Реферат: Теория л е. гРинин современный кризис: новые черты и классика жанра

ТЕОРИЯ




л. е. гРИНИН

СОВРЕМЕННЫЙ КРИЗИС: НОВЫЕ ЧЕРТЫ И КЛАССИКА ЖАНРА

В настоящей статье сделана попытка показать, в чем современный кризис похож на целый ряд ему предшествующих циклических кризисов перепроизводства и какие принципиально новые черты в нем уже можно увидеть.

1. Биржевые и экономические кризисы: история и современность

Денежные кризисы имеют уже весьма солидную историю. Первые из них были связаны с попыткой заменить более дорогой металл дешевым. В исторической хронике зафиксированы случаи замены золота, серебра и меди железом. В частности, согласно Плутарху, знаменитый законодатель Спарты Ликург, борясь с возможностью разложения нравов, запретил иметь иные деньги, кроме железных (Ликург IX). Такая мера привела к деградации и без того неразвитого рыночного хозяйства Спарты. Более прозаическими были причины попыток замены медных денег железными в Китае в VI в. н. э. Они были вызваны элементарной нехваткой меди, которую привозили из Японии и Кореи. В результате подделки железных денег и их обесценивания началась «железноденежная» инфляция (Далин 1983: 14–15). Однако нехватка меди в дальнейшем способствовала в Китае переходу не только к примитивным железным, но и к первым в мире бумажным деньгам, сначала в виде особых соляных квитанций, а затем в XI в. и в виде государственных денежных знаков в подлинном смысле слова (там же: 16). Но с самого своего появления бумажные деньги стали источником инфляции и денежных кризисов (там же). Замена меди железом, конечно, редкое явление в истории. Более
известными были попытки заменить серебро медью. Это уже вызвало настоящую полноценную инфляцию со всеми вытекающими последствиями. Россиянам более всего известен медный бунт, однако случаи «медноденежной» инфляции зафиксированы также в императорском Риме, особенно масштабные при Диоклетиане (Далин 1983: 11–12). Но наиболее частой причиной денежных трудностей и кризисов в самых разных странах была порча серебряной и реже – золотой монеты.

Первым биржевым кризисом, по некоторым данным, был кризис на антверпенской бирже в XVI в., вызванный отказом испанского короля Филиппа II и французского короля Генриха II в 1557–1558 гг. платить долги (см.: Ханин 1975: 311). Тогда в Антверпене пресекся кругооборот серебра, который поддерживал рынок (Бродель 1986, т. 2: 151). Антверпен в XVI в. становится центром мирового финансового рынка1. В этом городе открылась в 1531 г. фондовая биржа (по некоторым данным, даже в 1460 г.), ставшая курсообразующим учреждением. Регулятором в ней был обменный курс основных европейских монетных единиц (Чистозвонов 1993: 62). Второе банкротство испанского короля Филиппа II в 1575 г. окончательно подорвало значение Антверпена как центра мирового кредита. И эта роль позже перешла к фондовой бирже Амстердама и Амстердамскому банку (там же: 62–63).

Задолго до начала промышленного переворота стали известны биржевые кризисы «мыльных пузырей» (см.: Ханин 1975: 311), включая знаменитую аферу банка Джона Ло во Франции, выпустившего акций и банкнот на фантастическую сумму – 3 млрд ливров (см., например: Далин 1983: 24–25). Таким образом, биржевые «пузыри» имеют давнюю историю, как и мошенничества на бирже.

