Лекция: Поучение второе в неделю восьмую по Святом Духе (На Евангелие о пяти хлебах (Мф.14,20)) 8 страница

Поистине, горька эта чаша терпения, зато целебна. Она, как и полынь, на вкус горька, а желудку приносит здоровье.

Некогда пророк Исайя увидел «Господа Саваофа на престоле высоце и превознесение и серафимы окрест» и слышал, как Он говорил: «Кого послю и кто пойдет К люд ем сим (израильтянам) ?» Дерзнул святый Исайя и сказал: «Се аз, поели мя; и рече к нему Господь: иди и рцы людем сим: ушима услышите, и не уразумеете» и прочее (Ис. 6: 8—9). Пошел святый Исайя, послан­ный Богом к людям израильским. Смотрю на него и вижу, что он в руке своей несет чашу с каким-то пить­ем. Мне кажется, что это Бог пожаловал к людям Сво­им израильским и послал им от обеда Своего чашу ка­кого-то прекрасного питья в знак милости Своей. При­шел Исайя с той чашей сначала в страну Завулонскую и Неффалимскую и воззвал, говоря: «Сие ты прежде испий скоро, страно Завулоня и земле Неффалимля» (Ис. 9: 1).

Любопытство меня влечет, и я хочу знать, какое это питье, которым пророк Божий потчует от Бога людей Божиих.

Смотрю я на конец восьмой главы, как на верх ча­ши, и жду, что это будет или мед сладкий, или рейн­ское прекрасное, или «ссект», или «петерцамент», или что-либо иное драгоценное. Но вот я вижу противопо­ложное, вижу некую самую ужасную полынную горечь, ибо пишется так: «Се теснота и тьма, и печаль, и туга, и сумрак, якоже не видети» (Ис. 8: 22). Сие прежде скоро испей, страна Завулонская и земля Неффалимская! Благодарю тебя, святый пророк, за то, чем ты жа­луешь; ты велишь пить «тесноту, тьму, печаль, тугу, су­мрак, якоже не видети».

Какая же сила этого питья? В чем тайна этих слов? Посмотрим на дно и внемлем тому, что после сего го­ворит пророк: «Людие живущий во стране и сени смертней, свет просветится на вы; изведу вы в веселие, и возвеселитеся, яко радующися в жатву и яко разделя­ющий корысть» (Ис. 9: 2—3). Посмотрим на силу горького полынного питья. Будете пить, говорит, тьму, а увидите свет; будете пить печаль, а найдете веселие; бу­дете пить тугу, а получите радость; будете пить тесноту, а окажетесь в просторе; будете пить горечь, а наполни­тесь сладостью: со слезами посеете, но с радостью по­жнете плоды рук своих.

Нет времени истолковать исторически эти проро­ческие слова, духовно же они вкратце изъясняются так: чаша бедствий и скорбей, которую Божиим попущени­ем наполняют нам недруги наши и велят ее пить, — горька; но если мы выпьем ее ради любви к Богу тер­пеливо и любя врагов наших, то она превратится для нас в вечную сладость и принесет душам нашим вечное здравие. Итак, будем любить врагов наших и терпеть от них.

Когда люди израильские не могли пить горькой Мерры и начали роптать на Моисея, тогда Господь по­казал ему какое-то дерево. Он положил его в воду, и во­да сделалась сладкой.

Меррою и я, грешный, потчую любовь вашу и опа­саюсь, чтобы кто не стал роптать на меня. Положим же и мы дерево в нашу Мерру, чтобы она сделалась сладкой.

Какое то было дерево, которое Господь показал Мо­исею и которое сделало Меррские воды сладкими? Тол­кователи Божественного Писания, много исследовавши, определенно не узнали сего. Однако же есть некоторые, которые говорят, что есть какое-то дерево, называюще­еся «адельфа», которое по природе своей очень горько. Это-то горькое дерево повелел Господь Моисею поло­жить в горькие воды, чтобы проявить большее чудо, ибо даже горьким деревом Он усладил горькие воды.

