Реферат: Ученые, участники экспедиций и путешественники об Югорской земле Зябловский. Новейшее землеописание Российской империи

Ученые, участники экспедиций и путешественники об Югорской земле

Зябловский. Новейшее землеописание Российской империи

 

Часть I.

Глава II. О числе жителей, их поколениях, языках и вероисповеданиях

Отделение I. О числе жителей и их поколениях

§ 46. Народы самоедского племени

Собственно называемые самоеды или самояды кочуют по берегам  Ледовитого моря от реки Печоры до Енисея. Слово «самоед» сделалося у россиян общим наименованием кочующих по упомянутым диким местам народов, и неизвестно, почему дано им такое название, которого они и сами не знают и которого не заслуживают по своему свойству. Разность в их языках показывает разность их происхождения, а посему должно заключать, что они, может быть, не все одного племени.

 



^ Каменные самоеды

 

Они росту небольшого, имеют голову большую, лицо плоское, нос сплюснутый, глаза малые, рот большой, губы тонкие, уши длинные, волосы черные и жесткие, шею короткую, толстую и четверогранную, бороды редкие, да и те у немногих. Кочуя в диких и почти непроходимых пустынях, не знают они ни счисления времени, ни грамоты, ниже помышляют об учении; хижины свои делают из жердей, кои стоят до половины в земле и покрываются оленьими кожами; вершины сих хижин оканчиваются колпаком, и вверху есть отверстие, которое служит окном… Промыслы их состоят в звериной, рыбной ловле и содержании оленей. Зимним временем почти единственно упражняются в зверином промысле, они бьют белых медведей и песцов, но важнейшая их добыча заключается в ловле диких оленей, коих мясом они питаются, а кожи доставляют одежду, постели и покрышки для их юрт. На зверином промысле, кроме собак и стрел, употребляют ловушки, рогатины, силки и вообще хитрости звероловные производят весьма искусно и рачительно. Летом занимаются они рыбною ловлею, и сей промысел доставляет им знатные выгоды. Домашние олени составляют главное их имение, и всякий почти имеет от 20 до 50, а иные до 100 и 500…

Самоеды, так как и многие кочевые народы, не знают хлеба, а едят зверей, птиц, рыбу, тюленей, китов; оленину и рыбу часто едят сырую. Они с великою охотою пьют теплую оленью кровь, считая оную за надежное средство против цинготной болезни, соли совсем не употребляют. В упоении находят великое удовольствие и потому курят весьма много табаку и едят по примеру остяков и других народов мухоморы и выменивают у русских вино. Самоеды содержат идолопоклонническую веру шаманского толку; шаманы их при идолослужении бьют в бубны, приносят жертвы и делают разные чародейства.

 

Часть II.

§ 37. Тобольская губерния

Кроме россиян, живут там разные татарские народы, вогуличи, остяки и самоеды…

Состоит из 9 уездов, в коих уездные города суть: […]

9) Березов при Сосьве, впадающей в рукав Оби… Жители его занимаются с великою прибылью рыбным и звериным промыслом. К сему уезду принадлежит городок Обдорск, коего окрестная страна именовалася Обдориею.

Примеч. К сей губернии принадлежит заштатный город Сургут, лежащий на правой стороне Оби… Жители его снискивают пропитание от звериной и рыбной ловли. […]

 

Зябловский. Новейшее землеописание Российской империи, сочиненное Зябловским, Санкт-Петербургского педагогического института экстраординарным профессором. СПб., 1807. С. 122–124, 156, 159.


^ Лерберг А.Х. Исследования, служащие к объяснению древней русской истории

 

А.Х Лерберг – экстраординарный академик С.-Петербургской академии наук. В начале его труда сказано, что «шесть сочинений, заключающихся в сей книге, представлены Лербергом нашей Академии в 1807 до 1813 г.». Первое из них посвящено Югорской земле.

 

^ I. О географическом положении и истории Югорской земли, о которой говорится в титуле российского императора

1. Введение. Различные мнения о географическом положении Югрии. Предварительное определение оного

[…] Ежели мы спросим, где надобно искать страну, некогда так называвшуюся, то, к удивлению, получаем самые различные ответы.

