Реферат: А. Г. Гачевой и С. Г. Семеновой

Николай Фёдорович
Фёдоров


СТАТЬИ И ЗАМЕТКИ
О
Ф. М. ДОСТОЕВСКОМ, Л. Н. ТОЛСТОМ,
В. С. СОЛОВЬЕВЕ


Печатается по:
Н.Ф. Федоров., Собрание сочинений в четырех томах.
Том 2, 4, Дополнения и комментарии к 4 т.
Составление, комментарии и научная подготовка текста
А.Г. Гачевой и С.Г. Семеновой.
Издательская группа «Прогресс», Москва, 1995г.
«evidentis», Москва, 2005


[нумерация стр. отличается от оригинала]


ОГЛАВЛЕНИЕ


СТАТЬИ И ЗАМЕТКИ
О
Ф. М. ДОСТОЕВСКОМ, Л. Н. ТОЛСТОМ,
В. С. СОЛОВЬЕВЕ 4

ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ ПИСЬМА Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО 1  5

О ПЕРВОМ ПРИВЕТСТВИИ ПИСЬМУ ДОСТОЕВСКОГО 22 11

ПИСЬМО Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО 23 11

К ИСТОРИИ ДОЛГА ВОСКРЕШЕНИЯ И ПЛАНА ИСПОЛНЕНИЯ
ЭТОГО ДОЛГА 26 12

При издании письма Ф. М. Достоевского сделана большая ошибка 13

Союз с Достоевским очень невыгоден для нас 13

«Произошло столкновение двух самых противоположных идей...» 14

НЕБОЛЬШОЙ ЭПИЗОД В ИСТОРИИ МОСКВЫ 1892 г.
ИЛИ КОЛОССАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ 37 14

Статья — «В чем счастье» 16

Критика Михайловского не осуждение 16

Страшный вопрос для самого автора этой статьи оказывается не столько еще страшным 17

Получен ответ от Л. Н. Толстого на письмо И. М. Ивакина по вопросам о книжном обмене 18

В ЧЕМ ДОЛЖНО СОСТОЯТЬ ИСТИННОЕ ТОРЖЕСТВО
ЗЕМЛЕДЕЛЬЦА, ИЛИ РЕШЕНИЕ КАК СТРАШНОГО,
ТАК И ЗАБАВНОГО ЯКОБЫ ВОПРОСОВ,
И В ЧЕМ СОСТОИТ ОБЩИЙ ТРУД? 59 19

Наука, которая есть кой-какие выводы из наблюдений, сделанных кой-где, кой-когда и кой-кем 20

О ВЕЛИКОМ СИНТЕЗЕ, СИНТЕЗЕ ДЕЛОВОМ, СИНТЕЗЕ ДЕЛА И ВНУТРЕННЕГО, И ВНЕШНЕГО 72 21

О СВОБОДЕ, КАК ИДОЛЕ XlX-го ВЕКА — ОБРАТНАЯ СТОРОНА ЕЕ 73 21

ДОБАВЛЕНИЯ К СТАТЬЕ «В ЗАЩИТУ ДЕЛА И ЗНАНИЯ...» 79 22

В сыне человеческом дан не только долг, но и содержание долга 24

К СТАТЬЯМ О Л. Н. ТОЛСТОМ 96 25

ЧТО ТАКОЕ ДОБРО 101 26

ОБ ИСТИНЕ И КРАСОТЕ В СТАТЬЕ ТОЛСТОГО
«ЧТО ТАКОЕ ИСКУССТВО?» 106 28

ПАНЕГИРИСТУ СМЕРТИ — ВЕЛИЧАЙШЕМУ ЛИЦЕМЕРУ
НАШЕГО ВРЕМЕНИ 114 32

РАЗГОВОР С Л. Н. ТОЛСТЫМ 115 32

Ключ к вопросу о супраморализме и имморализме как коренному вопросу нашего времени 35

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ Л. ТОЛСТОГО: «НЕ УБИЙ» 123 36

Вы несомненно больше, чем Голиаф, и я несомненно несравненно меньше, чем Давид 41

Письмо к Синоду, можно сказать, ничего не говорит о Православии 42

...не давать этих игрушечек, этих кружочков, по его выражению 44

...[про]грессом, т. е. признанием превосходства младших над старшими, последующих над предыдущими 44

«РЕЗЮМЕ» ФИЛОСОФИИ Л. ТОЛСТОГО 167 46

Мне пришлось быть очевидцем превращения знаменитого художника в плохого философа 47

