Реферат: Николай якимчук

Николай ЯКИМЧУК Тел. 8-911-286-49-36 (812) 466-63-71


По дороге в Канны

Пьеса для актера-виртуоза


Комната гостиницы. Добротная, старинная мебель. Камин. Канделябры. Тяжелые портьеры. Слева — ход в спальню. Почти у самой авансцены — ванная комната. За окнами бушует гроза. Видны вспышки молний. Гремит гром. Разверзлись хляби небесные. Слышны голоса.


О н. Я тебе говорил — никуда не надо ехать?! Говорил! А ты?!

О н а (жалобно). Семен! Ну, я же не знала, что все так получится!

О н (деспотически). Говорил же мне отец (дверь открывается): слушай женщину и делай все наоборот!


Появляется Семён Стругачёв в дорожной накидке (крылатке). Вообще в нашем спектакле актер Семён Стругачева играет три роли: Семена Стругачева, Доктора и Коридорного.


О н а (^ Коридорному, оставшемуся за сценой). Спасибо, вот вам на чай два франка. (Втаскивает чемодан.)

С е м е н (оборачиваясь, капризно). Ты слишком много даешь! Во всех путеводителях написано — один франк за один чемодан. Понимаешь? А потом будут тыкать пальцами, мол, понаехали "новые русские". Не хватало еще, чтобы меня приняли за богатея, сорящего деньгами.


С е м е н падает в кресла. Стаскивает дорожную накидку. Снимает кепку бейсболиста.


С е м е н.Уф! Разверзлись-таки хляби небесные! Еще Библия предупреждала!

О н а. Ты не замерз,Семочка ?!

С е м е н (злорадно). Говорил я тебе — посидим дома. Тем более у меня дел невпроворот — скоро начинаются съемки! И потом — жена болеет! А ты — поехали в Канны! Поехали в Канны! Поехали! А мне совестно — ведь жена болеет! А ты… Как говорил мой дед…


Неожиданно на лице Семёна появляется блаженная улыбка.


С е м е н. У меня был потрясающий дед. Только я его плохо помню. Но очень люблю почему-то. Есть у нас такое семейное предание. Дедушке среди ночи стало плохо. Пробовали домашние радости: горчичники, валокордин, аспирин. Ничего не помогает. Соседка, тетя Маша, дура, свечку принесла. А ему хуже и хуже. Позвали старика-врача, друга дома. Еще более древнего, чем мой дед. Он кряхтя осмотрел больного. Надеюсь, ты написал завещание? — спросил врач. Тут у дедушки выступила испарина на лбу. Неужели я так плох, что надобно писать завещание? — всполошился он. И, между прочим, ему стало чуть лучше. Зовите нотариуса! — непреклонно приказал доктор. Я, конечно, сделаю это, — шептал почти выздоровевший от страха больной, — но скажи: неужели дела мои так плохи? Нет, — сказал врач, — твое состояние вообще не вызывает у меня опасений. Но я не хочу быть последним мудаком, которого разбудили ночью просто так. Надо хоть что-то сделать не мудацкое.

О н а (притворно смущаясь).Семен, ну нельзя ли обойтись без этих… без этих… (Не может найти подходящего слова.)

С е м е н (явно довольный). Грубостей ты хочешь сказать? Но это жизнь, моя дорогая! Так — было! И я ничуть ее не приукрашиваю!

О н а (притворно укоризненно). Ну, ты мог бы и опустить эти слова. В твоем положении. С твоей славой!.. И такие манеры!

С е м е н (весело). Мой замечательный прадедушка никогда не унывал. Хотя жизнь у него была тяжелая. Гребаная, как сейчас говорят. Однажды его встретил сосед-черносотенец и спросил ехидно: Послушайте, Фроим, отчего у вас эта дырка в кармане? Это чтобы всем выказывать какого цвета у вас рубаха? Или это ваша национальная мудрость выглядывает оттуда? Нет, — ответил ничуть не смущаясь прадед, — это ваша глупость заглядывает туда.

О н а Семен!

С е м е н (еще более веселясь). Вот тебе и Семен!

О н а (всплескивая руками). Ой! Глупость!


Спутница Семёна— приятная дама средних лет. С претензией на светскость. Пытается любыми средствами удержать интерес спутника: согласна на многое.


С е м е н. Между прочим, ты знаешь, что в этом городе родился кардинал Ришелье?

О н а (продолжая распаковывать чемодан). Как интересно!

С е м е н А что ты скажешь про его нос?

О н а (неуверенно). Нос?

С е м е н Потрясающий! Артистичный, с горбинкой. Нос артиста и интригана!

О н а (подавая Николаю шлепанцы). Переобуйся!

С е м ё н (елозя ступнями, переобуваясь). Меня этот нос сразу поразил! Я сначала тихонько стоял и разглядывал этого человека. В щелочку!

О н а (рассеянно). На портрете?

С е м е н. На каком портрете, дура?! Я стоял совсем близко… Вот, как отсюда до ванной, понимаешь? Но стоял, естественно, притаившись. За портьерой.

О н а (не зная, как реагировать). Да-а?!

С е м е н. И мне поначалу показалось, что это какой-то судья, изучающий дело. Какой-то чиновник средней руки.