Мы же вместе со святыми отцами Григорием Нис­ским, Феодоритом и прочими скажем, что то дерево, усладившее Меррские воды, было прообразом древа крестного. Сладкое ли, горькое ли было Моисеево дере­во, мы не знаем. Но то мы твердо знаем, что древо кре­стное горько; оно напоило Господа нашего желчию и причинило Ему горькую смерть, но зато нашу горечь оно превратило в сладость и привело нас от горькой вечной смерти к сладкой вечной жизни. Итак, пусть это крестное древо послужит услаждением нашей Мерры. Когда мы нашими недугами будем опечалены и обиже­ны словом или делом, то будем смотреть на крест и на распятого на нем Господа, который вместо надлежавшей Ему радости претерпел крест и, не радея о позоре, «нам оставль образ, да последуем стопам Его».

Христос Спаситель испил на кресте горькую чашу — оцт с желчью и даже самую смерть. За чье здоровье? За здравие врагов Своих, то есть, грешников: «Грешником нам сущим Христос за ны умре» (Рим. 5: 8). Как же Он испил? Терпеливо, согласно повествованию святого Петра: «Укаряемый противу не укаряше, стражда не прещаше» (1 Пет. 2: 23). Но Он не только «противу не укаряше», но и молился об убивающих Его: «Отче, отпусти им» (Лк. 23: 34). О, незлобие незлобивого Агнца Божия! Мы не можем стерпеть и одного какого-либо досадного слова и в ответ на них много слов гово­рим, а Господь наш, слышавши очень много укоризнен­ных слов, не сказал ни одного противного слова, но был «яко агнец прямо стригущему его безгласен».

Мы не сносим и малой какой-либо вещи от нена­видящих нас, а Господь наш и раны бесчисленные по­нес на теле Своем, и не было целости в Нем с ног до головы.

Мы не стерпим и одного какого-либо опечаливания от преследующих нас, а Господь наш претерпел даже самую ужасную крестную смерть. Вот как много пост­радал Он из любви к нам, а мы ничего не страдаем из любви к Нему. О, нетерпение наше! О, неусладимая го­речь! Сбывается на нас евангельское слово: «За умноже­ние беззакония изсякнет любы многих» (Мф. 24: 12).

Господь наш нелицемерно возлюбил врагов, как сказано, а мы не очень любим и друзей наших, относя­щихся приязненно к нам; мы больше лицемерно любим их, нежели на самом деле, а недругов наших мы и не помышляем когда-либо любить. Господь же наш гром­че трубы взывает к нам в Евангелии: «Любите враги вашя, благословите кленущыя вы, добро творите ненавидящым вас и молитеся за творящих вам напасть и из­гоняющих вы: яко да будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех» (Мф. 5: 44—45).

Но пора уже и кончить сию нашу духовную трапе­зу; сотворим благодарение.

Благодарим Тебя, Христе Боже наш, что Ты насы­тил нас хлебом духовным и питьем духовным слова Тво­его, не лиши нас и небесного Твоего царства, где совер­шается тот преславный обед, о котором пишется: «Бла­жен, иже снесть обед в царствии Божий» (Лк. 14: 15). Дай нам, чтобы слова Твои проявились в нас самим де­лом, чтобы в сердцах наших была как к близким, так и ко врагам нашим нелицемерная любовь, как кровь здо­ровая, умножающаяся; особенно же услади сердца на­ши Твоею любовию, сладчайший Иисусе!

Любовь же наша пусть не осудит, но простит, если на этой трапезе духовной было что-либо неугодное. Аминь.

44. Поучение в неделю двадцатую по Святом Духе, в которую (в год произнесения поучения) случилась и память св. великомученика Димитрия, 26 октября («Славяху Бога, глаголюще: яко Пророк велик воста в нас» (Лк. 7: 16))

