Реферат: Н. И. Боенко экономическая культура




Санкт-Петербургский государственный университет


Н. И. Боенко


ЭКОНОМИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА:

ПРОБЛЕМЫ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ


Издательство С.- Петербургского университета

2005

Б Б К 60.5 +65

Б 75


Р е ц е н з е н т ы : д-р филос. наук проф. Р. А. Зобов (С.-Петерб. гос. ун-т), д-р филос. наук

ст. науч. сотр. В. Н. Томалинцев (Науч.-иссл. ин-т комплексных социол.

иссл. С.-Петерб. гос. ун-та)


Печатается по решению

Редакционно-издательского совета
Учебно-научного центра социологии
^ Санкт-Петербургского государственного университета


Боенко Н. И.

Б 75 Экономическая культура: проблемы и тенденции

развития.  СПб.: Изд-во С.- Петерб. ун-та.  2005.  с.

ISBN 5-288


В книге определяется сущность общей и экономической культур; раскрывается их взаимосвязь и роль экономической культуры в развитии общества. Рассматриваются вопросы методологии изучения экономической культуры. Особое внимание уделяется таким аспектам экономической культуры, как экономическое сознание и поведение. Значительное место в книге отводится анализу динамики дореволюционной, советской и постсоветской форм российской экономической культуры. Приводятся результаты эмпирических исследований, проведенных под руководством автора по разработанным им методикам.
Предназначена для социологов, экономистов и для всех, интересующихся вопросами социально-экономического развития.


ББК 60.5 + 65


C Н. И. Боенко, 2005

ISBN 5-288 С Изд-во С.-Петерб.

ун-та, 2005


ОГЛАВЛЕНИЕ


Введение………………………………………………………………………………


Глава I Культура в жизни общества……………………………………………..


1.1. Понятие и сущность культуры…………………………………………

Ценности в структуре сознания и культуры………………………

Методологические основы изучения экономической культуры……

1.3.1.Социокультурный механизм трансформации экономической

культуры… ……………………………………………………………..

1.3.2. Синергетический подход к развитию общества и культуры………

1.3.3. Влияние «вызовов» глобализации на экономическую

культуру……… ……………………………………………………….

Экономическое сознание и поведение как субъектно-личностная

подсистема экономической культуры……………………………………


Глава II. Историческая динамика российской экономической культуры………. ..


2.1. Ценности и становление российской дореволюционной

экономической культуры………………………………………………… .

2.2. Экономическое сознание и поведение населения

в советский период…… …………………………… ……………………


Глава III. Экономическое сознание и поведение: современный российский

ракурс……………………………………………………………………


3.1. Тенденции российской трансформации как факторы

изменения экономического сознания и поведения……………………

3.2. Динамика ценностей в постсоветском пространстве …… …………….

3.3. Стратегии экономического поведения в новой России………………


Глава IV. Организационная культура: новые социально-экономические

черты…………………………………………………………………….


4.1. Роль и место предприятия (организации) в современной

экономике и обществе……………………………………………………

4.2. Феномен организационной культуры…………………………………….

4.3. Специфика формирования российской организационной культуры ….


Заключение……………………………………………………………………….

Литература и источники………………………………………………………………..


ВВЕДЕНИЕ


Ни один феномен не удостоился стольких определений, как культура. М.С. Каган приводит в качестве примера результаты работы американских культурологов А. Кребера и К. Клакхона, зафиксировавших все определения культуры, данные с конца ХIX в. и до середины ХХ в. Их накопилось около 200. Такое обилие неудивительно, поскольку это понятие охватывает множество явлений и процессов, касающихся взаимоотношений человека с природой и приводящих к ее преобразованию. М. С. Каган выделяет три этапа развития культурологической мысли. Первый этап, начавшийся с античной философии и закончившийся к XVIII в., характеризуется как «время зарождения культурологического знания в континууме онтологических, теологических и эпистемологических проблем»; второй связан с осознанием культуры как целостного поля человеческой деятельности; третий знаменует широкое развитие различных конкретно-научных культурологических дисциплин (Каган 1998: 58). Современная философия соединяет в себе познание, ценностное объяснение и прогнозирование перспектив развития культуры (там же: 10). Каждая из конкретных наук вносит свое видение этого предмета. Социология использует понятие культуры в тесной связи с понятием общества, рассматривая в качестве основных макросоциологических проблем следующие: значение и развитие культуры как социального института, создающего материальные и духовные условия общественной жизни, наследуемые поколениями; специфику социальной жизни, определяемую наличием процесса социализации, в отличие от биологической жизни; проблемы многообразия и сходства различных культур, влияние культурного наследия на сознание и поведение людей.