Татищев (ТИР. II, 424) и Болтин (БЛ. I, 48) указывают на реку Юг, которая, как известно, соединясь с Сухоною, составляет Двину; Миллер (МЛ. 262), а с ним Фишер (ФС. 108) отсылают нас к Ледовитому морю в Пустозерск, в землю лежащую у Печоры и Урала. Им последовал Шлецер (ШН. II, 50, 51. III, 112), который, сверх того, считает Вычегду (впадающую с правой стороны в верхнюю Двину) за южную границу сей земли. Георги (ГОР. II, 13) утверждал, что Югрию составлял берег, простирающийся от Белого моря чрез Урал до Оби. […]

Древняя Югрия находилась не на берегу Белого моря, не у Печоры и Вычегды, не у Юга и вообще не собственно в европейской России, но простиралась между 56˚ и 67˚ северной широты от самого северного конца Урала на восток чрез нижнюю Обь до реки Надыма, впадающей в Обскую губу, и до Агана, который выше Сургута впадает в Обь. К ней принадлежали еще места, лежащие по нижнему Иртышу, Тавде, Туре и Чусовой. С южной стороны граничила она с татарскими владениями, а с северной – с землею прежде бывших самоедов, почему и занимала немалую часть северо-западной Азии и состояла больше из мест, принадлежащих ныне к Тобольской и Пермской губерниям.

^ 2. Послебывшая и древняя Югрия, или Югрия в тесном и обширном значении

Около 1599 года в Московском разряде составлена была большая общая  карта Русского государства; но как она от употребления мало-помалу обветшала, то в 1627 и 1680 годах по царскому повелению снова сделана и с принадлежащим к оной описанием. У нас есть описания обоих сих противней (так!), напечатанные в новейшие времена и доставляющие историку важные приметы для познания древней Руссии1.

В обеих книгах, которые, за исключением немногих мест, согласны между собою из слова в слово, при описании Оби говорится: «А (от) устья вверх (по реке лежат) обдорские грады. А выше обдорских градов – югорские. А выше югорских градов – сибирские (КБЧ. 309; ДРИ. 223)… А те грады по Сысве и по Сосьве – Югра» (КБЧ. 317; ДРИ. 228).

Следственно, в исходе 17, так же как и 16 века, название Югрии относилось к сей стране и земля эта в то время простиралась до обдорских и сибирских городов. Но прежде сих времен и сии обдорские и часть сибирских принадлежали также к Югрии; после отделили их только для удобнейшего управления, а не для разности их жителей, ибо то же самое народное племя, которое жило по Сосьве и Сыгве, находилось также и в стране Обдорской, в Сургутской области и в земле, лежащей по Туре. […]

…Югры есть тот же самый народ, который теперь нам известен под названием вогулов и обских остяков… они населяли прежде Обдорские страны… […]

Также и при ВК Василии Ивановиче (1505–1533) Югрия оставалась под Русскою державою. Для удобнейшего управления сею обширною землею отделены от нее знатные части, как-то: Обдория, или места по обеим сторонам нижней Оби, и Кондия, или земля при реке Конде, впадающей с левой стороны в нижний Иртыш… Под именем же просто так называемой Югрии стали с сего времени разуметь только места по Сыгве и Сосьве и около Березова, ибо и Сургутская область считалась за особенную часть древней Югорской, или Закамской, земли, а южная Югрия, простиравшаяся от сей стороны Уральских гор до пределов прежней Перми и Вятки, названа теперь Тюменскою или Сибирскою областью, потому что была некоторое время под властью тюменских и сибирских ханов. […]

 

1Первое сочинение вышло под названием «Книга большому чертежу, или Древняя карта Российского государства, поновленная в Разряде и списанная в книгу 1627 года». В СПб., 1792. 8. Второе называется «Древняя российская идрография… изданная Николаем Новиковым. В СПб., 1773. 8.  Оригинальная карта с описанием принадлежит к 1599 г., что можно бы было доказать из самих напечатанных описаний, если бы это не заняло здесь много места.

 

Лерберг А.Х. Исследования, служащие к объяснению древней русской истории А.Х. Лерберга/Изданы на немецком языке по определению Императорской С.-Петербургской академии наук Ф. Кругом / Перевел Д. Языков. СПб., 1819. С. 3–5, 73.


^ Кастрен М.А. Путешествие Александра Кастрена по Лапландии, северной России и Сибири

 

М.А. Кастрен, финский ученый, лингвист и этнограф, в течение 1838–1844 и 1845–1849 гг. по поручению Академии наук осуществил ряд научных лингвистических и этнографических экспедиций на европейский и сибирский север России.

