Лекция: 2 страница
— Уважаемый профессор, если вы утверждаете, что создали вирус, объясните тогда, как этот самый вирус может прожить ну те же сутки, когда большинство вирусов погибает в окружающей среде? – директор на секунду запинается. – Общеизвестно, что вирусу для жизнедеятельности нужен посторонний организм и…
— Вот, мистер Штэйн! – горячно затыкает его профессор, — Вот мы и подошли к нашему вопросу! Добровольцам предполагается вводить в организм упрощённое ДНК другого человека – сим образом мы исследуем воздействие на организм так называемого «вируса». Мистер Штэйн, неужели перед вами не возникает картина: а что, если открытие выйдет из-под контроля науки и будет использовано против населения? Этого нельзя допустить. Так что лучше мы изучим опасности, связанные с ним, сейчас и уничтожим его, чем будем вынуждены ликвидировать плачевные последствия.
Босс приник на стуле – речь учёного заставила стать кротким. Не опуская скрещенных на груди рук, он поднимает голову, его лицо всматривается в моё. Пристально, с тревогой.
— Уэй, ты всё ещё согласен?
Мой утвердительный ответ он передаёт профессору и говорит, что можно вести беседу, превратившуюся в дискуссию, дальше. Спрашивает что-то о вероятности смерти в ходе эксперимента. Майер отвечает ему, но я чувствую: давно уже не слушаю. Не слушаю их речей. С того самого момента, как я сказал, кажется, третье «да» насчёт эксперимента, мне стало абсолютно всё равно. Абсолютно. Всё равно, что они будут со мной делать, всё равно – смерть не смерть. Я выбрал это добровольно, и глупо было бы сейчас отступиться. Да и нет причин для отступления – я не боюсь ни боли, ни инвалидности, ни смерти, но больше удерживает на плаву мысль о том, что участие в эксперименте действительно необходимо.
Поэтому делаю вид слушающего и не вникаю в их толки. Не нужно мне знать всё. Я не хочу.
После лекции, со стайкой научных сотрудников, ведущих меня чуть ли не под руки, прохожу по коридору – мы выйдем из здания, поскольку возле него припаркована портативная лаборатория. Она похожа на два соединённых между собой трейлера. Там обещали осмотр.
***
Не буду вдаваться в подробности осмотра, перейду к результатам. Множество приборов и датчиков показало, что в целом я здоров. Остеохондроз не считается, и я подумал, что всё закономерно: раз сам закрываю глаза на боли в спине, значит, и мир пойдёт у меня на поводу и не станет громко разоблачать ненужную проблему. Может, мир также прислушается к просьбе если не о безболезненности, то хотя бы о быстроте всего уготованного впереди? Хм, быстроте? Если быстрота – это открытие эксперимента в среду, послезавтра… Моя маленькая теория срабатывает.
И маленький малиновый значок на кармане спецовки обращает внимание всех: SR***. Был бы значок зелёным – различалась бы должность научного сотрудника. Синие носит профессорат, и об этом тоже общеизвестно. Спешу сказать, что наши люди за последние десять лет стараются всегда быть в курсе новостей науки и медицины больше, чем политики. И не странно – когда идёт дождь, мы не пользуемся зонтиками и плащёвками. Кто хочет сгореть заживо, облепившись полиэтиленом? Мы бежим что есть сил под ацидостойкие купола над парками, атакуем здания, и многие до сих пор боятся дышать в подъездах. Когда слушают дробь карбонатного дождя. Сначала она кажется мягкой, потом тяжёлой, потом внушаешь себе, что слышишь шипение разбившихся о крышу капель, и твоя задача номер один – не умереть от страха, ведь невольно представляешь покрытое шипучкой собственное лицо.
Не умереть от страха, когда выходишь утром на работу, потому что тучи практически не сходят с неба, и уже не первый год. Дождь может пойти в любое время. Не сожги своё лицо.
