Лекция: Лабораторна робота №6 28 страница

Гиммлер был абсолютным приспособленцем. Даже са­дистскими страстями он умел управлять, исходя из того, что ему было выгодно. Он был бесчестным и неверным и вечно лгал — не только другим, но и самому себе. Любая добродетель, которую он превозносил, была ему самому недоступна. Он предал Гитлера, хотя сам придумал основ­ной девиз СС: «Верность — наша честь». Он проповедовал силу, твердость и мужество, а сам был слабым и трусли­вым. «Преданный Генрих» — насквозь лживый образ. Един­ственное слово правды о себе он написал в письме к отцу во время своей короткой военной службы: «Не беспокойся обо мне, ведь я хитер, как лиса»[228].

Бихевиорист и теперь готов поставить вопрос: а может быть, Гиммлер был нормальным человеком до тех пор, пока обстоятельства не сложились так, что ему стало вы­годно вести себя по-садистски?

Мне кажется, что наш анализ уже дал ответ на этот вопрос. Мы видели, что все предпосылки для садистского развития наблюдаются уже в детстве. Мы проследили раз­витие его неуверенности, слабости, трусости, чувства им­потенции; одни только эти качества уже указывают на вероятность садистских компенсаций. Кроме того, мы ви­дели развитие супераккуратности, педантичности и ти­пичных анально-накопительских черт авторитарной лич­ности. Наконец, мы убедились в первом проявлении зло­качественного садизма по отношению к невесте его бра­та — и все это задолго до того, как он пришел к власти. Мы должны сделать вывод, что рейхсфюрер СС имел са­дистский характер уже до того, как он стал рейхсфюрером; его положение дало ему власть, возможность про­явить свой садизм на исторической сцене; однако все, что он проявил, он уже носил в себе давно.

Все это влечет за собой еще один вопрос, которым очень часто задаются ученые, да и обыватели тоже: «А что бы стало с Гиммлером, если бы он жил в другое время, не тогда, когда нацисты пришли к власти? Что бы делал он со своим характером, тем самым, с которым вмешался в помолвку брата?» Ответ найти не так уж трудно. По­скольку у него был довольно низкий интеллектуальный потенциал и очень высокая степень аккуратности, то он, вероятно, нашел бы место в бюрократической структуре. Он мог бы быть учителем, почтовым служащим, чиновни­ком или сотрудником какого-либо солидного предприя­тия. Поскольку он беззастенчиво стремился только к сво­ей собственной выгоде, то он, возможно, в результате умелой лести и интриг смог бы добиться довольно высо­кого положения (но не ключевых позиций, так как для этого у него было недостаточно творческой фантазии и здравого смысла в принятии решений).

Вероятно, его бы недолюбливали коллеги, зато он мог бы стать любимцем крупного начальника. Он мог бы быть агентом в антипрофсоюзных играх Генри Форда, но в со­временном концерне он вряд ли стал бы хорошим управ­ляющим. Расчетливость и душевная глухота никогда не нравятся людям. На его похоронах священник и началь­ник произнесли бы хвалебные речи: он был бы в их устах и любящий отец, и примерный муж, почтенный гражда­нин и самоотверженный работник, богоугодный прихожа­нин и т. п...

Среди нас живут тысячи Гиммлеров. С социальной точки зрения в обычной жизни они не приносят большо­го вреда, хотя нельзя недооценивать число тех, кому они наносят ущерб и делают основательно несчастными. Но когда силы разрушения и ненависти грозят погло­тить все общество, такие люди становятся особенно опас­ными. Ведь они всегда готовы быть для правительства орудием ужаса, пыток и убийств. Многие совершают се­рьезную ошибку, полагая, что потенциального Гиммлера видно издалека. Одна из целей характерологических ис­следований как раз и состоит в том, чтобы показать, что для всех, кто не обучен искусству распознавания лично­сти, потенциальный Гиммлер выглядит точно так же, как и все другие. И потому надо учиться читать книгу характеров и не ждать, пока обстоятельства позволят «чудовищу» показать свое истинное лицо.

