Реферат: Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира

Основнаязадача данного раздела – показать метафору в действии, т.е. раскрыть механизмыметафоризации, приводящие к формированию новых наименований. Как известно, самтермин «метафора» используется в двух значениях–как результат и –реже – как процесс. Именно этот последний, деятельностный аспект метафоры самымнепосредственным образом связан с человеческим фактором в языке: благодаря емув языковых средствах запечатлевается все то национально-культурное богатство,которое накапливается языковым коллективом в процессе его историческогоразвития.

Общеизвестно,что основная функция любого тропа состоит в образовании некоторого новогопонятия и любой троп как «иносказание» (в самом широком пониманииэтого термина) возбуждает сеть ассоциаций, сквозь которую действительность,воспринимаемая сознанием, воплощается в языковой форме. Ассоциации,возбуждаемые в процессе формирования тропов — метафоры, метонимии, гиперболы ит.п., дают основание, усматривая сходство или смежность между гетерогеннымисущностями, устанавливать их аналогию, и прежде всего между элементамифизически воспринимаемой действительности и невидимым миром идей и страстей, атакже различного рода абстрактными понятиями, создаваемыми разумом в процессе«восхождения» от умозрительного, абстрактного представления одействительности к конкретному ее постижению.

Существуютдостаточно общие принципы, в соответствии с которыми сознание человека,антропоцентрическое по своей природе, организует непредметную действительностьпо аналогии с пространством и временем мира, данного в непосредственныхощущениях. Так, пространственные координаты осмысляются как высокое или низкоев человеке, то, что впереди осознается как будущее, а оставшееся позади-какпрошлое: проявление, благородного начала обозначаются посредствомприлагательного высокий (высокие чувства, стремления, помыслы), недобрыезамыслы обозначаются как низкие и низменные (низменные чувства, низкиепобуждения, мысли); ориентация вправо мыслится как «истинный» путь — праведный или правильный, как правда; верх воспринимается как кульминациянекоторого (обычно приятного) состояния (быть на верху блаженства, на седьмомнебе, в зените славы), а низ — как символическое пространство«грехопадения» (ср. готовность провалиться от стыда, сквозь землю,ср. также низвергнуть, низложить, опускаться на дно жизни и т.п.). Как пишетВяч. Вс. Иванов, «физическая ориентация человека в мире служит основой длятого описания мира, которое закреплено в языке» [Иванов, 1976, 29].

Поантропоцентрическому канону создается та «наивная картина мира»,которая находит выражение в самой возможности мыслить явления природы илиабстрактные понятия как «опредмеченные» константы, как лица или живыесущества, обладающие антропоморфными, зооморфными и т.п. качественными,динамическими и ценностными свойствами, например: рус. Дождь идет, hcm.esregnet, англ. It is raining; ср. также: Червь сомнения подтачивает его волю;Сомнение гложет меня; Радость охватила мою душу; Он настоящий медведь и т.д.[подробнее см.: Гачев, 1967; Давыдов, 1982; Телия, 1981].

Воснове тропеических механизмов лежит и антропометрический принцип, согласнокоторому «человек — мера всех вещей». Этот принцип проявляется всоздании эталонов, или стереотипов, которые служат своего рода ориентирами вколичественном или качественном восприятии действительности. Так, в русскомязыке слово бык служит и для обозначения здорового, мощного человека, но обычномужчины, а не женщины или ребенка, отсюда невозможность выражений *Маша здоровакак бык, *Ребенок здоров как бык; осел употребляется для характеристикиупрямства человека, хотя у самого осла вряд ли такой «упрямый» норов,и т.п.

Приисследовании картины мира, закрепленной в языке, в той его части, котораяорганизована тропами и их ассоциативными потенциями, необходимо учитыватьпрежде всего роль каждой из разновидностей тропов, а их,, как известно,достаточно много, хотя границы между видами тропов и различного рода фигурамиречи провести затруднительно1. Кроме того, при изучении закрепленного в данномязыке описания мира необходимо также выявить не только общие, универсальныепринципы организации невидимой действительности, но и закономерности, предпочитаемыетем или иным языком — как самим его строем, так и национально-культурнымсознанием его носителей.

Указаннуюпроблему можно решать в двух аспектах-статическом и динамическом, включенном вконтекст языковой деятельности [Щерба, 1974]. Первый дает представление оязыковой картине мира как результате уже свершившегося процесса. Второй решаетпроблему, как делается » языковой образ действительности средствами того илииного языка. Обращение к материалу одного языка лишает исследователя возможностисопоставления и выявления ярких и неожиданных контрастов и тонких оттенков, нозато это позволяет уловить характерные для данного языкового отображениятенденции, связанные с обычными для определенного языкового коллективаассоциациями.

'Отграничениетропов от фигур речи и само разграничение тропов, в котором помимо метафорыбыли выделены метонимия, синекдоха, гипербола, катахреза и т.д.-всего, поданным разных авторов, от 14 видов (у Квинтилиана) до 37, -было осуществленоеще в эллинистическую эпоху после Аристотеля. Но все же наиболееупотребительным и универсальным тропом признается метафора, которая, по >мнению Квинтилиана, служит «для поражения ума, сильнейшего означенияпредметов, более наглядного представления того, о чем идет речь» [подробнеесм.: Жоль, » 1984, 54-62].

Однойиз задач исследования является попытка установить и определить основныезакономерности метафоризации, описать действие тех механизмов, которые присущиметафоре как тропу. Эта задача связана с необходимостью создания генеративнойтеории метафоры — необходимостью, которая в настоящее время осознается как унас, так и за рубежом [см.: Жоль, 1984; Петров, 1985].

Посредствоммеханизмов метафоры на основе сходства некоторых признаков реалии, уженазванной в языке, и называемой реалии синтезируется новый идеальный объект — метафорически переосмысленное значение имени с целью наименования новойфизически воспринимаемой реалии или явления либо же создания некоторого новогопонятия в самом процессе его метафорического именования (ср. ножка стола,козырек крыши, где новые реалии получили лишь имя, и замораживание цен или лучнадежды, где в акте метафоризации сформировались и сами новые понятия,получившие имя).

Основнойцелью работы является, таким образом, раскрытие роли метафоры как одного изнаиболее продуктивных средств формирования вторичных наименований в созданииязыковой картины мира. Эта по- ^ следняя, как отмечалось выше, обладаетсвойством «навязывать» гово- ^ ' рящим на данном языке специфичныйвзгляд на мир — взгляд, являю-, щийся результатом того, в частности, чтометафорические обозначения, ^ «вплетаясь» в концептуальную системуотражения мира [Павилёнис, 1983,, 113-119], «окрашивают» ее всоответствии с национально-культурными традициями и самой способностью языканазывать невидимый мир тем или иным способом. Тем самым языковая картина мира,в нашем понимании, во многом обусловлена явлением идиоматичное™ — каквнутриязы-ковой, так и межъязыковой, но не сводится к ней, так как представляетсобой тот продукт речемыслительной деятельности, который вносит семантическоечленение (mapping) в действительность, уникальное для любого языка.

Включениев отображение действительности оказывается не только возможным, но даже инеобходимым, поскольку язык служит не только целям общения, но и являетсяхранилищем информации, накопленной языковым коллективом, который живет вопределенной экологической среде, осваивая ее при сменяющихся, но характерныхименно для него социальных условиях, для его культурного и гражданскогоразвития и т.д. Тем самым язык фиксирует практически все, что принято считатьнационально-культурным достоянием народа — носителя языка. В, И. Лениннеоднократно указывал в разной связи, что язык не только отображает мир, но итворит его, при этом творит с отлетом фантазии, зигзагообразно [т. 29, с. 330].

