Реферат: Жизнь в розовом свете

ЖИЗНЬ В РОЗОВОМ СВЕТЕ


ЧАСТЬ I

Променад в Остенде


Глава 1.


12 марта 1928 года Наталья Анатольевна Вильвовская собралась, наконец, рожать. Схватки продолжались десять часов. Растеряв французские слова, Наташа по-русски всхлипывала "мамочка"...

Заглянув в быстрые карие глаза акушерки, старательно избегавшие встречи с его вопросительным взглядом, Константин Сергеевич понял, чем это все может кончиться. Ужас, нагнетавшийся в последние месяцы, окатил его ледяной волной. Жалкая комната в чужой стране, запах нашатыря, подгоревшего лука, нищенской стирки, приколотый шпилькой к прогоревшему абажуру газетный лист, белеющее в его тени оплывшее, словно тесто, лицо женщины - чужое, тупое от боли лицо - слились в мучительный, удушающий кошмар. Чувствуя себя на грани умопомешательства Константин выскочил во двор.

Было пусто и ветрено. В ясном высоком небе спокойно, торжественно стояли яркие звезды, совсем такие же, как над усадьбой Вильвовских под Питером. Хотелось крепко зажмуриться прочитать наскоро Отче наш и, открыв глаза в радостном изумлении, обнаружить, что свалившиеся бедствия - всего лишь гнусный сон, посланный в назидание грешнику.

Когда-то, в другой, совсем другой жизни, Константин считал себя легкомысленым и чертовски жизнелюбивым. Грехи не смертные, особенно для художника. Нельзя же поверить, что ради их искупления было необходимо пережить революцию, потерять близких, дом, родину, скитаться по Европе с молоденькой женой - нежной доверчивой девочкой, подрабатывать грошовыми уроками рисования, унижаться, беря провизию в долг во всех окрестных лавках, вставать затемно, донашивать штиблеты домохозяина, стареть в нищете и дождаться ребенка в тот самый момент, когда петля неудач стянулась у самого горла. Надежды на должность в Школе изящных искусств рухнули, Наташа превратилась в плаксивую тридцатилетнюю женщину, развеялись последние мечты, поставив господина Вильвовского перед фактом : он полный банкрот, несостоявшийся гений, слабак, ничтожество. Жилье в неопрятном доме рабочего пригорода Парижа, выходящем окнами на железнодорожные пути и полное отсутствие средств для оплаты квалифицированной медицинской помощи. Вот и все, с чем пришел Константин Вильвовский к самомуответственному событию своей жизни.

Осознавать это тяжелее, чем терпеть родовые схватки, а возможно и не легче, чем встретить смерть. И он снова спассовал. Вместо того, чтобы сидеть рядом, сжимая влажную, взбухшую синими венами руку жены, Марк сбежал. Он должен был что-то немедленно предпринять, что-то изменить, бросив судьбу на лопатки. Но что, что?

Задрав лицо к звездам, Марк прошептал простенькую молитву, но не машинально, как делал это раньше, а чем-то самым главным, самым ценным внутри себя и долго смотрел в небо, ожидая подсказки. Чуда, однако, не произошло: тот самый голос не нарушил тишину, сверкающая комета не пересекла небосклон. Где-то подвывала собака, громыхали на крыше жестяные листы, деловито трубили, проносясь мимо, торопливые поезда.

Кто-то, вглядываясь в убегающие за блестящим стеклом огни, ожидал встречи с беспечным праздником французской столицы, кто-то покачивался на диванчике мягкого купе, предвкушая прогулки по Риму, ужин при свечах в венецианском ресторанчике, вдумчивое безделье на террасе альпийского отеля, необременительные флирты, созерцательную лень, дегустацию шедевров мировых музеев и винных погребов... Кто-то мчался на деловую встречу, прикидывая результаты возможной сделки, кто-то жарко целовался в синеватом сумраке ночной лампы, пил горячее молоко с бисквитами в вагоне-ресторане, сладко дремал под перестук колес...

Только один человек стоял на пустых среди засохшего бурьяна, темных укладок шпал, мотков ржавой колючей проволоки. Влажный ветер пронизывал насквозь его выношенное, подкрашенное на швах чернилами драповое пальто, трепал густые вьющиеся волосы и противно свербил в глазах.

Кто-бы поверил, что Костя Вильвовский - талантище, повеса, герой питерской богемы, беспечный красавец, любимец фортуны окажется под звездами этой промозглой мартовской ночью с десятью франками в кармане и слезами на небритых щеках?

Когда он вернулся с доктором, предчувствуя самое страшное, под боком у спящей жены лежали туго свернутые пакеты. Сухонький плешивый француз поправил пенсне и дирижируя в воздухе пахнущим карболкой пальцем сосчитал: Энн, Де... - он сделал недоуменно паузу: - Труа?

- Двойня, - объяснила акушерка, убирая валявшийся на постели сверток с пеленками. - Места здесь маловато, вот все на кровать и бросаем.

