Лекция: М. ХАЙДЕГГЕР ПОВОРОТ

78

Существо постава есть сосредоточенное в себе устанавливание, которое отставляет истину своей собственной сущности в забвение и заставляет это отставление тем, что развертывается в поставление всего существующего как состоящего в наличии, конституируется в таком поставлении и в качестве его господствует.

Постав существует как опасность. Но дает ли тем самым опасность узнать себя в качестве опасности? Нет. Конечно, беды и лишения повсюду, ежечасно, безмерно теснят человека. Но Опасность, т. е. само угрожаемое в истине своего существа бытие, остается в тени и под покровом. Эта скрытность — опаснейшее в опасности. Из-за этой скрытое опасности, заслоняемой эффективностью постава, дело все еще снова и снова выступает в таком свете, как если бы техника была инструментом в человеческие руках. Но реально человеческое существо поступает теперь прямо в руки к существу техники.

Значит ли это, что человек бессильно отдался на поток и разграбление технике? Нет. Мы хотим сказать нечто прямо противоположное; и кроме того, нечто существенно большее, ибо совсем другое.

Если постав есть осуществление судьбы самого бытия, то мы смеем предполагать, что, будучи способом пребывания бытия среди прочих способов, постав изменяется. Ибо судьбоносно в истории то, что она посылает на путь той или иной исторической миссии. Последовать такому посыланию — значит раскрыть себя, отдавая себя зовущей перспективе, в дали которой ожидает другая, еще скрытая миссия. Все судьбоносное тяготеет к урочному часу, долженствующему вывести его к иной перспективе и миссии, но не такой, в которой оно просто исчезнет и потонет без следа. Мы еще слишком неопытны и слишком невдумчивы, чтобы осмыслить существо истории исходя из посланности, миссии и следования ей. Мы еще слишком бездумно склонны по привычке представлять себе историческое исходя из происходящего, а в этом последнем видеть череду фактов, фиксируемых историографией. Мы помещаем историю в область происходящего, вместо того чтобы осмыслить историческое сообразно его подлинным истокам, исходя из

==85

события. Событийно же в своей основе то, что послано бытием, причем так, что само бытие сбывается и пребывает в том или ином событии и соответственно вместе с событием изменяется. Если произойдет перемена в бытии, что теперь значит — в существе постава, это никоим образом не приведет к устранению техники, чья суть покоится в поставе. Она не будет ни нарушена, ни тем более разрушена79.

Если существо техники, постав как риск, посланный бытием есть само бытие, то техникой никогда не удастся овладеть просто волевым человеческим усилием, будь оно позитивное или негативное. Техника, чья суть есть само бытие, никогда не даст человеку преодолеть себя. Это значило бы, что человек стал господином бытия.

Поскольку, однако, бытие осуществилось как существо техники в событии постава, а существу бытия принадлежит человеческое существо — ибо бытие требует человека, чтобы сохраняться самим собою среди сущего и пребывать в качестве бытия, — то существо техники не может быть приведено к своему историческому изменению без помощи человеческого существа. Речь тут идет вовсе не о преодолении техники силами человечества. Вместо этого существо» техники должно быть вынесено в его пока еще потаенной истине. Это вынесение подобно тому, что происходит, когда — в области человеческих переживаний — выносят боль. Но вынесение бытийной судьбы, т. е. для нас, здесь и теперь — вынесение постава» совершится во всяком случае через явление какой-то иной миссии, которое нельзя не вычислить по законам исторической логики, ни метафизически сконструировать в виде результата определенного историческою процесса. Ибо ни происходящие в истории, ни тем более представленные историографией факты не предопределяют историческую судьбу, но все происходящее вместе с отталкивающимся от него историографическим представлением факта всегда стоит на судьбоносности так или иначе сбывающегося бытия.

Чтобы вынести существо техники, требуется, конечно, человек. Однако человек требуется тут в своей отвечающей этому вынесению сути. Значит, существо человека должно сперва открыться для существа техники, что по судьбоносному смыслу есть нечто совсем другое, чем процесс принятия и развития людьми техники и ее средств. Но чтобы человек стал внимателен к существу техники, чтобы между техникой и человеком в их сущностной глубине окрепло неповерхностное отношение, для этого человек, каким он стал с Нового времени, должен сперва, опомнившись, снова ощутить широту своего сущностного пространства. Это сущностное пространство подлинного человека получает вмещающие его размеры только из того отношения, в качестве которого хранение бытия в его истине вверено человеку как требующемуся для него. Иначе как укоренившись сперва в своем сущностном пространстве и начав обитать в нем, человек не способен ни к чему значительному внутри ныне господствующего способа исторического бытия.