Благочестивые мои слушатели! В сию рядовую, по чину церковному двадцатую по Святом Духе, неделю о воскресении сына вдовицы, в которую нынешним го­дом случилась и память святого великомученика Дими­трия, ум наш внутренними очами как бы смотрит на два города: на город в Галилее, называемый Наином, и на город в Фессалии, называемый Солунью, и в обоих городах выносят мертвецов. В городе, который в Гали­лее, называемом Наином, выносят для погребения умершего сына, единородного у матери его: «Се изношаху умерша» (Лк. 7: 12). В городе, который в Фесса­лии, называемом Солунью, выносят из темницы для по­гребения мертвое тело, исколотое за Христа копьями, тело святого великомученика Димитрия: «Се изношаху умерша». Обоих этих мертвецов воскрешает жизнодавец Христос, но не одинаково: у мертвеца наинского Он воскрешает тело для временной жизни, у солунского же мертвеца — душу от временной жизни, как бы от смерти, воскрешает для вечной жизни. За оба эти воскрешения нам подобает славить Бога и говорить: «Пророк велий воста в нас, и посети Бог люди Своя» (Лк. 7: 16). Я же, грешный, ставши между этими дву­мя городами, между Наином и Солунью, и посмотрев­ши на обоих внутренним зрением, в одной стране слы­шу глас народа: «Идяху бо с Ним ученика Димитрия. О них обоих я слышу, что они велики: там великий Про­рок велий воста в нас»; в другой же стране вижу свято­го великомученика Димитрия. О них обоих я слышу, что они велики: там — великий Пророк, здесь — вели­кий мученик. Я намерен хотя бы отчасти измерить ве­личие обоих или, лучше, хотя бы издали присмотреться к их безмерному величию и познать сие.

Как велико было величие Христа на земле во плоти и как велико было величие на земле Христова мученика? Подобно ли было величие мученика величию Христа?

Ты же, евангельский воскрешенный из мертвых сын вдовицы, не прогневайся, что я миную тебя, имея вместо тебя ангела моего, святого великомученика Димитрия. Пусть говорят о тебе граждане наинские и ра­дуется о тебе мать твоя, которой ты отдан: «Вдаде бо матери его» (Лк. 7: 15), — нам же предстоит говорить и радоваться о Христе и о Христовом мученике.

Прежде всего, приступивши, хотя и с трепетом, ко Христу, Спасителю моему, «Емуже несмь достоин преклонься разрешити ремень сапога Его» (Лк. 3: 16), и к величию Его, я, хотя и не имея смелости, дерзаю мерить сие величие и для этого ищу мерительного орудия, ко­торым бы можно было измерить. Святый Иоанн Бого­слов в своем Откровении показывает мне некоего анге­ла в лице человеческом, имеющего в руке своей мери­тельную трость: «Глаголяй, — говорит, — со мною имеяше трость злату, да измерит град новый, с небеси сходящий, и врата его, и стену его» (Апок. 21: 15). Что такое означал тот град, какова его тайна — об этом нет нужды ныне говорить подробно, чтобы не затянулось время; я вспомню только то, что приличествует нашей беседе. Святый Андрей Кесарийский, толкуя Апокалип­сис, стеной называет Христа, говоря так: «Стеной вели­кой церковной, высокой и охраняющей находящихся во святом граде, является Христос; двенадцать врат в нем — это святые Его апостолы, чрез которых мы по­лучили приведение и вход к Отцу».

