Лекция: Свт. Димитрий Ростовский 6 страница

Из такого доброго духовного рода добро­детелей родилась у угодника Божия добрая кончина, честное святое преставление. Ибо как за злой жизнью следует злая кончина, или смерть, так за добродетельной жизнью следует кончина блаженная. От блаженной же кончи­ны, или от доброй смерти, имеет свое рожде­ние и свое начало жизнь бессмертная. Читай каждый в книге доброй смерти, в книге доб­родетельного жития и честного преставления святителя Христова Петра, читай о блаженстве вечной жизни, которую он получил. Читай, рассматривая богомысленным умом, как угодник Божий вселяется, ликуя, со святыми как святой избранник Божий возлюбленный, с преподобными как преподобный, незлоби­вый, нескверный, с иерархами как иерарх, с учителями как учитель всероссийский, с апо­столами как наместник апостольский и нра­вов их причастник, с пророками как прозор­ливец, с Ангелами как Ангел, ангельски во плоти поживший, с Архангелами как архангельски славословивший Бога песнями днем и ночью, с Херувимами как херувимски пред­стоявший престолу Божию во время служе­ния в алтаре, как бы на высочайшем, с Сера­фимами как серафимски возлюбивший Бога. В день преставления святителя такое размы­шление о вечной жизни, которую он получил, воистину может быть полезным всякому же­лающему и старающемуся стяжать пользу своей для души.

Мы же, не продолжая более нашей бесе­ды, закроем обе эти книги: книгу о родстве Христовом святого Матфея, учителя вселен­ского, в которой явлена суета этой смертной жизни, и книгу честного преставления святи­теля Христова Петра, учителя всероссийско­го, в которой написана жизнь наша вечная, — закроем, говорю, обе эти книги со словами: Богу нашему слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

32. Поучение второе на день памяти иже во святых отца нашего Петра, Митрополита Всероссийского, месяца декабря, в 21 день («Вот Агнец Божий!» (Ин. 1, 29))

Празднуя любовью всечестную память иже во святых отца нашего Петра, митропо­лита Московского и всея России чудотворца, когда внемлю истории святого его жития и вначале слышу то, что мать его пред рождени­ем видела в сонном видении, как будто она держит агнца на руках своих, приходят мне в ум слова евангельские: «Вот Агнец Божий!»

Слова эти изрек святой Иоанн Предтеча о Христе Спасителе, как рассказывается в Евангелии: «На другой день видит Иоанн идуще­го к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий» (Ин. 1,29). Однако пусть не прогневается свя­той Иоанн, пусть не прогневается и Господь мой на то, что я назову этими же словами и святого митрополита Петра. Вот агнец Бо­жий, явленный родительнице его под видом агнца, сохранивший в жизни своей кротость, смирение и незлобие, приличествующее агнцу, явивший себя истинным последовате­лем Христа, Агнца Божия. Вот агнец Божий!

Обратим же наши мысленные очи на этого духовного агнца, на угодника Божия, великого в святителях митрополита Петра, и присмот­римся к его агнчему нраву на пользу нашу, «при Господнем содействии» (Мк. 16, 20).

В Божественном Писании агнец является образом кротости, смирения, незлобия, ибо это животное по естеству своему кроткое, смирное, незлобивое, никому не противяще­еся. Все другие животные обнаруживают свой гнев, ярость, сопротивление: одни бодают и убивают рогами, другие кусают зубами и по­жирают чужую плоть, третьи бьют и попирают ногами, иные терзают когтями. Одно только агнчее естество не имеет в себе ничего такого, не раздражается, не свирепеет яростью, не противится обижающему его. Потому-то про­рок Исайя уподобил этому животному Госпо­да нашего, Который должен был прийти на вольную страсть. «Как овца», — говорит он о Нем, —»на заклание ведом и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзает уст Своих» (Ис. 53, 6).