В конце сентября 1881 познакомился с Толстым 47

Автор статьи «Великий спор» 48

ПО ПОВОДУ СТАРАНИЙ СОЛОВЬЕВА О СОЕДИНЕНИИ С РИМОМ 180 48

ЗАМЕЧАНИЯ НА СТАТЬЮ В. С. СОЛОВЬЕВА
«ЕВРЕЙСТВО И ХРИСТИАНСКИЙ ВОПРОС» 192 50

Стихотворение «Из Лонгфелло», переведенное Соловьевым 52

Пока Соловьев суетился 53

Еще раннею весною 1889 Соловьев говорил 53

ПРИПИСКИ Н. Ф. ФЕДОРОВА НА РЕФЕРАТЕ В. С. СОЛОВЬЕВА
«О ПРИЧИНАХ УПАДКА СРЕДНЕВЕКОВОГО МИРОСОЗЕРЦАНИЯ» 204 54

ПО ПОВОДУ СТАТЬИ В. С. СОЛОВЬЕВА
«НАРОДНАЯ БЕДА И ОБЩЕСТВЕННАЯ ПОМОЩЬ» 205 55

БЕЗГРЕШНОМУ ПРОРОКУ НЕПОГРЕШИМОГО ПАПЫ, САМОЗВАННОМУ ПРОРОКУ 218 57

Коротенькая заметка в «Русском архиве» оказалась не совершенно бесплодною 58

«Чем более человек развит, тем менее ему нужно внешнего, наружного…» 60

[Братство и отечество свое полное выражение получают в объединении живущих для воскрешение умерших] 61

ЗАМЕТКИ К ПОЛЕМИКЕ Б. Н. ЧИЧЕРИНА И В. С. СОЛОВЬЕВА 229 62

ПРИБАВЛЕНИЯ И ПОПРАВКИ К ПИСЬМУ К ЧИЧЕРИНУ 250 66

ПО ПОВОДУ «КРАТКОЙ ПОВЕСТИ ОБ АНТИХРИСТЕ» 252 67

Стихотворение Соловьева, относящееся к году пребывания в Лондоне 73

КОНЧИЛАСЬ ЛИ ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ? 274 73

ПОСЛЕДНЯЯ ЛЕКЦИЯ В. С. СОЛОВЬЕВА В САНКТ-
ПЕТЕРБУРГСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ 25 ФЕВРАЛЯ 1882 <ГОДА>, ЛИТОГРАФИРОВАННАЯ СТУДЕНТОМ В. КАЗАНСКИМ ПО ТЕКСТУ СОЛОВЬЕВА «ЖИЗНЕННЫЙ СМЫСЛ ХРИСТИАНСТВА» 282 75

ЗАМЕТКИ ПО ПОВОДУ ЛЕКЦИИ Н. Я. ПЯСКОВСКОГО
«КАК МЫСЛИЛ ВЛ. СОЛОВЬЕВ О ВОСКРЕСЕНИИ» 290 76

ЗАМЕТКИ О СТАТЬЕ В. С. СОЛОВЬЕВА «ЛЕРМОНТОВ» 304 78

АБСОЛЮТНЫЙ МИМИТИЗМ И БЕЗУСЛОВНЫЙ ОКЦИДЕНТАЛИЗМ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА 325 86

ТРИ СТАТЬИ О Л. Н. ТОЛСТОМ ИЗ II ТОМА 88

ВОЗМОЖНО ЛИ БРАТСТВО? ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ ОНО ВОЗМОЖНО И ЧТО ДЛЯ ЭТОГО НУЖНО? 88

ТОЛСТОЙ И БРАТСКОЕ ЕДИНЕНИЕ 89

«НЕ-ДЕЛАНИЕ» ЛИ ИЛИ ЖЕ ОТЕЧЕСКОЕ И БРАТСКОЕ ДЕЛО? 6 93

Примечания 121

КОММЕНТАРИИ 125

Статьи и заметки о Ф. М. Достоевском, Л. Н. Толстом, В. С. Соловьеве» 126

Три статьи о Л. Н. Толстом из II тома 306


СТАТЬИ И ЗАМЕТКИ
О
Ф. М. ДОСТОЕВСКОМ, Л. Н. ТОЛСТОМ,
В. С. СОЛОВЬЕВЕ


ПРЕДИСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ ПИСЬМА Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО 1 *

Неужели Вы думаете, что от земли на небо нет иной дороги, кроме той, которая лежит чрез гроб и могилу?
^ Митрополит Филарет
(по вопросу о прогрессе: почему теснота пространства земли не может и не могла служить препятствием телесному бессмертию)

А я, хотя не могу отказаться от звания и должности воина, однако не могу ничего сказать об искусстве оружием наносить раны и смерть. Мне указано оружие... которым даже дается мертвым (жизнь).
^ Митрополит Филарет3
Милостивый Государь
Всеволод Григорьевич!

Нам случайно попалось письмо Ф. М. Достоевского, очень важное для характеристики его религиозных убеждений. И мы решились напечатать это письмо в издаваемой Вами газете с незначительными сокращениями в том, что не относится до выражения поразившей нас мысли Федора Михайловича.