Так,в наш век атом уже не рассматривается в научной картине как неделимая сущность,но в обиходно-бытовом сознании представление о неделимости атома сохраняется(до мельчайшего атома, ср. также сохранение этого представления в выраженияхатомизм восприятия, атомистическая концепция и т.п.); выражения типа Солнцевсходит, заходит, садится отражают эллинистическую картину мира эпохиПтолемеев, но продолжают использоваться и в наш век; представление о заходе иливосходе и в наше время ассоциируется с периодами человеческой жизни, символамикоторой считаются звезды, отсюда — Его звезда закатилась; Он находится в зенитеславы и т.п.

Языковаякартина мира не обязательно связана с устаревшими представлениями и не сводитсяк этимологическим рефлексам в значениях языковых сущностей, что характерно восновном для восприятия лингвистов, но не обычных, рядовых носителей языка.Существует много каналов, по которым происходит взаимодействие мышления о мире,языка как подспорного в этих мыслительных операциях средства и отражаемойдействительности. В качестве одного из наиболее распространенных и в то жевремя наименее заметных проявлений этого взаимодействия можно привести случаи«опредмечивания» грамматическими средствами языка состояний, процессови качеств (ср. надеяться и надежда, решать и решение, умный и ум и т.п.).Механизмы синтаксической транспозиции в сфере обозначения физическивоспринимаемой действительности служат, видимо, только целям экономии языковогокода, выступая как «свертки» высказывания, в котором они играют рольпредиката (ср.: Он бегает красиво, и это восхищает знатоков — Его красивый бегвызывает восхищение у знатоков, где ясно видна экономия речевых усилий за счетопредмечивания высказывания Он бегает красиво}. При означивании непредметныхсущностей чаще всего действует транспозиция лексико-синтаксическая, которая нетолько меняет знак функции [Балли, 1955, 130-131 ], но и позволяет мыслитьсобытия, факты, качества и явления как некоторые аналоги предметов в невидимоммире. Так, в высказываниях twi^l Дикая злоба охватила его; То, что егоавторитет лопнул, никого не удивило; Тяжелые мысли не давали ему покоя и т.д.само синтаксическое построение, в котором в позиции агента действия выступаетимя, абстрактное по своему содержанию, а в качестве сказуемого-глагол,ассоциируемый с физическим действием, сама языковая организация мысли«навязывает» такую ее интерпретацию, согласно которой злость активна,она сильнее человека (охватывает его, а кроме того, может еще и мучить -душить,бесить и т.п., но ее можно и побороть, преодолеть и т.д.).

Необходимообратить особое внимание на то, что в высказываниях типа: Прилив злости (иличувств) нахлынул на него; Сфера ее деятельности непрестанно расширялась;Горькие мысли притупились, и он погрузился в глубокий сон и т.п. — метафорические обозначения на поверхностно-синтаксическом уровне согласуются поих «буквальному» значению, а на глубинно-синтаксическом — по смыслу,соответствующему номинативному аспекту высказывания. Эти планы метафоры образуютее вербально-ассоциативный потенциал, т.е. те связи, которые исходят и из«буквального» значения метафоры, и из ее реального смысловогорезультата.

Такогорода навязывание способа представления действительности и мышления о ней вопределенном вербально-ассоциативном диапазоне (грамматическом, лексическом исинтаксическом), конечно же, не заслоняет истинного понимания происходящего.Однако нельзя отрицать и того (в свете сказанного выше), что язык — егоинвентарь и правила комбинации — подключает к концептуальной модели мира, т.е.к его собственно понятийному [Павилёнис, 1983] отображению, и«наивную» картину мира, свойственную обиходному сознанию, а крометого, еще и естественную логику языка2. Язык окрашивает через систему своихзначений и их ассоциаций концептуальную модель мира в национально-культурныецвета. Он придает ей и собственно человеческую-антропоцентрическую — интерпретацию, в которой существенную роль играет и антропометричность, т.е.соизмеримость универсума с понятными для человеческого восприятия образами исимволами, в том числе и теми, которые получают статус ценностно определенныхстереотипов (к последним, например, относятся представления о лисе как о хитромживотном, о камне как эталоне бесчувствия, о твердости как непоколебимости, орабе как «образце» безволия и т.д.).

Мыне беремся обсуждать здесь гносеологические проблемы, связанные с вопросом осамой возможности национальной окраски понятий, о языковой призме, черезкоторую преломляется видение универсума в некоторых его участках в соответствиис задаваемой языком точкой зрения на объект, а также с вопросом о том, в какойстепени язык влияет на мировоззрение народа-носителя данного языка. Все этипроблемы лежат в иной плоскости, нежели предпринимаемая в данном разделепопытка рассмотреть, как языковая компетенция включается в концептуальнуюмодель мира посредством метафоры. Однако необходимо заметить, что создавшаяся врезультате такого включения языковая картина мира не дополняет, как считает рядисследователей, некоторое «ядро» этой концептуальной системы и неслужит ее «периферией» [Брутян, 1968: 1973; Васильев, 1974;Колшанский, 1975]. То, что принято называть языковой картиной мира,-этоинформация, рассеянная по всему концептуальному каркасу и связанная сформированием самих понятий при помощи манипулирования в этом процессеязыковыми значениями и их ассоциативными полями, что обогащает языковымиформами и содержанием концептуальную систему, которой пользуются как знанием омире носители данного языка.

Всеэти составляющие языковую картину мира элементы, конструкции и ассоциируемые сними поля представлений не просто «осколки» прежнихконцептуально-языковых систем или эмотивные «добавки» к бесстрастнойконцептуальной модели реальности. Эти средства, служащие материалом для формированияновых понятий, перерабатываются сознанием человека, творящим новыегносеологические образы элементов действительности. При этом в сфере отраженияневидимого мира основной массив этих образов произведен именно при опоре наязыковые сущности. Достаточно отметить, что такие, например, абстрактныепонятия, как «добро», «сомнение», «решение»,«воля», «долг» и т.п., не только сконструированы человекомкак константы его внутреннего мира, но и получили развитие и детализацию принепосредственном участии вербально-ассоциативных механизмов. Ср., например,искоренить добро (или зло), где вскрывается осознание того, что эти сущностикак бы имеют корни, т.е. что их причина достаточно постоянна (воспроизводима);в высказывании Сомнение закралось в ее душу очевидна ассоциация сомнения счем-то затаенным, в сочетании червь сомнения-с чем-то разъедающим. Аналогичныйобраз можно продолжить на примере сочетаний потерять волю, воспитывать (в себе)волю (к победе), железная воля; сети заговора, цепь неудач, луч надежды, сыннарода и т.д. Здесь не только метафорические обозначения, но и сами опорныенаименования «проясняют» свою смысловую потенцию в данныхкомбинациях. И такие комбинации-не уникальные и случайные соединения: какправило, они составляют регулярные по смыслу парадигмы при опорныхнаименованиях. •Ср. общий смысл «место», где протекает деятельность иего выражение: поле деятельности, арена борьбы, сфера влияния, областьисследования, а также на дне души, в глубине сознания и т.д. При этомограничения в сочетании тех или иных слов обычно осмысленны. То, например, чтодолг не может сочетаться со словом низкий (ср. высокий долг), показывает, чтоэто понятие включает в себя осознание обязанности делать добро как этическуюнорму, а то, что поступок может быть интерпретирован как низкий, но неопределяется словами типа высокий, почетный и т.п., говорит об отсутствии вэтом понятии связи с нравственной «высотой».

