Реферат: План работы 51 56 Приложения 58 I с. Н. Трубецкой: образ сущей и всеединой Истины в истории философии 58 II

Ю. А. Шичалин


История античного платонизма
в институциональном аспекте


М., Греко-латинский кабинет®, 2001


СОДЕРЖАНИЕ


Ю. А. Шичалин 9

История античного платонизма 9

История античного платонизма
в институциональном аспекте и периодизация
античной философии 17

1. Постановка проблемы 20

2. «Философия истории» и проблема периодизации 21

3. Терминологическая проблема 31

4. Проблема источников: первый подступ
к периодизации античной философии 38

5. Институциональный аспект: античная философская
школа и ее инструментарий 42

6. Три этапа бытования античной философии:
пребывание — исхождение — возвращение 47

7. План работы 51

* *
* 56

Приложения 58

I
С. Н. Трубецкой: образ сущей и всеединой Истины
в истории философии 58

II
А. Ф. Лосев: значение неоплатонизма для полного
представления об античной философии 62

III
В. Хёсле: структура истории философии 65

Глава I
ПРЕБЫВАНИЕ
() 92

1. Предыстория и начало античной философии 93

Мудрецы и ученые 95

Пифагорейская философия: открытие школьного знания 100

Непосредственные рефлексы пифагорейской философии:
Ксенофан и Гераклит; Парменид, Эмпедокл, Зенон 106

Экскурс: Фалес и начало европейской философской и
научной традиции 111

2. Расширение философской проблематики,
дисциплинарное членение философии и ее
техническое оснащение 119

Софисты 119

Сократ и сократики 122

3. Обретение полноты пребывания античной философии
в Платоновской Академии 124

Традиционные взгляды на хронологию сочинений
Платона и новая модель Х. Теслефа 125

Начало литературного творчества:
речи, в которых Платон-литератор демонстрирует свое владение существующими жанрами и темами 129

«Апология Сократа» 129

«Менексен» 131

«Федр» 132

«Пир» 133

80-е — середина 70-х годов: рамка пересказанных
диалогов как симптом начала регламентации
школьной жизни 135

«Протагор» 135

«Пир» и «Федон» 136

«Государство»: школа как освоенное пространство
мысленного эксперимента 137

Диалоги 70-х — начала 60-х гг., писавшиеся
на фоне «Государства» 139

Переходный период: «Теэтет» и «Парменид» 142

Академия при Аристотеле:
систематическое изложение философских дисциплин
и регламентация стихии диспутов 148

4. Интеллектуальный кругозор античной философии
на этапе пребывания 155

5. Заключение к первой главе 158

Глава II
ИСХОЖДЕНИЕ
() 160

1. Академия и другие философские школы
в IV — III веках до Р. Х. 160

Древняя Академия: систематизация и догматизация
учения основателя школы, комментарии и диспутации 160

Аристотель и перипатетики:
научные и историографические изыскания 165

Стоики: первые образцы схоластической рутины 171

Эпикурейцы и популяризация философии 177

2. Стоики и академики во II — I веках до н.э. 182

Средняя Стоя: поворот к Платону 182

Эволюция Академии: от скептицизма к догматизму 183

3. Изложение философии у филологов и историков 186

4. Пифагореизм: подчеркнутый эсотеризм философии 187

5. Заключение ко второй главе 190

Глава III
ВОЗВРАЩЕНИЕ
() 193

1. Эпикурейцы, стоики, Вторая софистика:
интерес к истории философских школ на фоне глобального возвращения к истокам греческой культуры 193

2. Аристотелики: первый пример школьной замкнутости,
опирающейся на толкование текстов основателя школы 199


3. Платоники до Плотина 202

Множество платоновских школ и их основные
доктринальные тенденции:
пифагореизм и антиаристотелизм 202

Оснащение школьного платонизма учебными пособиями 206

Жанровая эволюция: комментарии к диалогам Платона 208

Популярный платонизм и постепенная
сакрализация образа Платона 210

4. Школьный платонизм к началу III века н.э. 212

5. Плотин: усмотрение бытийной основы школьной
учености 213

6. Амелий, Порфирий:
эволюция школьной организации в связи с осознанием
оппозиции язычества и христианства 226

