Реферат: Медиа: средства в поисках целей

МЕДИА: СРЕДСТВА В ПОИСКАХ ЦЕЛЕЙ


При обращении к понятию «средств массовой информации» сразу же возникает неразбериха. Слишком неоднородно то содержание, с которым мы сталкиваем­ся, руководствуясь своим интуитивным пониманием того, что попадает в эту сферу. Законодательное определение СМИ в силу своего формализма также не дает нам на этот счет ясного руководства: неопределенный характер аудито­рии и известная степень периодичности — вот, пожалуй, и все, что мы можем от­сюда вынести.1 Поэтому попытаемся сперва очертить аналитические границы содержания самого понятия.

1. Понятия

Самой общей характеристикой медийной системы является ее информационно-кодовый характер, специфицированный в соответствии с материальным субстра­том, в котором реализован соответствующий информационный канал (типо­графский знак, радиоволна и т. д.). То, что мы получаем по каналам СМИ, — это поток сигналов, выбранный из определенной совокупности возможных элемен­тов. Набор последних может быть конечным (буквы алфавита, ограниченный набор слов некоторого языка) или же бесконечным (цветовые сочетания, кон­ституирующие визуальный образ на экране телевизора). Для получателя закоди­рованной информации принципиально соблюдение нескольких условий. В част­ности, он должен обладать возможностью декодировать получаемый сигнал (владеть соответствующим языком), и ему должна быть неизвестна принимаемая последовательность знаков. В противном случае сообщение не уменьшает сте­пень неопределенности ожиданий получателя и, следовательно, его информаци­онная составляющая будет равна нулю. Отсюда следует и еще одно условие: по­ступающая информация должна располагаться в сфере возможных ожиданий получателя, иначе она — несмотря на соблюдение двух первых условий — явля­ется всего лишь шумом. Информация — очень широкое понятие, в терминах ко­торого можно описывать множество самых разнородных явлений.2 Например, некоторые функции автоматических электронных систем можно описать как ко­дирование, передачу, декодирование и реакцию на поступившую информацию.

Принимающий датчик осуществляет сравнение закодированного послания с определенной совокупностью сообщений, которую он может получить, и дей­ствует, исходя из конечного ряда возможных реакций. Правда, довольно трудно говорить о том, что для такого «получателя» возможно неожиданное или непред­виденное сообщение. И, хотя при определенных допущениях в области инфор­мационного взаимодействия можно попытаться выделить тип, свойственный коммуникации только наделенных сознанием существ, мы оказываемся при этом в сфере, довольно далекой от темы СМИ.3

Попробуем теперь выяснить, не является ли более определенным, а значит, и бо­лее содержательным понятие «медиа». Термин «массовый» заслуживал бы отдельно­го рассмотрения, которое мы не можем себе здесь позволить. Сам концепт «массы» был введен для описания социальных реалий индустриального общества и, на наш взгляд, получил непропорционально интенсивную ценностную окраску после того, как культурная элита принялась в целях самозащиты пугать им тех, кто распоряжал­ся значительными экономическими и властными ресурсами. Под массовостью мы будем понимать в дальнейшем только то, что информация, поступающая по опреде­ленному медийному каналу, не адресована конкретному получателю, причем сам информационный носитель представляет собой тиражируемый продукт.

Антропологически заданное, фундаментальное различие человеческого воспри­ятия определяется противоположностью той информации, которую мы получаем непосредственно, в своем живом телесном опыте, и информацией опосредованной (т. е. собственно медийной), прошедшей процедуру кодирования и декодирования и поступающей по специализированным каналам, отличным от наших естественных органов чувств. Особенность «живого опыта» в сфере чувственного восприятия (для простоты, ограничимся только этой областью, хотя это и не весь опыт) заключается в том, что он: 1) связан с телесным присутствием, 2) континуален, 3) потенциально бесконечно варьируем применительно к воспринимаемому предмету. Последнее ка­чество здесь для нас особенно важно, поскольку оно радикальным образом отличает непосредственно доступную форму восприятия от медийной. Эта особенность жи­вого опыта есть следствие перспективного характера нашего непосредственного вос­приятия (на предмет мы можем смотреть только с одной определенной точки зре­ния), а также того обстоятельства, что число перспектив, в которых нам может быть дан предмет чувственного восприятия, бесконечно. Сфера живого, актуального опы­та формирует жизненный мир человека, его предельное представление о «реально­сти», задающее для него масштаб достоверного восприятия и суждения, основание для практических оценок, а также критерии целенаправленного поведения. Из это­го следует, что опосредованное (медийное) достраивание сферы живого опыта всегда предполагает последний в качестве необходимого условия.4 Однако вторичный хара­ктер медийного конструкта не отменяет возможности «забвения» живой сферы опы­та и медиатизированной переинтерпретации последней.