Первым экономическим кризисом считается кризис 1825 г. в Англии, который также частично затронул экономику США и Франции. Первым этот кризис считается потому, что он впервые охватил большинство отраслей промышленности. До этого кризисы, как правило, протекали в отдельных отраслях2. Следующий значительный кризис случился в 1837 г. Кризис 1847 г., усиленный неурожаями, охватил уже многие страны Европы. Первым мировым экономическим считается кризис 1857 г., который оказал влияние даже на Россию. Следующий мировой кризис датируется 1873 г., и он был наиболее длительным из всех предшествующих. Новый кризис произошел в 1882 г., но он коснулся главным образом США и Франции, а следующий – 1890–1893 гг. – затронул также Германию и Россию. Оба этих кризиса шли на фоне затяжного аграрного кризиса, когда цены на сельхозпродукцию в течение почти двадцати лет были низкими (что очень болезненно отразилось на сельском хозяйстве России)3. Мировой экономический кризис 1900–1903 гг. протекал уже в условиях начавшегося процесса роста значения в экономике крупных монополий. Он, как известно, усилил революционные настроения в нашей стране. До великой депрессии 1929–1933 гг. следует также указать кризис 1907 г. и послевоенный быстро закончившийся кризис 1920 г. После великой депрессии до второй мировой войны следует упомянуть кризис 1937 г., последовавший за достаточно быстрым послекризисным восстановлением экономики в США. После Второй мировой войны кризисы не имели уже столь тяжелых последствий. Тем не менее, следует упомянуть кризис 1948–1949 гг., который был связан также с массовой девальвацией валют, включая английский фунт стерлингов (Аникин 1963: 7); 1957–1958 гг., усиленный мировым торговым кризисом; 1970–1971 гг., усугубленный валютно-финансовым кризисом и девальвацией доллара (см., в частности: Гречихин 1980). Наиболее сильным оказался кризис 1974–1975 гг. (падение производства в развитых странах составило почти 11 %), сильно осложненный быстрым ростом цен на нефть в 1972–1974 гг. – в пять раз. Это дополнительно способствовало тому, что впервые в истории кризисов спад производства шел не с падением цен (дефляцией), а с их подъемом (инфляцией). В конце 1970-х – начале 1980-х гг. кризисные явления наблюдались также в США, в некоторых странах Европы и мира (см., например: Аникин и др. 1982: 191–192). С этого времени казалось, что мировая промышленность, усиленная «локомотивами» Китая, стран АСЕАН, позже Индии и ряда других государств, развивалась хотя и с колебаниями, но почти без кризисов. Зато экономика бывшего СССР, Восточной Европы, Японии испытывала в период с конца 1980-х – начала 1990-х гг. глубокие и системные проблемы.

Однако последняя четверть ХХ и начало XXI в. характеризовались учащением финансовых кризисов. При этом в развивающихся странах они случались чаще, чем в развитых. Так, в 90-е гг. ХХ в. валютные кризисы произошли более чем в 60 странах, две трети из которых были странами с развивающимися рынками (Ломакин 2005: 175; см. также: Кобяков, Хазин 2003). Но в начале нового века очень сильные потрясения произошли именно в США. Особенно стоит упомянуть кризис акций ценных бумаг новых компаний (прежде всего связанных с интернет-технологиями), так называемые «dot-com bubble» или «I. T. Bubble», то есть финансовый «пузырь» интернет-компаний 2000–2001 гг. (см. подробнее: Кобяков, Хазин 2003). В ходе этого кризиса сгорели триллионы долларов
(от 8 до 15 по разным данным, см., например: Доронин 2003: 124; Кобяков, Хазин 2003), однако масштабного экономического кризиса за ним не последовало.

Учащению финансовых кризисов в последней четверти прошлого века и в начале нынешнего, вероятно, сильно способствовало совершение так называемой финансовой революции, начавшейся после кризиса 1974–1975 гг. и завершившейся в некоторых финансовых сферах в начале 1990-х гг. (подробнее о финансовой революции см.: Доронин 2003: 110–114). Общие направления этой «революции» заключались в отказе государств от прямого контроля над банками, в том числе их процентной и кредитной политикой; либерализации банковского регулирования, в частности отмены запретов на открытие банками отдельных видов счетов, на совмещение ими различных видов деятельности (операции с недвижимостью, страховой и инвестиционный бизнес) и целом ряде других ограничений. Это привело к тому, что специализированные банки стали терять свои позиции, в то время как возросла роль универсальных банков, совмещающих кредитные и биржевые функции, в частности работающих на рынках ценных бумаг, а также обслуживающих валютные и другие операции. Замечу, что такая универсализация помимо плюсов имела и много минусов, в частности повышение доли рискованных операций в активах банков и уменьшение профессионализма менеджеров (что неизбежно при универсальности). Произошла либерализация для иностранных эмитентов национальных режимов в отношении движения долгосрочных капиталов на национальные рынки капиталов. К середине 1990-х гг. практически все ограничения в области движения капиталов были сняты. Рост объемов передвижения капитала был фантастическим. Если в 1979 г., по данным Банка международных расчетов, объем операций на мировом рынке капиталов составил около 80 млрд долларов, то через 10 лет, в 1989 г., он был уже в 9 раз больше – примерно 718 млрд долларов, а еще через 10 лет, в 1999 г., еще более чем удвоился, достигнув 1,5 трлн долларов (Доронин 2003: 114). Нет ничего удивительного, что это привело к резкому повышению зависимости национальных рынков от международного капитала в частности, что и выразилось в ряде кризисов. Центральные банки многих стран были выведены из подчинения правительства и стали независимыми институтами.