7. Ямвлих: окончательное оформление школьной
организации позднего платонизма 232


8. Ученики Ямвлиха 236

Школы в Апамее и Пергаме:
теургия и хранение священных текстов 236

Император Юлиан: неудачная попытка расширить рамки
языческой школы до пределов империи 238

9. Афинская школа: расцвет платонической схоластики 239

Плутарх, Сириан 240

Прокл и его преемники 241

Дамаский 244

10. Александрийская школа: христианство
принципиально готово к адаптации языческой системы философского образования 251


ЗАКЛЮЧЕНИЕ 259

Ю. А. Шичалин 9

История античного платонизма 9

История античного платонизма
в институциональном аспекте и периодизация
античной философии 17

1. Постановка проблемы 20

2. «Философия истории» и проблема периодизации 21

3. Терминологическая проблема 31

4. Проблема источников: первый подступ
к периодизации античной философии 38

5. Институциональный аспект: античная философская
школа и ее инструментарий 42

6. Три этапа бытования античной философии:
пребывание — исхождение — возвращение 47

7. План работы 51

* *
* 56

Приложения 58

I
С. Н. Трубецкой: образ сущей и всеединой Истины
в истории философии 58

II
А. Ф. Лосев: значение неоплатонизма для полного
представления об античной философии 62

III
В. Хёсле: структура истории философии 65

Глава I
ПРЕБЫВАНИЕ
() 92

1. Предыстория и начало античной философии 93

Мудрецы и ученые 95

Пифагорейская философия: открытие школьного знания 100

Непосредственные рефлексы пифагорейской философии:
Ксенофан и Гераклит; Парменид, Эмпедокл, Зенон 106

Экскурс: Фалес и начало европейской философской и
научной традиции 111

2. Расширение философской проблематики,
дисциплинарное членение философии и ее
техническое оснащение 119

Софисты 119

Сократ и сократики 122

3. Обретение полноты пребывания античной философии
в Платоновской Академии 124

Традиционные взгляды на хронологию сочинений
Платона и новая модель Х. Теслефа 125

Начало литературного творчества:
речи, в которых Платон-литератор демонстрирует свое владение существующими жанрами и темами 129

«Апология Сократа» 129

«Менексен» 131

«Федр» 132

«Пир» 133

80-е — середина 70-х годов: рамка пересказанных
диалогов как симптом начала регламентации
школьной жизни 135

«Протагор» 135

«Пир» и «Федон» 136

«Государство»: школа как освоенное пространство
мысленного эксперимента 137

Диалоги 70-х — начала 60-х гг., писавшиеся
на фоне «Государства» 139

Переходный период: «Теэтет» и «Парменид» 142

Академия при Аристотеле:
систематическое изложение философских дисциплин
и регламентация стихии диспутов 148

4. Интеллектуальный кругозор античной философии
на этапе пребывания 155

5. Заключение к первой главе 158

Глава II
ИСХОЖДЕНИЕ
() 160

1. Академия и другие философские школы
в IV — III веках до Р. Х. 160

Древняя Академия: систематизация и догматизация
учения основателя школы, комментарии и диспутации 160

Аристотель и перипатетики:
научные и историографические изыскания 165

Стоики: первые образцы схоластической рутины 171

Эпикурейцы и популяризация философии 177

2. Стоики и академики во II — I веках до н.э. 182

Средняя Стоя: поворот к Платону 182

Эволюция Академии: от скептицизма к догматизму 183

3. Изложение философии у филологов и историков 186

4. Пифагореизм: подчеркнутый эсотеризм философии 187

5. Заключение ко второй главе 190

Глава III
ВОЗВРАЩЕНИЕ
() 193

1. Эпикурейцы, стоики, Вторая софистика:
интерес к истории философских школ на фоне глобального возвращения к истокам греческой культуры 193

2. Аристотелики: первый пример школьной замкнутости,
опирающейся на толкование текстов основателя школы 199


3. Платоники до Плотина 202

Множество платоновских школ и их основные
доктринальные тенденции:
пифагореизм и антиаристотелизм 202

