Реферат: Из истории петербургского–ленинградского университетского литературоведения

Из истории петербургского–ленинградского университетского литературоведения


А. А. Карпов

(Санкт-Петербург)

Кафедра истории русской литературы Санкт-Петербургского государственного университета: эпохи и имена (1819–1919)

8 (20) февраля 1819 года петербургский Главный педагогический институт, по сути уже представлявший собой прообраз университета, принял его «вид и действие». Так «завершился растянувшийся почти на сто лет период <…> первоначального развития» Петербургского университета1. Его структура вначале сохранила «прежнее разделение Главного педагогического института на отделения: I. Наук юридических и философских. II. Наук исторических и словесных. III. Наук математических и физических»2. В составе историко-филологического факультета была воссоздана и кафедра российской словесности, возникшая в Институте в 1816 году3. Ее первыми профессорами стали: ординарным Я. В. Толмачев4, а экстраординарным — Н. И. Бутырский, ранее преподававшие в этом качестве в Педагогическом институте. Так в 1819 году началась история кафедры русской литературы Петербургского университета — старейшей кафедры филологического факультета, в разные периоды менявшей названия, содержание деятельности, но сохранявшей непрерывность и преемственность своего развития.

Научная деятельность кафедры в лице ее наиболее видных представителей уже рассматривалась в очерках Н. К. Пиксанова5, Г. П. Макогоненко6, А. Б. Муратова7. В данном же случае речь пойдет в основном о судьбе кафедры русской литературы как особого научного и педагогического коллектива — о хронологии и формах ее существования, о ее составе, характере преподавания. Как обнаруживается, на сегодняшний день эти вопросы освещены все еще и неполно, и неточно.

В очерках истории университетской русистики сложилась традиция критически, а то и негативно отзываться о деятельности преподавателей кафедры вплоть до середины ХIХ века. Поэтому на начальном, наименее изученном тридцатилетии ее существования необходимо остановиться сравнительно подробно.

При основании университета был составлен его своего рода учебный план — «Полное расписание всего трехгодичного курса наук и преподающих для вольнослушающих студентов Санкт-Петербургского университета». Согласно ему за кафедрой российской словесности закреплялось две дисциплины: предполагалось, что на первом и втором курсах будет преподаваться русский язык, а на третьем — «Российская словесность»8. Из этого следует, что кафедра изначально мыслилась как общефилологическая9. Однако в реальности изучение теории и истории литературы на протяжении многих десятилетий абсолютно преобладало над преподаванием языкознания. Лекционным с самого начала являлся только курс российской словесности10 как науки об «изящных» произведениях. Занятия же русским языком, по существу, сводились к разборам сочинений самих студентов11 или ограничивались краткими лингвистическими фрагментами курсов по теории словесности и истории русской литературы. Знаменательно в этом смысле следующее рассуждение Бутырского в его вводной лекции «О словесных науках вообще»: «К словесным наукам в обширном значении относятся все те, которые посредственно или непосредственно руководствуют к выражению мыслей членообразными звуками или словами. Все они могут быть разделены на языкоучение и на собственные словесные науки. <…> Курс словесности обыкновенно ограничивают тремя, а в самом строгом смысле даже двумя <…> науками, ибо он не что иное, как систематическое изложение правил, по которым составляются и рассматриваются изящные произведения слова. <…> три только науки заслуживают название собственно словесных, именно Риторика, Оратория и Пиитика. Все прочие, как то: Лексикография, Синонимика, Грамматика, Логика, Психология, Эстетика суть только вспомогательные»12. Показательно также, что долгое время занимавший кафедру российской словесности П. А. Плетнев называл ее «кафедрой русской литературы»13.

В первые годы существования кафедры все представленные на ней дисциплины оказались сосредоточены в руках Бутырского, занимавший же кафедру в качестве ординарного профессора Толмачев не принимал участия в преподавании языка и литературы, с 1819 года читая «Философию и историю оной» на Философско-юридическом факультете14. Это положение изменилось лишь с 1824 года, когда Толмачев начал читать курсы словесности наряду с Бутырским15.