Основу представлений автора о культуре составляют взгляды Т. Парсонса и

М. Вебера, исследующих обусловленность социального действия культурой, создающей ценности как эталоны, на которые ориентировано поведение людей. Среди множества определений культуры наиболее значимым, с нашей точки зрения и для наших исследовательских целей, представляется то, которое классифицирует этот феномен как социальную память общества. Представление о культуре как социальной памяти общества впервые было разработано в американской социологии еще в 20-е годы ХХ в.

(И. С. Майер). В советской социологии подобная трактовка впервые была поддержана Ю.

А. Левадой в конце 1960-х годов. Это определение применимо и к тому аспекту культуры, который стал предметом нашего рассмотрения,  экономической культуре. Определение социальной памяти общества как специфического механизма, обеспечивающего и воспроизводящего эталоны поведения, оправдавшие себя в прошлом и соответствующие новым потребностям развивающегося общества, положено в основу ее изучения авторами, первыми в нашей стране обратившимися к исследованию экономической культуры (Т. И. Заславской, Р. В. Рывкиной). Эти авторы определили основные функции, выполняемые ею: 1) трансляционную, т. е. функцию передачи ценностей, норм, потребностей, предпочтений; 2) селекционную; т. е. функцию отбора упомянутых элементов; 3) инновационную  формирующую новые ценности, нормы, потребности, предпочтения и т.п., соответствующие новым, изменившимся условиям. Несмотря на краткость определений, по нашему мнению, они передают в целом сущность рассматриваемого феномена. Актуальность же его изучения в настоящее время для России не только не снизилась, но даже повысилась, поскольку происходящие в стране реформы осуществляются столь медленно и тяжело во многом именно из-за отсутствия понимания политическими и экономическими элитами значимости учета специфики российских социокультурных условий.

Основные задачи работы  разработка основ исследования социокультурного механизма трансформации экономического сознания и поведения российского населения. В этой связи рассматриваются методологические подходы к изучению данных феноменов, особенности дореволюционной и советской экономической культуры, динамика общих и экономических ценностей различных социальных слоев постсоветского общества, а также некоторые вопросы культуры организаций, повышение внимания к которым со стороны отечественных социологов и экономистов в настоящее время инициировано активным изучением этой области за рубежом.


Глава II
^ Историческая динамика российской экономической культуры

2.1. Ценности и становление российской дореволюционной

экономической культуры


Прежде всего постараемся ответить на вопрос, в какой мере экономическая культура носила рыночный и капиталистический характер; насколько это определялось факторами объективными и в какой мере  субъективными, связанными с особенностями экономического характера российского этноса; в какой мере общественное сознание населения России соответствовало сложившейся экономической системе, т. е. способствовало или противодействовало его становлению и развитию.

Экономика России к 1917 г. не достигла ни рыночного, ни капиталистического уровня в той степени, в какой это было свойственно передовым странам Запада. В то же время Россия была, несомненно, на подъеме капиталистического развития. Так, в 1909  1913 гг. темпы промышленного развития были весьма значительны и превосходили по ряду показателей страны Запада. Однако сравнение производства в абсолютных значениях не давало такой уж «красивой» картины. Доля России в мировом промышленном производстве составляла 5,3%, в то время как доля США  35,8; Германии 15, 7; Великобритании  14, 0; Франции  6, 4% (Россия: 1913 год 1995: 51). В расчете на душу населения производство чугуна (в пудах) в 1913 г. выглядело так: Бельгия  20; США  19, 8; Германия  17, 5; Соединенное Королевство  14, 2; Франция  8, 5; Россия  1, 6; производство стали: США  20; Бельгия  15, 9; Германия  15, 9; Франция  6,3; Россия  1, 3 (там же: 52).