О н а (обалдело). Какой руки?!

С е м е н. Ну, средней, средней. Но вскоре я заметил, что человек, сидевший за столом, исправлял строчки неравной длины, отсчитывая слоги по пальцам. Я понял, что передо мной — поэт.

О н а (в прострации). …По пальцам.

С е м е н (с досадой). Ну, как иначе?

О н а (с заботой, мягко). Семочка!


В этот момент раздается оглушительный удар грома. Комната озаряется светом молнии. Она крестится.


О н а. Семочка! Только не волнуйся, не переживай! Скажи мне… только не горячись… скажи… это было на съемках фильма?! Да?!

С е м е н. Ну, какого еще фильма! Я видел его так же отчетливо, как тебя! И, кстати, чем-то неуловимо он был похож на моего деда. Чем-то таким… Так вот, минуту спустя, Ришелье закрыл свою рукопись. На обложке четким, бисерным почерком было выведено: "Мирам. Трагедия в пяти актах". И тут он поднял голову. Поразительный, высокоодаренный нос! Я узнал кардинала.

О н а. Кардинала?

С е м е н. Ну, а по-твоему, кого же еще?! Именно его!

О н а (рефреном). Именно его…

С е м е н. Чем-то неуловимо похожего на деда!

О н а (рефреном). На деда. (С заботой.) Семочка, может быть, ты проголодался?!

С е м е н. Пожалуй. Давай закажем этого сыра. С плесенью. Как его — рошфор? рокфор? И какой-нибудь жюльенчик там, с грибами…

О н а. Да-да. (^ Подходит к телефону, набирает номер.) Будьте любезны, два жюльена. Да, с грибами. Ну и сырку, да, с этой, с плесенью. Какого сорта? (Семёну.) Какого?! (Семен мотает головой.) Ну, на ваше усмотрение, да! И бутылочку "Бургундского", спасибо.

С е м е н (радостно, потирая руки). Сейчас нарежемся под раскаты грома!


Семен подбегает к Ней, обнимает, целует в щеку.


С е м е н. Ух ты, ягодка моя спелая! Ладно, не сердись! Поехали, так поехали! На все воля… (^ Показывает пальцем наверх.)


В этот момент сильный удар грома; разряд молнии.


С е м е н. А у нас тут тепло, уютно. Сейчас запалим свечи! Еду иностранную принесут! Хорошо! (^ Блаженно, закатывая глаза.) Знаешь, у моих родителей были друзья. (Пауза.) Бы-ли. Даже фото такое сохранилось. Я и они. Ната Моисеевна и Марк Герцевич. Брат, между прочим, известного музыканта. Про него еще Мандельштам писал: жил Александр Герцевич, еврейский музыкант, он Шуберта наверчивал, как чистый бриллиант.

О н а. А я думала это Пугачевой слова.

С е м е н. Кристины Орбакайте… Шутка! Алла Борисовна, спору нет, баба оченно талантливая. Но Мандельштам пока ее перемандельштамил… Так вот. Я очень отчетливо помню их глаза. У Марка Герцевича такие мудрые, всепонимающие, а у Наты Моисеевны раз и навсегда испуганные. Мне, наверное, года два была. Маму, говорят, я все время держал за юбку. И с питанием у нас на Колыме было не ахти как. И, видимо, Ната Моисеевна чудесно готовила. Пожил я у них, а потом и говорю маме: Все, мам! Перехожу на еду к тете Нате.


Семен снимает крылатку, пиджак, рубашку, с голым торсом отправляется в ванную комнату.


О н а (подает полотенце). Возьми!

С е м е н. Пойду приму ванну!.. Ванну аристократа!


Уходит, напевая оперную арию. Она зажигает свечи, методично распаковывает чемодан. Опять раздается удар грома, сверк молнии. Стук в дверь, а из ванной — пение Семёна. Она открывает, прихорашиваясь по дороге. Коридорный почтительно вкатывает тележку с ужином.


К о р и д о р н ы й. Прошу вас, мэдам!

О н а. Благодарю. Вот вам на чай.

К о р и д о р н ы й. Рад служить, мэдам. Может быть, что-то еще?

О н а. Пожалуй, нет… Вот только скажите: эта гроза — надолго?!

К о р и д о р н ы й. Не могу знать, мэдам. Но…

О н а. Что такое?!

К о р и д о р н ы й (понижая голос). Уже четвертые сутки льет. Старики говорят, что такого на их памяти не было!

О н а. Старики?

К о р и д о р н ы й. Одна набожная старушка сегодня в церкви шепнула, что разверзлись небеса за грехи наши.

О н а (тревожно). За грехи?

К о р и д о р н ы й. Они самые, мэдам. Полные сети грехов.

О н а (не понимая). Сети?

К о р и д о р н ы й. Полнющие!..

О н а (озадаченно). Я подумаю!

К о р и д о р н ы й. Как будет угодно, мэдам. (^ Пауза.) Позвольте задать один вопрос?!

О н а (милостиво). Да, да, задавайте…

К о р и д о р н ы й. Не сочтите за нескромность. Вот мсье… Это тот самый знаменитый артист Стругачёв?!

О н а (довольно). Да. А что вам угодно?

К о р и д о р н ы й. Всего лишь... Если б это было возможно… Не смею… просить…

О н а. Денег?