Каксчитает Дж. Лаков, «естественная логика является теорией логическойструктуры предложений естественного языка и тех закономерностей, которые лежатв основе того, что понимается под правильным рассуждением, осуществляемым наэтом языке (везде разрядка наша. В. Т.). Она является теорией о человеческоммышлении, а не теорией об универсуме. Если естественная логика требуетсемантики возможных миров, то это означает, что люди понимают вещи в терминахвозможных миров, а не то, что физический универсум содержит возможные миры…Хотя естественная логика, если ее можно было бы построить, не делала быдопущений относительно того, каков универсум, она делала бы допущения о том,как человеческие существа понимают универсум» [Lakoff, 1972, 649]. Изприведенного высказывания ясно, какое большое значение придается в современныхлогико-философских направлениях языку, поскольку именно он«встраивается» в понятийное отображение универсума, привнося с собойи элементы языкового членения мира в само миропонимание.

Необходимоотметить также, что языковая картина мира создается красками так называемойконкретной лексики и опредмечиванием процессуальных значений, а такжеиспользованием синтаксических конструкций, изначально отображавших отношениямежду элементами предметно воспринимаемой действительности, в том числе илицами как производителями физических действий. В качестве иллюстрации,дополняющей приведенные выше примеры и подкрепляющей сказанное, приведемфрагмент из научно-популярного текста, автор которого широко используетметафорические приемы с целью более тонко «отточить» смыслизлагаемого:

«Иантиреспубликанская пропаганда в классе, и обрамляющая фильм сценабомбардировки… плод непосредственных детских впечатлений автора, включенных всложную структуру ленты. Религиозное образование и окружение, неизбежные дляиспанца тех лет, способствовали обострению непримиримости будущего режиссера ковсякому духовному гнету, его тяги к высвобождению, которая под постояннымдавлением извне приобретала сложный, внутренне противоречивый характер… Чтобыговорить о проблемах остро современных, жгучих и болезненных, необходимо былоприбегать к эзопову языку и учить своего зрителя воспринимать… глубинныйсмысл картины» (К. Разлогов. Карлос Саура — траектория исканий.-Искусствокино. 1985. № 3. С. 116). Все выделенные курсивом в данном отрывке слова исочетания-плод вторичной номинации, что ясно показывает роль метафоры и другихтропов в пополнении лексики, обслуживающей невидимый мир.

Итак,проблема языковой картины мира теснейшим образом связана с проблемой метафорыкак одним из способов ее создания. При этом языковая картина мира служит преждевсего целям выражения концептуальной картины. И именно к форме выраженияотносятся все те языковые механизмы, которые организуют языковую картину мира.Но поскольку форма небезразлична к содержанию, то и языковая картина мира самымнепосредственным образом влияет на содержательный аспект отображениядействительности. Как отмечает В.И. Постовалова в разделе «Картина мира вжизнедеятельности человека» настоящей книги, картина мира в целом, «неможет быть выполнена в «языке», незнакомом человеку… Картина мирани в коей мере не должна быть и стенограммой знаний о мире». И далее; она «неесть зеркальное отображение мира и не открытое «окно» в мир, а именнокартина, т.е. интерпретация, акт миропонимания… она зависит от призмы, черезкоторую совершается мировидение».

Рольтакой призмы наиболее успешно выполняется метафорой, поскольку она способнаобеспечить рассмотрение вновь познаваемого через уже познанное, зафиксированноев виде значения языковой единицы. В этом переосмыслении образ, лежащий в основеметафоры, играет роль внутренней формы с характерными именно для данного образаассоциациями, которые предоставляют субъекту речи широкий диапазон дляинтерпретации обозначаемого и для отображения сколь угодно тонких«оттенков» смысла. Само обращение к метафоре, по мнению С.С. Гусева,изучавшего роль метафоры в науке и научной картине мира [Гусев, 1984],объясняется не интеллектуальным бессилием человека, а тем, что она способнаслужить средством получения нового знания, создавая мощное ассоциативное поле спомощью ограниченного диапазона средств выразительности, в частности образовили символов.

Итак,мы исходим из допущения о том, что языковая картина мира — это неизбежный длямыслительно-языковой деятельности продукт сознания, который возникает врезультате взаимодействия мышления, действительности и языка как средствавыражения мыслей о мире в актах коммуникации. Сама метафора языковая картинамира говорит о том, что используемые при формировании понятийвербально-языковые и образные ассоциации и технические средства языка неисчезают бесследно, а придают этим понятиям именно языковую окраску. Последняявходит в иу, содержание в форме различного рода более или менее устойчивыхконнотаций, указывающих на языковой источник формирования гносеологическогообраза, «привязывая» его тем самым к данному языку.

Языковаякартина мира, оснащенная метафорами, может угасать, не может долгое времясохраняться (ср., например, выражения типа родиться под счастливой звездой,коса смерти, нести свой крест, море слез и т.п.), однако это не мешаетобъективному отображению действительности, поскольку эта картина узнаетсяименно как картина и, как всякая метафора, расшифровывается (ср. приведенныйвыше отрывок о творчестве режиссера К. Сауры, где все метафоры, надо полагать,легко разгадываются в тексте). Эта расшифровка не составляет особой трудности,особенно в тех случаях, когда метафора оперирует обычными для носителей данногоязыка ассоциациями, тем более что слова и сочетания слов как краски для этойкартины реализуются в текстах, отображающих достаточно крупные фрагменты мира иего концептуальной модели.

Языковаякартина мира не имеет, таким образом, четких границ, поэтому ее местоотносительно собственно концептуальной модели мира не может быть определено какпериферия. Поскольку метафора как инструмент создания языковой картины мираупотребляется достаточно широко, нам представляется более приемлемым постулат орелятивизации языковой картины мира относительно концептуальной его модели. Этасоотносительность является результатом манипуляции языковыми средствами и ихинтерпретационным использованием при выражении свойств элементов концептуальнойсистемы и заполнения ее лакун [подробнее см.: Павилёнис, 1983, 100-120]. Всамом деле, такие метафоры, как движение материи, течение времени, тело,частица и т.п., проникли в концептуальную сердцевину научной картины мира,которая не может обойтись и без многих других понятий, сформировавшихся припомощи метафоры [см., например: Петров,1982; 1985; Гусев, 1984].

Можносказать, что языковая картина мира осознается во всех тех ,' сферах отображенияи обозначения действительности, в которых для формирования новых концептовиспользовались уже существующие в языке' средства. А это-вся продукциявторичной номинации. Подробнее об этих сферах будет сказано ниже, здесь жеследует отметить, что они принадлежат в своем большинстве не физическивоспринимаемому миру, изначальному для деятельности человека и формирования егоязыкового сознания, а тем областям «действительного», которыепостигаются умозрительно, создавая совокупность объективных знаний [Поппер,1983, 439-492].

Втом, что этот непредметный мир моделируется при помощи метафоры и по образу иподобию предметного мира, самую существенную роль играет человеческий фактор.Человек может представить нечто в мире как соизмеримое с его возможностямивосприятия и ценностной ориентации. «Вторичный» мир возникает неиначе, как в результате интерпретации познающим индивидом фактов в ихотвлечении от предметной реальности. Но это отвлечение вновь конкретизируетсячерез соизмерение с образным восприятием каких-то черт этого мира, состереотипами, функционирующими в данной культуре, и даже с мифическимипредставлениями. Именно поэтому метафора, способная совмещать в себеабстрактное и конкретное, т.е. логические сущности разных порядков, исинтезировать такого рода сведения в новые концепты, может рассматриваться какмеханизм, который приводит во взаимодействие и познавательные процессы, иэмпирический опыт, и культурное достояние коллектива, и его языковую компетенцию,чтобы отобразить в языковой форме чувственно не воспринимаемые объекты исделать наглядной невидимую картину мира-создать ее языковую картину,воспринимаемую за счет вербально-образных ассоциаций составляющих ее слов ивыражений.