Утверждая, что рыночная экономика «является необходимым предварительным условием» господства капитализма, Ф. Бродель предостерегал против чересчур расширительного толкования ее и, следовательно, против придания ей чересчур большого значения. Он заявлял, что «рынок представляет собой лишь несовершенную связь между производством и потреблением,  несовершенную хотя бы в силу того, что она является неполной. Подчеркнем последнее слово – неполная. - В самом деле, я верю в достоинства и важное значение рыночной экономики, но я не верю в ее полное господство» (Бродель 1993: 49). В этом свете по-новому посмотрим на поставленную нами цель - понять, насколько российская ментальность изначально адекватна требованиям рыночной экономики.

Человек, родившийся на территории Российской империи в ХVII, XVIII, ХIХ или начале ХХ в., попадал в государство, политическое устройство которого можно было бы охарактеризовать как монархию, до определенного времени почти абсолютную, а с конца XVIII в.  как монархию с сильным бюрократическим элементом и чиновничеством как своего рода номенклатурой, которому было делегировано фактическое право распоряжения жизнью провинций и людей в них. Лишь с 1906 г. установилась конституционная монархия. В условиях почти полного отсутствия демократии и проходила социализация человека, формирующая ценности сознания, в зависимости от того, к какой социальной группе он принадлежал.

Отсутствие демократических свобод усугублялось огромной территорией империи, плохими дорогами и относительной малочисленностью населения. Образовался порочный круг: сложившаяся совокупность факторов обусловила в конечном счете несовершенство института собственности, а это, в свою очередь, привело к замедлению формирования капитализма. Политическое устройство российского государства в его историческом развитии; его даже не просто «феодальный» характер, а отмечаемое Р. Пайпсом влияние монгольского господства, обусловили крайнее несовершенство экономики. Это проявилось а ее нерыночном характере; преимущественно сельскохозяйственной ориентации, более позднем по сравнению с другими странами развитии городов, а, следовательно, появление классов, неразвитости институтов образования и воспитания; более позднем появлении, а порой и просто уничтожении частной собственности.1 Вместе с тем, несовершенство института частной собственности, влекущего за собой социальную мобильность, формирование гражданского права, на сотни лет задержало развитие гражданского правосознания, уважения к законности и государственности, что стало чертой западных цивилизаций, и позволило не только продлить феодальный (вплоть до октября 1917 г.) период развития Российской империи, но и модифицировать его в «социалистический этап», в основе которого, по существу, также лежала форма восточной деспотии. Все это задержало развитие в России капитализма, росту и успеху которого вообще «сопутствуют определенные общественные условия. Капитализм для своего развития требует определенной стабильности общественного устройства, а также определенного нейтралитета или слабости, или потворства государства <…> В долгой исторической перспективе капитализм  это вечерний час, который приходит, когда уже все готово» (Бродель 1993: 7980). «Готовым» должно быть и государство. Фернан Бродель показал, что в исламских странах, а также в Китае важнейшую роль сыграла позиция государства, потому что капитализм там, «даже если и развивался по воле обстоятельств, то всякий раз в конечном счете безжалостно ставился на место тоталитарным, в известном роде, государством» (там же: 77).

Одной из решающих причин «неготовности» России к построению капитализма
оказался институт собственности. Еще со времени Великого княжества Московского, где была уничтожена земельная собственность, власть совпадала с собственностью (как во многих восточных деспотиях). Р. Пайпс пишет: «Монарх был не только правителем своей земли и ее обитателей, но и в буквальном смысле их собственником» (Пайпс 2001: 211). Он отмечал «крайне враждебное отношение российской монархии к частной собственности» (там же: 234), выражающееся в том, что она не соблюдала «нерушимость прав обладания даже личным имуществом, признаваемую и в самых отсталых обществах» (там же), а также ссылался на данные русского историка Павла Смирнова о том, что расширение Московского государства сопровождалось «физическим разрушением городов и изъятием городской недвижимости у ее собственников» (там же: 238 248).

