощь дыхания, чтобы не случалось ему нередко отходить с уроном из-за того, что его перекричал какой-нибудь

^ Крикун, буян, чей голос-Киклобора рев.

А вот Катон, когда не было у него надежды победить предубеждение народа или сената, сумел проговорить целый день без передышки и таким образом разрушил замысел своих противников.

О том, как готовить и произносить речи, сказано достаточно; все остальное умный человек сообразит и сам.
Глава 10
Что до начала государственной деятельности, то к нему есть два пути; первый сулит быструю и блистательную славу, но небезопасен, второй дольше и докучнее, но не в пример надежен. Некоторые бросались в дела государства, как со скалы в море, сразу же решаясь на какое-нибудь заметное и великое, но требующее отваги деяние; должно быть, они полагали, что правильно сказал Пиндар:

^ Начатому делу - сияющее чело.

И то сказать, толпа, пресытясь и наскучив прежними правителями, охотнее приветствует нового человека, словно зрители - нового борца, а зависть бывает ошеломлена блистательным и быстрым возрастанием успеха и силы. Как говорит Аристон, чтобы огню не порождать дыма, а славе - зависти, им надо разгораться побыстрее и поярче; напротив, тот кто возрастает медленно и неспешно, то тут, то там натыкается на зависть, так что иные искатели славы увяли, не успев расцвести. Но кто, как сказано о бегуне Ладе,

^ Шум от паденья каната в ушах имея, увенчан,-

кто отменно исполнил свою должность и явился народу как глава посольства, как триумфатор, как стратег, - с тем ни зависть, ни презрение ничего поделать не могут. Так пришел к славе Арат, начав свею государственную деятельность свержением тирании Никокла; так пришел к славе Алкивиад, устроив союз с мантинейцами против Лакедемона. А Помпеи даже потребовал себе триумфа, еще не успев стать членом сената, и когда Сулла возбранял ему это, бросил слова: "Восходящему солнцу поклоняются больше, чем заходящему", - и Сулле оставалось только уступить.

Незаурядное начало было у Корнелия Сципиона, и неспроста побудило оно римлян, когда тот выступил соискателем на место эдила, в нарушение закона избрать его консулом; народ восхищался победой в единоборстве, которую он одержал в Испании еще совсем мальчиком, и деяниями, совершенными им чуть позже в должности военного трибуна против карфагенян и побудившими Катона Старшего воскликнуть:

^ Он лишь с умом, все другие безумными тенями веют.

Нынешнее положение наших городов, однако, не предоставляет случая отличиться при военных действиях, свержении тирана или переговоров о союзе; как же государственному деятелю начать свое поприще со славою и блеском? Остаются всенародные суды и посольства к императору, для которых тоже нужен человек, соединяющий горячность и решительность с умом. Можно привлечь к себе внимание, выступив восстановителем добрых, но забытых обычаев, каких немало было у наших городов, или искоренителем порочных привычек, распространившихся на позор или во вред городу. Случалось, что и другие дела послужили для кого-то славным началом: хорошо вести важное судебное дело, верно защищать слабого против влиятельного противника, неустрашимо выступить за правду против нестерпимого тирана. Многих возвысила готовность померяться силою с теми, чье положение в государстве внушает всем зависть и страх, ведь мощь побежденного тотчас переходит к победителю вместе с вящей славой. Конечно, по зависти напасть на мужа почтенного и заслуженно первенствующего среди сограждан, как Симмия напал па Перикла, Алкмеон - на Фемистокла, Клодий - на Помпея, а оратор Менеклид - на Эпаминонда, есть дело не только бесславное, но еще и неосмотрительное; когда народ дурно обошелся с достойным человеком, а после, как это часто бывает, раскаялся в этой вспышке своего гнева; быстрейший способ оправдаться перед жертвой обиды - расправа с зачинщиком и подстрекателем-представляется ему и самым справедливым. Но восстать па негодяя, подчинившего себе город обманом и запугиванием, как это делали в Афинах Клеон и Клеофонт, ниспровергнуть его и унизить - вот блистательный выход на сцену политической жизни. Известно мне и то, что иные стяжали власть и с нею славу, умалив полномочия ненавистного и олигархического Совета; однако такое предприятие таит для новичка в государственных делах особые опасности. Лучше уж начал Солон: государство тогда было разделено на три партии, которые именовались диакриями, недиеями и паралиями, он же не соединился ни с одной из них, но принадлежал равно всем, ставя каждое спое слово и дело на службу общественного согласия, почему был избран законодателем ради примирения сограждан, и с этого началось для него государственное поприще.

