Реферат: Имя лука (биОс) жизнь (бИос), а дело смерть

Михаил Магид

ПОСТИМПЕРИАЛИЗМ


Имя лука (биОс) - жизнь (бИос), а дело - смерть. (Гераклит)


Всеохватывающее виденье нового мирового порядка, первый великий теоретический синтез нового тысячелетия, второй Капитал, грандиозный социологический блеф в угоду американскому империализму, - этими и прочими эпитетами наградили сочинение Антонио Негри и Майкла Хардта “Империя” друзья и недруги авторов. Разумеется, читатель не обязан принимать на веру ни одну из оценок. Общество - загадочная стихия, пусть даже за последние 500 лет немало оригинальных умов высказали целое множество светлых (и темных) идей о природе общественного организма. Как знать, правы ли авторы Империи или их оппоненты?


Может быть, наш интерес к Империи - простая дань моде? Если даже и так, то не безынтересна попытка понять, от чего мода на эту книгу. Тогда, мы сможем кое-что уяснить и насчет современного мира. Ниже мы выскажем все, что думаем об этом сочинении, о его значении и смысле. К сожалению, мы ограничены объемами, выделенными для публикации данного текста. Кроме того, мы самым решительным образом не заинтересованы в пересказе фундаментальной исследовательской работы. Поэтому остановимся лишь на том, что показалось нам наиболее существенным.

^ КТО ВЫ, ДОКТОР НЕГРИ?


Скажем честно, мы ничего не знаем о Майкле Хардте. А вот Антонио Негри - фигура известная и, можно даже сказать, культовая. Взлет Негри, как политического активиста приходится на начало 70х годов прошлого века и неразрывно связан с так называемым "операистским движением" (от итальянского "иль операйо" - рабочий). Операисты были единственными, кто сумел создать революционных организации фабричных рабочих в ходе общественного подъема в странах Запада в судьбоносное десятилетие между 1968 - 1978 гг. Вообще социальные выступления этого десятилетия обычно связываются исключительно со студенческими выступлениями, что неверно: во Франции в мае 1968 г прошла всеобщая стачка с участием 14 миллионов человек и захватами некоторых предприятий наемными работниками, были крупные рабочие выступления в последующие несколько лет в Италии, Португалии, Испании, Аргентине... Но почти все они контролировались профсоюзами, точнее их чиновниками, а так же бюрократией из различных партий - обычно социал-демократических и коммунистических. Последние объявляли и прекращали стачки, вели переговоры с работодателями якобы от имени работников. И только в Италии возникли организации фабричных рабочих, независимые от чиновников - рабочие собрания на крупнейших автомобильных заводах ФИАТа, Альфа Ромео и некоторых других. Эти собрания осуществляли прямую власть пролетариата на местах в тех пределах, в каких было возможно. Не доверяя буржуазным механизмам представительной демократии (когда кто-то, кого избрали в качестве представителя получает на определенный или неопределенный срок диктаторские полномочия и живет на деньги, собранные с общества, в свое удовольствие) они сами обсуждали и принимали решения, сами же их и осуществляя, сами добиваясь выполнения своих требований, устраивали акты саботажа, пытались инициировать крупные стачки, разрабатывали новые представления о революции и роли рабочего класса в обществе. Теория шла рука об руку с практикой, борьба за контроль над повседневной жизнью и осмысление происходящего слились в одно целое. Ну а это - самое страшное преступление в глазах ленинистов и социал-демократов всех мастей. Ведь “партейцы” и профчиновники считают рабочий класс быдлом, способным, в лучшем случае, на подчинение идейно продвинутым политическим лидерам (рабочие сами по себе способны лишь на тред-юнионизм, полагали Ленин и Троцкий, поэтому политическое и, шире, идейное сознание привносится в их борьбу многомудрыми политическими вождями). Последних рабочие просто били и выгоняли за пределы собраний.


Не желая подчинять рабочее время произволу бизнесменов, операисты (так они себя называли) пытались добиться введения гибкого графика труда - такого, какой выгоден самим работникам и приспособлен под их нужды, а не под нужды бизнесмена.