Все эти упомянутые добродетели: кро­тость, смирение и незлобие — можно считать за единое, ибо кротость ходит вместе со сми­рением, как говорит Господь: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»; и еще: «На кого призрю, только на кроткого и смирен­ного?» (Пс. 24, 21). А незлобие не отстает от них и, как дружественное им, обретает вместе с ни­ми благодать у Господа, приближаясь к Нему, как сказал и Давид от лица Самого Господа: «Незлобивые и праведные объединились со мною» (Пс. 24, 21). Однако каждая из этих доброде­телей имеет особое истолкование своей силы.

Кротостью обозначается удержание гнева, укрощение ярости. Кротким называется тот, кто, будучи кем-либо опечален и имея воз­можность отомстить, не мстит, не гневается и оскорбляемый не оскорбляет.

Смирение — это искренне сознание своего ничтожества, презрение самого себя. Смирен­ным называется тот, кто, зная свою немощь, греховность и непотребство, не превозносится в своем уме, считает себя ниже всех, и хотя бы он преуспел в какой-либо добродетели, одна­ко, исполненный страха Божия, называет се­бя рабом непотребным. Незлобием называет­ся или чистая совесть, неповинная нив каком зле, или сердечная простота, украшенная праведностью, или незлопамятство, невозда­яние злом за зло.

Все эти три добродетели обретались в кротком, смиренном и незлобивом агнце — великом святителе Божием Петре. Но по­дробно говорить обо всех них не хватит ныне времени. В этот час достаточно побеседовать об одной вышеупомянутой добродетели — о кротости (отложив все прочие на будущее время, если восхочет Господь и живы будем), а эта, как соединенная с двумя прочими, от­части покажет нам и их силу. Ибо как во вре­мя игры на гуслях и кимвалах, когда ударяют по одной струне, издают тихий звук и прочие струны, так и в беседе о кротости несколько отзовется и смирение с незлобием.

Если хочешь одолеть своих врагов без бра­ни, победить без оружия, укротить без труда, будь кроток сам, и ты одолеешь, победишь, укротишь других. Если не веришь мне, по­смотри вместе со мной в книгу, именуемую Апокалипсис, и из нее убедишься.

Смотрю в эту книгу и вижу плачущим свя­того Иоанна Богослова. О чем ты плачешь, возлюбленный ученик Христов? Не подобает ли тебе скорее радоваться, сподобившись столь многих откровений? Видишь Престол Божий и Самого Бога, сидящего на нем, дер­жащего в деснице Своей книгу неведомых Своих Божиих тайн, запечатленную семью печатями. Я плачу, говорит, о том, что «никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу». В это время один из пречестнейших двадцати четырех старцев, сидящих окрест Престола Божия, сказал ему: «Не плачь; вот, лев от колена Иудина, корень Давидов, победил, и может раскрыть сию книгу и снять семь пе­чатей ее» (Откр. 5, 4—5).

Я же, услышав эти слова: «Вот лев», смотрю, каков сей лев, и вижу вместе со святым Бого­словом «посреди Престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец как бы заклан­ный. И Он пришел и взял книгу из десницы Сидя­щего на Престоле. И когда Он взял книгу, тогда четыре животных и двадцать четыре старца пали пред Агнцем. И поют новую песнь, говоря: «Достоин Ты взять книгу и снять с нее печати, ибо Ты был заклан, и Кровью Своей искупил нас Богу»« (Откр. 5, 6-9).

Удивительно здесь то, что сказано: Вот лев, — а узрели мы не льва, но агнца: имя льва, а образ агнца, и затем, образ агнца, а сила льва. Неудивительно, что побеждает кого-ли­бо лев, ибо он царь зверей, сильный, грозный, похищающий и рыкающий, страшный не только для зверей, но и для людей. Но какая сила у агнца? Какая гроза? Что он похищает и каково его оружие? Кто его боится, как и ко­го он может победить? Но чтобы яснее уразу­меть силу, крепость и храбрость Агнца, пой­дем вместе со святым Иоанном Богословом на песок морской и посмотрим на его ратование, посмотрим, с какими супостатами и как он ведет борьбу?