Несмотря на уникальный и основополагающий характер сферы живого опы­та, он имеет один принципиальный недостаток — крайнюю ограниченность. Нам трудно представить человеческое сообщество, которое могло бы довольство­ваться только этой сферой, разве что какая-нибудь небольшая первобытная де­ревня, лишенная контактов с другими сообществами и настолько поглощенная борьбой за существование, что там не существует возможности для развития да­же зачаточных форм медийно-закрепленной и транслируемой информации (на­пример каких-то религиозных или мифологических представлений). Но если воспользоваться образом человека как «ошибки природы», как существа, кото­рое неспособно полностью руководствоваться системой своих инстинктов в ка­честве наиболее адекватного непосредственного канала информационного обес­печения своей жизнедеятельности, то можно будет сказать, что само существование человека как такового уже связано с определенной медийной си­стемой (в первую очередь с языком). Эта система позволяет ему довольно не­обычным и сложным образом поддерживать свое существование в переменчивом и агрессивном мире. «Разумность» человека обнаруживает себя в том, что он от­вечает на стимулы не немедленной рефлекторной, а «заторможенной» реакцией, опосредованной сложной конструкцией, которой может быть приписан языко­вой характер. Несомненно, что одним из ключевых моментов медиатизации че­ловека стало возникновение письменности.5

2. Предыстория

Для того, чтобы понимать, что такое СМИ в современном смысле и какова их роль, помимо чисто понятийных определений необходима также какая-то пер­спектива, позволяющая более отстраненно взглянуть на эту систему. И мы, види­мо, поступим наилучшим образом, если в самых общих чертах рассмотрим ту ме­дийную среду, которая предшествовала появлению современных СМИ, чтобы обнаружить искомые структурные различия. Как мы выяснили выше, при той феноменологической интерпретации, которую мы дали этому понятию,6 можно говорить о том, что медийное измерение фактически изначально присуще чело­веку. И все же именно в Средние века оно приобретает ряд тех черт, которые рас­познаются и в современной системе СМИ.

К этому моменту возникает и распространяется ряд мировых религий, пред­ставляющих собой высшую ступень религиозного универсализма и практически исчерпывающим образом определяющих структуру как социального, так и кос­мологического мировосприятия. В западном христианском мире система рели­гиозных представлений закрепляется и транслируется через два основных информационных ряда — образно-визуальный мир церкви, адресованный «мас­совому» зрителю, и текстовую культуру.7 С одной стороны, в связи с письменным характером религиозного писания и при определенной философской проработке возникает представление о языке, который, как выражается Бенедикт Андерсон, «дает привилегированный доступ к онтологической истине, а именно потому, что он — неотъемлемая часть этой истины».8 При этом возникает группа двуязычной интеллигенции, выполняющей роль посредника между разговорным языком и латынью, между землей и небом. Как полагает Андерсон, было бы неверно ви­деть в образованных людях Средневековья своего рода теологическую технокра­тию. Язык, которым они пользовались, весьма сильно отличался от невразуми­тельных жаргонов современных юристов или экономистов, находящихся на периферии представления общества о реальности. Образованные люди Сред­невековья давали целостные ответы на экзистенциально значимые вопросы о мире и занимали стратегическое положение в той космологической иерархии, на вершине которой располагалось божественное.9 Специфика «массовой» образной культуры заключалась, в свою очередь, в том, что она выработала такие частные формы донесения универсального содержания христианской религии, которые позволяли легко усваивать его в любой области христианской ойкумены. Это выражалось, в частности, в том, что эпизоды священной истории адаптиро­валась в плане выражения к конкретным обстоятельствам места и времени, включая детали одежды, архитектурные элементы и т. д.10 Это кажется несообраз­ным для «корректного», исторически-образованного сознания, однако сходные приемы используются также и в современной массовой медийной культуре (например, в исторических голливудских блокбастерах). Кроме того, образно-визуальная христианская культура использует хорошо известные нам и в настоя­щее время формы воздействия на воображение. В частности, легко провести па­раллель между образом св. Марка на одной из картин Якопо Тинторетто и современным Бэтменом.11

