Реферат: Отвратительный растворимый кофе. То ли кислый, то ли горький. Но он пробуждает, а сам я уже не просыпаюсь. Возраст. Тридцать. Нужны стимуляторы

Пизда мира


Отвратительный растворимый кофе. То ли кислый, то ли горький. Но он пробуждает, а сам я уже не просыпаюсь. Возраст. Тридцать. Нужны стимуляторы. Так что я все равно допил чашку, и глянул на экран. Рассказ не шел. Вчера, мысленно, я написал его, и сделал это великолепно. Жаль под рукой не было ни бумаги, ни компьютера. Сейчас — на следующий день, - как это обычно и бывает, все придуманное казалось полным идиотизмом. Идиотизм, идиотизм, идиотизм, думал я, глядя в лист. Зазвонил телефон. Номер был незнакомым. Я, конечно, принял звонок.


Привет, Лоринков, ты написал клевый текст, - сказал малознакомый голос в трубке.

Я уже пять лет не работаю в газете, так что идите на хрен, - сказал я.


Нажал на отключение сигнала, и глянул на экран. Плюнуть, что ли, и не писать сегодня? Но белый экран выглядел укоризненно. Отвратительнее всего то, что в такие моменты на нем мигает этот курсор гребанный. Телефон снова зазвонил. Я терпеливо принял звонок, и сказал, не отрываясь от экрана:


Вот уже пять лет я, к счастью, не работаю в газете.

Так что идите на хер, - сказал я.


После третьего звонка стало ясно, что звонит или продавец кредитов, или адвентист Седьмого Дня. Только эти ребята бывают так упрямы.


Ну хорошо, - сказал я. - Слушаю.

Чудак человек! - сказал голос в трубке, и я поморщился.

Ты написал клевый текст, но я, конечно, говорю не о газетном! - сказал он.

А о каком? - спросил я.

Я говорю о твоей поэме.

Ты что, не узнаешь меня? - спросил голос.

Конечно узнаю! - соврал я.

Я же Мажуров, я же литературный журнал в Молдавии начал выпускать! - сказал он.

А! - вспомнил я.


Он нашел меня пару лет месяцев. Все они находили меня пару месяцев, дней, или лет назад. Сказал, что собирается выпускать литературный журнал в Молдавии — с таким же успехом он мог начать выпускать журнал про девственность в палате нимфоманок, - и попросил что-то. Ну, я уважаю мужество обреченных. Послал ему какую-то поэму, и продолжил дальше винцо пить, - в последнее время я предпочитаю белое сухое, - да рассказы писать. Он, конечно, пропал, потому что все они полны планов и энтузиазма ровно до тех пор, пока не наступает пора что-то Сделать. Ну, что же. Этому от трепотни до журнала хватило всего полгода. Можно сказать, по местным меркам он был торопыгой. Уникумом. Собираются-то все, а выпустил только этот. Ладно. Поэма была странная, но неплохая. По крайней мере, мне так казалось. Он, похоже, разделял это мнение.


Ты написал клевый текст, - сказал он.

Но мы не можем его взять, - сказал он.

Разумеется, - сказал я, - будь он таким, чтоб вы смогли его взять, я бы его вам хер отдал.

Ты наверное, хочешь знать, почему мы его не можем взять? - спросил он.

Нет, конечно, - ответил я.

Там много мата, - сказал он, понизив голос.

Да ну, блядь, - сказал я.

И ты там обосрал Молдову.

Ты обосрал Молдову КАК ОБЫЧНО, - сказал он, понизив голос ЕЩЕ.


Я вышел из комнаты на галерею, с которой у нас виден соседский дом, и подставил лицо солнцу. В Молдавии начиналось лето. Собеседник молчал. Это тоже объединяющая их черта: все они звонят по мобильному и пиздят, ну, или молчат, не жалея денег. У людей нет денег ни на что, но зато они говорят ни о чем по телефонам часами. Меня всегда это удивляло. Это же, мать вашу, дорого, разве нет?