К о р и д о р н ы й. О, как вы могли подумать, мэдам! Всего лишь… автограф…

О н а (улыбаясь). Ну, это… Я попрошу для вас у Николая.

К о р и д о р н ы й. О, мэдам! Очень вам признателен! Благодарю!


Коридорный прикладывает руку к фуражке. Отдает честь. Уходит. Она по-прежнему хлопочет, достает из чемодана пижаму Семёна, укладывает на диван.


О н а (подходя к ванной). Семен?! Как ты там?

Г о л о с К о с т и и з в а н н о й. Я весь в потопе! Выхожу! Передай пижаму!


Она подает в ванную требуемое.


С е м е н (выходя из ванной, вытирая голову полотенцем). Уф!

О н а. Чистенький?!

С е м е н. Еле отмылся от этого дорожного селя! (^ После паузы.) Однажды нарядили меня казачком. В фотоателье… Мне было лет шесть. Газыри были почти настоящие. Я этот наряд часто в витрине видел. И все просил родителей: сфотографируйте меня в таком виде. А между прочим было все это в Сусумане, на Колыме. Поскольку папу моего еврейского посадили сначала как польского шпиона, а потом оставили в ссылке. Ну, а я уже тут образовался. Казачок еврейский, засланный на Крайний Север. И вот, наконец, уговорил. Приходим торжественно в ателье. Но фотограф всклянь пьяный. И вдобавок приносит форму казачка абсолютно грязную. Я расстроился. Папа рассердился. И спрашивает фотографа: Что же это такое? Почему костюм такой замызганный? А фотограф отвечает: Дескать, ничего, у нас место такое крайнее, что и так сойдет. Колыма. И вообще форма рано или поздно обязана стать грязной. Худо-бедно стали сниматься. Тут фотограф говорит: Стоп-машина, пойду поем, я еще не завтракал. Э-э, нет, — сказал мой замечательный добрый папа, потянув его за рукав, — зачем вам есть? Ведь даже поевши вы опять рано или поздно проголодаетесь! И вообще — оттого, что вы поедите, Кост чище не станет!

О н а (укоризненно). Всегда ты вспоминаешь что-нибудь ни к месту… Еда стынет!

С е м е н. Закусим. (^ Молния, гром.) О-го! Надеюсь, успеем, пока нас не захлестнули окончательно эти хляби!

О н а (присаживаясь к столику, подавая тарелку Семёну). Это очень серьезно! Пока ты мылся, приходил коридорный… Он очень взволнован… Говорит, что такого наводнения не было лет сто…

С е м е н (радостно, уписывая жюльен). Говорил я тебе, что надо сидеть дома! А ты? (Передразнивая.) Канны! Канны! (^ С воодушевлением.) А теперь как грянет! (За окном гром и молния.) Да как гикнет!.. Было, было это уже не раз на земле, дорогая! Я ведь все помню!

О н а. Как помнишь?

С е м е н (с аппетитом жуя, наливая вино в фужер). Твое здоровье! А вот так: примерно 13 тысяч лет назад начали таять ледники — повсюду — причем особенно, помню, отличились Висконсинские ледники. Уровень Мировых океанов повысился сразу на 100 метров. А кое-где и больше.


Она смотрит на него — открыв рот и выпучив глаза. Семен продолжает вдохновенно.


С е м е н. Ситуация, доложу я тебе, была не из приятных. В течение нескольких сот лет жизнь на земле омрачалась постоянными землетрясеньями, вулканическими изверженьями и грандиозными наводненьями. Мой друг, профессор геологии из Оксфордского университета Джозеф Перствиг сделал вывод, что Центральная Америка, Англия и средиземноморские острова Корсика, Сардиния и Сицилия были какое-то время полностью погружены в воду.

О н а. Перствиг?!

С е м е н (жуя). Перствиг! Я, как свидетель этих событий, могу сказать только одно: он абсолютно прав! Представь себе такую ужасную картину: животные всех видов отступают по мере приближения потопа к холмам и возвышенностям, пока не оказываются окруженными водой со всех сторон! Мамонты, буйволы, люди скапливаются там в огромных количествах, забиваются в наиболее недоступные пещеры, пока их не захлестывают мощные потоки. Тонны воды омывают скалы и склоны холмов, камни обрушиваются и крошат кости всему живому. Кстати, невероятная смесь туш мамонтов и сломанных деревьев в Сибири образовалась в результате огромной приливной волны. Гигантский водяной вихрь вырывал с корнями деревья и топил их вместе с беспечными животными. Потом ударили морозы. И все это законсервировалось до наших дней в зонах так называемой вечной мерзлоты.

О н а. Брр! Какой ужас!

С е м е н. Но ведь это было! Я — главный свидетель!

О н а. Свидетель?

С е м е н. Главный! (^ Поднимает фужер.) Твое здоровье! Хорошее вино, как ты находишь?!

