Лекция: ОХРАНИТЕЛЬНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Реакцией на неудачу реформ Александра I и на выступление де­кабристов было нарастание консервативных настроений в русском об­ществе. Николай I мечтал подчинить себе общество, руководить его идейной жизнью, управлять его настроениями. Он считал, что луч­шая теория — «добрая нравственность», и дело подданных «не рассуждать», а повиноваться. Однако начальственное «не рассуждать» было уже недостаточно для того, чтобы заставить общество не только повиноваться власти, но и служить ей не за страх, а за совесть.

По официальной доктрине, эффектно сформулированной минист­ром народного просвещения графом С. С. Уваровым (с 1833 до 1849 г.), в основе самобытной русской жизни лежат три принципа: самодержавие, православие и народность. Он же (Уваров), известный, между прочим, своей реакционностью, был отправлен в отставку за то, что осмелился защищать в печати идею университетского образования[20]. Первым в «теории офици­альной народности», безусловно преобладающим, являлось, конечно, самодержавие, которому все должно подчиняться не только внешне, но и внутренне, не только за страх, а за совесть.

Самодержавие объявлялось основным устоем русской жизни, обеспечивающим якобы величие и мощь России, отсюда преданность и служба ему объявлялась гражданским долгом всех подданных.

Православие считалось основой духовной жизни народа, поэтому православная церковь, подчиненная светской власти, являлась опо­рой самодержавия.

«Православие — одна из опор этой власти, отнюдь не та „внутрен­няя правда“ самостоятельной и авторитетной русской церкви, о ко­торой мечтали славянофилы, а вполне реальная система церковного властвования над духовной жизнью „паствы“, притом церковность-орудие политической силы самодержавия, вполне покорное граждан­ской власти под управлением синодального обер-прокурора».

В понятие «народность» вкладывалось отсутствие якобы социаль­ной розни в России, «единство» народа и «единение» его с царем. "… Под «народностью» разумелся казенный патриотизм — безусловное преклонение перед правительственной Россией, перед ее военной мощью и полицейской выправкой, перед Россией в ее официальном облике, «в противоположность России по бумагам с Россией в нату­ре», по выражению историка М. П. Погодина, перед Россией де­коративной, в казенном стиле, притворно уверенной в своих силах, в непогрешимости и устойчивости своих порядков и умышленно закрывающей глаза на великие народно-государственные нужды".

«Во внутренней жизни страны эта система „официальной народ­ности“ воплощает полный застой органической, творческой деятель­ности и прикрывает агонию разлагавшегося старого порядка. В отношениях международных она ведет к выступлениям, полным чрезмерной самонадеянности, к политическому авантюризму, ко­торый через перенапряжение сил страны, расшатанных внутренним кризисом, увлекает государство к роковой катастрофе».

Новый университетский устав 1835 г. передавал руководство де­лом просвещения в руки попечителей учебных округов (назначав­шихся часто из генералов) и ограничивал (но не уничтожал) университетскую автономию. Было учреждено несколько женских институтов[21].

Сам министр просвещения граф Уваров был просвещенным чело­веком, и наука могла жить под его «отеческим» попечением[22]. По мне­нию ряда современных исследователей, Уваров стремился не просто пресечь нежелательные тенденции в духовном развитии страны, но и направить его в нужное русло, до известной степени поощряя про­свещение. В Московском университете в уваровскую эпоху действо­вала блестящая плеяда профессоров — Т. Н. Грановский, Н. Д. Каве­лин, П. Г. Редкий и другие («золотой век» Московского университе­та).

Рупорами правительственной идеологии были популярные журна­листы Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч, издававшие газету «Северная пчела». Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч являлись нештатными осведоми­телями III Отделения.

Когда в 1830 г. кружок Пушкина, Дельвига и Вяземского стал из­давать «Литературную газету», то Булгарин, боявшийся кон­куренции, стал яростно травить газету. Сначала Булгарин не задевал самого Пушкина, но позже в «Северной пчеле» напечатал против него грязный пасквиль. На это Пушкин ответил следующей эпиграммой.