В письме идет речь о каком-то неизвестном мыслителе, которых ныне так много на Руси и до которых нам нет дела; нам важна мысль самого Федора Михайловича — мысль изумительного величия, — эта мысль дает смысл и цель жизни человеческой, в чем именно и нуждается наше время, когда благодаря утрате цели4 и смысла жизнь потеряла всякую цену. Достоевский говорит в своем письме, что — «самое существенное есть долг воскресенья прежде живших предков»5, т. е. наш долг, наша обязанность, наше дело заключается, следовательно, в том, чтобы воскресить все умершее, утраченное нами как сынами, как потомками наших отцов, предков. Конечно, этот долг есть и заповедь Божья, требующая от человеческого рода, как существ разумных, не размножения лишь и наполнения мира, но и управления им, т. е. заповедь Божья требует от рода человеческого обращения этой необъятной, слепой, бездушной силы вселенной в одушевленную духом, разумом и волею всех воскрешенных поколений*. Так мы понимаем мысль о долге, лежащем, по его мнению, на всех людях, и сколько мы ни думали об этой мысли, ни к какому другому заключению прийти не могли; нельзя понять эту мысль иначе и потому еще, что, по словам Достоевского, — выполнение этого долга остановило бы деторождение; это значит, что тогда не будет уже ничего рождающегося, само собою, бессознательно делающегося, и все тогда будет произведением разума, воли, сознательного труда; ничего тогда не будет дарового, а все трудовое. Мысль Достоевского тем более заслуживает внимания и скорейшего приступа к делу, к осуществлению, что рост человечества оканчивается, население переполняет землю, и еще столетие, много два, и мы вынуждены будем или молить Юпитера, Аллаха (христианского Бога просить об этом нельзя) о ниспослании истребительных войн, моров и других бедствий, способных уменьшить население; или же, действуя по-христиански, путем полного воспроизведения умерших из разложенного их праха, мы должны будем сделаться способными жить и вне земли, во всей вселенной.

Как ничтожны пред этою задачею все цели, которые до сих пор ставили человеку: комфорт (хотя бы и для всех) и роскошь, — по существу своему ничего необходимого в себе не заключающие**; или же наибольшая свобода людей друг от друга, а не объединение в труде для достижения определенной цели, задачи, т. е. свобода — это нечто отрицательное, положительного содержания не имеющее; и наконец прогресс, который к свободе, разобщению***, присоединяет еще превозношение младшего над старшим, сынов над отцами, живущих над умершими, над этими отвратительными предками, как выражается Рише7; словом, прогресс, будучи сознанием превосходства наибольшего над отцами и предками, наименьшего (относительно) над животными, есть в то же время признание своего полного ничтожества пред слепою бесчувственною силою; а такое преклонение пред этой силою исключает всякий смысл и цель существования, ни о каком долге при этом и речи быть не может. Достоевский же, считая самым важным долг воскрешения прежде живших предков, отправлялся, очевидно, от мысли, диаметрально противоположной свободе и прогрессу, ибо для осуществления указанного им долга требуется не преклонение пред слепой, неразумной силой и не свобода друг от друга, а объединение разумных существ в труде познания слепой силы, носящей в себе голод, язвы и смерть, в труде обращения этой силы из смертоносной в живоносную, т. е. требуется всех сделать познающими и все — предметом знания, и знания не пустого, а выражающегося в деле****. В наше время, когда так много говорят о всеобще-обязательном образовании, мысль сделать всех познающими не должна казаться чересчур смелой; и нельзя не заметить, что требовать всеобще-обязательного образования возможно только во имя всеобщего же долга, во имя обязанности, о которой и говорит Достоевский, во имя долга, который, требуя жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех, требует объединения всех живущих для воскрешения всех умерших, объединения всех сынов для возвращения жизни всем отцам. Что же может быть выше этого?! Это не эгоизм и не альтруизм, а бесконечно высшее того и другого!

Требовать же всеобще-обязательного образования в надежде лишь на то, что оно изгонит суеверия, в надежде, что при всеобще-обязательном образовании не будет скопцов, как это полагает Вахтеров («Русская мысль», 1897 г. № 1 й)8 — значит забыть, что Ориген был не безграмотный, столоверчение и тому подобные суеверия распространяются между не безграмотными, а в среде не только грамотной, но и хорошо грамотной.

Мысль о том, чтобы всех сделать познающими и все обратить в предмет знания, даже не нова, мы встретили ее в эпиграфе статьи «К вопросу о памятнике В. Н. Каразину» («Наука и жизнь», 1894, № 15-16)9; в этом эпиграфе говорится, что «современная наука есть вывод из наблюдений, сделанных кое-кем, кое-где и кое-когда, тогда как она должна быть выводом из наблюдений, производимых всегда, везде и всеми». Но наблюдения — это еще только знания, а не дело, — наука же станет делом, когда она будет опытом, производимым всеми, во всем мире, по одному общему плану.