Завтра утром я снова пойду на работу, и, проходя мимо меня, люди будут задерживать взгляды на кричащем значке. Нет, их взгляды не осудительны и не насмешливы – наоборот, нам сумели привить уважение к добровольцам, чьи жизни призваны стать данью науке. Вот сейчас я еду в метро. Домой, к семье, и семье объяснить своё предназначение гораздо легче, чем принять то, что спустя пару минут пребывания в вагоне мне стали уступать места. Сначала поднимается один, за ним — второй, женщина, послушный маленький ребёнок с ней…
Что мне делать, а?
Я качаю головой, потупив глаза и выставив перед грудью ладонь. «Нет, что вы, вовсе не нужно». И остаток пути, пять с половиной минут, провожу у железных перил. В раздумьях о том, насколько за этот день я постарел, помертвел, хотя пережил всего лишь осмотр. Щелчок и синтетический голос. Моя станция. Дверь отъезжает в сторону. Выход.
Но кто точно обрадуется предстоящему, так это семья. Спасибо им за то, что они не будут лишний раз жалеть и плакать. Друзья, что такое жалость? И назовите хоть одну действительную причину для слёз.
***
— Ты молодец, Джи, спасибо тебе большое! – жена улыбается и обвивает шею. Коротко. Потом кухонное полотенце отправляется на её плечо и ждёт там транспортировки на кухню. Лин уходит. Но взамен в коридор вваливается клубистый запах серы, а стены трусятся как в эпилепсии от грохота. Это не трубы прорвало и не воспитательная травля населения. Это моя дочь, Бэндит. Готовится ко вступительным экзаменам с прошлого месяца днями напролёт. Она химик, и небольшая третья комнатка, из которой мы сделали для неё временную «лабораторию», не даёт возможностей хорошо попрактиковаться. Вы думаете, Бэндит сейчас химичит, из-за чего эта несносная вонь вокруг и что-то вроде ядерной бомбёжки? Нет, она просто так скачет по коридору, а её халат – чем он только не пропахся за последнее время. Бэндит безумно обрадовалась новости.
— Пааапа, пааапа, спасибо, спасибо тебе! Урра, новая лаборатория! Спасииибо!
Две секунды я кружусь вместе со вскочившей на меня дочерью, потом она убегает, так же громко.
Всё для тебя, милая дочка, всё для тебя. Мы купим новую квартиру и пристроим к ней настоящую химлабораторию, которая будет больше, чем вся наша нынешняя квартира. И я надеюсь, со временем она станет прямо-таки научным центром для твоих друзей-студентов.
Я снимаю ботинки, достаю из кармана пачку жевательных стёклышек. Мы предпочитаем безвкусное стекло, но есть ещё со вкусом лесных ягод, чайного гриба и колы. Безвкусное дешевле на тридцать два цента, а для лесных ягод у меня слишком шкетская поджелудочная.
Значок SR ссаживается с нагрудного кармана спецовки и пересаживается на домашнюю футболку. Отныне мне придётся с ним спать, есть, делать зарядку, сидеть за рабочим столом, гулять по парку и, безусловно, ездить в метро. Таковы правила. Все должны знать, что я попался.
***
А вечером, сидя с Лин за чашкой воды, мы обсудили мелкие детали. Например, я спросил, нужно ли сдавать кровь, чтобы из неё вырастили подобного мне, на случай, если я умру. Лин ответила, что нет. Клонирование требует дополнительных материальных затрат. Над нами ещё не рассосалась аура бедности, и, видимо, болезненная экономность останется навсегда. Лин сказала, что, когда я умру, она просто найдёт себе другого мужа. Вопрос снят. Я, в свою очередь, предупредил её, что нам будут звонить из института каждые два дня, каждые три дня после инъекцирования я должен буду ходить на обязательный осмотр. Попросил её, как медика, хотя бы на первых порах понаблюдать за моим состоянием и самочувствием, чтобы было что предъявлять на каждом новом осмотре. Лин согласилась. Мне же отчего-то захотелось ветерка, освежающего дуновения в кухне. Но окна мы никогда не открываем, а если малейший ветерок застигнет на улице – нужно сразу доставать респиратор. Ветер режет щёки.
— Лин, проверь завтра счёт в банке. В семь утра обещали перевод суммы. Все наши тысячи…
Удивительно — «Все наши тысячи»…
Мы разделяем смешок и уходим из кухни, каждый в свою спальню.