Ты молчишь? - сказал он.

Ага, - сказал я, лениво загорая.

Так вот, ты, как обычно, побросал грязью в Молдову, поэтому мы не можем взять текст, - сказал он.

Говори по-русски правильно, - попросил я.

Правильно это как, - спросил он, - блядь, на хуй, в жопу?


Мы рассмеялись.


Я вижу, ты почитываешь то, что я пишу, - сказал я.

А как же, - сказал он, - ты молодец, огонь!

Тем не менее, - сказал я.

Молдавию, а не «Молдову», - попросил я.

Ладно, Молдавию, - сказал он. - Ты ее очерняешь.

А мы еще не настолько окрепли, чтобы позволить себе напечатать текст, после которого журнал прихлопнут, - сказал он.

Очень, очень плохо ты пишешь о Молдавии, - погрустнел он.

А что в ней хорошего, кроме меня? - спросил я.

Ты самовлюбленец, - похоже, ему это нравилось.

С другой стороны, должен же тебя ХОТЬ КТО-ТО любить, - сказал он.

Пусть даже это ты сам, - сказал он.


Я постарался объяснить ситуацию. Да, в Молдавии меня не любят. Но кто? Не любит еврейская тусовка - люди по полстолетия выстраивают какие-то странные схемы, меняя очередь в кооперативе на диссертацию математика в Академии Наук, а это все — на центнер парной телятины, а ее в свою очередь - на место в Союзе Писателей этой Молдавии сраной. А тут приходит какой-то гой сраный, и бац, срывает бинго. Не любит молдавская тусовка — они еще проще еврейской, и обходятся без лишних звеньев, они начинают сразу с парной телятины. Этих ребят бесит, что сраный русский монополизировал право на всю литературу молдавскую. Наконец, русская... Это единственные из перечисленных, кто здесь умеет есть вилкой и ножом одновременно. Но и они меня не любят — я не ждал своей очереди, и не написал ни одного рассказа про Березы, Матеру, и Тоску по Исторической Родине. А просто взял, да и начал писать, нахал сраный. Про украинские, татарские, немецкие, польские, и прочие клоповники, я вообще умолчу...


Ну и что в этом хорошего? - спросил он.

Это все недоэлита сраная, - сказал я.

Зато меня любит Народ, - сказал я, развеселившись.

Народ, которому я пишу свои блядь поэмы, - сказал я.

В которых написано, что Молдавия — пизда мира, - испуганно сказал он.

Что?! - спросил я.


ххх


От удивления я едва с галереи на крышу второго этажа не свалился. Блядь, сказал я, а ну повтори то, что ты сказал?


В твоей поэме написано, - повторил он

МОЛДАВИЯ — ПИЗДА МИРА, - сказал он отчетливо.

Бог ты мой, - сказал я. - Ты уверен?

Текст у меня перед глазами, - сказал он.

Ну, а что, неплохое сравнение, - сказал я, подумав.

Молдавия пизда мира... - сказал я задумчиво.

А знаешь, очень даже, - сказал я.

Молдавия пизда мира... - грустно сказал он.

Ну и что? - спросил я, - Пизда это плохо, что ли?!

В нее трахают, ей рожают, она центр мира, - сказал я.

Это комплимент Молдавии, если на то пошло, - сказал я.

Грубая метафора, - сказал он.

Я думал, это гипербола, - сказал я.

Что? - спросил он.

Не заморачивайся, - сказал я.

Ты журнал-то видел? - спросил он.

Да, - соврал я.

Как он тебе? - спросил он.

Говно, - искренне ответил я.

Но разве в Молдавии может быть иначе? - спросил я.

Спасибо, - сказал он.


Я глянул на таймер. Мы трепались минут уже сорок.


Если напишешь что поприличнее, пришли, - сказал он.

Обязательно, - пообещал я.

Может мы и возьмем, - сделал он попытку улучшить себе настроение за мой счет.

Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? - не дал я ему сделать этого.