- Поздравляю, папаша, - не без сострадания улыбнулся доктор, пряча в карман десятифранковую купюру.

Константин Сергеевич опустился в облезлое продавленное кресло и закрыл ладонями лицо - он совершенно не представлял, как жить дальше.


Девочек назвали Анна и Диана. В зависимости от жизненных обстоятельств они были то Старшей и Младшей, то Первой и Второй, то женщинами с весьма экзотическими произносимыми на местный манер именами. Но друг для друга, прожив шесть десятилетий, сестры оставались все теми же Энн и Ди, которых пересчитал в ту мартовскую ночь старенький французский доктор.


Двойняшки встречаются не так уж редко. Они умиляют сходством, резвясь в тенистом сквере или сидя за одной школьной партой. Иногда дубликаты юных особей радуют взгляд на молодежном балу или спортивном сражении: девушки в одинаковых платьях, с одинаковыми яблочными щеками по сторонам счастливой маман, разгоряченные юнцы, сражающиеся словно в зеркалах на стороне разных команд.

Каждый, появившийся на свет в единичном экземпляре, неизбежно задастся вопросами: Как же это все происходит? Каково им, имеющим перед собой свое материализовавшееся отражение? Как они растут, чему удивляются, радуются?Что случается с ними потом?

Мало кто может похвастаться, что видел постаревших двойняшек. И не потому, что близнецы погибают, взрослея. Прожитая жизнь накладывает отпечаток на копии, доказывая свою неоспоримую власть. Она берет верх над генетикой, предопределявшей биологическую идентичность. Один из братьев, прожив полвека в браке, становится похож на собственную супругу, другой - на любимую собаку, с которой не разлучался полтора последних десятилетия. Теперь, сообщая знакомым: "А ведь мы - близнецы!" Они слышат в ответ: "Да не может быть!" и начитают тараторить в два голоса.

Не стоит избегать разговорчивых собеседников или принимать их странные откровения за старческое сумасбродство. Судьба человека, появившегося на свет с собственным материализованным отражением, таит в себе тайну. А зачастую и не одну. Печально известная история. Железной маски - символ существования близнецов. Либо одному, либо другому из них приходится порой прятать лицо в тени. Или же выбрать другой путь - разлуку.

Встретившись в брюссельском аэропорту Энн и Ди не сразу узнали друг друга - ведь они не виделись более полувека. Сестры жили в разных странах, переписку не поддерживали, имели весьма смутные сведения о произошедших событиях. В начале января 1993 года Энн получила телеграмму: "Я овдовела. Приезжай. Диана". В тот же самый день, проживающая на другом конце Европы Ди распечатала срочное послание: "Приезжай. Я овдовела. Анна". То, что это случилось с ними одновременно, да и само зеркальное сходство телеграмм открыло вдруг несправедливую и невосполнимую потерю долгой разлуки. Несмотря на сознательные "хирургические" разделения своих судеб, сестры все еще являлись двумя половинками единого существа, связанными загадочными неразрывными узами общности, куда более сильными, чем биологическое сходство.

Целый месяц каждая из них, имевшая детей, дом, свой круг друзей, обязанностей, привычек, не решалась нанести визит сестре. Наконец, в силу вступила элементарная логика: Энн обитала в собственном доме на набережной бельгийского курорта в полном одиночестве, в то время как Ди жила с сыном в испанской провинции, окруженная большим семейством. Естественно, Вторая приехала к Первой.

Рейс из Мадрида объявили с десятиминутным опозданием. В двери хлынула толпа прибывших с усталыми и все же возбужденными перелетом лицами.

Керин Лабмерт - медсестра Красного Креста, опекавшая Анну Хантер, подкатила инвалидное кресло к стеклянной стене, вдоль которой, сняв багаж с движущейся ленты, шли пассажиры. Мадам Хантер надела выходной твидовый костюм с мехом голубой норки, любимые серьги черного жемчуга, повязала на шею роскошный шелковый шарф, трепетавший при малейшем движении воздуха. Ее любимые духи с запахом лимона и свежескошеной травы летели за ее спиной вместе с кончиками шафраново-земляничного шелка. Сквозь стекла очков не было видно глаз, но Керин почувствовала, как напряглась ее подопечная, всматриваясь в толпу. Казалось, стоит окликнуть Анну - и она поднимется, легко переступив порожек давно онемевшими ногами.

- Энн, ты?! - неожиданно появилась рядом Эннергичная моложавая женщина. - Весь зал обегала...

Она смотрела на сестру с растеряным испугом и вдруг сжала виски наманикюренными пальцами. Ди плакала осторожно, мучительно, чтобы не размазать тщательно наложенную косметику. Сестры обнялись.

- Ты молодец, Ди, - сказала Энн, когда они сели в машину. - Правильно делаешь, что подкрашиваешь седину. И фигура гимназистки... А шляпка! - она исподлобья глянула на сестру и подмигнула. -" Леди золотая осень".