***
Среда. 19 августа 2023 года. Эпохальный день.
Это как введение обычной вакцины, манту, вряд ли это похоже на впрыск героина или катетер капельницы. Игла укусила за руку, после было небольшое тепло, обвязывание бинтами, но всё быстро исчезло.
На бэйджике одного из ведущих кардиологов Штатов написано «Джессика Лаури». Электронный браслет на запястье через три с половиной секунды выдаёт артериальное давление и пульс. Лёгкая гипертония, легчайшая, — говорит Лаури. И вот, полукругом возле меня собираются исследователи в белых халатах, половина лиц совершенно незнакомы. Сразу после укола началось печатание бумаг, документов, вывод их в свет через карманный принтер. Стук-стук, тук-тук, пробел — тише, тук-тук.… А у меня даже сердце не тукает. Даже венки на запястьях не задаются пульсом. Не знаю, откуда вообще берётся моя кардиограмма, оттуда они берут, что я в норме, что я здоров, что аллергических реакций не наблюдается?.. и…
— Мистер Уэй, — докториха, Лаури, треплет по плечу, и тут понимаю, что позволил себе задуматься и проигнорировать столпившихся врачей и учёных.
Я слушаю вас. Ну, говорите же.
По истечению получаса покидаю трейлер-лабораторию и иду через парк на метро. Никакой.
***
Тот же день. Поздний вечер.
Всё же, несмотря на наш общесемейный запрет на открывание окон, в своей кровной комнате я один. Там я всегда один, и если желаю глоток синтетического, как целлофановый пакет, воздуха с улицы – почему бы нет? Таки осталось в памяти выражение времён детства и юности, связанное с улицей, двором – «свежий воздух». Невдалеке от окна висит умывальник, над ним — зеркало. Странно, захотелось посмотреться в него, но не с рутинной целью причесаться, умыться или побриться. Я хочу посмотреть, как я выгляжу, просто так. Может, должны происходить изменения? Или они уже заметны? А может ли быть, что я хочу запомнить себя настолько здоровым, насколько уже никогда не буду? Провожу рукой по подбородку, показывается одна щека, вторая. Ничего особенного: чёрные волосы, лоб, переносица и брови, глаза и веки с ресницами, нос, ямочка под ним, губы, подбородок, шея, плечи, белая майка, малиновый значок SR…
Да, вроде, не изменился, такой же.
«Здоров».
Нездорова майка, на которой расплылось «SR» малинового цвета. Одно это выдает миру, что я попался.
Голова на фоне раскрытого оконного прямоугольника. Нос вдыхает стойкий запах полимерного безвоздушья.
Подумать только, с сегодняшнего дня во мне живёт… другой человек. Я не беременная женщина и не инкубатор для гибридов, но кто-то разошёлся по крови и присутствует в ней. Присутствует во мне. Я сказал, что нахожусь один в комнате? Неет, теперь я не один, теперь я никогда не буду один.
… как твоё имя? Кто ты? Мне так интересно знать.
Ну привет. До сих пор не в курсе твоего имени, пола, без догадок, кем ты работаешь и какого числа родился. Но раз инстинктивно тянет называть тебя эталонно, в мужском роде, вероятно, ты и есть мужчина, парень.
Знаешь, мне сказали, что нормальная температура тела будет не 36,6, как у всех, а 36, 9. Из-за этого в спецовке будет очень жарко и жажда не отойдёт ни на шаг, засушит рот и грудь до состояния песка. Я буду быстро уставать, из-за чего рабочий день мне могут урезать, а могут и вовсе уволить с работы. Это так, домыслы. Обратимся к матери-логике: кому нужен полудохлый работник? Сердце, кстати, загонит тахикардия, ладонь не будет приятно подавать при встрече из-за повышенного потоотделения. Но я хоть буду чувствовать его, это сердце, а без рукопожатия можно обходиться. Я буду кивать, угу.