Мы же внемлем следующим словам: «Христос есть стена». Если Христос есть стена града, сходящего с неба, то, значит, ангел, хотящий измерить эту стену, хо­чет измерить Христа. В действительности так и есть: «Да измерит, — говорит, — град и стену». Измеряй же за меня ты, ангел, Христа, измеряй, как велико Его величие, мы же будем смотреть на готовое дело. Какою же мерою измеряет ангел? «Мерит, — говорит Бого­слов, — в меру человеческу, яже есть ангельска». Что же это такое — мера человеческая и в то же время ме­ра ангельская? Может ли человеческая мера быть рав­на ангельской? Человеческая мера основывается на рос­те человеческом и измеряется локтями и саженями, мера же ангельская должна была бы безмерной быть, поелику естество ангельское несравненно больше чело­веческого естества. Как же в Откровении Богослова ме­ра человеческая полагается равною ангельской, ангель­ская же равною человеческой? Прежде чем выяснится сия тайна, я скажу следующее: не думай, слушатель мой, что здесь идет беседа о величии какого-нибудь роста человеческого, но о величии чести; честь же по­знается только в разумной твари, которая, зная Творца своего, знает И себя, знает и честь свою, и бесчестие. В неразумной же и в бездушной твари честь не познает­ся. В чести на земле серебро, золото, жемчуги и камни драгоценные, однако же все это, будучи бездушным, не знает чести своей. Честны на небе звезды, луна и солн­це, однако же и они не знают чести своей, будучи бездушными тварями. Разумная же тварь знает, почитает­ся ли она, или обесчещивается. Разумная тварь есть двоякая — видимая и невидимая: видимая разумная тварь есть человек, невидимая же разумная тварь — ангел. Двоякая посему есть и честь: человеческая и ан­гельская. Величие человеческой чести состоит в высо­чайшей власти человеческой, в сане царском, ибо выше царской власти нет, и она называется царским величе­ством. Действительно, как говорит один из постельни­чих царя Дария: «Царь над все премогает и господст­вует всеми, и владычествует ими, и вся, елика аще речет тем, сотворяют. Аще послет тех к брани, творят брань, идут и срыют горы и стены, и столпы; закалаются и закалают, и слова царева не преступают, и той один сам есть; аще глаголет: убийте, — убиют; аще гла­голет: отпустите, — отпустят; и глаголет: поразите, — поразят; и глаголет: разорите, — разорят; глаголет: со­зидайте, — созидают; глаголет: посеците, — посецают; глаголет: насадите, — насаждают; и весь народ и силы его послушают самаго». Вот в чем состоит величие че­ловеческой чести, то есть, власти царской. Величие же ангельской чести заключается, с одной стороны, в не­вещественной, бесплотной природе ангелов, с другой же, согласно евангельскому слову, — в том, что они «выну видят лице Отца Небеснаго» (Мф. 18: 10), не­посредственно предстоя Богу. «Непосредственно» оз­начает то, что между ангелом и Богом ничто не по­средствует, не разделяет: за ангелом — тотчас Бог, за Богом — тотчас ангел, посреди же этих двух природ, ангельской и Божеской, нет никакой другой природы. Как на земле считается великой честью и славой быть близ царя, быть ближе всех, быть так, чтобы ничто не посредствовало и не разделяло, подобно сему и на не­бе великая слава ангелов заключается в том, что они находятся около Бога ближе всякого другого создания и непосредственно Ему предстоят: это и есть величие ангельской чести.

Здесь приступим к мерителю, которого видел святый Богослов, и посмотрим, что он мерит во Христе, Спасителе нашем. Мерит как бы высоту городской сте­ны, величие чести, чести же человеческой и ангельской, и находит величие высочайшей человеческой чести, то есть, царской власти, ибо пречистой Матери Божией он во время благовещения говорит: «Даст ему Господь Бог престол Давида, отца Его, и воцарится в дому Иаковли во веки, и царству Его не будет конца» (Лк. 1: 32—33). Когда же родился Господь наш, тотчас три восточных царя приветствовали Его царским титулом: «Где есть рождейся Царь?» (Мф. 2: 2). Сию высочайшую челове­ческую честь, то есть, власть царскую, признал в Нем и народ в нынешнем Евангелии, говоря: «Пророк велий воста в нас», ибо слово «пророк» у израильтян было в равной чести с царским титулом. Ведь вначале над ни­ми властвовали пророки, которые, хотя и без царского титула, царствовали у них. Пророк был Моисей; проро­ческим даром был исполнен Иисус Навин; пророк был Гедеон; пророк был Самуил; пророками были и прочие властители израильские. Все они даже до Саула и Дави­да властвовали над ними, как цари, хотя и без царско­го титула; Давид же был царем и вмести с тем проро­ком. Посему, когда народ назвал Христа Господа проро­ком, он признал в Нем величие высочайшей чести человеческой, то есть, царской.