Пытаясь понять, что происходит на той или иной фабрике, операисты предпринимали так называемое "боевое исследование". Проще говоря, их активисты устраивались на фабрику, и пытались понять, чем собственно живут трудящиеся, как они видят сами свою жизнь в целом? ее перспективы? Исходя из результатов строилась политическая работа на данной фабрике. (Современным активистам большинства левацких равно как и анархистских групп совершенно недоступен данный способ общественного действия. Грозные потрясатели воздуха и чесатели языков, любители партийно-политических интриг и сколачивания принципиальных или же беспринципных альянсов из трех человек, любители поговорить о "верности революционному наследию", они совершенно не способны к тому, чем, собственно, и должны были бы заниматься - к прямому общению со своими сотрудниками и коллегами по работе, к созданию и расширению очагов своего идейного влияния на фабрике, в квартале и университете - и в ужасе шарахаются от подобной перспективы).


Не ограничиваясь стенами заводов, операисты пытались спроецировать свою активность и на городские кварталы. Революция, полагали они, начинается на фабриках, а затем приходит на улицу. Под их влиянием фабричная или же безработная молодежь создавала комитеты квартального самоуправления, захватывала товаров в супермаркетах, препятствовала полицейскому насилию в бедных кварталах и т.д.


Операистское движение объединяло высококвалифицированных рабочих из развитых промышленных регионов Северной Италии и низкоквалифицированных выходцев из аграрного, полусельского, традиционного Юга. Характерно, что обе группы работников выдвигали требования уравнительного характера, между ними не было антагонизма или он, во всяком случае, преодолевался. Так движение стало социальной революцией в миниатюре, ее прообразом. Тотальная революция невозможна без объединения высоких технологий, позволяющих управлять сложными общественными системами (институтами) и простого чувства солидарности и взаимопомощи, культивируемого в традиционном мире местного сообщества - в небольшой сельской или городской общине (и сегодня значительная часть населения планеты обитатели подобного сообщества или же выходцы из него в первом поколении). Может быть понимание данного факта – главный урок, который можно извлечь из истории операизма.


Операисты разработали и свой собственный взгляд на развитие капиталистического производства, конечно в большой степени завязанный на идеи Маркса. По их мнению, кризисы капитализма связаны с сопротивлением наемных работников эксплуатации - открытого (забастовки, восстания), или же скрытого (саботаж, уклонение от труда, симуляция болезни и т.д.). По мере возрастания мощи рабочего класса возрастает сила его сопротивления и увеличиваются издержки капитала. Поэтому капитал прибегает к структурной перестройке производства: к внедрению новых технологий ("технологическое наступление на класс") и новых управленческих стратегий.


Идеи операистов оказали влияние на итальянское студенчество. Возникло молодежное движение "Аутономия Операйа" - "Рабочая Автономия", инициировавшее массовое протестное движение в ВУЗах. В 1977 г. стотысячная манифестации студентов в Риме прошла почти под полным контролем автономов (современные автономы и автономные анархисты представляют собой дегенерировавших идейных последователей Рабочей Автономии). Идейным вдохновителем РА и стал Антонио Негри.


Впрочем, не стоит идеализировать операистов. Будучи, самоуправляющимся движением работников, они парадоксальным образом разделяли ряд ленинистских мифов, в частности миф о необходимости построения революционной и авангардной партии. Правда, понимали эту партию скорее как союз рабочих собраний, чем как централизованную авторитарную структуру, наподобие КПСС. Защищая метод прямого действия, слияние политической и повседневной пролетарской борьбы на фабрике и в квартале, теории и практики, операисты тем не менее поддерживали (в той или иной степени) авторитарные национально-освободительные движения в Третьем мире, всевозможные палестинские фронты, чегеваристов, вьетконговцев и т.п. Истерический третьемирский патриотизм, карикатурный антиамериканизм, оправдывание диких преступлений маоистов в Китае и палестинских террористов в Израиле - все это не прошло и не могло пройти даром. (Добавим, что не являемся ни в малейшей степени защитниками террористической американской политики, или же гнусного сионистского режима в Палестине).