О н а (растерянно). Да… Пожалуй…

С е м е н. Славная еда! И настроение, заметь, когда вкусно поешь, улучшается! Слава Богу, мы дожили до лучших времен! Когда можно закусить жюльеном с рокфором! Или с рошфором… Ты не узнавала? (Пауза.) Вот у нас, в Сусумане, к сожалению, разносолов не было. Вин вот этих, французских, естественно никто не знал. Пили самогон, водку. Вот поэтому мне всю жизнь нужна ласка. Поселок был таежный. И не было никаких витаминов. А знаешь, какие там были у нас морозы? Минус сорок. Вот я до сих пор и не оттаял.


(^ Возможно, звучит "Колыбельная" в исполнении С. Стругачёва.)


О н а. Бедный мой мальчик!

С е м е н. Еще бы! У нас все — бедные! Только страна богатая! (Уплетая сыр, с набитым ртом.) (Вытираясь салфеткой.) Хорошо поужинали!

О н а. Да, французская кухня — что ни говори…

С е м е н. Что французская!!! Вот наша кухня — коммунальная — это нечто особенное! Вообще барак был огромным. Помню, ездил по коридору на велосипеде. Как сейчас вижу: по левую руку комната Иван Палыча и Марии Семеновны. Японские, между прочим, в прошлом шпионы. Из-под Ярославля. Так, дальше.


Тут Семен садится на воображаемый велосипед и словно бы крутит невидимый руль — перемещается по апартаментам.


С е м е н ("подъезжая" к камину). Так! Вот соседи! Ну, тут жила бабушка Дина. Она держала кур прямо у себя в комнате. И за ними гонялась, поскольку они ускользали в коридор. А она на них кричала по-еврейски. А куры не понимали и разбегались кто куда. И петух не понимал, между прочим. Дальше! (Семен перемещается.) А вот тут жил Веня Черняк. Ну, тут ничего примечательного. Единственное, летом Веня выходил писать прямо на огород. Говорил, что лук от этого лучше растет. И вообще становится намного полезней. Лук со стрелой, этот описанный, съедал и яблоки с косточками съедал, говорил, что ерунда, переварятся, даже черенки от яблок съедал… ("Подъезжая" к ванной.) А тут жил настоящий бывший эсер, Спиридонов. Его вообще Сталин еще в двадцатые сослал. Однажды на каком-то диспуте, в горячке спора, он что-то ляпнул, сославшись на Ленина. В ответ какая-то экспансивная дама-партийка вскричала: Ленин никогда этого не говорил! Спиридонов спокойненько снял очки, протер их мягкой фланелькой и парировал: Вам, мадам, он этого не говорил, а мне — говорил! И не раз! ("Подъезжая" к краю сцены, блаженно улыбаясь в зал.) А вот этого уже не будет. Домика нашего за дамбой не будет. И этих странных и милых соседей. И не уеду я уже туда никогда. Не увижу нашу речку — Берелех. Не будет этого, как в первый раз, когда ёкнуло в груди. Никогда не будет сердце так биться. И уже не залезу на чердак, дома этого нет. Такой чердак не нарисуешь; запаха не будет того. Не будет такого солнца над крышей. Как две стальные ниточки, рельсы внизу — не поблестят… Глубоко-глубоко, из кругленького окошка: между сопок спичечные коробки розовых домиков. Над ними — большая гора — Морджот. Это наша колымская Джомолунгма.

О н а. Совсем другая жизнь! Даже трудно представить, что мы все так жили когда-то!


Семен, стоя на авансцене, поет песню про Сусуман ("Колыма").

Тут бьет разряд молнии и гремит гром.


О н а (боязливо косясь на окно). Семен, ну когда уже это кончится?! Страх один…

С е м е н (отмахиваясь). Ну, это не самое страшное! Времена у нас, как говаривала Анна Андреевна Ахматова, вполне вегетарианские. Вот мой папа, пережив ужасающий тридцать седьмой год, иногда за столом, когда уже все были достаточно хмельны, и только в кругу близких друзей рассказывал такую историю, которую ему поведал ссыльный оператор, работавший режиссером у Григория Николайова. Того самого, автора "Веселых ребят". Так вот. На приеме в Кремле к нему и его жене, актрисе Любови Орловой, подсел Сталин. Муж не обижает? — спросил он кинозвезду. Иногда обижает, но редко, — от неожиданности выпалила Орлова. Скажи ему, что если он будет тебя обижать, — мы его повесим, — изрек Сталин. Николайов решил пошутить: А за что повесите, товарищ Сталин? За что, за что… за шею, — мрачно, без тени юмора ответил вождь. (Пауза.) Так что, ничего! Переживем, даст Бог!

О н а. Так хотелось побыстрее в Канны, а теперь застряли в этом захолустном городишке…

С е м е н. А ты знаешь, сколько здесь было интересных событий за всю мировую историю?! Море! Я же тебе рассказывал про Ришелье…

О н а (испуганно). Не надо, не надо… Я помню…

С е м е н (удовлетворенно). Вот!.. Тут, кстати, неподалеку есть городок… Не доезжая Авиньона. Ну, это уже в сторону итальянских Альп. Там замечательный древнеримский цирк. Однажды мы выступали там вместе с Нероном.

О н а. Это, кажется, комик, который играл с де Фюнесом?..

С е м е н. Ну не совсем. Нерон — это римский император. Он, между прочим, считал себя великим артистом. Но даже он преклонялся перед моим талантом. Это, конечно, звучит несколько нескромно, но что поделаешь! Он-то и пригласил меня в свою труппу. Помню, наши опасные гастроли по Греции летом шестьдесят шестого года от Рождества Христова.