Твои тексты нравятся моей жене, - пошел он на попятную.

У нее хороший вкус, - сказал я.


Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, - зато стало чуть легче, - и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Блядь. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.


Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», - кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, - и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване... Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.


Чувачок, - вместо приветствия сказал мне Колин.

Говори, пожалуйста, по-русски, - попросил я, передернувшись от «чувачка».


Он рассмеялся и спросил:



По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?...


ххх


Пизда мира, значит, - сказал Колин.

Она самая, - сказал я.

Ну, а что, - сказал он задумчиво, - чем не гипербола...

Может, метафора? - предположил я.

Да какая на хуй разница, - сказал он.



Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных — в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:


Хочешь развлечься?

Давай, только без блядей, - сказал я.

Перед женой неудобно, - объяснил я под недоуменным взглядом.

Верный, как лебедь, - сказал он.

Да мне просто неловко как-то, - сказал я.

Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, - с удовольствием напомнил он мне.

Как мы развлечемся? - спросил я.

Чем ты занят? - спросил он серьезно.

Пишу рассказы, - ответил я.

И как? - спросил он. - Ты в форме?

В наилучшей, - ответил я просто.

Это хорошо, - сказал он.

Это плохо, - сказал я и пояснил, - тяжело опускаться.

Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, - сказал он.

Мазохист долбанный, - сказал он.

Так как ты меня развлечешь? - спросил я.


Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.


ххх


Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.


^ Полдень, жара, восемнадцать. Четверо сзади, один впереди.

Восемь, четыре, пятнадцать. Ну-ка, подруга, еще потерпи.

Жадное скользкое семя. Хлынуло в зад мне и в рот.

Все, не девчонка теперь я. Замуж никто не возьмет.

^ Небо глядит терпеливо. Словно со мной говорит.

Сколько их там? Еще девять? Нет, не свобода манит...

Долго еще покряхчу я. Между их скользких телес.

Может, еще разрыдаюсь? Это судьба поэтесс...

^ Может, так надо, а, мама? Чтобы по хору меня...

Знаешь, теперь я другая! Приму я теперь и коня!

Думаю я, и страдаю. А насильники хором кружат. Чу!

Тело при-поды-маю. Слышу сирены, на помощь спешат?!

^ Да! Эксадрон полицейских. Едет, хватает их всех.

Быстро на нары сажает. Плачут насильники все.

Их уж в тюрьме ожидают... В жопы их трахнут, во все!!!


Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.


Блядь, что это? - сказал я.

Это поэзия, чувачок, - сказал Колин, посмеиваясь.

И все же? - спросил я, оглядываясь.


Колин привел меня в какой-то блядский поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».


Что это за херня? - спросил я его.

Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, - сказал он.

С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, - пояснил Колин.

Всю ночь трахали, - сказал он.

В рот, в сраку, в пизду, и в рот, - сказал он.

Избавь меня от подробностей, - попросил я.

Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, - с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.

Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, - сказал он.

Я сейчас возбужусь, - сказал я, - давай покороче. Чем все закончилось?

Короче, она изживает, - пояснил Колин.

Сочиняет стихи и истории про то, как двадцать-тридцать парней поймали телку, и трахают ее, а потом раз, нагрянула полиция...

И? - спросил я.

И полицейские благородные трахают парней в сраку на глазах бедной девочки, - улыбнулся Колин.

Что за чушь, - сказал я.

Менты бы просто отдвинули парней и доебли бы девку, и попробуй она пикнуть потом, - сказал я.

А парням бы дали срок за изнасилование, и поделом, - сказал я.

Про это она тоже писала, - сказал Колин, - ну, про то как насильников трахают в тюрьмах.

Ее данные устарели, - сказал я.

Насильников в тюрьмах давно уже никто не трогает, - сказал я.

Это утешительный миф для изнасилованных девочек, - сказал я.


Колин пожал плечами.


Их поймали? - спросил я.

Нет, конечно, - сказал Колин.

Сколько ей сейчас? - спросил я.

Двадцать пять, - сказал он.