Вместе с ликвидацией собственности была ликвидирована и социальная мобильность в тех границах, в которых она существовала на Руси к моменту ее «огосударствления». Неограниченная свобода передвижения диктовалась размерами государства и экономическими особенностями земледелия (дешевле было осваивать новые земли путем «подсечно-огневого» метода, чем культивировать старые в условиях бедности почв и краткости периода полевых работ в условиях Севера).

Жесткие подати, накладываемые государством, препятствовали оставлению у крестьянина излишков сельскохозяйственной продукции, которую он мог бы продать. Отдаленность от мировых торговых путей, слабая развитость городов и малочисленность городского населения, отсутствие внешнеторгового обмена не способствовали развитию ремесел, ограничивая спрос на них, хотя в зимнее и осеннее время крестьяне зарабатывали этим себе на жизнь, наряду с промыслами. Данные виды деятельности не облагались тягловым налогом и позволяли жить крестьянам в относительном достатке и сытости. Это помогало справиться с потерей вольности, которая происходила в силу прежде всего экономических причин, так как развитая в «удельные» века подсечно-огневая система освоения земель стимулировала переселения, а вольные крестьяне XVI в. не имели своего инвентаря, поэтому вынуждены были брать землю в аренду, принимая на себя всю тяжесть повинностей землевладельца. При этом земледельческий труд ценился гораздо дешевле, чем три века спустя (Ключевский 1957: 305). Крестьяне имели юридическое право переходить на другие участки, но практически это было связано с большими материальными затратами, в том числе с выплатой ссуды и большинству крестьян было не под силу.

Во второй половине XVI в. сельскохозяйственное население центральных областей уменьшается. Увеличивается «тягло» под бременем войн. И начинается взаимный процесс. Арендодатель предоставляет крестьянам льготы, порой он даже платит за него подати, поскольку его собственный интерес предписывает ему иметь дело со «старожильцем». Это вынуждало его увеличивать и ссуду и неустойку за уход. Однако крестьяне с рачительной хозяйской жилкой, обживаясь на арендных землях, не видели смысла уходить с них. Возникал своего рода симбиоз, который в результате привел к тому, что в первые два десятилетия XVII века уже сложились все экономические условия для крепостничества. Исходной точкой для юридической нормы к нему служило, по мнению В. О. Ключевского, то, что крестьянин, заключая договор с землевладельцем и получая от него ссуду, сам письменно и навсегда отказывался от права снять с себя взятые обязательства (там же: 328). Конечно, эту естественную взаимную зависимость и юридически можно было оформить исходя из экономической заинтересованности обеих сторон, но русская история не была склонна к уважению личности и основанным на этом нюансам права. Лишь в 1910 г. частная собственность на землю стала законной, в то время как в Австро-Венгрии и Пруссии подобные законы были приняты соответственно в 1768 г. и в 1821 г. (Рязанов 1998: 43).

Второй «уходящей в прошлое причиной» длительной подготовки капитализма можно считать цивилизационную особенность  евразийское положение России, обусловившее некоторые признаки «восточно-деспотического» характера политического устройства. На первоначальном этапе существования Московского государства, сразу же принявшего характер восточной деспотии, проявилось то свойство последней (в частности, древнекитайского общества), когда управление осуществляется на сознательном культивировании традиций (в данном случае привнесенных во многом извне  из Золотой Орды), когда реформа, по существу, сводится к устранению изменений и восстановлению прежнего состояния». Ликвидация земельной собственности напоминала эти традиции.