Выпускник Главного педагогического института Н. И. Бутырский (1783–1848) завершил свое образование в Германии. По возвращении в 1812 году он был произведен в адъюнкт-профессоры эстетики и российской словесности института, а в 1817 году, после создания кафедры российской словесности, стал ее экстраординарным профессором16. В университете он вначале читал курс российской словесности, преобразованный затем в «Риторику и пиитику» (с 1826 года переименован в «Красноречие и стихотворство»)17. Избранный им принцип изложения Бутырский характеризовал как «теоретико-исторический», имея в виду, что в этом случае «сперва предлагаются правила систематическим образом, потом оцениваются ораторские сочинения и стихотворения, каждое под своим родом или классом. Преимущество теоретико-исторического способа перед историческим очевидно. Здесь ничто не опущено, и все находится на своем месте. За теориею следует критическая история ораторов и поэтов». «Рассмотрение ораторов и поэтов по родам и видам, к коим относятся их произведения, конечно, не составит полной истории словесности. Для избежания сего неудобства можно будет под конец бросить краткий взгляд на все пройденное поле словесности»18. Если по первоначальному университетскому плану лекции Бутырского предназначались студентам 3-го курса, то с течением времени его преподавание стало двухгодичным19.

«В его теории словесности много истин», — отмечал ученик Бутырского А. В. Никитенко20. «У него тонкий, быстрый ум, верное эстетическое чувство и дар слова. <…> В преподавании словесности он держится середины между строгим классицизмом и новыми требованиями века»21. По словам Никитенко, «привлекательное красноречие», «тонкий и верный вкус», «философский дух» рассуждений снискали Бутырскому «репутацию первого из современных в России профессоров словесности»22.

После разгрома университета в 1821 году23 Бутырский параллельно с российской словесностью начал читать курсы народного и государственного хозяйства, а также «науку о финансах». В 1826 году он занял кафедру политической экономии в качестве ординарного профессора. Однако подобное совмещение занятий не могло не сказаться на его деятельности как профессора-словесника. «Бутырский <…> предпочитал эстетику и критику сухим частным правилам сочинений. Он действовал на развитие вкуса вообще и был полезен слушателям разнообразными своими взглядами на науку, — вспоминал об одном из своих предшественников П. А. Плетнев. — Но его труды по кафедре политической экономии препятствовали ему <…>, что и остановило первоначальное блестящее развитие его на одной и той же степени»24. Став в 1831 году деканом философско-юридического факультета, Бутырский оставил кафедру российской словесности.

Я. В. Толмачев (1779–1873) получил образование в Харьковском коллегиуме и Киевской духовной академии. До своего профессорства в Главном педагогическом институте он преподавал русскую словесность и математику в Петербургской духовной семинарии, служил в Министерстве народного просвещения. В университете Толмачев с 1824 года «излагал» «Критическую историю российской словесности, упражняя в то же время слушателей в российском слоге»25. По словам Плетнева, Толмачев «предпочитал формы и дух так называемого классицизма современным понятиям об изящных искусствах и успехам идеи о народности»26. Его курс представлял собой разборы произведений русских авторов ХVIII века (Ломоносова и писателей екатерининского времени)27 с точки зрения их соответствия эстетической норме. К позднейшей литературе он относился скептически: «В новейшей словесности утеряны красоты все, которые происходили от расположения, устроения и сочинения слов, от звукотечения и лада периодов»28. Впрочем, подобный характер преподавания был не только в духе времени, но и предписывался, по существу, официально. Так, в «Инструкции директору Казанского университета, Высочайше утвержденной 17 января 1820 года», говорилось: «Профессор российской словесности <…> обязан <…> научать упражнением красоте языка славянского и критический разбор священных писателей должен быть главным его занятием. Величайшие образцы всех благороднейших родов истинного красноречия покажет он в Библии и докажет сравнением с нею лучших авторов древних ее над всеми ими превосходство <…> Он разберет образцовые творения Ломоносова, Державина, Богдановича и Хемницера и укажет превосходство их над прочими в подражании древнему вкусу, покажет также и легкий род современных стихотворцев, превосходных выработкою языка, но не сравнившихся еще с первыми в выборе предметов и изяществе вкуса. Он предостережет особенно своих слушателей от увлечения в новизны модного слога, и потому все то, что введено в язык произволом и смелостию, отвергнет как неклассическое и недостойное подражания»29.