О н а. Постой, постой…

С е м е н. И стоять нечего. (^ Достает записную книжку, листает.) Вот, пожалуйста, так и есть! Именно шестьдесят шестой. А опасными они были потому, что Нерон был величайший сумасброд и самодур. (Задумывается, убирает книжечку.) Да, просто второго такого не припомню! Он мог ценить твой талант, но одновременно не терпел соперничества! И очень дорожил славой гениального поэта и певца! Иногда это было невыносимо! Нередко он выступал с песнями собственного сочиненья, а между зрительских рядов стояли центурионы с палками. Они-то и выколачивали бурные продолжительные аплодисменты. Не раз эти концерты-импровизации затягивались на целый день. Ну, что тут будешь делать! Некоторые потихоньку давали дёру, перелезая через стены театра, или притворно падали без чувств. И их тогда выносили на носилках. А кое-кто, доложу я тебе, задремавший на этих чтениях, мог поплатиться и самой жизнью… (Подходит к фужеру, наливает.) Уф! Каждая минута — в напряжении! (Пьет.) Твое здоровье! Это, конечно, в какой-то степени щекотало нервы. Но! Быстро поднадоело. А куда деваться! Таковы, замечу, все тираны!

О н а (испуганно). Все?.. Семен, какие еще тираны?!

С е м е н (под гром и молнию). Абсолютно все! Ты ведь помнишь Адольфа Гитлера?!

О н а (мотает головой). Не помню… То есть в каком смысле?..

С е м е н. Как-то я попал на ужин, который Гитлер давал для узкого круга. Так ведь никто ничего не мог есть! Все боялись звякнуть даже вилочкой! Помню, Адольф был в костюме с отливом и прямо-таки разливался соловьем. Казалось, что он будет говорить бесконечно! А начал сто тыщ лет назад! Самое поразительное, что он читал лекцию "О лесопосадках в Северной Италии". Такая узкая тема! Откуда у него эти знания? Бог весть! Он меня просто уморил! Я едва-едва отщипнул несколько ломтиков сыра! Его выступление, заметь, продолжалось три с половиной часа!

О н а (обалдело). Почему именно лесопосадки?..

С е м е н. Как ты не понимаешь? Все дело в подсознании. Посадки. (^ Пауза.) Леса. (Пауза.) Вот мы оказались на Колыме. (Пауза.) Да, так вот. Однажды, после особенно удачного представления Нерон пригласил меня в свой Золотой дворец. Тот самый, построенный в пределах Рима. Это было здание невиданной величины и роскоши. (Семен растопыривает руки и обходит апартаменты от стенки до стенки.) Представляешь себе? Внутри этого комплекса находились поля, виноградники, пастбища с коровами и быками. И огромный искусственный пруд, подразумевавший море. Все покои были в золоте и драгоценных камнях. Расслабленной походкой Нерон обходил свои владения. (Семен изображает Нерона.) Когда мы вошли в главную залу, меня поразил вращающийся купол, устроенный наподобие звездного неба. Тут усталый актер-император уселся на немыслимо блескучий трон (садится) и изрек: Наконец-то я буду жить по-человечески! Потом мы сели играть в шахматы. А вскоре он ушел спать, сославшись на недомогание. Мне было предписано укладываться здесь же, под звездным куполом. Но сон не шел ко мне. Вдруг я услышал скрипение двери. И тихие, осторожные шаги. Я полуприкрыл глаза. Через несколько секунд… Нерон стоял надо мной и пристально смотрел на меня… Меня обуял какой-то животный страх! Что варилось в этот момент в черепной коробочке этого маньяка?! Не знаю! Но эти минуты ужаса! Он постоял-постоял и ушел…

О н а (подходя, обнимая Семёна Бедный мой!..

С е м е н (взволнованно). Никогда! Ни до, ни после я так не боялся! Хотя!.. Вот эти детские страхи. Как их измерить?! Они тоже были чудовищны… Я в детстве боялся, когда навстречу шла ватага хулиганов. А у меня еще и очки…

О н а (обнимая Семёна Боже мой! Чего только ты не пережил! Каких страхов, бедный, натерпелся!

С е м е н. Ну, положим, не я один… Вот представь себе. Летом шестьдесят четвертого года в Риме вспыхнул грандиозный пожар. Сушь стояла невиданная. И ни дождинки за два месяца. Этот пожар уничтожил большую часть города. Многие погибли. Я — едва спасся. И вот, пока огонь пожирал дома и древние святыни, Нерон… (Тут Семен стаскивает с дивана покрывало, заворачивается словно в тогу, встает на стул, изображая Нерона, в вытянутой руке держит зажженную спичку или зажигалку.) Так вот, стоя на башне в облачении певца, Нерон декламировал под звуки лиры поэму о гибели Трои. (Декламирует.) Та-да, та-та-да, та-та-да, та-та, та-та! В народе возник слух, что император нарочно приказал поджечь город ради того, чтобы повыразительнее исполнить свою песнь. (Декламирует.) Та-та, да-да-да! Да-да-да, та-та! Та-да-да-да!

О н а (протягивая ему носовой платок). Не волнуйся! Ты весь взмок!