Формирование Московского государства и его характер, обусловленный генезисом и внешними факторами, можно считать «историческим узлом» развития России. Преобразовавшееся из московского княжества, оно сохранило «вотчинный» характер, чему способствовала его изолированность, вызванная географическим положением. Географические факторы – непосредственное соседство с внешними врагами Руси (литовцами, поляками, шведами, татарами) и обширность государства – сыграли решающую роль в формировании его специфики, определив его милитаризацию, приоритетность политических задач, подчиненность им экономических и социальную структуру общества. Постоянные внешние опасности создали для московского правительства необходимость многочисленной вооруженной силы, и, по мнению В. О. Ключевского, именно отсутствие новых экономических средств заставило найти нетрадиционное решение – создать систему служилого землевладения как основание системы народной обороны, что породило совместную систему» (Ключевский 1957: 243). Иначе говоря, частная собственность на землю в России того времени была ликвидирована в силу политических причин.

Но каким образом «примкнула» к восточным деспотиям Россия, перешедшая от язычества к христианству, где власть не играла такой роли? Ответ на этот вопрос дают историки, как отечественные (В. О. Ключевский), так и зарубежные (Р. Пайпс). Первый пишет об изолированности Московского государства, не позволяющей ей перенять политические образцы чуждого ей католического Запада в условиях отрыва от ее исторической «помощницы» Византии (там же). Второй также отказывает российской власти в непосредственной преемственности традиций византийского правления, но приводит исторические свидетельства того, что российские правители «придавали первостепенное значение завоеванию государств-преемников Золотой Орды - Казани и Астрахани», а Иван IV «смотрел на себя как на наследника хана Золотой Орды (Пайпс 1993:105). Отсюда вполне естественным выглядит заимствование многих монгольских политических институтов и образцов. Административный аппарат для сбора налогов, в частности, просто был «перепрофилирован» из административного аппарата для сбора дани для хана.

Существуют и другие точки зрения о взаимосвязи византийской и российской государственности. С. С. Аверинцев приводит очень тонкое замечание о том, что «в западноевропейских языках, как языках христианских, со средних веков лексически выражено важное понятие, которое примечательным образом отсутствует как в византийской лексике, так и в традиционной доинтеллигентской русской лексике <…> Имеется в виду совокупность всех христианских стран и народов как целое, по отношению к которому каждая христианская страна и каждый христианский народ является субординированной частью. Так называла себя Западная Европа до того, как стала называть себя Западом или Европой. По-русски это понятие приблизительно можно выразить как “христианский мир”», хотя, по мнению С. С. Аверинцева, это звучит более вяло. Безусловно, точка зрения С. С. Аверинцева более глубоко выражает сущность политического сознания как вытекающего из религиозного сознания. Православие предоставляет большую свободу «человеческому» от божественного. Как пишет С. С. Аверинцев, «над частями (целого  Н. Б.) как гарантов их высшего единства средневековое сознание поставило две фигуры  императора и папу. Однако именно потому, что каждая из действующих политических сил могла быть только частью и постольку оказывалась неправомочной представлять целое, империя на Западе не удалась» (Аверинцев 1988: 216217). Итак, на Западе  две фигуры, а в России  одна. «Московское царство, едва явившись на свет, сразу же оказалось без всякого спора единственным в мире православным государством <…> Неповторимое время державы Константина словно повторялось: на свете снова было только одно государственное воплощение для истинной веры, не могущее в отличие от католических государств Запада войти ни в какой ряд, ни в какие отношения соподчинения с единоверными ему государствами» (там же: 218).

Третьея причина, по нашему мнению,  это исторически сложившийся характер социальной структуры общества, сыгравшей во многом негативную роль. Как считает историк Б. Н. Миронов, изучающий социальную историю России, «московское государство являлось государством бесклассовым и бессоциальным, так как существовавшие в то время социальные группы не подходили к <…> признакам класса и сословия» (Миронов 2003: 79). Тем не менее принадлежность к той или иной социальной группе (сословию) определяла не только специфику социализации, но материальное благосостояние, степень свобод политических и экономических, а фактически  образ жизни и судьбу. Феодальная закрепленность «образа мыслей», «образа действий» и судьбы удерживалась в течение долгого времени за счет дифференциации по уровню и образу жизни не только среди социальных групп, но и «внутри» аналогичных групп в центре и провинции. И то и другое вызывало раскол между ними, невозможность объединиться. Как отмечает Б. Н. Миронов, неравенство существовало даже внутри группы дворян-помещиков. «Для дворян-помещиков коэффициент Джини по данным о числе крепостных, принадлежащих каждой страте, составил в 1678 г.  0, 74, в 1727 г.  0, 67, в 1977 г.  0, 72, в 1833 г.  0, 75 и в 1858 г.  0, 71» (там же: 93).

