Реферат: Юрий Катлинский. Родина это всё

Юрий Катлинский. Родина - это всё... Бескрайнее и безграничное, предстающее огромным и неведомым - что бы окунуться в него недостаточно просто быть - надо существовать и осознавать, что ты есть часть его, а оно суть твоя. Тогда, непонятное становиться ясным, а привычное - безнадежным...Каждый, в силах пройти дорогой - не каждый хочет увидеть будущее... Если поднять камень - будет зло, если ветвь дерева - добро. А что нравиться вам? Или то что, думают о вас другие, для вас важно? Не надо размышлять над тем, как и что, думают о вас - важнее то, что, вы знаете о себе, остальное миражи сознания. Оно есть, оно существует, то, что не видим и не ощущаем, это наше сознание, оно безмерно и чувственно. Это измерение, живущее в нас и вместе с нами, магнитная лента, записывающая нашу жизнь, состояние и главное - движение души. Капелька воды, медленно стекающая по стеклу, казалась огромным шаром, несущимся стремительно вниз, что бы разбиться на мельчайшие частицы и снова начать новую бурную жизнь улетая на небо – так было всегда. Старик Чен неподвижно сидел у окна, сложив морщинистые руки на коленях. Его окаменелая поза и неслышное дыхание приводили в восторг кучерявого юношу тайком наблюдавшем за Ченом. Китаец сидел, в полной тишине, и со стороны казалось, что он умер, а тело его «задубело». Но нет, Андрей знал, Чен сейчас очень далеко, быть может, в других мирах и он жив, но только там наверно так хорошо и замечательно, что старец с неохотой возвращается обратно домой. Интересно думал он, а что там? Мучился с ответом, и не найдя его снова закрывал глаза и пытался представить себе другие миры. Он напрягался всем телом, ему казалось, что он правильно концентрирует свои мысли, но в голове, как и прежде, роились совсем другие мысли. Он перебирал фрагменты и картинки, в которых он жил, потом плакал, мучился, боялся и ненавидел....Снова, одно и тоже..затем страдал, любил, тосковал и снова страх, животный и холодный как прикосновение смерти. А какая она, спрашивал он себя? Быть может, смерть не мука, а освобождение? Тогда почему ее бояться? И почти мгновенно нашел ответ. Чен не боится умереть, значит это не страшно. Надо просто понять, куда идти - сам себе сказал Андрей. Чен мудрый и старый, он знает....В который раз он стремился переступить порог сознания, но, увы, только старые воспоминания накатывали на него как огромные серые волны Желтого моря, разбивают глиняные утесы, с шипением возвращаясь, так и его память выбрасывала из подсознания только прошлое и страх перед будущим. Он снова видел дикие перекошенные лица, брызгающие слюной, желтые зубы и гримасы чертей в человеческом обличии. Всадники, выстрелы, топот коней, запах пороха и тишину, нависшую как купол,- казалось вот здесь, сейчас, именно на их заимке, все замерло и умрет. А он? Мама, отец, дед Игнат? Почему, спрашивал он себя? Маленькие, темно красные звездочки и огромные алые полоски на картузах, как кровавые демоны на низких лошадях, они неслись, сметая все на своем пути. Воздух становился как будто ощутимым, похожим на вату. До него можно дотронуться рукой, его можно скомкать как клочок бумаги, что бы ни видеть блестящей стали шашки и