В статье «К вопросу о памятнике В. Н. Каразину» делается ссылка на 166 т. «Чтений в обществе истории и древностей Российских» (3 кн. 1893 г.), на предисловие к сказанию о построении обыденного храма в Вологде10, в предисловии же этом предлагается целый план построения школ-храмов, посвященных Пресвятой Троице как образцу единодушия и согласия; и ссылаясь на это предисловие, автор статьи полагает, вероятно, что в этих священных храмах-школах возможно ввести то просвещение, с которым соединено расширение самого знания, возможно, следовательно, осуществить мысль, выраженную еще Каразиным, предлагавшим наглядное преподавание соединить с метеорологическими и другими всякого рода наблюдениями.

Вместе с письмом Достоевского нам досталась и небольшая тетрадка, — к сожалению, неполная, под заглавием «Чем должна быть народная школа?», — вероятно, копия или черновик статейки, о которой говорит Достоевский и выражает полное с ней согласие11. А эта статейка начинается вопросом, чем должна быть народная школа, должна ли она требовать вечного подчинения закону слепой природы, по которому последующее поглощает предыдущее, чтобы быть поглощенным в свою очередь, вечного подчинения слепой силе, которая не может созидать, не разрушая, рождать, не умерщвляя; или же народная школа должна требовать подчинения закону Божию, божественной заповеди, по которой последующее должно восстановлять предыдущее, достигая тем самым и собственного бессмертия, т. е. должно исполнять тот долг воскрешения, о котором говорит Достоевский. И, конечно, вопрос этот решается в пользу закона Божия, а не закона природы, который требует постоянной борьбы и на основании которого еще очень недавно генерал Драгомиров защищал безусловную необходимость, вечность для человечества войны. Собственно, «Военная заметка» в Новом Времени, в которой приводится мнение М. И. Драгомирова о неизбежности и безусловной необходимости войны12, — и побудила нас ускорить печатанием письмо Ф. М. Достоевского, которое ставит долгом человеческому роду именно то, что — согласно с мнением самого Достоевского, — сделав ненужной войну, должно сделать в высшей степени необходимым войско, т. е. действительно всеобщую, для всех и на всю жизнь обязательную воинскую повинность. Важнее же всего в этом то, что сам генерал Драгомиров, если согласится с вытекающими из мысли Достоевского последствиями, может содействовать установлению драгого всему роду человеческому мира, содействовать возвышению войска и подготовить великую ему будущность.

Генерал Драгомиров, вероятно, очень удивится, что, защищая безусловную, вечную необходимость войны, он тем самым лишает войско истинно великой будущности; отрицая же, согласно с мыслью Достоевского, вечность войны, можно, или — вернее — неизбежно будет признать вечность войска, неизбежно будет признать необходимость его существования до тех пор, пока оно победит ту силу, которую можно назвать врагом временным и другом вечным (природу); победив же эту силу, войско, которым будет весь род человеческий, станет сознанием и волею, т. е. разумом природы, и таким образом заменит собою так называемый закон, а в сущности слепоту природы, пред которою ныне все преклоняются.