Из теоретических дисциплин Толмачев читал, прежде всего, «Теорию слога и разных родов прозаических сочинений». О содержании этого курса дают представление его «Правила словесности, руководствующие от первых начал до высших совершенств красноречия» (Ч. 1–4. СПб., 1815–1822)30. Они основаны на античных риториках и теориях ХVIII века. Предельно широко понимая словесность как науку обо всем, «что <…> человек старается изобразить помощию слова»31, Толмачев пытается разработать ее единую теорию, «руководствующую человека к такому высокому совершенству, какова способность говорить красно и прилично»32. Первая часть «Правил…» включала две главы, посвященные грамматике (характеристика частей речи и типов предложений), обширный раздел, посвященный способам «распространения речи», правила построения рассуждений (хрий). Вторая и третья части содержали учение о слоге, четвертая была посвящена собственно изящной словесности и основывалась на «Начальных правилах словесности» французского классициста Ш. Баттё33.

Несмотря на архаичность содержания, лекции Толмачева вместе с курсом Бутырского сложились в стройную и полную систему, заметно отличающуюся от первоначально намеченной в момент создания университета. «Красноречие и стихотворство» продолжала общая теория словесности, образование довершала «Критическая история русской словесности», задуманная как опыт оценки литературных произведений с учетом полученных теоретических знаний34.

Помимо названных, Толмачев читал и теоретический курс «Об изящном», который с 1830 года, очевидно, пытаясь компенсировать отсутствие собственно лингвистических дисциплин, заменил изложением «Науки языковедения». Слушателям эти лекции запомнились как набор произвольных и нелепых этимологических догадок преподавателя35.

Эпоха 1820-х годов — время резкой смены литературных вкусов, полемик между классиками и романтиками. Преподавание Толмачева, как и его дерптского коллеги В. М. Перевощикова или московского — А. Ф. Мерзлякова, перестало удовлетворять студентов. В 1832 году распоряжением товарища министра просвещения С. С. Уварова он был уволен из университета в числе других «отсталых» профессоров.

Новая эпоха в жизни кафедры российской словесности начинается в 1832 году, когда к преподаванию на ней приступают — в качестве ординарного профессора П. А. Плетнев (1791–1865), будущий ректор университета (1840–1861)36, и, пока в качестве его адъюнкта, А. В. Никитенко (1804–1877)37. Люди разных поколений, оба они разделяют настроения романтической эпохи с ее идеями историзма и народности, непосредственно связаны с текущим литературным процессом38. В годы их работы характер преподавания заметно меняется, его содержание отвечает самому высокому научному уровню эпохи.

Питомец Педагогического института Плетнев к моменту своего прихода в университет уже был известным литературным критиком и журналистом, имел опыт преподавания словесности в Екатерининском институте и женском Патриотическом институте39. В университете Плетнев читал рассчитанные на два года лекции по «Истории русской литературы — 1. Рассматривая в хронологическом порядке все произведения, ее составляющие, до половины ХVIII века — в III курсе; 2. Излагая достоинство замечательнейших произведений отечественной словесности с половины ХVIII века до нашего времени — в IV курсе (по собственным запискам)»40. Это был первый в России опыт подробного и систематического изложения данной дисциплины с ХI века до современности41.

О конкретном содержании лекций Плетнева позволяют судить сохранившиеся рукописи «Программы курса истории русской литературы и материалов к первой лекции в Петербургском университете <1832>», «Подробной программы курса истории русской литературы», а также литографированные конспекты его «Лекций о русской литературе <1835>» в восстановленном в 1828 году Главном педагогическом институте, где Плетнев с 1832 года также состоял ординарным профессором российской словесности42. Они заставляют по-новому взглянуть на место Плетнева в истории университетского преподавания, иначе, чем прежде, оценить его научный кругозор43.

