Реферат: 2 знает ответы на следующие вопросы: каковы основные тенденции эволюции русской силлабо-тонической метрики на рубеже веков?

Примерный список вопросов (начало XX в.)

Идеальным результатом изучения эволюции русской метрики на рубеже XIX и XX вв. считается такой, что студент:

1) в общих чертах представляет себе творчество и может процитировать хотя бы отдельные строфы хотя бы следующих поэтов: (а) Бальмонт, Бе­лый, Блок, Брюсов, Волошин, Гиппиус, Вяч. Иванов, Сологуб; (б) Анненский, Кузмин; (в) Ахматова, Гумилёв, Мандельштам; (г) Гуро, Хлебников, Саша Чёрный.


2) знает ответы на следующие вопросы:

– каковы основные тенденции эволюции русской силлабо-тонической метрики на рубеже веков?

– что такое цезурные усечения и наращения? кто в русской поэзии ими активно пользовался?

– что такое дольник, 3-иктный дольник, расшатанный дольник, акцентный стих?

– кто из русских поэтов первым стал систематически пользоваться дольником?

– как можно определить семантический ореол дольника?

– кому из русских поэтов принадлежит заслуга внедрения дольника в массовый метрический репертуар?

– что такое микрополиметрия?

– в чем состоит роль Бальмонта, Гиппиус, Блока, Кузмина, Ахматовой, Хлебникова в развитии русской метрики и строфики?


3) может назвать авторов следующих строк:

А в Библии красный кленовый лист // Заложен на Песни Песней.

А вот у поэта – всемирный запой, // и мало ему конституций!

А над кроватью надпись по-французски // Гласит: “Seigneur, ayez pitié de nous”.

А я стою один меж них // В ревущем пламени и дыме // И всеми силами своими // Молюсь за тех и за других.

Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!

Ариадна, Ариадна, // Уплывает твой Тезей!

Ах, верен я, далёк чудес послушных, // Твоим цветам, весёлая земля!

Ах, покидаю я Александрию // И долго видеть её не буду!

Безбровая сестра в облезлой кацавейке // Насилует простуженный рояль

Белый стан, голоса панихиды // и твоё золотое весло.

Бессолнечные, мрачные сады // И голос Музы еле слышный.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса. // Я список кораблей прочёл до середины

Близ медлительного Нила, там, где озеро Мерида, в царстве пламенного Ра, // Ты давно меня любила, как Озириса Изида, друг, царица и сестра! // И клонила пирамида тень на наши вечера.

Близко буря. В берег бьётся // Чуждый чарам чёрный чёлн.

Бывают странными пророками // Поэты иногда…

Быть может, прежде губ уже родился шёпот

Бьются Перун и Один, // В прасини захрипев. // Мы ж не имеем родин // Чайкам сложить припев.

В гибком зеркале природы // Звёзды – невод, рыбы – мы, // Боги – призраки у тьмы.

В гордую нашу столицу // Входит он – Боже, спаси! – // Обворожает царицу // Необозримой Руси.

В Кремле не надо жить, преображенец прав.

В Петербурге мы сойдёмся снова, // Словно солнце мы похоронили в нём

В раю мне будет очень скучно, // А ад я видел на земле.

В этот час я родился, // В этот час я умру, // И зато мне не снился // Путь, ведущий к добру.

В эту ночь я буду лампадой // В нежных твоих руках...

Ведь под аркой на Галерной // Наши тени навсегда.

Ведь я – сочинитель, // Человек, называющий всё по имени, // Отнимающий аромат у живого цветка.

Верю в Солнце Завета, // Вижу зори вдали. // Жду вселенского света // От весенней земли.

Ветер – пение. // Кого и о чём? // Нетерпение // Меча быть мячом.

Ветер милый и вольный, // Прилетевший с луны, // Хлещет дерзко и больно // По щекам тишины.

Видишь день беззакатный и жгучий // И любимый, родимый свой край, // Синий-синий, певучий-певу­чий, // Неподвижно-блаженный, как рай.

Видно, мало для счастия надо // Тем, кто нежен и любит светло

Влачится – у! – через волчец, // Скрывая рваную порфиру

Во мне печаль, которой царь Давид // По-царски одарил тысячелетья.