Метафора как модель и ее смысловые механизмы

Посуществу метафора является моделью, выполняющей в языке ту же функцию, что исловообразовательная модель, но только более сложную и к тому же действующую«скрыто» и нестандартно.

Синтезирующийхарактер метафорических процессов связан с целеполагающей деятельностью еесубъекта — «творца метафоры». Эта деятельность ориентирована нетолько на заполнение понятийных лакун и номинацию, но и на прагматическийэффект, который метафора вызывает (, у реципиента. В свою очередь фактор адресатаобязывает создающего метафору прогнозировать ее понимание при выборе техпризнаков подобия в уже названной реалии и той реалии, которая получает этоимя. При этом создатель метафоры апеллирует к образно-ассоциативным Jкомплексам этих реалий.

Оперированиес образными сущностями не может не привнести в метафоризацию субъективности ихвосприятия, не внести в новое значение следов того вспомогательного образа,который ассоциируется с «буквальным» значением переосмысляемого словаили сочетания. И это передает в новое значение рефлексы человеческого фактора,ярче всего проявляющиеся в самом отборе исходного значения. Например, дляобозначения такого явления, как совокупность производных от одного корня, былоизбрано слово гнездо, так как его значение ассоциативно вызывает представлениео причастности некоторой совокупности особей к одному семейству (ср. такжевражеское гнездо, где были актуализированы ассоциации, касающиеся сообщества,или пулеметное гнездо, где мотивом послужило представление об укрытии и т.д.).Еще более яркое образное осознание переноса имени характерно для такихнаименований, которые сохраняют образную мотивацию как специфическую чертусемантики: речь идет о словах, сочетаниях слов и идиомах типа змея, пень (очеловеке), трещать, бубнить (о манере речи), ср. также: раб страстей, червьсомнения, лопнуть от зависти или держать в ежовых рукавицах, возносить до небесн т.п.

Изприведенных примеров видно, что метафоризация является универсальным средствомпополнения языкового инвентаря — как лексического, так и грамматического,формирующегося в процессах вторичной номинации — автономной, когдасемантическая транспозиция ограничивается переосмыслением отдельной языковойединицы (слова, аффикса, конструкции), косвенно и, при которой одна языковаяединица переосмысляется при опоре на смысловое содержание другой, номинативнодоминирующей в данном процессе (как в случаях типа чаша терпения, сын степей;потерять власть, бросать упреки; железная воля, черная зависть и т.п.), и вактах идиомообразования, когда речь может идти в самом общем случае опереосмыслении некоторого сочетания на основе тех или иных ассоциаций ивызываемого ими образа (ср. носить на руках кого-л. 'проявлять бережноеотношение, почитать и оберегать от неприятностей' или 'баловать, выполнять всеприхоти'; травленый или старый волк 'человек, приобретший опыт, знания,испытавший в жизни много невзгод, лишений'. Идиомообразование возможно и призаведомой алогичности сочетания, создающей тем не ,/ менее смысловую амальгамуиз-за метафорического прочтения данного сочетания (писать на воде вилами, изкожи вон лезть и даже согнуть, скрутить кого-л. в бараний рог).

Безусловно,метафора — далеко не единственный способ вторичной номинации. Продуктивна иметонимия, равно как и синекдоха. Однако эти тропы более«реалистичны», чем метафора: они оперируют не образно-ассоциативнымподобием, а реальной смежностью, соположением обозначаемых или ихпарциальностью. Хотя образность не чужда и этим средствам (ср. рано и допетухов; Девушка в синей шапочке ушла и Синяя шапочка ушла и т.п.), обращение кним не нуждается в гипотезах о подобии, в допущении фиктивности исходногообраза, поскольку он и в реальности сохраняет ассоциативную смежность с новымобозначаемым. Метафора же нуждается в допущении сходства, не всегда очевидного,а чаще всего фиктивного (ср. приведенное выше слово гнездо, а также бревно,коломенская верста, острый язык, нахлынули волной воспоминания, широкое поледеятельности простиралось перед кем-л. — о свойствах и состояниях человека). Именнов этом отношении — «подмечать сходство» (Аристотель) — метафора вбольшей степени, чем другие тропы, связана с познавательной деятельностьючеловека.

Свойствомеханизмов метафоры сопоставлять, а затем и синтезировать сущности, соотносимыес разными логическими порядками, обусловливает ее продуктивность как средствасоздания новых наименований, особенно в сфере обозначения объектов невидимогомира. И в этом важную роль играет наиболее характерный для метафоры параметр-ееантропометричность. Последняя выражается в том, как уже отмечалось выше, чтосам выбор того или иного основания для метафоры связан со способностью человекасоизмерять все новое для него ( в том числе и реально несоизмеримое) по своемуобразу и подобию или же по пространственно воспринимаемым объектам, с которымичеловек имеет дело в практическом опыте. Такое соизмерение как бы уравниваетконкретное и абстрактное, доступное непосредственному ощущению иумопостигаемое, действительно существующее и вымышленное, аморфное ещепредставление о чем-то и представление, уже ставшее стереотипом, как эталон илисимвол ( в различных картинах мира — научной, обиходной, мифической в разных ихисторических срезах)^ Так, например, в метафоре возможно уподобление понятия очуть заметном увеличении вероятности осуществления того, на что надеетсясубъект некоторой ситуации, — луч, проблеск (надежды), отождествлениенеприятного осознания конфликта с совестью как укола или угрызения (совести),синтез представления о глупое ги и свойств пробки (Он — настоящая пробка),восприятие ситуации пустых разговоров через такие образы-стереотипы, какболтать, трещать, молоть языком, человек привык считать, что сердце — органлюбви, сострадания и т.п., а глаза — зеркало души и т.д.

Антропометричностьметафоры и придает ей способность служить п средством создания языковой картинымира изначально в высказываниях о нем, а затем в тезаурусе носителей языка(личностном или нормативно-санкционированном), всегда служащем не толькохранилищем самих этих вербализованных средств, но и их ассоциативных потенций.

Думается,что исследование способов переосмысления, характерных для других тропов, выявитиные формы и принципы организации языковой картины мира и ее роли внационально-культурных особенностях коммуникативной деятельности. Так,например, оксюморон вносит в эту картину парадоксальность, способствующуюпрагматическому эффекту [Павлович, 1979], гипербола и литота акцентируют важноеили незначительное-то, что вызывает уважение или пейоративное отношениесубъекта речи (ср. большой труд и мелкие дела, занятия, косая сажень в плечах иот горшка три вершка и т.п.). Но введение данных о всех возможных способахформирования языковой картины мира не изменит, как представляется, характерныхдля нее принципов организации-антропоцентричности и антропометричности, аименно способности человека познавать, отображать и «оязыковлять» миридей, страстей, этических установок и межличностных отношений разного рода всоизмерении с физически ощущаемой действительностью и с привычным для человекаее масштабом.

Описатьтехнику метафоры, т.е. то, как она организует новое значение, -значит описатьметафору как модель, аналогичную словообразовательным или синтаксическиммоделям. Однако модель метафоры-еще более сложный механизм, поскольку онпорождает совершенно. новые языковые объекты не только репродукциейкомбинаторно переменных единиц, но и путем взаимодействия гетерогенныхсущностей, участвующих в метафорическом синтезе. Так, в метафорическихсочетаниях типа поле деятельности, область интересов, сфера влияния и т.п. илиперст судьбы, когти смерти, голос совести и др. можно выделить их регулярноесмысловое содержание: 'как бы место распространения некоторой деятельности'либо 'как бы инструмент некоторого одушевляемого события'. Кроме того, в этихсочетаниях осуществляются отбор, выравнивание и синтез гетерогенных по природепризнаков, ха рактерных для «настоящих» локативов типа поле, область,сфера, и понятия деятельности, а также для признаков слов с идентифицирующимтипом семантики типа перст, когти, голос и отвлеченного концептуальногосодержания слов типа судьба, смерть, совесть и т.д.