==86

Вспомним, раздумывая об этом, слова Мейстера Экхарта, осмысленные в их основании. Они гласят: «В чьем существе нет величия, какое бы дело они ни творили, не выйдет ничего» («Речи о различении», № 4). Мы видим величие человека в том, что он принадлежит существу бытия, требуется им, чтобы хранить существо бытия в его истине.

Поэтому первая необходимость в том, чтобы мы сперва ощутили существо бытия как обращение к нашей мысли, чтобы мы сперва, думая о нем, испытали на опыте, в какой мере мы призваны проторить хотя бы тропку для опыта бытия, и пролагали бы ее через бывшее бездорожье.

Все это мы сумеем только в том случае, если прежде вопроса, который кажется всегда ближайшим и звучит с уникальной настоятельностью «Что нам следует делать?» — задумаемся о другом: «Как нам должно думать?» Ибо думать — значит подлинно действовать, если действием зовется содействие существу бытия. Иными словами: готовить (создавать) среди сущего те места для существа бытия, в которых оно говорило бы о себе и о своем пребывании. Язык впервые мостит пути и подступы для всякой воли к размышлению. Без слова любому действию не хватает того измерения, в котором оно могло бы обрести себя и оказать воздействие. Причем язык никогда не есть просто выражение мысли, чувства и желания. Язык — то изначальное измерение, внутри которого человеческое существо вообще впервые только и оказывается в состоянии отозваться на бытие и его зов и благодаря этой отзывчивости принадлежать бытию. Эта изначальная отзывчивость, в собственном смысле достигнутая, есть мышление. Мысля, мы впервые учимся обитанию в той области, где совершается вынесение судьбы бытия, вынесение постава.

Существо постава есть опасность. Опасность заключается в том, что бытие в забывании своего существа отворачивается от этого существа и тем самым оборачивается против истины своего существа. В сфере опасности господствует этот еще не осмысленный поворот. В существе опасности таится поэтому возможность и такого поворота, при котором забытость существа бытия обернется той своей стороной, когда вместе с этим поворотом истина бытийной сути подлинно вернется в область сущего81.

Скорее всего, однако, этот поворот, превращающий забытость бытия в хранение истины бытия, совершится, только когда опасность, обратимая в своей потаенной сути, впервые наконец выйдет на свет в качестве опасности, какою она является. Возможно, мы уже стоим под надвигающейся тенью явления этою поворота. Когда и как он совершится в пашей истории, не знает никто. Да и нет нужды знать о подобных вещах. Знание этого рода было бы даже губительнейшим для человека, коль скоро его существо в том, чтобы быть хранителем, который ходит за существом бытия, вдумчиво оберегая его. Только когда человек как пастух бытия ходит за истиной бытия, он может жаждать и ждать

==87

прихода бытийного события, не опускаясь до пустой любознательности.

А что совершается там, где опасность определяется как опасность и тем самым впервые непотаенным образом выступает самою собой?

Чтобы услышать ответ на этот вопрос, прислушаемся к намеку, доносящемуся до нас в строках Гельдерлина. В поздней редакции гимна «Патмос»82 поэт говорит: Но где опасность, тал1 вырастает II спасительное.

Если мы сейчас продумаем эти слова в их сути еще глубже, чем сложивший их поэт, осмыслив их до предельного смысла, то они скажут нам: где опасность выступает как опасность, там уже вызревает и спасительное. Оно не подстраивается к опасности. Спасительное не стоит пробок опасности. Опасность сама, выступая б качестве опасности, есть спасительное. Та опасность, о которой мы говорим, есть спасительное, несет спасительность из своего потаенно обратимою существа Что означает «спасти»? Это значит, вызволить, избавить, освободить, уберечь, укрыть, взять под кров, сохранить. Лессинг употребляет еще слово Rettung, «спасение», явным образом в смысле «оправдания»: возвращения вещи к ее правой, подлинной сути, сохранение в ней. Подлинно спасительное есть хранящее, оберегающее в истине.

Однако где скрыта опасность? Каково место ее расположения? Поскольку опасность есть само бытие, она нигде и везде. У нее нет местоположения как чего-то другого помимо нее самой. Она сама есть неуместное местоположение всего пребывающего. Опасность есть эпоха83 бытия, пребывающего в виде постава.