30–40-е годы ХIХ века — время формирования русского литературоведения, начало его подлинной истории. Ведущее положение в ту пору занимает так называемое историческое направление, важнейшей особенностью которого является романтический интерес к специфическому, «народному» в национальной культуре. Воспринятая как своеобразная, русская словесность становится предметом самостоятельного изучения. Вырабатываются особые приемы и критерии литературоведческого исследования — внимание к местным условиям развития литературы и к условиям историческим, объяснение творчества писателя обстоятельствами и духом современной ему эпохи. Предпринимаются попытки целостного осмысления литературного процесса как проявления национального самопознания и одновременно — его периодизации.

Характеризуя новое, пронизанное идеей историзма направление русского литературоведения, Ю. В. Манн связывает его становление, главным образом, с появлением трудов московского профессора С. П. Шевырева «История поэзии» (1835) и «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов» (1836)44. Между тем основные идеи и принципы направления были реализованы уже в первом лекционном курсе Плетнева, прочитанном в 1832–1833 учебном году. В дальнейшем они постепенно уточнялись, применялись ко все более широкому материалу.

Определяя свой метод изучения и преподавания литературы, Плетнев писал: «^ Историко-критическое объяснение произведений отечественной словесности он принял за основание своих лекций и соединил в них взгляд на успехи умственных сил вообще с характеристикою самого искусства, в переменах которого он показывает развитие духовной жизни нации»45. Важнейшие принципы плетневского курса — утверждение исторического взгляда на литературу, выявление ее отношения к духовному складу народа, рассмотрение произведений в контексте исторических и культурных событий. Во вводной части курса Плетнев обращает внимание на факторы, обусловливающие специфику и характер развития любой литературы. К ним он, в первую очередь, относит «действие внешней природы», «влияние религии, которая служит основанием всей нравственной системы человека», «важнейшие в истории народа происшествия, изменившие характер его»46. Затем эти положения конкретизируются уже применительно к собственно русской литературе47. По ходу лекций также вводятся специальные разделы, посвященные политическому устройству, уровню просвещения в стране и т. д. — «О важнейших заведениях для народного образования, возникших между 1725 и 1762 годами», «О законодательстве»…48

Рассматривая развитие русской литературы как единый и в то же время имеющий стадиальный характер процесс, Плетнев предлагает оригинальную и на тот момент наиболее детальную периодизацию ее истории, сопровождающуюся характеристикой каждого из этапов («Определение эпох и периодов»):

1. ХI–ХIII век — «Начало русской литературы».

2. ХIV–ХV век — «Безжизненность литературы», связанная, главным образом, с политическим подчинением русских монгольскому игу.

3. ХVI–ХVII век — «Схоластическая ученость» («стремление к мелочным литературным занятиям»). Вместе с тем в это время «явились и начатки народной нашей литературы».

4. ХVIII век — «Литература, явившаяся от преобразования России». Ее характер, по Плетневу, определяет «поспешное и безотчетное заимствование». В то же время это столетие «поставило нас в соприкосновение со всеми идеями литературы всемирной».

5. Конец ХVIII — XIX век — «Нынешнее состояние русской литературы», преемственно связанной с концом предыдущего периода. Обретение самобытности и оригинальности, усвоение духа, а не форм иностранных литератур49.

Как видим, Плетневу удалось выстроить цельный всеобъемлющий курс, охватывающий огромный исторический материал, включая, говоря языком сегодняшнего дня, и новейшую литературу50. Именно ему принадлежит приоритет исследования в ходе университетских лекций древних памятников, освещения древнего периода как цельного и в то же время неоднородного. В этом он опередил и киевского профессора М. А. Максимовича с его «Историей древней русской словесности» (1839), и С. П. Шевырева с его «Историей русской словесности, преимущественно древней» (частично опубликовано в 1846)51. Определенное внимание Плетнев уделял и фольклору, рассматривая его как ранний этап литературного развития: «Литература <…> народа содержит все памятники умственной его деятельности. До начала письменности самые изустные предания и другие памятники жизни народного ума заступают место литературы»52.

Обнаружившийся в деятельности Плетнева поворот отвечал общим тенденциям эпохи: в соответствии с новым «Общим уставом Императорских российских университетов», утвержденным в июле 1835 года (начал действовать с 1836 года), наша кафедра получает новое официальное название — кафедра российской словесности и истории русской литературы. Прежний, преимущественно теоретический, подход к предмету изучения теперь дополняется историко-литературным.