Какие факторы сделали из Гиммлера безжалостного са­диста? Мы могли бы найти простой ответ на этот вопрос, напомнив о факторах, которые формируют накопитель­ский характер. Но это был бы неудовлетворительный от­вет, так как характер Гиммлера представляет крайнюю и чрезвычайно злокачественную форму накопительской лич­ности, которая встречается гораздо реже, чем безобидная форма (бережливый характер). Если мы попытаемся про­следить факторы, которые способствовали развитию ха­рактера «кровавого пса Европы», мы сначала натолкнемся на его отношения с родителями. У него была сильная привязанность к матери, которая способствовала его кон­формизму; у него был авторитарный, но довольно слабый отец. Но ведь у миллионов людей встречаются отцы и матери с подобными чертами, однако никто из них не стал Гиммлером! В самом деле, нельзя объяснить специфи­ческие особенности человеческой личности одним или дву­мя факторами; только целая система взаимодействующих и развивающихся факторов может более или менее полно объяснить формирование личности. В Гиммлере мы увиде­ли еще некоторые признаки и черты, небезразличные для развития личности: это его физическая немощь и неуклю­жесть, которые, видимо, объясняются частыми детскими болезнями и слабой конституцией; к этому добавляется комплекс социальной неполноценности, который усили­вался подчиненным, подобострастным отношением отца к аристократам, и многое, многое другое… Его робость по отношению к женщинам, причиной которой была, веро­ятно, его привязанность к матери, усилила его ощущение беспомощности, нарциссизм и чувство ревности к брату — ведь тому были присущи и мужество, и воля, и все прочие качества, которых был начисто лишен Генрих. Нельзя не сказать, что существует еще ряд факторов, которые мы не называем просто ввиду недостатка информации.

Следовало бы также учитывать и некоторые генетиче­ски обусловленные моменты, которые сами по себе нельзя считать причиной садизма, но тем не менее гены ведь, бе­зусловно, создают определенные задатки личности. И все же главным патологическим фактором формирования лич­ности Генриха следует, вероятно, считать удушливо-замк­нутую атмосферу семьи Гиммлеров, в которой не было ни откровенности, ни тепла, ни добра; где царили законопослушание, педантизм, показной патриотизм и карьерист­ские устремления. В домене было духовной почвы и свеже­го ветра для развития здорового молодого существа, но это была норма для той общественной системы, к которой от­носилась эта семья. Гиммлеры принадлежали к тому клас­су общества, который находился на самой нижней ступени кайзеровской системы и страдал от ненависти, бессилия и безотрадности. Это была почва, на которой вырос Гиммлер, и потому чем больше революция разрушала его социальный статус, нормы и ценности его круга, тем сильнее росли в нем озлобление и осознанный карьеризм.

XII. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: НЕКРОФИЛИЯ

Традиционные представления

Понятие «некрофилия» (любовь к мертвому[229]) обычно рас­пространяется на два типа явлений. Во-первых, имеется в виду сексуальная некрофилия (страсть к совокуплению или иному сексуальному контакту с трупом). Во-вторых, речь может идти о феноменах несексуальной некрофилии, среди которых — желание находиться вблизи трупа, раз­глядывать его, прикасаться к нему и, наконец, специфи­ческая страсть к расчленению мертвого тела.

Однако обычно это понятие не употребляется для обо­значения глубинной подструктуры личности, той страс­ти, которая коренится в самом характере и является почвой для произрастания более явных и грубых проявле­ний некрофилии. Я приведу несколько примеров некрофи­лии в традиционном смысле, что поможет нам в определе­нии менее явных случаев некрофильского характера.

Сообщения о фактах некрофилии встречаются во мно­гих публикациях, особенно в криминологической литера­туре о половых извращениях. Самое полное собрание этих фактов мы находим у одного из ведущих немецких кри­минологов, имя которого Герберт фон Гентиг и который посвятил данному предмету специальное исследование. (В немецком уголовном кодексе, как и в кодексах ряда дру­гих стран, некрофилия — уголовно наказуемое деяние.) Фон Гентиг приводит следующие примеры некрофилии. 1. Различного рода сексуальные действия в отношении женского трупа (половое сношение, манипуляция поло­выми органами). 2. Половое возбуждение при виде тела мертвой женщины. 3. Острое влечение к предметам погре­бения: трупам, гробам, цветам, портретам[230] и т. д. 4. Акты расчленения трупов. 5. Желание потрогать или понюхать что-то разложившееся, зловонное...