алой крови, красных звезд, лент, полос и серый цвет встал кругом, застилая голубое. До горизонта затуманилась тайга, люди и живность стонали и мучились от боли и непонимания. За что? За что их убивают??? Почему Господь сподобил красных демонов вершить свою мессу? Что спасет, куда бежать, просить кого? Молитва. Только она, произнесенная к самому Богу, давала спасение и надежду, а более нет ничего, только небо... Широко открытыми глазами ты смотришь на него, и дышишь ,дышишь, дышишь... Не в силах справиться, зовешь на помощь, и вот он — огонь! Желтый, красный, сизый он не спасает, но почему то становиться легче, как в кулачке, до первой крови. Значит все прошло, стучит в голове, значит, не будет больно и страшно, все, отпустило. Сильная боль пронзила все его тело, Андрей открыл глаза и только бешеный стук сердца, отдавался эхом. Ему казалось, он не дышит, и только липкий противный пот стекал с кончиков пальцев. Внутри все сжалось и замерло. Я жив? Я жив? повторял он про себя. Тяжело поднимая левую руку, он поднес ее к голове и потрогал шрам на лбу. Внутри как будто оборвалась туго натянутая нить, и бурный поток хлынул, жаром обдавая тело. А память снова уносила в прошлое, не давая сердцу успокоиться. Один, совсем один на земле. И горе, огромное как небо, давило, терзало, нещадно выжигая веру, надежду, любовь. Если на Земле есть боль, значит, есть люди несущие ее, а если так, то почему они живут, спрашивал себя Андрей. Только потому, что им позволено, но кем? Бог есть, я знаю, он всемогущ и милостив к нам, рассуждал он, но тогда почему зло живет? Или он не видит, какие муки... Да он есть, и каждый заслуживает только то, чего достоин - так справедливо. Отдавая свою частицу, я спасаю себя, и прошу прощения у родных, так легче и спокойнее, раздать себя...Треск свечи ,отвлек его от мыслей и вернул на старый деревянный пол, в полумрак небольшой прямоугольной комнаты . У маленького, кривого окна на табурете, догорала свеча, пламенем отбрасывая кривые тени на почерневшие доски. Андрей положил руки на голову, закрыл глаза, и шепотом стал молиться. С детства он помнил только одну молитву, но навсегда. Горячо, порывисто, повторяя каждое слово, он истово молился, понимая, что спасение в этом, его, ничего не ощущая, он кланялся и крестился, кланялся и крестился. Господи услышь меня и помоги - билось в нем раненой птицей.... Сознание вновь приводило его туда, где горе спустилось на землю, и почернели души..... Забайкалье осень 1920 г. Он безмятежно спал, и сон его был таким сладким и вкусным, как медовый пряник купленный отцом на пасху и даже слаще. Андрей облизывал его, нюхал, наслаждаясь ароматами, и бережно держал в руке, показывая зевакам какой у него хороший гостинец. Во сне он ходил по базару и хвастая лакомством, заглядывался на расшитые льняные рубахи, цветные платки, хомуты для лошадей, связки бубликов....Он казался себе очень важным и богатым господином, которому любая цена нипочем, все одно купит. На нем была красная рубаха, серые холщовые шаровары и такой же картуз. Хитро прищуриваясь, он ходил по рядам и всем показывал большой пряник - сразу видно, барин. И так ему все нравилось, что он даже не заметил, как зашел в дальний угол торговых рядов, где продавали свиней. Андрей поморщился при виде хрюшек, развернулся, и вдруг ,ему очень захотелось есть- как напасть. Он вздохнул, еще раз с умилением посмотрел на пряник, и откусил большой кусок. Но вкуса он не почувствовал, наоборот, он растерялся от того, что не