Примерыподобного рода показывают, что метафора как процесс всегда богаче, чем простоесравнение. И не случайно взгляд на метафору как на сравнение в настоящее времясменяется объяснением ее как метафорического процесса на основе аналогии. Так,еще Г. Шпет писал: «Надо сразу же отметить как необыкновенно узкое иупрощающее действительное положение вещей то убеждение, что, например, метафоравозникает из сравнения, если, конечно, не расширять само понятие сравнения долюбого сопоставления» [Шпет, 1922, 34]. Думается, что «нерв»метафоры-некое уподобление, имеющее в исходе сопоставление, которое соизмеряетне целостные объекты, а некоторые сходные их признаки, устанавливая подобие наоснове совпадения по этим признакам и гипотезы о возможности совпадения подругим, попадающим в этом сопоставлении в фокус внимания [Уемов,1970].

Внастоящее время наиболее популярной как на Западе, так и у нас являетсяконцепция метафоры, получившая название интеракционист-ской (an interactiontheory of metaphor). Согласно этой концепции, в той ее версии, котораяпринадлежит М.Блэку, метафоризация протекает как процесс, в которомвзаимодействуют два объекта, или две сущности, и две операции, посредствомкоторых осуществляется взаимодействие. Одна из этих сущностей-это тот объект,который обозначается метафорически (primary subject). Вторая сущность — вспомогательный объект (secondary, subsidiary subject), который соотносим собозначаемым уже готового языкового наименования. Эта сущность и используетсякак фильтр при формировании представления о первой. Каждая из взаимодействующихсущностей привносит в результат процесса свои системы ассоциаций, обычные вслучае стандартного употребления языка, что и обеспечивает распознаваниеговорящими на данном языке метафорического смысла. При этом метафоризацияпредполагает и некоторый смысловой контейнер, или контекст (для грамматикислушающего), в котором как бы фокусируются релевантные для обозначения первой сущностичерты, в чем и состоит метафорическое взаимодействие «участников»метафоризации. Понятия о фильтре и фокусе сближают описание этого процесса счтением на иностранном языке, когда не все слова понятны, но тем не менее ясно,о чем идет речь.

Указанныесущности (в концепции Блэка это-внеязыковые объекты, или референты),взаимодействуя в когнитивных процессах фильтрации и фокусирования, образуютновую систему признаков, составляющую новое концептуальное содержание,воплощаемое в новом же значении используемого в метафоре имени, котороевоспринимается одновременно и в «буквальном» его значении — визолированном предъявлении [Black, 1962; 1979].

КонцепцияБлэка получила широкий резонанс в логико-философских направлениях анализаязыка, о чем свидетельствуют сборники, в которых содержатся работы, так илииначе развивающие эту концепцию [Metaphor and thought, 1979; Metaphor: problemsand perspectives, 1982]. Плодотворной признается сама идея интеракции,поскольку она позволяет наблюдать метафору в действии. Эта идея разрабатываетсяя рамках понятийной теории значения и другим западным авторитетом в областиметафоры — И. Ричардсом, который в отличие от М. Блэка, оперирующего понятиемсущности (объекта, референта), предпочитает моделирование а метафорического процессакак взаимодействия «двух мыслей о двух различных вещах. Причем эти мысли,возникая одновременно, выражаются с помощью одного слова или выражения,значение которого есть результат их взаимодействия» [Richards, 1936, 90].Интересно отметить, что «основа» (т.е. формирующееся представление оновом объекте) создает референцию, а «носитель» (т.е. вспомогательныйобъект метафоры как определенное языковое выражение с его«буквальным» значением) задает смысл — тот способ, каким мыслитсяновый объект.

Концепция,предложенная Ричардсом, представляет значительный интерес именно длялингвистики, так как позволяет оперировать не только идеей о взаимодействиидвух объектов (референтов), но и таким фактом, как мыслительное их отражение,возбуждающее те ассоциативно-образные представления, которые также входят вновое понятие (подробнее о лингвологических «грамматиках метафоры»,их достоинствах и просчетах см. [Жоль, 1984; Петров, 1985], где дан глубокийанализ современных зарубежных теорий метафоры).

Товнимание, которое уделено в настоящем разделе логической стороне метафоры, неслучайно: именно лингвологический синтез может, на наш взгляд, привести кконструктивному (модельному) описанию метафорического процесса как основногоспособа создания языковой картины мира в актах вторичной номинации3. И главноев такой лингвологической грамматике метафоры-это включение в нее собственночеловеческого фактора. Он и привносит в метафоризацию тот этно-, социо-,психолингвистический комплекс, который позволяет вопреки логическим запретамсоединять в метафоре и синтезировать конкретное и абстрактное, логику первого ивторого порядков, гипотетичность и реальность, репродуктивно-ассоциативное икреативное мышление.

Мыпредлагаем рассматривать метафору как модель смыслопреобразования на основелингвологической грамматики с привнесением в эту модель тех компонентов,которые дополняют ее сведениями о гипотетичности метафоры и антропометричностисамой интеракции, в ходе которой и формируется новое значение.

Вкачестве основания для анализа метафорической интеракции может выступатьноминативный ее аспект, ибо метафора — это всегда употребление уже готовогоязыкового средства наименования как способа создания нового его значения. Вметафорической интеракции участвуют по крайней мере три комплекса, гетерогенныхпо своей природе.

Первыйкомплекс- это основание метафоры как мысль о мире (предмете, событии, свойствеи т.п.). Она изначально выступает скорее всего во внутренней речи, т.е еще вдовербальной форме [Жинкин, 1964; Серебренников, 1983, 76-104]. Так, формируяидею актантной рамки и ее роли в структуре предложения, Л. Теньер мыслил ее какнекоторое действие, Л. Витгенштейн — как нечто касающееся действительности, Г.Фреге-как что-то постоянное с меняющимися переменными величинами.

Второйкомплекс, участвующий в интеракции,-это некое образное представление овспомогательной сущности. Но оно актуализируется в метафоре только в той еечасти, которая соизмерима с формирующейся мыслью о мире как по содержанию, таки по подобию, соответствующему антропометричности создаваемого представления исамой возможностью уподобления на основе допускаемого сходства. Как известно,Л. Теньер уподобил предложение маленькой драме, которая разыгрывается между ееучастниками, Л. Витгенштейн предпочел образ чего-то спруто-образного, щупальцакоторого касаются реалий-референтов, Г. Фреге также не избежалобразно-ассоциативного подобия, вводя понятие насыщенности предикатов как ихотличительной от предметов черты. Актуализация этих представлений (о драме,спруте, ненасыщенности) осуществляется либо за счет «обычных»ассоциаций, либо на основе «личностных тезаурусов» [Караулов, 1985,13]. Так, например, в метафоре щупальца (об актантах) «в окносознания» входят те черты реального объекта, которые связаны сприкосновением к чему-либо. Ассоциации этого типа скорее всего имеютонтологический (энциклопедический), а не вербально-семантический статус (так, вметафоре осел признак упрямства или глупости принадлежит не уровню значенияслова, а обиходно-бытовому представлению о повадках этого животного) .