Признание со стороны генерала Драгомирова необходимости войны, ведущее к непризнанию великой будущности войска, происходит, надо думать, от того, что генерал Драгомиров, — как это ни странно, — не признает полного определения войска, такого определения, которое обнимало бы все, для чего употребляется войско. Войско назначено, как говорят обыкновенно, защищать отечество от внешних врагов и от врагов внутренних. Но куда отнести следующий случай. В большом губернском городе начался пожар. Огонь приблизился к пороховому погребу. Народ в ужасе бежал из города. Только та часть народа, которая обязана стоять и там, где все другие имеют право бежать, по собственному почину прикрыла своими телами кровлю порохового погреба13. Поступив так самоотверженно, солдаты знали, что за такие подвиги, или дела, Георгия не дадут, и не только подвигом не признают, но даже и «делом» не назовут... Этот случай не единственный, конечно; известен недавний подвиг самоотвержения русских воинов на Суй-Фуне во время наводнения, который свидетельствует, что хотя войны и нет, но войско продолжает совершать подвиги, подвиги мирные, спасает не своих только, но и корейцев; спасает чужих с потерею своих, и это потому, конечно, что для русского войска пред бедствием общим, естественным, нет иноземцев, нет чужих. Известны также действия войск по истреблению саранчи и множество других подобных. — Очевидно, что войско и de facto, и по военному праву обязано бороться не с себе лишь подобными, но и со слепыми силами природы, пред которыми защитники войны не поневоле только преклоняются, но и хотят служить им вечно, вопреки 2 й заповеди, Божественности которой могут и не признавать, но выражения в ней сознания человеческой, т. е. разумной, природы отвергнуть не могут. В статье С. Ч т ва, помещенной в № 91 м «Русского инвалида» за прошлый 1896 год, выражается убеждение, что расходы на содержание нашей армии «окупаются не только при защите ею престола и отечества от врагов внешних и внутренних, но также и самоотверженьем ея в дни народных бедствий в мирное время», почему и делается приглашение к изучению этой стороны деятельности нашей армии...14 Но не в таких действиях, не в таких победах, хотя бы и многочисленных, все же, однако, случайных, заключается великая будущность войска; великая будущность его заключается в торжестве над теми именно законами, в неизменность которых верят признающие вечность войны, признающие лишь слепую природу и не признающие никакого значения за природою разумною... Разве человек не создание той же природы? — говорит генерал Драгомиров...15 Но если бы и признать человека созданием природы, — неизбежно все-таки будет признать его таким созданием, в котором природа и стала именно сознавать свое несовершенство, несовершенство коренное, состоящее в том, что все последующее поглощает, вытесняет предыдущее, чтобы быть поглощенным, вытесненным в свою очередь; несовершенство, обусловленное разъединением миров, благодаря которому жизнь на земле могла проявляться лишь в смене поколений, т. е. поглощением и вытеснением; а в этом несовершенстве усмотрели закон, по которому природа, созидая, разрушает; под этот закон подвели и войну, как его разновидность. Но человек не только всегда чувствовал и сознавал это несовершенство природы, не признавая его законом, но явился нарушителем этих законов природы даже прежде, чем сделал первый шаг свой, ибо самое вертикальное положение человека есть уже явное противодействие падению, всеобщему тяготению, самому универсальному закону природы. А вертикальное положение человека, конечно, не природное, не естественное его состояние, а состояние вышеприродное, которого он достиг трудом, искусством (пеленания и т. п. приспособления). О человеке и нельзя сказать, что он создание природы, напротив — он есть результат именно недосоздания, результат лишений, естественного пауперизма, пауперизма, общего богатым и бедным, всем людям; человек — пролетарий, он — пария в царстве живых существ. Но в этом-то и был залог будущего величия человека, потому, лишенный естественных покровов, орудий защиты и т. п., он должен был сам все это создать себе, он должен был создать все это собственным трудом. Человек и ценит только трудовое, постоянно расширяет область трудового, и не трудно догадаться, что завершением этого движения должно быть обращение всего, от чего зависит жизнь человека, в трудовое, так что в конце концов человек будет в зависимости от собственного лишь труда; и следовательно, весь мир, метеорические, теллурические, космические процессы будут его действиями, и вся природа будет его трудом. К этой именно цели человек направляется и голодом, и язвами, и всеми другими бедствиями, так что, как только человек приостанавливается, медлит в расширении области труда, — расширяется область бедствий, т. е. природа казнит человека смертию за незнание, за бездействие и тем вынуждает его все к дальнейшему и дальнейшему расширению деятельности, области труда.

Бедственный 1891 год, которому, очевидно, будет подобен и нынешний 1897 г., не повел к расширению царства труда, хотя поводы к тому были. В этом году «Русские Ведомости» сообщили об опыте вызывания дождя посредством взрывчатых веществ, веществ, употребляемых преимущественно на войне для взаимного истребления16. Опыт этот сделан был в Америке, хотя скорее можно было бы ожидать, что подобные опыты будут произведены именно в России, как стране, страдающей очень часто неурожаями от бездождия, а также и от многодождия, как стране, требующей, вопиющей о регуляции метеорическими процессами и вместе располагающей большими военными силами, как бы созданными для защиты от метеорических погромов. «Русский Архив» весьма кстати напомнил, что еще 80 почти лет тому назад знаменитый Каразин предлагал произвести опыт вызывания дождя посредством громоотвода, поднятого на аэростате, который стал ныне также военным орудием. «Русский Архив» не ограничился сообщением факта, но, ревнуя о славе России и сочувствуя ее нуждам, как и нуждам всего мира, предлагает не вызывание только дождя, а регуляцию всего метеорического процесса; хотя должно сказать, что для современного поколения, напуганного бесконечностью пространства и времени, раскрываемою астрономиею и геологиею, привыкшего в течение четырехвекового преклонения пред слепою силою природы чувствовать пред нею только свое ничтожество, для современного поколения страшно даже подумать о таком деле, как регуляция метеорическим процессом; и тем не менее в «Русск<ом> Архиве» предлагается в видах регуляции обратить армию в естествоиспытательную силу, — что никоим образом не может лишить ее боевой мощи, — предлагается ввести метеорические наблюдения при мирном обучении войск (особенно при стрельбе) и этим способом открыть степень пригодности американского, каразинского «и вообще всех возможных способов воздействия на природу, которые не замедлят открыться, как только на это будет обращено исключительное внимание». («Русск<ий> Архив», 1892 г., № 5, «Каразин и господство над природою», стр. 76 я, а также «Пенз<енские> Губ<ернские> Ведомости», 1892 г., № 30 и 32 в статье «Об управлении силами природы».)17 Должно заметить, что Каразин со своими предложениями об опыте вызывания дождя обратился чрез Аракчеева, когда он был в Париже с императором Александром I м, но Аракчеев насмеялся над Каразиным, обозвав его колдуном18, а между тем и сам Меттерних не обозвал бы священный союз словом verbiage19, если бы монархи, заключившие его, обязались ввести сказанные выше наблюдения в свои армии и опыты, подобные каразинскому, чем и было бы положено начало обращению орудий истребления в средство спасения от голода и язв, болезней, в их коренных причинах. Но не только в те годы после Наполеоновских войн, даже и в настоящее время, когда орудия истребления достигли удивительного совершенства, наши новые мнимые христиане, забывая, что полчеловечества постоянно голодает, слышать не хотят, что острие меча, копья, пики, поднятое на аэростате по проекту Каразина («Русск<ий> Арх<ив>», 1892, № 5, и «Наука и жизнь», 1894, № 15—16 «К вопросу о памятнике Каразину»), а также взрывчатые вещества (Примеч<ание> Менделеева к статье о взрывчатых веществах в энциклопедическом слов<аре> Брокгауза и Эфрона, т. VI й, стр. 177 я)20, вероятно, и многое другое, употребляемое на войне, могут оказаться средством, влияющим на атмосферные явления, а следовательно, и спасающим всех без различия от голода и язвы.