Если опасность присутствует как опасность, ее существо достигает собственной определенности. Но грозящая нам опасность — это та преследующая настойчивость, с какой само же бытие в образе постава вытесняет, забывая, хранение своей истины. Суть постава такова, что бытие в нем отстраняет свою истину в забвение настолько, что делает свое существо неприступным. Когда, таким образом, опасность выступает в качестве опасности, тогда достигает определенности события то преследующее вытеснение, с каким само бытие в качестве постава отставляет свою истину, заставляя ее забвением84. Когда это вытесняющее забывание достигает определенности события, тогда забвение повертывается к нам своим лицом. Обеспеченное благодаря этой поверхности к нам от выпадения из памяти, оно перестает быть забвением. Повернувшееся к нам лицом забвение истины бытия уже не есть больше забывание бытия, оно превращается после такого поворота в хранение бытия. Когда опасность постава выступает как опасность, вместе с таким поворотом забывание оборачивается хранением бытия, событием мира (ср. «Доклады

==88

и статьи»: «Вещь»85). В событии мира как такового, в веществовании вещи издалека дает о себе знать приближение самого бытия.

Неприступность истины бытия, преследующего себя забыванием, скрывает расположение бытия, впервые обещающее, что это самопреследование повернется к нам лицом, что в таком повороте забывание превратится в хранение существа бытия, вместо того чтобы упускать это существо вплоть до его искажения. В глубине грозящей нам опасности таится нерастраченная расположенность, а именно расположение бытия, предполагающее превращение забывания бытия в истину бытия. В сути опасности, там, где она выступает как опасность, кроется поворот к хранению истины, кроется само это хранение, кроется спасительность бытия86.

Если среди грозящей нам опасности совершится такой поворот, он сможет произойти лишь без посредников. Ибо рядом с бытием нет ничего подобного ему. Оно не подлежит воздействию со стороны и не действует само. Никогда бытие не протекает в рамках причинно-следственных взаимосвязей. Способу, каким было бытие само по себе, посылает нам себя, не предшествует никакая причина в роде бытия, равно как и из него не вытекает никакого следствия для бытия. Круто и внезапно являя свою подлинную суть, потаенность, сбывается бытие, определяя этим событием свою эпоху. Мы не должны поэтому забывать: Поворот, превращающий опасность в спасение, совершится вдруг. При повороте внезапно высветлится свет бытийной сути. Внезапное просветление есть молниеносная озаренность. Она являет себя в принесенной и явленной ею прозрачности. Когда на повороте опасности молниеносно озарится истина бытия, осветится существо бытия. Тогда вернется истина бытийной сути.

Куда совершится возвращение? Никуда более, как в само же бытие, пребывавшее до сих пор в забвении своей истины. Но само это бытие пребывает в качестве существа техники. Существо техники есть постав. Возвращение в бытие как событие поворота, обращающего забывание в хранение, возвратит нас к сути нынешней эпохи бытия. Подлинной сутью никогда не бывает то или иное сущее Что собственно есть, т. е. живет и пребывает в сути как таковой, это единственно бытие. Только бытие «есть» как суть, только в бытии и в качестве бытия сбывается то, что названо словом «есть»- то. что есть,—это бытие в своем существе.

«Озарение» по звучанию и смыслу сродни зрению. Через зрение и в качестве зримой суть выступает в своем подлинном свете. Пока длится свечение этого света, зрение хранит зримое им в стихии изначального озарения. Но озарение среди разливаемого им света сохраняет потаенную темноту своего истока, на свет не выходящего. Молниеносное озарение истины бытия есть прозревание. Истину бытия мы осмысливали через свечение мира как зеркальную взаимоотраженность четверицы неба и земли, смертного

==89

и божественного (см. «Доклады и статьи»: «Вещь»87). Когда забвение повертывается к нам лицом, когда возвращается мир как хранение истины бытия, тогда сбывшийся мир молниеносно озаряет своим светом беспризорность вещи. Беспризорность правит по способу господства постава. Озарение постава светом мира есть призирание его беспризорного бытия хранящей истиной бытия. Озарение есть событие в самом бытии. Событие есть. прозрение, возвращающее вещи к их сути.

«Прозрение в то, что есть»88 — это наше заглавие говорит теперь о событии поворота в самом бытии, о превращении неприступности его существа в хранение его сбывшейся истины. Прозрение в то, что есть, — это событие озарения, в качестве которого истина бытия выступает перед беспризорным бытием. Прозрение в то, что есть, — название констелляции в существе бытия. Эта констелляция есть то измерение, в котором пребывает бытие как опасность.

Сначала и почти до последнего момента могло казаться, что «прозрение в то, что есть» означает лишь взор, который мы, люди, бросаем вовне, в то, что есть. За то, что есть, обычно принимается сущее. Ведь предикат «есть» высказывается о сущем. Теперь, однако, все повернулось. Прозрением называется не наше усмотрение, которым мы выхватываем что-то из сущего; прозрение как озарение есть событие поворота в сущностной констелляции самого бытия, и именно в эпоху постава89. То, что есть,. никоим образом не сущее. «Оно есть» и «есть» приписываются сущему лишь постольку, поскольку мы обращаемся к сущему в. свете его бытия. Произнося «есть», говорят о «бытии»; то, что «есть» в смысле бытийной полноты сущего, — это бытие.