Блядь, - сказал я.


Я подошел к девушке. Она была ничего, только дерганная. Преподавала в этой же школе после института. Я попросил ее показать мне лицей. Она радостно согласилась, но уже в коридоре, глядя на мое обручальное кольцо, подавила горький вдох, и чуть ссутулилась. Опять меня трахнет женатый, говорил весь ее вид. Я не стал разубеждать. Я еще не был ни в чем уверен. В каком-то классе она села на парту с ногами, обхватив колени. Так садятся все долбанутые провинциальные поэтессы до 60 лет включительно. Они так Кокетничают. Но мне было не до того.


Послушайте, - сразу приступил я к самому важному.

Вы себя одиннадцать лет уже трахаете, мочитесь на себя, и снимаете это все на блядскую камеру.

ХВАТИТ, - сказал я.

Забудьте все это, - сказал я, довольный собой.

А по моему, ты хочешь меня выебать, - сказала вдруг она.


И приподняла юбку. Стали видны ее ляжкие. Литые ляжки. Я вдохнул поглубже.


Послушай, - сказал я, - это тебя калечит.

Да нет же, ты ЯВНО хочешь меня выебать, - сказала она.

Не хочу изменять жене, - сказал я.

Ты уверен, что она не изменяет тебе? - спросила она.

Никогда нельзя быть уверенным на все сто, - сказал я.

Так за чем же дело стало? - спросила она.

Ты прячешься, - сказал я, а она облизала губы.

Ты просто маленькая изнасилованная мокрощелка, которая прячется сейчас за нимфоманкой, - обрисовал я ее положение.

А я-то думал тебе помочь, - сказал я, и повернулся.


Она налетела сзади и попробовала снять с моей щеки кусок кожи. Я еле увернулся, и приложил руку к щеке. Кровища капала. Теперь не имело значения, что подумает жена, потому что подумает она одно. Я дал сучке пощечину, а потом еще одну. Двинул кулаком справа по корпусу. Она скрючилась и сказала:


Никто не поверит, что ты меня не трахнул.

Я тебя ЕЩЕ не трахнул, - сказал я.


Ударил ее еще раз, и, прижав ей голову к парте, задрал платье повыше. Все, что было под ним, наоборот, опустил. И воспользовался указкой, лежавшей неподалеку, в не совсем обычном формате. Плюнул на тупой и округлый конец и задвинул.


О-о, ты Боже ж ты мой, - сказала она.

Хотя бы протер, - сказала она.


И завиляла задницей. Через полчасика она кончила раз восемнадцать — как раз столько, сколько кончила бы, трахай ее то количество насильников, о которых она явно мечтала. Немудрено. Я работал, как кочегар паровоза в черно-белом кино с убыстренным показом. Туда-сюда, туда-сюда. Угольку подкинуть! Вот она и заполыхала. Я бы работал до утра, но она попросила остановиться, и буквально свалилась. Я присел рядом, держась за указку. Получалось, что я держу ее, словно эскимо какое-то.


Скажи мне честно, ты специально пошла той ночью мимо ПТУ, или где там тебя трахнули? - спросил я.

Наверное, да, - тяжело дыша, ответила она.

Ясно, - сказал я.

Прости детка, не знаю, что на меня нашло, - сказал я.

Нашло?! - спросила она.

Да я люблю тебя, - сказала она.

Будем встречаться почаще? - спросила она.

С этим проблемы, я не хотел бы огорчать жену, - напомнил я.

Ни хера себе верность, - сказала она.

Ну, я же тебя не трахнул, - сказал я.

Формально нет, - сказала она.

Считай, тебя трахала рука Бога, - сказал я.

Какие сильные и нежные у Него руки, - сказала она.

Ты выздоравливаешь, - сказал я.

Пойми, - сказал я, - нет ничего плохого в том, чтобы быть и шлюхой.

Люди разные, - сказал я. - Если ты сама пошла, значит ты сама и хотела.

И, значит, - сказал я, - не на что жаловаться и переживать не стоит.