«И стал я на песке морском», — говорит апо­стол, — «и увидел выходящего из моря зверя с се­мью головами и десятью рогами». И в другом месте: «Увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога». И далее: «Они будут ве­сти брань» (Откр. 13, 1,11; 17, 14). Смотрю: против кого хотят они воздвигнуть брань? И слышу голос Ангела, говорящего Богослову: «Они будут вести брань с Агнцем». Опять удивля­юсь: столько столь страшных зверей вооружа­ется против одного Агнца! Разве не одолеет его каждый из меньших зверей? Волк один гонит тысячу овец, а против апокалипсичес­кого Агнца столько зверей собирается! Разве может одолеть их Агнец? Извещает Ангел, что одолеет: «Агнец», — говорит он, — «победит их; ибо Он есть Господь господствующих и Царь ца­рей» (Откр. 17, 14). Как же победил тех зверей Агнец? Богослов говорит, что Он «их живыми бросил в озеро огненное» (Откр. 19, 20).

Обращаюсь к кротости: кротость имеет образ агнца, а силу льва. Кто оказался достой­ным принять книгу тайн Божиих с печатями дарований? Тихий Агнец. Кто оказался до­стойным восхваления от небесных жителей? Незлобивый Агнец. Кто имеет силу побеж­дать страшных и лютых тех зверей, из моря, из земли и из бездны исходящих? Кроткий Агнец: «Агнец победит их».

Агнец, которого видел Иоанн Богослов, был образом кротости и тихости Самого Агнца Божия, «берущего на Себя грехи мира» (Ин. 1, 29), Христа Спасителя нашего. Какого добра Не сделала Его кротость и тихость? Ка­ких достоинств не удостоилась? Каких зверей лютых не победила? Пусть это видит каждый в Божественном Писании. Нам же пора обра­тить наши мысленные очи и беседу к другому агнцу — празднуемому ныне угоднику Божию.

Когда я рассматриваю святое житие иже во святых отца нашего Петра, митрополита всероссийского, вижу, что и до поставления, и после своего поставления на всероссийское пастырство, он имел противников. Ибо не­кий игумен Геронтий хотел похитить тот ве­ликий сан не по благоволению Божию и не по избранию человеческому, а по своему власто­любивому высокоумию. Он дерзнул взять святительскую одежду, утварь и пастырский жезл.

Когда же святой Петр по благоволению Божию и по согласному избранию всех рос­сиян принял святительство и прибыл из Царьграда в Россию, некоторые по наущению врага не хотели признать его и сопротивля­лись ему. Епископ же тверской Андрей, от за­висти изострив свой язык, как бритву, гово­рил о праведном беззаконные, ложные и хульные слова, и сеял их не только устами, но и писаниями. Святитель же Божий, как не­злобивый агнец, кротко терпел все это и, ког­да враги его на соборном суде и испытании были изобличены, он помиловал их, даровав им прощение. Рассматривая все это, я поис­тине нареку его агнцем и вместе львом: агнцем ради кротости и львом ради терпели­вого великодушия.

Как лев, мужественный великодушием, не мстя, но перенося с кротостью и не злобствуя, он победил своих супротивников, в особен­ности же победил и посрамил общего супро­тивника всех всезлобного дьявола, учителя и начальника всех зол, победил, упразднив его козни. «Вот, лев победил».

Как агнец, за свою кротость он сподобил­ся, с принятием многих дарований от Бога, Книги жизни, в которой и записан в лик тех, кому сказано: «Радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах»(Лк. 10, 20), — записан как агнец кроткий и незлобивый святой Петр, ми­трополит всероссийский. «Вот агнец Божий!»

Говоря так об агнчей кротости святителя Христова, я вспоминаю заповедь блаженства, изреченную в Евангелии устами Христовыми: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»(Мф. 5, 5), — и тотчас же является у меня жа­лость к кротким. Ибо, думается мне, они по­жалованы Христом не так, как прочие: нищим дано царство небесное, плачущим вечное уте­шение, алчущим и жаждущим бесконечное насыщение, милостивым помилование, чис­тым созерцание Бога, миротворцам усыновле­ние Господом Богом, гонимым также царство небесное, а всем прочим достойным великая награда на небе, — кротким же только земля: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». То есть Христос как бы говорит: вы, нищие, идите на небо; вы, плачущие, идите и утешь­тесь в раю; вы, алчущие и жаждущие, идите в рай и насыщайтесь райскими сладостями; вам, милостивые, уготована милость Божия на Страшном Суде; вы, чистые сердцем, иди­те и созерцайте Бога; вы, миротворцы, будьте сынами Божиими; вы, бедные изгнанники, идите также в царство небесное, а вы, крот­кие, останьтесь здесь, наследуйте землю, и бу­дете на ней блаженными: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».