В результате этих изменений произошли очень серьезные структурные и экономические изменения, в частности резко выросла роль фондового рынка, а банки стали утрачивать свою роль главных финансовых посредников (о других последствиях будет сказано ниже). В целом такие изменения способствовали резкому ускорению финансовой и экономической глобализации, подъему экономик во многих странах. Однако этот подъем во многом был обеспечен спекулятивным ростом фондов. Всего за 10 лет (с 1990 г. по март 2000 г.) капитализация мирового фондового рынка выросла почти в четыре раза – с 9,3 трлн долларов до 35 трлн долларов (Там же: 121). Но вышеуказанные изменения в финансовой сфере также вызывали нарастание кризисных явлений во многих странах и во всем мире. Процветание оказалось невечным и непрочным.

^ 2. Современный кризис: начало. Некоторые причины
и сравнения

Биржевые кризисы, связанные с обвалом биржевых курсов, обесцениванием акций и других ценных бумаг, часто ведущие к банкротству крупнейших финансовых учреждений, равно как финансовые, валютные и иные кризисы, необязательно влекут за собой заметный экономический спад. С другой стороны, циклические экономические кризисы, история которых насчитывает уже более 180 лет, показывают, что биржевые кризисы очень часто предшествуют им и являются частью экономических кризисов. В этом отношении современный мировой кризис не стал исключением. Напомним события.

В конце 2007 г. в США у значительного числа граждан возникли проблемы с выплатами фиксированных процентов по ипотечным кредитам, что было связано (помимо нарастания общих трудностей в экономике США) с ростом цен на энергоносители, сырье и продовольствие. Доходы населения перестали успевать за ростом цен. Дома стали дешеветь (чего не случалось уже много десятилетий), спрос на них падал, банки не могли покрыть убытки от невыплаты кредитов и падения цен. К началу июня 2008 г. почти четыре миллиона домов, общая стоимость которых превышала триллион долларов, оказались непроданными (см., например: Портной 2008). Ипотечный рынок в США огромен, он был равен 12 трлн долларов, из которых две ведущие федеральные финансовые корпорации «Fannie Мае» и «Freddie Mac» владели почти половиной ипотечного рынка США4. Когда они оказались на грани банкротства, правительство в начале сентября 2008 г. вынуждено было национализировать оба банка.

Возможно, если бы американское правительство помогло и следующему «заболевшему» финансовому гиганту – банку «Lehman Brothers», учреждению со 150-летней историей, кризис начался бы не так внезапно, а ущерба на первых порах было бы меньше. Однако помогать всем еще были не готовы. Частный банк «Lehman Brothers» с общими активами около 300 млрд долларов стал крупнейшим в истории США банкротом. После этого началось резкое падение биржевых котировок. Напуганное правительство, стремясь предотвратить полный обвал биржевых индексов и панику, решилось на фактическую национализацию оказавшейся на грани банкротства гигантской страховой корпорации «American International Group» (AIG), самой большой в мире в области страхования финансовых рисков. А в ноябре правительством был спасен самый крупный в США банк «Citigroup», который имел отделения в 107 странах и контролировал фонды в 2,2 трлн долларов (Медведев Р., Медведев Ж. 2009). Без сомнения, эти и другие действия (в частности, фактическая национализация других инвестиционных банков на Уолл-стрит) предотвратили тяжелейшие последствия, однако остановить кризис уже не могли. Он захватывал все новые и новые страны, биржевые вихри сметали курсы, корпорации, валюты и делали целые страны банкротами. А вскоре начались замедление экономического роста, падение уровня производства (в США за четвертый квартал 2008 г., например, более чем на 6 %), массовые увольнения, закрытие промышленных предприятий. Финансовый кризис перерос в экономический, и он продолжает разрастаться. Похоже, что по экономическим показателям не только отдельные страны, но и весь мир окажется отброшенным на несколько лет назад5. В период великой депрессии ВВП некоторых стран также оказался ниже довоенного 1913 г.