смог жевать - у него вдруг выпали разом все зубы. Он выплевывал их изо рта, а тело содрогалось от страха. Как же так, думал он, мои здоровые белые зубы, что со мной, как я буду без них? Он упал на колени, и лихорадочно стал собирать зубы на земле. Вокруг уже толпились зеваки, тыкая в него пальцами, и смеялись, беззубыми ртами. Только отец молчаливо стоял в стороне, и, морщась от досады, качал головой. А он, Андрей, засовывал куски земли себе в рот, и растерянно метался. Еще один, вот там еще белеет, говорил он себе и бросался под ноги, волосатого, грязного мужика, усмехающегося над ним. Я верну их, твердил он себе, они мои кричал Андрей, сгребая маленькими руками, что- то твердое у ног старухи в белом платке. Вдруг чья то рука схватила его за плечо, он поднял голову и увидел перед собой, огромные черные глаза, холодные и бездонные,а губы, морщинистые ниточки, двигались и кривились. Гул прекратился и в наступившей тишине, он наконец расслышал то что ему говорила старуха. Это смерть, хлопчик, она пришла,- это СМЕРТЬ. Андрей замотал головой, не в силах вымолвить и слова, только что-то мычал, и смотрел на отца, который повернулся к нему спиной и пошел прочь. Отец, как же я, кричал он ему вслед, ты бросил меня? Постой, вопил, Андрей, бежал, спотыкался и снова вставал. А отца было не догнать, он уходил, все дальше отдаляясь от него. Только широкая спина, в серой рубахе да катомка на плече, не догнать стонал Андрей валяясь в пыли.... Открыв глаза, он увидел большие связки лука, и ощутил запах парного молока-дома, я дома - подумал Андрей. А как же зубы, спохватился он, открыл рот, и стал водить языком. На месте, улыбнулся он, и засунул пальцы себе в рот. Это мне приснилось - думал он улыбаясь. - Аксинья, подь суды, услышал он знакомый надтреснутый голос деда. Помоги ентот костыль приладить, будь он таков, трясти его в душу, ворчал дед, уморил он меня. - Не ругайтесь отец, говорила Аксинья, со старым то сподручнее было, а к новому привыкать долго придется, того гляди натирать еще будет. - Ох, дочка и скажешь, как в воду глядишь, поморщился дед. Оно то, конечно так, тяжело вздохнув, сказал дед, только и без него никак - инвалид. - Зря вы так Игнат Степанович, сказала Аксинья - вы еще крепкий, какой же вы инвалид, улыбнулась она. - Да ладно, махнул рукой Игнат Степанович, дальше сам, а ты иди, махнул он ей рукой, корову доить пора. Похлопал по деревяшке и достал из кармана шаровар цветастый кисет. Повернувшись, он посмотрел в окно, и с тоской, негромко вслух произнес - Что-то в груди ноет, как бы беды не случилось. За окном наступал рассвет, мокрый хмурый и седой.Туман густой пеленой стелился по земле, закрывая небо. Дед Игнат тяжело вздохнул, глядя в окно, взял в левую руку тоненькую бумажку сыпнул привычным движением мохры, и ловко скрутив, облизнул края. Пожевав губы в раздумье, он встал с лавки, и поковылял к печи. Огонь горел ярко, поленья потрескивали, дед наклонился, потянул с краю небольшую щепку, подкурил, и как будто что - то вспомнив, спохватился: - Вот туды твою растудыть - выругался он, а кедрашки в сарае то и забыл-хлопнул он себя рукой по лбу. Да - протяжно произнес он, старый конь на живодерню ходок. Выпустив облако едкого дыма, он посмотрел на самокрутку, покачал головой и пошел хромая в сени. Интересно, думал дед, а Макар видел? Да где там, махнул он рукой, небось уже в тайгу ушел. А оно и к лучшему, кормилец раньше всех должон идти, потому как забота вся на нем, а как иначе, поморщился Игнат Степанович, не на мне же,- инвалиде. Игнат Степанович Лыков, глава и старшой всего семейства был человеком обстоятельным и рассудительным. Но нет, да и взбрыкивал как молодой жеребец, пытаясь показать гонор. Но, правда, оставшись вдовцом, нечасто это делал, потому, как из детей остался только один сын Макар, слава богу, невестка хорошая, да и внука деду подарили. А остальное, считал он дело обыденное, не хитрое, и жизнь что река - плыви себе. Ему шестьдесят лет и это уже много. Старость быстро берет свое, не давая опомниться, закружит в хороводе и бегом на край, пора, зовет она, поспел ты. А может и не хочется, а все одно подтолкнет косая. Вот так и Игнат Степанович рассуждал, сколько не ходи по земле, сколько не проси у неба, все едино, путь твой определен и известен. Он был еще крепким, так ему казалось, но иногда от бессилия не мог дышать. Тогда он ковылял в сарай садился там и думу свою думал, вспоминая былые года. При этом всегда брал с собой бутыль и кусок хлеба, пил долго, до беспамятства, а на заре, проснувшись, смотрел в потолок и клял судьбу. Когда то он был жгучий брюнет, с шикарными усами, а теперь вот печеная картошка с глубокими бороздами морщин, борода, только лукавый взгляд иногда проскочит, да глаза черные, посмеиваются над собеседником, даром что уши оттопыриваются, да брови кудлатые, это ему никогда не мешало, в общении с дамами. Ухажер он был в молодости еще тот, стремительный как пароход, вся Сосновка наблюдала, как он обхаживал Анюту, свою будущую жену. Первый парень на деревне, лошади его жизнь и хлеб, а у кого справны кони, то и живет в достатке, так всегда было. Вот и Анюта не устояла перед лихим наездником. Жили они хорошо, работящий человек жисть знает, и на печи не валяется, так что, вскорости все, что полагается, у них было, и дом и корова и хозяйство. Игнат все в тайге пропадал - охотой на пушного зверя промышлял, а потом шкуры в артель Кулагина продавал, копил деньгу и молча, нес свой крест. Анюта знамо дело все по дому, да с мальцами, а дал им Боженька, двух мальчуганов, назвали при крещении их, Макар да Антип. Все было бы в их жизни хорошо, да только доля злая, решила его жены и сына. Шли они ранней осенью с зимовья, да отбилась Анюта с сыном, заблудилась и попала на болото, утопла она вместе с Антипом. Игнат потом маялся долго, терпел, выл по ночам, но помнил на руках его, Макар остался, второй сын. Значит, не должен он умереть, пока сын не вырастет - вот и не помер. Не помер я, вслух произнес дед Игнат, стоя на крыльце, а мог. Он вспомнил, лютую стужу мороз, тайгу, и свою ногу в капкане... Еле снял он его, потом шел долго, петляя по тайге, терял сознание, а когда дополз до околицы родной Сосновки, уснул. Очнулся он уже в лазарете. Хотел было ногу почесать, потянулся, а ее там нет. - Отпилили ногу, коновалы!! У живого человека, плоть отняли бесы, орал Игнат. Верните взад!!! Я вам говорю, кричал он на пожилого мужчину в пенсне, внимательно рассматривающего Игната. -Будьте покойны голубчик, отвечал мужчина, всенепременно вернем, только вот науке, такой факт еще не известен, улыбался он. -Какая такая наука, ерш твою за душу, ругался Игнат. Отдай, а не то - взмахнул рукой Игнат. - Что, спросил мужчина, вдруг став жестким и серьезным. Что?

- Жаловаться буду, не найдя что ответить, прохрипел Иван. - Вы голубчик еще в соборе свечку должны поставить, да молитвы заздравные читать, потому как только Господу известно, как в вас жизнь еще теплиться. Так что,


молитесь, а о ноге, задумался мужчина, о ноге забудьте, продолжил он, повернулся и вышел. В комнате воцарилась тишина. Полдюжины пар глаз, внимательно смотрели на Игната, ожидая ответа.