- Да будет тебе! - отмахнулась Ди, подняв вуалетку. - Привела себя в форму перед визитом. Так всегда случается с деревенскими жительницами, отправляющимися в путешествие. Полдня сидела в парикмахерской, обновила гардероб. Наплохое пальто, верно? - она поправила большой круглый воротник бежевого длинного жакета с пушистым верблюжьим начесом.

- Прелестное! И ты чудо. Парикмахер здесь помог лишь самую малость. Неужели я могла бы выглядеть так же, если бы провела несколько часов в салоне? Шестьдесят пять - чудесный возраст! Ей Богу - чудесный.

Энн замолкла и виновато пожала плечами - ей не удалось заболтать сестру, с плохо скрытым ужасом глядевшую на инвалидку.

- Извини, я не знала, Энн... - покосилась Ди на сдвинутые в коленях неподвижные ноги сестры. - Вот уж ни к чему тебе это.

- А это? - вытянув шею, Энн пощупала дряблый подбородок. - Наверно от лекарств. Я ведь глотаю целую кучу. Да и по горам теперь не лажу, целую вечность не танцевала... Хотя... это не совсем правда. Не совсем правда, Ди.

- О чем ты?

- О ногах, о лекарствах, о танцах! О всей своей жизни.- И о нас.Мы что-то напутали, верно? - Эннн вопросительно заглянула в лицо сестре.

- Это можно было бы понять, если бы начать все заново. - Ди обняла ее за плечи.

- И знаешь, что бы мы сделали? - Женщина с папализоанными ногами задумалась. - Мы поступили бы точно также.

2

Дома на набережной в ОстЭнде плотно прилегают друг к другу, словно держа оборону перед натиском морской стихии. Нижние этажи сплошь занимают рестораны, кафе, маленькие магазинчики, верхние - отели, пансионаты, собственные аппартаменты состоятельных брюссельцев. Среди современных пяти- семиэтажных "стеклянных" опоясанных лоджиями, миниатюрных особняков послевоенного строительства, затесался один - из серого пористого камня с украшениями "канатной" резьбой в португальском стиле. Прямо над зелеными зонтами, находящегося чуть правее ресторана и огромным пластиковым рожком мороженного, венчавшего расположенное по левую руку кафе, нависает полукруглый массивный балкон, опирающийся на прочные, закрученные винтом колонны. Прямо под ним - сияющие витрины антикварной лавки: два круглоголовых лавра в керамических вазах у входа. мрачно взирающие сквозь стекло африканские маски, поблескивающая серебряная чеканная утварь, занятные шкатулочки, статуэтки, вазочки и вещицы вовсе непонятного назначения.Положив бородатую морду на лапы, дремлет на ступеньке черный скотч-терьер.

- Шикарный вид! - осмотрелась с балкона Ди. - Сейчас, конечно, холодновато. Я заметила - все дамы в мехах. Хотя нарядных парочек не много. Сумасшедший ветер и все время накрапывает дождь. А море такое серое, грозное - брр! Счастье, что здесь не бывает сильных приливов. Затопило бы тебя до самой крыши. Вот что значит - попасть на курорт не в сезон. Летом, думаю, ты чувствуешь себя как на выставке.

- Как на трибуне московского Мавзолея в дни демонстраций и военных парадов. Только мне не рапортуют командующие и не бросают цветы расстроганные дети.

- Ты была там?!

- Уже в самом конце. Перед тем как рухнул Союз.

- Но этот балкон, надеюсь, выдержит? - Ди топнула ногой по керамическим плитам.

- Не беспокойся. Тут все надежно. Мою виллу называют "дом с колоннами". Хорошо хоть - не "дом на набережной". Ты ведь знаешь о московском "сталинском общежитии", прозванном "братской могилой"?

- Слышала. Мой сын жуткий антикоммунист. Да и актибуржуа тоже. - Ди вошла в гостиную. - Все бы здесь раскритиковал.

- Действительно, для одинокой старухи жилплощадь великовата - Зажигая в комнатах свет, Энн объежала свои владения. Мраморные арки, колонны, камины, зеркала, застеленный коврами мозаичный паркет, множество ламп и затейшивых безделушек привлекли внимание Ди.

- Здесь у тебя как в Виндзорском дворце. Мне нравится - роскошно и уютно.

- Дом принадлежал семейству мужа. Его дед, отец, да и сам он считали себя любителями старины - копили, копили барахло. А в первом этаже была антикварная лавка. Я сдала ее мадам Донован. Мы дружим уже много лет. - Энн мимоходом сдула пыль с фарфоровой статуэтки, изображающей пастушку в кружевах, лентах и цветочных гирляндах. - Мейсон. Семнадцатый век. Моя горничная к таким хрупким вещицам притрагиваться боится. Вот и сижу вся в пылище. Ведь коллекцию с третьего этажа пришлось перетащить сюда.