Итак, мы рассмотрели способы, при посредстве которых можно совершить выход на сцену политической жизни с блеском.
Глава 11
Есть, однако, иной способ, более медлительный и надежный, и многие славные мужи его избирали; в числе их были Аристид, Фокион, фиванец Паммен, римляне Лукулл и Катон, лакедемонянин Агесилай. Уподобляясь плющу, который, обвив сильные деревья, тянется вверх вместе с ними, каждый из них в пору юности и безвестности прибег к помощи кого-нибудь из старших и знаменитых, мало-помалу поднимаясь над землей благодаря такой опоре, вырастая вместе с ней, но и прочно укореняясь в почве государства. Аристиду содействовал Клисфен, Фокиону - Хабрия, Лукуллу - Сулла, Катону - Фабий Максим, Паммену - Эпаминонд, а Лисандр - Агесилаю; и если последний поспешил отойти от своего наставника, оскорбив его неуместным честолюбием и состязанием, то прочим хватило порядочности и политической мудрости, чтобы до конца почитать и прославлять своих учителей, подобно тому как тела, освещенные солнцем, возвращают ему его блеск отраженным и умноженным.

Хулители Сципиона утверждали, что он-де лить исполнитель собственных деяний, а сочинитель их - друг его Лелий; однако Лелий не позволил себе возгордиться, но всю жизнь ревновал лишь о добродетели и славе Сципиона, как о своей собственной. Афраний, друг Помпея, имел основания рассчитывать, что его, невзирая на низкое происхождение, изберут консулом; видя, однако, что Помпей принял в этом деле другую сторону, он отказался от честолюбивых помыслов, сказав, что стать консулом против воли и без помощи Помпея для него хотя и почетно, однако слишком огорчительно. Выждав всего один год, он и консульство получил, и друга сберег.

Кто подобным образом дает вести себя к славе, приобретает народную приязнь, и даже в случае каких-либо трений на его долю выпадет меньше ненависти. Потому-то Филипп и советовал Александру заводить друзей, пока он еще под державою отца и ему можно беседовать и общаться, с кем он пожелает.
Глава 12
Выбирая своего вождя, начинающий политик должен искать человека не просто знаменитого и влиятельного, но заслужившего то и другое своей добродетелью.

Как не всякое дерево принимает и поддерживает оплетающую его виноградную лозу, но есть такие деревья, которые удушают и стесняют ее рост, так и в государственной жизни бывают люди, любящие не честь, а почести, и они-то не оставляют молодым случая отличиться, но завистливо гнетут их и обездоливают, словно те покушаются не на долю славы, а на их хлеб. Так, Марий, в Африке, а позднее и в Галлии обязанный Сулле многими успехами, порвал с ним отношения, причиною чему была зависть к его быстрому подъему, а предлогом - пресловутый перстень. Дело в том, что когда Сулла в бытность свою квестором служил в Африке под началом Мария и был послан им к Бокху, ему удалось привести в плен Югурту; честолюбивому молодому человеку, впервые вкусившему славы, не удалось сохранить при такой удаче умеренности, и он заказал в память о своем подвиге вырезать выдачу Югурты на перстне, который с тех пор всегда носил. Поставив ему это в вину, Марий отдалил его от себя; тогда Сулла перешел на сторону Катула и Метелла, мужей почтенных и Противников Мария, а вскоре после этого отправил Мария в изгнание - и окончил гражданскую войну лишь тогда, когда Рим стоял на краю гибели.

Тот же Сулла, напротив, и Помпея стремился всячески возвышать от самой юности последнего, так что однажды даже встал и обнажил голову при его приближении, и другим молодым людям давал случай отличиться на важных местах, поощряя некоторых даже против их воли и наполняя все свое войско честолюбивым пылом; так он утвердил свою власть, предпочтя быть первым, а не единственным, и величайшим среди множества великих. К подобным мужам следует прилепляться и связывать с ними свою судьбу, не подражая тому корольку из Эзоповой басни,  который дал орлу нести себя на спине, а после вспорхнул и обогнал его, и не похищая славу старших, но получая ее от них как дружеский дар; ведь, по слову Платона, не сможет хорошо повелевать тот, кто не научился сначала как следует повиноваться.
Глава 13
Теперь скажем о выборе друзей, не одобряя образа мыслей ни Клеона, ни Фемистокла.

Едва только Клеон решил пуститься в политику, он созвал друзей и объявил им, чтобы они больше не считали его другом, потому что дружба грозит размягчать строгость справедливых решений и отклонять от прямого пути. Он лучше бы сделал, если бы изгнал из души своей сребролюбие и любопрение, да еще очистил себя от зависти и злонравия; государственная жизнь требует от человека не одиночества и нелюдимости, но честности и благоразумия. Друзей он прогнал, да что толку? Вместо них, как говорится в комедии, 
Вкруг него сто голов, вкруг него сто льстецов подвывали, ревели, лизали.

И если с людьми смирными он был суров и жесток, для толпы он был готов на все, лишь бы ей угодить,

^ Себя предавши на служенье рабское,

поддерживая самую дурную, нравственно недужную часть народа против лучших граждан.