Оснащение школьного платонизма учебными пособиями 206

Жанровая эволюция: комментарии к диалогам Платона 208

Популярный платонизм и постепенная
сакрализация образа Платона 210

4. Школьный платонизм к началу III века н.э. 212

5. Плотин: усмотрение бытийной основы школьной
учености 213

6. Амелий, Порфирий:
эволюция школьной организации в связи с осознанием
оппозиции язычества и христианства 226

7. Ямвлих: окончательное оформление школьной
организации позднего платонизма 232


8. Ученики Ямвлиха 236

Школы в Апамее и Пергаме:
теургия и хранение священных текстов 236

Император Юлиан: неудачная попытка расширить рамки
языческой школы до пределов империи 238

9. Афинская школа: расцвет платонической схоластики 239

Плутарх, Сириан 240

Прокл и его преемники 241

Дамаский 244

10. Александрийская школа: христианство
принципиально готово к адаптации языческой системы философского образования 251


ЗАКЛЮЧЕНИЕ 259



ВВЕДЕНИЕ
^ История античного платонизма
в институциональном аспекте и периодизация
античной философии
Рассмотрение институционального аспекта истории антично­­го платонизма в настоящей работе имеет более конкретный и более общий смысл.

Конкретный смысл работы заключается в том, что мы можем отчетливей проследить и яснее понять механизмы бытования и развития этого внушительного многовекового феномена — античного платонизма — благодаря специальному вниманию к институциональному аспекту его истории.

Более общий состоит в том, что в историко-философской работе на современном этапе развития европейской философии неизбежно обнаруживается, что она имеет совершенно отчетливые предпосылки в той или иной философии истории. Специальное выделение и рассмотрение платонической традиции заставляет нас пересмотреть самые общие подходы к истории античной философии в целом. В данном Введении преимущественно подчеркивается второй аспект, тогда как первый аспект естественным образом усматривается из основной части работы.

Необходимость пересмотра традиционных подходов к изложению истории античной философии в целом (а оно, разумеется, предваряется ее определенным пониманием) провоцируется как общими методологическими соображениями, так и развитием кон­кретных исторических, филологических и историко-фило­соф­ских исследований. Именно совокупность этих провоцирующих мо­мен­тов обусловила то понимание истории античного платонизма, которое предлагается в настоящей работе и которое, как пред­ставляется, может во многом уточнить традиционное понимание истории античной философии в целом.

Проблема периодизации — первая из проблем, которые встают перед исследователем и излагателем истории античной философии. Впрочем, это относится и к любому другого периоду европей­ской философии и к другим философским традициям. Для со­вре­менной историко-философской мысли, а тем самым и для совре­менной философии как таковой все больше становится очевидным, до какой степени и эта проблема сама по себе — по самому своему существу — является философской.

В самом деле, от того, на каких философских позициях стояли исследователи, зависела и их интерпретация античной философии. Под влиянием Канта написана история философии Теннеманна, под влиянием Шеллинга — Фр. Аста. Едва ли удивительно, что сама история философии как философская наука в современном смысле начинается после Гегеля, что первые серьезные труды по истории античной философии в современном понимании были предприняты учениками и последователями Гегеля и Шлейермахера, что неокантианца П. Наторпа прежде всего занимает история проблемы познания в античности, что позитивист Т. Гом­перц рассматривал развитие европейской философии исключительно в связи с историей науки, что Хайдеггер, призывая к деструкции, одновременно считал необходимым вернуться к досократикам, стремился заново интерпретировать Платона, отыскать исконные античные черты у томистски близкого ему Аристотеля, etc.

Для отечественных историков философии советского периода, работавших по марксистско-ленинским схемам, едва ли случайным было выделение линий Демокрита и Платона и подчеркнутое внимание к материалистическим, телесным, рабовладельческим и про­чим такого рода аспектам античной философии. Поэтому с исчезновением искусственно воздвигавшихся идеологических подпорок традиционной схемы изложения античной философии необходимость для отечественной историко-философской традиции новых подходов становится все более очевидной. При этом в особенности важной оказывается самостоятельная интерпре­тация историко-философского материала, то есть непосредственная работа с источниками, а не со сложившимися вокруг них идеологемами.