Я буду молча кивать, в то время как поясницу и икры будет раскладывать на части непроходящая боль. Однажды вечером я рухну на полотно из-за того, что ноги наконец-то отказались от меня, а я от них, и всем, в общем-то, хорошо, и мой глаз выколет дырокол станка…
Теперь видишь, что будешь доставлять одни проблемы? Жизнь с привкусом рвоты, крови из носа, запахом жёлчной слюны и размазанной по стенам государственных уборных диареи. Ещё будет много слабости и не меньший вагон осложнений, как при приличной вирусной болезни. Да, мне сказали, что буду мучаться, ох как буду мучаться, и что вероятно из-за тебя умру. Это не так печально, нет. Но в качестве компенсации и для удовлетворения любопытства я всё же спрошу у учёных о тебе. Плата за «муки» будет только такой – твоё имя, твоя жизнь, названия и факты. Я должен знать.
Пока я догадываюсь, что спиртовое тепло, бродящее в правой руке – это организм пытается вытолкнуть тебя. Догадываюсь, процент луны зашкаливает в небе, сквозь непроницаемость вечных туч сегодня она мерцает ощутимо.
И, чёрт возьми, где же электронные сигареты?!..
***
POV Автор
Среда. 19 августа. 15:23. Обычный день.
Директор филиала крупнейшей компании по изготовлению медицинского оборудования, Фрэнк Айеро, сидит за рабочим столом в обездвижении. На самом деле, он ждёт отчёта о первых часах эксперимента.
Единственным недостатком Фрэнка считались коньяк и чересчур яркие, живые, как для столь солидной должности обладателя, глаза. Он был моложе других руководителей компаний и следует признать, что это несколько сглаживало шероховатость в его образе – нелюбовь к пунктуальности. Впрочем, Айеро держал сотрудников в режиме отчётности, докладов и извещений о каждом шаге.
Директор дождался – экран монитора в нижнем правом углу затянулся окошком. Пользователь Генри Фишер, звонок по скайпу.
— Да, Генри, — Фрэнк совмещает разговор с нажиманием кнопки, плавно опускающей спинку кресла, и созерцанием обшитых тёмно-коричневым стен. Всюду оттенки благородного коньяка и коричных свёртков.
Ничего сверхъестественного от Генри мужчина не узнал. Стандартная норма в предприятии, аппаратура работает первоклассно, сбоев системы не было, а витки дела, вроде электрификации лаборатории на колёсах, компании не касаются. Ещё зачем-то Генри упомнил о подопытном, дескать, в первые часы после введения вакцины он не свалился под стол и перенёс вакцинацию благополучно. Фрэнк удивлялся, почто ему знать эти подробности. Он спрашивал о нём, что ли? Ерунда. Идеальных людей не бывает, а едино близкими к идеалу могут быть лишь тёплые цвета и запахи, шоколад и кофе с коньяком, веселящий душок кубинской сигары. Неужели человечество настолько загибается, что добровольно заменяет подобные дары электронными палочками и напитками, имитирующими по вкусу алкоголь, но совсем не содержащие его? Хвала, у Фрэнка имеются средства для выкупки ценных образцов, бывает, у частных лиц, бывает, уцелевшие после землетрясения музеи охотно вышвыривают нажитки за пару банковских переводов.
Эстетика коричневого цвета – главное увлечение директора, наряду с работой в компании. И по вечерам так расслабляет созерцание ходящих в вышине сгустков газа, забавная игра для зрения: найди намёк на луну, звёзд всё равно уже не будет.
Но дело – одно, отдых – другое, и мешать их не стоит, даже если очень хочется. Айеро, не без вздоха разочарования, переключает кресло на высший уровень и перекладывает руки на компьютерный стол.
***
Двадцатиминутный кофе-тайм для учёных и докторов. Электронные сигареты, кислородные смеси и ароматизированный кофе субстрат.
— Коллеги, а вы не интересовались, кто стал донором крови для эксперимента?
На вопрос учёного с блестящим от пота челом, захотелось ответить Генри Фишеру, но только он произносит слово «коллега», перед мужчинами оказывается лэптоп. На его экране – бело-чёрная таблица с идентификационными кодами.
