Лекция: Историческая наука в советскую эпоху

1. Мифология и религия как истоки философии.

2. Специфика философского мировоззрения.

3. Философия и наука, философия и культура.

4. Проект идеального государства Платона.

5. Социологическое учение Аристотеля.

6. Разработка научного метода познания: Эмпиризм Ф. Бэкона.

7. Разработка научного метода познания: Рационализм Р. Декарта.

8. Проблема гражданского общества в философии Нового времени.

9. Социально-правовые взгляды Т. Гоббса.

10. Социально-правовые взгляды Дж. Локка.

11. Социально-правовые взгляды Ж.-Ж. Руссо.

12. Социально-этические и правовые взгляды И. Канта.

13. Философия права Г.В.Ф. Гегеля.

14. Роль Востока во всемирно-историческом процессе (по “Философии истории” Г.В.Ф. Гегеля.

15. Роль Запада во всемирно-историческом процессе (по “Философии истории” Г.В.Ф. Гегеля.

16. Сущность материалистического понимания истории.

17. Общество и государство в марксистской концепции ( по работе Ф. Энгельса “Происхождение семьи, частной собственности и государства” ).

18. Иррационализм в западноевропейской философии Х1Х в.: А. Шопенгауэр, С. Кьеркегор, В. Дильтей, Г. Зиммель и др.

19. Либерализм в России. Философия истории К.Д. Кавелина (по работе: “Взгляд на юридический быт древней России”).

20. Либерализм в России. Философия истории С.М. Соловьева.

21. Либерализм в России. Философия истории Б.Н. Чичерина.

22. Философия права Б.Н. Чичерина.

23. Либерализм в России. Философско-правовые взгляды П.И. Новгородцева.

24. Философские взгляды Ф.М. Достоевского по вопросам общества, истории, свободы.

25. Теория культурно-исторических типов Н.Я. Данилевского.

26. Место государственности в развитии культуры ( по работе Н.Я. Данилевского “Россия и Европа” ).

27. Государство и его роль в истории ( по работе Вл. Соловьева “Значение государства” ).

28. Проблема личности и общества в философии Вл. Соловьева ( по работе “Оправдание добра”, главы: 10-11.).

29. Русская философско-правовая классика ХХ века. И.А. Ильин “Республика и монархия”.

30. Теория замкнутых культур О. Шпенглера.

31. Критика парадигмы “Восток — Запад ( по книге О. Шпенглера “Закат Европы” ).

32. Теория локальных культур и цивилизаций А. Тойнби.

33. Теория “осевого времени” К. Ясперса.

34. Общество, государство и личность (по работе К. Ясперса “Духовная ситуация нашего времени”).

35. Типология культур М.К. Петрова (по работе М.К. Петрова “Самосознание и научное творчество”, разделы I — II ).

36. Социально-политические взгляды К. Поппера.

37. Критика тоталитаризма К. Поппером (по работе “Открытое общество и его враги” ).

38. Проблема “общество, государство и личность”.

39. Проблема правового государства.

40. Глобальные проблемы современности.

.

Историческая наука в советскую эпоху

История исторической науки длинна и так же драматич­на, как сама история. Сейчас, когда Россия стремительно меняет ориентиры своего развития, особенно много возни­кает вопросов о судьбе и итогах развития исторической на­уки в СССР. Колоссальное количество исторических трудов, изданных с 20-х до середины 80-х гг., потеряли свое значе­ние и оказались ненужными гражданину Отечества в его со­временной жизни. Почему?

Историческая наука во все времена была связана с поли­тикой, являясь сферой, в которой реализовывались на исто­рическом материале различные политические интересы и стремления. Политизация отечественной исторической на­уки особенно усилилась с началом XX в. Она привнесла в научную деятельность дух острейшей идейной борьбы, раз­вернувшейся в обществе в эпоху революционных потрясе­ний. Между прочим среди активных деятелей и лидеров раз­личных партий в дореволюционный период нередки были и имена историков-профессионалов, таких, как П.Н. Милюков (кадет), М.Н. Покровский (большевик), Н.А. Рожков (мень­шевик) и другие.