Разрушение единой системы средневекового европейского мира было обу­словлено двумя важнейшими идейными движениями: Ренессансом и Реформа­цией. Оба они были тесным образом связаны с изменением, с одной стороны, политической системы средневековой Европы, приведшим в конце концов к складыванию современного порядка национальных государств, и, с другой сто­роны, с техническими медийными инновациями и перестройкой всей коммуни­кативной структуры общества. В последней части важнейшим является изобрете­ние печатного станка (ок. 1456 года была напечатана Библия Гутенберга). Как указывает Маршалл Маклюэн в своей «Галактике Гутенберга», печатный станок создал первый промышленный товар массового производства в современном смысле слова. В отличие от других продуктов, которые можно назвать первыми промышленными товарами (текстиль, кирпич или сахар), книга есть закончен­ный предмет длительного пользования, точно воспроизводимый в широких масштабах.12 Эта технологическая революция, открывшая эру массового (воспроиз­водства и потребления медийной продукции, дополнялась рядом структурных изменений в системе коммуникации, которые были инициированы Реформаци­ей. С одной стороны, она привела к разрушению той сложной структуры доступа к священным текстам, которая поддерживала особый статус образованных людей Средневековья. Отношения человека с Богом и с Писанием не должны опосре­довать ни институт церкви, ни группа образованных людей, которым делегирует­ся право авторитетной интерпретации священных текстов. «Только вера» и «только Писание» — вот два протестантских принципа, обобщающих эту уста­новку. Лютеровский перевод «Нового Завета» (1522) маркирует начало принци­пиально нового отношения к Писанию, которое уже не предусматривает обяза­тельного места для образованного посредника, что ведет к разрушению вышеописанной средневековой системы. В то же время Реформация порождает мощное движение борьбы с «массовой» визуальной католической культурой в форме протестантского иконоборчества.13

Возникновение широких каналов печатной коммуникации и подъем рефор­маторского движения вызвали соответствующую реакцию католической церкви, крупнейшей инновацией которой было изобретение цензуры (наиболее известная система в виде Index Librarum Prohibitorum — «Индекса запрещенных книг» — была введена католической церковью в середине XVI века). Впоследст­вии цензурная политика широко практиковалась государством, хотя в эпоху про­свещенного абсолютизма можно было наблюдать эксцессы необычайно либе­рального подхода к прессе, правда, весьма непродолжительные. Так, Иосиф II в своем патенте о цензуре 1781 года объявлял: «Критики, если это только не гру­бые памфлеты, не могут быть запрещаемы, кого бы они ни касались, начиная с главы государства и кончая последним подданным, ибо всякий, желающий знать правду, может только радоваться, узнавая ее этим путем».14

Параллельно этим изменениям в Европе протекали политические и экономи­ческие процессы, вызванные, с одной стороны, централизацией обособляющихся национальных государств и, с другой стороны, возникновением единой экономи­ческой системы, которая характеризуется как капиталистическая.15 По сути гово­ря, то, что мы можем назвать прототипом современных медиа (газета), возникает именно в силу интенсификации этих отношений (узловыми пунктами которых были крупные торговые компании и политические центры) и имеет форму сперва нерегулярных и частных, а затем периодических и адресованных широкой аудитории отчетов. Судя по характеру материалов, которые составляли прототип нынеш­них медиа, они были сходны с сухими деловыми новостями, которые в сфере сов­ременных СМИ составляют лишь один сегмент. Становление регулярной прессы предполагало развитие инфраструктуры, отвечавшей новым реалиям политиче­ской и экономической жизни, причем возникновение и развитие регулярных поч­товых сообщений играет существенную роль в этом процессе.16