С е м е н (принимая платок, вытираясь, спускаясь вниз). Извини, увлекся! Воспоминанья накатывают, будь они неладны!

О н а (заботливо). Может, тебе горчичников поставить или выпить быстрорастворимой упсы? Рекламировали по телевизору…

С е м е н (устало). Ладно, ничего не надо. Пойду-ка я лучше спать. Утро вечера мудренее.


Уходит. Она пристально глядит вслед уходящему Николаю. Затем подходит к телефону, набирает номер, поглядывая в сторону спальни.


О н а (в трубку). Добрый вечер, мсье. Нет, спасибо… Скажите, нельзя ли пригласить доктора… Да, я понимаю, что поздно… И дороги… Все размыло?.. Нет, нет, ничего срочного… Остановился в нашем отеле? Очень хорошо… А вы не могли бы…


В этот момент выходит из спальни Семен в пижаме.


С е м е н. Ты меня звала?

О н а (в трубку). Извините, мсье, я вам… позднее.

С е м е н. А? Куда ты звонила?

О н а. Да вот, хотела узнать, нельзя ли разжечь камин.

С е м е н (подозрительно). Камин? Ночью?

О н а. Вот хотела. Продрогла вся. (^ Поеживается, укутывается.)

С е м е н (подозрительно). И куда же ты все-таки звонила… (Пауза.) Однажды я отдыхал в правительственной санатории. Лежу в роскошной кровати с балдахином. Вдруг телефонный звонок. На проводе — министр культуры Фурцева. И звонит, между прочим, не откуда-нибудь, а из соседнего номера. Извините, — говорит, — вы еще не спите? Нет, — говорю уверенно. — А вы, Екатерина Алексеевна? Да я, — говорит она, — все никак заснуть не могу. Один вопрос меня очень мучает. Вот, скажите, Семен, только честно: что у нас творится на эстраде? Да, думаю, вопросец. Это же в каком смысле? — спрашиваю. Да вот в таком, — отвечает. — Вот у Стругачёва, у Утесова огромные заработки. А я, министр культуры страны необъятной, получаю гораздо меньше! В том-то и дело, — нашелся я, — вы-то получаете, а мы зарабатываем… Да-а…

О н а. Семочка, иди отдыхай, все хорошо. (^ Разряд молнии, гром.) И если б не этот поток… то есть, потоп… мы бы давно были в Каннах. (Подходя и целуя его в шею.)

С е м е н (полусонно). В Каннах! (Уходит.)

О н а (опять подходит к телефону, в трубку, почти шепотом). Мсье, это снова я. Да. Я хотела бы вас попросить… Если доктор не спит… Может быть, он навестил бы нас?.. О, я была бы крайне признательна… Конечно, мсье, благодарю… Нет, дверь я оставлю приоткрытой… Дело в том, что мой муж отдыхает… Всего лишь маленькая консультация… (Вешает трубку, прихорашивается, приоткрывает дверь.)


За окном по-прежнему бушует гроза. Дверь открывается. Появляется голова жовиального доктора.


Д о к т о р. Добрый вечер, мэдам… (^ Останавливается и смотрит на нее во все глаза.) Прошу прощения…

О н а (смущенно, оглядывая себя). Что-то не так?

Д о к т о р (восторженно). О, все так! Слишком так! Вы восхитительны!

О н а (смущенно). Я? Ну, что вы!

Д о к т о р (убежденно). Уверяю вас! Я практикую в нашем округе тридцать лет. Но такой красоты, мэдам… Мне сказали, что вы из России?

О н а. Да. Вот, собственно, ехали в Канны… Решили по дороге осмотреть эти замки Луары… И вот на тебе! Пришлось прервать путешествие!

Д о к т о р. Очень сочувствую, мэдам. Вы путешествуете с мужем?

О н а. Вот, собственно, я и хотела… Понимаете, мой друг, назовем его так — очень известный человек…

Д о к т о р. Вы заинтриговали меня…

О н а. Да. Поэтому, я бы не хотела, чтобы эта история…

Д о к т о р. Не беспокойтесь. Врачебная тайна и всё такое. (^ Подходит к столику с вином.) Позвольте фужер за ваше очарование! (Наливает, поднимает бокал, пьет.) Итак, слушаю вас внимательно…

О н а. Не знаю как и начать… (Пауза.)

Д о к т о р. Тогда представлюсь я. Доктор Густав Габрие. Дважды женат, но неудачно. Практикую свыше тридцати лет. В настоящее время прибыл из нашего захолустья для участия в ежегодном собрании врачей нашего округа… (Пауза.) Очарован и сражен вами!

О н а. Вы смущаете меня! (Наливает вино в фужер.) За знакомство!.. Итак… Мой спутник известный человек, актер, и я очень надеюсь на вашу…

Д о к т о р (прикладывая руку к сердцу, а палец другой руки к губам). Нем, как могила!

О н а. Мы, собственно… в Канны… Впрочем, я вам говорила уже об этом... Так вот… Эта гроза… Гром… Потоки дождя… Нам пришлось остановиться здесь… И вот Семен. Моего спутника зовут… я надеюсь…

Д о к т о р (молитвенно сложив руки). Абсолютная тайна! Полнейшая!