3В настоящее время логическая грамматика метафоры все более разделяется на дванаправления. Одно продолжает исследование собственно когнитивных процессов вметафоре (см. статьи М. Блэка, Д. Гентнера, Дж. Мартина и Р. Аппе [Metaphor: Problems and perspectives, 1982; см. также: Macconnak, 1976; Петров, 1982; 1985; Жоль, 1984]). Другоенаправление развивает в рамках теории интеракции традиции аристотелевскойриторики и интересует его скорее художественно-эстетическая функция метафоры,нежели когнитивная [Richards, 1936] (см. также статьи М.Дж. Эптера, Р. Туранго,Ф. Мура, С.Х. Ольсена [Metaphor: Problems and perspectives, 1982] и работысоветских исследователей, тяготеющих к лингвостилистической трактовке метафоры[Левин, 1965; 1969; Некрасова, 1975]). Рассмотрению метафоры с точки зрения еекоммуникативно-функциональной роли посвящен ряд работ Н.Д. Арутюновой [1978;1979].

Третийкомплекс — это само значение переосмысляемого при посредстве метафоризацииимени. Оно играет роль посредника между первыми двумя комплексами. С однойстороны, оно вводит в метафору само образное представление, соотносимое среферентом данного значения. а с другой-действует как фильтр, т.е. организуетсмысл нового понятия. Кроме того, значение переосмысляемого слова оснащенособственно вербальными ассоциациями, которые также небезразличны дляинтеракции. Например, метафоры типа время бежит, застыло и т.п. обязаны своемувозникновению не только образно-ассоциативному комплексу, соотносимому среферентами этих слов, но и синонимическим связям исходной метафоры время идетили стоит на месте и т.п.

Итак,можно предположить, что метафоризация — это процесс такого взаимодействияуказанных сущностей и операций, которое приводит к получению нового знания омире и к оязыковлению этого знания. Метафоризация сопровождается вкраплением вновое понятие признаков уже познанной действительности, отображенной в значениипереосмысляемого имени, что оставляет следы в метафорическом значении, котороев свою очередь «вплетается» и в картину мира, выражаемую языком.

То,что в процессе метафоризации актуализируются одни признаки и редуцируютсядругие во всех трех взаимодействующих комплексах, выделенных выше, — факт сампо себе достаточно тривиальный. Важно обратить внимание на другое: как,посредством какого допущения эти признаки, принадлежащие разным«уровням» отображения действительности, соизмеряются субъектомметафоры и как соответственно ее адресат по-новому осознает ее«буквальное» значение.

Итехника метафоры, и стихийность, симультанность метафорического процесса вомногом продолжают оставаться под покровом тайны, потому что метафора еще неисследовалась ни в онто-, ни в филогенезе (исключением здесь можно считатьработу Л.Г. Голда [Galda, 1984]). Все, что пишется о метафоре, является скорееее «синхрогенезом» [Караулов, 1985]. Но даже и с этой точки зренияочевидно, что метафоризация начинается с допущения о подобии (или сходстве)формирующегося понятия о реалии и некоторого в чем-то сходного с ней«конкретного» образно-ассоциативного представления о другой реалии.Это допущение, которое мы считаем основным для метафоризации и основанием ееантропометричности, является модусом метафоры, которому можно придать статускантовского принципа фиктивности, смысл которого выражается в форме «какесли бы» [подробнее см.: Жоль, 1984,127 и след.].

Именномодус фиктивности приводит в динамическое состояние знание о мире,образно-ассоциативное представление, вызываемое этим знанием, и уже готовоезначение, которые и взаимодействуют в процессе метафоризации. Этот модус даетвозможность уподобления логически не сопоставимых и онтологически несходныхсущностей: без допущения, что Х есть как бы Y, невозможна никакая метафора. Сэтого допущения и начинается то движение мысли, которое ищет подобия, выстраиваяего затем в аналогию, а потом уже синтезирует новое понятие, получающее наоснове метафоры форму языкового значения. Модус фиктивности и есть«сказуемое» метафоры: разгадка метафоры — это понимание того,-т, вкаком модусе предлагается воспринимать ее «буквальное» значение.Итак, модус фиктивности — это средостение метафоры как процесса, егорезультата, пока он осознается как продукт метафоры.

Модусфиктивности обеспечивает «перескок» с реального на гипотетическое,т.е. принимаемое в качестве допущения, отображения действительности, и поэтомуон непременное условие всех метафорических процессов. Без него простоневозможно было бы представить процессы метафорической номинации, протекающие вобласти обозначения невидимого мира. В этой связи уместно напомнить, что ещеКант отмечал, что придать наглядность, сделать достоянием сферы ощущений«идеи разума» невозможно, но человек преодолевает это путем приданияим символической наглядности. «Человек всегда,-пишет К.К. Жоль,-стремитсяабстрактное интерпретировать в терминах чувственного опыта, соотносятрансцендентное со своим жизненным опытом посредством аналогии, сопровождая ее(при наличии критического подхода) использованием „принципа фиктивности"(разрядка наша. — В. Т.) (als ob — как если бы). Особенно полон косвеннымиизображениями по аналогии наш обычный разговорный язык» [Жоль, 1984, 127].

Безиспользования принципа фиктивности невозможны были бы, как представляется, тепереходы «из вида в род, или из рода в вид, или по аналогии», окоторых писал Аристотель [1936]. А право нарушать эти логические границы даетспособность человека допускать подобие гетерогенных сущностей в качествегипотезы о некоторых как бы реальных чертах их сходства, дающих основание длявыстраивания аналогии. Именно модус фиктивности придает метафоре статус моделиполучения гипотетико-выводного знания. Это обеспечивает и необычайнуюпродуктивность метафоры среди других тропеических способов получения новогознания о мире в любой области — научной, обиходно-бытовой, художественной. Чтобыпрояснить сказанное, приведем ряд примеров.

Возможностьназвать орудие письма пером была заложена в самой реальности: это переносназвания, связанный с изменением (а точнее — обретением) новой функции предмета[Шмелев, 1977, 103- 105]. Когда же это орудие было названо ручкой, был совершенлогически некорректный «перескок» из рода в род (часть тела ->•орудие). Но он мотивирован (хотя и достаточно сложно — с участием метонимии'то, что приводит в действие орудие' ->• 'само орудие'), а главное — антропометрически оправдан: орудие для письма предлагалось «творцом»этой метафоры мыслить 'как если бы это была рука'. Нетрудно дополнить примерыподобного рода: принцип фиктивности лежит и в основе сопоставления структурыпредложения и дерева (зависимостей) в генеративной грамматике, языка иорганизма (по Шлейхеру), а также поступательного движения мысли и шага (ср.описание некоторых процедур моделирования объекта в научном описании как шагов)и т.п. Только при допущении о возможном сходстве «тонкости» 'слуха и зрениямогли сформироваться оценочные метафоры острый слух, острое зрение. В ещебольшей степени «фантастичны» уподобления человека и животных (что,видимо, восходит еще к мифическому мировидению), а также абстрактных понятий иживых существ. Без осознания принципа фиктивности мир выглядел бы так же«кошмарно», как он изображен на полотнах Босха. Ср. в этой связивыражения типа залезть в бутылку, согнуть в бараний рог или в три погибели,червь сомнения, сомнение гложет или осел, бревно, дубина в приложении кчеловеку. Особенно разнообразна в формах проявления принципа фиктивностиобразная метафора, рисующая мир как инобытие: Дали слепы, дни безгневны.Сомкнуты уста. В непробудном сне царевны Синева пуста (А. Блок).

Такимобразом, особенностью и отличительным признаком метафоры, делающим ее средствомсоздания языковой картины мира, является принцип фиктивности, действующий в нейвкупе с антропометричностью, которая столь характерна для осознания человекомсебя мерой всех вещей. Именно эти свойства позволяют совмещать в метафоресущности разных логических порядков и онтологически гетерогенных.