 

^ Путешествие в Лапландию, северную Россию и Сибирь. 1841–1844

IX. Пребывание в Обдорске

[…] Хуже всего было то (в Обдорске. – Сост.), что сначала я не мог найти ни одного христианина, который интересовался бы хоть чем-нибудь, кроме барышей и процентов. Да и чего же было ждать от людей, отказавшихся от всех радостей и наслаждений цивилизованной жизни, для того чтобы хитростью и обманом отнимать у простодушных, легковерных туземцев достояние их, добытое трудом и потом. Успех в этом развратил большую часть этих искателей счастья и поверг их в животную грубость, далеко отвратительнейшую грубости дикарей. […]

Обыкновенно одежда жителей почти такая же, как у самоедов и остяков. Многие из них походят на самоедов и тем, что содержат более или менее значительные оленьи стада. Коровы и овцы также нередки, но лошадей нет совершенно; их заменяют здесь олени, а иногда и собаки. […]

Остяки подобно самоедам распадаются на множество небольших родов… […] Каждый род состоит из нескольких семей, имеющих общее происхождение и состоящих в дальнем или близком родстве между собою. У остяков и еще чаще у самоедов встречаются роды, состоящие из сотен и даже тысяч лиц, не могущих уже определить степеней родства между собою, но тем не менее они считают себя родственниками, не заключают между собой браков и почитают обязанностью помогать друг другу. Семьи, принадлежещие к одному роду, не расходятся обыкновенно и во время кочеванья, и богатый делится своим имуществом с бедными того же рода. Остяки вообще бедны и живут большею частью тем, что даст день, а потому и помощь, оказываемая ближнему, состоит обыкновенно в уделении ему денной добычи. Особенно замечательно, что никто между ними не просит милостыни, но каждый почитает себя в полном праве без церемонии пользоваться имуществом своего соседа. Понятно, что, где все мыслят подобным образом, там размолвки должны быть чрезвычайно редки. Между тем каждый род имеет старшину, которого обязанность – сохранение порядка и согласия в роде. Когда два родича поссорятся и не покончат дело полюбовно, оно обсуживается старшиной, который тут же без всяких юридических формальностей произносит решение. Обе стороны обыкновенно бывают довольны его решением, в противном же случае они жалуются высшей инстанции – князю. Многие роды, живущие поблизости друг от друга, признают с незапамятных времен общего главу, которого называют князем; этот титул утвержден формальным постановлением Екатерины Второй за остяцкими князьями Обдорска и Куновата в Березовском уезде. Каждый князь решает в своем округе все процессы, за исключением тех, которые по старым русским законам кончаются смертною казнью. Главная же обязанность князя состоит в сохранении согласия между родами и улаживании споров за луга, рыболовные и звероловные угодья и проч. Ему подчинены все старшины, сам же он зависит только от государственных властей, и преимущественно от губернского правления и земского суда. Сан князя, равно как и старшины, наследствен и переходит от отца к сыну. Если сын несовершеннолетний, то община назначает к нему опекуном дядю или какого-нибудь другого близкого родственника. Если же сына нет, то место умершего занимает ближайший родственник его. Ни князь, ни старшина не получают никакого жалованья, пользуются только добровольными подарками подчиненных.

Кроме родства, лица одного рода связываются еще общим идолослужением. Каждый род имеет издревле своих собственных кумиров, которые часто хранятся и чествуются всем родом жертвами и другими обрядами в особенной юрте. Эти юрты-кумирни состоят обыкновенно в заведывании духовного лица; это лицо в одно и то же время и прорицатель, и жрец, и врач и пользуется величайшим уважением. Так как вся остяцкая религия, в сущности, только магия, то и жрецы по преимуществу прорицатели, или шаманы. Как весь род, так и частные лица обращаются к ним с вопросами в сомнительных обстоятельствах, но шаман никогда не дает ответа прямо от себя: во всяком случае он сперва вопрошает богов и потом уже возвещает решение их.