- А что наверху? Я заметила великолепную мансарду.

- Недавно сдала этаж молодой паре. Я- то все равно по лестнице не заберусь. А ребята симпатичные, во всем мне помогают. - Энн въехала в овальный холл и позвала сестру: - Иди-ка и взгляни, как тебе нравится вон та комната?

Отворив указанную дверь, Ди вошла, оглянулась и с размаху бухнулась на пышную кровать под нежноголубым пологом. - Милое гнездышко для молодоженов. - Она вздохнула. - Рудольф умер во сне, ему было всего шестьдесят девять. Неужели все кончилось, Энн?

- Что-то еще осталось. И то, что осталось - целиком в нашей власти.

Ди послышалось в голосе сестры нечто странное и она поспешила переменить тему: - Надеюсь, ты не сидишь на диете?

- В этом доме кулинарные воздержания никому не грозят. К тому же ты должны продегустировать все местные деликатесы.

- Это меня не пугает. Мой сын соблюдает посты. К тому же он вегетарианец. Хорошо , если б никому не навязывался со своими заморочками. А то так глазами и зыркает, если на столе мясное, кусок в горло не лезет... Не пойму отчего он такой толстый?

- От Баламута. - Улыбнулась Энн. - Так зовут шкодливого чертенка из повести Керолла. Этот бесенок низшего ранга занят переманиванием верующих в ведомство Сатаны. Его наставник - старый и опытный дьявол объясняет: нам, чертям не страшны те, кто прошибает лоб в молитвах, замаливая грехи некого абстрактного человечества, кто сокрушается о людском несовершенстве, но и пальцем не пошевелит, чтобы помочь тому, кто стоит рядом. Такие "верующие" - лучшие помощники в сатанинских делах.

- Это как раз про Сальватора. Порой мне кажется, что он никого не любит. И с верой у него на самом деле - фигово. - Зажав рот ладонью, Ди виновато посмотрела на сестру. - Не вообрази, что я уж такая безбожница. К Рождеству преподнесла нашей церкви праздничное убранство, вывязанное собственными руками. А отцу Бертрано - облегчение. Представляешь - белые кружева тончайшей работы. Трудилась целый год - и все так вдохновенно, возвышенно!

- Ты никогда не была лентяйкой, Ди. Я помню даже кукольные платьица, которые ты шила из лоскутов.

- "Ленивых шедевров не бывает", сказал Сальватор Дали. - Ди виновато пожала плечами: - Не обращай внимания, я все время будут ругать сына и цитировать гениального усатого живописца. Самое ужасное состоит в том, что у них одно имя.

- Постараюсь не путать. И вообще... Кажется, мы составим забавную пару. Ты - с парадоксами мастера эпотажа Дали, я - со своими "баранами". Эх... У меня здесь, - Энн покрутила пальцем у виска, - целая библиотека самых развесистых, самых махровых банальностей.

3

Вечером, в ранних промозглых сумерках, сестры сидели на балконе. Кое-где уже налились ярким неоном разноцветные вывески. За металлическим парапетом наборежной сварливо вздыхало свинцовое, сливающееся с горизонтом, море.

- Хорошо, что я купила это пальто. Вообрази - его уценили чуть ли не вдвое из-за оторванной пуговицы! Я заменила все на костяные - получилось намного эффектней. Не подумай, я не скряга. Терпеть не могу бессмысленного расточительства. Это не шик - это глупость. - Ди с удовольствием закуталась в мягкую ткань и отчетливо выговорила: - Чистейшая шерсть. Фантастика, оказывается, я не забыла русский. Только, наверное, кошмарный акцент.

- Есть немного. Скоро пройдет. Если уж ты помнишь слово "скряга" и так ловко разбираешься с "ч" и "ш" - прогноз самый оптимистический. - Энн, сидящая в своем кресле у баллюстрады, глубоко вдохнула воздух. --Чувствуешь: вареные креветки из "Ламса" и еще этот противный душок. Третий день не убирают берег после шторма, водоросли здорово подгнили.

- О нет, милая! Здесь виноваты не водоросли. - Ди принюхалась. Поверь - я знаток. У меня в усадьбе три кошки и свора собак.

- Угадала! - обрадовалась Энн. - Я забыла сказать - у Зайди Донован живет скотчик Фанфан. Здесь все его знают. Целый день сидит у порога ее лавки, словно игрушка - черный лохматый столбик с острыми ушками. Косматые смоляные брови, а из-под них - умные, слишком умные для такого безобразника глаза... Эх, чем только она его не прыскала, чем не посыпала!

- Фанфана?!

- Кашпо с лавром. Пес упорно задирает на него лапку. Вероятно, что-то имеет в виду, какой-то определенный смысл.