Оправдывая большевистское насилие, совершенное в прошлом, операисты часто совершали подобные действия и сами, атакуя не только буржуев и бюрократов, но и вообще любых идейных оппонентов. (Хорош коммунизм и хороша "Рабочая Власть", при которых всем недовольным буквально затыкают рот! Следует отличать самоуправление по воле большинства, при сохранении за меньшинством права критики и инициативного действия от затыкания ртов всем несогласным. Последнее, в сущности, и есть большевизм).


Революция 1968-1978 гг. потерпела поражение, сменившись контрреволюцией неолиберализма: тотальной приватизацией, гибкими графиками труда (привязанными не к потребностям работника, а к потребностям капиталиста) временной занятостью и громадной безработицей. Операистское движение было разгромлено массовыми репрессиями и окончательно добито падением социально-политической активности трудящихся. Настало время экономического выживания, вытеснения альтернативных капитализму идей и теорий в маргинальные зоны, лежащие вне путей общественного развития. Одним словом время полной политической, экономической, идеологической и культурной гегемонии правящих элит, контролирующих общественное пространство и время, процессы производства и власть.


Оставшиеся верными идеям молодости операисты (скорее из числа студентов и университетской интеллигенции, нежели из числа фабричных рабочих) попытались выработать новую теорию. Такую, которая позволила бы понять и объяснить реальность, нащупать пути выхода из нее. Работы Карла-Хайнца Рота, Антонио Негри и некоторых других бывших операистов или же последователей близких к ним течений (французские и американские ультралевые, например Жиль Дове и Лорен Голднер) стали безусловным вкладом в сокровищницу современной антикапиталистической социально-революционной мысли. Не могут не привлечь внимания эти грандиозные попытки синтеза идей Маркса и Бакунина, Гегеля и Ницше, ранних утопических социалистов и сторонников франкфуртской социальной философии, мир-системного анализа в духе Валлерстайна и Амина и современной микроэкономики, операистских представлений о фабрики и старых анархо-синдикалистских традиций фабричного саботажа. Всего и не перечислишь. Сегодня мало кто, (а вернее - никто) из анархистов или ленинистов способен на такое глубокое теоретизирование. Тут тоже очевидная взаимосвязь - люди, пережившие мощный общественный подъем, а сверх того бывшие его активными и прямыми участниками, не могут не относиться творчески к миру который их окружает. Они чужды обломанному нытью, безволию, угрюмой импотенции. В то же время их анализ не свободен от всех тех пороков, которые несли в себе представляемые ими движения.


В “Империи” предпринимается попытка "широкого междисциплинарного изучения" общества с привлечением философских, экономических, политических, исторических, антропологических теорий и аргументов. Но как заметил современный итало-французский историк рабочего движения, операист и анархист Джанни Карацца, главная проблема подобных теорий в том, что они носят созерцательный характер (сколько бы не пытались их авторы утверждать обратное) и весьма далеки от принципов "боевого исследования". Сомнительно или, во всяком случае не доказано, что чистое созерцание, способно стать основой для творческой техники, преобразующей общество.


Вообще, говоря об идеях Негри следует иметь в виду всю историю операизма, с ее сильными и слабыми сторонами, прорывами, поражениями и противоречиями.

^ О ЧЕМ,СОБСТВЕННО, РЕЧЬ?


Мы живем, полагает Негри, в эпоху в эпоху заката и гибели Современности. Постепенно отходят в прошлое все атрибуты (свойства) Нового времени (модерна): империализм, колониализм, национальное государство. Исчезают, следовательно, нации и этносы. Размываются границы между политическим и экономическим, коммерческими корпорациями и государством, базисом и надстройкой, между институтами (школой, тюрьмой, армией, секретными службами, СМИ). Однако все вышесказанное отнюдь не означает, что наступает эпоха анархии или коммунизм. Гибель прежних структур господства ведет к формированию новых - гибридных. "Разрушение национального государства не отменяет суверенитет, а создает его заново". На смену нации пришла новая однородность и культурная унификация в планетарном масштабе, на смену империализму и национальному государству - Империя. Новый "постсовременный", идущий на смену реалиям Современности, Модерна, Нового времени, Индустриальной эпохе мир – соответственно является постсовременным, постиндустриальным, постмодернистским и виртуальным.