Водоворотом мы схвачены // Последних ласк. // Вот он, от века назначенный, // Наш путь в Дамаск!

Вольно растратить наследство, // Вольным и нищим уснуть.

Всё ближе маяк, тёмен и горд, // Всё тише вода плещет о борт – // Тянется тина…

Всё было встарь, всё повторится снова, // И сладок нам лишь узнаванья миг.

Всё глядеть бы на смуглые главы // Херсонесского храма с крыльца // И не знать, что от счастья и славы // Безнадёжно дряхлеют сердца.

Все души милых на высоких звёздах. // Как хорошо, что некого терять // И можно плакать. <…>

Все забыл я, что помнил ране, // Христианские имена, // И твоё лишь имя, Ольга, для моей гортани // Слаще самого старого вина.

Все мы бражники здесь, блудницы, // Как невесело вместе нам!

Всё перепуталось, и сладко повторять: // Россия, Лета, Лорелея.

Всё расхищено, предано, продано, // Чёрной смерти мелькало крыло

Всё, что встретим на пути, // Может в пищу нам идти.

Всё чуждо нам в столице непотребной.

Всего прочнее на земле печаль // И долговечней – царственное слово.

Вспоминал сраженья и любовниц, // Видел то пищали, то мантильи.

Вхожу я в тёмные храмы, // Совершаю бедный обряд. // Там жду я Прекрасной Дамы // В мерцанье красных лампад.

Вы накинете лениво // Шаль испанскую на плечи, // Красный розан – в волосах.

Галка-староверка ходит в черной ряске

Где вы, грядущие гунны, // Что тучей нависли над миром? // Слышу ваш топот чугунный // По ещё не открытым Памирам.

Где шумели тихо ели, // Где поюны крик пропели, // Пролетели, улетели // Стая легких времирей.

Голоса поют, взывает вьюга, // Страшен мне уют...

Голосил // Низким басом. // В небеса запустил // Ананасом.

Да, и такой, моя Россия, // Ты всех краёв дороже мне.

– Далеко, далеко за морем // Круглым и голубым // Рдеют апельсины // Под месяцем золотым.

Дерзновенны наши речи, // Но на смерть осуждены // Слишком ранние предтечи // Слишком медленной весны.

Дети солнечно-рыжего мёда // И коричнево-красной земли

Дом, где сходятся // Человек и Господь.

Ей говорю: “Ты ль Данту диктовала // Страницы Ада?” Отвечает: “Я”.

Если б я был ловким вором, // Обокрал бы я гробницу Менкаура, // Продал бы камни александрийским евреям, // Накупил бы земель и мельниц, // И стал бы // Богаче всех живущих в Египте.

Если завтра будет солнце, // Мы во Фьезоле поедем; // Если завтра будет дождь, – // То карету мы возьмём.

Есть в близости людей заветная черта, // Её не перейти влюблённости и страсти

Есть две страны; одна – Больница, // Другая – Кладбище <…>

Ещё мне скучно быть справедливым: // Великодушьем хочу гореть.

Жарят Пьера... а мы с ним играли в Марселе, // На утёсе у моря играли детьми.

Жизнь в безвременье мчится // Пересохшим ключом: // Всё земное нам снится // Утомительным сном.

Жизнь проходит, – сказка – нет. // Хорошо мне, – я поэт.

Жизнь пуста, безумна и бездонна! // Выходи на битву, старый рок!

Жить на вершине голой, // Писать простые сонеты... // И брать от людей из дола // Хлеб, вино и котлеты.

Заблудился я в небе – что делать?

Запах лилий и гнили, // И стоячей воды, // Дух вербены, ванили // И глухой лебеды.

Затерявшись где-то, // Робко верим мы // В непрозрачность света // И в прозрачность тьмы.

Звезда Маир сияет надо мною, // Звезда Маир, // И озарён прекрасною звездою // Далёкий мир.

Звёзды смерти стояли над нами, // И безвинная корчилась Русь // Под кровавыми сапогами // И под шинами чёрных марусь.

Звоны-стоны, перезвоны, // Звоны-вздохи, звоны-сны. // Высоки крутые склоны, // Крутосклоны зелены.

Здесь должен прозвучать лишь греческий язык: // Взять в руки целый мир, как яблоко простое.

Золотому блеску верил, // А умер от солнечных стрел. // Думой века измерил, // А жизнь прожить не сумел.