Допущениена основе принципа фиктивности гипотетического подобия раскрепощает творцаметафоры, и он переходит на тот уровень соизмерения нового и уже известного,где возможными оказываются любое сопоставление и любая аналогия,соответствующие представлению о действительности в личностном тезаурусеносителя языка. Как пишет Ю.Н. Караулов, относя этот тезаурус к уровню,промежуточному «между семантикой и гносеологией», «употребляемоеиногда для обозначения способа упорядочения знаний сочетание „картинамира" при всей кажущейся метафоричности очень точно передает сущность исодержание рассматриваемого уровня: он характеризуется представимостью,перцептуальностью составляющих его единиц, причем средством придания„изобразительности" соответствующему концепту (идее, дескриптору) служатсамые разнообразные приемы. Это может быть создание индивидуального образа набазе соответствующего слова-дескриптора или включение его в некоторыйпостоянный, но индивидуализированный контекст, или обрастание его определеннымнабором опять-таки индивидуальных, специфических ассоциаций, или выделение внем какого-то особого нестандартного, нетривиального признака, и т.п.»[Караулов, 1985, 13]. Нельзя не заметить, что по существу здесь выделены какраз те единицы, которыми оперирует метафора как образно-ассоциативнымбогатством, которым владеет носитель языка. Соотнесенность метафоры синдивидуальным уровнем языковой способности и объясняет роль в ней человеческогофактора и ее ориентацию на антропометрическое построение, оперирующееаналогией.''

Чтобыпоказать, что «случайное» (с точки зрения объективной* noi икиуниверсума) образное подобие более характерно для метафоры, чем реальноесходство, и что в то же самое время выживает только то случайное, чтогармонирует с основанием метафоры-ее замыслом, приведем ряд примеров. Так, вназвании носик (часть чайника, через которую разливают воду в чашки) функцияэтой детали отображается не совсем точно: слово рожок точнее обозначало бы этуфункцию (ср. англ. spout — конверсив от to spout 'литься'-'то, что льет'). Норусский язык «санкционировал» метафору носик, видимо, потому, чтовизуальное сходство, как более антропометричное (бросающееся в глаза), лучшезапоминается. Ср. также ножка (стола), где синтезированы признак визуальногоподобия опор стола и ног и признак функциональный (ноги служат и опорой), хотяточнее эти детали стола можно было бы назвать столбиками. Именуя переднюю частькорабля носом, творец этой метафоры отдал предпочтение опять же визуальномуподобию: нос — самая выдающаяся часть корабля, хотя не исключено было и подобиес грудью или, как в английском, с чем-то вроде лука (или, быть может, свыгнутой формой) — bow.

Выбортого или иного образа-мотива метафоры связан не просто с субъективной интенциейтворца метафоры, но еще и с тем или иным его миропониманием и соизмеримостью ссистемой стереотипных образов и эталонов, принадлежащих его картине мира.Миропонимание субъекта помещает метафору в определенную, этическую,эстетическую и т.п., среду.

Наиболеехарактерные свойства метафоры, а именно: ее образность, отбор в процессеинтеракции признаков, релевантных для создания гносеологического образаотображаемой ею действительности, ориентация на фактор адресата- на егоспособность разгадать метафору не только интеллектуально, но также оцениваяобозначаемое и образ, лежащий в ее основе, эмоционально воспринимая этот образи соотнося его со шкалой эмотивно-положительных или отрицательных реакций, детерминированныхнационально-культурными и вербально-образными ассоциациями, — все эти свойстванесут в себе антропометрич-ность. Именно антропометричность и отличает метафорукак модель смыс-лопреобразования от собственно эпистемических моделей,оперирующих с абстрактными сущностями и логическими правилами их интерпретациибезотносительно к естественной логике языка, которой подчинена мета-форизация.

Особоевнимание хотелось бы обратить на обязательное наличие в процессах метафоризациинекоторой важной для субъекта речи «чисто» номинативной илиноминативно-прагматической интенции4. Всякая речь начинается с интенции еесубъекта, о чем убедительно писал еще Э. Кассирер [1912, 286-303]. Однако тот,кто создает метафору, идет на преодоление автоматизма в выборе средств из числауже готовых. Намеренная затрата речевых усилий всегда на что-то нацелена. Вслучае метафоризации имеет место достижение какой-либо речевой задачи, котораяимплицирует три целеполагающих по своему характеру компонента: мотив, цель итактику, вместе подготавливающих иллокутивный эффект высказывания, содержащегометафору.

4Как известно, прагматика до сих пор понимается неоднозначно: либо как знание омире, в том числе и мире переживаний автора речи, либо же как отношениечеловека к знакам, которые он выбирает, преследуя определенные коммуникативныецели (и соответственно воздействие знаков на человека как выразителейзакодированной в тексте интенции его автора). Мы предпочитаем второе, болееузкое, определение прагматики, позволяющее выделить в языке сферу, связанную сцелеполагающим речевым воздействием, аналогичным поступку [см., например:Киселева, 1978; Булыгина, 1981; Демьянков, 1983; Степанов, 1981].

Поэтой причине основанием для классификации метафор могут служить не толькокоммуникативно-функциональные их свойства [Арутюнова, 1978; 1979], но и самаинтенция субъекта метафоры, которая использует разные механизмы метафоризации,различные аспекты антропометричности, равно как и различную интерпретациюмодуса фиктивности. Поскольку в основе предлагаемой ниже классификации лежитмотив метафоризации как плод номинативной интенции ее творца и преобразуемый всоответствии с этим замыслом модус фиктивности, ее можно назватьфункционально-номинативной. Эта классификация содержит сведения о соотношении вметафоре целеполагающего замысла ее творца и отображения в соответствии с этимзамыслом действительности.

Номинативно-функциональные типы метафор и их роль вязыковой картине мира

Модусфиктивности, являясь вершинным параметром метафоризации, остается и в смысловойструктуре метафорического значения. Здесь он может выступать в полном илиредуцированном варианте — от формы 'как если бы' до 'как' — в зависимости отфункции метафоры. От этой функции и от того, в каком виде сохраняется взначении модус фиктивности, зависит и наличие/отсутствие в метафорическиобразованном значении таких характерных для него признаков, какпредметность/непредметность, дескриптивность/оценочность его семантики,нейтральность/ экспрессивность, безобразность/образность (ср. такжепротивопоставление мертвой/живой метафоры), равно как иэпифоричность/диафоричность (т.е. опора на эмпирическое знание или нагипотетическое, на предположение [Maccormak, 1971, 145-157]). Поэтому воснование классификации в данной работе положена модификация в метафорепринципа фиктивности. Однако в качестве критерия разграничения типов метафорымы использовали сложившуюся традицию выделять в значении метафоры не модус, а«назначение» — функцию. Последняя состоит в том, чтобы либо описыватьобъект как таковой (идентифицирующая метафора) или его признаки (предикатнаяметафора), либо выражать оценочное отношение субъекта к обозначаемому(оценочная метафора) или же отношение эмотивное (оценочно-экспрессивнаяметафора), либо представлять объект как существующий в некотором художественновыстроенном мире (образная или образно-эстетическая метафора).

Дляметафоры характерны промежуточные и переходные случаи, образующиеся в ходеразвития языка как естественно сложившейся и непрерывно функционирующейзнаковой системы. И поскольку метафора -это и есть наиболее продуктивноесредство приспособления языка к постоянно видоизменяющемуся отображению мира имиропониманию, то естественно, что здесь можно выделить только сферы доминациитой или иной из названных выше функций.