Как ни страшна Империя, то, что ей предшествовало - еще хуже. Ни в коем случае нельзя (если только вы стремитесь к свободе и солидарному равенству, к прямой демократии и коммунистическому принципу "от каждого по способностям, каждому по его потребностям") защищать институты и, в целом, мир прошлого. Это было бы реакцией. Отсюда между прочим следует, что антиглобализм, защищающий границы, национальное государство, отграничение местного рынка от потоков иностранной продукции и капитала, глубоко реакционен.


Негри остается в значительной степени последователем Маркса. Пока национальное государство прогрессивно - его надо терпеть, больше того, за него необходимо бороться. Когда же оно перестает играть прогрессивную роль, перестает быть локомотивом истории, следует оставить его на съедение волкам (в данном случае транснациональным корпорациям и другим механизмам имперского управления). То же самое верно и в отношение любых других институтов, элементов культуры, общественных явлений.


Такая аргументация в свою очередь привела к обвинениям Негри "в попустительстве и поддержке империализма" со стороны левых и правых поклонников Фиделя и Че, Саддама и Ким Чен Ира, Милошевича и Путина. Они обосновывают свою точку зрения тем, что национальное государство (особенно такое, как при Саддаме и Фиделе) отнюдь не исчерпало свою прогрессивную роль.


Мы далеки от симпатий ко всем вышеперечисленным тоталитарным государственно-капиталистическим режимам и их вождям. Ничего кроме террора, диктатуры, унизительного контроля над личностью, жестокой эксплуатации, бюрократии, концлагерей, засилья спецслужб, принудительной культурной унификации и этнических чисток (будь то резня шиитов и курдов в Ираке, албанцев в Косово, или чеченцев в Чечне) эти режимы и вожди миру не дали. А если б и дали еще что-то, то все равно не может быть никаких оправданий таким преступлениям. Чем скорее они погибнут, тем лучше, а по тем из них, кто уже гниет в могиле, мы не станем лить слезы. Вместе с тем, мы испытываем сильнейшее желание дистанцироваться от позиции Негри. Возможно, анализ Негри и его рассуждения об Империи разумны и интересны (мы бы не стали писать этот пространный текст, если бы думали иначе). Но мы совершенно иначе оцениваем мир.


Нам кажется, что все участники вышеозначенной дискуссии лукавят. Одни в силу тех или иных субъективных причин поддерживают саддамитов и фиделистов, другие рассуждают иначе. Но при этом и те и другие выдают свое мнение за следствие научного, строго объективного анализа. Впрочем, Негри никогда не высказывался в поддержку американской политики. Например 11\9 и войну в Афганистане он охарактеризовал как борьбу между "талибами нефти и талибами доллара".


Мы считаем, что субъективные предпочтения должны как можно меньше влиять на анализ окружающей действительности. Конечно, абсолютная объективность в процессе изучения общества невозможна. Ведь речь идет о людях, а не об амебах. Именно поэтому необходимо, насколько это возможно, спокойно анализировать реальность, преодолевая внутреннюю цензуру, которая запрещает фиксировать и исследовать неприятные факты. Факты есть факты и с ним ничего не поделаешь. Страусиное прятанье головы в песок, трусливое сокрытие обстоятельств дела, или, того хуже, объявление неудобных событий "белыми пятнами истории", а преступлений против человечества и соучастия в подавлении революций – “ошибками” - все эти приемы, увы, до сих пор в моде.


Когда речь идет о фактах и об исследовании их во взаимодействии, в их тотальности, т.е. об аналитике, следует сохранять максимальную объективность, насколько это вообще возможно. Но как только наступает момент для оценочных суждений - мы становимся абсолютно вольны во всем, что касается выражения человеческих чувств и предпочтений.