Фон Гентиг, как и другие авторы, в частности Т. Сперри, утверждает, что некрофилия встречается гораздо чаще, чем принято считать. Однако для удовлетворения этой порочной страсти не так уж много возможностей. Толь­ко те, кто имеет доступ к трупам, получают беспрепят­ственную возможность к извращениям такого рода: т. е. практически это только работники моргов и могильщи­ки. Поэтому неудивительно, что большинство приведен­ных примеров относится к названной группе лиц. Слу­чается, конечно, что этим занимаются просто люди не­крофильского типа. Возможность к некрофильским про­явлениям имеют убийцы, но, поскольку убийства встре­чаются не так уж часто, трудно ожидать, что мы встре­тим много подходящих примеров этого типа, разве что среди случаев, которые проходят по разряду «убийство ради удовольствия».

И все же Гентиг описывает некоторые случаи, когда неизвестные лица выкапывали трупы и совершали над ними надругательства с удовлетворения страстей некро­фильского характера.

Поскольку у людей, имеющих легкий доступ к трупам, некрофильские наклонности проявляются сравнительно часто, напрашивается вывод, что некрофилией в скрытой форме страдают также и многие (в мыслях своих и фанта­зиях), не имеющие такого доступа.

Де Ривер описывает судьбу молодого служащего морга (21 года). В 18 лет он влюбился в девушку, которая была больна туберкулезом легких. Только один раз у них была настоящая близость. А вскоре она умерла. Позже он ска­жет: «Я так и не смог пережить смерть моей возлюблен­ной. Когда я занимался онанизмом, я каждый раз пред­ставлял себе ее, и мне казалось, что я снова переживаю близость с нею». Далее Де Ривер сообщает следующее:

После того как девушка умерла, юноша был вне себя, осо­бенно когда увидел ее в белом погребальном уборе: с ним на­чалась настоящая истерика, и его еле оторвали от гроба. В этот миг он испытывал сильнейшее желание лечь рядом с него в гроб, он действительно хотел, чтобы его похоронили вместе с нею. У могилы разыгралась такая страшная сцена, что все вокруг были потрясены этой огромной любовью и утра­той. Постепенно самому юноше стало ясно, что он одержим той самой страстью, первый приступ которой пережил во вре­мя похорон. Теперь его охватывало сильное сексуальное воз­буждение при виде каждого трупа. В тот год он заканчивал колледж и стал убеждать маму, что ему надо стать медиком. Однако по материальным соображениям это было невозмож­но. Короче и дешевле был путь в школу бальзамирования. Мама не возражала, и Д. В. принялся за учебу с огромным рвением, ибо он понял, что нашел себе профессию по душе. В зале бальзамирования он всегда обращал внимание прежде всего на женские трупы и часто испытывал при этом острое желание. Он запрещал себе думать об этом и избегал возмож­ности реализовать свое желание. Однажды, уже в конце уче­бы, он оказался один в комнате с трупом молодой девушки; желание было столь сильным, а условия столь благоприят­ными, что он не устоял. Он быстро расстегнул брюки и при­коснулся своим членом к бедру девушки — и его охватило такое возбуждение, что он совершенно потерял самоконтроль: он вскочил на труп и стал целовать различные части тела. Сексуальное возбуждение достигло апогея, и наступил оргазм. После этого его охватили угрызения совести и страх, что его могут раскрыть. Вскоре учеба подошла к концу, он сдал экза­мен и получил назначение в один из городов Среднего Западав качестве служащего похоронного бюро. Поскольку в этом учреждении он был самым молодым, ему чаще других выпа­дали ночные дежурства. Д. В. рассказывает: «Я был рад этой возможности оставаться наедине с мертвыми, ибо теперь я уже точно знал, что я отличаюсь от других людей, ибо кон­такт с трупом дает мне возможность достигнуть высшего сек­суального наслаждения, к которому после смерти моей воз­любленной я постоянно стремился».

За два года службы в ритуальном учреждении через его руки прошли десятки женских трупов разных возрастов, с которыми он опробовал себя во всевозможных извращенных вариантах. Как правило, все начиналось с ощупывания, по­целуев и облизывания, а затем он терял голову и, оседлав свою жертву, с нечеловеческими усилиями доводил себя до оргазма. Все это происходило 4-5 раз в неделю.