— Вот, — говорит доктор Лаури, — проверить несложно – на этикетке пробирки написан код, — все тут же устремили взгляды на контейнер с пробирками, — вводим его в базу данных, поиск, таак, — женщина от усердия поджала нижнюю губу, — «Health & Medicine Holding Company», Вашингтон, округ Колумбия, Фрэнк Айеро, 32 года…
— О, Джессика, я только хотел сказать, что замешан здесь мой собственный шеф, но ты меня опередила!
Фишер театрально улыбается, его умиляет ситуация, но коллеги, рассеявшиеся по трейлеру, оторвались от занятий, а сам трейлер превратился в криокамеру под молчанием учёных мужей.
И Генри счёл необходимым, пока его не начали заваливать вопросами, самому разъяснить ситуацию:
— У нас в компании правила такие: у сотрудников обязательно берётся кровь для информационного банка компании. Ну это если цифровые данные о вас, допустим, сотрутся со всех источников, их можно восстановить благодаря ДНК-коду крови. Банк надёжно оберегается, и взломать эту базу данных нереально. Почему-то из вашего института, — мужчина указал на лысого учёного и на двух седых мужчин возле микроскопов, — Пришёл приказ о взятии информационного сырья именно у нас. Я не знаю кто, но брали вслепую. И потом, это всего лишь кровь! Фрэнку ничего не будет, вы же сами многократно говорили, что вред потерпит только испытуемый, — под конец тирады Фишер сильно занервничал. Казалось, коллеги смеряют взглядом неодобрения, и будто бы он, самолично Генри Фишер, виновен в том, что в эксперимент пошла кровь его начальника.
— А если Уэй превратится в монстра и захочет убить твоего шефа? – хихикает в дальнем углу комнаты паренёк в очках.
Учёные жадно захохотали, все, мужчины и женщины, кто был стар и кто значительно моложе. Среди них, как из тумана наркоопьянения, прорезается голос куратора проекта, седого профессора Майера. Он говорит в тон смеющимся, с иронией, но в словах ощутима явная примесь печали, а за ней волочится шлейф и страха, и опасения:
— Это, коллеги, нам ещё предстоит исследовать…
_____________________________________________________________________________
* Геном – наследственный материал в хромосомном наборе клеток (n)
** Капсид – белковая оболочка вируса.
*** Scientific Research
2.
«Звёзд больше не будет –
их переварил мой желудок».
26 августа. 17:49. Обычный день. Да, обычный день, ничего особенного.
Закипание на пятнадцать сантиметров вниз и немного наискось от сердца – это нормально. Первая коробка, вторая, третья…, а в четвёртую меня вытошнит, если я продолжу их считать.
Энтони подруливает ко мне – выполнил задание; глаза-фонарики, белым светом в металлических углублениях, проходят по лицу. Робот, конечно, не знает, что со мной. Он просто запрограммирован приносить ведро каждые двадцать минут. Но когда он выполняет эту свою функцию, мне мерещится участие. И…
После нескольких подбросов вверх, после того, как голова падает в ведро, отстраняюсь. Ведро заполнено рвотой до краёв. Я ожидал, но каждый раз поражаюсь и поражаюсь результату. Как человек может столько сочиться?
Вытираю рот. Это не очень просто и даже больно – он обсажен белыми мушками. Гнойники. Скорее всего, половина их пооткрывалась, и под подбородком назреет потом пышный бутон фурункула. – Пустяки, ребята, у меня работа.
Я возле конвейера, чтобы отладить машину на другой режим, для наложения штампов на ящики из деревозаменителя. Синий огонёк, красный. Сейчас запустится. Я-то подожду, но подбородок падает на грудь, сам опираюсь ладонями о железный куб машины — не могу, не могу больше...
Спустя пять дней после введения сыворотки я начал рвать на работе. Тошнило постоянно – оттого ещё, что в рабочей форме температура поднимается до 38,5 градусов. Вы же никогда не пили кислоту, правда? Не пейте. Лучше отравитесь и рвите каждый день. Я думаю, ощущения будут схожими. У вас будут те же раны на языке и дырявый, изъязвленный желудок. Вы увидите то, из чего состоите. В основном это будет грязь.
Когда много вырвешь, хочется плакать. Притом, что не плакал я двадцать лет. Мой дрянной запах успел уже заполнить безароматное пространство цеха. Скоро тут будут люди.