Общество представляет собой множество человеческих воль, взаимодействующих друг с другом. Речь идет, еще раз напомним, не о природных явлениях, не об амебах, а о живых, мыслящих и чувствующих существах, о тех, кто творит историю. "До тех пор, пока спят живые сознательные и созидательные силы истории, действуют бессознательные ее законы" - полагал русский социолог, Н.К.Михайловский. В тот момент, когда индивидуальные воли вступают в сознательное взаимодействие и договариваются о совместном управлении обществом, законы истории отступают, их действие прекращается. Анализ существующих фактов, таким образом, не носит характер абсолюта и его результаты не могут выступать в роли оценочных суждений. Анализ лишь может указать верную точку для приложения "сознательных сил общества", для их прямого действия или указать на обстоятельства, препятствующие собиранию этих сознательных сил в единый пучок. Анализ необходим для того, чтобы понять, как действуют современные механизмы угнетения - иначе их нельзя будет разрушить. А вот разговор о том, какие из систем угнетения являются более или менее "прогрессивными" и кого надо с этой точки зрения поддержать - Саддама или Буша - такой разговор с нашей точки зрения вообще лишен смысла. Больше того, это постыдный разговор.


Каждой эпохе, и если угодно, каждому региону, присуща своя, особая жестокость и боль, свои механизмы угнетения. И в каждой эпохе и в каждом пространстве обнаруживается целительная сила - сила сознательного сопротивления угнетенных, сила свободы и солидарности.

СОВРЕМЕННОСТЬ


По мнению Негри мы живем в Постсовременности. Однако, нам кажется, что это понятие не самостоятельно. Что такое постсовременность? Эпоха после современности? Вообще все, что связано с этим пост - модерном, индустриализмом, империализмом и т.д. - получается как бы без свойств. То ли терминология избрана неудачно, то ли все вышеуказанные явления лишены масштаба, который позволил бы им претендовать на самостоятельные роли (самостоятельной эпохи, цивилизации, общественного строя). Скорее уж они являются продолжением и, возможно, завершением предшествующего - современности (модерна), индустриализма, империализма. Они все как "поколение некст": те, о ком можно сказать только то, что они "после других". Существа без свойств. Причем ясно, что после них уже ничего не будет, реальность теряет свойства как таковые, стремиться к нулю, схлопывается, виртуализируется.


Видный современный социолог Зигмунд Бауман предпочитает говорить о позднесовременности. То есть Новое время еще не закончилось, а лишь вступило в свою позднюю, следовательно завершающую фазу. Таким образом, оба определения - постмодерн и поздний модерн - отнюдь не противоречат друг другу. Никакого разрыва с современностью, с эпохой Просвещения, с Новым временем, понятие "постмодерн" не содержит, что бы там не утверждали его изобретатели. Оно лишь указывает на развоплощение реальности, на ее виртуализацию, тогда как понятие "поздняя современность" - на завершение модерна. Косвенно, книга Негри служит доказательством вышеизложенных соображений. Тогда уместно начать изложение с вопроса, а что же такое современность, эпоха модерна.


Современность, для Негри - это не единое понятие, оно определяется по меньшей мере в двух образах.


Первый образ (облик) современности это радикальный революционный процесс, восходящий к Ренессансу. Он “развивает знание и действие как научное экспериментирование и определяет стремление к демократической политике, ставя человека и желание центр истории… От ремесленника до астронома, от торговца до политика - везде новая жизнь перекраивает материю существования". Первоначальный импульс возник в эпоху Возрождения. "Между 1200 и 1600 гг. в Европе на пространствах, подвластных лишь купцам и армиям произошло нечто необычное. Люди объявили себя хозяевами собственной жизни, творцами общества и истории, создателями небес". Они унаследовали от Средневековья иерархическое виденье общества и метафизику, однако сумели передать последующими поколениям идею рационального поиска причин сущего и науку, убежденность в том, что история творится людьми, а общество есть продукт гражданского договора и активности. "В этот изначальный период особый тип мышления, родившегося одновременно в политике, науке, философии и богословии, демонстрирует радикализм сил, действующих в эпоху современности".