… Однажды труп пятнадцатилетней девочки произвел на него такое впечатление, что он в первую ночь после ее смерти попробовал вкус ее крови. Это привело его в такой экстаз, что он с помощью резиновой трубки, введенной в мочеточник, принялся отсасывать урину… При этом его охватывало же­лание проникнуть еще глубже… Ему показалось, что макси­мальное наслаждение он мог бы получить, если бы смог за­глотнуть ее или пожевать кусочек ее мяса. И он не отказал себе в этом желании. Он перевернул тело и впился зубами в самое уязвимое место сзади, а после этого, взгромоздившись сверху, совершил содомический акт.

Этот случай представляет интерес по многим причи­нам. Прежде всего потому, что здесь мы встречаемся с сочетанием некрофилии, некрофагии* и анального эро­тизма. К тому же здесь просматривается самое начало, истоки извращения. Если бы нам была известна история юноши только до момента смерти его возлюбленной, то мы постарались бы интерпретировать его поведение как выражение его большой любви. Однако последующая его жизнь проливает совершенно иной свет и на начальную фазу его жизни. Такую неразборчивую, жадную некрофи­лию и некрофагию вряд ли возможно объяснить утрачен­ной любовью. Скорее придется предположить, что его «от­чаяние» («печаль, горе») было не столько выражением любви, сколько первым симптомом некрофильского вле­чения. Далее: тот факт, что сексуальная близость с воз­любленной у него была всего лишь один раз, скорее всего объясняется не ее болезнью. Просто у него и не было сильного стремления к сексу с живой женщиной — и это как раз в связи с его некрофильскими наклонностями.

Де Ривер описывает еще один случай некрофила, тоже служащего ритуального учреждения. Этот случай менее сложный. Речь идет о неженатом мужчине 43 лет. Вот что он о себе поведал:

Когда мне было 11 лет, я подрабатывал садовником на кладбище в Милане. Я в ту пору начал заниматься онаниз­мом, а когда оставался наедине с трупом молодой женщины, то старался ее потрогать. Позднее я начал искать возмож­ность «уткнуться» в мертвое тело… Приехав в Америку и по­селившись на западном побережье, я получил работу в похо­ронной конторе. Я должен был обмывать и одевать трупы. Так я получил возможность иметь регулярные половые сно­шения с мертвыми девочками — я это делал на столе, где обмывал их, или прямо в гробу.

Далее он признается, что прикасался губами к самым интимным местам, а на вопрос о количестве своих жертв отвечает: «Это число исчисляется многими сотнями».

Фон Гентиг приводит еще массу подобных случаев.

Более мягкая форма некрофилии проявляется у людей, которые при виде трупа испытывают сексуальное волне­ние, а иногда онанируют в его присутствии. Но количе­ство подобных отклонений невозможно установить, ибо они практически остаются нераскрытыми.

Вторая форма некрофилии не связана с сексом и нахо­дит выражение в чисто разрушительных порывах. Эта тяга к разрушению нередко проявляется уже в детстве и до­вольно часто возникает только в глубокой старости.

Фон Гентиг пишет, что целью некрофильской деструк­тивности является «насильственное прерывание живых свя­зей». Эта страсть наиболее ярко проявляется в стремле­нии к расчленению тел. Типичный случай такого рода опи­сывается у Сперри. Речь идет о человеке, который ночью отправлялся на кладбище, имея при себе все необходимые «инструменты», выкапывал гроб, вскрывал его и утаски­вал труп в надежно скрытое место. Там он отрезал ему голову и ноги и вспарывал живот… Объектом расчлене­ния не обязательно должен быть человек, это может быть и животное. Фон Гентиг сообщает о человеке, который заколол 36 коров и лошадей и разрезал их на куски. Но нам нет нужды обращаться к литературе. Вполне доста­точно газетных сообщений об убийствах, в которых жерт­вы оказываются зверски искалеченными или разрезанными на части. Такого рода случаи в криминальной хронике обычно квалифицируются как убийство, но субъектами таких деяний являются некрофилы; они отличаются от прочих убийц, убивающих из ревности, мести или ради наживы. У убийцы-некрофила истинным мотивом являет­ся не смерть жертвы (хотя это, конечно, необходимая пред­посылка), а самый акт расчленения тела. Я сам в своей клинической практике собрал достаточно много данных, подтверждающих, что тяга к расчленению — это весьма характерная черта некрофильской личности. Я встречал, например, немало людей, у которых эта тяга проявлялась в очень мягкой форме: они любили рисовать на бумаге фигурку обнаженной женщины, а потом отрывать у ри­сунка руки, ноги, голову и т. д. и играть с этими отдель­ными частями рисунка. Такая безобидная «игра» на самом деле выполняла очень серьезную функцию, утоляя страсть к расчленению.