Исследователь в своих трудах неизбежно отражал лишь часть спектра общественно-политических интересов, кото­рая наиболее близка его мировоззрению. В марксистско-ле­нинской методологии это явление получило определение как партийность исторической науки. Однако истина беспартий­на, она равнодушна к классам, классовой борьбе, хотя клас­сы и политические партии не равнодушны к истине, постоян­но апеллируют к ней. В связи с этим исследователь всегда стоял перед дилеммой, что поставить в работе на первое ме­сто: или партийность и, следовательно, предпочесть полити­ческий выигрыш, или научную объективность и, следователь­но, предпочесть истину. Выбор (осознанный или неосознан­ный) далеко не прост и определялся прежде всего социаль­но-политическими условиями, которые выступают в роли ог­раничителя возможностей для исторического познания.

С победой большевиков в России вышеназванная дилем­ма перестала существовать. Партия большевиков, став пра­вящей, провозгласила приоритет политических или даже еще уже — партийных мотивов в исторических исследованиях. Общеизвестно высказывание В.И. Ленина: «Беспартийность есть идея буржуазная. Партийность есть идея социалисти­ческая»[4]. Историческая наука рассматривалась как важней­ший инструмент политики и ее разработке с позиций рево­люционного марксизма-ленинизма придавалось большое зна­чение. Знания о прошлом служили основой для выработки принципов руководства созданием нового общества, матери­алом в борьбе с идейными противниками большевизма, а так­же историческим обоснованием политики, проводимой пра­вящей партией. Реализация такого подхода осуществлялась через практику «партийного руководства» развитием исто­рической науки. Предъявлялось требование четко и опреде­ленно вставать на позиции Коммунистической партии при трактовке любых вопросов истории. Советская историогра­фия могла включать лишь концепции, выводы, оценки, при­знанные и одобренные Коммунистической партией. Работы, основанные на иных идеях, не могли рассчитывать на при­знание их научными и рассматривались как политический демарш их авторов против существующей власти, а это мог­ло стоить им жизни. Советская историческая наука с момен­та своего рождения была в буквальном смысле партийной, большевистской, была подчинена политике и не могла разви­ваться вне ее контекста.

Политическая ангажированность советской исторической науки особенно ярко проявилась в том влиянии, которое оказывала доктрина Коммунистической партии на теорети­ческую, концепционную сторону исторических трудов. По­литическая доктрина — это совокупность теоретических по­ложений, которые считаются адекватными реальности и под­лежат осуществлению в практической политике. Она не нашла отражение в каком-либо одном документе, но ее конту­ры определенно просматриваются в текстах многих докумен­тов, работ теоретиков и лидеров Коммунистической партии, в тех или иных действиях ее ЦК и пр. Прежде всего из док­трины партии, а не из анализа фактического материала вы­водились основные оценки исторических событий. Освеще­ние советского периода истории отечества должно было пол­ностью соответствовать партийной доктрине и подтверждать ее правильность. Чем дальше в прошлое отстояло событие на оси времени от 1917 г., тем меньше было влияние доктриальных моментов в его трактовке. Однако и при освещении да­лекой истории оно было заметным. Естественно, что при та­ком положении изменения в доктрине, а тем более ее смена влекли за собой пересмотр оценок прошлого. При этом сле­дует иметь в виду, что доктрина любой партии, в том числе Коммунистической, носит априорный, прогностический характер. Действительность может или подтвердить ее правиль­ность в каких-то положениях, или опровергнуть (как случи­лось в наши дни с коммунистической доктриной). Это стано­вится ясным лишь после исторического опыта. Полного со­ответствия реальности не может быть ни у одной доктрины даже если допустить, что она совершенна. Человеческий интеллект не в состоянии учесть все многообразие действую­щих факторов и возможные варианты их сочетания и разви­тия. К тому же доктрина всегда адаптирована к определен­ным социально-политическим интересам и не может отра­жать многообразие жизни. Таким образом, если историчес­кая наука в своих теоретических построениях руководствуется только определенной политической доктриной, то воз­можности для получения научного знания резко ограничены: это осуществимо лишь в той мере, в какой доктрина отражает реальность и потребности общественного развития.

Какие последствия имело для развития советской исторической науки следование коммунистической доктрине? Разработка исторических концепций в советское время, изменения, происходившие в них, демонстрируют не только (и дажене столько) уровень исторического знания, сколько место и роль исторической науки в обществе, ее функции ивзаимосвязь с реальной социально-политической практикой. По­скольку предполагалось априори, что с приходом к власти большевиков страна переходит на принципиально иной, чем у всего человечества, путь развития — социализм, точкой отсчета новой эпохи становился октябрь 1917 г., когда Ком­партия оказалась у руля. Это разделило историю России на два крупных периода: 1) до большевиков — это время трак­товалось в негативно критическом ключе; 2) большевистская эпоха, которая освещалась в возвышенно приподнятом сти­ле, как эпоха перехода всего человечества от капитализма к коммунизму (социализму), авангардом которой являлся со­ветский народ.