Таким образом, этот более общий смысл предлагаемого рассмотрения античного неоплатонизма самым тесным образом связан с более конкретным его смыслом. Сам общий взгляд на историю античной философии и ее периодизацию, предлагаемый в настоящей работе, устанавливался на основе конкретных исследований греческих текстов Платона, Плотина, Прокла, а также аудиторного чтения ряда других греческих авторов классического и позднего периодов. Именно этой конкретной работой и спровоцировано стремление сделать при изложении античной философии узнаваемыми не те или иные схемы ее понимания, а самое античную философию, доступную нам в виде вполне обозримого числа лучше или хуже сохранившихся и изданных и непрерывно толкуемых текстов.
^ 1. Постановка проблемы
Античная философия не представляет собой некоего первозданного неисследованного пространства. Несмотря на неполноту наших источников мы знаем античную философию достаточно хорошо. Не в последнюю очередь это связано с тем, что европейская философия с самого своего возникновения у греков есть сфера постоянной рефлексии, то есть постоянного самосоотнесения на каждом этапе ее бытования с тем, что уже было сделано и делается в этой сфере. Поэтому с первыми изложениями предшествующей философской традиции мы сталкиваемся уже в самой античности, и уже в античности этих изложений много. В античности этот вид рефлексии преимущественно принимает форму доксографии.

Еще от Аристотеля мы знаем, что история греческой философии начинается с Фалеса (Arist. Met. I 983b21:       ), и тот же Аристотель первый систематически приводит мнения предшествующих философов при изложении отдельных проблем физики, первой философии и других разделов философии. Разработкой доксографической проблематики был специально занят ученик Аристотеля Теофраст, автор знаменитого в античности компендия  . Изложение по проблемам дополняется изложением по школам. Наиболее знаменитый и до сего дня используемый доксографический компендий Диогена Лаэртия, который уже опирается на длительную доксографическую традицию, выделяет ионийскую, италийскую, платоновскую, аристотелевскую, стоическую и эпикурейскую школы, а ряд философов рассматривает отдельно — вне этих школ.

Но известно также, что такое деление на школы (в частности, выделение ведущих четырех школ античности — Академии, Перипата, Портика и Сада) до известной степени отражает реальное положение в эпоху эллинизма, тогда как более ранний период оказывается представлен в данной классификации совсем условно, а на более поздний она естественным образом вообще не распространяется.

Осознание того, что античная доксография дает нам не сам материал как таковой, а его всегда тенденциозную выборку и известную интерпретацию, было чрезвычайно важным для историков философии ХIХ века, и одним из результатов этого осознания было, в частности, то специфическое направление в историко-филологической науке, которое стремилось выделить и рассмотреть самостоятельно подлинные фрагменты древних философов. Так в новоевропейской науке было положено начало совершенно определенной тенденции: проверить возникшие еще в античности схемы рассмотрения философии, выработать адекватное представление о том, что было на самом деле, и на основе подлинных материалов заново выстроить понимание того, с чем мы имеем дело, когда говорим об античной философии. На этом пути возникал ряд частных проблем, важнейшие из которых рассматриваются ниже.
^ 2. «Философия истории» и проблема периодизации
Укажем на три основные тенденции в подходе к самому полю исследования, каким является история античной философии. По существу дело и речь идет о том, что как у историка вообще, так в особенности у историка философии уже в основе отбора своего материала и его организации лежит некое предпонимание, то есть в большей или меньшей степени осознаваемая, но всегда предшествующая работе с материалом философия истории.

Эта неизбежная — хотя, может быть, и невольная — философская ангажированность историка, во-первых, может подчеркнуто сниматься за счет объективирования материала и методов его исследования; во-вторых, специфика философии может редуцироваться как несамодовлеющая за счет переключения внимания на внефилософские моменты, объявляемые первичными по отношению к философии; и, в-третьих, самодовлеющий философский характер историко-философской работы декларируется, и в этом случае мысль исследователя рассматривает себя как находящуюся в самой исследуемой сфере.