Вот три высказывания, иллюстрирующие данную идею. Первое принадлежит Николаю Кузанскому: "Размышление является движением интеллекта от quia est к quid est, и, поскольку quid est бесконечно удалено от quia est, оно никогда не остановится. Это движение доставляет немалое удовольствие, ибо оно - сама жизнь интеллекта; в этом оно находит свое удовольствие, ибо не вызывает усталости, но рождает тепло и свет". Второе принадлежит Пико делла Мирандолле: "Когда ты полагаешь Бога живым и ведающим, прежде всего смотри, чтобы жизнь и знания, приписываемые ему, были лишены всех этих недостатков... Вообрази также познание, которым бы все вместе познавалось бы совершеннейшим образом. Присовокупи и то, что познающий познает все это в себе, не ища вне себя познаваемую истину, что он сам есть истина". Третье Болвиллу: "Тот, кто по природе своей был просто человеком [homo], благодаря своему творческому дару становится дважды человеком - homohomo". Иными словами познающий человек подобен Богу, постигающему и творящему мироздание - если деятели Возрождения и не говорили так, то несомненно их мысль двигалась в данном направлении. Отсюда остается лишь шаг, до антропоцентризма Нового времени, до представления о природе, как о своего рода сложной (может быть бесконечно сложной) машине, управляемой естественными законами и о человеке, познающем и использующем (ставящим себе на службу) эти законы, преобразующем вселенную в своих интересах. На смену теоцентризму, приходит могучий антропоцентризм, на место трансценденции (потустороннего) имманенция (присущее миру, посюстороннее). Человек - хозяин космоса и общества, по крайней мере может им стать. А если это так, то где место для Бога, освященных верой монархий, аристократической иерархии, средневековой зависимости от Судьбы или Закона? Теперь все в руках человека. Если только он захочет напрячь все свои силы, он сможет стать дважды человеком, homohomo, творцом. Тогда мир станет ареной свободной игры человеческих сил, безудержного творческого энтузиазма.


Это мироощущение максимально демократично в самом полном и глубоком своем выражении. Ведь для того, что стать хозяином своей судьбы, дважды человеком, человек должен уметь манипулировать не только природными, но и общественными силами. Иначе он будет лишь игрушкой, управляемой независящими от его воли стихиями социального космоса, законами экономики и политики, законами функционирования рынка и бюрократии. Таков, в своем завершенном виде, первый образ современности. Каков же второй?


Революция Ренессанса породила войну. "Да и мог ли столь радикальный переворот не привести к сильнейшему антагонизму? Могла ли революция не привести к контрреволюции?... Имела место контрреволюция в собственном смысле этого слова: культурная, философская, интеллектуальная и политическая инициатива, которая не имея уже возможности ни вернуться к прошлому, ни сломить новые силы, стремилась подчинить и присвоить себе мощь возникающих движений и изменений. Это и есть второй образ современности, предназначенный вести войну против новых сил и установить над ними всеобъемлющую власть. Он возник внутри самой революции Возрождения, чтобы изменить ее направление, перенести новый образ человечества в план трансценденции, релятивировать возможности науки по преобразованию мира и, прежде всего, противостоять новому захвату власти массами. Второй образ современности противопоставляет трансцендентную конституированную, данную от века власть, имманентной конституитивной, основанной на договоре власти, порядок желанию. Таким образом Возрождение окончилось войной - религиозной, общественной, гражданской. Европейское Возрождение... с его блестящими и прочными свершениями было поприщем гражданской войны за воплощение в жизнь современности. Реформация распространилась по всей Европе, как новый ураган, идущий вслед первому и несущий религиозному сознанию масс культуру гуманизма, облаченную в иную форму. Так, гражданская война наполнила народную жизнь и проникла в самые сокровенные уголки человеческой истории. В этой сфере разворачивалась и классовая борьба, соединяя в генезисе капитализма творческую суть нового способа труда и новый порядок эксплуатации, создавая общую логику, сводящую воедино свидетельства прогресса и реакции... На протяжение всего XVI столетия всякий раз, когда результаты революции проявляли себя во всем блеске, сцена должна была быть окрашена в мрачные тона. Главным стало требование мира, но какого мира? Тридцатилетняя война выявила в наиболее чудовищных формах... очертания необратимого кризиса... Мир стал жалким условием выживания, насущной необходимостью избежать погибели. Этот мир отмечен усталостью от борьбы и переизбытка страстей". Революция европейской современности закончилась Термидором. В борьбе за господство над миром современности победа досталась ее второму образу, силам порядка. Нельзя было уже вернуться к прежнему средневековому порядку, однако оказалось возможным установить новую трансцендентную власть могучего абсолютистского государства, играя на тревогах и страхах масс, "на их желании уменьшить жизненную неопределенность и усилить безопасность". Революцию удалось остановить.