Находит ангел во Христе Господе и величие ангель­ской чести, ибо Тот же Христос назван и Ангелом у пророка Исайи, который предвозвестил о рождестве Христовом и сказал: «Отроча родися нам, Сын, и дадеся нам, и нарицается имя Его велика совета Ангел» (Ис. 9: 6). Он был не природою ангел, но служением, ибо как, по апостолу, «вси служебнии дуси в служение посылаемии» (Евр. 1: 14) называются ангелами, так и Христос, посланный Богом Отцем на служение, чтобы послужить нашему спасению, назван был Ангелом. Он был не нижайшим ангелом, но высочайшим: «Великаго совета Ангел»; Он был Ангелом, а вмести с тем и Бо­гом, как говорит тот же Исайя: «Великаго совета, Ан­гел, Бог крепок, Владыка». Обе сии чести, человеческая и ангельская, особенно же Божия (ведь Бог некогда явился и в трех лицах ангельских), суть такой меры во Христе Спасителе, что поистине равны мере того ми­рителя, которого видел Богослов. В нем находится рав­ная мера чести человеческой, а также и чести ангель­ской, и это именно и означает то, что пишется в От­кровении: «В меру человеческу, яже есть и ангельска», ибо с воплощением Христа человечество с ангельством и ангельство с человечеством начало дружить, приятель­ствовать и быть в равной чести. Посему-то, когда святый Иоанн Богослов хотел поклониться ангелу до ног, ангел запретил ему, говоря: «Виждь, ни: клеврет ти есмь и братии твоих» (Апок. 19: 10). До воплощения же Христова люди кланялись ангелам, и ангелы не пре­пятствовали им. Поклонился Иисус Навин явившемуся ему ангелу, павши до земли; поклонился Гедеон, покло­нился и Маной, кланялись и другие, однако же ангелы не препятствовали им кланяться, но принимали сие от них, как от рабов. Когда же воплотился Господь, то уже больше они не позволяли, чтобы люди рабски кланя­лись им: «Виждь, ни: клеврет ти есмь»; мы в равной че­сти с тобой, равна наша мера, «мера человеческая, яже есть ангельская». Хотел было я возразить тому ангелу и сказать: смотри, ангел Божий, не обесчещиваешь ли ты человечество, когда считаешь его равным тебе? Не больше ли мера человеческой чести пред ангельской? Разве ты не знаешь, что естество человеческое в лице Христа не только оангельствовано, но и обожествле­но? Ведь и церковные учители, как, например, святый Иоанн Дамаскин, учат, что в лице Христа человеческое естество мы должны почитать так же, как и естество Божие. Хотел я сие возразить тому ангелу, но время влечет меня уже к моему ангелу, к святому великому­ченику Димитрию.

Ныне празднуемый святый великомученик Христов Димитрий был на земле ангелом во плоти, и чем бы я мог измерить в нем величие чести, как человеческой, так и ангельской, в особенности же мученической? Ищу я мерительной трости и вижу в руке у него копье (так его изображает на иконе художническое искусст­во). Пусть же копье его будет мне вместо мерительной трости, но лучше скажу так: смотря на вещественно изображенное его копье, умом же созерцая духовно живописанное в житии его, я начну мерить духовным копьем по подобию вещественного. Копьем здесь я ду­ховно назову житие святого великомученика Димитрия, острое за остроту воздержания, железное за суровость подвигов, или же медное из-за Фессалии, где было на­чало греков и греческого царства, которое некогда в Бо­жественном Писании представлено в виде меди.