- Хулиган - вот и все. Надо посоветовать мадам Донован дезодорант "Контро". Говорят, он помогает даже на корриде, - тараторила Ди. - Я могу прислать целую упаковку. Вот только не соображу, кто должен им пользоваться - торреро или бык? - Она на секунду задумалась: - Черт с ним, с этим дезодорантом... - Ди замолкла и отвернулась.

- Ди... Эй, Ди... - Энн взяла руку сестры с тоненьким обручальным кольцом, одетым по-вдовьи. - Ты ведь хочешь меня о чем-то спросить?

Ди подняла на нее широко распахнутые голубые глаза. - О жизни, Энн. О целой жизни.

- Это потом... У тебя все такие же глаза, - улыбнулась Энн. Круглые, синие, наивные. Как у отца.

- Тени и бархатная тушь. - Ди закрыла лицо руками. - Энн... всхлипнула она, - я должна была признаться сразу... Это нечестно, совсем нечестно... - Она утерла нос ароматным платочком и решительно вздернула подбородок: - Осенью я сделала подтяжку в мадридской клинике. Я была такая обрюзгшая и так... так хотелось ухватить за хвост ускользающую молодость.

- Молодец! - кивнула Энн. - Теперь я знаю, как могла бы выглядеть, если бы влюбилась в кюре.

- Откуда ты знаешь про отца Бертрана?!

- Я ж понимаю, Ди, - вывязать праздничное облачение способна только монашка. Но монашки не делают косметических операций. Логично?

- Ты угадала... Это очень плохо?

- Глупышка. Любовь не бывает плохой. Обидной, оскорбительной, глупой. От кого бы и к кому бы ни была направлена. Любишь ли ты Папу Римского, своего кота, Френка Синатру, это не так уж важно. О, смотри, смотри! Седой старик с болонкой. Болонка Эмми водит сюда хозяина, чтобы пококетничать с Фанфаном.

- Но и самому сеньору, похоже, нравится мадам Донован.

- Быстро схватываешь. - Энн ласково посмотрела на Ди. - Я уж и забыла, что такое иметь сестру-близнеца. У нас покраснели носы. Пора заварить валерьянового чаю. Мы ведь хотим хорошенько выспаться, чтобы завтра от души поболтать.

- Да, мы очень хотим выспаться, - эхом поддакнула Ди. - Но было бы неплохо добавить к чаю капельку ликера.

- А еще орешки! Поехали, покажу, где хранятся мои запасы. Я словно белка - все время грызу что-нибудь. - Энн развернула кресло.

- Так было всегда. Это только в самый первый момент... В первый момент мне показалось, - Ди смутилась.

- Ты подумала, что я сильно изменилась. Ты не узнала меня и разозлилась, решив, что я предала себя... Нас - нас обеих... Ведь мы клялись остаться молодыми, прекрасными, счастливыми.

- Не забыла... - Ди снова присела на краешек плетеного кресла. Резкий ветер трепал голые лозы плюща, крутил цветные бумажные пропеллеры на лотке с игрушками - . Мы были совсем девчонками.

- Да! И считали себя особенными!.. Разве ты смеешься над этим, Ди?

- Господи! Я до сих пор частенько думаю о том, как странно одному стоять в центре Вселенной. Ведь каждый человек - центр и от него ведется отсчет. Понимаешь? Моя боль, мои желания, страхи, привязанности... Мои и только мои...

- Понимаю. Каждый из нас, живущих - избранный. Это совсем не смешно. Скорее - прекрасно.

- Это страшно, Энн... - По лицу Ди пробегали пестрые блики от мигающей внизу неоновой рекламы. - Иногда это очень страшно. Вдруг обнаруживаешь пугающее несоответствие: либо ты сам плох - зол, завистлив, мелочен, - либо мир вовсе не таков, как должен быть. Не тот, кого можно любить чистым сердцем, сострадая и умиляясь.

- Конфликт мечты и реальности - самая банальная из неувядающих банальностей. Рецептов преодолеть его - множество. У каждого свой . Существовать в ладу с миром, то есть получать от своего, какого бы там ни было бытия радость - большое искусство. Я выбрала самый простой путь. Ведь ты уже давно хочешь спросить меня об этом? - Энн осторожно сняла и протянула сестре смешные круглые очки со стеклами цвета малинового сиропа.- Посмотри вокруг, что ты видишь, Ди?

- Солнце... - Ди заправила за уши мягкие дужки. - Я вижу теплый летний вечер, Энн.

4

Прошло пять лет. Ди так и не уехала. Сестры жили вместе, проводя большую часть времени в комнате с балконом. Зимой они сидели у окна, а как только начинало пригревать солнце, - выбирались на "волю" - так Энн называла балкон. Она сидела в своем кресле, укутанная пледом с театральным биноклем в руке. Ди всегда была рядом, превратив в рабочее место передвижной сервировочный столик. На нем висели два вышитых гладью мешка. Вправом находиись клубки ниток, куски кружева, лоскуты,в левом - пенал с ножницами, крючками, иголками. Салон Зайды Донован специально посещали покупатели, чтобы приобрести вещицу "от Дианы Кордес - ученицы Сальваторе Дали", как представляла ее Зайда. Ди ходила в магазины, готовила обеды, вела хозяйство, вывозила сестру на прогулки по окрестностям. Они без конца болтали, никогда не скучая друг с другом.