Все же Термидор не завершил, а лишь увековечил кризис. Гражданская война не завершилась, она стала частью современности. "В XVII веке идея современности как кризиса определилась окончательно. Век начался сожжением Джордано Бруно, продолжился чудовищной гражданской войной, разразившейся во Франции и Англии... Завоевание европейцами Америки, уничтожение и порабощение ее коренного населения продолжалось все интенсивнее". В тоже время движения обновления продолжали в глубине свою работу.


Внутренний конфликт европейской современности отразился и в глобальном масштабе, как конфликт внешний. Развитие теоретической мысли эпохи Возрождения совпало с открытием европейцами Америка и началом европейского господства над остальным миром. "Если период Ренессанса означал качественный перелом в истории человечества, - пишет Самир Амин, - то прежде всего потому, что с этого времени к европейцам пришло осознание того, что покорение мира их цивилизацией является весьма вероятной целью... С этого момента, но никак не раньше, начинается формирование евроцентризма"


Двойственный характер носила и философия Просвещения и связанные с ней революции. В полной мере эта двойственность проявилась в идеях либерального демократизма.


В грубом приближении, идея самоорганизации масс проглядывает в либеральном демократизме. Но там человек объявляется не готовым к полной свободе, так как он подчинен (изначально и неизбежно) своим разрушительным страстям и эгоизму. Он не настолько плох, чтобы участвовать в управлении обществом, но и не достаточно хорош, чтобы на него можно было полностью возложить данную миссию. Поэтому, человек нуждается в ночном стороже, государстве, которому он передаст значительную часть своих прав. Кроме того, либеральный строй санкционирует частную собственность и неравенство, а значит в конечном итоге, передачу реальной власти в руки олигархии. Более полная и последовательная реализация индивида возможна лишь в условиях такого общественного договора, который передает в руки человечества, а точнее, составляющих его коммуницирующих индивидов всю власть над обществом, собственностью, и планированием развития, иными словами над пространством и временем. Это коммунизм.


Всякая двойственность в долгосрочной перспективе ведет к убедительной победе одного из начал, и к уходу второго в состояние глухой обороны. Если революции XVIII-XIX века и несли в себе освободительное начало в виде прямой народной демократии, то оно с ужасающей быстротой сменилось созданием отчужденных от общества институтов представительства и национального государственного суверенитета, скорее предназначенных маскировать и легитимировать олигархию, чем репрезентировать демократию.


Возведение фундамента современности именно эпохой Возрождения может быть, отчасти поставлено под сомнение, хотя это наиболее распространенная точка зрения. Но мы хотели бы обратить внимание на другое обстоятельство. Фиксируя очевидные черты ренессансного мироощущения, повлиявшего на становление современности, Негри, как нам кажется не замечает некоторые очень важные вещи.


Во-первых, он отмечает торжество абсолютизма в XVI-XVII вв., но не оговаривает, над кем, собственно, на чьих костях состоялось это торжество. Он даже не оговаривает, при каких обстоятельствах возникли ренессансные идеи и какие настроения их питали. Мы, конечно, не считаем, что ход развития идей полностью детерминирован социальной реальностью. Но вместе с тем революция в мироощущении части европейского человечества была бы невозможна без городской коммунальной и антифеодальной революции XI-XIII вв. В этот период сотни европейских городов силой оружия и иными средствами добивались уменьшения феодальной зависимости. Внутри таких городов (коммун) складывался особый муниципально-цеховой строй. Самоуправляющиеся союзы (цехи и гильдии) ремесленников и торговцев становились основой общегородского самоуправления, в рамках которого политические решения принимались собраниями граждан или же представителями цехов (либо сословий). Сословные границы оказались размыты. На смену сословного шло чувство городского патриотизма. Права и свободы граждан гарантировались вооруженными местными общинами.


Постепенно, однако, коммерциализация городов-коммун принесла свои отравленные плоды - закрепилось разделение на бедных и богатых, новая аристократия денежного мешка, соединившаяся со старой феодальной аристократией, сумела подчинить себе города. А частые стычки между социально-политическими группировками в городах (как и между отдельными городами, конкурирующими за рынки и территории) привели к тому, что главным требованием большинства граждан стала безопасность, а не свобода. Собственно эти события и послужили одной из важнейших причин установления абсолютистских монархий.