- Ну и хрен с ним, рубанул по воздуху рукой Игнат, забыть, так забыть. оследующие дни он провел в раздумьях, мучаясь от боли. «А что, думал он, руки есть, голова вроде цела, мужское все тоже на месте, так что и без одной ноги проживу, да и Макар уже смышленый, не пропадем. В тайгу на промысел не ходок буду, да и ладно, по хозяйству оно тоже, суматохи много, и потом, наверно так Бог судил мне дальше жить, значит, так тому и быть. Отмучилась ноженька моя, отходилась, нет, тебя миленькая, и болит и ноет, зараза... Ой, терпеть, порой невмоготу, да и как, по другому, это жизнь. Сыну, сыночку моему тяжко придется, один со мной калекой, ой крест тяжкий. Эх, прошла, пробежала вся жизнь моя, как босыми пятками по росе, боле не ходить.А как жить то дальше буду, спрашивал он себя. Хоть в петлю лезь, отвечал он себе. Нет, грех это большой, буду жить, с божьей помощью». Прошел месяц и Игнат вернулся домой, привыкал долго, терпел, мучился, но жил. Ничего, подбадривал он себя, Бог терпел, а мне и подавно... Время шло, Макар встал на его место, женился, у него родился сын, крестили Андреем. Обросла рана Игната, зарубцевались раны, и воля к жизни взяла верх, над слабыми потугами и болью. Игнат радовался внуку, был искренне счастлив продолжению рода, и заново понимал мир. Да, все ж повезло мне, рассуждал он, а вот если бы помер? И то, правда, спасибо тебе Господи, что жизнь мне сохранил! «Не каждому дано такое благо, думал он, пройти сквозь боль и страдания, не умереть и заново родиться. Оно конечно, человек грешное создание, но Бог, он все видит. Как жил, зачем, что хорошего сделал что плохого, вот почитай и вся судьба человеческая. Плохой, грешный, знать не выживет, а хороший, работящий, добрый, знать жить дале буде. А с ногой, али без нее, как то не так важно, пусть и калека, но живой».


Кони шли тяжело, похрапывая на легком морозце, ездовой Носонов кимарил в пол уха, прислушиваясь к разговору офицеров. Оно конечно пользы от этого было не много, но знать что будет дальше, а главное, куда идет обоз, хотелось. И не из любопытства, а ради, жизни. Шли они по тайге уже третий день, и все с боем. Людей теряли, лошадей, но шли. За спиной Носонова, сидел раненый подпоручик, Костин, морщась на кочках от боли, он сильнее прижимал руку к левому плечу и глухо кашлял. Сам поручик был молоденький, щуплый, невысокого роста, с шевелюрой, тонкими кистями рук и длинными пальцами, и вообще, думал про себя Носонов, такому бы на балы, в лейб-гвардию, или еще куда, а он его, в пехотный полк, вот чудила, улыбался, подремывая Носонов. Телега груженая патронами и остатками провизии, чуть скрипела, как старый мерин в борозде. Притомились кони, думал Носонов потирая небритую щеку, хорошо бы привал, да и фуражом надо где то запасаться, и вода нужна. Эх, поморщился Носонов, не берегут господа офицеры лошадей, так и загнуться недолго.

Остатки Сибирского полка под командованием полковника Радзиевского в составе трех рот, с боями уходили в сторону Китайской границы. Красные отряды шли по пятам, не давая перевести дух. Сам полковник, тяжелораненый в грудь двое суток назад, лежал без сознания на телеге, укрытый серой полевой шинелью, он изредка приходил в себя, и тогда звал к себе капитана Лощилина. Он что-то шептал пересохшими губами, а капитан, молча, слушал, склонившись над полковником.