Навуходоносор видит в сонном видении какой-то образ, голова которого золотая, грудь и руки серебря­ные, чрево медное, голени железные, остальная же часть ног глиняная. Что бы мог означать тот образ? Ду­мал было я, что он прообразовал последний немощный род, живущий в нынешние времена, в которые человек в один день меняется много раз. Утром человек, встав­ши от сна, имеет золотую голову, ибо, если он молит­ся, имеет чистый ум, как чистое золото, если же он о чем говорит или что советует, то всякое слово у него, как драгоценное золото. Когда принимается за дело, тогда у него руки серебряные, ибо если кто художник или искусен в каком-либо рукоделии, тот обогащается и приобретает серебро; если же кто сядет за книжное учение, у того грудь серебряная, ибо «словеса Господ­ня — словеса чиста, сребро разжжено» (Пс. 11: 7). Во время служб Божиих или царских голени железные не ощущаются, хотя и заболят от труда; когда же придет время обеденное и предстанет пиршественная трапеза, тогда бывает чрево медное, которое ест и пьет не толь­ко до сытости, но и до излишества. И удивительно, как чрево может вместить в себя так много яств и пития и не повреждается, но бывает как бы медным. Когда же оно наполнится до крайности и отяжелеет, тогда ноги делаются глиняными, хотят упасть, отдыхать. Таким образом немощный человек в один день много раз из­меняется наподобие того Навуходоносорова образа. Я думал, что именно такое значение имел тот образ, но у святого Симеона Метафраста в житии св. пророка Да­ниила вижу иное толкование. Золото означало царство вавилонское, а серебро — царство персомидийское, ибо как из одного серебра были две руки, так и два царства, мидийское и персидское, были соединены в одну монархию. Медь означала имевшее быть потом царство греческое, которое впоследствии сделалось хри­стианским царством. Железо означало царство рим­ское, и как две голени были железными, так и в рим­ском царстве были две части — восток и запад. Глина же означала уничтожение всех земных царств пред страшным судным днем, после которого настанет одно вечное небесное царство. Здесь нам следует сказать о греческом царстве, изображенном медью; почему гре­ческое царство было изображено медью? Причину ука­зывает блаженный Иероним в том, что медный круг звучнее всех других и звенит так, что, будучи ударяем, слышен издалека; медью же изображено греческое цар­ство потому, что этим предзнаменуется ораторство, благозвучие, красноречие и премудрость греческого языка, согласно написанному: «Эллины премудрости ищут» (1 Кор. 1: 22). Другой же толкователь говорит, что «медь означает крепкое мужество Христа, который крепко и мужественно понес трость или жезл, то есть, страдание, и Свой большой, тяжелый крест, и этим воздвиг и измерил здание храма, то есть, церковь Свою» (св. Феофилакт в предисловии на Евангелие). Здесь, как мы слышим от этих двух толкователей, медь означает следующие две (из четырех евангельских со­борных и высших) добродетельные силы: мудрость и мужество. Итак, в Навуходоносорском образе медь, оз­начавшая греческое царство, имевшее потом соделаться христианским, указывает на то, что это царство бу­дет и премудрым, и храбрым в оба времени — ив идо­лопоклонническое, и в христианское. В первое время, идолопоклонническое, греческое царство было храбро в лице Александра Великого, а премудро в лице гречес­ких философов; в другое же время, то есть, в христиан­ское, греческое царство было храбро в лице Константи­на Великого и других бывших за ним православных христианских царей, премудро же было в лице вселен­ских учителей, бывших в греческом народе, каковы, на­пример, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и прочие подобные им.

Но обращусь я снова к древнейшему греку, свято­му Димитрию. Ради его греческого происхождения, изображенного некогда медью, я уподобил жесткое жи­тие святого великомученика Димитрия, родом и верою грека, жесткости медной и остроте копья, а теперь при­ступаю к измерению величия чести его, и, прежде все­го, чести человеческой.

Величие человеческой чести в нем было греческое, то есть, царственное, храброе, мудрое в отношении дво­якого человека, внешнего и внутреннего. Как мирской человек, он был воевода Фессалийской страны в городе Солуни, где в древности были начало и престол гречес­ких царей, и он был престолоблюстителем того царства, хотя уже и находившегося под римским скипетром. В этом заключалась великая честь святого Димитрия. Был он также искусен и в греческой философии; был он и в битвах храбр, мужественен; вообще как внешний мир­ской человек он был весьма достойным, но как внутрен­ний человек он был еще больше и достойнее.

Душой он был царь духовный, господствующий над сердцем своим, был такой царь, каким быть увещевает святый Иоанн Лествичник всякого добродетельного му­жа, говоря: «Будь царем над своим сердцем, высоким в смирении, сидя и повелевая неподобающему смеху: иди, — и идет, и сладкому плачу: прииди, — и приидет, и рабу, то есть, телу: сотвори се (умерщвление страс­тей), — и сотворит». Ведь ум наш естественно царь есть; он считается властителем над всеми частями или страстями души, которыми являются похоть и ярость. Таковым царем, властвующим над страстями, и был святый угодник Божий Димитрий.