Во всяком случае, обращение орудий истребления в орудие спасения от общих всем бедствий заслуживает внимания, должно бы сделаться предметом мысли и дела, а между тем наши пророки проповедуют недумание и неделание.

Путем обращения орудий истребления в орудие спасения от голода и язвы, в этом общеобязательном для всех сынов человеческих деле, и может объединиться род человеческий, чтобы не только свое существование сделать независимым от слепой силы природы, но и эту бездушную, смертоносную силу сделать орудием своей воли, подчиненной воле Бога всех отцов человеческих. В этом-то и заключается великая будущность войска, или народов всей земли, обращенных в войска, т. е. «в массы, действующие по одному плану», потому что только такие массы, как сказано в вышецитированной статье «Русского Архива», «действующие по одному плану, вполне удовлетворяют основному условию великой общей работы — повсеместности и всеобщности»21 .

Вместе с переходом гражданского на военное положение, на такое военное, в котором с обязательной службою соединено всеобще-обязательное знание и образование, вступит в мир высшее нравственное начало, основанное на сознании действительного общего всем сынам человеческим несовершенства (смертности), основанное на признании себя сынами умерших отцов, повелительно требующем воскрешения и бессмертия на место постоянной заботы об охранении каждым своего достоинства от других, чего требует нынешняя фарисейская нравственность...

С истинным почтением честь имею быть всегда готовый к Вашим, Милостивый Государь, услугам

Н.П.

1897 год, 11 июля

г. Воронеж

^ О ПЕРВОМ ПРИВЕТСТВИИ ПИСЬМУ ДОСТОЕВСКОГО 22

«Новое время» напечатало в отделе «Среди газет и журналов» в № [7688] выдержки из письма Достоевского о долге воскрешения. Редакция обозвала письмо Достоевского туманным, забыв спросить себя, как советовал Гёте, где туман — в письме или в голове редакции.

Н. П. Петерсон, Н. Ф. Федоров

^ ПИСЬМО Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО 23

Неужели вы думаете, что с земли на небо нет иной дороги, кроме той, которая лежит через гроб и могилу?

Митрополит Филарет24

В № 80 м газеты «Дон» текущего года напечатано неизданное письмо Ф. М. Достоевского, а при нем пояснение в виде письма к редактору. Считаем необходимым перепечатать письма эти, ибо в них заключается мысль глубины необычайной и неизъяснимой отрады для тех, у кого есть в сердце любовь, кто понес незаменимые утраты.

Ф. М. Достоевский упоминает о неизвестном мыслителе, который говорит о долге воскрешения, т. е. причисляет христианское учение о всеобщем воскресении не к догматическому лишь Богословию, но и к нравственному; равно как обращает все науки и искусства в знание и дело Воскрешения, делает из него обязанность всех сынов человеческих ко всем отцам, как к одному отцу, обязанность и ко всей вселенной, идущей по своей слепоте к неизбежной гибели, обращает воскрешение в заповедь, притом наивысшую, ибо в любви к Богу отцов, этой наибольшей заповеди, — заключается и любовь к отцам, и только в исполнении долга воскрешения эта любовь может проявиться во всей полноте своей. Из этой заповеди вытекает вторая подобная ей — Братство, объединяющее сынов в одном общем деле.

Долг воскрешения — это нравственность для совершеннолетних, это настоящее единственное дело, дело познания сил природы, безжалостно, по слепоте своей, пожирающей детей своих, и превращения этих смертоносных сил в живоносные. Неизвестный мыслитель требует выхода рода человеческого из его детского состояния, ибо что такое философия, занимающаяся игрою в отвлеченные понятия? Что такое чистая наука, равнодушная к общим бедствиям человеческого рода, и прикладная, из игрушечных опытов делающая приложения к производству мануфактурных безделушек, вносящих вражду, которую она же, наука, вооружает истребительными орудиями? Искусство, творящее лишь подобия живой действительности? Общество, нуждающееся в постоянном надзоре и дядьках? Все это не очевидное ли детство. Все наши изобретения и открытия суть произведения не нужды, а прихоти, досужества, хотя и могли бы быть употреблены на дело25.