И было как на Рождестве,//когда игра давалась даром,//а жизнь всходила синим паром//к сусально-звёздной синеве.

И в кулак зажимая истёртый // Год рожденья – с гурьбой и гуртом // Я шепчу обескровленным ртом: // – Я рождён в ночь с второго на третье // Января в девяносто одном // Ненадёжном году <…>

И встаёт былое светлым раем, // Словно детство в солнечной пыли...

И когда предамся зною, // Голубой вечерний зной // В голубое голубою // Унесёт меня волной...

И нет конца и нет начала // Тебе, тоскующее я?

И от красавиц тогдашних – от тех европеянок нежных – // Сколько я принял смущенья, надсады и горя!

И скорее справа, чем правый, // Я был более слово, чем слева.

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой, // Народ, не уважающий святынь!

И снова скальд чужую песню сложит // И как свою её произнесёт.

И стройных жниц короткие подолы, // Как флаги в праздник, по ветру летят.

И ты, огневая стихия, // Безумствуй, сжигая меня, // Россия, Россия, Россия, – // Мессия грядущего дня!

И это правило – основа // Для пляски смерти и удачи.

И я свирел в свою свирель, // И мир хотел в свою хотель.

И, как пчёлы в улье опустелом, // Дурно пахнут мёртвые слова.

Из логова змиева, // Из города Киева, // Я взял не жену, а колдунью.

Или, бунт на борту обнаружив, // Из-за пояса рвёт пистолет, // Так что сыплется золото с кружев, // С розоватых брабантских манжет.

Как клинописи жёлтые страницы // Страдание выводит на щеках

Как мне близок и понятен // Этот мир – зелёный, синий, // Мир живых прозрачных пятен // И упругих, гибких линий.

Как хороши, как свежи будут розы, // Моей страной мне брошенные в гроб!

Камень копьём прободая, // Вызови воду, // Чтобы текла, золотая, // Вновь на свободу!

Когда бы вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда

Когда я кончу наконец // Игру в cache-cache со смертью хмурой, // То сделает меня Творец // Персидскою миниатюрой.

Когда-нибудь буду я Божий воин, // Но так слаба покуда рука.

Колючая речь араратской долины, // Дикая кошка – армянская речь

Кони бьются, храпят в испуге, // Синей лентой обвиты дуги, // Волки, снег, бубенцы, пальба!

Красотка очень молода, // Но не из нашего столетья

Кричит наш дух, изнемогает плоть, // Рождая орган для шестого чувства.

Кто ты: брат мой или любовник, // Я не помню, и помнить не надо.

Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!

Ложится мгла на старые ступени, // Их камень жив – и ждёт твоих шагов.

Лучше слепое Ничто, // Чем золотое Вчера!

Мало в нём было линейного, // Нрава он не был лилейного

Меж золочёных бань и обелисков славы // есть дева белая, а вкруг густые травы.

Мне мило отвлечённое: // Им жизнь я создаю... // Я всё уединённое, // Неявное люблю.

Мне на плечи кидается век-волкодав, // Но не волк я по крови своей

Мне нравится беременный мужчина // Как он хорош у памятника Пушкина.

Мне нужно то, чего нет на свете, // Чего нет на свете.

Мне с тобою пьяным весело – // Смысла нет в твоих рассказах.

Много нас – свободных, юных, статных – // Умирает, не любя…

Мозг извилист, как грецкий орех, // Когда снята с него скорлупа; // С тростником пересохнувших рек // Схожи кисти рук и стопа...

Молюсь оконному лучу – // Он бледен, тонок, прям.

Моя любовь к тебе сейчас – слонёнок, // Родившийся в Берлине иль Париже

Мудры старики да дети, // Взрослым мудрости нет: // Одни ещё будто в свете, // Другие уж видят свет.

Мы – Вечности обеты // В лазури Красоты.

Мы – два грозой зажжённые ствола, // Два пламени полуночного бора; // Мы – два в ночи летящих метеора, // Одной судьбы двужалая стрела!

Мы живём, под собою не чуя страны, // Наши речи за десять шагов не слышны

Мы очищаем место бою // Стальных машин, где дышит интеграл, // С монгольской дикою ордою!