При этом немассовые формы коммуникации не исчезают и не вырождаются, но, напротив, иногда приобретают новые и весьма важные функции. Например, переписка становится главным средством создания новой формы транскультур­ного и надгосударственного единства, возникшего на месте католицизма, — но­воевропейской науки. В то же время ученые — в отличие от деятелей Реформа­ции — продолжают использовать латинский космополитический язык, что обеспечивает интенсивный обмен идеями и создает общее пространство дискус­сии в Европе. Складывающиеся национальные литературы, напротив, использу­ют национальные языки (Шекспир не имел — в отличие от Локка или Гоббса, ра­боты которых существовали и на латыни, — первоначальной общеевропейской известности). Периодические же средства научной коммуникации (издания академий и научные журналы) возникают во второй половине XVII века, что серьезным образом меняет облик науки, отказывающейся от идеологии «тайного знания» в пользу идеологии «публичного приоритета».

Все эти процессы указывают на одно весьма важное обстоятельство, сопутст­вовавшее появлению современных форм массовой коммуникации. В отличие от предшествующих обществ и культур, имевших весьма узкие, обозримые для индивида и хорошо упорядоченные формы сохранения и трансляции социально-значимой информации, возникновение современных обществ западного типа было связано как с бурным ростом числа информационных каналов (не вытесня­ющих, но дополняющих друг друга), так и с увеличением их информационной плотности. «Необозримость» информации, которая очевидна для всякого, кто обращается сейчас к Интернету, в действительности является многовековой про­блемой. Уже в первый век книгопечатания возникло осознание этого процесса. И все же окончательный распад единого информационного поля происходит, по-видимому, только в начале XIX века.17 Следствием этого является, например, раз­мывание некоторых классических культурных канонов (в частности, возникает возможность реализации субъективных предпочтений), а также снижение уров­ня критериев информационного отбора в силу исчезновения единой контроли­рующей культурной инстанции. Отдельный человек теряет не просто возмож­ность овладения всем социально-значимым информационным пространством: он не может уследить даже за наиболее важными новинками в этом потоке. Пред­принимая усилия в этом направлении, человек изменяет некоторые фундамен­тальные параметры своей идентичности, когда происходит то, что Г. Люббе назы­вает «сокращением нашего пребывания в настоящем», то есть стремительное устаревание прошлого и динамизация ожиданий будущего.18 Интенсификация информационного потока ведет также к тому, что новизна достигается за счет по­стоянной «рекультивации» устаревших идей (Н. Луман). Эта проблема распро­страняется сегодня фактически на все информационные каналы (в том числе на науку). От этого явления в каком-то смысле свободна только новостная составляющая медиа постольку, поскольку она имеет дело с единичными явлениями. Завершая наш краткий исторический обзор и переходя к рассмотрению некоторых современных функций системы СМИ, обратим еще раз внимание на то, что ряд особенностей современных СМИ имеют намного более длительную историю, чем мы обычно предполагаем. Что ж, наша короткая память как раз и есть продукт их деятельности.

3. Функции

Если не пользоваться жестко заданными системными критериями,19 а попытаться классифицировать целевое назначение фактически наличных в СМИ материалов, то можно выделить довольно обширный ряд функций, которые они выполняют. К ним относятся: 1) информирование, 2) социально-политические функции, 3) экономические функции стимуляции потребления и, наконец, 4) развлечение.20