Не то беда, Авдей Флюгарин,

Что родом ты не русский барин,

Что на Парнасе ты цыган,

Что в свете ты Видок Фиглярин:

Беда, что скучен твой роман.

Правящая верхушка пыталась исторически и теоретически обос­новать «теорию официальной народности», придать ей национальную окраску, вывести «устои» русской жизни из особенностей ис­торического развития России.

Наиболее обстоятельно эта теория была развита и обоснована в трудах профессора-историка Московского университета М. П. Пого­дина. Он исходил из противопоставления истории России и стран За­падной Европы. В России, писал Погодив, сложился особый тип власти, основанный на «единении» царя и народа. И даже крепостное право у Погодина, который сам был в прошлом крепостным, вызыва­ет умиление, поскольку оно «сохраняет в себе много патриархально­го»: хороший помещик является «благодетелем» своих крестьян. Сохранение самобытности России — залог того, что и в будущем Рос­сия станет развиваться не путем революций, как на Западе, а «мудрым попечением» самодержавной власти.

Прямее, проще и воинственнее эту же концепцию проводил про­фессор литературы С. П. Шевырев, который в своих писаниях резко противопоставлял «разлагающийся и гниющий» Запад, одержимый «злым заразительным недугом, окруженный атмосферою опасного дыхания» нашей «святой Руси», которая крепка «тремя коренными чувствами» — самодержавием, православием и народностью. И в России, и в Европе привыкли видеть в императоре Николае сторонника старых начал политической реакции и врага демократических движений[23].

Неотъемлемую черту идеологической доктрины «официальной народности» составлял квасной патриотизм, призванный способство­вать максимальному искажению реальной действительности. Апофе­озом его служат известные слова шефа жандармов А. X. Бен­кендорфа относительно прошлого, настоящего и будущего России: «Прошедшее России удивительно, ее настоящее более, чем велико­лепно, что же касается будущего — оно выше всего, что только может представить себе самое пылкое воображение».

Другой точки зрения придерживался тонкий наблюдатель, французский путешественник маркиз де Кюстин, путешествующий по николаевской России: «Внешний порядок, царящий в России -лишь иллюзия; под ним таятся недуги, подтачивающие госу­дарственный организм. Правительство, которое ничего не стыдится, потому что оно силится все скрывать, и добивается этого, более страшно, чем прочно; в нации — недомогание, в армии — отупение, во власти — ужас, испытываемый даже теми, кто наиболее внушает страх, раболепство в церкви, лицемерие у знатных, невежество и ни­щета в народе и Сибирь для всех, — вот какою сделали страну необхо­димость, история, природа, Провидение, намерения которого всегда непроницаемы...».

Особенно усиливается реакция в последнее семилетие царствова­ния Николая I (оно получило название «мрачного»). Европейские революции 1848-1849 гг. напугали Николая I, который переходит к системе" безудержной реакции и обскурантизма. Министром народ­ного просвещения назначается мрачный реакционер кн. Ширинский, Шихматов. Вводится строгий надзор над университетским образова­нием; кафедры философии и других «вредных» наук закрываются; вводится ограниченный комплект студентов — до 300 человек на каж­дом факультете (кроме медицинского).

Невыносимым делается гнет цензуры, старающейся не пропустить на страницы книг и журналов западной «заразы». Известный русский историк С. М. Соловьев, современник этих событий, писал: «Фрунтовики воссели на всех правительственных местах, и с ними воцарилось невежество, произвол, грабительство, всевозможные бес­порядки. Смотр стал целью общественной и государственной жизни Все делалось напоказ, для того, чтобы державный приехал, взглянул и сказал: „Хорошо! Все в порядке!“ Отсюда все потянулось напоказ во внешность, и внутреннее развитие остановилось».