Был он исполнен и премудрости духовной, которою просветил Фессалию, ибо вера Христова, насажденная вначале в Фессалии святым апостолом Павлом, оскудела из-за жестоких и непрестанных гонений, святый же Димитрий снова поднял ее и распространил, апостоль­ски проповедуя там Христа. Был он и мужественным в духовной борьбе, «яже есть не к плоти и крови, но к миродержателем тьмы века сего, к духовом злобы под­небесным» (Еф. 6: 12). Он храбро победил мир, кото­рый возмущают злобные духи сластями, страстями и многоразличными суетностями, и явился духовным ца­рем, премудрым и храбрым. Все же сие в нем измерилось острым железно-медным копьем, то есть, жесткос­тью и остротою его богоугодной жизни. Здесь копье его острой жизни следовало бы уподобить копью Гедеона.

Была некогда война у израильтян с мадианитянами; ополчились обе страны друг против друга, и пред тем, как столкнуться им в борьбе, была ночь. Гедеон, вождь воинства израильского, вставши в полночь, пошел по повелению Божию тихо с одним своим слугою, вошел в стан неприятелей и услышал в одном шатре, что два во­ина, проснувшись, беседуют. Остановился Гедеон послу­шать, о чем они говорят, и услышал, что один расска­зывает другому сон, который видел. Будто тесто хлеба ячменного, катившись из стана Гедеонова в стан мадиамский, прикатилось к мадиамской палатке, побило ее, опрокинуло, и палатка упала.

Дивный сон! Не удивительно было бы, если бы ка­кой-либо большой камень, прикатившись к палатке, разбил ее, но то удивительно, что мягкое тесто опроки­нуло и разрушило прочно утвержденную палатку мадиамского воеводы. Но это был сон, во сне же неведомо что мечтается; впрочем, иногда и сон говорит правду. Послушаем же толкование этого сна.

Отвечал другой, говоря: это не тесто, но копье Гедеоново, ибо предаст Господь в его руки Мадиама и весь стан наш. Скоро этот сон и сбылся: Гедеон, возвратив­шись в свой стан и разбудив своих воинов, ударил в полк мадиамский и совершенно разбил его.

Вот мы видим толкование и исполнение сна: тесто мягкое превратилось в железную твердость и слабые ос­ти ячменя — в крепкие, острые копья: это не тесто, но копье. Я же изъясню тот сон еще следующими кратки­ми словами.

Мадиамская сила, бесчисленная как песок земной, ни во что ставила силу израильскую, ибо войско изра­ильтян было не велико, да и из него Гедеон выбрал и взял на войну только триста воинов; посему мадианитяне и надеялись легко смять израильтян зубами, как мяг­кое тесто, то есть, победить. Поелику же за израильтян боролся Бог, то мягкое тесто для мадианитян преврати­лось в острое железо: это не тесто, но копье. Крепкая же сила мадиамская была для израильтян как бы мяг­ким тестом.

Подобное же произошло между святым Димитри­ем и суетным миром, который поднимается духами злобы, который прельщает и прельщается житейскими сластями. Видел мир воеводу солунского святого Дими­трия в большой славе и чести и считал его за мягкое те­сто, ибо везде, куда ни смотрел, видел в нем мягкость. Посмотрел на одежду — одежда мягкая, приличная са­ну, согласно евангельскому слову: «Се мягкая носящий в домех царских суть» (Мф. 11: 8), а он ведь был вы­дающимся царедворцем. Посмотрел мир на трапезы воеводские и там увидел мягкость, ибо каких только сладостей не было на трапезе такого господина? По­смотрел на все его угодья властелинские и всюду уви­дел изобилие земных благ, довольство, всюду мягкость, и подумал про себя суетный мир, говоря: это — тесто; я сомну его зубами моих сладострастии, порабощу его моим сластям, съем его, проглочу его, одолею его, как и прочих. Но прельщаешься ты, окаянный мир! Не знаешь ты, что в этом тесте сокрыто твердое, острое железо; ты не знаешь, что под царским саном таится раб Христов; под мягкими одеждами ты не видишь ос­трой власяницы; под пиршественными трапезами не знаешь скрывающегося воздержания; под довольством не знаешь нищеты духовной; под сном не знаешь его всенощных молитв, подвигов, трудов и различных умерщвлений тела, которые, известны были одному только всевидящему Богу: всего этого ты, мир, не зна­ешь. Знай же твердо, что это не тесто, но копье свято­го великомученика Димитрия, которым он победит те­бя и похвалится с Господом, сказавшим: «Дерзайте, Аз победих мир» (Ин. 16: 33).