Частенько, особенно в сумрачные зимние дни, Энн зажигала все лампы, люстры, бра и, запасясь мягкой тряпочкой, объезжала свои владения. Каждую вещь она подолгу держала в руках, обтирая пыль, проверяя, не нуждается ли она в реставрации. И затем подклеивала, подкрашивала, подрисовывала. И рассказывала, наделяя каждый предмет особой жизнью.

-"Люди и вещи" - еще одна история любви и ненависти из моей Эннциклопедии банальностей. Здесь можно копать без конца. - Взаимоотношения трагикомические. - Энн погладила виноградные листы из оникса, украшавшие бронзовую лозу настольной лампы. - Хочешь знать откуда эта штуковина?

- Меня больше интересуют люди. На набережной настоящее шествие -. Ди выкатила кресло сестры на балкон. - Тут такие персонажи - настоящая "человечкая комендия".

Энн подняла бинокль. Балкон стал для нее не обычным местом времяпровождения, а лабораторией исследоватнля. Жизнь, идущая внизу, казалась Энн неиссякаемой сокровищницей, дарящей бесконечные впечатления. Разве не интересно наблюдать за Фанфаном, совершающим воровские перебежки в соседний переулок, где ждала его, поскуливая за тюлевой занавеской, Эмми? А море, меняющее настроение подобно живому существу, а людская толпа на набережной - неиссякающая "река жизни"?

- Со стороны мы представляем идиллическую картину, - коротко поглядывая вниз, Ди быстро мелькала крючком. - Такое тихое, такое счастливое умопомешательство. Достойный хэппи Эннд всей нашей драмы.

- Кто бы поверил, что пятьдесят лет назад мы, не обмолвившись ни словом, решили расстаться, навсегда разделив наши пути. Потом, ничего не выясняя, встретились. - Энн не смотрела на сестру.

- А встретившись, уже пять лет обходим, вернее, обтекаем острые углы, делая вид, что так было всегда - этот балкон, кружева, море...

- На такое способны лишь законченные шизофреники. Тебе не кажется, что пора все выяснить и хотя бы повиниться?

- Только вначале заглянем в холодильник. Там остались чудесные паштеты!

Сестры с преувеличенным Эннтузиазмом занялись обедом. О выяснении отношений ни одна из них не вспомнила. Так было уже много-много раз.

- Ди, ну-ка, взгляни вон туда. - Энн указала против солнца оттопыренным мизинцем - в ее руке блестел перламутром маленький театральный бинокль. Ди подняла голову, осторожно придерживая тянущуюся из правого мешка белую нить.

- Ну... - Она продолжила работать крючком. - Заметила пару?

- На роликах? Бьюсь об заклад, что один из них - парень. Вот тот - с серьгой. У них почему-то в этом возрасте фантастически густые патлы. Помнишь дурочка Джерома в пансионате? Он любил, когда ты заплетала ему косичку.

- Помню, помню. Но посмотри скорей сюда! Вот те, что подошли к столику под зеленым зонтом...

Ди взяла бинокль, пригляделась.

- Симпатяги. Думаю, барышне далеко за пятьдесят. Но приоделась она с большим старанием. Не может забыть о восемнадцати.

- Да, Агнес тщательно обдумала свой туалет. У нее сегодня очень ответственный день.

- Не сказала бы, что кавалер очень молод. Хотя когда-то он, наверное, был весьма неплох.

Ди проследила, как двое, нерешительно постояв возле столика в тени, подсели к другому, стоящему у самого края пешеходного маршрута в отсветак красноватого вечернего солнца.

Теплый июньский день клонился к вечеру. Море, отражавшее безоблачное небо, выглядело почти по-южному. Если бы не резкий ветер, заворачивающий снежно-белые барашки и не гряда тяжелых серых туч, угрожающе поднимавшаяся с горизонта. Но суббота, вопреки прогнозам, обошлась без дождя. Солнце не торопилось спрятаться за облаками, расцвечивая их пожарным пламенем.

В обе стороны по набережной двигалась толпа, похожая на демонстрацию. Здесь были дородные мамаши с выводком разновеликих детишек - все глазели по сторонам, облизывая рожки мороженого, в одинаковых пестрых бермудах и ярких бейсболках. Неспешно брели группы туристов с ремешками фото- и видеокамер на усталых от постоянного вращения шеях, студенты в растянутых майках и толсто-подошвенных бутсах, плотно обнявшиеся пары в черных очках, шортах, с загорелыми коленками, крепкими плечами и одинаковыми стрижками.