В любых экономических кризисах есть некие общие системно-структурные свойства, связанные с нарушением оптимальных пропорций между компонентами системы. Но у современного кризиса и кризисов прошлого, особенно великой депрессии, есть немало и других, иногда поразительных совпадений. Один из наиболее поучительных моментов, обнажающих нерв таких катаклизмов, заключается в том, что первичной причиной кризиса 1929 г. послужил стремительный рост биржевых спекуляций на Нью-йоркской и других биржах, весьма напоминающий современные финансовые «пузыри». А поскольку глобализация началась довольно давно и кризис 1920–1930-х гг. тоже был глобальным6, то обвал в Нью-Йорке отозвался по всему миру. Подобные сходства дают солидные основания для того, чтобы пытаться понять, почему начался нынешний кризис и каковы будут его последствия. Многие из этих предположений в большей или меньшей степени правдоподобны, в частности, что он порожден циклическим характером экономических процессов. Высказываются, например, достаточно обоснованные мнения, что на 2008 г. попали «кризисные» фазы более короткого 7–11-летнего так называемого цикла Жюгляра, связанного с колебаниями цен и кредитных ставок, и более длинного 45–60-летнего экономического цикла Кондратьева7. Этот цикл связан с фазами соответственно разработки и внедрения инноваций (то есть на фазе нисходящей возникают новые идеи, а их внедрение и коммерциализация создают условия для фазы подъ-ема)8. Цикличность экономики – явление вполне понятное: ни подъем, ни рецессия не могут идти вечно. Однако почему в течение послевоенного времени цикличность не вела к столь серьезным последствиям? Действительно, в течение десятков лет правительствам и экономистам удавалось все более изощренными и тонкими мерами смягчать последствия кризисов, стимулируя экономический рост в тех или иных сферах. Лауреаты нобелевских премий по экономике совершенствовали и пропагандировали все более сложные и более доходные финансовые инструменты (в частности, печально известные теперь деривативы).

Почему же нынешний кризис становится самым масштабным с 30-х гг. прошлого века? Ответ заключается в том, что способы, которыми до сих пор удавалось избегать потрясений такого масштаба, больше не работают так эффективно, как раньше. Но почему? Экономисты утратили квалификацию, или появились новые факторы, на которые прежние меры не действуют? Думается, что, с одной стороны, слишком велика была уверенность, что с помощью правильных мер вроде регулирования кредитных ставок можно купировать негативные последствия9. Возможно, поэтому кризисным последствиям конца 2007 г. не придали того значения, которого они заслуживали, как ранее не сделали должных выводов из уроков кризисов 1995–2001 гг., которые обрушивались на периферийные страны (Мексику, восточно-азиатские, Россию, Бразилию, Аргентину и др.) и выступали как предвестники более масштабных потрясений. Ведь это были кризисы в странах с плохим управлением (см., например: Кальвокоресси 2003: 89; см. о некоторых из этих кризисов также: Бобровников и др. 2002), недостаточной развитостью демократии, слабостью экономики и экономической науки; в странах, где не достигли такого искусства манипулировать экономикой.

С другой стороны, в составляющих причинах современного кризиса проявились новые черты. Одно из отличий сегодняшнего кризиса от его предшественника 80-летней давности заключается в большей «дружности» его протекания в разных странах (кризис 1929–1933 гг. не сразу затронул некоторые страны, например, Англию и Францию)10, а другое – в том, что мало стран, тем более значительных, не пострадают от него. Между тем нелишним будет отметить, что именно в годы мирового кризиса СССР совершал индустриализацию и демонстрировал громадные темпы роста. Фактически мировой кризис 20–30-х гг. ХХ в. не просто обозначил возможность принципиально разных экономических моделей развития, но государственная модель получила как будто даже преимущество перед либерально-рыночной, что выражалось в экономических и политических успехах СССР, Германии, Италии и Японии. Также показательна сегодняшняя активность правительств
и быстрота проведения международных совещаний. Вспомним также, насколько непохоже вели себя разные страны в этот период, выбираясь из кризиса совершенно разными способами. Резко усилился протекционизм, повышены или введены таможенные пошлины11.
В результате, по данным Лиги Наций, объем мировой торговли с 1929 по 1933 г. сократился в три раза (Неру 1977: 318–319)12. Именно в период кризиса или под его воздействием начинается активная подготовка к войне или прямая агрессия (так, в частности, действовала Япония на Дальнем Востоке в отношении Китая в 1931 г.), а Германия и та же Япония выходят в 1933 г. из Лиги Наций, показывая, что они не намерены считаться с мнением мирового сообщества.