Плюнь и разотри, - сказал я.

А о чем я буду стихи писать? - спросила она.

Как тебя указкой трахнули, - предложил я.

Это идея, - сказала она.


И попросила:


А теперь вынь указку, пожалуйста.



ххх


Излеченная поэтесса пошла куда-то подмыться, а я направился обратно. Поэтический кружок слегка разбушевался: они выпили аж по поллитра вина каждый! Я с грустью подумал, что это одна шестая моей былой разминки. Но из принципа продолжил цедить воду.


Что у тебя с щекой? - спросил какой-то придурок.

Раны Господни, - ответил я.

Господень. Господне, Господняя... - сказал он с неудовольствием.

- Бог этот сраный, все это все НЕАКТУАЛЬНО уже, коллеги, - сказал он.

Прости, я не из Кишинева, я из провинции, - соврал я.

Не успеваю следить за модой, понимаешь... - сказал правду я.


Он важно кивнул. Потом вдруг сказал:


Ба, да ты Лоринков!

Да, конечно, - сказал я.

Ты недурен, чувак, - сказал он.

Да, конечно.

Мне нравятся НЕКОТОРЫЕ твои рассказы, - сказал он.

Хотя многие и чересчур пошловаты, стиль тяжеловат, - сказал он.

Да и эта твоя позиция якобы НАБЛЮДАТЕЛЯ жизни... - сказал он.

Этот твой ЯКОБЫ отрешенный стёб, - сказал он.

Да, конечно, - сказал я.

Я, кстати, тоже пишу, - сказал он.

Да, конечно.

Хочешь глянуть? - спросил он.

Да, конечно, - сказал я, отвернувшись.

Эй, как ты глянешь, отвернувшись? - спросил он.

Это же НЕВОЗМОЖНО.

Да, конечно.

Ты блядь, считаешь себя нереально крутым?! - разозлился он.

Да, конечно, - сказал я.

Да ты псих и писать не умеешь! - сказал он.

Корячишься на потребу этому сраному Рынку, вот ТОЛЬКО ПОЭТОМУ тебя и издают, - сказал он.

Да, конечно, - сказал я, пытаясь вспомнить, когда меня последний раз издали.

Хорошо, что ты это признаешь, - смягчился он.

Да, конечно, - сказал я.

И эти твои разбитые диалоги... - разбил диалог он.

Они КАРТОННЫЕ! - сказал он.

Да, конечно, - сказал я.

И еще, - пошел на добивание он.

Ты вовсе не такой крутой раскованный перец, как любишь себя описывать.

Ты псих, закомплексованный задрот и сволочь, - сказал он.

У тебя все тексты НЕНАСТОЯЩИЕ, - сказал он.

Все НАДУМАННО, - сказал он.

Да, конечно, -сказал я.

- Ты не стоишь того, чтобы читать мои ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ рассказы, - сказал он.

Да, конечно, - сказал я.

Блядь, что ты все время твердишь «да конечно»?! - стал нервничать он.

Ты что, издеваешься? - спросил он.



Я сказал:


Да, конечно.


ххх


Вечером я проводил Колина в аэропорт - он вез очередную порцию сумасшедших богатых и распутных девок куда-то в Гималаи, за Мудростью, - и выпил, наконец, в тамошнем баре. Смочил щеку коньяком, и вышел из зала ожидания на улицу. Проводил взглядом самолет, на котором улетал мой друг. Пошел в город пешком. У самых первых зданий встал на высокий холм — местные зовут его Черепахой, - и обернулся к полям. Волнистые, на холмах, как и всё в Молдавии, они напоминали и женский зад и женскую грудь одновременно. А еще — живот, руки, и немного ляжки. Все женское. Все округлое. Все желанное.


Я с наслаждением зажмурился и подставил лицо легкому ветерку.


Присел на корточки и, не открывая глаз, потрогал землю.


Молдавия была теплой и мягкой.


Как и полагается пизде мира.


КОНЕЦ