Еще одна особенность социальной структуры российского населения  преимущественная доля в нем «низших сословий», отличавшихся малограмотностью и социальной неразвитостью. Хотя численность городского сословия, начиная с XVIII в. постоянно росла и его доля в населении страны к 1913 г. достигла 17,6% (там же: 131), удельный вес крестьян составлял 80,1%, т. е. подавляющую часть, в то время как, например, дворяне занимали в общей численности всего 1, 5% (там же:137). Существенное значение при этом имело и то, что лишь после реформы 1861 г. начались сдвиги к переходу от сословного общества к классовому, но к 1917 г. оно еще далеко не завершилась (там же: 142). Городские жители даже во втором поколении сохраняли многие крестьянские привычки, обычаи, склонности и точки зрения. Не удивительно в этой связи, что в генезисе сознания русского человека важнейшую роль играет сознание русского крестьянина. В этой связи весьма примечательны исследования М. А. Румянцева о хозяйственных архетипах, позитивные варианты которых в древнерусском эпосе воплощались, в частности, в фигурах пахаря, работника. «В отличие от элитарной культуры средневековой христианской Европы, русская христианская традиция была более народной, ориентировалась на простого человека, его нужды и мировоззрение» (Румянцев 2004 б: 263).

Значимую роль в социальной структуре дореволюционного населения сыграла ее неоднородность. К концу XVII в. в российском обществе можно было выделить три социально значимые группы  общественность, власть и народ, культура и менталитет которых в отличие от более раннего периода не были однородными  ведущую роль играла самодержавная власть; а в течение XVIII  первой половины XIX в. возникла культурная ассиметрия: общество раскололось на образованное меньшинство и народ. Это объяснялось тем, что верховная власть в конце XVII в. «в ходе военного столкновения со Швецией осознала экономическую и культурную отсталость России сравнительно с Западной Европой и стала принимать меры для ее преодоления путем европеизации», в которой гораздо в большей степени были заинтересованы высшие страты общества. К середине XIX в. раскол общества привел к расколу высших его слоев по степени радикализации в вопросах решения общественных проблем, стоявших перед Россией. Это усилило социальную фрагментацию общества, насчитывающего к тому времени в своем составе семь десятков сословных групп и отличающегося недостатком взаимопонимания между отдельными социальными группами (Миронов 2003: 264 265). Отсюда легко сделать вывод о неоднородности экономической культуры дореволюционного населения. Одной из специфических черт предреволюционной социальной структуры населения было отсутствие развитого класса буржуазии и среднего класса.