Все понимали, что полковник умрет, но никто из офицеров полка, не то что вслух, а подумать об этом не решался, потому как долг и присяга превыше всего, и пока полковник жив, значит, командует он. А офицеров тоже осталось немного, всего - то четверо, поручик Протасов, поручик Озорнов, да раненый подпоручик Костин, еще капитан Лощилин, более никого. Каждый из них знал, что идут они на территорию Китая, на чужбину, и как она их там встретит, и чем накормит, было неведомо, а от того тревожно на душе. Собственно говоря все последние дни, бои, и трудности не давали надежду на то, что все дойдут живыми, но другой дороги не было, позади умирала Россия, их родина, и семьи и родственники, дом и тепло очага ,все оставалось позади. Это знали только офицеры, а нижние чины просто выполняли приказ, идти на соединение с отрядами полковника Орлова, а иначе нельзя, не поймут. Капитан Лощилин, устало смотрел вдаль, раскачиваясь в седле. Его гнедой по кличке Пират, устал, капитан любил своего коня, и берег как мог, но не всегда получалось. Однажды коня царапнула пуля, и Лощилин спешившись, взялся за уздцы и бегом отводил коня с линии огня. Потом, после боя, пытался перевязывать его, лечил, как мог, и сильно переживал, царапина оказалась пустяковой, и Пират вскорости отблагодарил своего хозяина, вынес его с поля из под пулеметного огня. Бой был кровавый и жуткий, потери огромные, и все без толку. Он с отвращением вспоминал отступление, бездарное командование, испуг, и переполох. Растерянные лица штабных офицеров, испуг и страх в глазах, и полную апатию, боевых офицеров-которые уже понимали,-КРАХ! Перед кем, рассуждал Лощилин, быдлом и мразью, готовой захлебнуться собственной кровью, ради мировой победы. Это как сильно надо ненавидеть собственный народ, что бы тысячами, бросать на гибель, а потом, голодным людям рассказывать что они самые светлые и умные...БРЕД! Что может сделать на поле боя солдат, которого вчера назначили командиром, усмехнулся, помотав головой Лощилин, только одно, ответил он себе,- убить всех живых, что ему доверили. Чего они добиваются? Только одного, захватить власть и на пути этом, их уже ничто не остановит, это Лощилин тоже, хорошо понимал, как и то, что прогнившая и разложившаяся армия, не может противостоять напору фанатиков, безудержно мечтающих об одном - броситься грудью под ливень пуль. И не важно, сколько их погибнет, не важно, сколько умрет от голода, им важно, что они добьются своего - РАЗРУШИТЬ ВСЕ ДО ОСНОВАНИЯ!!!!!!!! Правильно, а зачем им учиться, они и так просветленные, и вера им не нужна, они боги, и Родина для них, пустое слово, потому что, у безродных нет корня, и плевать им на Россию, на землю предков, на славу русского оружия и достоинство, им плевать. На культуру, искусство, ценности-вчера был конюх, сегодня командир, вчера бандит и убийца, сегодня большевик. Бесы они, страшные бесы, поморщился капитан. Подняв голову, он посмотрел на верхушки деревьев, еле видные из - за тумана. «Сырость, страшный враг, думал Лощилин, в окопах уже было такое, и не раз, солдаты умирали от неизвестной болезни, сгорали за несколько дней. Сырость это плохо». Лощилин, крепкий подтянутый, широкоплечий офицер, прошедший первую мировую, вынес с нее, ранения, контузию, выбитые зубы, и шрам на лице от немецкой сабли. Его вытянутое лицо, с массивной челюстью, и колючим жестким взглядом, пугало и внушало уважение. Да, он мог побить в пьяном виде денщика, мог ругаться матом, но честь и достоинство свое, никогда не ронял - святое. Валяться пьяным без формы, а уж тем более при солдатах, никоим образом, - честь превыше всего! Офицер должен уважать себя, а иначе кто из нижних чинов станет исполнять


приказы, панибратство не для русской армии, только жесткая дисциплина, и выполнение устава, вот залог побед. Глухой кашель прервал ход мыслей капитана, он повернулся и посмотрел на подпоручика. Костин как будто уловив его взгляд, поднял голову и негромко произнес:

- Сырость проклятая, и туман. Лощилин прищурив глаза, внимательно посмотрел на подпоручика и спросил: - Костин, скажите, вас воевать учили? - Так точно,- ответил Костин, пытаясь выпрямить спину. - Тогда почему вы позволяете себе, подставляться без надобности под пули? Вы офицер, и должны знать, что от вас зависят жизни солдат. А убьют вас, что будет с вверенным вам подразделением? Молчите? Или у вас есть ответ? Ну, говорите, повысил голос Лощилин. - Виноват,- прокашлявшись, ответил подпоручик. - И это все, в недоумении, спросил Лощилин. - Я знаю господин капитан, сказал Костин, что командовал бездарно, и поверьте никоим образом не снимаю с себя ответственности за погибших . Но ведь это война, а не маневры, растерянно добавил он. -Это не война, тяжело вздохнув ,произнес капитан, это революция. Народный бунт, добавил он, усмехнувшись, волнение безбожников и бесов. И мы с вами, как офицеры дававшие присягу царю и родине, должны понимать, нет у безбожников любви к отечеству, а есть только ненависть. К вам, ко мне, к другим людям, которые противятся и не хотят понимать. - Но ведь это война, в наступившей тишине произнес Костин. - Между кем?- усмехнулся капитан. Между Германией и Россией? Или как? - Гражданская - тихо произнес Костин. Между гражданами одной страны. - Бросьте, подпоручик, не философствуйте зря. Российской империи нет, как нет и ее гражданского общества, а остатки уезжают, что бы спасти себя и наследие. Когда это случилось, и царь отрекся от престола, все, закончилось, общество осталось только одно,- блудная демократия и пьяное временное правительство. А Россия, кончилась... И для нас с вами настало время анархии, добавил капитан после паузы. Вот только мы, продолжал в задумчивости он, не имеем права на мысли, мы выполняем приказ, потому что - офицеры. - Да, я понимаю, удрученно произнес Костин. И верен долгу и присяге. - Именно так, подпоручик, сказал в задумчивости капитан. Топот копыт прервал их разговор. Из тыла обоза ,рысью скакал поручик Протасов. Поравнявшись с капитаном, он осадил коня, наклонился и произнес: - Господин капитан, вас срочно к господину полковнику. - Спасибо поручик, кивнул головой Лощилин, сейчас буду. Потянув узду, он повернул своего Пирата, и рысью поскакал в тыл обоза. Протасов хмуро взглянул на Костина, покачал головой и спросил: - И как же так могло случиться? Как вас угораздило Андрей Николаевич? Надеюсь вам лучше? - Увы, все так же, без перемен, натянуто улыбнулся Костин. А вы, Павел Сергеевич, в свою очередь поинтересовался Костин. - Пока везет, натянуто улыбнулся Протасов, повернул коня и поскакал. Полковник Родзиевский пришел в сознание, и теперь, думал только об одно, своей жене Елене, и детях. Он не роптал на судьбу, свой выбор он сделал давно-офицер. Он знал, что рано или поздно он умрет, таков закон, посвятивший себя армии