О Господи Милостивый! Все Твои рабы у Тебя счастливы, все ублажены на небе. Одни только кроткие несчастны, одни только они пожалованы от Тебя земным блаженством. Но разве сравнимо земное блаженство с бла­женством небесным!? Пожалуй, Господи, его и кротким! Помилуй их и возьми на небо, в блаженство горнее! Скажи: блаженны крот­кие, ибо и их есть царство небесное!

Но Господь наш не изменит Своего святого слова, написанного в Евангелии, ради моего непотребного моления. А толкователи Божест­венного Писания не велят кротким малодуше­ствовать, говоря, что земля, которую Господь уготовал в наследие кротким, не земная зем­ля, а небесная, то есть, что Господь назвал землей кротких само небесное царство. Так, например, святой Феофилакт говорит: «Не­которые думают, что здесь разумеется земля мысленная, то есть небесная, что земля, кото­рую наследуют кроткие, есть царство небес­ное, и это действительно так». Точно так же объясняют эти слова и прочие учители.

У меня же опять является жалость — к небу: не бесчестно ли для неба то, что оно названо землей?

Небо — престол Божий, а земля — подно­жие.

Небо — естества нетленного, а земля — вся грязь и тлен.

Небо — пресветло, а земля — темна. Небо населено Ангелами, а земля людьми. На небо не дойдет никакая скверна, а зем­ля исполнена всяких скверн.

Для чего же небо столь обесчещено, когда названо землей? Разве может сравниться под­ножие с престолом, тлен с нетлением, темная вещь со светлой, люди с Ангелами, скверное с нескверным?

Но так как эти слова изречены устами Са­мого Господа, то для неба не может быть бес­честия, ибо сказал их Тот, Кто силен сделать землю небом и небо землей.

Создавший все видимое и невидимое во­лен и Свое подножие сделать престолом, и тление пременить в нетление, и тьму в свет, и человека в Ангела, и скверное в нескверное, как Всемогущий. Он нарек небо землей крот­ких, землей обетованной, кипящей медом вечной сладости и млеком вечного насыще­ния, о которой пророчески упомянул и царь Давид, сказав: «Верую, что увижу блага Господ­ни на земли живых» (Пс. 26, 13), — то есть, по пониманию толкователей Божественного Писания, на небе.

Ибо земля эта, на которой мы временно живем, не земля живых, а земля умирающих.

Земля же живых — небо, где нет смерти и цар­ствует вечная жизнь, где любящим Бога уго­тованы все неизреченные блага. Будь же ты, небо, землей кротких, а вы, кроткие, насле­дуйте небо как бы землю: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю» (Мф. 5, 5).

И потому, опять обращаясь к празднуемо­му ныне кроткому агнцу, угоднику Божию святителю Петру, я скажу: блажен кроткий Петр святой, ибо он наследовал землю не земную, а небесную. Аминь.

33. Поучение на Рождество Христово («Таинство странное вижу и преславное: небо — вертеп, Пре­стол херувимский — Дева»)

Бог перестал быть скрытым от людей. Стало ясным все таинственное Священного Писания. Не удивительно это, ибо Он явился среди людей: «На земле явился и с людьми пожил» (Вар. 3, 38), а между людьми что может быть утаенным? Ничто не утаено.

Пока Бог пребывал на небе, пока Он по­чивал в Своем всемогуществе, Сидящий в славе на Престоле Божественном, до тех пор никто не знал Его сокровенностей, Его тайн, не знали даже и ближайшие Его святые Анге­лы, всегда предстоящие Ему: «От века утаен­ное и Ангелом неведомое таинство». Когда же Он сошел с неба на землю, когда стал обитать среди людей, тогда о Его сокровенностях, о Его тайнах заговорили не только набожные люди, как-то: святой Иосиф, праведная Саломия, не только важные особы, например, три восточных царя, но даже и простолюдины пастухи беседуют, говорят и рассказывают о сокровенном: «Рассказали о том, что было воз­вещено им о Младенце Сем» (Лк. 2, 17).