Будем исходить из того, что специфика всех этих функций в современных общест­вах задается несколькими формами универсализации взаимодействий, характер­ных для их базовых подсистем. В экономике таким типом универсализма является рыночная капиталистическая система, основанная на денежном эквиваленте, в об­ласти политики — демократия и народный суверенитет, в социальной сфере — либеральный индивидуализм и формально-правовое регулирование конфликтных отношений. Это взаимосвязанная структура, каждый из элементов которой не только поддерживает, но и уравновешивает другие, не позволяя одному из них поглотить все прочие.21 Нельзя сказать, что все эти типы универсализма повсеме­стно реализованы (не составляет никакого труда найти примеры отклонений и ис­ключений). И все же именно они суть те регулятивы, которые задают современный набор возможных сценариев действия и легитимных идей, озвучиваемых — в сфе­ре ответственного действия — даже теми, кто им не следует. Совершенно непра­вильно понимать их как идеологемы, которые используются каким-то социальным субъектом для реализации определенных целей. Это типы алгоритмизации жизни, заданные самим ритмом и способом организации сложившейся цивилизации. Су­ществуют и другие (в каком-то смысле более частные) разновидности универсали­зации, например, наука. Не потому, что предлагаемые ей способы объяснения ми­ра глубже, но потому, что она выработала наиболее удобный и общезначимый способ организации и трансляции знания.

Применительно к информированию можно различать глобальный и локаль­ный горизонт новостных событий. Последний связан со спектром ожиданий, имеющих непосредственное отношение к моему актуальному опыту. В чистом виде — это, например, прогноз погоды для моего населенного пункта. Понятие «локальности» не исчерпывается пространственными характеристиками. Рыноч­ная котировка определенных видов ценных бумаг локальна для их держателей, равно как и появление нового музыкального усилителя класса Hi-End — для ка­кой-то группы меломанов. Тем не менее важнейшим сегментом локальной ин­формации остаются «местные» новости, поскольку они связаны с привычным образом жизни большей части населения. Глобальный горизонт новостных собы­тий, напротив, не имеет прямого отношения к сфере моего актуального жизнен­ного опыта. Они представляют собой предмет «интереса», а не практических по­требностей, по отношению к которым я могу отслеживать их адекватность, оперативность и т. д. Интерес (если воспользоваться определением Канта) есть «случайное полагание воли». Когда я устраиваюсь смотреть новости, то сфера мо­их ожиданий — мир в целом.22 За пределами сферы моего непосредственного опыта (включая персональное общение) СМИ служат фактически единственным источником моего знания о мире. Исключение составляет лишь тот альтернатив­ный способ рецепции мира, который способны предоставлять иначе организо­ванные дискурсивные способы его освоения в форме книг неразвлекательных жанров и сугубо прикладных, рецептурных изданий, вроде советов психолога на все случаи жизни. Однако данный тип доступа к реальности актуален (за пре­делами образовательных и научных институтов) для весьма немногих людей.23

Таким образом, можно сказать, что СМИ в современном обществе отвечает за формирование индивидуального смыслового образа «реального мира», который выстраивается на основании информации, поступающей к потребителю с инде­ксом «реально» (т. е. на основании, в первую очередь, новостей). В этой связи по­пытаемся выяснить, каким образом информативная функция СМИ является так­же и смыслообразующей. Если распространить некоторые выработанные в философии и социальных науках способы концептуализации смысла на ин­формационно-новостную сферу СМИ, то здесь можно выделить по меньшей ме­ре две формы смыслообразования.

Во-первых, с семантической точки зрения новостные сообщения в СМИ за­дают способ данности предмета или факта.24 Любой медийный канал жестко фи­ксирует этот способ данности и не позволяет нам варьировать его так, как это по­зволяет делать наш актуальный жизненный опыт.25 Одно и то же событие может быть задано бесконечно различными способами при сохранении свой полной фактической достоверности. Поскольку, однако, понимательная процедура де­шифровки сообщения применительно к предметам, о которых у меня нет акту­альной опытной осведомленности, является процедурой конституирования предмета на основании предложенного мне способа данности (смысла), то и ре­зультат этой декодирующей деятельности (факты, о которых сообщается) попа­дает в зависимость от способа их данности. Если подобрать простую аналогию, то достаточно обратить внимание на то, что при монокулярном восприятии, на­пример, одного и того же стакана можно видеть в одном случае просто круг, а в другом — прямоугольник. Таким образом, избирая способ подачи предмета, СМИ способно в широких пределах варьировать представление об этом предме­те, возникающее у получателя информации. В деловых СМИ (например, финан­совых), стремящихся максимально «объективировать» информацию, эффект вариативности устраняется — настолько, насколько это вообще возможно, — за счет жесткой формализации правил составления сообщения.