^ К ИСТОРИИ ДОЛГА ВОСКРЕШЕНИЯ И ПЛАНА ИСПОЛНЕНИЯ
ЭТОГО ДОЛГА 26

Письмо Достоевского, говорящее о долге воскресения, не произведя ни малейшего впечатления*, совершенно, однако, затмило приложенное к нему письмо к редактору, в котором очень кратко излагался самый план исполнения долга воскрешения. Надежды, самые слабые, возлагаемые на это письмо, не оправдались, а опасения вполне подтвердились. Письмо Достоевского читали и, не найдя в нем для себя ничего занимательного**, бросили, не обратив внимания на предпосланное ему предисловие в виде письма к редактору***. То же самое или даже худшее будет со стихотворением Кожевникова «Да приидет Царствие Твое». Автор даже испугался, когда я показал ему толкование его стихов. Вообразив, что я желаю поместить это толкование рядом со стихотворением, он испугался, конечно, потому, что опасался, чтобы его не заподозрили в согласии с планом воскрешения. Я несколько успокоил его, сказав, что если и желаю напечатать толкование на его стихотворение, то не иначе, как чрез месяц, следовательно, в его власти не признать, отвергнуть толкование27. Тревожило также автора опасение попасть в соседство писем не Достоевского, конечно, а предисловия к нему, т. е. письма к редактору. Но он был очень доволен, когда я просил его передать редактору «Русского Обозрения», что я вовсе не желаю видеть перепечатку писем28.

* * *

При издании письма Ф. М. Достоевского сделана большая ошибка

При издании письма Ф. М. Достоевского сделана большая ошибка, что не было помещено опровержения мистицизма, свойственного, к сожалению, этому знаменитому писателю и который, т. е. мистицизм, хотя и не в очень большой дозе, проник и в это его письмо29. Признав долг воскрешения, он, конечно, признал воскрешение делом знания человеками своих тел, как и слепой силы всей природы. И христианство признает, что то, что ныне является для нас тáинственно, непостижимо, мистически в Евхаристии, высшем из всех таинств, будет явно, понятно, постигаемо, т. е. нами самими воспроизводимо, воссозидаемо при всеобщем воскрешении как [исполнении] воли Божией, явленной в деле всечеловеческом. Теперь не только мир не наше представление, а даже наше тело вовсе не наше. Только воскрешение делает человека обладателем своего тела, т. е. имеющим жизнь в себе.

Благодаря этой ошибке, Н. А. Энгельгардт видит в учении о долге воскрешения — Мистицизм. Если бы Энгельгардт обладал хотя бы небольшою проницательностью, то он легко бы заметил, что предисловие приписывает Достоевскому такие мысли, которые наверное никогда не приходили ему в голову, действительно зараженную мистицизмом, и отличаются скорее чем-то совершенно противоположным мистицизму. Нужно быть лишенным всякой проницательности, чтобы не заметить, что предисловие, прикрываясь авторитетным именем Достоевского, старается провести свои собственные мысли. Предисловие напоминает несколько апокрифы, в которых над своими сочинениями надписывались уважаемые имена. Правда, самое письмо Достоевского (очевидно!) оставлено неприкосновенным, хотя в нем (т. е. письме) есть такие места, которые было бы лучше опустить, — как, например, рассуждение о телах, какими они будут по воскресении, — <места,> которые плохо вяжутся с долгом воскрешения30; а главное — самое воскрешение для него было лишь мыслию, о которой можно поговорить на досуге, а не таким делом, от которого зависит решение всех самых жгучих вопросов31.

* * *

Союз с Достоевским очень невыгоден для нас

Союз с Достоевским очень невыгоден для нас32. Благодаря ссылке на Достоевского, Энгельгардт имел основание причислить учение о долге Воскрешения к мистическим и докритическим <учениям>. Рассуждения Достоевского о будущих телах показывают, что он совершенно не знает, что дело воскрешения состоит в обращении слепой силы природы, в нас и вне нас действующей, в управляемую разумом, т. е. в регуляции внешней и внутренней, слабое начало которой (т. е. внутренней) положено в гисто- и органотерапии* 33. Строго говоря, Достоевский своими рассуждениями отвергает воскрешение как дело (всех сынов человеческих). Он говорит, какими будут тела, а не какими они сделаются, когда все процессы тела будут проявлениями или действиями правящего разума. Он говорит о Евангелии и об Апокалипсисе — это очень хорошо, но умалчивает о знании — это очень дурно.

Вообще, все письмо несомненно свидетельствует, что «долг воскресения» занимает у него не только самое последнее, самое низкое место, но и ни к чему не обязывает, а уже никак не составляет всеобъемлющую основу всего дела человеческого. Для Достоевского «Долг воскрешения» мог лишь дать два прекрасных часа беседы, а не был планом или проектом, который нужно приводить в исполнение.