Если Плетнев на протяжении всех лет своего преподавания вел исторические курсы, то за Никитенко с самого начала были закреплены теоретические дисциплины. Выпускник философско-юридического факультета (1828), он с 1830 до 1832 года читал в университете политическую экономию и одновременно начал преподавать русскую словесность в Екатерининском и Смольном институте53. На кафедру российской словесности, более отвечавшую его интересам, Никитенко перешел в августе 1832 года. Его основными курсами стали «Теория прозаической словесности» (иначе «Система развития главных родов прозы»), преподававшаяся студентам первого года обучения, а также следовавшая за ней «Философия изящного54 и теория поэтической словесности» (название также варьировалось)55. Помимо общетеоретических положений и исторических экскурсов оба курса включали «филологический и эстетический анализ отечественных писателей» — произведений Державина, Крылова, Жуковского, Батюшкова, Пушкина. Установка на единое теоретико-историческое изложение предмета, унаследованная, по всей видимости, от Бутырского, была исключительно важна для Никитенко. Судя по всему, она проявилась и в лекциях по «Основаниям философского языкоучения в приложении к отечественному языку, с критическим изложением развития и усовершенствования сего последнего», дважды прочитанных Никитенко в 1836/37 и 1839/40 учебном году.

Сверх того, в его обязанности входили упражнения со студентами «в сочинениях на русском языке», а в течение некоторого времени и «практические упражнения в русском языке для инородцев и иностранцев»56.

Интересовали Никитенко и проблемы собственно истории русской литературы, изучение которой он также пытался поставить на твердое теоретическое основание. Предостерегая против крайностей односторонне эмпирического изучения, Никитенко выступает как сторонник соединения истории и теории словесности, которая, основываясь на глубоком изучении человеческой природы, «с высоты общих идей <…> сходит в область различных условий места, времени и национальных потребностей»57. Близкий к историческому направлению, Никитенко пытается соединить его принципы с идеями другого ведущего течения русской литературоведческой мысли той поры — философской эстетики. Если Плетнев называет свой метод изучения истории русской литературы историко-критическим, то Никитенко характеризует собственный как прагматико-философский. В «Опыте истории русской литературы. Книга первая. Введение» (СПб., 1845), представляющем собой методологическое введение в предмет, он выделяет три типа изучения: фактическую историю литературы, ее критико-эстетическую историю, опирающуюся на теорию словесности, и 1835>1832>прагматико-философский способ, исследующий «силы, участвующие в происхождении и направлении литературы в различные эпохи. Главнейшие из этих сил суть: народность и общественный дух, государство с его учреждениями, непосредственно относящимися к умственной деятельности народа и язык»58.

Оригинальна предложенная в книге Никитенко периодизация истории русской литературы. И в хронологическом, и в содержательном отношении она существенно отличается от плетневской. В «Опыте» выделяются три основных стадии развития отечественной словесности:

1. Дотатарский период, ознаменованный «самобытною зиждительною деятельностию, которая вырабатывала основания нашей народности и стремилась к образованию государства».

2. Эпоха от монголо-татарского нашествия до Петра I: «Во втором периоде движение народной мысли задерживается бедствиями татарского ига и трудными <…> работами в построении <…> государственного состава. Это период остановки, замедления того естественного развития мысли, которое должно было возникнуть из коренных начал народности, образовавшейся в первом периоде».

3. Промежуток от Петра Великого (восстановителя русской самобытности, неразрывной с европеизмом) до нынешнего времени: это «есть период развития нашей народности, развития наших нравственных сил»59.

Внутри последней эпохи выделяются, в свою очередь, два отрезка, разделенные 1812 годом: художественно-формалистическое направление (от Ломоносова до Карамзина) и сменивший его «художественно-общественный и народный» этап, главными деятелями которого стали Жуковский и Пушкин.