а) Первая тенденция — наиболее наивная с философской точки зрения и в то же время наиболее продуктивная с точки зрения развития наших конкретных представлений об античности — исходила из представлении о наличии объективной науки (например, некоей единой исторической науки от Геродота до наших дней), которая сама по себе — на основе своих постепенно выработанных достаточно точных и верифицируемых методов — получает результаты, могущие быть использованы в качестве материала, в частности, и историком мысли. Именно эта претензия на объективность способствовала мощному развитию комплекса историко-филологических наук, традиционно включавшихся в классическую филологию1, которая стремилась максимально освободиться от какой бы то ни было идеологической предвзятости, в частности, от философской ангажированности. Истина, достигаемая изысканиями ученого, есть истина научная и объективная, и при этом не так важно, идет ли речь об истории греческой вазописи, скульптуры или о философских учениях.

И действительно, классическая филология с ее отдельными отраслями — наука, причем наука кумулятивная и развивающаяся, так или иначе давшая начало всему комплексу историко-филологических и лингвистических дисциплин, сделавших исключительные успехи в ХIХ веке. Именно с результатами, полученными филологами-классиками или историками и философами, получившими соответствующую филологическую подготовку, и с проблемами, которые были ими осознаны, поставлены и так или иначе разрешены, мы и будем преимущественно иметь дело в дальнейшем, поскольку именно здесь был достигнут наиболее реальный прогресс в нашем знании как античности вообще, так, в частности, и античной философии. Зафиксировав, что в данном случае мы имеем дело со стремлением обрести истину, которая находится вне нашей (исследующей) мысли, укажем на две другие тенденции.

б) Одна из них исходит из того, что история мысли, будучи включена в некоторый более общий процесс развития цивилизации и культуры, определяется этим процессом. Исторические формы философии есть проявления чего-то другого, и понять философию означает понять, как в ней это другое проявляется. Таким образом, согласно этому подходу истина находится вне исследуемой нами мысли. На этом пути возникали разного рода редукционистские концепции, которые давали удобную канву для рассмотрения истории философии.

Ницшевское понимание системы ценностей как одного из проявлений воли к власти и их смены как смены здоровых инстинктов их вырожденческим извращением2; марксистское рассмотрение философии как идеологии господст­ву­ющего или угнетенного класса и истолкование смены идеологий как отражения надстройкой изменений экономического базиса3; дильтеевское понимание языка, нравов, правовых форм, искусства, а также философии как органов и форм само­познания, миросозерцания, коренящегося в жизни4; шпенглеровский, так сказать, биологический редукционизм5; стремление свести историю мысли к смене мифологических моделей мира6, к социологическим и психологическим реалиям; структуралистские подходы — все эти разные типы редукционизма отбирают у истории философии сам ее предмет и тем самым, разумеется, не предполагают специального внимания к его специфике.

в) Наконец, третья тенденция историко-философских исследований в наибольшей, как представляется, степени стремится совместить равно профессиональный интерес как к истории, так и к философии, то есть проявить интерес к истории как к царству истины, неотделимой от разума исследующего и исследуемого, а тем самым и от философии.

Тот факт, что в истории философии мы всегда имеем дело с философией в истории, с абсолютной четкостью был впервые осознан Гегелем7. Но как его адепты, так и противники, среди которых были прежде всего представители только набиравшей силу и еще молодой для Европы исторической науки, чьи успехи были связаны в том числе и с развитием классической филологии, не сумели воспользоваться этой прекрасной тавтологией.

Тому были причины. Основная, как представляется, состоит в том, что сам Гегель не показал, как и в чем индивидуальная мысль, имеющая дело с исторически конкретным материалом, может опознавать себя в качестве того, что убедительно для другого, то есть для другой мысли, которая рассматривает тот же материал вне гегелевской схемы в целом и самостоятельно интерпретирует отдельные моменты этого целого8. Собственно говоря, эта задача и не возникала, поскольку она не была поставлена как самостоятельно значимая проблема факта, то есть того, что является главным составляющим моментом исторического и историко-фило­соф­ского опыта.