Ценно в письме Достоевского утверждение, дважды повторенное, о воскресении реальном, буквальном, личном, которое, однако, сбудется* на земле34 (и на земле), а не будет произведено усилиями всех людей.

Зато его рассуждения о телах воскресших отличаются удивительною наивностью.

Почему говорится в письме, что долг восполнен, а не исполнен, и почему он, <долг,> ограничивается первым воскресением, о котором, сколько известно, в Евангелии вовсе не говорится.

Воскрешение же телесное само по себе, если не понимать его метафорически или аллегорически, иносказательно, есть прямое отрицание мистицизма.

* * *

«Произошло столкновение двух самых противоположных идей...»

«Произошло столкновение двух самых противоположных идей... Человеко-бог встретил Богочеловека, Аполлон Бельведерский — Христа»35.

В долге воскрешения победил не Аполлон, не смертная красота, не искусство подобия, а красота бессмертная, искусство действительное.

В долге воскрешения человек освобождается от животности, т. е. все бессознательное, слепое, рождаемое превращается в сознательное, в воссозидаемое.

«Разве может быть родиной живого народа кладбище?»36 — Кладбище должно быть местом не бессознательного рождения, а сознательного воссозидания, воскрешения, не живого только, а бессмертного.

НЕБОЛЬШОЙ ЭПИЗОД В ИСТОРИИ МОСКВЫ 1892 г.
^ ИЛИ КОЛОССАЛЬНЫЙ ПРОЕКТ 37

Проект построения обыденной церкви-школы Пресвятой Троицы при Музейском храме двух чтителей Пр. Троицы Николая и Сергия, как памятника празднования 500-летия Преп. Сергия38, и даже колоссальный проект объединения всех живущих для воскрешения всех умерших, и завоевания армиею, навербованною из всех воскрешенных поколений (коих останки открыты лишь в глубочайших слоях земного шара), всей вселенной, начиная от солнечной системы до тех миров, кои недоступны даже для сильнейших телескопов и отпечатлеваются лишь на самых чувствительных фотографических пластинках, — весь этот проект можно рассматривать как небольшой эпизод в истории Москвы 90 х годов XIX века, который будет отмечен лишь тогда, когда история не будет ограничиваться изображением вершин только, ибо идеал истории — всех признать в большей или меньшей степени историческими деятелями. Будет ли принят этот проект или останется эпизодом, покажет будущее. (Конечно, этот проект останется крошечным эпизодом, который будет забыт безусловно.)

Эпизод этот начинается статьею С. в № 254 «Московских Ведомостей» и письмом его же, в котором помещено выпущенное редакциею «Московских Ведомостей»...39

В этом эпизоде принимал некоторое участие и гр. Л. Н. Толстой, В. С. Соловьев, А. А. Фет (непрямо)40. Сюда можно присоединить, хотя и не имеющего большого значения, автора статьи — «Нравственная идея в догмате Св. Троицы и нравственные идеи в догматах церкви» — Антония, ректора трех Академий и ныне епископа Уфимского41.

Гр. Л. Н. Толстой имеет особое значение для учения «Объединение живущих сынов для воскрешения умерших». Литературная деятельность Толстого начинается автобиографическою повестью «Детство», «Отрочество», «Юность» — в которой <он> оплакивает утрату детства, тогда как в учении «О причинах небратства и средствах восстановления его» «Детственность», отрицание чуждости или — точнее — незнание чуждости, сознание всеобщего родства, сыновства и братства признается основою учения о воскрешении как цели и смысле жизни. «Детство» напечатано в 1852 г. и писано, вероятно, в 1851 г.42, что и совпадает с началом учения о воскрешении как деле общем всех сынов. (Эта Новая Пасха, т. е. Всеобщее воскрешение, заменяющее рождение, явилось осенью (1851 г.).)43

Крайнему развитию анализа у Толстого соответствовало развитие синтеза в учении объединения для воскрешения. Неуважению к уму у Толстого соответствовало в авторе «Воскрешения» уважение к уму такое, как и к вере в смысле дела, осуществления44. Предпочтение Толстого к бессознательной жизни пред сознательной, тогда как расширение сознания на все миры, превращение всей природы в жизнь сознательную есть прямое выражение воскрешения. «Часто теперь я спрашиваю себя, — говорит Толстой, — когда я был лучше и правее: тогда ли, когда верил во всемогущество ума человеческого, или теперь, когда, потеряв силу развития (на 27 м году), сомневаюсь в силе и значении ума человеческого» («Юность», гл. IX). Что же должен он был думать, когда услышал о всеобщем воскрешении как результате знания и дела всего рода человеческого, притом, как исполнителя воли Бога?!..

«Какое время может быть лучше того, когда две лучшие добродетели — невинная веселость и беспредельная потребность любви были единственными побуждениями в жизни». «О