Четвертая причина  особенности российского менталитета. Можно рассматривать менталитет социальных групп, различных общностей, но если иметь в виду социетальный уровень, т. е. уровень общества в целом, следует учитывать, многонационально, или преимущественно мононационально оно. Состав русского государства в национальном отношении изначально и впоследствии был весьма разнороден. Так, В. О. Ключевский, характеризуя состав военно-служилого класса Московского государства (XVI в.) отмечает, что «русских фамилий» там было 33%, «происхождения польско-литовского  24%, происхождения немецкого, западноевропейского  25%, происхождения татарского и вообще восточного  17% и 1% остался неопределим». (Ключевский 1957: 205206) В более позднее время войны, миграции, политические изменения границ способствовали смешению различных народностей в составе российского этноса. Поэтому в дальнейшем, употребляя понятия «русская душа», «русский характер», мы будем иметь в виду российский этнос. В этой связи интересно высказывание Л. Н. Гумилева о том, что «так называемый национальный характер – миф, ибо для каждой новой эпохи он будет другим». (Гумилев 1989: 345). Национальное, по нашему мнению, является не неким инвариантом, магическим и неизменным, а результатом (на определенный исторический «момент») совокупного взаимодействия и взаимовлияния социальных институтов и индивидов. Тем не менее можно выделить ряд наиболее значимых факторов, влияющих на формирование и устойчивость национальной культуры и национального менталитета. Это, во-первых, включенность каждого общества в определенную цивилизацию; во-вторых, исторический возраст общества; в-третьих, наличие одного или нескольких центров развития; в-четвертых, степень гомогенности/ фрагментарности общества и общественного сознания; в-пятых, уровень образования в обществе. О соотнесенности общества и цивилизаций приведем удачное высказывание Ф. Броделя: «Каждая из этих цивилизаций и их ансамбль в целом входят в огромный поток истории, имеющий большую длительность, и этот поток является для каждого общества источником присущей ему внутренней логики, равно как и многочисленных противоречий» (Бродель 1999: 229).

Россия не входила ни в западноевропейскую, ни в восточные цивилизации, будучи относительно молодым государством, поэтому следует проводить не синхронное сравнение ее развития с западноевропейскими странами, а диахронное. Она имела единый центр развития и сильную централизованную власть, хотя после реформ 1860-х годов началось заметное усиление самоуправления. Социальную структуру населения можно было назвать двухполюсной: с низким удельным весом образованных слоев и преобладающей долей крестьян, уровень образования которых был ниже, чем у западноевропейских. Перепись населения 1897 г. констатировала, что лишь 21% населения (в городах – 45,3%) были грамотными (Россия: 1913 год 1995: 327), в то время как в развитых странах уровень грамотности был значительно выше. Это обусловило важнейшие социальные последствия: большинство крестьян не могли осознать перспектив общественного развития, не поддержали столыпинские реформы, им оказались более близкими идеи большевиков. К моменту революции 1917 г. «народу еще не нужна была демократия западноевропейского типа» (Миронов 2003: 269).

Социальная неоднородность усугублялась резким различием в интересах, социальном положении и уровне образования высших и низших слоев населения. Неравномерность социально-экономического развития, отмеченная Ф. Броделем, дополнялась неравномерностью социокультурной, проявляющейся в недостаточной «толщине» образованных слоев, в различии политических и социальных позиций представителей власти и общественности, в нежелании и неумении тех и других идти на компромиссы, т. е. практически в социальной незрелости, объясняющейся не столько особенностями специфически российского менталитета, сколько относительной «молодостью» российского этноса, еще не пришедшего к идее консолидации общества.

Интересную мысль о сознании русского крестьянина высказал Ричард Пайпс, утверждающий, что оно являлось «первобытным», если использовать терминологию антрополога Леви-Брюля (Пайпс 1993: 207), т. е. не было приспособлено для абстрактного мышления. Крестьяне не воспринимали право даже в простейших формах, не сознавали своего социального положения, ничего не знали о государственном управлении, вообще слабо воспринимали себя как личность, отождествляя себя с семьей или общиной. Однако это происходило не от национальных черт характера. А от неразвитости, необразованности крестьян, вызванной медленными темпами развития цивилизованности вследствие изоляции от других стран, сосредоточения на задачах национальной самообороны, малочисленности населения и непомерности территории. Пространство как бы растягивало историю. Спрессованность взаимосвязей социальных, хозяйственных, экономических в странах Западной Европы окупалось ускоренной динамикой их развития, более наглядным ощущением государства и его функций. Кроме того, начиная со средних веков, эволюция в Европе осуществлялась на уровне наций, государства, этноса. Россия же еще не могла «освоить» эти категории и эволюционировала в рамках семьи и «вотчины», по сути, модификации общины.