Он не может, однако ж, вопрошать высшего небесного бога, называемого остяками Турм (Турум), ибо Турм говорит с людьми только гневным голосом грома и вихря. Полагая, что Турм всюду следит за человеком, что от него не скрывается ни добро, ни зло и что он непрестанно воздает каждому по его заслугам, его все-таки почитают существом недоступным для смертного и необыкновенно страшным. Молитвы не доходят до него, он управляет судьбами мира и людей по неизменным законам спрведливости. Его нельзя умилостивить никакими жертвами, ибо он смотрит только на внутенние достоинства людей и по ним распределяет свои дары, не обращая внимания на молитвы и жертвы. Поэтому если в каких-нибудь обстоятельствах остяк имеет нужду в верховной помощи, то он должен обращаться к другим, подчиненным божествам. Последние изображаются различно, и изображения их частью составляют собственность целого рода, частью принадлежат отдельным семействам и лицам. И те, и другие иногда вовсе не отличатся друг от друга, по крайней мере, они большею частью деревянные, имеют человеческий вид и представляют то мужские, то женские существа. Общественные кумиры отличаются от частных только большим украшением. Некоторые одеты в красные одежды с ожерельями на шее и другими украшениями. Лица у многих обложены листовым железом, мужские кумиры облечены нередко в панцирь и с мечом при бедре. Общественные кумиры хранятся, как я уже сказал, в особенной юрте, за неимением же последней, в шалаше или и под открытым небом на отдаленном лесистом холме. Дело в том, что остяки не любят показывать своих кумиров чужим людям и потому устраивают кумирни в отдаленных, никем не посещаемых местах – предосторожность, необходимая уже и потому, что в кумирнях хранятся значительные приношения деньгами и мехами, похищение которых чуждые идолопоклонства соседи нисколько не почитают святотатством. Не знаю, много ли у остяков таких кумирен, но, ехавши в Обдорск, раз я попал совершенно неожиданно в общество остяцких богов, стоявших под густой сенью лиственниц. Все они были голы…  […] Я видел тут же множество оленьих шкур и рогов, развешенных по окружающим деревьям, и притом так, что все они находились перед глазами кумиров. Невдалеке был стан бедного остяцкого рода, для которого эта роща была общественным святилищем. Что касается до частных и семейных кумиров остяков, о них можно сказать то же самое, что было… сказано… о самоедских. Это или необделанные камни и другие предметы необыкновенных, странных форм, или (наичаще) небольшие деревянные кумирчики с человеческим лицом и заостренною головою. У каждой семьи и даже у отдельных лиц есть по одному или по нескольку таких кумирчиков, которых почитают хранителями и возят с собою во всех странствованиях. Как и у самоедов, они хранятся в особенных санях и одеваются в богатый остяцкий костюм, убранный красными тесьмами и другими украшениями. Часто каждому из этих божков приписывается своя особенная сила. Одни охраняют оленьи стада, другие дают хороший лов, третьи пекутся о здоровье, о супружеском счастье и т. д. Когда потребуется, их ставят в шалаш, на оленьи пастбища, на места звериной или рыбной ловли. И тут по временам приносят им жертвы, состоящие в помазывании их губ рыбьим жиром или кровью и в становлении подле них посудин с рыбой или мясом. Таковые частные жертвоприношения может совершать каждый сам, но, когда требуется общая жертва богам, когда нужен совет их целому роду или даже и одному лицу, тогда необходим уже жрец, или шаман, потому что только он может открывать сердца богов и говорить с ними. Шаману же в свою очередь необходим волшебный барабан. Обыкновенная речь не достигает слуха богов – он должен беседовать с ними пением и барабанным боем. Кумир, стоящий перед шаманом, также иногда начинает говорить, но, разумеется, его слова слышит только шаман. Чтобы убедить легковерную толпу в том, что из уст кумира действительно выходят слова, шаман вешает перед ним тесьму, навязанную на конец прямо воткнутой палки, и, когда случайно или хитростью шамана тесьма приходит в движение, тогда каждый убеждается, что в самом деле из уст кумира выходят слышные шаману звуки. Само собою разумеется, что при этом никогда не обходится без жертвоприношений обыкновенно одного или нескольких оленей. По заклании их шаманом шкура и рога развешиваются в честь богам на священные деревья, мясо же кладется перед кумиром и затем вскоре съедается собравшеюся толпою, причем шаман всегда получает свою часть.

 



^ Роща идолов на нижней Оби

 

Богослужение остяков состоит почти только в призывании богов и умилостивлении их жертвами. Впрочем, иные роды справляют еще и некоторые общественные празднества в честь богов. Из этих празднеств значительнее всех справляемое осенью, когда кочевые остяки возвращаютмя с тундр с богатою добычею к своим братьям, занимающимся рыболовствои в Оби. Оно справляется каждый год разными родами, и в нем участвуют не одни только члены празднующего рода, но и остяки других родов, которые привозят с собою для празднования и некоторых из своих старейших божков. Последние ставятся в той же юрте, в которой хранятся кумиры рода; если же таковой не имеется, то их помещают в особом, нарочно для этого устраиваемом шалаше. […] 