Когда Плетнев с 1850 года был, в качестве ректора, освобожден от чтения лекций, курс истории русской литературы перешел к Никитенко. О его конкретном содержании позволяют судить конспекты лекций, принадлежащие А. Н. Пыпину и охватывающие первую часть двухгодичного в тот момент курса60. Принципы его построения полностью отвечают заявленным в «Опыте», а содержание вводной части с ним совпадает. В курсе охвачен обширный материал древнерусской литературы от Кирилла Туровского до Симеона Полоцкого61. Заслуживает внимания особый раздел, посвященный «Произведениям народным»: особое внимание в нем уделяется поэтике фольклора (план раздела: Народный характер слова; Язык русских песен; Символизм; Эпос а. стихи б. сказки)62.

Общепризнано, что историческая школа подготовила последующее развитие академического литературоведения — как в его культурно-историческом варианте, так, в известной мере, и в вариантах мифологическом и психологическом. В этом, как и в некоторых других смыслах, итоги деятельности Плетнева и Никитенко можно признать определяющими научно-педагогический облик кафедры русской словесности Петербургского университета на многие годы вперед.

В 1852 году на кафедру приходит один из ее будущих патриархов — М. И. Сухомлинов (1828–1901)63. Ученик И. И. Срезневского по Харьковскому университету64, он был избран адъюнктом Никитенко по конкурсу после чтения пробной лекции, причем одним из двух уступивших ему претендентов являлся ученик самого Никитенко, уже довольно известный в ту пору филолог И. И. Введенский. В университете Сухомлинов в разное время читал лекции по теории языка, «Истории русской литературы до Петра Великого» (позднейшее название — «История древней русской литературы»), истории новой русской литературы, источниковедению и двухгодичный курс истории филологии. В первые годы он вел также «Практические упражнения в русской словесности со студентами из инородцев».

Популярный среди студентов профессор Сухомлинов в 1857 году был избран ими первым редактором научных «Сборников студентов Императорского Санкт-Петербургского университета».

Определить методологические предпочтения Сухомлинова непросто. Он «пришел в науку тогда, когда те методологические основания, на которых в XIX и XX вв. будет строиться история литературы, еще только складывались. То, что он делал в науке, было не историей литературы <…>, а литературной историей <…>, детальными библиографическими и биографическими изучениями памятников и литературных фактов в их связи с эпохой и жизнью автора, в их взаимоотношениях и в соотнесении с факторами, влиявшими на того или иного автора. Такие изучения требовали привлечения огромного и разнообразного материала: печатного и археографического, архивного, палеографического и текстологического; они требовали изучения языка и стиля, истории просвещения, журналистики и цензуры. Эту литературную историю и преподавал Сухомлинов в Петербургском университете»65.

Круг научных интересов Сухомлинова был чрезвычайно широк. Он стал первым из преподавателей кафедры, специально занимавшихся изучением древнерусской литературы (докторская диссертация «О древней русской летописи как памятнике литературном», 1856) и литературой XVIII века, заложив в обоих случаях основание важнейших для кафедры научных школ66. Он был исследователем русской литературы XIX века, автором фундаментальных работ по истории просвещения в России («История Российской академии». Т. 1–8, СПб., 1874–1888) и др.67, с 1887 года приступил к работе над академическим изданием сочинений Ломоносова68 и тем самым стал родоначальником блестящей кафедральной школы текстологии, в дальнейшем представленной именами А. И. Незелёнова, П. О. Морозова, И. А. Шляпкина, С. А. Венгерова, а уже в ХХ веке — Б. М. Эйхенбаума, Б. В. Томашевского, И. Г. Ямпольского и др. Покинув университет в 1884 году, Сухомлинов полностью сосредоточился на чисто научной деятельности, связанной с Академией наук69.