Другой распространенный вид некрофилии, который мне довелось наблюдать, выражался в том, что людям сни­лись сны, в которых они видели определенные части рас­члененного тела, которые лежали, летали или медленно проплывали мимо в потоке грязной воды, смешанной с кровью и нечистотами. Если подобные картины часто по­являются в фантазиях и снах, то это один из вернейших симптомов некрофильского характера.

Встречаются и менее явные формы некрофилии. Одной из них является желание находиться рядом с трупами и другими предметами, предназначенными для тления.

Раух сообщает о девушке, которая страдала от такого влечения: когда она оказывалась вблизи мертвеца, на нее нападал своеобразный столбняк, она смотрела на него и не могла оторваться...[231]

У Штекеля сообщается о женщине, которая сама о себе говорила: «Я часто думаю о кладбище и о том, как проис­ходит гниение тел в гробах».

Этот интерес к тлению часто проявляется в потребнос­ти ощущать запах гниения, что очень четко просматрива­ется в следующей истории. Высокообразованный мужчина 32 лет от роду был почти совершенно слепым. Он боялся громких звуков, но ему нравилось, когда он слышал крик женщины, корчившейся от боли, а кроме того, он полу­чал удовольствие от запаха гниющего мяса. Он мечтал о «трупе крупной грузной женщины, в котором можно по­копаться». Он спрашивал свою бабушку, не хочет ли она завещать ему свое тело после смерти. Ему хотелось погру­зиться в ее разлагающиеся останки.

Фон Гентиг говорит о «нюхачах», которых волнует за­пах всякой гнили и экскрементов, он видит в этом прояв­ление некрофилии. И наконец, последний вид некрофи­лии, рассмотренный в литературе, называется некрофиль­ским фетишизмом. Это тяга к предметам погребального ритуала: гробам, цветам, венкам, портретам и т. д.

Некрофильский характер[232]

Выражение «некрофильский» было употреблено первоначаль­но не для обозначения черты характера, а как характерис­тика извращенных действий… Слово это произнес впервые испанский философ Мигель де Унамуно в 1936 г.[233] по пово­ду националистической речи генерала Миллана Астрая в Университете Саламанки, где Унамуно был ректором в тот момент, когда началась гражданская война в Испании.

Основной девиз генерала заключался в словах: Viva la muerte! (Да здравствует смерть!). И один из его сторонни­ков выкрикнул этот лозунг из глубины зала. Когда гене­рал закончил свою речь, Унамуно поднялся и сказал сле­дующее:

Только что я услышал бессмысленный некрофильский воз­глас: «Да здравствует смерть!» И я — человек, посвятивший свою жизнь формулированию парадоксов, которые нередко вызывали гнев непонимания, — я могу сказать вам как спе­циалист, что этот иноземный парадокс мне претит. Генерал Миллан Астрай — калека, инвалид. Я говорю это без всякого оценочного подтекста. Он получил увечье на войне. Сервантес тоже был калекой. К сожалению, сейчас в Испании много инвалидов, а скоро будет еще больше, если только Бог не придет нам на помощь. Мне больно думать, что генерал Мил­лан Астрай будет диктовать нам свою волю и навязывать всем психологию толпы. Калека, лишенный духовного вели­чия Сервантеса, обычно ищет утешения в том, чтобы увечить и калечить все вокруг себя.

Миллан Астрай не выдержал и воскликнул: «Долой ин­теллигенцию! Да здравствует смерть!» И фалангисты раз­разились восторженными аплодисментами. Но Унамуно продолжал:

Мы находимся в храме. Это храм разума — и я его вер­ховный жрец. А вы осквернили эту священную обитель. Вы одержите победу, ибо на вашей стороне слишком много гру­бой силы и жестокости. Но вы никого не обратите в свою веру. Ибо, чтобы обратить человека, его необходимо убе­дить. А чтобы убедить, нужно иметь то, чего у вас нет: ра­зум и право на борьбу. Я не стану призывать вас подумать об Испании, ибо считаю это бессмысленным. Больше мне нечего сказать[234].