О н а. Его имя… Семён Стругачёв…

Д о к т о р. Неужели? Тот самый?! В нашем захолустье?! Не верю своим ушам! Боже мой!

О н а (с радостью). Вы слышали о нем?.. И как он вам?

Д о к т о р. Великолепный актер! Такие рождаются раз в тысячу лет! Ей-Богу, мэдам!

О н а. Очень хорошо. Я — рада. Я и сама считаю его… Впрочем… Да, трудная дорога и всё такое… Усталость… Нервы… Но… Он вдруг стал мне рассказывать истории из своей жизни… О дедушке, который был замечательным, о бабушке…

Д о к т о р (наливая вина в фужер). Ваше здоровье, несравненная!.. Ну, и что же здесь удивительного?! Я и сам очень люблю разные семейные истории и преданья. Вот мой пращур участвовал в третьем крестовом походе, а его дети служили у рыцарей-госпитальеров в больницах…

О н а. Это как раз понятно… Семен очень любит свою семью… Эти забавные истории… (^ Понижая голос.) Но тут он стал мне рассказывать про кардинала Ришелье, про этого императора… как его… Нерона…

Д о к т о р. Всеобщая история? Понимаю.

О н а (с волнением). А я как раз не понимаю! Он говорит, что играл с Нероном в одном спектакле!.. И вообще… был свидетелем всемирного Потопа 13 тысяч лет назад…

Д о к т о р. Тринадцать тысяч, я не ослышался?

О н а. Вот именно! Посоветуйте, доктор!

Д о к т о р. Спокойно. Сейчас разберемся. Итак, сначала семейные хроники.

О н а. Да, ну с этим ясно!

Д о к т о р. Вполне. У меня тоже ворох таких историй, которые накрепко застряли в моей голове. И отчего-то так много значат для меня. Казалось бы, пустяк, но… Сладостные и горестные впечатленья…

О н а. Да-да… Но вот Нерон…

Д о к т о р. С Нероном сложнее… (Собранно.) Скажите, а давно у него это началось?

О н а. Даже не знаю… Пожалуй, вот только сегодня, когда мы приехали в гостиницу…

Д о к т о р. М-да. Действительно странновато. В моей практике было несколько необычных историй. Одно время к нам частенько приезжал на этюды довольно известный немецкий художник Адольф Менцель. Может, слышали?..

О н а (неуверенно). Да-да. Он импрессионист?..

Д о к т о р. Вероятно! Так вот. Он очень не любил разговоров о разных там болезнях, о лекарствах. И будучи у нас на пейзажах, он серьезно занемог. Держался до последнего. Но его друзья в конце концов послали за мной. Менцель встретил меня весьма неодобрительно. И даже отпустил парочку язвительных замечаний. Я стал осматривать его. Действительно, положение его было не блестящим. Но. Что такое?! Вдруг глаза его загорелись, в них возник интерес к происходящему. Оказывается, Менцель наблюдал за мной. Полуголый, он вскочил с постели и бросился к этюднику. Что вы делаете? — в ужасе воскликнул я. — Вы же серьезно больны! Подойдите к окну и не двигайтесь, — вскричал он весьма бодрым голосом. — Этот свет! Пока он не ушел! Это будет лучший мой портрет! Пришлось подчиниться! Ведь вдохновенная работа стала для него лучшим лекарством!

О н а. А мне кажется… Семен перетрудился… Столько спектаклей, фильмов… Просто устал… Но в то же время он так убедительно рассказывает! У меня просто мурашки по спине! Особенно этот Нерон… Да и всемирный Потоп... (За окном гром и молния; она крестится.) Не знаю, доктор, что и делать…

Д о к т о р. Что? Пока понаблюдайте за ним. Сделайте вид, что вы ему верите. И ничему не удивляйтесь… (^ Наливает вина, пьет.) Ваше сиятельное сиятельство! Вы — потрясающая женщина!.. И в случае чего — я рядом. Надо бы, конечно, взглянуть на пациента… Поболтать непринужденно… И потом — болезнь — это иногда нечто загадочное. Вот я думаю: а не больны ли мы все?! Куда катится этот безумный мир? Где его начала и концы?


Она смотрит на него несколько испуганно.


Д о к т о р (улыбаясь). Ну, это я так. Иногда промелькнет. Вообще я часто думаю: как много всего помещается в мозгу, сколько память всего держит. И порой всплывает и всплывает… И плывет… За окном река моего родного города. А на том берегу — соборы седые в тумане. И — мама. Она в больнице мне сказала: Сына, я жить хочу.

О н а. Жалко. Жалко мне вашу маму!


Фоном звучит, очень приглушенно, "А идише мама" в исполнении С.Стругачёва.


Д о к т о р. И мне! Но жизнь — это все же веселая штука. Когда ее населяют такие женщины, как вы…

О н а. Спасибо, мсье… (Пауза.) Вы думаете, все пройдет?

Д о к т о р. Вы имеете в виду бурю или…

О н а. И то и другое.