должен быть готов к этому. В одном он успокаивал себя, превозмогая боль, жена и дети, успели уехать, значит, будет легче. А он? Как прожил? Перед кем винават? Высокий, худощавый мужчина с запавшими от боли глазами, бледным небритым лицом, смотрел угасающим взглядом…. «Я выполнил долг, думал он, я сохранил верность присяге и сделал все что мог. А все ли? Спросил он себя. Да кроме одного, еще не довел отряд. Господа, братцы, простите меня, если виновен- но знайте, мы вернемся домой, вернемся в Россию, только другую, любимую и державную, сильную. Как то пусто на душе, вроде и вспомнить есть, что, а на самом деле не хочется, померкло. Война с германцем, окопы, ранения и смерти, жутко, но не хочется. А вот вспомнить лето 12 года в поместье, приятно. Ах, какое лето было, натянуто улыбнулся полковник-сказка. Самовар на террасе, задушевные беседы по глубокой ночи, и необыкновенный запах леса-красота. Вот что, по- настоящему хочется вспоминать. Елена, моя прекрасная Елена-красавица! Какая она красавица!!!!!!!! Бог дает жизнь, а какой то, голодранец отбирает, и кто он, почему? А может, собственно говоря, я так и не понял этих людей до конца, быть может они правы, ведь не зря же они погибают тысячами, идут, идут..Определенно сказать невозможно, да и как сказать.» Размышления полковника прервал голос капитана Лощилина. - Господин полковник, услышал Родзиевский знакомый голос, - капитан Лощилин явился по вашему приказанию. - Да капитан, я слышу, прохрипел полковник. Федор Петрович, давайте без церемоний, сказал Родзиевский. Тем более, я думаю это последний разговор. Полковник лежал на телеге, укрытый серой полевой шинелью. Капельки росы, падающие с иголок сосны, гулко ударялись о сукно промокшей шинели. - Не стоит господин полковник, хоронить себя, ответил Лощилин ,подойдя вплотную к телеге. В жизни всякое случается - добавил он, внимательно вглядываясь в лицо Родзиевского. - А вы все шутите, поморщился от боли полковник. Федор Петрович, продолжал он, знаете, что меня больше всего, удивляло в отношениях с вами? Огромное желание к жизни, несмотря на препятствия, и боль, немного подумав, добавил он. Помните вашу безрассудную атаку? Помните? - Да, кивнул головой Лощилин. Когда я с ротой, атаковал немецкий батальон... Помню. Но, добавил он, победителей не судят. - Конечно, ответил полковник. Но тогда, вы поступили очень авантюрно. И победили. Я хочу, продолжил полковник, что бы и в этот раз, вы одержали победу. Да, трудную, кровавую, но, - победу. - Я готов, вытянулся капитан. Под вашим командованием господин полковник, хоть к черту в логово! - Именно этого я и жду от вас, господин капитан. А теперь о главном. Слушайте мой приказ и запоминайте.

- Капитан Лощилин, напрягся всем телом Родзиевский, приказываю вам вступить в командование отрядом и двигаться к Китайской границе, направление Хэдхэ. Да хранит вас Бог.

-Слушаюсь, господин полковник, взял под козырек Лощилин. - А теперь, о личном, вымолвил с трудом полковник. У меня к вам просьба Федор Петрович. - Все что в моих силах, Лев Филлипович, сказал Лощилин, напряженно глядя на


полковника. - Это просьба, не приказ, сказал полковник, облизнув губы. Пить хочется