Поставленные в жесткие рамки партийного контроля, историки тем не менее стремились показать реальную карти­ну прошлого. Борьба мнений по историческим вопросам, хотя зачастую она была понятна лишь узкому кругу идеологичес­ких работников и специалистов, была крайне драматичной, так как неизбежно сказывалась на судьбах людей. Крутые повороты в деятельности самой правящей партии сразу же отражались на положении в исторической науке.

В первые годы советской власти Коммунистическая партия продолжала руководствоваться в своей деятельности докт­риной мировой пролетарской революции, которая в основ­ных чертах сложилась в годы первой мировой войны. К ана­лизу исторических событий, особенно революции 1917 г., обращались руководители правящей партии: В.И. Ленин, Н.И. Бухарин, ЯМ. Свердлов, Г.Е. Зиновьев, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий и др. Их оценки и высказывания были связаны в первую очередь с потребностями практической политики, с необходимостью исторического обоснования поворота в раз­витии страны. Среди постоянных авторов исторических ра­бот были видные деятели большевистской партии: В.А. Ан­тонов-Овсеенко, В.И. Невский, М.С. Ольминский, Н.И. Под­войский, И.А. Пятницкий, М.Н. Покровский, И.И. Скворцов-Степанов, ЕМ. Ярославский и др. Они не могли быть ^пристрастными в изложении событий, стремились пока­зать прежде всего деятельность своей партии, доказать пра­вильность ее политики, закономерность прихода к власти.

Другие партии и силы были представлены в критическом клю­че. Несмотря на ярко выраженную односторонность, это была летопись революции, написанная ее свидетелями и участни­ками, причем победителями. Со страниц большевистской ли­тературы звучала убежденность в правильности партийной доктрины, ее соответствии реальной действительности. Как важнейшее свидетельство этому рассматривался приход боль­шевиков к власти в октябре 1917 г. Революции в Германии, Венгрии и других странах в 1918—1919 гг. подпитывали энту­зиазм, надежды на скорую победу пролетарской революции в мировом масштабе.

Одновременно, по инициативе В.И. Ленина, РКП(б) со­здавались центры для профессионального изучения истории с позиций марксизма-ленинизма. Несмотря на трудные ус­ловия (гражданская война, нэп) была проведена беспреце­дентная по масштабам и срокам работа, в результате кото­рой советское направление в исторической науке получило кадровый фундамент и обрело профессиональный характер. Перед молодыми историками-коммунистами была поставле­на задача разработки истории, с большевистских позиций. Уже сложившаяся практика — исходить в основных оценках из доктрины партии — закрепилась и превратилась в осно­вополагающий принцип исследовательской работы. Интересно в связи с этим свидетельство А.Л. Сидорова, советского ис­торика первого поколения, активно работавшего долгие годы: «Между тем мы и тогда изучали историю Октябрьской рево­люции на базе идей Ленина и идейных установок нашей партии. Ленинская теория империализма, его работы эпохи войны являлись отправными положениями наших исследова­ний. Мы пытались связать ленинскую теорию пролетарской революции с объективным ходом всего мирового историчес­кого процесса, с русской действительностью; в экономичес­ком развитии страны, в борьбе пролетариата найти секрет, объясняющий неизбежность Великой Октябрьской социали­стической революции»[5].

С направлениями, не признававшим большевистскую позицию как исходную, велась непримиримая борьба. Ком­мунистическая партия с самого начала создавалась как "… сво­бодный союз, учреждаемый для борьбы с «мыслями» (читай: идеологией) буржуазии, для защиты и проведения в жизнь одного определенного, именно: марксистского миросозерца­ния"[6]. Эта задача стала одной из главнейших, в том числе в области истории, после прихода большевиков к власти. При­чем марксизм понимался как адекватный большевизму. Ни­какие иные толкования марксизма или социализма не при­знавались.

В начале 20-х гг., когда, казалось бы, произошло смягче­ние режима в связи с окончанием гражданской войны и пе­реходом к нэпу, началось применение репрессий против ин­теллигенции — введение цензуры, закрытие небольшевистс­ких печатных органов, высылка за рубеж большой группы представителей интеллигенции, «чистка» в преподавательс­кой и студенческой среде. В 1922 г. около 300 представителей старой российской интеллигенции были посажены на паро­ходы и вывезены из страны. Среди них — профессиональные историки: С. П. Мельгунов, А.А. Кизеветтер, В.А. Мякотин. Вскоре последовало закрытие около трех тысяч частных книж­ных издательств. Остались лишь единицы, лояльно относив­шиеся к большевистскому режиму (издательства Сытина, бр. Сабашниковых, Гранат и некоторые другие).