Д о к т о р. Все пройдет. Все, что посетило сей мир. Но только не ваша красота. (Пауза.) У меня, вот, скажем, была бабушка. А теперь ее нет. И, быть может, я один храню память о ней. Нерона там какого-то еще вспомнят. А вот кто помянет ее, кроме меня?! Она была разной: и доброй, и скандальной. Помню, она как-то повздорила с торговкой на рынке. Та пыталась продать ей несвежее мясо. Почему-то это помню… И — люблю еще сильнее…

О н а. Да-да… Наши близкие. Они иной раз такие трогательные. И… такие невыносимые…

Д о к т о р. А мой потрясающий дедушка! Никогда не забуду нашу поездку в Париж! Это было вскоре после войны. Мы вышли из отеля с ним вдвоем, пока еще все спали. Пошли по бульвару Распай. Я захотел мороженого. Дедушка подошел к мороженщице, улыбнулся ей, взял эскимо. Я с радостью в этих утренних лучах его надкусил. И вдруг выяснилось, что дедушка забыл кошелек. А мелочи из кармана не хватает. Каких-то двух су. И что же делать? Ведь я уже приблизился к середине брикета. Но продавщица махнула рукой и улыбнулась. И ведь никак не могло быть иначе в это ослепительное утро! А на глазах дедушки я заметил слезы…

О н а. Спасибо, что вы зашли… Это было так странно и неожиданно. Я не знала, что делать.

Д о к т о р. Рад служить, мэдам. Хотелось бы видеть вас почаще и не по такому тревожному поводу…

О н а. Вы думаете — все обойдется?.. Вот и коридорный неспокоен. Эта гроза, наводнение…

Д о к т о р. В этой жизни я понял одно: главное — никогда не терять присутствия духа. Пока живешь… Вы неподражаемы!

О н а. Спасибо, мсье. Вы воистину настоящий француз.

Д о к т о р. Более того — я — галл. Да-да. Тот самый галльский юмор. Жизнелюбие и натурализм.

О н а. Вы подействовали на меня как успокоительная таблетка.

Д о к т о р. Не смею больше вас обременять своей персоной. Но напоследок, если позволите, еще одна история. Это типично галльский сюжет. Лет двадцать назад, когда я еще не имел собственного дома, я жил здесь, в этом городке и снимал квартиру. Как-то вечером в дверь позвонил сосед по лестничной клетке. (Пауза.) Заметьте, слово-то какое — "клетка"! Да. Так вот, он был очень печальный и взволнованный. Извините, — сказал он, — мне очень плохо. И замолчал. Действительно, вид у него был уставший, измученный. Могу я вам чем-то помочь? — прервал я тягостные молчания. О, да! — оживился сосед, — принесите мне пива! Пива? — удивился я. Да, именно пива. Рак у меня, кажется, уже есть.

О н а. О-хо-хо. Мы все так одиноки. Спасибо за поддержку. Очень надеюсь, что вы заглянете еще.

Д о к т о р (целуя ее руку). Очень рад знакомству. Хоть и при таких неавантажных обстоятельствах.

О н а. Спокойной ночи, мсье… Господин…

Д о к т о р. Густав Габрие. Можно просто — Густав… На дорожку прощальный стаканчик… (^ Наливает в фужер.) Ваше…

О н а (мягко). Позвольте заметить — не слишком ли вы увлекаетесь?.. Хотя я знаю, что уж где-где, а во Франции вино пить умеют.

Д о к т о р. Не беспокойтесь. Лишь для амурных сновидений. Не могу удержаться от постпрощальной истории на эту тему. Известный наш актер Жан Марэ, кстати уроженец здешних мест, одно время любил крепко поддать. И вот, во время путешествия по Японии, решил попробовать знаменитую рисовую водку. Заказал графинчик, выпил рюмашку. И после первых же глотков заметил, что все вокруг него пришло в движение. Мир поплыл перед глазами. Он был весьма озадачен и спросил кельнера: не слишком ли крепка водка?! И что вы думаете? Оказывается — объяснил ему официант — это было. Обыкновенное. Маленькое. Японское. Землетрясение. Ха-ха! (Гром и молния.) О, простите за болтливость. Оревуар.


Уходит.

Она провожает гостя, устало подходит к зеркалу, потом допивает вино из фужера, тушит свечи, исчезает в спальне. Комната как бы затихает. Тут желателен некий свет — чуть мерцающий. И здесь можно пойти двумя путями. Первый: дать на стены гостиной проекцию некоего исторического действа — пусть там будет все вперемешку — античные герои, фрагменты каких-то исторических фильмов. Это всё должно быть не очень четким, как сновидение. Если технически это невозможно, т. е. под рукой нет спец. видеоаппаратуры, то мы отправляем на сцену балетных, одетых в костюмы, скажем, римской эпохи. Они танцуют, словно во сне. Может быть, чуть замедленно. На этом мы прерываем наше повествование. Возможен антракт. Не исключено, что после балетной паузы спектакль продолжится. Тут мы всецело полагаемся на волю режиссера.

Итак, после паузы (перерыва) утро следующего дня. Погода по-прежнему ненастная: льет и льет. Раздается осторожный стук в дверь. Стук повторяется. Из спальни выходит заспанная Она в пеньюаре. Открывает. На пороге помятый и всклокоченный Доктор.


Д о к т о р. Простите за столь ранний визит. Всю ночь не спал. То есть не то чтобы не спал. В общем…

О н а. Что-нибудь