Устанавливающая работа постава ставит свое представление прежде вещи, оставляет ее как вещь неувиденной, беспризорной. Тем самым постав заставляет собою приближаемую вещью» близость мира. Постав заставляет даже саму эту заставленность, наподобие того как забвение чего-либо забывает и о самом себе, затянутое воронкой беспамятства. Полное забывание не только дает вещи пропасть в потаенности, но и сама эта пропажа западает в потаенность, которая в свою очередь выпадает в такой пропаже.

И все же — в поставе среди всего заставления вещей светит мир, блещет истина бытия. Это бывает тогда, когда постав просветляется в своем существе как опасность, т. е. как спасительное. В поставе как сущностном событии бытия еще таится свет бытийного озарения. Постав, хотя и прикровенным образом, есть все же озарение, а не слепая судьба в смысле полной обреченности рока.

Прозрение в то, что есть, — так мы назовем озарение беспризорного бытия истиной бытия.

Когда совершается прозрение, люди оказываются задеты в своем существе молнией бытия. Прозрение озаряет людей.

К оглавлению

==90

Лишь когда человеческое существо в событии прозрения как озаренное им отказывается от человеческого своеволия и бросает себя навстречу озарившему его свету, прочь от самого себя, человек в своем существе начинает отзываться на обращенное к нему озарение. Благодаря такой отзывчивости человек оказывается способен в сохраненной стихии мира взглянуть как смертный в лицо божественному.

Иначе — никак; ибо и бог, если он есть, остается сущим, пребывает как сущий в бытии и его сути, которая осуществляется в свете мира.

Лишь в событии прозрения существо техники проясняется как постав, и мы узнаем, что из-за настойчивости постава истина бытия остается в качестве мира недоступной, замечаем, что всякое бездумное волнение и действие по способу поставляющего производства закоренело в беспризорности. Поэтому и все бездумное упорядочение мира, представляемого по способу универсальной истории, остается беспризорным и беспочвенным. Вся бездумная охота на будущее, вычисление его образа путем проекции полуосмысленного настоящего на туманное завтра, пока еще движется в рамках технически-расчисляющего представления. Все попытки морфологически, психологически примерить к насущной действительности образы декаданса и поражения, рока и катастрофы, заката представляют собой лишь технические манипуляции90. Они оперируют аппаратом исчисления симптомов, перечень которых можно удлинять до бесконечности и варьировать каждый раз заново. Эти анализы не замечают, что работают только в направлении технического расщепления и его методом, предоставляя тем самым техническому сознанию сообразное ему историографически-техническое изображение происходящего. Но никакое историографическое представление истории как последовательности случающегося не ведет к судьбоносной включенности в историю, тем более не приближает к ее сущностным историкам в событии истины бытия.

Ничто чисто техническое никогда не достигает существа техники. Оно неспособно различить даже подступы к нему.

Поэтому, пытаясь сказать о прозрении в то, что есть, мы не описываем современной ситуации. Констелляция бытия говорит нам о себе.

Но мы пока не слышим, оглушенные и ослепленные в царстве техники тем, что слышим по радио и видим на экране. Грозящая опасностью констелляция бытия — это исчезание мира из-за беспризорности заставленной вещи. Исчезание не есть ничто, в нем — высшая затаенность бытия среди господства постава.

Жив бог или остается мертвым, определяется не религиозностью людей, тем более не теологическими притязаниями философии и естествознания. Будет ли бог Богом, определяется констелляцией бытия и внутри нее.

==91

Пока мы не вникнем мыслью в то, что есть, мы никогда не сможем принадлежать тому, что будет.

Совершится ли прозрение в то, что есть?

Окажемся ли мы как озаренные этим прозрением так захвачены светом бытия, чтобы уже не выходить из него? Попадем ли мы тем самым в область той близости, которая, веществуя в вещи, приближает мир? Сумеем ли мы освоиться и обитать в этой близости так, чтобы изначально принадлежать к четверице неба и земли, смертного и божественного?

Совершится ли прозрение в то, что есть? Будет ли отвечать озарению зоркость нашего взгляда, чтобы разглядеть существо техники и опознать в нем само бытие?

Разглядим ли мы молнию бытия в существе техники? Молнию, которая приходит из тишины и сама есть тишина? Безмолвно озаряющая тишина. Что она озаряет? Она озаряет мир, неслышно полня его существо бытием.

Чтобы мир, светя, был самым близким из всего близкого, той близью, которая, приближая истину бытия к человеческому существу, вверяет человека событию.

==92

00.htm — glava07