Десять отштампированных коробок ждут высвобождения из скидной ёмкости, и, если не разгрести их, полотно не сможет двигаться, придавленное горой коробок, механизм остановится, сбой пойдёт на другие машины, всё будет плохо, да?..
Приготовившись сделать шаг навстречу выручению коробок, я только ниже наклоняюсь над полотном, кисть сильнее впечатывается в грань куба, и сейчас, и сейчас, сейч…
«Буээ».
И такое же «буээ».
Звук из горла, будто откупоривается пробка. Мерзко.
«Буээ».
Блять.
«Б…»
Хм, спокойно, всё.
«Бб…»
Нет, на этот раз точно нет.
Коробки разваливаются на другом конце комнаты. Их собирали, сколачивали, а теперь они разваливаются… Бахканье, и хруст, и треск.
Полотно несёт пятна и потёки горького жёлтого цвета. Жёлтое на сером. По моей вине.
Однако всё, что я реально могу, – это плакать, я же не способен на большее. Я не работник, не креативщик, я не здоровый человек, в конце концов! И я не знаю, почему рядом оказывается Энтони. У машины глаза-фонарики, печальные, сострадательные. У машин не бывает таких глаз. И машины не умеют класть на плечо руку, когда тебе плохо, вот так. Я не программировал Энтони на подобный жест, но пусть видят все: когда он неожиданно дотрагивается металлической рученькой, я по-новой заливаюсь слёзами. Может, это воображение издевается, зная, что я хочу получить. Воображение задело маленького робота, задело стуки каблуков где-то далеко в коридоре – оно превратило Энтони в заботливого малыша, а сослуживцев в подобие облачной массы, которая не будет ругаться и вопить — она растворится и исчезнет.
И всё же краем мысли я улавливаю, что понятия «облеванное полотно» и «коллеги с начальством» не вяжутся, ох как не вяжутся. Когда пищевод стягивают новые позывы, я отдёргиваю ворот спецовки и спускаю в форму. Вонючая лава без комков пищи обрушивается на живот. Собравшись там, закипает и начинает оплетать брюки. Голоса в пяти метрах от меня, а я рву не прекращая.
Фигуры как по мановению наполняют цех. Рву не прекращая
В мою сторону направляется кто-то – кто, не могу разобрать. Кидаю взглядом на испачканное полотно, лужи на полу, низ своей формы. На то, что я наделал.
Наверное, лучше всего сейчас – это потерять сознание. Так мне не придётся отвечать на уйму вопросов от самого себя.
…………………………..
Они треплют за плечо. Зря.
С вами был Джерард Уэй. Который ушёл спать, не спав двое суток.
………………………………
***
Три часа спустя. Кабинет директора Штэйна.
Но перед этим – лист-заключение команды врачей. Надеюсь, ничего кроме листа не повлияло на вердикт босса.
«Лист 23
Кодовый номер проекта: V-21069665348330
Имя пациента: Джерард Артур Уэй
<дата, место рождения, пол, гражданство, краткая биография – опущены. См. лист 1>
Дата проведения обследования: 26.08.22.
Данные обследования: состояние больного крайне неудовлетворительное, граничащее с тяжёлым. Имеются признаки острой инфекции вируса гриппа AH3 — Гонконг: температура тела – 38,6 – 39,5 ºС, увеличенные лимфоузлы в области шеи и паха, воспалительные процессы организма (фурункулёз, гнойная ангина, воспаление пазух носа, в дальнейшем возможно образование абсцессов с оперативным вмешательством), ярко выраженный трахеит, пищевые расстройства: рвота, диарея, отсутствие аппетита, аллергические реакции на простейшие противовирусные средства – отёк лица, сыпь в области подмышек, груди, прероральная сыпь. ЦНС: больной находится в состоянии нервного возбуждения, в дальнейшем возможны реакции фотосенсибилизации, которые на данном этапе не проявляются. Больной склонен к галлюцинациям.