Принятый в 1863 году новый Устав российских университетов внес в деятельность кафедры серьезные перемены. Правда, на первых порах они коснулись только одной ее стороны — состава преподавателей. На протяжении первой половины XIX века структура университетских кафедр весьма отличалась от привычной для нас сегодня. В их состав входил один ординарный профессор (собственно он и «занимал» кафедру), рядом с которым работал его адъюнкт либо экстраординарный профессор. Таким образом, количество преподающих было весьма невелико. С введением в действие Устава 1863 года это положение стало постепенно меняться. Согласно его шестому параграфу, каждый факультет состоял теперь «из декана, профессоров ординарных и экстраординарных, доцентов и лекторов, по штату». Но сверх того университетам предоставлялось право «иметь приват-доцентов в неограниченном количестве»70. Это нововведение представлялось особенно значимым и перспективным. «На учреждение приват-доцентов со всех сторон возлагаются самые светлые надежды, — говорилось в специальном приложении к Уставу. — Оно, по общему мнению, должно сделаться рассадником профессоров и главнейшим средством для замещения кафедр; ему предстоит оживить университеты притоком новых и свежих сил; поддержать рвение науки; устранить всякий повод к недовольству слушателей на преподавателей, предоставив первым возможность выбора между последними»71. Действительно, создание, а затем и развитие института приват-доцентов постепенно увеличило численный состав кафедр72. Оно дало возможность расширить рамки их научно-педагогической деятельности, заполнить лакуны преподавания и ввести дополнительные курсы, создать конкуренцию. Оно открыло перед многими учеными новое поле деятельности. В случае нашей кафедры это проявилось со всей очевидностью.

В 1863 году в качестве приват-доцента73 начинает свою деятельность на кафедре выпускник историко-филологического факультета (1855) О. Ф. Миллер (1833–1889)74. С 1864 года он, впервые в истории Петербургского университета, начал постоянно читать общий курс «Русской народной словесности»75. Как фольклорист Миллер принадлежал к школе сравнительной мифологии76. Основные положения его теории сформулированы уже в «Опыте исторического обозрения русской словесности» (СПб., 1863. Ч. 1). С этих позиций была написана и докторская диссертация Миллера «Сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. Илья Муромец и богатырство киевское» (СПб., 1869), надолго ставшая одним из основных трудов по русскому эпосу. Принимая в ней концепцию А. Н. Афанасьева «об олицетворении небесных стихий как основе древних мифологических представлений, а также о мифологическом содержании произведений народной словесности», Миллер в то же время «признает, что в былинах нашли отражение и действительные исторические события»77. Для позднейшей науки ценность работы заключалась главным образом в примененном Миллером методе анализа вариантов, а также в осуществленном им сопоставлении наших эпических произведений с западноевропейскими и особенно со славянскими78.

В сферу интересов Миллера, кроме фольклора, входили история русской литературы и текущий литературный процесс. Он был автором работ о творчестве А. К. Толстого, Н. А. Некрасова, Г. И. Успенского, Ф. М. Достоевского, с которым был близко знаком, и др. В университете, помимо фольклора, Миллер читал систематические курсы «Русской литературы с древнейших времен до ХVII века», «Истории русской литературы до ХIХ века включительно», а также дополнительные курсы, посвященные творчеству писателей-современников (например, «Объяснительные чтения о новейших писателях: С. Т. Аксакове и А. Н. Островском»). Публичные лекции Миллера стали основой его знаменитого трехтомника «Русские писатели после Гоголя» (первое изд.: СПб., 1874).

Миллер был любим студентами как блестящий лектор, «хотя и в приподнятом стиле; слушать его часто собирались студенты со всех факультетов»79. В неменьшей степени эта популярность оказалась связана с его практической деятельностью. Он стал основателем Общества вспомоществования студентам Санкт-Петербургского университета, безотказно помогал нуждающимся, невзирая на собственное положение. «Сохранился рассказ, как в одну из <…> минут безденежья он дал совершенно незнакомому ему студенту-просителю для заклада свой профессорский фрак»80.

Осенью 1887 года Миллер был уволен из университета за резкие отзывы о недавно скончавшемся консервативном публицисте М. Н. Каткове, содержавшиеся в его публичной лекции «Славянофилы и Катков». Министр народного просвещения И. Д. Делянов отмечал, что «профессор присваивает себе ничем не ограниченное право свободы слова на кафедре», и его суждения противоречат оценкам деятельности Каткова, произнесенным «с высоты престола»81.

Связанные с введением института приват-доцентов новые возможности организации преподавания, о которых говорилось выше, начинают реализовываться с приходом на кафедру в конце 1870-х — начале 1880-х годов двух ученых, оставивших заметный след в истории университетского литературоведения — А. И. Незелёнова и П. О. Морозова.