Во второй половине 20-х гг. возможности для выражения небольшевистской точки зрения были исключены. Для исто­риков это означало необходимость безусловного принятия Доктрины партии как определяющего звена в трактовке ис­торических событий. Советское направление, бывшее перво­начально одним из многих направлений в исторической на­уке, стало монополистом. В 20-е гг. началась и изоляция со­ветской исторической науки от мировой. Распространение Иностранных газет считалось преждевременным, были зап­рещены для ввоза эмигрантские издания, а также издания идеалистического, религиозного и антинаучного содержа­ния" (читай: все, небольшевистского толка).

Важную роль в насаждении большевизма как теоретичес­кой основы для исторических трудов сыграл Михаил Нико­лаевич Покровский (1868—1932 гг.). Воспитанник Московс­кого университета, в изучении истории России с марксистс­ких позиций он пытался найти ответ на волновавшие его воп­росы общественного бытия. Революция 1905—1907 гг. вов­лекла его в политическую деятельность, привела к большеви­кам. Многих революция ошеломила своей разрушительной силой, но М.Н. Покровского она вдохновила и утвердила в пристрастии к радикальным революционным методам. Он рас­сматривал исторические процессы исключительно через при­зму классовой борьбы. Участник Октябрьской революции, в 1918 г. он стал заместителем наркома просвещения, а в 20-е гг. оказал колоссальное влияние на формирование со­ветской исторической науки на базе доктрины мировой про­летарской революции, на подготовку ее кадров. Руководил Коммунистической академией, Институтом Красной профес­суры. Наиболее крупные его работы, написанные с марксис­тских позиций: «Русская история с древнейших времен» (Т. 1—5, 1910—1913); «Русская история в самом сжатом очер­ке» (Ч. 1—2, 1920) и др. В 1929 г. М.Н. Покровский был из­бран академиком АН СССР. Он был убежден в правильности марксизма и считал, что это учение нашло подтверждение в Октябрьской революции. М.Н. Покровский много сделал для крайней политизации исторической науки в СССР. Его поло­жение «история это есть политика прошлого, без которой нельзя понять политику настоящего» оказало сильное влия­ние на историков.

Казалось бы, наследие коммуниста-историка, преданного, идеалам классовой борьбы, должно было составить фунда­мент советской историографии. Однако этого не случилось После его смерти волна разрушительной критики вымела труды М.Н. Покровского из научного оборота. К тому времени в деятельности и доктрине Коммунистической партиимногое изменилось, а М.Н. Покровский был романтиком революционных идеалов. Он оказался в новой ситуации не только ненужным, но и опасным. Это сыграло трагическую роль в судьбе его научного наследия.

Однако, справедливости ради, надо отметить: в первое десятилетие Советской власти, несмотря на то, что опреде­лилась и закреплялась господствующая тенденция к «боль­шевизации» исторической науки, все же сохранялось, хотя и постоянно сужавшееся, многообразие в оценках и подходах, которые, взятые в совокупности, давали представление о сложности и неоднородности исторических процессов, о про­блематичности социалистической перспективы в мире и в России того времени.

Во второй половине 20-х гг. произошел переход Комму­нистической партии к новой политической доктрине, кото­рая связана с именем И.В. Сталина и получила название — план строительства социализма в СССР в условиях капита­листического окружения. Утверждение новой доктрины партии потребовало пересмотра исторических концепций, так как они отражали положения старой доктрины, ориентиро­ванной на победу мировой пролетарской революции, кото­рые были объявлены троцкистскими. Советская историогра­фия, только что вытеснившая все небольшевистские направ­ления и обретшая профессиональный характер, должна была кардинально перестроиться в соответствии с новой доктри­ной и новой социально-политической ситуацией в стране. Это повлекло разгром «школы Покровского», «критику оши­бок» историков-коммунистов, репрессии. В фальсифициро­ванный процесс так называемой Промпартии было включено Дело" историков СФ. Платонова и М.М. Богуславского. По этому же делу были арестованы многие ученые: по данным В.С. Брачева — 115[7], по подсчетам английского историка К Барбета —130 человек[8].