Определяя философию как познание развития конкретного (Erkenntnis der Entwicklung des Konkreten9), как систему в развитии, в качестве каковой она и есть история философии (So ist die Philosophie System in der Entwicklung, so ist es auch die Geschichte der Philosophie10), Гегель в каждом данном конкретном случае не испытывает необходимости показать, что речь идет именно о том, о чем он говорит. Поэтому прекрасный общий тезис, согласно которому предметом мысли является сама мысль как конкретное историческое бытие, практически не приводит к конкретным историко-философским исследованиям.

Для того чтобы понять, почему общий плодотворный взгляд Гегеля на историю философии оказался непродуктивным в конкретных историко-философских исследованиях (хотя в качестве катализатора конкретных исследований «История философии» Гегеля имела безусловное влияние и значение), рассмотрим несколько примеров.

Гегель, рассуждая о божественном логосе у Гераклита при­водит начало его сочинения: «Da das Umgebende die Ver­nunft () ist, so sind die Menschen unvernünftig, sowohl ehe sie hören, als wenn sie zuerst hören. Denn da, was geschieht, nach dieser Vernunft geschieht: so sind sie noch unerfahren, wenn sie die Reden und Werke versuchen, welche ich aufzeige (­, auseinandersetze, erzähle, erkläre) nach der Natur jegliches unterscheidend und sagend, wie es sich verhält».

То, что Гераклит понимает окружающий мир как разум, или разумное рассуждение, безусловно, возможно11; но при этом исчезало еще одно понимание его текста, которое во всяком случае необходимо иметь в виду для исторически корректного толкования, в особенности, если этот фрагмент относится к началу сочинения:

«Хотя существует это-вот (= мое) рассуждение, однако люди всякий раз оказываются неспособны к пониманию: и до того, как выслушали (его), и выслушав впервые. В самом деле, хотя все возникает в соответствии с этим рассуждением, они, судя по всему, не имеют опыта в своих попытках схватить те слова и вещи, которые я излагаю, разделяя каждое в соответствии с природой и показывая его как есть».

При таком понимании этого текста (абсолютно естественном с точки зрения греческого языка) мы попросту стараемся не забыть, что он, вероятнее всего, стоит в начале конкретного сочинения, написанного в совершенно определенное время, сочинения, которое по своей заносчивости и чувству собственного интеллектуального превосходства оказывается абсолютно сопоставимым с началом сочинения презираемых Гераклитом Гекатея Милетского («...я пишу это так, как мне представляется истинным, ибо рассказы эллинов многоразличны и смехотворны» — fr. 1 Jacoby, перев. А. В. Лебедева) и Ксенофана («Истины точной никто не узрел и никто не узнает / Из людей о богах и о всем, что я только толкую...» — В 34 DK, перев. А. В. Лебедева).

Исторически корректно восстанавливаемый образ Гераклита очень хорошо впишется в историю интеллектуальных движений его времени как феномен безусловно интересный, но даже не центральный, а скорее периферийный. И нам трудно будет усмотреть в нем предвестника гегелевской диалектики просто потому, что мы постараемся остаться в пределах V века до Р. Х., где такого факта быть просто не может.

Однако для философского подхода все эти конкретные соображения могут представляться просто несущественными и нефилософскими по сравнению с гераклитовской диалектикой etc. Когда же исторически конкретный феномен оказывается философски неинтересным, тогда и конкретные исторические и филологические изыскания для философа проскакивают мимо существа дела. Но это же делает его собственные построения неинтересными для филолога и историка, причем тоже как не имеющие отношения к существу дела. И хотя это явственное и исходное расхождение между преимущественным интересом историка и филолога к тому, что вне нашего разума, в самой исторической действительности, и исключительными претензиями философского понимания, претендующего на схватывание существа дела в обход фактической стороны самого дела, оказалось при всей взаимной ограниченности этих расходящихся подходов весьма продуктивным как для европейской историко-филологической науки, так и философии, — тем не менее его принципиальная неудовлетворительность представляется очевидной.