А. И. Незелёнов (1845–1896) был учеником Миллера82. На кафедру в качестве приват-доцента он пришел в 1877 году, а в 1888 году, не имея докторской степени, был назначен исполняющим должность экстраординарного профессора. Как исследователь он тяготел к фактографии, архивным разысканиям, что определило и достоинства, и недостатки его работ. В сферу научных интересов Незелёнова входили, главным образом, русская литература ХVIII века, которой он посвятил свою магистерскую диссертацию «Николай Иванович Новиков, издатель журналов 1769–1785 гг.» (СПб., 1875), а затем книгу «Литературные направления в Екатерининскую эпоху» (отд. изд.: СПб., 1889), а также биография и творчество Пушкина. Книга Незелёнова «А. С. Пушкин в его поэзии. Первый и второй периоды жизни и деятельности» (1799–1826)» (СПб., 1882) стала одной из первых крупных пушкиноведческих работ. Как текстолог он подготовил к публикации ряд рукописей поэта. Работы «Тургенев в его произведениях» (СПб., 1885) и «А. Н. Островский в его произведениях, первый период деятельности» (СПб., 1888) дают представление о незелёновской концепции истории русской литературы XIX века83.

П. О. Морозов (1854–1920)84 преподавал на кафедре в качестве приват-доцента с 1884 по 1894 год, позднее, не порывая с научной деятельностью85, служил по Министерству финансов, достигнув в итоге поста секретаря Государственного совета. В 1880 году он получил степень магистра за диссертацию «Феофан Прокопович как писатель» (СПб., 1880). Его «История русского театра до половины XVIII ст.» (СПб., 1889. Т. 1) стала первой работой, посвященной этой проблеме. Но основной вклад Морозова в науку составили его исследования творчества Пушкина. Осуществленное им издание сочинений Пушкина86 в течение ряда лет оставалось лучшим в России. Он был участником издания сочинений Пушкина под редакцией С. А. Венгерова и первого академического собрания сочинений писателя. Именно Морозов нашел ключ к прочтению зашифрованной Х главы «Евгения Онегина»87.

С появлением Незелёнова и Морозова на кафедре формируется новая система организации обучения. Общие курсы дополняются специальными, углубляющими и дополняющими их содержание. С течением времени появляются тесно связанные с лекциями практические занятия. Открывшаяся для преподавателей возможность объявлять курсы по одним и тем же дисциплинам создает обстановку творческой конкуренции88.

Читавшиеся самими Незелёновым и Морозовым лекции и проводимые ими занятия были непосредственно связаны с кругом их научных интересов. Первый читал специальные курсы, посвященные русской литературе XVIII века в целом и, особо, «Литературе Екатерининской эпохи», «Карамзинскому периоду (Жуковский, Крылов, Батюшков и второстепенные писатели)» и «Пушкинскому периоду русской литературы (Грибоедов, Лермонтов, Гоголь)», биографии и литературной деятельности Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Гоголя, русской литературной критике первой половины ХIХ столетия. Темой одного из таких спецкурсов под явным воздействием своего учителя Миллера, посвятившего младшим славянофилам первое в нашей науке специальное исследование89, он избрал литературную деятельность Хомякова, Киреевского и К. Аксакова. Помимо этого вел практические занятия по новой русской литературе и научно-литературной критике. В течение весеннего семестра 1888 года, после увольнения Миллера, Незелёнов прочитал в качестве общего любопытный курс «Истории русской литературы от XIV века до Александровской эпохи», прослеживая, как можно предположить, историю возрождения утраченной русской самобытности. Вступив в должность экстраординарного профессора, он начал читать общие лекции по истории древнерусской и новой русской литературы уже постоянно.

В числе специальных курсов, читавшихся Морозовым, мы встречаем «Историю русской литературы XVII и XVIII веков»90, «Историю русской литературы XVIII столетия», «Историю русской литературы Екатерининского и Александровского времени», «Русскую литературную критику в XVIII и первой половине XIX столетия», историю русской драмы, циклы лекций, посвященных Пушкину и Гоголю. Примечательны источниковедческие и методологические курсы Морозова — «Критическое обозрение источников и пособий для изучения русской литературы и народной словесности» и «Вв