Имеет и мир свои копья, которыми ранит тех, ко­торых побеждает. Копья его суть «похоть плотская, по­хоть очей и гордость живота» (Ин. 2: 16). Сильны эти копья; мало кто остается не раненным и не побежден­ным ими: «Каждый бо, — по апостолу, — искушается от своея похоти влеком и прельщаем» (Иак. 1: 14). Всякий ранится ими, ибо рана, причиняемая ими, ка­жется сначала не болезненной, но сладкой, не страш­ной, но желательной, и ее не боятся, но даже ищут. Посему-то всякий и ранится такими страстями, не зная, что рана эта потом заболит смертельно и после временной сладости наполнит вечной горечью и жел­чью, уморивши душевною смертью. Однако же для ищущего спасения раны эти легко исцелимы; если че­ловек случайно иногда и ранится, он тотчас и исцелит­ся; если иногда и падет, тотчас и встает; на нем сбы­ваются слова Давида: «Падет и не разбиется, яко Гос­подь подкрепляет руку его» (Пс. 36: 24). Какое же врачевство может легко исцелить эти раны, причиняе­мые вышеуказанными страстными копьями мира? Поистине та мысль об этих страстях, что они суетны и кратко временны, ибо временно все то, что услажда­ет, а после себя оставляет вечную горечь. Не будет не­уместным вспомнить здесь одну из древнейших грече­ских историй.

Некий царь мисийских стран, по имени Телефос, сын Геркулеса от нимфы Авги, имел войну с Ахилле­сом, вождем греческого войска; причина же войны бы­ла следующая. Когда Ахиллес шел с силою греческою на Трою, то он хотел идти чрез мисийскую землю, ибо чрез нее лежал путь его, тогда Телефос не хотел пус­тить его чрез свою землю, начал с ним сражаться и в сражении был ранен копьем Ахиллеса, но не до смер­ти. Рана эта была мучительна и неисцелима; призыва­лось множество искуснейших врачей, и лечилась она многими лекарствами, но никак не могла быть исцеле­на. Сомневаясь в жизни своей, Телефос послал в капи­ща своих богов за волшебством, ища извещения, будет ли он жив, или умрет от той раны, и получил ответ та­кой: «Рана не исцелится, и Телефос не выздоровеет, ес­ли от того самого копья, которым он был ранен, не бу­дет соскоблена ржавчина с железа и не будет прило­жена к ране». Телефос, услышав это, тотчас послал к Ахиллесу, примирился с ним и просил его, чтобы он прислал ржавчины от своего копья. Получив ее, он сделал из нее мазь, приложил к ране и тотчас получил исцеление и здоровье.

Правда это или нет, — пусть вера в это останется при греческих историках; мы же заимствуем отсюда такой пример. Если ты, раб Господень, получил случай­но в борьбе жизни твоей какую-либо греховную рану от пристрастий мирских, тотчас имей пред очами ржавчину от тех пристрастий, то есть, размысли о кратковременной и скоропреходящей суете, и слушай слова апостола, говорящего грехожелательным миролюбникам: «Богатство ваше изгни, ризы вашя молие поядоша; злато ваше и сребро изоржаве, и ржа их в послушество на вас будет» (Иак. 5: 2—3). Нося в уме эту ржавчину и прикладывая ее, как мазь, к сердечной ране, ты тотчас исцелишься, тотчас освободишься от греховной страсти.