Усилился идеологический прессинг. 18 декабря 1930 г. в Москве заседала методологическая секция историков-марксистов, которая обсуждала вопрос «Буржуазные историки Да в СССР (Тарле, Петрушевский, Бузескул и др.)»; в январе—феврале 1931 г. спешно проведены три объединен­ных заседания института истории при Ленинградском отде­лении Комакадемии и местного отделения общества истори­ков-марксистов. Это означало чистку среди историков-ком­мунистов, насаждение новых доктриальных положений. А.Л. Сидоров вспоминал: «В 1936 г. я вновь оказался в Мос­кве, где встретил многих представителей исторической на­уки во главе с СВ. Бахрушиным, Б.Д Грековым, Ю.В. Готье, Н.М. Дружининым, В.И. Лебедевым, Г.А. Новицким, В.И. Пичетой, М.Н. Тихомировым и др. Но в целом к этому времени произошла фактически полная замена кадров, много способ­ной молодежи исчезло навсегда»[9]. Историки были поставле­ны в жесткие рамки, которые нашли отражение в письме И.В. Сталина в журнал «Пролетарская революция»[10]. Подчер­кивалась недопустимость дискуссий и инакомыслия по воп­росам, «являющимся аксиомами большевизма».

Для того, чтобы обеспечить единое толкование истори­ческого процесса, подтверждающее правильность и непре­ложность сталинской доктрины, была создана под руковод­ством И.В. Сталина концепция, которая стала для историков нормативной. Ученый не имел права отступать от нее ни на йоту (по поговорке: шаг влево, шаг вправо приравниваются к побегу). Эта концепция в своем классическом виде нашла отражение в изданном в 1938 г. учебнике «История ВКП(б). Краткий курс». Предельно упрощенная, двухцветная схема исторического процесса сохраняла некоторые атрибуты, от­ражавшие реальный ход событий, но в целом была далека от научности, давала искаженную ретроспективу, преследовала прежде всего политические цели, связанные с временем сво­его проявления. Историкам на длительное время была отве­дена роль лишь комментаторов «Краткого курса». Отечествен­ная история, особенно XX века, потеряла научный характер.

30-е, 40-е, первая половина 50-х гг. — это самое «глухое» время в развитии отечественной истории в СССР, когда по­давлялась всякая живая мысль. «Борьба за чистоту марксис­тско-ленинской теории» превратилась в копирование сталин­ского «Краткого курса». Фонды архивных хранилищ были недоступны для исследователей, значительная часть литера­туры в библиотеках находилась в условиях специального хра­нения. Историки были лишены главного — источниковой базы. И.В. Сталин, доказывая, что историкам документы не нуж­ны, писал: «Кто же, кроме безнадежных бюрократов, может полагаться на одни лишь бумажные документы? Кто же, кро­ме архивных крыс, не понимает, что партии и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их дек­ларациям?»[11].

Беспрерывные кампании борьбы с «объективизмом», «кос­мополитизмом» и пр. сопровождались репрессиями. Гиперт­рофированная бдительность, всеобщая подозрительность, поиски врагов народа, агентов империализма обрели в конце 40-х — начале 50-х гг. характер буквально массового психо­за, который не обошел историческую науку. Обстановку, в которой приходилось работать историкам, характеризует та­кой эпизод. В Центральном музее революции к одной из со­трудниц подошел посетитель и строго заметил: «Передайте вашему начальству, что музей дискредитирует товарища Ста­лина. Посмотрите на его портрет: волосы зачесаны слева направо. Тут явный намек на правый уклон!» Сотрудница шарахнулась от него в ужасе[12].

Однако интерес людей к истории подавить невозможно. И в этих жутких условиях исторические факультеты ВУЗов готовили профессиональных историков, которые, опираясь на единственно возможные теоретические положения, пыта­лись понять ход истории. Сейчас издания тех лет звучат как послания с другой планеты. Но надо поняты историк живет в своем времени и не может из него выпрыгнуть.

После XX съезда КПСС (1956 г.) началась «оттепель»: критика культа личности И.В. Сталина, отказ от наиболее Жестких, репрессивных сторон административно-командной системы и их осуждение. При всей своей ограниченности «оттепель» создала новые условия для деятельности истори­ков. Начался буквально «исследовательский бум»: открылся частично доступ к архивным материалам, развернулась пуб­ликация неизвестных ранее документов, широко издавалась историческая литература, вошли в практику борьба мнений, дискуссии...