Заключение: Острая интоксикация организма с обилием гнойных процессов и частичным повреждением ЦНС на фоне ослабленной работы иммунной системы. Критические последствия: сепсис и расстройство ЦНС. Больной отказывается от госпитализации, в связи с этим, медколлективом было принято решение ежедневного надсмотра за больным на дому. Больной 21069665348330, Джерард Артур Уэй, непригоден для работы на производстве в силу ограниченных физических возможностей.
В. Майер <подпись>
И. Лесли <подпись>»
— Уэй. – как обычно.
Я не пугаюсь отчего-то пожелтевшего спектра серых тонов в кабинете, это вроде как нормально – мне положено, следуя заключению, бредить и гноиться. Но интересно, ужасается ли Штэйн, сидя напротив, близко и прямо? Посмотрите на меня глазами стороннего наблюдателя, чтобы понять: человек по ту сторону стола, бывший подчинённый, тяжко сопит, как зверь, лицо его закутано в пот и ещё тот непонятный цвет – бело-серо -жёлтый (да, так и есть), раздавленные гнойники под подбородком, как я и говорил, слились в одну кашу под корочкой застывшей жёлтой жидкости, глаз не видно за опухшими докрасна веками и не выветришь никаким вентилятором и не выешь никаким медицинским эликсиром мой новый запах – запах вечной, постоянной, неприкращающейся жёлтой рвоты!..
— Ты понимаешь, что другим путём я не могу поступить, учитывая заключение экспертов и инцидент на производстве. Уэй, я даже знаю, что ты думаешь, будто увольняю я тебя…
Да, он сказал это слово!
— … только по причине… некоторой порчи техники. Нет, Уэй. Если брать вообще все причины вкупе – эта будет последней, поверь. Для меня важнее то, что я, однако, несу ответственность за твою жизнь. Хотя бы потому, что предложил тебе участие в проекте, так ведь? Уэй, мне совсем не хочется терять такого работника как ты, совсем, я дорожил и дорожу поныне твоим трудом, но… Раз я втянул тебя в проект, я должен дать тебе покой, не подрывать твоё здоровье ещё круче. Прости, но если ты умрёшь на производстве, как загнанная лошадь, компанию закроют, а нас всех ждёт тюрьма — давай смотреть реальности в глаза.
А если я умру дома, как муравей-отшельник, никто не пострадает и не потерпит краха, логично.
В конце речи Штэйн добавляет, видимо, главное из всего ранее сказанного. Он говорит, что мой труд со временем будет становиться всё более неэффективным и непродуктивным. Компании бессмысленно держать на своём производстве калеку, если быть короче. На прощание он спрашивает, правда ли, что я галлюцинирую. Я ответил, впервые за время этой беседы, что всего лишь научился видеть сны.
Так, мистер Штэйн, заметно обеспокоившись и скрестив руки на груди, выдал:
— И не забудь забрать cf * со своими документами в отделе кадров.
— Прощайте, мистер Штэйн.
Я подтираю рукавом нос и ухожу. Мне на метро.
***
27.09.22. 12:11. На приёме у профессора Майера.
Я говорил, что умею видеть сны. Любопытно, а сны – заразные? Вряд ли, иначе, передавайся они воздушно-капельным, снами заболело бы всё человечество. Оно вымерло бы от снов, вот. И я по-прежнему не знаю, кто был моим донором, но факт, что именно от этого человека через кровь мне передалась способность видеть. Когда я рассказал о снах профессору, тот констатировал у меня шизоидное расстройство в начальной стадии. А потом спросил:
— Мистер Уэй, вы не могли бы вспомнить сейчас что-то из ваших… сновидений. Желательно с наличием деталей. Видите ли, явление сновидений не наблюдается после катастрофы уже… лет 15, — вставная челюсть Майера посверкивает, — Помните, как шутил наш Президент: «Людям некогда видеть сны, им нужно отстраивать государство».
Да, я понимаю, что это должно быть смешным, но мне не до ха-ха. Я считаю себя в здравом уме, а меня называют шизофреником. Действие жаропонижающих, похоже, подходит к концу, и я рискую растошниться прямо на профессора. И то, что, стоит раскрыть рот в занимательном повествовании о снах, профессор включит диктофон… Непонятно? Диктофоны теперь совсем крошечные.