Молчат только вол с ослом, хотя и имеют длинные языки. Но почем знать? Если бы осел имел разум человеческий, то не подумал ли бы он, стоя при яслях, таким образом: «Что, если бы здесь был мой предок, тот осел, который возил на себе пророка Валаама и го­ворил по-человечески? Конечно, он не умол­чал бы здесь. Что же он проговорил бы? Ве­роятнее всего, то, что он слышал своими ушами, когда тот пророк, сидя на нем, гово­рил: «Воссияет звезда от Иакова, и восстанет человек от Израиля» (Числ. 24, 17)». Если бы осел имел человеческий разум, он подумал бы еще и так: «Когда бы здесь был тот осел, которого Иезекииль видел между шестью хе­рувимскими крыльями с лицом тельца, он не только заговорил бы, но даже и воспел бы тайну Божия воплощения: «Воспели четыре животных» (Иез. 1).

Итак, открылись Божий сокровенные тайны, и церковь ныне воспевает: «Таинство странное вижу и преславное». Что может сравняться с этим таинством? Целое небо с солнцем, луной и звездами, со всем могуще­ством Божиим вместилось в один малый Ви­флеемский вертеп! «Небо — вертеп». Целый лик Херувимов, число которых бесконечно, тысячи тысяч, тьмы тем, на которых Бог почи­вает, все они уступили свою должность одной Девице, Пречистой и Преблагословенной Де­ве Марии!

«Престол херувимский — Дева». Все Бо­жий сокровища и богатства неисчислимые, неоцененные, никаким местом не вмести-мые, все они вложены в тесные ясли, все вме­щены и покрыты горстью сена! «Ясли — вме­стилище».

О, поистине, великое, дивное и преслав­ное таинство явлено миру в нынешний празд­ник Рождества Христова, явлено не для того, чтобы люди молчали о нем, но говорили, ибо только тайну царя земного подобает таить, та­инства же Царя Небесного или дела Божий надлежит проповедовать и прославлять.

Тайны Божий по своим дивным свойствам совсем не таковы, как тайны людские. Тайну человеческую стоит сказать лишь раз-другой, одному-другому, как уже все узнают ее со­вершенно. Таинства же Божий, чем более о них думаешь и говоришь, чем больше о них проповедуешь, тем сокровеннее, труднее и непостижимее они становятся. «Как непости­жимы судьбы Его и не могут быть исследованы пути Его!» (Рим. 11, 33). Проповедовать, одна­ко же, о них необходимо. Если бы даже ка­мень был пред тобой, возопи, не умолчи, про­поведуй и прославляй дивные и преславные Божий таинства.

Оставляя для сокращения времени прочие дивные и преславные таинства Божий, явив­шиеся при Рождестве Христовом, мы обра­тим наше внимание только на одно и объяс­ним только следующую тайну: для чего вертеп сделался небом, как он мог стать небом, что значит эта прикровенность и каковы тайны в том небе.

Прикровенность эта — немалое таинство, которого мы не постигаем, а именно: каким образом земной вертеп стал небом? Земля ли здесь превратилась в небо, или небо измени­лось в землю? Но оба эти понимания сюда не подходят. Что касается материи, то есть тела небесные и есть тела земные, но иная слава не­бесным, и иная земным. Небесная материя — одно, земная же — совсем иное. Как небесная материя не может быть землей, так и земная не может быть небом. Однако же, имея в виду совершающееся ныне таинство, мы не погре­шим, если допустим и то, и другое. Взирая не на стены вертепа, смотря не на материю зем­ли, но на таинство, совершающееся в вертепе, мы смело можем сказать: земля стала небом, а небо стало землею.