Чтобы показать, что дело идет вовсе не о возможности различной интерпретации отдельных фрагментов, приведу другой пример — гегелевское изложение философии Платона. Рассмотрев отдельные платоновские концепции, Гегель затем излагает его диалектику, философию природы и философию духа, то есть в несколько модифицированной форме воспроизводит сформированное еще в Древней Академии деление философии на логику, физику и этику (политику)12. С точки зрения исторической реконструкции платоновской философии такое изложение оказывается безусловным анахронизмом и никак не позволяет нам понять, каким образом развивалась платоновская мысль и как та же Академия постепенно пришла к такому разделению философии. При всем желании нельзя свести платоновскую философию к трем диалогам — «Государству», «Тимею» и «Пармениду», — разве что вместе с неоплатониками рассматривать два последних диалога как вершину платоновской философии, на самой высокой ступени представляющую ее в целом.

Такого рода исторически некорректные интерпретации мы можем обнаружить на каждой странице гегелевской истории философии, хотя те же страницы для понимания самой гегелевской философии дают прекрасные примеры глубокомысленного философского отношения к знаменитым философским текстам античности. Именно эта несогласованность конкретной работы по исторически корректной реконструкции и интерпретации текстов, традиционно относящихся к философии, в специальном труде, провозгласившем изучение конкретного своей целью13, с общими прекрасными и глубокими с философской точки зрения установками и спровоцировала длительное расхождение между философской и историко-филологической интерпретацией истории философии. Но при этом необходимо помнить, что до известной степени эта несогласованность у Гегеля отражала реальную неразвитость историко-филологической науки и столь же реальную высоту философии Гегеля, в которой европейская философия впервые достигла понимания истории философии как целого.

Поэтому понятно и во всяком случае неудивительно, что именно гегелевский подход уже в ХХ веке оказал влияние на герменевтическую традицию: у Хайдеггера и Гадамера14 мы можем усмотреть целый ряд чисто философских подходов к совмещению истины как таковой (безусловно относящейся к философскому ведению, то есть наличной в исследуемой философии и в то же время в существе своем доступной исследующему разуму) с научной истиной историков и филологов. Однако несмотря на то, что именно в герменевтической традиции, как представляется, в принципе наиболее вероятно можно было бы предположить указанное совмещение научной истины и истины философской, эволюция герменевтической мысли от Хайдеггера к Рикёру, например, заставляет в целом осторожно относиться к перспективам развития этой традиции, где все меньше места остается для онтологической проблематики15.

Однако мы можем указать и на несомненную тенденцию вернуться к собственно историко-философской проблематике у ряда современных исследователей, имеющих опыт историко-филологических исследований в области античной философии. С этой точки зрения чрезвычайно перспективное направление современной философии, неразрывно связанное с самостоятельными историко-философскими штудиями, пред­ставлено в работах одного из наиболее авторитетных современных французских мыслителей Пьера Адо.

Воспитанный в духе томистской философии и испытавший влияние Жака Маритена, Пьер Адо приобщился к самостоятельной филологической и историко-философской работе под влиянием знаменитого издателя Плотина П. Анри и сначала приобрел известность своими публикациями по истории античного неоплатонизма и патристики. Но уже для Мишеля Фуко Пьер Адо становится авторитетом именно как философ. Благодаря выходу книг «Духовные упражнения и античная философия» (3-е издание вышло в 1993 году), «Внутренняя цитадель. Введение в “Размышления” Марка Аврелия» (1992), «Что такое философия» (1995), а также сборнику английских переводов, объединенных под заглавием «Философия как образ жизни» (1995)16 философская значимость Пьера Адо становится несомненной, но подлинное приобщение к его опыту требует от современности немалых усилий.

Другое современное направление в подходе к античной философии, уже проявившее себя достаточно ярко в исследовании Платона, также связано с именем издателя Pseud­epi­­grapha Pythagorica, исследователя стиля и хронологии платоновских диалогов Хольгера Теслефа. С его участием (и под его, на мой взгляд, сильным влиянием) был, в частности, выпущен сборник «Диалоги Платона: новые исследования и интерпретации»17. Хотя издатель отмечает, что направление этого сборника было задано рядом исследователей еще в ХIХ веке и представлено оно как филологами-классиками (начиная со Шлейермахера), так и философами экзистенциально-феноменологической ориентации (начиная с Ницше, филолога-классика, и Хайдеггера, возвращавшего европейскую философию к грекам), а также представителями американской прагматико-натуралистической школы (идущей от Вудбриджа), однако тот факт, что теперь драматическая интерпретация платоновских диалогов становится, по мнению ряда исследователей, доминирующей, весьма показателен.