- Воды, резко выкрикнул, Лощилин. Пожилой фельдшер, в чине фельдфебеля, схватил котелок и, засуетившись, побежал к соседней телеге. Полковник пил мелкими глотками, и по его лицу было видно - он наслаждается. Немного отдышавшись, он продолжил: - Федор Петрович не сочтите за труд, наклонитесь, мне так будет легче говорить, попросил полковник. Лощилин приблизился, снял фуражку и слегка наклонился. - Понимаете, тяжело вздохнул полковник, я умираю. Не перебивайте меня, это так. Всегда перед смертью Бог как будто дает попрощаться, вот и мне, сейчас легко, а значит надо готовиться, торопливо говорил полковник. А я не хочу, лежать в этой земле, не хочу что бы красные, эти ироды, глумились над моим телом. А посему, у меня к вам просьба, как только я умру, не бросайте мое тело, лучше похороните на той стороне и сообщите по возможности моей семье. Моя жена и дети, сейчас в Польше, вот адрес, сказал полковник и протянул сложенный, лист бумаги. Пожалуйста, добавил он, с тоской посмотрев в глаза Лощилину. И еще, добавил он, при невозможности далее транспортировать мои останки, прошу вас,- их сжечь, твердо произнес он. - Это все, вымолвил он, пращайте, вы мужественный офицер. Полковник пожал протянутую руку Лощилина, и тихо произнес: - Идите капитан, распоряжайтесь. Лощилин одел фуражку, отдал честь и молча, пошел. « Вот так, говорил он себе, лучшие офицеры погибают, а красная мразь еще больше плодиться. Черт знает что, как изменился мир, кажется, земля пошатнулась от крови и боли, и среди этого, долг и присяга, как странно может показаться нормальному человеку, и нанаоборот. Сколько же крови своей русской, надо пролить, что бы эти бесы красные напились сполна! Бесы!» Лощилин подошел к своему коню, погладил его по морде, потом лихо запрыгнул в седло, и рысью поскакал в авангард отряда. Андрей лежал, молча на печи, и нежился от тепла. В доме пахло хлебом и молоком. «Тятька ужо в тайгу ушел, думал он, дед, небось в сарайке копошиться а мать по хозяйству, а мне пока раздолье. Ой, спохватился он, дед обещал сегодня ружье свое дать почистить». Андрей быстро слез с печи, оделся и побежал на двор. Растрепанный, он выбежал на крыльцо, и замер, открыв рот от удивления. По деревне, на лошадях и телегах, ехали и шли, солдаты. В серых длинных шинелях, уставшие лица, настороженные взгляды, и тишина. Только топот лошадей, да скрип телег. Не сразу он сообразил, по малости своей семилетней, что это, и какие солдаты, пока чья то рука не потянула его за рубаху. Андрей обернулся и увидел настороженный взгляд деда.

-Тихо будь, приложив ладонь ко рту, прошептал дед. Иди в дом, не балуй, подтолкнул его дед в спину.

- Деда, а кто это, - шёпотом спросил Андрей, пятясь к дверям.

-Знамо кто, мотнул головой дед - белые.

- А что будет? Не унимался Андрей, застыв у двери.

- Ежели красные придут, худо будет, прищурившись, ответил дед. А ты ступай, толкнул он Андрея в спину, на печь полезай, да сиди там тихо,- понял!


- Бегу деда, спохватился Андрей и исчез в дверях. «Что же вы здесь в глуши потеряли, думал дед, разглядывая амуницию на солдатах, небось заплутали, а дороги не знают. Хорошо если так, подумал дед, почесывая голову. А если нет? А чего годать, спросил он себя,раз обьявились знать сами все скажут, лишь бы не мародерничали и не насильничали, и скотину со двора не уводили, а остальное переживем.» Нехитрые его мысли прервал наездник , с моложавым лицом. Он лихо подьехал к калитке и зычно спросил:

- На постой примете? Улыбнувшись, он придерживал коня и внимательно смотрел на деда Игната. «Ох, как оно закрутилось - пронеслось в голове деда. Постой значит ищут, точно заблукали, подумал он»

-Хорошему человеку всегда место найдеться, дипломатично ответил Дед.

-Тогда принимайте, крикнул наездник, и подстегнув коня поскокал по улице.

В доме было тепло и сухо. Капитан Лощилин, сняв шинель, разложил ее подле печи на просушку, а сам, сняв фуражку, и расстегнув френч, сел за большой стол у окна. В окно, он наблюдал за солдатами, рубившими дрова». Как будто обустроились, думал он». Повернувшись, он посмотрел на тихо лежавшего, на лавке полковника, подле которого суетился с разными кружками фельдшер». Выживет ли? подумал Лощилин, а вдруг он прав, и завтра умрет. Что ж, он хотя бы исполнил долг офицера Белых фронтов. А как мы все? Спросил он себя. Что дальше будет с нами? С одной стороны большевисткие жиды, с другой китайцы, а мы зажаты между ними. Ах, как бездарно все выходит! Потеряли Омск, Иркутск, теперь Чита, да кто считал уездные города и деревни... Бездарно! И вот теперь, мне с отрядом идти на чужбину, а по правде в плен, Боже, спаси и сохрани своих ратных воинов!»

- Господин капитан, услышал он хриплый голос фельдшера. - Господин капитан.

- Да, - повернув голову, устало ответил Лощилин.

- Разрешите доложить, вытянулся фельдфебель, приложив руку к козырьку, поношенной фуражки.

- Что у вас, тяжело вздохнул Лощилин, приложив руку к затылку. Его целый день мучили, головные боли, последствия контузии.