Два гостя ныне нашли приют в вертепе, ни прибыли от земли и с неба. «Первый человек, от земли, перстный» (1 Кор. 15, 47) — это дин гость дивный, пришел Он из Назарета, принесенный в утробе девической. Второй человек — «Господь с неба» (1 Кор. 15, 47), — тот гость другой. Он дивен тем, что не из какого-либо ближнего места пришел, но с неба. В первом — естество, от брения взятое, это земля. В другом — естество, сошедшее свыше, небес, назовем это небом: «Господь с неба».

Бог сделался Человеком, а человек Богом. Небо становится землею, а земля небом. Но не так становится небо землею, чтобы перестало быть небом, и земля не изменяется в небо так, чтобы перестала быть землей, то есть как Бог, сделавшись Человеком, не перестал быть Богом, так и человек, сделавшись Богом, не перестал быть человеком, но оба они так соединились между собой, как в том таинстве, о котором апостол говорит: «Будут двое одна плоть» (Еф. 5, 31). Здесь оба соединились даже в одно лицо, как прекрасно пишет Дамаскин: «Не во двою лицу разделяемый, но во двою естеству неслитно познаваемый» (Дог­матик, глас 6). Где еще, в каком месте, кроме Вифлеемского вертепа, совершилось такое таинственное соединение неба с землей, Бога с человеком?!

Итак, вертеп стал небом, а небо вертепом. Вертеп стал небом тогда, когда принял в себя Небесного Бога и все Силы Его. Ныне Бог в вертепе со всем небом, и через это пещера — небо, а небо — вертеп.

Было некогда время, что и небо походило на пещеру, на вертеп, и даже на вертеп раз­бойников, а именно тогда, когда в нем зата­ился было тот лукавый разбойник, которого Евангелие зовет «человекоубийцей» (Ин. 8, 44); затаился, ибо сказал в уме своем: «На небо взой­ду» (Ис. 14, 13). Он тайно, скрытно затаил это в своих мыслях, чтобы с бранью, злодейски и разбойнически украсть и убить. Немалую силу он еще увлек за собой: «Хвост его увлек с неба третью часть звезд», то есть Ангелов (Откр. 12, 4). Пока же это не было усмотрено, пока тот разбойник со своей силой не был низвержен с неба и уничтожен, до тех пор небо походило именно на вертеп разбойников. Ныне же, слава Богу, земной вертеп много походит на небо: «Небо — вертеп».

Где стоят колосья, там хлеб. Где обитают святые люди, там рай. Где скрывается разбой­ник, там вертеп. Точно так и небо будет там, где водворяется Бог. Бог в вертепе, стало быть, вертеп — небо. Рай тоже был некогда похож на хлев, а именно, когда человек, жив­ший в нем, преступил заповедь Божию и «упо­добился скотам несмысленным» (Пс. 48, 13), и небо, как я сказал уже, было подобно вертепу.

О вертепе же Вифлеемском, что можно думать в настоящем случае? В нем теперь лучше, чем в раю, в нем теперь как на самом небе. В Вифлеемском вертепе теперь на кого ни взгляни — все люди святые. Свят Иосиф, свята старица Саломия, пастухов и царей восточных тоже почитай между святыми. Кроме того, здесь сама Святейшая всех свя­тых — Пречистая и Преблагословенная Дева и, наконец, Сам Христос — Древо жизни, от которого вкушая не умру никогда.

О дивный вертеп! Ты прекраснее теперь, вмещая Христа, чем тот Едемский рай, кото­рый имел Адама. Впрочем, зачем нам назы­вать тебя раем, когда Церковь величает тебя самим небом: «Небо — вертеп».

Небо — это Престол Божий, но и в верте­пе сидит Бог на Своем святом Престоле, на руках Девических. Чем же вертеп теперь меньше неба? Ведь где Бог, там бывает и небо. Об этом свидетельствует один предпразднственный трипеснец, читанный на вечерни. В конце его есть такой стих: «Обхождаху Анге­лы якоже престол херувимский ясли, вертеп бо небо зряху, лежащу в нем Владыце».

Обратим внимание на эти слова: «Вертеп небо, лежащу в нем Владыце». Пока в верте­пе не было Владыки Христа, вертеп был вер­тепом, но как положился в нем Владыка Христос, так вертеп уже не вертеп. Но что же? Он есть небо. Даже сами ангельские очи убедились в этом: «Вертеп небо зряху, лежащу в нем Владыце».