Теорияметафоры, как считают специалисты, должна опираться на хорошо разработаннуютеорию мотивации семантических изменений [Жоль, 1984, 30] и на«естественную», по словам Дж. Лакова, логику говорящих на данномязыке [Lakoff, 1972, 649], а не на системно-таксономическую доктрину,предполагающую отвлечение от динамики развития и опору на логику застывшегоотражения универсума.

«Каждаяметафора, — пишет М. Блэк, — это верхушка затопленной модели» [Metaphor:Problems and perspectives, 1982, 31]. В самом деле, вповерхностно-синтаксическом выражении метафоры дано только ее«буквальное» значение, а смысловая интеракция разыгрывается наглубинно-семантическом уровне презентации метафорического процесса. Ниже мыпредлагаем такую типологию метафор, которая отображает описание метафоризации иее результатов с «верхушки», т.е. с явной их организации, а завершаетболее глубинными слоями этой структурации, водоразделом между которыми служитто, что принято называть «внутренней формой»5. Именно эта сущность исоставляет, с нашей точки зрения, остов метафоры.

Существенноедля онтологического аспекта рассмотрения категории значения разведениеноминативных значений, отображающих сферу наблюдаемого, и значений,отображающих области, не данные в непосредственных ощущениях, но постигаемыеумозрительно, находит отражение и в типах метафорических процессов. Так, дляметафор, называющих наблюдаемое и ощущаемое из сферы бытия, связанной сэмпирической деятельностью, с физически воспринимаемыми объектами, характернадоминация идентифицирующей, или индикативной (в смысле Б. Рассела [1957]),функции. В этих случаях в сознании всплывают физически представимые образытаких объектов (хвост — о конце веревки, плети или очереди, голова-применительно к началу поезда, колонны и т.п.). На базе этого типаметафоризации формируется «конкретное» (в традиционной терминологии)значение при редукции когнитивного начала и аннигиляции модуса фиктивности: ужесуществующие объекты не нуждаются ни в «открытии», поскольку онипознаны на практике, ни в допущении их подобия другим объектам, Нуждасуществует только в названии для таких объектов. Как правило, это«естественные рода» или артефакты типа ножка гриба, глазное яблоко,глазок 'отверстие в двери', козырек 'навес над входной дверью' и т.д. Инаоборот, у метафор, моделирующих отображение объектов невидимого мира,«вершиной» является гипотетико-когнитивная модальность (как если бы Хобладал признаками Y-a). Семантика таких метафор организует либо абстрактноезначение, либо значение, характерное для «общих имен», либо жезначение препозитивного типа, отображающее несубстанционально-ориентированныесостояния, события, а также факты (движение-как понятие о форме существованияматерии, жизнь газеты, рождение новой эры, плоды просвещения, тяжелый характер,горечь поражения и т.д.).

5Общеизвестно, как неоднозначно трактуется это понятие в разных школах иотносительно разных уровней языка-в словообразовании, лексикологии, фразеологиии синтаксисе, а кроме того, еще и относительно общего взгляда на язык как насредство коммуникации или же как на картину мира. В данном случае подвнутренней формой понимается весь тот мотивирующий метафоруобразно-ассоциативный комплекс, который соотносим с «буквальным»прочтением исходного для ее отображения действительности. Этот комплексимпликативно организует тип метафорического значения, служа поводом дляпроявления в нем различного рода модальностей (помимо модусафиктивности)-оценочной, эмотивной, эстетической и, вероятно, стилистическойокраски значения. Такое понимание внутренней формы согласуется с постулатамисовременной нейрокибернетики о том, что «воспроизводимый образ можетявляться небывалой комбинацией бывалых впечатлений» и потому он можетобеспечивать «вложимость действующего сигнала в ранее проложенныйслед» (Радченко, 1968, 142].

Темсамым различию физически воспринимаемого мира и мира, данного внепосредственных ощущениях, четко и достаточно структурированно соответствуетразличие в базовых типах метафоры. Один из них идентифицирует объект,семантически описывая его как уже существующую реалию, другой же выполняеткогнитивную функцию и формирует новый концепт, организуя его посредствомассоциативных механизмов подобия, и на основе такого моделирования создаетпредикатный тип значения, отображающий не предметы, а отвлеченные от нихпризнаки признаков. По существу здесь речь идет о том, что Н.Д. Арутюнованазывает идентифицирующей и предикатной метафорами [Арутюнова, 1978; 1979], нос учетом роли в этом описании модуса фиктивности и указанных выше модальностей.То, что метафора как бы повторяет характерное для первичной номинацииразграничение конкретных и абстрактных значений, вполне естественно: метафора«готовит» вторичные значения различных типов (автономное,лексическое, связанное, идиомное), приспосабливая их модельное формирование куниверсальному для человека разграничению пространственно воспринимаемойдействительности или характеризуемой на основе категории времени и его аспектов[см. также: Ullmann, 1957; Кацнельсон, 1965; Уфимцева, 1974; Чейф ,1975]).

Идентифицирующая,или индикативная, метафора порождает тот тип значения, который принято называтьдескриптивным (конкретным, портретирующим и т.п.). Спецификой этого типаметафоры является сходство ее обозначаемого и того образа, который становитсявнутренней формой метафорического значения. При этом подобию здесь«придается вид тождества» [Арутюнова, 1983, 7]. Именно этот вид иесть реализация принципа фиктивности, без которого невозможно преодолеть барьермежду разными логическими порядками обозначаемого и вспомогательного образа.Как нельзя сказать *Мечтать море; *Спрятать сон и т.п., так же нельзясовместить в одном естественно-таксономическом представлении коленный сустав ичашечку, как это осуществлено в метафоре коленная чашечка, основание горы иподошву (ср. подошва горы), перо для письма и перо гуся, ножку стола и живогосущества, поскольку они принадлежат разным таксономическим родам или видам.

Гибридытипа кентавров и русалок мыслимы только в мифологическом представлении, а какраз реальные объекты не терпят логического беспорядка в смысловом отображении.По этой причине модус фиктивности в идентифицирующей метафоре, нацеленной на«жесткую десигнацию» [Крип-ке, 1982], редуцируется: здесь подобиеосновано на реальном сходстве, поэтому достаточно элементарной операциисравнения (с его модусом как), чтобы сориентировать восприятие не наотождествление и синтез основного объекта метафоры и его образно-ассоциативногокомплекса, а на отсылку к чертам сходства по функции, форме, консистенции ит.п.

Итак,идентифицирующая метафора и соответственно такое же по функции метафорическоезначение в вершине сохраняют только сравнительный к-д/с-модус, хотя в егоисходе лежал характерный для всех метафор модус фиктивности.

Идентифицирующаяметафора действует в сфере обозначения действительности, непосредственновоспринимаемой органами чувств, и пополняет в основном тот запас лексикона,который обеспечивает наименование предметов, предметно ориентированныхдействий, отношений и качеств (кошка 'инструмент для поднятия предметов', ковшэкскаватора, хребет горы, космическая пыль, возникшие во время войнымногочисленные названия реалий и акций типа гнездо пулемета, котел, язык ит.п., ср. также идти или стоять-о движении транспорта; виться — о дорогах,реках; гореть — о лампочках; кусать — о разделении чего-л. специальными щипцамии т.д.).

Значениеидентифицирующей метафоры не есть продукт семантического синтеза, приводящего кпоявлению нового объекта, но отображение свойств уже существующей реалии.Именно к этому типу метафорической номинации и подходит название процесса,обозначенного Аристотелем как «перенос названия» (или-менее удачно — как «перенос значения»): здесь осуществляется наречение того, чтоимеет место в мире как сущее, отображено в форме понятия и ищет вербального выраженияи закрепления последнего как имени, а не создание новою концепта, дотоле несуществующего.

Список литературы

Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта linguistic.ru/

еще рефераты
Еще работы по языкознанию, филологии