Торжество совершается всегда в ночное время, и вот как описывает его один из очевидцев. Оно началось около  8 часов вечера и продолжалось до 2 часов пополуночи. Прежде всего начали бегать по юртам дети, приглашая остяков к богослужению непонятными дикими звуками с выражением как бы испуга. Мало-помалу народ стал собираться в юрту, предназначенную для празднования. Войдя в нее, каждый остяк троекратно повертывался перед кумиром, садился потом в правой части юрты наземь и принимался разговаривать с соседом, о чем вздумается. Западная часть была отделена занавесью, за которую некоторые уходили, также повертевшись перед кумиром. Когда все собрались, шаман застучал саблями и обитыми железом копьями, заранее принесенными в юрту и положенными на жерди перед кумиром, раздал каждому из присутствующих, за исключением женщин, скрывавшихся за другою занавесью, по сабле и копью, а сам взял в каждую руку по сабле м повернулся спиною к идолу. Остяки же стали рядами на средине и вдоль стен юрты и, держа прямо перед собою саблю, разом повернулись все троекратно. Шаман ударил саблей о саблю, и по данному им знаку все принялись вскрикивать на разные голоса: «Гай!», покачиваясь при этом всем телом с боку на бок. Это вскрикивание повторялось то с большими расстановками, то часто и быстро, и при каждом повторении его, покачиваясь налево и направо, они то опускали сабли и копья к земле, то поднимали их кверху. Эти крики и покачивания, продолжавшиеся около часу, приводили остяков в какое-то исступление, которое возросло под конец до того, что я не мог смотреть без содрогания на их лица, как они ни казались мне сначала интересными. Утомившись криками, они вдруг замолчали, перестали качаться, повернулись снова перед идолом, отдали сабли и копья шаману, который сложил их на прежнее место, и сели наземь в разных частях юрты. Тут распахнулась занавесь, скрывавшая женщин, заиграли домбру, и мужчины и женщины пустились плясать. Пляска, дикая, смешная и часто непристойная, продолжалась очень долго. Затем выступило несколько фокусников или комедиантов в различных потешных нарядах. Их штуки походили во многом на проделки предшествовавшей пляски. Засим шаман снова раздал остякам сабли и копья. Они опять покачались и покричали несколько времени «Гай!», повернулись три раза, ткнули столько же раз копьями в землю, после чего отдали оружие шаману и разошлись по юртам. […] Возвращающиеся с тундр остяки угощают богов отчизны своей роскошными обедами. Закалывают оленей, и шаман подносит к каждому божку особенное блюдо с сырым мясом, мажет губы и лицо кумира кровью, дает ему напиться воды, угощает его всячески. Когда, по мнению шамана, божества наелись достаточно, кушанье принимается и съедается остяками. Все же остающееся от жертвенного пира предоставляется шаману. Подобные общественные жертвоприношения делаются и по многим другим поводам: перед началом какого-нибудь общественного предприятия, перед отправлением в долгое и далекое странствование и т. п. Рассказывали мне, между прочим, что в случае неудачного рыболовства в Оби обдорские остяки навязывают иногда камень на шею оленя и бросают его в реку как жертву.

В этих жертвах и празднествах нельзя, конечно, не признать зачатков религиозного культа, но культа, стоящего весьма еще на низкой степени. Здесь почитают богов не вследствие глубокой религиозной потребности, но по чувству своекорыстия. Им приносят жертвы не для них самих, не из благоговения к их величию и могуществу, но в надежде получить таким образом исполнение своих желаний и удовлетворение своим потребностям. За все, что им дают, требуют и от них даров. Жертва –  или задаток, которым обязывают бога, или же награда за оказанную уже им услугу. Нередко сами боги вперед назначают цену. Само собою разумеется, что как во всех других, так и в этом случае толмачом богов бывает шаман. Запрашивает бог слишком много – шаман заставляет его укорами и угрозами сбавить цену, и он сбавляет. Из этого ясно, что остяки поклоняются своим идолам  не как верховным силам, а как услужливым духам. Только Турм, или небесный бог, пользуется большим уважением, хотя и не имеет своего особенного культа. […]

Подобно самоедам остяки придают клятве великое религиозное значение. Если преступление совершено тайно и потерпевший остяк подозревает кого-нибудь, он может заставить его поклясться. Клятва медведем и у остяков почитается сильнейшею. Как у самоедов, обвиненный разрезает нос медведя ножом и говорит: «Пусть сожрет меня медведь, если я клянусь ложно». Клянутся остяки также и богами своими и с теми же обрядами, как самоеды. Такая клятва почитается также священной, и почти каждый остяк убежден, что ложная ни в каком случае не остается безнаказанною. А потому если обвиняемый сознает себя преступным, то не соглашается на клятву и признается в вине. Поэтому человек, произнесший очистительную клятву, почитается навсегда чистым и безукоризненным. Заеден кто-нибудь медведем, утонул, сгорел или погиб каким-нибудь другим образом – возникает нередко предположение, что он поклялся когда-нибудь ложно. Кроме вышеупомянутых клятв, остяки не знают никакой другой. Свидетели не присягают, им верят на слово; всякий человек, за исключением безумных, принимается в свидетели. Дети могут свидетельствовать против родителей, братья против сестер, супруги друг против друга. Все это обнаруживает в них чувство строгой справедливости и взаимное доверие.