Второе понятие смысла, которое мы можем использовать применительно к новостным СМИ, — это герменевтическое понятие наделения значительно­стью.26 Поскольку сфера опыта имеет континуальный и бесконечно варьируемый характер, то способом ее антропологической организации является выделение в ней определенных моментов, что задает выборочный характер памяти (не толь­ко индивидуальной, но и коллективной исторической) и в то же время позволяет нам выстраивать целенаправленные виды действия (что требует отсечения того, что незначительно). Так складывается смысловая жизненная сфера, в которой вы­деляется важное, игнорируется и предается забвению неважное. За пределами ак­туального опыта структурные элементы моего мировосприятия задаются медий­ными каналами, которым тем самым делегируется не только человеческая способность выбирать способ данности предмета, но и право выбирать сам пред­мет. С поправкой на упрощенный физиологизм выражения можно в этой связи полностью согласиться с Маклюэном, который рассматривает медийную сферу как ампутированную и отчужденную нервную систему человека. Таким образом, СМИ организует смысловое пространство мира, находящегося за гранью моего личного опыта, создавая тем самым тот предметно-событийный каркас, который дает нам опорные точки в пространстве коммуникации за пределами индивиду­ального актуального опыта (если случайный разговор с незнакомым человеком нередко начинается с обсуждения погоды, которая стоит на улице, то переход к политическим темам, как правило, уже опосредован медийной сферой).

Для некоторых подсистем общества возможность влияния на смысловой уни­версум представляет собой ценнейший ресурс, и все, кто использует сферу СМИ в своих интересах, всегда стремились присвоить право определять значительность событий и оказывать влияние на способ их подачи. Здесь мы соприкасаемся с ши­роко обсуждавшейся в XX столетии проблемой возможности тотального контроля над смысловой сферой медиа. Именно в связи с их информационной составляю­щей эта проблема наиболее показательна. СМИ не обязательно «искажать» или «придумывать» события: не затрагивая предметного «значения» (воспользуемся термином Фреге) информационного сообщения, но варьируя исключительно его смысл можно выстраивать совершенно различные образы действительности. Многие теоретики считали, что по мере развития форм контроля, которыми обла­дает политическая власть, и (или) по мере экономических процессов монополиза­ции в сфере медиа человечество окажется в тотально-контролируемой медийной реальности.27 Ряд современных интеллектуалов (например, Ваттимо и Тоффлер), напротив, констатирует или предрекает исчезновение тотальных, массовых по своему воздействию средств медиа, которые диверсифицируются в силу экономи­ческих процессов, протекающих в современном обществе, в силу появления но­вых медийных каналов (например, Интернета), в силу кризиса больших нарративов как таковых и т. д. Общество, как они считают, не просвечивается и не контролируется каким-то всевидящим оком, но, напротив, становится все более непрозрачным, состоящим из небольших анклавов, каждый из которых имеет свой собственный информационный горизонт, отличный от «массового». Впро­чем, разрешить дискуссию относительно того, возрастает ли в настоящее время контролируемая гомогенизация медийной сферы или же нет, практически невоз­можно, поскольку в конечном итоге мы придем к тому, что ее участники различ­ным образом расшифровывают некоторые базовые понятия (например, понятие свободы), так что конкретная позиция будет определяться выбранным языком, набором антропологических допущений и ценностной позицией.