Особой элегантностью отличались пожилые супруги, как правило, державшиеся за руки. Дамы с растрепанными ветром седыми кудельками, в светлых костюмах, тонких колготках и аккуратных туфельках. Кавалеры в отутюженных брюках и сорочках с нацепленной на запястье петлей кожанного бумажника.

Примеченные Энн двое, супругами не были. Может, джентльмен слишком внимательно смотрел на свою даму, или же в ней ощущалась особая взвинеченность, но почему-то сразу чувствовалось, что оба переживают в этот мирный вечер нечто очень важное, решающее.

Ди верно отметила - женщина изо всех сил стремилась выглядеть молодой и эффектной. Действительно, если не заглядывать в лицо, а шагать позади очень стройной, прекрасно движущейся блондинки, ей можно было бы дать не больше тридцати. Черные брючки в облибку едва доходили до тонких щиколоток, под белой кружевной майкой, возможно, не было белья. Спортивная поджарость и крепкий, коричневый загар позволяли без опаски носить такие вещи. Но заметной женщину делали аксессуары. Ни на ком больше, сколько ни смотри, не было таких туфель. Высоченный каблук и толстая "платформа", отлитые из прозрачного, зеленого, слегка люминисцентного пластика переливались изумрудом. На бедре женщины висела сумочка в виде барабанчика, из того же хрустально-зеленого материала. Ее откинутые назад плечи гордо несли маленькую головку с коротко подстриженными соломенными волосами. А на темени, чуть набекрень, цвела огромная белая нейлоновая роза с черными атласными листьями - то ли мини-шляпка, то ли - макси-заколка.

Все это отлично смотрелось бы на витрине модного салона и обращало на себя внимание прохожих нарочитой эффектностью.

- По-моему, она оделась удачно, - подвела итог критическому осмотру Энн. - Все удивляются непреодолимой пропасти между витриной и улицей, недоумевают, куда деваются те экстравагантные фирменные вещицы. которыми щеголяют дорогие салоны. Ведь люди, в массе своей выглядят более чем ординарно. Они так хотят быть похожими друг на друга! Это скучно, хотя и благопристойно. Благопристойность, ординарность, приличия - знамена победившей взрослости. Лишь молодость и старость - позволяют себе нелепые, но такие веселящие выходки!

- Мне все же кажется, что дама, несмотря на отлично сохранившую фигуру могла бы поменьше экстравагантничать. Возраст требует сдержанности.

- Ерунда. Возраст требует главного: не сдаваться, оставаться верной себе, когда враг ведет наступление со всех сторон, когда берут за горло болезни, старость, одиночество... Одежда лишь хилая соломинка, за которую хватаются женщины... Но все же, наша блондинка молодец - ей стукнуло шестьдесят пять!

- Это твоя знакомая? - удивилась Ди.

- Когда-то она была знакомой чуть ли не для всей Европы. И желанной - для каждого мужчины.

- А ее спутник - тоже бывшая знаменитость?

Ди посмотрела вниз. У сидящего мужчины в редких волосах тускло-пегово окраса отчетливо просматривалась плешь.

- Увы, пока он ничем не приметен. Его коронная ария еще впереди.

- Поздновато. Вряд ли в таком возрасте можно начать заново нечто стоящее.

- Но можно подвести итоги всему, что прожито. Открыть смысл в нелепом нагромождении событий, страстей, удач и поражений. Не всем это удается, Ди. Эти двое, возможно, так и не встретились, если бы неделю назад доктор не сообщил господину мрачный приговор.

- Кавалер болен? - Ди оставила вязанье. - Но для больного он выглядит прекрасно. Ухожен, моложав, подтянут, очевидно, очень состоятелен. Прекрасные очки и туфли...

- Ого! Ты уже стала различать такие вещи, - улыбнулась Энн. - А ведь в моем бинокле нет розовых стекол.

- Я без бинокля вижу, что плешивый мужчина - из хорошего общества - манеры, осанка, костюм. Сомневаюсь, правда, что он смертельно болен. Уж очень взволнован свиданием. У доходяг всегда заметна отрешенность, словно одной ногой они уже перешагнули черту. А здесь такое бурление страстей! Прямо непоседливый гимназист. Уронил меню, толкнул стулом соседа, засмущался. А она - хохочет! Закинула голову, тряхнула клипсами - девчонка!

- Не иронизируй, Ди. Мужчина и впрямь заворожен. Он видит свою даму прежними глазами. Его вовсе не смущает шифоновая роза, прозрачные каблучки, обтянутый лайкрой зад. Он привык видеть ее блистательной. великолепной и такой она оставалась в его памяти все тридцать лет.

- Ты хочешь сказать, что эти далеко не юные господа сегодня встретились здесь впервые после долгой разлуки? И снова горят, снова влюблены, как в молодости? - недоверчиво подняла брови Ди. - Воображаешь - у них все может начаться заново?

Энн повернулась к сестре: - Неужели, по-твоему мнению, я способна придумывать лишь столь банальные и, честно говоря, маловероятные ситуации?