Иными словами: вне духа вольного европейского города невозможно понять причины социо-культурного взрыва Возрождения и присущего последнему, стремления к индивидуальной свободе.


Во-вторых, важно, что наиболее полно ранняя коммунистическая перспектива проявила себя в ходе крестьянской войны в Германии, в анабаптистских движениях и сектах. В свою очередь поражение крестьян и кровавое подавление крестьянской революции стало знаковым моментом, поворотным пунктом европейской истории. Участники революции мечтали о новом мире, основанном на началах равенства, самоуправления и справедливости, мире, котором не будет господ, ростовщиков, феодалов, денег и власти. После их поражения и гибели, уравнительно-общинные принципы и революционное стремление к невозможному, к земному раю, утопии, золотому веку равенства и свободы - надолго ушли в глухое подполье. В Европе воцарился идеал выживания и личного (подчас, за счет других) процветания и благополучия. Бюргерско-мещанский идеал царит и по сию пору, хотя его царство на протяжении последних веков не было абсолютным.

СУВЕРЕНИТЕТ


Двойственный характер носила не только европейская реальность, как таковая, но и отражавшие и формировавшие ее теории суверенитета. Прежде всего те из них, что возникли благодаря философии просвещения от Гоббса и Локка, до Пэйна и Джефферсона. С одной стороны они предполагали, что народ учреждает и конституирует государственную власть. Он является носителем суверенитета, заключая общественный договор. Так образом он оказывается причастен к механизмам управления. Последнее существуют лишь благодаря народу. С другой стороны, эти теории и связанная с ними политическая практика санкционируют отчуждение власти от общества, т.е. режим самовластья и бюрократии (даже если он смягчается парламентскими механизмами).


Великий немецкий социолог Макс Вебер показал, что всякая власть нуждается в легитимации, в оправдании своего существования в глазах народа. Поэтому существуют и постоянно совершенствуются механизмы легитимации - от указания на способность власти эффективно решать проблемы, до популистских деклараций, призванных обеспечить авторитет в глазах народа. Если бы государственная власть действительно соответствовала просветительским декларациям, если бы концепция суверенитета не содержала в себе внутреннее противоречие, то, очевидно, подобные механизмы легитимации были бы просто не нужны. Однако они нужны и именно на них опирается власть, следовательно, система пребывает в перманентном кризисе.


На наш взгляд Негри недостаточно внимания уделяет собственно демократическим механизмам контроля, восторжествовавшим в XIX столетии. Общество не контролирует и не может контролировать избранных на несколько лет депутатов парламента или президента, оно просто лишено каких-либо рычагов контроля над ними, и власть может творить все, что захочет. Демократическое государство, так же как и тоталитарный режим, это всего лишь механизм, используемый олигархией и бюрократией в определенное время ради достижения определенных целей. Представительная демократия это не самоуправление, ведь ее механизм не предусматривает ни принятия основных решений общими собраниями обычных людей, ни право прямого отзыва представителей в любой момент, по желанию избирателей, ни императивного мандата (т.е. прямого наказа, обязательного для исполнения делегатом общего собрания). Представительная демократия дает право кучке людей определять судьбы миллионов, по принципу меньшего (а иногда и большего) зла. Это машина, создающая иллюзию участия масс в управлении обществом. Это орудие контроля и интеграции, втягивающее широкие массы трудового населения в процесс принятия решений об их же собственной эксплуатации. “Для определения степени человеческой свободы решающим фактором является не богатство выбора, предоставленного индивиду, - говорил Герберт Маркузе - но то, что может быть выбрано и что действительно им выбирается. Свободные выборы господ не отменяют противоположности господ и рабов”.


С нашей точки зрения представительная демократия и диктатура это две формы политической системы, в равной степени необходимые капитализму. До тех пор, пока системе ничего не угрожает со стороны обездоленных слоев населения, она использует демократические интеграционные механизмы - очень гибкие и эффективные – так как они основаны на многообразии мнений и их б