Возвращаясь к проблеме глобального и локального новостного горизонта, за­метим, что единственным способом нашей индивидуальной оценки информа­тивного сегмента СМИ является его связь с областью непосредственного опыта. Только в локальной сфере мы можем контролировать и независимым образом оценивать смысловую корректность информации. В глобальном информацион­ном срезе мы, напротив, в максимальной степени подвергнуты манипулятивным эффектам или же просто хаотическим и бессистемным влияниям. В то же время возможная заинтересованность в локальной информации связана с возникнове­нием устойчивого спектра интересов, что предполагает, в свою очередь, опреде­ленную социальную, экономическую и политическую стабилизацию. Без соблю­дения этих условий существует лишь случайный информационный интерес, выполняющий терапевтические функции отвлечения от реальных проблем и склонный к замыканию в пронизанных мифическими чертами смысловых ми­рах. Указанная обусловленность СМИ внеположенными факторами означает также, что свою информационную функцию они способны выполнять лишь в той мере, в какой само общество подчинено действию тех универсальных алго­ритмов, о которых говорилось выше. Иначе говоря, они зависимы от них даже в той мере, в какой речь идет об «одном только информировании».

При этом действие этих универсализующих механизмов не только создает об­щественные условия возможности нормальной работы информационных СМИ, но и упорядочивает работу самих медиа. Например, появление концепции «объ­ективного репортажа», культивируемого западной деловой прессой, было связано с определенными рыночными процессами, происходившими в XX столетии в этой сфере, а именно с появлением информационных агентств, обслуживающих целую сеть разноориентированных СМИ.28 Только в силу этого современная пресса перестала иметь тот узко-партийный характер, которым отмечено все ее существование в XIX столетии.

Российский автор начала XX века так описывал идеальную модель журнали­ста: «Литератор убежденный, журналист честный не торгует своими произведе­ниями, его цель будить "чувства добрые", и ради этой цели он готов одиноко не­сти крест страдания. Его интересует не сбыт "экземпляров", а распространение целей. Столкнувшись с равнодушием публики, он не продаст "правды чистые учения", не изменит им, или употребит всю силу находящегося в его распоряже­нии красноречия, всю заразительность своего искреннего убеждения для того, чтобы переубедить читателей, предпочтет остаться нищим и одиноким, устремит свои надежды на потомство или, наконец, сломает свое перо, но не станет подла­живаться под спрос».29 Это описание предполагает, что журналист является по преимуществу выразителем определенной идеологической позиции, он имеет мнения и идеи, которые и стремится донести до читателя. Его цель — сформиро­вать общественное мнение, для чего ему требуется свобода слова. Журналист здесь неотделим от публициста, идейного литератора и критика — фигур, знакомых нам по «Отечественным запискам» XIX столетия.

Примерно такой же персонаж замаячил в СМИ в конце советского периода, и сходная риторика опознается в некоторых дискуссиях о свободе слова, время от времени вспыхивающих в постсоветскую эпоху. Нам представляется, что дан­ный образ и способ самоидентификации в значительной степени является анахроническим и обреченным если не полное исчезновение, то на неизбежную маргинализацию.30 Его затянувшееся существование обусловлено, как ни стран­но, именно советским периодом, когда фактически всякий владевший печатным словом человек наделялся крайне высоким статусом (причем этот статус поддер­живался как пристальным контролем, так и жесткими репрессивными действия­ми). Поскольку радикальная трансформация нашего общества происходила с опорой на этот высокий статус СМИ («гласность»), то опыт помещения в со­вершенно иные условия (рынок) является очевидным образом травмирующим для людей, значительное число которых предполагало в результате этой транс­формации повысить свой социальный статус и расширить сферу влияния, но в основной своей массе эти люди лишились и того, что имели.

Чтобы аргументировать тезис об анахроничности, несколько подробнее рас­смотрим набор тех условий и допущений, на основании которых изначально вы­страивалась доктрина общественного мнения и свободы слова. Важнейшим критерием, обозначившим рубеж появления современных (модерновых) обществ является выделение из государства как целостного организма особой сферы — общества («гражданского общества»), которое противопоставляется государству как субъект самостоятельных интересов. Этот процесс протекал неравномерно в различных европейских странах: в Англии, например, он был сравнительно по­степенным, тогда как во Франции носил конвульсивный (революционный) ха­рактер. Свое завершение он получил, когда сформировалось то, что Ю. Хабермас назвал сферой «публичности», — пространство обмена общественно-значимыми мнениями, структурированное согласно определенным коммуникативным нор­мам. При этом именно пресса стала рассматриваться как главный инструмент влияния общества на государство. Из средства информирования она превраща­ется в орудие политического, «партийного» действия.31 Показательно, что сам термин «общественное мнение» появляется во Франции ок. 1750 года, в Анг­лии — в 1781 году и в Германии — в 1793 году.32