 



^ Идолы, деревянный волк, зубы мамонта и другие предметы культа

самоедов на священной нарте

1909–1910

Российский этнографический музей. 1707–23

 

В связи с очерком религии кстати будет сказать несколько слов о браке, который имеет у остяков более социальное, чем религиозное значение. Как у самоедов и других близких к ним племен, брак решается отцом или  ближайшими родственниками невесты, сама же она в этом, как и во многих других случаях, касающихся чувствительнейших струн ее сердца, не имеет никакого голоса. Женщина здесь – рабыня в самом тесном смысле этого слова. Но этого мало: она считается нечистым существом и живет в самом глубоком унижении. Временами ее почти совершенно отделяют от прочих членов семьи, за всяким ее движением наблюдают с мучительною тщательностью, окуривают каждое место, на котором она посидит. Чувствуя свое глубокое унижение, она никогда не осмеливается выражать своих желаний и покоряется всем прихотям мужа. Так же беспомощна она и в то время, когда отец, брат или какой-нибудь другой родственник продает ее  более дающему. Ее собственные желания, если она осмелится иметь их, не имеют при этом никакого значения; с нею поступают, как со всяким другим товаром. Ее не выводят на рынок, но тем не менее судьбу ее решает аукцион. Цена молодой девушки различна по местностям. В Обдорске дочь богатого человека стоит от 50 до 100 оленей, бедный человек продает свое дитя за 20 и за 25 голов. Причина большей цены дочери богатого, кроме богатейшего приданого, – надежда жениха на пособие со стороны тестя в будущем. Дорогая жена рассматривается здесь как дорогой товар, приносящий со временем гораздо более прибыли, чем дешевый. Взнос за невесту принимается, впрочем, отцом не как пособие, которое со временем должно возвратить, на как действительная плата за получаемый товар. По понятию остяков, нет ничего справедливее такого вознаграждения отца или воспитателя девушки: ведь он выдает ее в таком возрасте, когда она уже совершенно способна к работе. Кто ж может требовать, чтобы в семье ему чуждой даром вспаивалась, вскармливалась для него жена, которая на всю жизнь делается его рабой и работницей? Отец мог бы оставить дочь свою при себе, и работой своей она вознаградила бы вполне все, что он издержал на ее воспитание. Если же он добровольно отдает свою законную собственность чужому человеку, то справедливость требует, чтобы последний вознаградил его за все труды и издержки, употребленные им на его будущую жену. Одним словом, взносимый за жену выкуп есть вознаграждение отцу за содержание и воспитание дочери. По предварительному соглашению выкуп может быть внесен до свадьбы или после нее. Если он внесен до нее и жених или невеста умрут до совершения брака, то выкуп возвращается. В случае смерти невесты жених за внесенный выкуп может требовать ее сестру, если только она есть. […]

 

Кастрен М.А. Путешествие Александра Кастрена по Лапландии, северной России и Сибири (1838–1844, 1845–1849) // Магазин землеведения и путешествий: Географический сборник. Т. VI: Собрание старых и новых аутешествий. Ч. II. М., 1860. С. 179, 184–188, 189, 190–191.


^ Завалишин И.И. Описание Западной Сибири

 

В предисловии «Несколько слов читателю» автор подчеркивает, что его труд – это «опыт простого и безыскусственного описания Сибири без претензий на ученость» и что в нем собраны «в одно стройное целое все данные» и составлен «рассказ популярный». Описание относится к середине XIX в.

 

[…] ^ Глава VI. Березов

Вогулы, называющие себя мансы (так!), занимают теперь северную часть Уральского хребта по обеим сторонам его, между реками Камою, Печорою и Обью… 

[…] Город Березов раскинут на трех холмах левого берега реки Сосьвы, которая в 20 верстах ниже его впадает в один из протоков Оби, а на северной стороне города протекает речка Вогулка. Кругом дремучий лес. Летом Березов картинен, представляясь как бы утопающим в зелени. Ныне в нем 2 каменных церкви, 170 домов, 1335 ж. о. п. […]

^ Глава VII. Северный океан

Мы отправились из Березова 15 июля вниз по Сосьве и вскоре достигли ее устья в 20 верстах от города. Здесь вливается она в громадную Обь. […]