Одно из заметных отличий современного экономического развития от предкризисных 1920-х гг. в том, что тогда основной экономический рост шел в небольшой группе передовых стран, а недавний подъем в мировой экономике опирался на рост в большом количестве развивающихся стран и стран среднего уровня, включая наиболее населенные страны мира – Китай и Индию. Неслучайно сегодняшний прогноз на 2009 г. для развитых стран предрекает спад, а для многих развивающихся – только замедление роста (хотя вполне вероятно, что этот рост будет почти символическим). Нельзя не отметить, что такого масштаба кризисы ведут к существенным или даже коренным изменениям в геополитической картине мира, что и наблюдалось в результате великой депрессии, когда тоталитарные страны начали резко усиливать свои позиции, а демократические – ослабили их. Поэтому можно безошибочно предсказать, что те или иные изменения геополитической ситуации в результате сегодняшнего кризиса произойдут, хотя они, по-видимому, будут пока не столь резкими, как в 1930-е гг. Еще одно любопытное отличие: вынужденная национализация крупнейших банков и финансовых
учреждений, примеры которой мы видели выше, во многих странах, еще вчера придерживающихся идей либеральной экономики. О других особенностях современного кризиса будет сказано ниже.

^ 3. Перекосы глобализации, масштабы спекулятивного
капитала и их роль в кризисе

Хотя причин современного кризиса множество и все они в той или иной степени заслуживают самого пристального внимания, необходимо констатировать: появились какие-то новые фундаментальные причины. И эти новые причины, несомненно, лежат в росте глобализации, в процветании за счет развития глобальных процессов в мировой экономике большого числа государств и целых регионов,
в успехах, которые сделали в последние время многие страны, в том числе развивающиеся и среднеразвитые, хотя выгоды эти распределялись очень неравномерно. Иными словами, кризис – это оборотная сторона или, образно говоря, нежеланное дитя глобализации
(см. также: Гринин 2008б). Рассмотрим теперь некоторые моменты, позволяющие говорить о том, что именно процессы глобализации
определяют специфику современного кризиса.

Все согласны с тем, что небывалые по масштабам финансовые пирамиды, спекуляции, «пузыри», «финансовая пена» (по образному выражению одного комментатора) создали очень неустойчивую ситуацию в экономике США и многих других стран, а это так или иначе действует на положение в остальном мире. Однако спекуляции и «пузыри» почти всегда имели место в период процветания (см., например: Мендельсон 1959). Более важно отметить, что спекулятивная вакханалия последних двух десятилетий опиралась на появление новых (или хотя известных и раньше, но до недавнего времени использовавшихся в ограниченных масштабах) финансовых технологий, новых финансовых продуктов и совершенствование технологии торговли финансовыми инструментами. Тут следует понимать, что между изобретением и глобальным эффектом применения финансовых технологий (инструментов, продуктов) проходит иногда довольно большой срок (так же, как и между изобретением и широким внедрением промышленных или бытовых технологий, продуктов). В качестве иллюстрации можно привести следующий пример. Развитие рынка еврооблигаций долгое время тормозилось из-за отсутствия эффективного вторичного рынка. Эмиссия облигаций в бумажной форме затрудняла их обращение и денежные расчеты. Прорывом в формировании вторичного рынка было создание американским «Морган Гаранти траст Ко» системы «евроклир». Суть ее состояла в создании системы депозитариев в разных странах для хранения ценных бумаг, а владельцам ценных бумаг выдавались свидетельства о вкладе и владении ими. В результате операции по купле-продаже еврооблигаций перестали требовать физического перемещения бумаг, а сводились лишь к передаче сертификатов; смена собственников бумаг отражалась в записях по депонентским счетам депозитариев. Создание системы «евроклир» в 1968 г. стало революцией на рынке облигаций. Однако масштабные последствия такой революции проявились далеко не сразу. В 1975 г. объем операций на рынке еврооблигаций составлял 10 млрд долларов, в 1984 г. – 82 млрд, а в 1997 г. – 570 млрд (Доронин 2003: 107). Таким образом, только через 30 лет эффект внедрения новой финансовой технологии проявился на рынке еврооблигаций в крупном масштабе (хотя, конечно, депозитарные расписки очень широко применяются на самых разных финансовых площадках). Соответственно масштабы некоторых нововведений последнего десятилетия могут оказаться в дальнейшем еще более крупными, чем они выглядят сегодня.