- Господин полковник, долго не выдюжит, негромко доложил фельдшер. Доктор, очень нужен, сглотнув слюну, добавил фельдфебель.

- Понимаю, спокойно сказал Лощилин, но пока нет возможности - терпите. Может в этой деревне есть какой знахарь ,добавил капитан. Вы идите, узнайте.

- Слушаюсь, господин капитан.

Дверь за фельдфебелем закрылась, Лощилин поднялся, подошел к полковнику,и внимательно посмотрел на него. « Да, вид его не внушает доверия, наоборот, только опасения. Лицо изменило цвет, стало бледным, дыхание почти неслышным. Он был без сознания уже несколько часов. Лицо его ,неестественно вытянулось , щеки обвисли. Да, кажеться он был прав, подумал Лощилин. Теперь на мне, сохранность знамени полка, и полковых документов, а еще казна и остальное, поморшился Лощилин. Вот уж чего не люблю, так это бумаги. Надо вызвать полкового писаря, и продиктовать завтрешние приказы. День будет очень тяжелый и очень, предчувствие, оно меня не подводило. Выставить посты охранения я распорядился, вспоминал он, смена часовых через три часа, коней ...

«А она красивая, неожиданно подумал он, нет она не красавица, ее красота природна и чиста, черты приятны ,взгляд достойный...Такую женщину нельзя забыть.она остаеться как шрам на сердце. Екатерина Николаевна, как вы, где вы? Куда забросила вас судьба? Мое первейшее желание, что бы вы в этой кутерьме остались живы! Да именно так, остались живы, повторил про себя капитан. Наш роман был недолог, но очень ярок, и краски уходящего лета, кружили голову. Какие замечательные были дни! А теперь, грязь, сырость и уныние, но я помню о вас, сказал он себе». Улыбнувшись, Лощилин достал из кармана френча потертый, серый лист бумаги - развернул его и стал читать.

- Глубокоуважаемый Федор Петрович! Не много, времени прошло с тех пор, как судьбе было угодно, познакомить нас на балу у Соколовских. Ваша простота отношений, прямота действий, Ваше уважение, покорили меня. Вы навсегда останетесь в памяти моей, как человек одоривший пылкой любовью, и сочувствием. Я видела перед собой человека, сострадавшего душой, из ваших уст, лилось слово утешения, мудрый совет, благие предначертания, клонившиеся к пользе нашей и делу, которому мы служим. Да вы правы, Отечество в опасности, и мы должны упорно биться. Письмо мое к Вам, как порыв души и надежда на будущую встречу. Помните, в мире есть человек, способный отдать свою жизнь за Вас, Федор Петрович. Мне стыдно признаться Вам, однако исходя из положений на фронте, и более того, невозможности увидеть Вас, хочу сказать Вам: Я люблю Вас! Пусть это будет безрассудно, с моей стороны, но ведь смерти кругом. И дай Вам Бог, остаться живым. Прощайте. Екатерина Николаевна Неведомская.1920 год.

«Ах, Екатерина Николаевна, если бы Вы знали, как хочеться мне обнять Вас и поцеловать, думал Лощилин. Но Вы так далеко, и это почти не возможно, лишь только во сне, но такой сладкий боюсь не присниться. Ваша легкость в танце и изящество манер, гордая осанка, томный взгляд, кружат меня, кружат...» Вечером, за столом было непривычно тихо. Из семьи Лыковых, были только Игнат Степанович, да внук Андрей, сидевшие на лавке у печи. Аксинья невестка, хлопотала по хозяйству, а Макар сын деда, остался в тайге». Вот такая значит компания подобралась, дед,мальчишка, и белые офицеры, думал дед Игнат исподлобья рассматривая постояльцев. Да еще ентот полумертвец в доме, будь ему не ладно поморщился дед, посмотрев на лавку, где лежал полковник - за что Господи дал? Лишь бы в доме не помер, подумал он, мысленно, перекрестившись. Да, капитан этот боевой офицер сразу видно, обстрелянный и тертый. При тусклом свете лампады, черты лица не особо выразительны, да я его и днем видел - кремень. Оно так конечно, но нам бы лучше, думал дед, что бы завтра с рассветом они ушли из деревни, так спокойнее, и с красными партизанами ссориться не надо и с ихней новой властью, пущай живут они сами по себе, а мы сами». Дед прислушивался к разговору офицеров, только с одной целью, выведать, когда они с отрядом из деревни уйдут, а более и не надо. Сидим тихо, да глядим молча. - Господин капитан, обратился к Лощилину, поручик Протасов, сидящий, напротив, за столом.- Какие будут распоряжения? - Господа, обратился к присутствующим Лощилин, прокашлявшись. Сдесь, за этим столом в данный момент, весь офицерский корпус полка,- к сожалению, с досадой в голосе сказал Лощилин. С нами пока наш командир, полковник Родзиевский, посмотрев на лавку в полумраке, продолжил он. О том, что я вступил в командование полка, вернее то, что от него осталось вы знаете, и ка