Что до Фемистокла, он, напротив, в ответ на чье-то увещание править хорошо и являть себя для всех равно беспристрастным сказал: "Пусть не придется мне воссесть на такое седалище, при котором друзья мои не получат больше моих недругов!" Это было тоже не дело - поставить дружбу выше государственного долга и подчинить общественные нужды частным пристрастиям и привязанностям. Когда, однако, Симонид попросил его о чем-то, противном справедливости, он ответил: "Как дельный поэт не может нарушить меры стиха, так хороший правитель не должен из любезности отходить от закона". И впрямь, если судовладелец подбирает такого кормчего, а кормчий - таких моряков, которые

Править умеют рулем корабельным и парус умеют
Ловко поставить, когда возбуждается ветер над морем,

если зодчий ищет таких подмастерьев и чернорабочих, которые не загубят его труда, но выполнят все наилучшим образом, было бы поистине ужасно и прискорбно, если бы государственный муж, этот "благоискусник", но слову Пиндара. строитель законности и правосудия, избрал бы себе в друзья с самого начала не единомысленных помощников, одушевленных тою же любовью к добру, но людей, которые будут на каждом шагу вымогать у него все новые услуги, противные правде. Не уподобится ли он зодчему или плотнику, который по неразумию или небрежности стал бы употреблять такие наугольники, отвесы и мерила, от которых его строение должно выйти перекосившимся? Ведь друзья для государственного мужа - те же орудия, но живые и мыслящие; он обязан не только избегать попустительства к их проступкам, ни в коем случае не оступаясь вместе с ними, но следить еще и за тем, как бы они не сделали чего худого за его спиной.

Именно последнее бросило тень на Солона и уронило его в мнении сограждан: когда он задумал облегчить задолженность и объявить так называемую сейсахфию, что было благовидным обозначением отмены долгов, он поделился своим замыслом с друзьями, а те сделали самый бессовестный поступок - поспешили занять в долг побольше денег, и когда вскоре был обнародован закон, выяснилось, что они уже владеют дорогими домами и большими земельными участками, купленными на те самые деньги; и Солона считали соучастником обмана, когда он сам был его жертвой.

Агесилай, когда друзья докучали ему просьбами, являл несвойственную ему слабость и угодливость, словно Пегас у Еврипида:

^ Захочешь ниже - тотчас ниже склонится.

Он не только сверх меры усердно помогал друзьям в их неудачах, но казался потатчиком их беззаконии. Так, он спас Фебида, судимого за самовольный захват Кадмеи, заявив, что для действий такого рода приказа не нужно; он выручил Сфодрия, склонясь на любовные просьбы его сына, когда того требовали на СУД за дело противозаконное и опасное - нападение на землю афинян, которые тогда состояли со Спартой в дружбе и союзе; наконец, рассказывают о такой его записке некоему царьку: "Если Никий невинен, отпусти его; если виновен, отпусти ради меня; отпусти в любом случае".

Напротив, Фокион даже не пошел в суд, когда зять его Харикл был обвинен по делу о деньгах Гарпала, но только сказал ему при расставании: "Я принял тебя в свойство лишь на честные дела"; а коринфянин Тимолеон, ни увещаниями, ни мольбами не сумев убедить брата отказаться от власти тирана, вошел в заговор, составленный с целью его умертвить.

Не только у алтаря кончаются права дружбы, как сказал Перикл, отказываясь от участия в ложной клятве; должно, чтобы они кончались там, где вопрос стоит о законе, справедливости и государственной пользе, иначе беда будет большая и общая. Пример тому - Сфодрий и Фебид, освобожденные от суда; не в последнюю очередь они вовлекли Спарту в поражение под Левктрами. 
С другой стороны, государственная мудрость вовсе не требует. чтобы мы сурово преследовали друзей за малые проступки, и оставляет возможность, обеспечив сначала серьезные нужды государства, помогать другу, заботиться о нем и выказывать ему внимание. Есть такие проявления дружбы, которые не вызывают большой зависти: ты волен предпочесть друга при определении на должность, дать ему почетное поручение или назначить главой безобидного посольства, отправленного засвидетельствовать почтение управителю провинции или призвать другой город к дружбе и единомыслию. Если же требуется совершить нечто многотрудное, но важное и заметное, нужно сначала взять это на себя, а потом привлечь друга в помощники, как это делает Диомед:

Ежели мне самому избрать вы друга велите,
Как я любимца богов. Одиссея героя забуду? -

в ответ на что Одиссей учтиво возвращает похвалу:

Эти ж, старец почтенный, вновь пришлые в стане фракийском
Кони фракийцев; у них и царя Диомед наш могучий 
Смерти предал, и двенадцать сподвижников, все знаменитых!

Такие знаки любезности по отношению к друз