В любом случае эти уже широко внедренные или только внедряемые финансовые технологии основаны на возросших возможностях концентрации капиталов и управления чужими средствами путем получения прав на покупку/продажу гигантских активов за 2–3 % их стоимости; на многоуровневых перестрахованиях рисков; на ускоренной, почти конвейерной выдаче кредитов и усиливающейся деперсонификации капиталов, вращающихся на международных рынках, и т. д. (о некоторых из таких способов более подробно будет сказано далее)13. Все эти технологии оказались гигантски усиленными информационно-компьютерными инновациями, что позволило, в частности, применять компьютерные программы для расчета игры на бирже и участвовать в торгах в режиме реального времени, находясь в любом месте мира14. Такой симбиоз придал финансовым операциям невиданный масштаб, в результате чего фактически произошел или усилился отрыв этих финансовых технологий от реального сектора15.

Констатация такого отрыва, на мой взгляд, является принципиально важным моментом. Современные финансовые корпорации стали поистине гигантскими, в некоторых из них работают по всему миру десятки и даже сотни тысяч высококвалифицированных финансистов, что представляет собой совершенно новое явление, подобное возникновению гигантских монополий в конце XIX и начале XX в. Например, в уже упоминавшихся выше крупнейшем банке «Citigroup» работали 358 тыс. сотрудников, а в банке «Lehman Brothers» – около 30 тыс. (Медведев Р., Медведев Ж. 2009). Росту этих громадных финансовых корпораций способствовало появление новых финансовых технологий и увеличение объемов спекулятивного капитала. Именно финансовый сектор стал своего рода авангардом экономической глобализации, одновременно и стимулируя подъемы в местах, куда он перетекает, и вызывая кризисы в слабых национальных экономиках при его резких оттоках.

Тесная связь национальных экономик между собой приводит к очень быстрому и во многом неуправляемому реагированию на локальные кризисы в разных местах планеты. Это подтверждали финансовые кризисы последнего десятилетия в разных странах и в еще большей степени – современный кризис. Одна из главных причин такой неустойчивости коренится в том, что политические институты отстают от экономики, которая давно переросла национальные рамки и требует наднационального планирования, каких-то форм совместного контроля над источниками колебаний финансовых и иных рынков. Таким образом, экономическая глобализация намного опережает развитие международного права и политическую глобализацию (в частности, США не желают никаких международных ограничений для себя, в то время как их воздействие на остальной мир и его экономику поистине колоссально, а мировые политические органы стали бессильными). Во многом это естественный ход событий, но такой «двойной отрыв» – финансовых технологий от реального сектора и экономической глобализации от правовых и политических ее аспектов – неизбежно должен вести к тем или иным кризисам, которые только и могут заставить ведущих политических акторов изменить позиции и начать искать новые инструменты регулирования и решения общих проблем.

Финансовые рынки непредсказуемы и нестабильны, поэтому они будут вновь и вновь вызывать кризисы, если не удастся выработать совместные правила, если не взять под контроль мировой спекулятивный капитал. Как в свое время была поставлена под более строгий контроль частная собственность, так теперь надо поставить под более жесткие правила регулирования эти гигантские финансовые потоки. Сам факт созыва «двадцатки» наиболее значимых стран в ноябре 2008 г. в этом плане очень показателен, хотя пока еще конкретных результатов мало (но, по крайней мере, сама форма взаимодействия уже как будто складывается). Прошедшая вслед за этой встречей конференция стран АТР была интересна некоторыми заявлениями, включая и предложения о реформировании МВФ и МБ, которые фактически зависят от США.