Если отвлечься от частных проблем, разрабатываемых этим направлением, его общая ориентация может оказаться весьма перспективной для работы в указанном русле: совмещение относящейся к философскому ведению истины с научной истиной историков и филологов. И именно это представляется по существу возможным при последовательном проведении того институционального подхода, который развивается в данной работе.

Итак, поставив данную проблему в общей форме, не будем выпускать ее из виду при изложении более частных проблем, связанных конкретно с периодизацией античной философии.
^ 3. Терминологическая проблема
Эта проблема распадается на две части: во-первых, речь идет о терминологии, используемой современными исследователями для обозначения определенных исторических феноменов; во-вторых, о терминах, в которых интерпретируется античная философия начиная с самой античности. Принципиальная значимость этой проблемы состоит в том, что философы, филологи, историки по существу равно безразличны к тому, каков тот терминологический инструментарий, которым они пользуются, как если бы его характер был совершенно безразличен как для изучаемых фактов, так и для нашего их понимания.

а) Проблема терминологии, используемой современными учеными, может показаться не слишком существенной. В самом деле, если выделен определенный класс исследуемых предметов, то используемый для его обозначения термин может быть, как представляется, почти случайным, и часто с такими случайными, ad hoc возникшими терминами мы и сталкиваемся. Один из таких терминов — досократики.

Ряд ранних философов были объединены в собрании ^ Фрагменты досократиков (первое издание вышло в 1903 году), составленном знаменитым Германом Дильсом и впоследствии дополненном его учеником Вальтером Кранцем. Шестое издание Дильса-Кранца вышло в 1951–1952 годах и выдержало еще ряд репринтов. Как название первоначального собрания фрагментов термин «досократики» был абсолютно уместен, но постепенно — в силу того, что собрание фрагментов прочно вошло в научный обиход, — он приобрел несвойственный ему смысл исторического понятия, за которым невольно усматривается самостоятельная историческая реальность, некий особый самобытный феномен.

Выделение философии досократиков в качестве первого этапа античной философии сразу придает ей определенный характер, потому что начало — как известно — полдела: а именно, досократики трактовались — с опорой на Аристотеля, менее всего озабоченного исторически корректной интерпретацией своих предшественников, — преимущественно как натурфилософы, и тем самым вся античная философия начиналась с натурфилософии. Таким образом, квазиисторические характеристики приобретала по существу некая фикция (поскольку даже в очень огрубленном виде нельзя свести все разнообразие мысли VI–V вв. к натурфилософии), и никакое самое углубленное понимание и толкование этой фикции не приближает нас к подлинной исторической реальности. При всем том, что фигура Сократа действительно была рубежной18, — попытки установить, например, логику развития досократовской философии, проследить ее основные тенденции неизбежно имеют результатом произвольные конструкции, не имеющие реального исторического наполнения, тогда как реальные и весьма определенные тенденции развития данного периода греческой мысли оказываются вне поля зрения исследователей.

Введенное И. Г. Дройзеном в ХIХ веке понятие эллинизма, войдя в обиход, также обросло целым рядом ассоциаций, никак не предполагавшихся в исходном греческом слове: оно стало противопоставляться эллинству — подлинной греческой культуре эпохи ее расцвета — и обозначать синкретическую культуру на просторах империи Александра Македонского, распавшейся на отдельные монархии. О том, что само слово  означало следование грекам и использование чистого греческого стиля речи, при размышлениях об эпохе эллинизма вспоминается редко. В свое время специальное внимание к эпохе между расцветом греческой культуры и утверждением Рима было чрезвычайно важным и способствовало вмещению в поле зрения европейцев замечательных страниц их собственной истории. Но будучи воспринято как обозначение самостоятельного феномена, подлежащего специальному изучению, это понятие поро