Казалось, шло быстрое возрождение исторической науки. Однако, это не так. Полностью сохранялась ее зависимость в концептуальной части от партийной доктрины и, следова­тельно, развитие шло деформированно, в рамках узкого сек­тора партийных оценок. Хотя в обществе произошли суще­ственные изменения, партийная доктрина в опорных своих положениях осталась прежней. Она была лишь дополнена новыми положениями, которые еще более уводили истори­ческую науку от действительности, — о переходе к развер­нутому строительству коммунизма в СССР, о новом этапе общего кризиса капитализма, о возможности мирного, пар­ламентского пути совершения социалистической революции и т.д.

Тяжелым прессом давила практика партийно-государ­ственного руководства исторической наукой. Основным ее инструментом стали решения партийных съездов, ЦК КПСС, специальные постановления или тезисы, включающие оцен­ки исторического процесса, признаваемые и одобряемые Ком­мунистической партией. Эти партийные документы носили фактически нормативный характер для деятельности исто­риков, они выполняли в новых условиях роль «Краткого кур­са». Оставались обширные области, запретные для исследо­вания. История в значительной степени была обезличена. Поскольку соответствие партийной доктрине провозглаша­лось важнейшим методологическим принципом и обязатель­но декларировалось в каждой исторической работе, значи­тельная часть исследователей не стремилась идти дальше пер­вичной систематизации источникового материала, лишь под­тверждая партийные установки. Отсюда проистекает общее впечатление стандартности, тяжеловесности от огромного массива исторической литературы, который был опублико­ван в период со второй половины 50-х до середины 80-х гг.

Особо следует сказать о роли теоретического наследия В.И. Ленина. Советская историческая литература постста­линского периода поражает «привязанностью» к трудам В.И. Ленина, апологетизмом, доведенным до крайней степе­ни. Это можно понять только в контексте времени и прису­щих ему социально-политических условий. Официальная кри­тика культа И.В. Сталина позволила историкам отказаться от наиболее дубовых, примитивизированных положений «Ис­тории ВКП(б). Краткий курс». Но новые партийно-государ­ственные нормативы были также достаточно жесткими. В этих условиях труды В.И. Ленина давали ученым возможность постановки новых проблем, не входя в противоречие с партий­ной доктриной, путем того или иного толкования ленинских идей. В.И. Ленин — человек своего времени, сформирован­ный современной ему эпохой, выступавший как лидер и тео­ретик крайне левой, революционной партии в России, в сво­ем творчестве отражал определенный спектр проблем и на­правлений их решения, но заложенные в нем часто альтерна­тивные оценки, позволяли хотя бы частично на этой основе вернуться к историческим реалиям.

Отдельные историки (К.Н. Тарновский, П.В. Волобуев и др.) предприняли попытку выйти за рамки партийной докт­рины и выдвинуть концепции учитывающие конкретно-исто­рический материал: концепция многоукладности экономики дореволюционной России, положение о союзе рабочего класса со всем крестьянством в ходе Октября. Однако существова­ние этих концепций в рамках советской историографии было невозможно: ставилось под сомнение положение, которое являлось основополагающим в историческом обосновании партийной доктрины и отказаться от которого не представ­лялось возможным пока Компартия была у власти, — о со­циалистическом характере Октябрьской революции и дви­жении общества к коммунизму. В связи с этим положения, Которые выдвигались этими историками, были официально осуждены, а их защитники понесли административные нака­зания.

В.И. Ленин, его труды превозносились партийной пропа­гандой: «Дело Ленина живет и побеждает». Однако бессмер­тный вождь был так же втиснут в рамки партийной доктри­ны. Изучение трудов В.И. Ленина жестко контролировалось. Некоторые его положения, давно опубликованные, невозмож­но было обсуждать в печати, например, о том, что В.И. Ле­нин был убежденным сторонником мировой пролетарской революции. Значительная часть наследия вождя Коммунис­тической партии оставалась недоступной для исследовате­лей, поэтому не было возможности воссоздать действитель­ный облик вождя и его позицию.

С провозглашением курса на перестройку в апреле 1985 г. началось разрушение партийной доктрины, монополии КПСС на власть. Это привело к размыванию исторических концеп­ций, которые держались на доктринальных подпорках. В ре­зультате, почти как у В. Шекспира: «Распалась связь вре­мен». Историческая наука не выдержала столкновения с ре­альностью, оказалась в глубоком кризисе, на развалинах мар­ксистско-ленинской теории и коммунистической доктрины. Возникла необходимость обрести новую научную парадигму, которая позволила бы освещать историю страны и мира в соответствии с реальностью.