Я заимствовал это понятие у Унамуно и с 1961 г. занялся изучением феномена характерологической некро­филии[235]. Мои теоретические представления я в основном приобрел, наблюдая людей во время сеансов психоанали­за[236]. Дополнительные данные для анализа некрофильско­го характера мне дало изучение известных исторических личностей (например, Гитлера), изучение характера и по­ведения классов и социальных групп. Но как бы ни вели­ка была роль моих собственных клинических наблюде­ний, все же решающий импульс я получил от Фрейда с его теорией влечений. Идея о том, что самые фундамен­тальные силы в структуре личности составляют два вле­чения — одно к жизни, другое к смерти, произвела на меня огромное впечатление; однако теоретическое обосно­вание Фрейда меня не устраивало. Но оно побудило меня взглянуть на клинические данные в новом свете, сформу­лировать по-новому точку зрения Фрейда, таким образом сохранив ее, разумеется, основанной на другом теоретическом фундаменте, на клинических данных, которые, как я позднее покажу, обнаруживают связь с более ранними разысканьями Фрейда относительно анального характера. Итак, некрофилию в характерологическом смысле мож­но определить как страстное влечение ко всему мертво­му, больному, гнилостному, разлагающемуся; одновре­менно это страстное желание превратить все живое в неживое, страсть к разрушению ради разрушения; а так­же исключительный интерес ко всему чисто механи­ческому (небиологическому). Плюс к тому это страсть к насильственному разрыву естественных биологических связей (Курсив мой. — Э. Ф.).

Некрофильские сновидения

Влечение к мертвому, гнилостному, тленному наиболее ясно обнаруживается в свах некрофилов.

Сон 1. «Я сижу в туалете. У меня расстройство желуд­ка и меня «несет» со страшной силой, словно бомба взор­валась и сотрясается весь дом. Я хочу принять ванну, но как только я собираюсь включить воду, я вижу, что ван­на уже полна грязной водой, в которой вместе с нечисто­тами плавают отрезанные рука и нога.»

Автор этого сна был ярко выраженным некрофилом, которому подобные сны снились очень часто. Когда ана­литик спросил его, что он при этом испытывал, пациент ответил, что ситуация не вызвала в нем страха; ему было явно неприятно пересказывать свой сон врачу.

Этот сон вскрывает многие элементы, характерные для некрофилии: это тема оторванных частей тела; это связь некрофилии с анальностью (о чем разговор пойдет чуть позже); и наконец, это проблема деструктивности. (Если перевести содержание сновидения с языка символов на язык обычный, то у носителя сна есть такое ощущение, что силой своего поноса он может разрушить весь дом.)

Сон 2. «Я иду навестить друга. Двигаюсь по улице в направлении его дома, который я хорошо знаю. Внезапно сцена меняется. Я нахожусь в сухой пустынной местнос­ти, где нет ни деревьев, ни растений. Очевидно, я продол­жаю искать дом своего друга, но единственное здание, которое я вижу на горизонте, производит странное впечатление, ибо в нем нет ни одного окна. Я вхожу сквозь узенькую дверь внутрь дома и прикрываю за собой дверь. И в этот момент я слышу странный звук, словно кто-то запирает дверь. Я нажимаю на ручку двери, но она не открывается. Мне страшно, и я иду по узкому проходу, а потолки такие низкие, что мне приходится продви­гаться почти ползком. Наконец я оказываюсь в боль­шой затемненной овальной комнате. Она похожа на сво­ды большой могилы. Когда глаза мой привыкли к тем­ноте, я увидел пару скелетов, лежащих на полу. Тут я понял, что это моя могила. Я проснулся с ощущением панического ужаса».

Этот сон почти не нуждается в интерпретации. «Свод», который является могилой, одновременно символизирует материнское лоно. «Дом друга» — это символ жизни. Но наш пациент вместо дороги жизни (визит к другу) выби­рает путь к мертвым. Пустынная местность и могила — это, конечно, символы смерти. Сам по себе этот сон не обязательно указывает на симптомы некрофилии; его мож­но толковать и как символическое выражение страха пе­ред смертью. Однако странно, если человек многократно видит вр сне гробы, мумии и скелеты, т. е. когда фантас­тический мир его снов в основном занят видениями из мира теней.