На другой день мы были уже за 200 верст от Березова, миновав село Куноватское, живописно раскинутое на сблизившемся с нами крутом берегу Оби. Чистенькая деревянная церковь и опрятные сельские домики – кто бы мог ожидать за Березовом… на пути к Ледовитолму океану и в такой ужасной пустыне подобного оазиса?! Но разгадка этого благосостояния – богатые куноватские «пески», т. е. рыболовные места. Они лучшие во всем Березовском округе. […]

Вечером мы были уже в Обдорске. Обдорск, по-самоедски Сале-Харат, мыс-город, находится в 375 верстах от Березова вниз по течению Оби и еще глубже на север, под 66˚ 34’ с. ш. и 84˚ 15’ в. д. на правом и высоком берегу реки Полуя, которая в 8 верстах отсюда впадает в Обь. Жителей здесь 143 д. о. п. – тобольских и березовских мелких купцов, мещан и крестьян. Нас поразила особенность Обдорска в эту летнюю пору. Почти все дома (их 51) были наглухо закрыты, и все селение казалось околдованным непробудным сеом. Это объясняется тем, что в летнюю пору все рыбопромышленники и туземцы уезжают с семейством на дальний север, даже до Обской губы, и только пред заморозом рек возвращаются в Обдорск. Он основан в 1593 году, имел прежде деревянное укрепление с башнями (уничтоженное в 1807 г.) и составляет ныне особое земское отделение Березовского округа подобно отделениям Кондийскому и Сургутскому. Это гиперборейское местечко со своей красивой деревянной церковкой и группой хорошо обстроенных домиков очень эффектно, когда на него глядишь с реки. […] Кроме этой приходской церкви, есть еще здесь походная здешней миссии для обращения остяков и самоедов в христианство. С этою церковью миссионеры совершают переезды летом и зимой, проникая в самые отдаленнейшие места инородческих стойбищ. Здесь есть тоже миссионерская школа, в которой обучаются остяцкие и самоедские мальчики. Из них составлен хор певчих. Еще в Березове держат несколько коров собственно для молока. Здесь уже нет другого скота, кроме оленей. Что верблюд для жарких стран и сыпучих песков, то олень для снежных пустынь. Олень бодр и весел зимой, и, чем лютее морозы, тем он крепче. Летом же, напротив того, он хил и болеет. Быстро переносятся на нем не только остяк, самоед, зырянин из Архангельской губернии, но и русский купец, казак, крестьянин. Когда наступает ежегодная Обдорская ярмарка (с 20 декабря до половины января), то невольно изумляешься, откуда могли взяться жизнь и движение в этом вечно, казалось, пустынном уголке. На Обдорскую ярмарку съезжаются тогда до 10 000 человек: самоеды и остяки для взноса ясака и для торговли, вогулы из Туринского и Березовского округов (из Конды и Ляпина), зыряне из Архангельской губернии, тобольские, березовские и сургутские купцы, мещане, крестьяне, казаки. Товары привозятся заблаговременно летом на судах, приплывающих в Обдорск из Тобольска, и состоят в ржаной муке, табаке… сукнах ярких цветолв, красном товаре, чугунной, железной и медной посуде и мелких металлических изделиях. До 120 амбаров бывает тогда наполнено русским и туземным товаром. […] Но остяки и самоеды имеют свою особенную манеру торговать, которая не допускает никакой статистики. Они подходят к амбару купца, оглядывают сперва, нет ли у него кого-либо стороннего, в особенности чиновника, и, удостоверясь, что купец один, быстро входят, заслоняют спиной дверь и, вынув из-под полы соболя или лисицу, торгуются условными знаками. Когда мех спрятан за прилавок, дикари успокаиваются и начинают забирать, что им нужно, или рассчитываться за прежние долги. […]

 

^ Завалишин И.И. Описание Западной Сибири Ипполита Завалишина. М., 1862. С. 248, 258, 272, 273–274, 275–276.


Губарев К. От Тобольска до Березова

 

I. До Березова

[…] Кондинский монастырь… производит какое-то странное, неопределенное впечатление. Смесь древней архитектуры в церкви с претензиями на новейшую настоятельского дома, низенькие два строения, похожие на казармы, монастырские ворота, имеющие форму военной караулки, общая запустелость напоминают вам скорее упраздненные сибирские крепости, чем миссионерскую обитель. Разрозненные в беспорядке деревянные избы без оград, бродящие по улице в остяцких костюмах (в «парках» и «гусях») фигуры приводят путника в замешательство. Вам все кажется как-то не на месте, как будто все сюда попало насильно или случайно и не радо этому.