Прекрасно поется в богоявленских песно­пениях: «Идеже царево пришествие, тамо и чин Его приходит». Вошел Царь Небесный в земной вертеп, и вошло с Ним все Его воин­ство и чин Его небесный, вошло с Ним небо со всем своим небесным величием. В тот час Сам Бог с воздушного неба переселился в Ви­флеемский вертеп, ибо здесь не один только рожденный Бог Сын, а здесь и Бог Отец, ро­дивший прежде век Сына, ибо Сам Сын гово­рит: «Видевший Меня видел Отца» (Ин. 14, 9). Здесь же и Дух Святой, исполняющий дивное и несказанное Рождество Христово. Итак, здесь, в вертепе, целая Святая Троица — это Царь Небесный.

Что же далее? Тут же при Нем и чин Его небесный, сопровождение небесное, двад­цать четыре старца, как бы важные сенаторы, почтенные старики, которые достойно воссе­дают вокруг могущества Божия, вокруг Пре­стола Агнца, и держат в руках гусли. Они, ви­дя Господа своего Агнца, избравшего Себе в сей час вместо неба вертеп Вифлеемский, вместо престола небесного — ясли, видя, что Агнец, рожденный от Пренепорочной Агни­цы, положен в вертепе, в яслях, на сене, — они всем своим собранием вместились туда же. Они окружили ясли и почтили своего но­ворожденного Царя достойным поклонением. Двадцать четыре старца пали, поклонились и, взяв свои гусли, играют малому Дитяти, уте­шают плачущего и воспевают так: «Достоин Ты, Господи, принять славу, и честь, и силу» (Откр. 4, 10).

Где, как не в вертепе они могли почтить Агнца песнью, достойной и приличествую­щей Агнцу? Где, как не в вертепе Сын Божий начал быть Агнцем? Ведь не на небе же Он был Агнцем? На небе Он был не Агнцем, а львом страшным, пред которым трепетали го­ры, согласно написанному: «Если отверзешь небо, затрепещут горы» (Ис. 64, 1). Пред Ним тряслись основания земли: «Он посмотрит на землю и заставит ее трястись, прикоснется к горам, и они задымятся» (Пс. 103, 32). То же и на Синае, где израильтяне просили Моисея: «Да не говорит с нами Господь, дабы нам не уме­реть» (Исх. 20, 19). Строгим львом Он был, живя на небе. Где же стал Агнцем? На земле. В каком месте? В Вифлеемском вертепе, где по­ложен был на сене. Там впервые и сложена была песнь: «Достоин Ты, Господи» и прочее (Откр. 4, 11). Не на небе, но в вертепе она впервые была воспета небесными сенатора­ми, а потом уже слугами и воинством.

Архистратиг Михаил и Архангел Гавриил, один как первейший страж чести Божией, другой же как первейший вестник Божиего воплощения, оба они находятся здесь же, и Даже не одни, но со всеми Небесными Силами: «Явилось с Ангелом многочисленное воинство не­бесное, славящее Бога и взывающее» (Лк. 2, 13). Должно обратить внимание на эти два слова: «воинство и славящее». Было и воинство, и пев­чие, и музыканты, и полки: в одной руке гус­ли, в другой — меч. Подобно этому и Давид говорит: «Величания Бога — во устах их, и мечи обоюдоострые в руках их» (Пс. 149, 6). Одни воспевают небесные гимны, а хором управ­ляет святой Архангел Гавриил, подавая знак лилией, не увядающей и зимой. Другие же готовы к сражению, готовы сотворить от­мщение, имея начальником святого Архист­ратига Михаила подающего сигналы мечом обнаженным.

Кто же здесь, как не Бог воплощенный? Так вот славят святые Ангелы своего Творца, рожденного от Девы, чистейшей Ангелов, так охраняют Его здравие в новопринятом чело­веческом естестве, так готовы сотворить от­мщенье. Берегись же, ты, Ирод, берегись, ибо представлено здесь больше двенадцати легио­нов Ангелов!