Мы пили песни, ели зори // И мясо будущих времён. А вы – // С ненужной хитростью во взоре // Сплошные тёмные Семёновы.

Надеюсь верую вовеки не придет // ко мне позорное благоразумие.

Наклони свою шею, безбожница // С золотыми глазами козы, // И кривыми картавыми ножницами // Купы скаредных роз раздразни.

Наши души – зеркала, // Отражающие золото.

Не ищу я больше земного клада, // Прохожу всё мимо, не глядя в очи

Не кляните, мудрые. Что вам до меня? // Я ведь только облачко, полное огня.

Не напрасно мы читали богословов // И у риторов учились недаром, // Мы знаем значенье каждого слова // И всё можем толковать седмиобразно.

Не отвязать неприкреплённой лодки, // Не услыхать в меха обутой тени, // Не превозмочь в дремучей жизни страха.

Не отходи смущённой Магдалиной – // Мой гроб не пуст... // Коснись единый раз на миг единый // Устами уст.

Не подходите к ней с вопросами, // Вам всё равно, а ей – довольно

Не покидай меня – я жалок // В своём величии больном...

Не потому, что от Неё светло, // А потому, что с Ней не надо света.

Неужели я настоящий // И действительно смерть придёт?

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь, // ни миражей, ни слёз, ни улыбки...

Ничего не просил у Бога; // Знал, что Бог ничего не даст.

Но святой Георгий тронул дважды // Пулею не тронутую грудь.

Но я люблю стихи – и чувства нет святей: // Так любит только мать, и лишь больных детей.

Но я не размышляю над стихом // И, право, никогда – не сочиняю.

О тихий Амстердам!

О, быть покинутым – такое счастье! // Быть нелюбимым – вот горчайший рок.

О, дайте вечность мне, – и вечность я отдам // За равнодушие к обидам и годам.

О, закрой свои бледные ноги.

О, красный парус // В зелёной дали! // Чёрный стеклярус // На тёмной шали!

О, рассмейтесь, смехачи! // О, засмейтесь, смехачи!

Огорченья земные несносны, // Непосильны земные труды, // Но зато как пленительны вёсны, // Как прохладны объятья воды!

Одной надеждой меньше стало, // Одною песней больше будет.

Он опыт из лепета лепит // И лепет из опыта пьёт…

Опять – любить Её на небе // И изменить ей на земле.

Оставь меня. Мне ложе стелет Скука. // Зачем мне рай, которым грезят все?
Очерк белых грудей // На струях точно льдина: // Это семь лебедей, // Это семь лебедей Лоэнгрина

Ох, как крошится наш табак, // Щелкунчик, дружок, дурак!

Песни мои – весёлые акафисты; // Любовь – всегдашняя моя вера.

Поддалась лихому подговору, // Отдалась разбойнику и вору, // Подожгла посады и хлеба, // Разорила древнее жилище, // И пошла поруганной и нищей, // И рабой последнего раба.

Пойду в долины сна, // Там вкось растут цветы, // Там падает Луна // С бездонной высоты.

Понял теперь я: наша свобода // Только оттуда бьющий свет, // Люди и тени стоят у входа // В зоологический сад планет.

Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад // Изысканный бродит жираф.

Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, // Молодеет душа.

Природы радостный причастник, // На облака молюся я

Пришелец, на башне притон я обрёл // С моею царицей – Сивиллой

Пускай я умру под забором, как пёс, // Пусть жизнь меня в землю втоптала, – // Я верю: то Бог меня снегом занёс, // То вьюга меня целовала!

Пусть влюблённых страсти душат, // Требуя ответа, // Мы же, милый, только души // У предела света.

Раздробившийся в отраженьях, // Потерявшийся в зеркалах.

Революция – очень хорошая штука, – // Почему бы и нет? // Но первые семьдесят лет // Не жизнь, а сплошная мука.

Революция губит лучших

Роковая страна, ледяная, // Проклятая железной судьбой – // Мать Россия, о родина злая, // Кто же так подшутил над тобой?

Рыбак, не езди в бурю, // Когда со дна на берег // Бегут в лохматой шкуре // Чудовища и звери...

С миром державным я был лишь ребячески связан

Сердце ж только во сне живёт, // да меж звёздами...