Поговоривши с мужичками и не услыхав от них ничего, кроме жалоб на плохое житье и на невыдачу хлеба из казенного магазина, я отправился к главе миссионерства. На крыльце дома мы встретили маститого мужчину; украшавший его крест объяснил его официальное значение в этом пустынном уголке. Мы последовали за ним. Испытанный на расстоянии 290 верст холод и голод, утоленный в теплых комнатах радушного хозяина, отымает у меня право передать то впечатление, какое произвела на меня наружная обстановка. Зная, что маститый старец находится 18 лет на одном месте, я с особенным интересом пустился в разговоры о крае вообще и инородцах в особенности. Из восьмичасовой беседы я узнал, когда проезжал такой-то высокопреосвященный и что он изволил кушать, в котором году был хороший улов рыбы, о проживании его высокопреподобия в летнее время на рыбалке монастырской и между прочим о том, как затруднительно брать остяцких детей для обучения грамоте. Часто сыпались упреки на инородцев в недоверчивости, в пьянстве и в несоблюдении христианских обрядов. Меня всего более удивило, что человек, взявший на себя миссионерскую обязанность, не изучил остяцкого языка. После этого представлены были его превосходительству, с которым я ехал, обучающиеся в миссионерской школе 5 мальчиков, из числа которых нетрудно было узнать 3 остяков. […]

В 1836 году Кондинский монастырь утвержден миссионерским, а в 1844 г. при нем открыто училище для 10 остяцких мальчиков на полном от казны содержании. […]

В настоящее время в монастыре… монашествующих находится: один архимандрит (он же и настоятель), два иеромонаха и один иеродиакон. Один из отцов учит, или правильнее, судя по методе обучения, мучит школьников, другой должен быть в стенах монастыря для исполнения треб и службы. Архимандриту зимою тяжело, неудобно разъезжать по юртам и кочевьям, а летом нужно позаботиться  о рыбалке, исправить загородный дом. Не знаю, нужно ли и сожалеть об этом. Несмотря на двухвековое существование святой обители, под опекой которой находились и исчезли целые поколения, инородцы не имеют ни малейшего уважения, ни малейшей привязанности к миссионерам… […]

Довольно о Кондинске, отправимся далее. Мы снова спускаемся на Обь, то же однообразие, та же глушь, только наледи еще больше затрудняют путь. Но зато здесь остяки удержали свой тип, одежду, обычаи – одним словом, проявляют свою особенность. За 50 верст от Кондиска до Березова исключительно одни остяцкие селения, или юрты. Разбросанные по пригоркам в самом разнообразном беспорядке чумы стоят одиноко, без ограды, без двора, кое-где торчит на сваях неуклюжий амбарчик для склада рыбы, и в конце селения общая изгородь для 5–6 лошадей, если в юртах 20 чумов. Чум – это низенькая бревенчатая, крытая землею хатка, с отверстием вместо трубы. Прямо с улицы дверь, в которой нужно нагибаться до колен при среднем росте, вводит во внутренность жилища остяка. В одну сторону от дверей глиняный чувал, распространяющий при горении дров невыносимый дым по прямой линии, а когда закроют отверстие, исправляющее должность трубы, то делается страшный холод. В другую сторону расположен домашний скарб, против дверей нары, на которых покоятся хозяева, валяются прикрытые оленьими шкурками дети, тут же собаки привязаны, над нарами развешана домашняя утварь и заготовленные на весну и лето пучки тоненьких стружек из тальника для вытирания лица, посуды, полов, детей после обмывания. Эти стружки у закондинских остяков, а равно и у березовских и самоедов, заменяют полотенца. В окнах, которых большею частью по одному и редко по два в чуме, вставлены льдины, пропускающие в комнату полусвет. Стекла в окнах по Березовскому краю редки, они заменяются пузырями. При входе в чум не замечаешь прежней суетливости, угодливости; женщины остаются недвижимы, только, завидя нас, вмиг срывают висящие звериные шкурки и прячут за себя, искоса поглядывая на незваных гостей. Понемногу чум наполняется толпою любопытных; осмотревши вас и устремив глаза на огонь, они стоят неподвижно или рассядутся на нарах. В отворяемые двери врываются клубы холодного пару, от льдины несет сыростью, дым ест глаза. Обратившись к инородцам, умеющим говорить по-русски, я узнал, что им удается  поймать собакою соболя, капканом лисицу, бьют из винтовок белок; показали мне зимние и весенние лыжи, на которых они гоняются за зверями. Сознались, что хозяйки их прятали звериные шкурки из боязни, чтобы мы, как чиновники, не стали просить или вымогать у них. Сначала поглядывали на меня недоверчиво, но когда я объяснил, что я не чиновник и не имею никакого поручен