В связи с тем, что все очевиднее становится необходимость глобального регулирования финансовых и иных агентов, необходимо отметить, что в результате этого содержание национального суверенитета, по-видимому, будет трансформироваться и далее (см. подробнее: Гринин 2008а). В чем-то суверенность усиливается, так как именно в период кризиса растет роль государства (и даже те, кто его хоронил, требуют теперь его помощи). От силы государства, способностей его руководства теперь во многом зависит судьба национальных экономик. Но, с другой стороны, именно мировой кризис более ясно обозначил пределы суверенитета: вашингтонская встреча в ноябре 2008 г. и лондонская в апреле 2009 г. показали, что даже США не могут более действовать без реальной поддержки других стран. Подобно тому, как в трудные времена король созывал представителей, не решаясь сам принять непопулярные меры или просто не зная, что делать, так и сегодня США согласились встречаться с теми, с кем они ранее и не думали советоваться. Если раньше их непродуманные действия во внешнеполитической деятельности вынужденно терпелись, то теперь, когда из-за краха американских корпораций оказались затронутыми самые чувствительные области жизни многих государств, политика США часто вызывает раздражение и противодействие (с другой стороны, новая
администрация Обамы начинает пересматривать внешнеполитические и внешнеэкономические подходы). Таким образом, начались более активный процесс отказа от однополярной модели мира и движение к новому геополитическому раскладу, которые неизбежно должны сопровождаться поиском новых форм надгосударственного экономического регулирования (хотя это противоречивый и, по-видимому, не столь быстрый процесс).

Постоянно растущие масштабы спекулятивных капиталов, их возможность вызывать финансовые кризисы в самых разных местах планеты в очень короткое время уже много лет тревожат наиболее трезвомыслящих экономистов, которые справедливо считают, что нельзя позволять спекулятивному капиталу и колебаниям валютных курсов определять судьбу реальной экономики (см., например: Капра 2004: 167). Подобное влияние спекулятивного капитала вполне объяснимо. Например, в мире насчитывается несколько тысяч так называемых хедж-фондов, которые выработали весьма хитроумные технологии рискованных финансовых операций, чтобы минимизировать или компенсировать возможные потери. Главное направление их действий – рискованные (но высокодоходные) спекулятивные операции на различных фондах, биржах и рынках. Опасность непредсказуемого и негативного влияния этих фондов на общую ситуацию резко усиливается тем, что они размещают свои паи путем закрытой подписки, а круг их клиентов ограничивается состоятельными лицами и финансовыми институтами, что освобождает эти фонды от большей части требований о раскрытии информации и регуляционных ограничений, распространяющихся на деятельность взаимных фондов и банков (Хедж-фонды... 2007).

По оценке МВФ, на начало XXI в. только 5–6 крупнейших таких фондов могли мобилизовать на некоторый срок до 1 трлн долларов (Ломакин 2005: 175; Мазурова 2000: 26), начать атаку на
отдельные национальные валюты и даже обвалить их. К началу современного кризиса возможности таких фондов существенно возросли. Тут, впрочем, нет ничего удивительного. Собственные капиталы таких фондов могут быть очень малы, но благодаря кредитам и новым финансовым технологиям они способны аккуму-лировать гигантские суммы. Общий объем индустрии хедж-фондов оценивается в 1,7 трлн долларов (Лаврентьев 2008). Однако более важно, что хотя капитал хедж-фондов бледнеет при сопоставлении с объемом капитала других институциональных инвесторов, который превышает 20 трлн долларов только в развитых странах (Хедж-фонды... 2007), баснословные прибыли этих спекулятивных финансовых организаций втягивали в гонку рискованных операций все новые и новые солидные финансовые организации, включая крупнейшие банки и страховые компании.

Одна из самых серьезных угроз для международной финансовой стабильности, считают А. Кобяков и М. Хазин, исходит от рынка так называемых производных ценных бумаг. Если традиционные ценные бумаги (акции и облигации) часто называют бумажным, или фиктивным, капиталом, то производные ценные бумаги (деривативы) представляют собой фиктивный капитал второго порядка. Их стоимость, а также возможность получения с их помощью дохода непосредственно зависят от движения цен на другие финансовые инструменты или товарные активы. Оценки общего размера мирового рынка деривативов имеют в большой степени приблизительный характер и колебались уже в начале века в интервале 85–125 трлн долларов (по номинальной стоимости базовых активов).

На сырьевых рынках цены также уже давно определяются не путем баланса спроса и предложения, а ценами на фьючерсы (обязательства на будущие поставки, продажи и т. п.), торгуемое количество которых во много раз превосходит общее количество ресурсов во всем мире. Таким образом, не приходится удивляться гигантским колебаниям цен на нефть и другие ресурсы, поскольку они давно оторвались от реальной ситуации.