Сон 3. Речь идет о женщине, которая страдала тяже­лой депрессией. «Я сижу в туалете и освобождаю желудок, но процесс этот бесконечен: нечистоты поднимаются в уни­тазе и, переливаясь через край, заливают крышку, а за­тем и весь пол ванной комнаты. Уровень этой жижи под­нимается все выше — я утопаю...[237] В этот момент я просы­паюсь с ощущением неописуемой мерзости».

У этой женщины вся жизнь превратилась в сплош­ную мерзость, она сама ничего не может произвести, кроме грязи; весь мир ее превратился в помойку, и в смерти она окончательно соединяется с грязным потоком небы­тия. Эта тема встречается в мифе о Мидасе: к чему бы он ни прикоснулся — все превращается в золото, а золото, по Фрейду, находится в символической связи с нечисто­тами[238].

Сон 4. Этот сон приснился Альберту Шпееру 12 сентяб­ря 1962 г., когда он еще находился в тюрьме Шпандау. «Гитлер приезжает с инспекцией на завод. Я еще в долж­ности рейхсминистра, но я беру в руки веник и помогаю вымести мусор из завода. После инспекторской проверки я вижу себя в его машине, где я пытаюсь надеть френч, который я снял перед тем, как подметать, но безуспешно: я не могу попасть в рукав, рука постоянно оказывается в кармане. Мы приезжаем на широкую площадь, окружен­ную правительственными зданиями. С одной стороны я вижу памятник воинам. Гитлер направляется к нему и кладет венок к подножию памятника. Мы входим в мра­морный зал — это вестибюль какого-то официального уч­реждения. Гитлер спрашивает у адъютанта: «Где венки?» Адъютант говорит офицеру: «Вы же знаете, что он теперь повсюду возлагает венки». Офицер одет в светлую, почти белую форму из ткани, напоминающей тонкую перчаточ­ную лайку. Поверх мундира на нем надета широкая на­кидка, украшенная вышивкой и кружевами. Приносят венок. Гитлер переходит на правую половину зала, где расположен еще один памятник воину, у подножия кото­рого уже лежит много венков. Гитлер опускается на коле­ни и запевает скорбную песнь в стиле грегорианского хо­рала, в котором постоянно повторяется распевная строчка „Maria». Стены огромного мраморного зала запол­нены мемориальными досками. Гитлер один за другим кла­дет венки, которые ему подает ретивый адъютант… Ряд мемориальных досок кажется бесконечным, темп его дви­жений ускоряется, а песня и плач звучат все более моно­тонно“[239].

Этот сон интересен по многим соображениям. Он отно­сится к тем снам, в которых человек выражает свои зна­ния о другом человеке, а не свои собственные чувства и желания[240]. И такой взгляд во сне бывает часто более точ­ным, чем впечатление наяву. В данном случае Шпеер в стиле Чарли Чаплина находит выражение для своих пред­ставлений о некрофильском характере Гитлера. Шпеер видит в нем человека, который все свое время тратит на преклонение перед мертвыми, однако все его шаги до пре­дела автоматизированы. Он действует как машина — для чувств здесь места нет. Возложение венков превращается в организованный ритуал, доходящий до абсурда. Но в то же самое время Гитлер возвращается в религиозную веру своего детства и оказывается полностью погруженным в скорбную мелодию песни-плача. Сон заканчивается указа­нием на монотонность и автоматизм траурного ритуала.

Вначале спящему снится ситуация из реальной дей­ствительности, из того периода жизни, когда он был госу­дарственным министром и очень активно брал все в свои руки. Мусор, который он сам выметает веником, возмож­но, символизирует пакость и грязь нацистского режима; а его неспособность попасть в рукав френча — это символи­ческое выражение его чувства беспомощности, бессилия сделать что-либо при этой системе. Здесь происходит пе­реход к главной теме сна, где он узнает, что у него ничего больше в жизни нет, кроме мертвецов и механического некрофила по имени Гитлер.

Сон 5. „Я сделал великое открытие, я изобрел механи­ческий суперразрушитель. Эта машина за один час может уничтожить все живые существа в Северной Америке, а в следующий час — смести с лица земли все живое. Это достигается всего лишь нажатием потайной кнопки, о ко­торой никто, кроме меня, не знает. И только мне известна формула химического вещества, с помощью которого можно защитить себя от разрушения. (Следующая сцена.) Я на­жал на кнопку; я больше не вижу никакой жизни вокруг, я здесь один, я безмерно счастлив“.