Говоря о ценностях, признаваемых русским народом, обычно проводят параллель между Востоком и Западом, противопоставляя активному рациональному Западу созерцательный, непредсказуемый Восток и усматривая причину этих различий в религиозных несовпадениях. И в этом есть свое рациональное зерно, хотя правы и те, кто находит не только различия, но и сходство и взаимосвязь между Востоком и Западом. Евразийское положение России и в этом случае обеспечило ей своеобразие. В то же время В. А. Степун констатирует: «…восточное христианство, т. е. православие, многим отличалось от западного, но все же не в такой степени, чтобы этой разницей объяснить отрыв России от Западной Европы» (Степун 1993: 313). Действительно, каждое из трех основных направлений христианства (протестантизм, католицизм, православие) по-своему видит человеческое предназначение, имеет различные цели. В своем основательном труде «Протестантская этика и дух капитализма» Макс Вебер рассматривает протестантство как, по сути дела, ценностный регулятор экономического поведения и сознания. М. Вебер утверждал, что «своеобразный склад психики, привитый воспитанием, в частности тем направлением воспитания, которое было обусловлено религиозной атмосферой родины и семьи, определяет выбор профессии и дальнейшее направление профессиональной деятельности» (Вебер 1990: 64) и что «причину различий в экономическом поведении католиков и протестантов в Англии, Голландии и Германии следует искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историко-политическом положении» (там же: 65). Возникшее исторически позже протестантство оказалось духовно более адекватно капитализму, чем традиционный католицизм, что, по-видимому, не случайно и обусловлено историко-политическими особенностями реформации.

Подобно тому как протестантство отличается от католицизма, католицизм отличается от православия. Православие  более «мягкий» вариант христианства. Оно прощает грехи, признает возможность «перерождения» человека, менее требовательно и более сострадательно к нему. Человек, исповедующий православие, менее скован догматами веры, более свободен, склонен к мирским радостям и оптимистическому мироощущению. «Границы поведения» католика, его табу, чувство долга более жестко «определены свыше», обусловлены его верой, чем у православного христианина. Тем самым последний в большей мере подвержен воздействию внешнего недуховного мира, политических и исторических причин. Что же обусловило своеобразие российского менталитета и тем самым – развития и что являлось отличительной чертой российского менталитета? Может быть, свою роль сыграли географические факторы, о которых не так уж часто упоминается в современной отечественной социально-экономической литературе, но значение которых хорошо понимали русские историки и философы конца XIV – начала XX века? В частности, Н. А. Бердяев отмечает, что «…в душе русского народа остался сильный природный элемент, связанный с необъятностью русс5кой земли, с безграничностью русской равнины» (Бердяев 1990: 8).

Можно предположить, что наряду с постоянно действующими географическими факторами наиболее «влиятельными» оказываются такие, как религия, способ и уровень производства, политическое устройство, система образования и воспитания, социальная структура общества. Чем дальше углубляешься в поставленную проблему, тем яснее видишь, что для ее решения необходим анализ каждого из перечисленных факторов в тесной связи, как минимум, с остальными из названных и с «узлами» исторических противоречий. Таким образом, чтобы действительно понять генезис и перспективы развития экономического сознания и поведения в России, следовало бы изучить динамику изменения религиозного сознания в контексте изменения способов производства, экономической культуры, государственного устройства, политических событий, системы воспитания и образования, правового регулирования, что в наши задачи не входит.

Для понимания истоков тех этнических ценностей, которые проявились как государственные, необходимо, как уже говорилось выше, обратиться к одному из «исторических узлов»  возникновению Московского государства, развившегося из московского княжества. С половины XV и до конца XIX в. сознание россиянина находилось под давлением внеконкурентности государственной задачи защиты отечества, а сам он – под гнетом государственных повинностей, связанных с этим. Это касалось всех сословий – от крестьянства до боярства. Скорее всего, именно с тех пор в генотипе сознания российского этноса был заложен приоритет ценности «только не было б войны», готовность использовать все резервные возможности личности в случае угрозы войны (что проявилось и в войне 1812 года, и в Первой мировой, и в Великой отечественной войне), терпимость и смирение перед центральной властью, готовность воз
еще рефераты
Еще работы по разное