Сила Господняя с нами, // Снами измучен я, снами…

Слаще пенья итальянской речи // Для меня родной язык, // Ибо в нём таинственно лепечет // Чужеземных арф родник.

Соловьи монастырского сада, // Как и все на земле соловьи, // Говорят, что одна есть отрада // И что эта отрада – в любви...

Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма

Сочинил же какой-то бездельник, // Что бывает любовь на земле.

Стучусь в гроба и мёртвых тороплю, // Пока себя в гробу не примечаю.

Тёмен жребий русского поэта

Только детские книги читать, // Только детские думы лелеять

Только змеи сбрасывают кожи, // Мы меняем души, не тела.

Только камни нам дал чародей, // Да Неву буро-жёлтого цвета, // Да пустыни немых площадей, // Где казнили людей до рассвета.

Томись, музыкант встревоженный, // Люби, вспоминай и плачь

Ты – бездомная, гулящая, хмельная, // Во Христе юродивая Русь!

<…> “Ты всё узнаешь, кроме // Радости. А ничего, живи!”

Ты не со мной, но это не разлука

Ты опять со мной, подруга осень

Ты, Мария – гибнущим подмога

У колодца расколоться // Так хотела бы вода, // Чтоб в болотце с позолотцей // Отразились повода.

Ущерб, перехлест везде. // А мера — только у Бога.

Фиолетовые руки // На эмалевой стене // Полусонно чертят звуки // В звонко-звучной тишине.

Хорони, хорони меня, ветер!

Хорошо здесь: и шелест, и хруст, // С каждым утром сильнее мороз

Хочу, чтоб всюду плавала // Свободная ладья, // И Господа, и Дьявола // Хочу прославить я.

Хуже обезьян и носорогов // Белые бродяги итальянцы.

Цветы бессмертны, небо целокупно, // И всё, что будет, – только обещанье.

– Читателя! советчика! врача! // На лестнице колючей разговора б!

Чище смерть, солёнее беда, // И земля правдивей и страшнее.

Чтоб войти не во всем открытый // Протестантский, прибранный рай, // А туда, где разбойник, мытарь // И блудница крикнут «Вставай!»

Чтобы Пушкина чудный товар не пошёл по рукам дармоедов, // Грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов

Чудовищна, как броненосец в доке, – // Россия отдыхает тяжело.

Это наши проносятся тени // Над Невой, над Невой, над Невой

Я бельгийский ему подарил пистолет // И портрет моего государя.

Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце // И синий кругозор.

Я вернулся в мой город, знакомый до слёз

Я вижу дурной сон, // За мигом летит миг.

Я, вождь земных царей и царь – Ассаргадон. // Владыки и вожди, вам говорю я: горе! // Едва я принял власть, на нас восстал Сидон. // Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.

Я вольный ветер, я вечно вею, // Волную волны, ласкаю ивы, // В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею, // Лелею травы, лелею нивы.

Я женщина. Жалею и злодея. // Но этих за людей я не считаю.

Я запретил бы «Продажу овса и сена»... // Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?

Я знала давно, что я осенняя, // <…> Как сладко не знать… как легко не быть…

Я изучил науку расставанья // В простоволосых жалобах ночных.

Я – изысканность русской медлительной речи, // Предо мною другие поэты – предтечи, // Я впервые открыл в этой речи уклоны, // Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я к розам хочу, в тот единственный сад, // Где лучшая в мире стоит из оград.

Я люблю апельсины и всё, что случайно рифмуется, // У меня темперамент макаки и нервы как сталь.

Я люблю всё, чему в этом мире // Ни созвучья, ни отзвука нет.

...Я люблю, когда в доме есть дети // И когда по ночам они плачут.

Я мечтою ловил уходящие тени, // Уходящие тени погасавшего дня, // Я на башню всходил, и дрожали ступени, // И дрожали ступени под ногой у меня.

Я не помню, отчего я полюбил, // Что случается, то свято. Всё в цвету.

Я не хочу земного сора, // Я никогда не встречу сорок.

Я ненавижу человечество, // Я от него бегу спеша. // Моё единое отечество – // Моя пустынная душа.

Я отдал ей всё: портрет Короленки // И нитку зелёных бус.

Я послал тебе чёрную розу в бокале // Золотого, как небо, Аи.

Я трамвайная вишенка страшной поры // И не знаю, зачем я живу.