Биржевые активы всегда, по сути, являются титулом (правом, выражением) стоимости значительной части национальных и мировых богатств, поэтому суммы, вращающиеся на биржах, в финансовых учреждениях, во много раз больше ежегодного валового дохода. Опасность проистекает из того, что, во-первых, цена ценных бумаг очень часто отрывается от реалий; во-вторых, такие суммы начинают вращаться со все большей скоростью; в-третьих, на эти первичные титулы собственности (акции, облигации, кредиты и пр.) производятся вторичные, третичные и последующих степеней ценные обязательства, в результате чего общая стоимость вращающихся активов становится совершенно несоизмеримой с реальным богатством и производством16. При этом реальные платежи и риски финансовых игроков составляют ничтожную часть от суммы активов, на которые они могут влиять с помощью новых финансовых технологий. В результате ценность активов зависит от множества колебаний в целом не столь важных и часто не относящихся к делу причин, а экономический фундамент общества становится весьма неустойчивым.

Сказанное укрепляет в уверенности, что без должной меры регулирования, без развития правовой базы, в надежде только на то, что рынок все отрегулирует сам, весь мир по-прежнему будет оставаться заложником торопливости, жадности, неправомерных действий, эгоизма и элементарных ошибок сравнительно небольшой группы спекулянтов и финансистов. Необходимый как важный элемент экономики, этот бизнес, становясь главным и неуправляемым, способен ввергнуть мир в хаос.

Как уже сказано, одна из главных причин неустойчивости и неуправляемости финансовых рынков коренится в том, что политические институты отстают от экономики, которая давно переросла национальные рамки и требует наднационального планирования (Ван дер Bee 1994: 374), каких-то форм совместного контроля над источниками колебаний финансовых и иных рынков. Следовательно, можно ожидать, что начнут вырабатываться более жесткие правила и появляться какие-то договоренности или органы, ставящие интересы международных спекулянтов под контроль (в таком контроле всегда есть и плюсы, и минусы, но, похоже, сегодня плюсов все-таки будет больше). Говорят об этом довольно давно, но, возможно, в результате настоящего кризиса международных спекулянтов все же удастся обуздать.

^ 4. Кризис как следствие глобального разделения труда
между странами

Возникает вопрос: почему внутренний кризис в США стал толчком к столь быстрому проявлению кризиса во всем мире? Ведь кризисы на периферии мира, как в Мексике в 1995 г., Восточной Азии в 1997–1998 гг., России (1998 г.), Бразилии (1999 г.), Аргентине (2000–2001 гг.), тяжело отразившись на экономике этих стран, не вызвали мирового кризиса, хотя и «в той или иной степени волна тревожных событий прокатилась по всему миру» (Кальвокоресси 2003: 88). Даже сдутие огромного «мыльного пузыря» интернет-компаний в 2001 г. в США не имело глобальных последствий. Почему теперь ситуация изменилась? Ответ в том, что, во-первых,
с помощью различных ухищрений кризис слишком долго оттягивали, оттого и его последствия более сильны, чем могли бы быть раньше. Во-вторых, за прошедшие несколько лет современная мировая экономика, особенно ее финансовая и внешнеторговая составляющие, оказалась еще более тесно связанной, чем раньше. Так что неурядицы, начавшиеся в одном месте, начинают мгновенно отзываться в другом. В-третьих, в США все более и более концентрируются финансовые активы мира17. Таким образом, США стали крупнейшим финансовым, информационно-технологичес-ким, валютным и т. п. центром мира. А если трясет в центре, отзывается везде18.

Кроме того, если в условиях периферийных кризисов МВФ, МБ и другие организации еще могли пытаться помогать кредитами, то помогать кредитами Америке, Германии, Франции, Великобритании могут только сами США, ЕС или национальные ЦБ.

Быстрое распространение кризиса связано и с глубоко зашедшим процессом экономической глобализации, в частности углубившимся процессом международного разделения труда, которое сегодня стало не только очень сильным, но во многом просто ущербным и к
^ Вот почему одной из наиболее ярких и новых черт современного кризиса является, по моему мнению, перепроизводство денег.

Что это значит, будет легче понять, если вспомнить, что такое всем известные кризисы перепроизводства товаров. Стремясь к
тому, чтобы улучшить или сохранить свое положение в конкурентной борьбе, желая увеличить свои обороты и доходы, производители постоянно наращивают выпуск привычных и новых товаров, развивают свои системы сбыта, в том числе и за счет менее надежных контрагентов, расширяют кредит и р