Политические функции СМИ как выразителей «общественного мнения» предполагали наличие так называемой «публики» — высокообразованного слоя людей, способных выносить самостоятельное суждение в ситуации дискуссион­ного столкновения мнений, а также выстраивающих целостную и когерентную систему политических взглядов (коммуникативная концепция Хабермаса рас­сматривает сферу публичности как нормативным образом подчиненную ряду со­ответствующих рациональных правил). Журналист из вышеприведенной цитаты Берлина как раз и является фигурой, имеющей и выражающей определенное мнение, которому предписывается общественно-значимый характер. Аналогич­ную роль играет идейно-партийный орган печати, которому публика делегирует право отбора и первичного освещения событий.

Рассмотрим теперь те доктрины, которые легитимировали данную систему. Применительно к сфере общественного мнения ряд просвещенчески-ориентиро­ванных мыслителей (Мильтон, Джефферсон, Милль)33 выработали концепцию «свободы слова». Вслед за теоретиками прессы назовем ее просвещенческой либер­тарианской концепцией, но будем отличать ее от неолиберальной рыночной кон­цепции.34 Генетически ее можно рассматривать как дальнейшее развитие концеп­ции «свободы совести» — доктрины, принятой в конечном итоге европейским сообществом, осознавшим бесперспективность продолжения религиозных войн, порожденных Реформацией. Теория свободы слова наследует также ряд черт, укоре­ненных отчасти в христианской, отчасти в философской европейской традиции. Она, в частности, предполагает, что установки, мотивации и методы работы произ­водителей общественного мнения таковы, что их фактически следует считать учены­ми, занятыми поиском истины.35 Как производители, так и потребители общест­венного мнения понимаются при этом как существа в первую очередь познающие и способные к рациональной оценке достоверности и истинности любых суждений. Поскольку истина априори рассматривалась как то, что непременно получит всеоб­щее признание после предъявления публике, никто не видел препятствия для того, чтобы не допускать в сферу публичности и ложные мнения. Просвещенческая ли­бертарианская модель функционирования прессы предполагала также, что область публичных мнений не является сферой непосредственного доступа (как в смысле их выражения, так и в смысле их усвоения) для широких слоев населения (для «наро­да»). Мильтон считал, что широкое распространение каких бы то ни было мнений никоим образом не может быть прямым следствием их свободного выражения: что­бы это произошло, требуется активность компетентных и авторитетных посредни­ков между знанием и народом: «все такие сочинения, истинны они или ложны, "не­понятны без руководителя", как были непонятны пророчества».36 Можно также заметить, что сфера таким вот образом формируемого общественного мнения начи­нала рассматриваться образованными людьми как преимущественный канал влия­ния по мере того, как более привычный способ взаимодействия с властью (советник при государе) переставал быть эффективным.37

Когда идеология народного суверенитета и народного правления получила широкое признание и распространение, возникла, однако, другая проблема. Речь шла об опасности давления на индивида уже не государства, а самого общества (того самого общественного мнения). Свое законченное выражение эта пробле­ма получила у Джона Стюарта Милля, который осознал опасность диктатуры большинства (или тех, кто смог заявить себя как большинство) над меньшинст­вом, признавая такую форму диктатуры даже более суровой, чем диктатура чисто государственная (тираническая). Новую концепцию демократии как соблюдения прав меньшинства Милль формулировал так: «Если бы весь род человеческий за исключением только одного индивида был известного мнения, а этот индивид был мнения противного, то и тогда все человечество имело бы не большее право заставить молчать этого индивида, чем какое имел бы и сам индивид заставить молчать все человечество, если бы имел на то возможность».38

Однако просвещенческая модель формирования общественного мнения, рассматривавшая его про