Итак, когда с новорожденным в вертепе Царем Небесным прибыл сюда весь чин Его небесный, и опустело небо, да будешь ты, не­бо, в сей час пустым вертепом, а ты, вертеп, да будешь полным небом. «Небо — вертеп».

Что же касается прочих небесных украше­ний, как-то: солнца, месяца и звезд, — то все это в нынешний час можно найти в Вифлеемской пещере, как в настоящем небе. Младе­нец в яслях — вот солнце наше, свет наш, «си­яние славы» (Евр. 1, 3) Отчей: «Тебе кланятися, Солнцу Праведному». Пресвятая Богородица при яслях — вот месяц, он молодой и в то же время полный. Молодой, ибо новый, как го­ворит Писание: «Новое сотворил Господь на земле: жена спасет мужа» (Иер. 31, 22).

Ново то, что Дева Небрачная рождает и по рождестве остается Девой. Раз и навсегда но­ва такая Девица, Которая, будучи Матерью Бога, и в рождестве была Девой, и по рожде­стве осталась Девой. Дева родила Младенца: вот девство и материнство. Девство превыше Ангелов, но и материнство предстоит около Престола Божия: «Предстала Царица одесную» (Пс. 44, 10). Сей молодой месяц есть в то же время и полный, ибо Дева — исполнена благо­дати Божией. Тут же и святой Иосиф Правед­ный, и старица Саломия, тоже не из числа грешных, — вот звезды, достойные неба, не говоря уже о той звезде, что была над верте­пом. Не считайте же этого вертепа за простой или обыкновенный вертеп, но считайте его за истинное небо, ибо он имеет в себе Солнце, месяц и звезды: «Небо — вертеп».

Считайте вертеп небом, и при этом небом таинственным, ибо таинства и сокровенности я вижу в этом небе. Как же нам постигнуть те таинства? Как по имени познается дело, и от названия доходят до понимания самой вещи, так и мы хорошо разберем и вникнем только в одно слово «небо», и тогда постигнем таин­ства.

Когда сотворено было Богом небо, то как оно было названо, каким словом, каким име­нем? Кто может это знать лучше, как не свя­той пророк Моисей, который писал книгу Бытия, писал не от себя, но из уст Божиих? Есть предание святой церкви, как об этом пи­шется в 26 день месяца марта, что по повеле­нию Божию святой Архангел рассказывал Моисею о создании мира, и что он рассказал, то Моисей и записал. Кому и как иначе мож­но было бы знать, каким образом Бог создал свет весь, если бы об этом не было открыто Моисею Богом?

Может явиться еще и другой вопрос: на каком языке говорил Ангел и на каком писал Моисей? Есть предание учителей, что Ангел рассказывал и Моисей писал не на каком-ли­бо ином языке, как только на еврейском, ибо этот язык был древнейшим и наидостойней­ший сравнительно с другими и наиболее при­личествовал написанию Божественных книг. Если необходимо было тогда написать для всего света Божественные книги, то нужно было их писать именно на еврейском языке. По-еврейски тогда святой Гавриил говорил, а святой Моисей по-еврейски писал.

Скажи же нам, святой Моисей, как ты по-еврейски написал «небо»? Моисей удаляется здесь от разговора, а близ его книг становятся толкователи, которые говорят, что слово «не­бо» Моисей написал на своем святом языке: «Шамайм». Небо люди называли не небом, но «шамайм».

Что же означает слово «шамайм»? Как вы­разить его на нашем языке? Толкователи го­ворят, что слово это значит «водное». «Ша­майм», то есть «водное» или «водянистое», и потому они рассуждают так: воды бездонные, над которыми носился Дух Божий, на еврей­ском языке зовутся «шама». Бог, отделив от тех вод некоторую часть, сгустил, ствердил ее, как кристалл или прозрачный алмаз: «Сказал Бог: «Да будет твердь посреди воды», — и ста­ла твердь» (Быт. 1, 6). Эту-то твердь и назвал Господь «шамайм», то есть водная, ибо из во­ды она была создана, а потому и нашим очам кажется, что небо водянистого цвета. Итак, небо вначале было названо «шамайм», то есть волнистое.