- А что тут необычного? Это же великолепно - старики встретились после долгой разлуки и поняли, что они необходимы друг другу. Законный хэппи-Эннд! - Ди подставила лицо ласкающим косым лучам и промурлыкала: - Жаль только, что галантный кавалер болен.

- Но это действительно так! - выпыхнула Энн. - Врач ничего не скрыл от него - теперь раковым больным сообщают финальные сроки. Особенно, когда они не за горами.

- Жестокая! Ты специально придумала бедняге страшную болезнь, чтобы не пересластить свои клубничные сливки. Тебе кажется, что благополучие - пошло. Ты боишься банальности, дорогая, всякий раз ее боишься! - Перешла в наступление Ди.

- Ну нет. Не путай! Я боюсь пошлости, но преклоняюсь перед банальностью. Пошлость - воплощение убогости мышления, примитивности вкуса, мелкости чувств и скудости духа... А банальность - высокая мудрость, превратившаяся в прописную истину. Она общепринята, общедоступна, а потому - совершенно беззащитна перед пошлостью. "Любовь рифмуется с "кровь" - это мудрость, убитая пошлостью.

- А что такое вообще - мудрость? - Ди сунула крючок в карман, что делала лишь в сильном волнении.- Притчи Соломона, Библейские заповеди? Умопостроения Канта, откровения философов или непостижимые глубины бытия, смутно запечатленные художниками? Радриго частенько писал заумные стихи. Но его высоколобые друзья помнили и любили простенькие.

- Верно. Он был поэтом - а слова - самый обиходный материал для построения великого. Музыка всегда будет ближе всего к главному - она лишена бытовой конкретности.

- Конечно, непристойно выражаться при помощи нот вероятно трудновато. Сказать глупость - тоже, - согласилась Ди.

- А со словами труднее. Чем понятнее ты излагаешь мысль, тем она банальней. Ну, к примеру, изреки что-нибудь умное! Сформулируй хоть одну "мудрость"!

Ди задумалась. - Заповеди. Я думаю - это библейские заповеди. "Не убий", "возлюби ближнего своего"... - Ди умолкла, считая петли. - Тебе не кажется, что тройной накид в этой цепочке толстоват?

- Покажи. - Энн с сомнением рассмотрела связанный образец. - Дело вкуса. Как и все, что создано человеком. А прописные истины - всеобщий неоспоримый закон. Они так давно мозолят глаза человечеству, что не глумится над ними лишь святой или ленивый.

- Потому молодость предпочитает вовсе обходиться без слова "любовь" и всяких опостылевших в назиданиях "мудрецов" "высоких материй". Да и мы, старухи, разве не с опаской произносим слова: красота, великодушие, милосердие?

- Боимся опошлить святыни. Согласись: "Я - великодушен" - звучит не менее смешно, чем заявление "Я - гений!"

- Но это тоже - дело вкуса. - Ди начала вывязывать другой образец. - Многим такие формулировки даются совсем легко. - Она подняла на сестру удивленно распахнутые глаза: - Вот - поняла! Пошляки -это те, у кого нет аллергии к фальши.

- В частности. Оставим теорию. Погляди вниз - наша парочка заказала вишневое мороженое. И шампанское. Мило и старомодно.

- Ты все еще настаиваешь, что джентльмен, так преданно заглядыва- ющий в глаза своей даме, болен? Молодец - подозвал девчушку с корзиной и купил чайную розу.

- Желтую, - твердо поправила Эннн..

- Не все ли равно?

- Послушай-ка, дорогая, эту историю и ты сама поймешь, какого цвета должен быть этот цветок. - Энн поудобней устроилась в кресле. Кстати, у нас будет прекрасный повод выяснить отношения к хеппи-Эннду... И так...

5

Помнишь Вену пятидесятых? Разумеется, нет. Вы с Родриго жили в Испании. А я... - спохватившись, Энн замолкла и настороженно взглянула на сестру. - Это неважно. Господи, как легко быть счастливой в молодости! Особенно, когда позади длинная война, вновь царственно сверкают до блеска отмытыми окнами дворцы, как ни в чем не бывало рассыпают струи фонтаны, а в скверах и парках Ринга вовсю цветут розы! В те годы их было фантастически много, словно жизнь брала реванш за годы мрака, тяжелого траура. Кое-где еще просили милостыню инвалиды на костылях и в гремучих деревянных тележках. Но дамы напрочь забыли костюмы с ватными плечами, серую военизированную убогость и с упоением окунулись в забытую в женственность. Талия, затянутая в рюмочку, колокол пышной юбки, шуршащей на ворохе крахмальных оборок, высокие тонкие каблучки и на голове - копна жесткого начеса. Вначале, пока парфюмерные фирмы не спохватились, многие сами укрепляли прически, смачивая волосы подсахаренной водой или пивом.

А эти восхитительные новые слова: капрон, нейлон, элластик, рок-